Еще раз про любовь

               
               
               
                Очнулся я от удушья.  Голова  как-то запрокинулась за подушку, а на горле
             сонно-тяжелая Томкина рука.  Вот ведь, эдак в одно прекрасное утро можно и не
             проснуться. А Тома и не заметит. До чего же она на сон горазда. Хотя я и сам не
             жалуюсь. Будильника мы оба не слышим. Как просыпаемся - не знаю. Был у нас
             с двумя колокольчиками. И так вроде громкий. Так я его в медный таз поставил,
             мелочи туда насыпал.  Ну и что?  Соседи проснулись, а нам хоть бы хны.

                Вообще-то в доме тепло, но чтоб сделать приятное Томке, или скорее уж себе,
             укутал её и пошел собираться.  Велика ли хитрость самому себе чаю налить, но
             у меня или ложка падает, или кипяток на пальцы, или соль вместо сахара. Сунул
             в дверь голову и проглотил карамельку целиком, без запивки.  Так потягивается
             готовая замурлыкать, безмятежно спящая кошка.  Да ну её на хрен, эту рыбалку!
               ... Через полтора часа, одевшись в четвертый раз иду на улицу. Скорее так уж,
             для очистки совести. Наверняка мужики ждать не стали, плюнули да уехали.
             Выхожу и ... Ёлки-палки!  Мне и стыдно, и смешно, и не знаю чего делать. Голова
             спящего Дунина свесилась наружу. Хорошо хоть у нас тут никто не ездит. Если б
             не руль, весь сложившийся Дмитрий Данилыч стек, нагретой весенним солнцем
             соплей, просто стек бы с сиденья на пол к педалям. Судя по всему ему снится
             что-то съестное. Он чмокает и пускает слюну. Лучше всех Кузьмичу. В открытую
             дверь он пристроил ноги на лавку, а что осталось разложил на заднем сиденье.
            
                Не пойму, какой я для них представляю интерес?  Они гораздо старше меня.
              Я им в сыновья гожусь. Да и рыбак из меня, в общем-то никакой. Правда они и
             зовут меня не так уж и часто. А может душу отвести? Мне же везет меньше всех.
                Всякий раз удивляюсь как они ладят между собой.  Настолько разные люди.
             Данилыч вспыльчивый, неуживчивый, напрочь не переносящий чужого мнения.
             Для Дунина, любителя посмеяться, это просто находка. Раздраконив Данилыча
             он получает прямо-таки физическое удовольствие. Кузьмич же ...
                Кузьмич показался мне нелюдимым, поначалу может быть даже недалеким.
             Крупный в кости, с густыми брежневскими бровями. Высокий лоб скошен назад.
             С возрастом, когда-то густая шевелюра поблекла и еще больше открыла ровное
             не изможденное мучительными философскими раздумьями чело. Люди такого
             рода все жизненные решения принимают сразу, а чаще не делают этого вообще.
             По-житейски оно может и верно - не делай ничего, само как-нибудь рассосется.
                Судьба возносила Кузьмича на немыслимые высоты и сбрасывала на самое
             дно. И все благодаря бабам и водке. Самое обычное на Руси явление.   А я-то
             думал это меня жизнь помотала. Мало того, наши с ним пути иной раз даже пе-
             ресекались. Мы учились в одно время, в одном строительном институте и на
             одном факультете.  А разница в возрасте ничего не значила, учились-то заочно.
              На четвертом или еще на третьем курсе, Кузьмич случайно умудрился охмурить    
             второго секретаря Ждановского райкома партии. Да так сразил номенклатурное
             женское сердце, что не забивая мозги политэкономией и научным коммунизмом,
             то есть не имея еще ни диплома, ни московской прописки сразу стал заместите-
             лем начальника Главмосстроя. Поскольку вакансий в главке не было, данная
             конкретная должность была учреждена именно для него. С персональным окла-
             дом и туманными обязанностями координировать работу других заместителей.
                Кузьмич не страдал манией величия. Ему было глубоко наплевать на власть
             и карьеру. В здании Главмосстроя Кузьмич ни разу не появился, так и не узнав
             где оно вообще находится. Зарплату привозил курьер в кабинет оборудованный
             в левом крыле партийного райкома. Это была маленькая комната без таблички,
             с двумя пальмами и фикусом, графином с водой и широким мягким диваном. 
                Уставшая от карьеристов, партийных бездельников и дураков, истомившаяся
             по нормальным человеческим отношениям, кузьмичова пассия проводила здесь
             максимально возможную часть рабочего дня.
                Естественно, тогда Кузьмич еще не был Кузьмичом.   Илья, Илюша ...
             - Хорошее было время, - по-лошадиному почмокав губами, грустно посерьезнев,
             Кузьмич неожиданно выдал, - Да вот только не хотел бы я туда вернуться.
               Год мы так прокувыркались. Не заметил как и время прошло. И вдруг она враз,
             будто опомнилась, в одночасье переменилась и снова стала партийным вождем,
             функционером, может еще и круче прежней.  Как подменили.  Прямо не подходи.
             На повышение скоро пошла. Кем-то в городской комитет. Чуть не в политбюро.
             - Кузьмич, и ты из-за этого на всю партию обиделся?
             - Да что ты, господь с тобой.  Она мне ничего плохого не сделала.  Наоборот.
             Секретарша моя квартиру мне спроворила чуть ли не в центре. Причем когда мы
             уже, как бы это сказать, потеряли интерес друг к другу.
             - Как же ты в захолустье оказался?   Жил в "палатах", должность министерская?
             Я вот, чтоб квартиру получить, четыре года в прорабах карячился. 
             - Так ведь кто на что учился. Ты знаниями, сопроматом овладевал, а я ...
             А сам-то ты почему стройку бросил?  В партию бы вступил, карьеру бы сделал?
             Кстати, скажи как художник художнику, неужели плохо прорабом быть?  Я же ни
             одного дня по специальности не работал. Ну, если Главмосстроя не считать.
             - Да нет, прорабом работать можно. Я себе домик на садовом участке построил.
             В эпоху тотального дефицита. Самое паскудное - мастером быть. Вот уж собачья
             должность. Тебя ... все, а тебе некого. Мне эту долбаную перестройку вспоминать
             не хочется. Материалов, да чего там материалов, рукавиц и тех не было. А план
             никто не отменяет. А если еще и начальник мудак, тогда вообще тоска зеленая.
             Главное, все всё понимают и никто ничего не делает. Дак ведь мало того, парторг
             мать бы его, носится как клоун со своими лозунгами. Я, видишь ли обязательства
             не принял, что этот дурацкий план еще и на два дня раньше срока выполню.
                От малоприятных воспоминаний я начал духариться и чуть не угробил только
             установившиеся наши с Кузьмичом робкие еще, доверительные отношения.
             Выручил Савватеев. Уже распаленный Дуниным, он нетерпеливо ерзал, не желая
             впрочем, вступать в спор на два фронта. Под конец все-таки не выдержал.
             - Вот чем же вам всем так коммунисты-то насолили?  Ладно Кузьмич, он отроду
             придурок, а ты вот Николай, молодой еще, против нас. Тебе-то советская власть
             чем не угодила? Она тебя выучила, образование дала. Причем бесплатно.
             В срывающемся на фальцет голосе Данилыча дрожала слеза глубокой обиды.
                Все вроде бы так.  Да я и не спорю.  Наверное идеальных условий не бывает,
             человек всегда чем-то недоволен. Только одно дело преодолевать объективные,
             природные катаклизмы, а другое когда сами их создали и упрямо не хотим этого
             признавать.  А не признав, как исправишь? 
             - Фабрик, заводов сколько настроили. Все поля были распаханы. На всех заборах
             объявления висели - "требуются ...".  Народ занят был.  Все чего-то делали.
             - Ага, это точно, - Дунин подсел поближе почуяв савватеевский промах, - Пахали и
             сеяли. Работали в три смены, без сна и отдыха, а в магазинах хоть шаром покати.
             Ни одеться, ни обуться, ни пожрать.  Кто чего делал, тот то домой и пёр, а там уж
             менялись. Куда ж оно все девалось-то?  Хлеб сеяли здесь, а вырастал в Канаде?
             - Ну, ты не обобщай, - Данилыч понял, что не туда хватил, но сдаваться не хотел.
             Деловито роясь в баночке с крючками соображал как теперь выпутаться, - Были,
             да были трудности.  Бытовые.  Временные.  Временные, заметь.
             - Да, тут не поспоришь, - Дунин дождался пока довольный Данилыч распрямится
             и бухнул, - Да, временные.  Сколько время был социализм, столько и трудности. 
                Савватеев всадил крючок в палец почти насквозь. Побледнел и с перепугу, не
             чувствуя еще боли, выдрал его с мясом.  Кровь потекла пульсирующей струей. 
             Обалдев, стоял с вытянутой рукой как Ленин на постаменте у бывшего горкома.
             - Так, быстро ложись, руку вверх подыми.  Кузьмич, сядь на него и держи за шею.
             Если забьется в конвульсиях, придуши его слегка. Коль, беги давай, нарви-ка
             лопухов побольше. Один на палец, а остальные в хайло ему засунем.
                Данилыч стойко переносил первую помощь, беспрекословно слушая Дунина.
             Он бы и кляп лопуховый принял, но "доктор" с этим решил пока повременить.
             - Ну вот, как-то так, - туго перемотав палец позволил больному сесть, - Пока не
             заживет, ковырять в носу будет нечем. Неудобство, но это трудность временная.
                Бережно прижимая к груди руку с огромной гулей намотанных на палец тряпок,
             Савватеев заискивающе покашлял, - Ну, вобщем-то, не все было конечно гладко,
             согласен, но ведь хотели как лучше.  А?  Направление-то у нас правильное было. 
             А сейчас что твориться?  Анархия.  Бескультурье. Никакого понимаешь ...
                Натуру не изменишь.  Данилыч стал говорить громче, в голосе послышалось
             подобие металла.  Дунин хмыкнув, скользнул взглядом по лопушиной кучке и тот
             сразу сник, робко отодвинувшись подальше.
             Минут двадцать мы все сидели молча смоля савватеевский "Беломор". Данилыч
             мужик прижимистый, но ради примирения в карман пачку не убрал. Положил хотя
             и возле себя, да вроде как для всех. (Скорбно глядя на быстро пустеющую пачку
             еще раз убедился в явных преимуществах тоталитаризма над демократией).
                Стрекотал в траве кузнечик. Из рощицы доносился недовольный свист чем-то
             потревоженной птицы. Слабенький ветерок рябил воду на середине пруда. С
             сухим треском упала в воду подточенная бобрами береза. Благостно, уютно было
             в мире. Тянуло к душевной дружеской беседе.
               Дунин повесил Савватееву на нос табачное кольцо и цыкнув зубом лег на спину.   
             - Тебе Данилыч, хорошо бы для ума на зоне посидеть.  Немного, хотя бы годик.         
             Учитывая никчёмную твою жизнь и семидесятилетний, то есть переходный
             возраст, сильно чмарить тебя не будут. Не пугайся, но это единственный способ
             тебя образумить. Вон посмотри как Кузьмичу в свое время помогло.
                (А-а, так вот оно откуда! А я думал он с рождения молчаливо-туповатый. Верно,
             тюрьма быстро приучает не болтать попусту. Держать язык за зубами. Конечно,
             если ты не кретин отмороженный.)
                Спрашивать об этом не принято, но я не утерпел. А Кузьмич охотно рассказал.
             Попал он как и все, ни за что.  "Вообще-то должны были благодарность или даже
             грамоту дать, а дали два года".  Пять хулиганов к девушке приставали.  Вернее   
             четыре, один-то ее женихом оказался.  Но как их было сортировать, стемнело уже.
             А у Кузьмича кулак как голова у ребенка. Жениху больше всех досталось. Эти-то
             ушлые, как по кустам разлетелись так больше до милиции и не вставали. А он,
             фраер неразумный все к ней, к девушке рвался.  Жениха в травму отвезли, а этих
             четверых, то есть теперь с Кузьмичом снова пятерых, в камеру. Все в синяках и 
             ушибах. Кроме Кузьмича. Обидно, понятное дело. Парни были явно не впервой в
             милицейских застенках. Один, пока по коридору шли, посулил Кузьмичу: "Ну все
             гиббон, сейчас закроют, будем из тебя макаку делать".  Кузьмич на такие слова
             тоже обиделся. Ждать не стал, повернулся и вломил между глаз так, что ключи,
             пистолет и даже фуражка через решетчатую дверь улетели в следующий коридор.
             Получилось маху дал, снова оплошал, конвоира погасил. Кепиш поднялся. наряд
             дополнительный прилетел.  ...  " Супротив милиции он ничего не смог..."      
             Урки естественно сразу Кузьмича "зауважали", на лучшую шконку уложили, но на
             суде все равно все на него свалили. А "невеста" в суд не пришла.
             - Ну вот, мне двадцать с небольшим, а клеймо на всю жизнь. Уже ни в институт,
             ни на хорошую работу. Даже не пытайся. А ведь я в мореходку хотел. Потом в
             летное пытался. Комиссию не прошел. Вестибюлярный аппарат оказался у меня
             никудышный. На кресле раз крутнули, я и упал. Но это все потом. 
                Сколько пил, не помню.  И в подъездах,  и под забором ночевал. Не знаю чем
             бы кончилось, да к матери участковый:  - Где сын? Почему в военкомат не идет?   
               Пошел. Сам думаю, на хрена я им сдался? Судимых же в армию не берут. Но
             наша бумажно-бюрократическая машина дала сбой. Там решили, что я увиливаю
             и, не дав опомниться и попрощаться, сразу отправили служить. Неделю в области
             промурыжили и в поезд. Попал во внутренние войска. Матери позвонить дали, та               
             сразу обрадовалась. Армия все-таки, не тюрьма. Может человеком буду. Я тоже
             рад. Причем едем сутки, вторые, а я все больше "радуюсь".  Японский бог!  Быть
             такого не может!  "Знакомые все лица!"  Мне теперь караулить ту самую зону в
             которой сам же и сидел! Да еще почти вчера. Поначалу чудно конечно было, но я
             вида не подаю, никому ни слова. Потом привыклось, нормально. И ты представь,
             год прошел, я уже сержантом, "отличником" был. Замполит, сука, поднял личное
             дело, запрос послал. Все сошлось. Я, говорит, тебя тогда еще запомнил. Только
             не верилось. Не знаю, примерял ли он новые погоны за то, что шпиона вычислил?
             Командир, начальник колонии человеком оказался.  Ладно говорит, Илья, служи
             дальше, до конца, как все. Раз уж ты такой везучий. Не буду тебе жизнь портить.
                Ну и все. А после армии, тут тебе все дороги открыты. В мореходку чего-то уже
             не тянуло. Поехал в летное, да не вышло. Я замечал за собой такое, но думал и у
             всех так. Вот кинь доску на землю - пройду с закрытыми глазами, а положи её на
             два кирпича, сразу грохнусь.  Хотя высоты не боюсь.  Ну ладно, что теперь?  На
             дневное в институт не пошел. На стипешку не прожить, а помогать мне некому.
             Вот в Москву на стройку и подался. В строительный, заочно поступил. 
                Ну, а дальше я тебе рассказывал.  Может я и стал бы когда-нибудь прорабом
             как ты, да вот так уж вышло. Влюбился. И некоторое время почти министром был. 
 
                Обалдеть!  Диву даюсь как у нас с ним иногда судьбы перехлестывались. С
             разницей лишь во времени. И я все детство мечтал о море. Не вышло. Летчиком
             правда был, да не долго. Нет, мог бы и до пенсии "долететь", но, тоже влюбился.
             И поменял престиж и романтику на Томку.  Не задумываясь.   

             - Погоди, Кузьмич, - Дунин поскреб затылок, - А как же ты в милицию-то попал? 
             Коль, я у него фотографию видел. Он в милицейской форме и звание не слабое.
             - Это Вера, деятель партийный по старой памяти подсуетилась. Пристроила
             меня начальником вневедомственной охраны. Это девяносто какой-то год был.
             Я не у дел, на безрыбье оказался. Власти у неё уже не было, дак ведь сколько
             везде знакомых осталось. Только не долго я там командовал. Год, может чуть
             больше. Контора наша в сокольниках, в лесу стояла. Раньше на эту обшарпанную
             халупу никто бы и внимания не обратил, а теперь оказался такой лакомый кусок.   
             Немного руки приложить и вот тебе шикарный бордель. Да еще в укромном месте.
             Меня не долго обхаживали. Позвали в кабак, предложили долю, процент. На отказ
             не обиделись. Вполне интеллигентные люди. А через неделю грубияны приехали.
             Так, шушера, шелупонь какая-то, штук восемь "полуцветов".  Зачем приходили?
               (Представляю унылые, враз затосковавшие рожи бандюков при виде идущего к
             к ним "кинг конга", да на фоне пирамиды с автоматами). 
             А еще через недельку вызывают в ГУВД. Форму новую сшили, размеров видишь
             ли у них раньше не было и вручают приказ:  "В связи с реорганизаций ... и т.д. ...
             Начальнику, то есть мне, за многолетнюю добросовестную службу присвоить
             очередное звание полковника, (после никакого звания как раз полковник шел),
             объявить благодарность и как достигшего возраста и выслуги, уволить".

                Да-а, в девяностых много было удивительного. В какой-то недолгий период я
             зарабатывал больше членов правительства. Однако вскоре почти все они по
             какой-то там версии вошли в список самых обеспеченных, ну а я же как был
             пролетарием ...    Ладно, зато у меня есть то, чего нет ни у кого из них - Тамара.

             - Ведь все разворовали, - Данилыч видимо подумал о чем-то схожем, - Страну до
             нищеты довели. Экономику напрочь угробили. Перед Америкой пресмыкаемся.
                Насчет экономики я бы не вполне согласился. Если она выдержала плановое
             хозяйство, то сотню, другую нечистых на руку чиновников выдержит и подавно.
             Наглядный пример - "Служебный роман".  Сколько таких контор и им подобных?
             А райкомы, горкомы, обкомы. Главки, министерства союзные и республиканские.
             Никто ведь не сеет и не пашет. Сколько всяких НИИ, единственная цель которых
             и достижения - ученые степени сотрудников. А у всех оклады, которые побольше
             чем зарплата токаря или тракториста. Где-то же эти деньги надо было брать.
   
             - Нет, при коммунистах порядок был. Поезда с рельсов не сходили и самолеты не
             падали. Фабрики, заводы строили. Целину подымали. Народ совсем другой был.
                Никто Савватееву не возражал. Хотя наверное можно было. И раньше всякое
             случалось. И лодки тонули, и самолеты разбивались. Не принято было об этом
             писать. Про самолеты я, правда, и раньше знал. О падениях и менее серьезных
             авариях нам в училище рассказывали. А обо всем остальном мы просто не знали.
             Все оказывается было. И аварии и пьянство, и воровство, и все остальное.
   
              - Неужели ты не хотел бы туда вернуться?   А, Николай?  Слышишь?
                Я и не заметил, что мы с Данилычем остались вдвоем. Кузьмич ушел копать
             червяков. Дунин примитивно уснул.      
       
                Ну, кому ж не хочется в молодость вернуться?  Только помыслы мои гораздо
             проще и скромнее. Подымать целину никак не могло тянуть. Меня тогда еще и на
             свете не было. А вот в семидесятые, это охотно. Тогда мы с Томкой встретились.
             Тогда я ни о чем другом и думать не мог. Наученный горьким опытом, изнывая
             от ревности, не смел усомниться и спросить, и снова мучился.  Лишь ощущая
             теплые Томкины руки на плечах и на шее, забывал обо всем на свете ...