[Роман является в каком-то смысле "зеркалом" романа "Преступление и наказание" Ф.М. Достоевского, попыткой осмыслить те же вопросы с иной точки зрения и в контексте современной действительности. Перед началом чтения предлагается поразмышлять над таким вопросом: если бы Дуня всё-таки застрелила Свидригайлова, как отреагировал бы Разумихин? :)]
Исступление.
Всевлада Строгова мрачно смотрела из окна автобуса на блочные постройки и скверы в лучах вечернего солнца, крепко уцепившись за погнутую трубу и ловко пружиня сильными длинными ногами, когда автобус заносило на поворотах. Проезжая тёмные части пейзажа, Влада могла разглядеть своё мутное отражение в грязном стекле. Во-первых, каланча. Она, конечно, не упиралась головой в потолок автобуса, но всё равно неминуемо привлекала к себе внимание. Чёрт, как некстати. Во-вторых, кожа да кости, однако, кости достаточно крепкие, отнюдь не тонкие, но составляющие весьма правильную, хоть и несколько мощноватую для девушки, сильную фигурку. Короткие тёмные волосы подстрижены собственноручно и без зеркала, бледное лицо с высокими скулами и впадинами щёк похоже на череп, подбородок чуть сильнее, чем нужно, выступает вперёд. Глубокопосаженные глаза тёмно-карего цвета пристальные, диковатые и обжигающие — "не влезай, убьёт", как порой подкалывал её приятель Данька. Одета в чёрные джинсы, чёрные кроссовки и чёрную же толстую куртку, потому что в это время по весне ещё холодно. Вот, собственно, и все приметы, которые мог бы описать случайный свидетель, если бы таковому сейчас случилось от нечего делать разглядеть её.
В наушниках ревела музыка, будто нарочно служа аккомпанементом клокотавшей с утра ярости. Погружённая в мрачные раздумья, она не замечала ничего вокруг, её раздражало нервное нетерпение, смерчиком кружившееся под сердцем. Скорей бы уже покончить с этим и никогда больше не вспоминать. Она не знала толком, что собирается делать, но знала точно, что ей придётся окончательно растоптать одно самодовольное ничтожество, так, чтобы от самодовольства не осталось и следа, а ничтожество в отчаянии сожрало самоё себя. Теперь можно вытворить что угодно, не рискуя потерять работу, с которой уже покончено сегодня утром. А дело-то было вот как.
Главный редактор журнала «Вестник молодого искусства» Поликарп Омарович Рожнов был колоссальный говнюк. Строгова находила забавным, что его фамилия именно Рожнов, потому что он всё время лезет на рожон — с одной стороны, и не поймёшь, какого рожна ему надо — с другой. Этот старый гриб методично бесил её вот уже полгода, а за время своего пребывания в должности превратил достаточно интересный и содержательный когда-то журнал в зануднейшее гонево. Он стремился контролировать всё, до чего мог дотянуться, каждый шаг и каждую напечатанную букву. Он цеплялся к каждому слову и поднимал на смех каждого, кто осмеливался рассуждать в отличном от заданного направлении. Ибо для того, чтобы быть хорошим журналистом, надо было писать мысли единственного разумного человека в природе, чьё мнение по любому вопросу было непреложной истиной — П.О. Рожнова. Разумеется, у журнала как бы была редколлегия, но состояла она из тщательно отобранных Рожновым людишек, которые всегда были готовы ему подпеть. Люди же, радевшие за искусство, давно уже убрались из этой редакции куда подальше. Всевлада мужественно оставалась там до сих пор лишь потому, что давно нацелилась устроиться в один хороший журнал, а для этого нужен был хотя бы один год опыта работы. Раз уж она попала именно в этот гадюшник и уже потратила на него время, сдаваться было глупо. В итоге не получилось. Не с её характером.
Переизбрать главного редактора было нереально, так как Рожнов пользовался странной симпатией со стороны учредителя редакции, коий восторгался царившим в ней порядком и оставался поразительно слеп относительно результатов. Голоса самих журналистов давно уже не учитывались, так что Рожнов с огромной радостью на харе принимал единогласные решения. Каждый должен был угождать его самодурству, предугадать которое было порой проблематично. Он влез даже в процесс разработки дизайна журнала, навязав оному скучнейший совковый вид и весьма специфический грязно-коричневый цвет, после чего дизайнер заявил, что не потерпит столь наглого вмешательства в свою работу, не позволит себя позорить и уволился, даже не забрав зарплату. В изначально посвящённом современному искусству журнале с приходом Рожнова писать положительно стало можно лишь о том, что было им лично одобрено, то бишь про всякое занудное дерьмо.
Кроме того, неминуемо придётся сказать пару слов о внешнем виде этого Рожнова. Складчатая шея его была, например, вдвое толще полулысой головы, имевшей из-за этого конусообразный вид и увенчанной отвратительными остроугольными ушками. Кривые свои ножонки он вечно как-то отвратительно закручивал одну за другую, так что высовывались жирные волосатые лодыжки в сползших носочках. Коротенькие ручонки, бывшие, однако, с виду вдвое длиннее ног, с неопрятными короткими пальцами-сардельками, он складывал на круглом жирном брюшке, выпятив четыре подбородка. Нос Рожнова и носом-то было нельзя назвать, он почти терялся на его широченной роже и напоминал крошечное свиное рыльце противного мясного цвета. Остатки волосёнок по бокам головы главного редактора были какой-то невнятной масти, и при искусственном освещении казались зеленоватыми, к тому же они были редки и редко мыты. Метра с половиной росту, с бульдожьими отвисшими щеками, с мясистыми слюнявыми губищами и маленькими злобными мутными глазёнками, Поликарп Омарыч не мог внушать человеку с хорошим зрением ничего, кроме известной степени гадливости. Высовываясь из-за стола в своём кабинете, он напоминал головоногого моллюска или другой какой морепродукт, тянувший свои щупальца, куда не надо. Будучи же виден целиком, Рожнов походил на злобного и уродливого исполинского младенца, некий прискорбный результат неудачного эксперимента или мутации. Бывало, эта рожа всплывала в памяти впечатлительного человека в самый неподходящий для того момент, порой несколько отравляя самые возвышенные события и воспоминания. «Морда кирпича просит» — вот это точно про Поликарпа Омарыча. Он всегда носил тщательно отглаженный деловой костюм, коий, будучи надетым, немедленно сминался и начинал выглядеть, как тренировочный. Из пасти Поликарпа Омарыча, которую он при разговоре старался максимально приблизить к лицу собеседника, всегда несло каким-то скотомогильником, что делало окончательно несносным вынужденное общение с этим субъектом.
Всю свою сознательную жизнь П.О. Рожнов стремился к власти, чем пытался компенсировать своё ничтожество, осознаваемое им где-то в глубине его отнюдь не глубокой душонки. Ему казалось, что стоит только стать главным, как его все сразу начнут уважать и слушаться. Он так и представлял себя на троне, а кругом если не рабы с опахалами, то, на худой конец, пажи, расшаркивающиеся в реверансах, восхищённые его разумными речами и подносящие скамеечку для ног. Короче, челядь. Узурпировав место главного редактора (Всевлада не застала этот момент и не знала, как это ему удалось), Рожнов оказался беспредельно разочарован: его никто не воспринимал всерьёз, над ним подшучивали и подмечали его промахи, а вскоре все, кто мог, ушли работать в другие журналы. Оставшиеся, в основном молодые журналисты вроде Влады, которые только закончили учёбу и пока не могли найти настоящую работу, почему-то были недовольны, когда он не пропускал в печать их статьи и сопровождал это язвительными комментариями.
Но он решил, что если не может запугать своих подданных, то должен хотя бы достать их, чем только сможет. Ведь истинной целью Рожнова было одно — самоутвердиться и всем доказать, что он «основной». Поэтому он обожал перед выходом каждого выпуска устраивать всевозможные собрания и заседания, где сидел, замотав мерзким морским узлом свои будто бы не имеющие костей ножонки, и часами перемывал кости всем присутствующим. Перемывал он их, не только подвергая необоснованной критике проделанную работу и требуя всё переписать так-то и так-то, переписанное критикуя снова и требуя переписать, как было, и так до бесконечности, но и просто объясняя, что все присутствующие безнадёжно тупы, ленивы и бездарны. Считая себя великим знатоком людей, он любил выбрать кого-нибудь конкретного из присутствующих и долго рассказывать бедняге, кто он такой есть и почему из него никогда не получится журналиста, да и вообще человека, в ответ на любые возражения и оправдания заявляя, что правильность его слов очевидна, и "подсудимый" сам себя не знает или врёт. Рожнов бессовестно пользовался нежеланием людей потерять работу, которое лишало многих способности хоть как-нибудь ему ответить. В случае попыток сопротивления он угрожал использовать свои «огромные связи» и добиться того, чтобы изгнанного сотрудника не приняли больше ни в одну газету в городе, и никому как-то не хотелось проверять осуществимость этих угроз на своей шкуре. Отпроситься с данных абсолютно необходимых посиделок было нельзя. Ни при каких условиях. Температура, высокое давление, носовое кровотечение, пищевое отравление и даже потерянное сознание не были оправданием, чтобы пропустить их. Даже человек с топором в спине, вероятно, был бы вынужден отсидеть на них от начала до конца. Вообще, болеть было запрещено, тем более брать выходные и отпуска. Осмелившийся заболеть объявлялся врагом народа, предавался анафеме и выслушивал о себе штрафную порцию гадостей, а иногда и не одну.
Частенько, покряхтывая и похихикивая, Рожнов говорил людям откровенные мерзости и оскорбления, и Всевлада поражалась, почему же никто до сих пор ни разу не набил ему морды. Мудаковатость Поликарпа Омарыча особенно ярко проявлялась в том, что он с нескрываемым удовольствием позволял себе сальные шуточки, непристойные намёки и унизительные высказывания, направленные как на женскую, так иногда и на мужскую части аудитории. Похоже, он был уверен в своей обязанности непременно оттрахать всем присутствующим хотя бы мозг, раз уж сами они были недосягаемы. Во всяком случае, жертвы и просто свидетели его «обличительных» тирад долго потом ходили злые и чувствовали себя будто перемазанными в чём-то липучем и вонючем. Поликарп же Омарыч был в восторге от своей персоны и ходил вразвалочку, заложив ручонки за спину и выпятив брюхо и слюнявую нижнюю губу — в общем, всем своим видом показывал, что жизнь у него удалась. Рожнов, например, обожал слово «штаны». Очень он любил порассуждать о штанах вообще и своих в частности, то и дело позволяя себе высказывания в духе: «Во понаписал! Думает он так! А если я подумаю, что мне можно снять штаны и плясать, я должен об этом в газете напечатать?», «А вот представьте себе, что я пришёл на работу без штанов...», «Что значит, я сам сказал так переписать? А если я вам скажу штаны снять, вы что станете делать?» и тому подобное. Памятуя о внешнем облике Рожнова и обладая мало-мальски живым воображением, недолго было потерять аппетит. Вероятно, Поликарпу Омарычу чего-то не хватало в жизни, но это, по глубокому убеждению Влады, вовсе не должно бы было быть проблемой всей редакции!
Нет нужды и упоминать, что, как все ничтожества, Рожнов был женоненавистником, ведь обидеть женщину — самый лёгкий и безопасный способ самоутвердиться (конечно, если эта женщина не Всевлада Строгова: в этом случае все усилия могут привести к прямо противоположному результату). Его страстью было рассуждать о неуместности присутствующих особ, коие, дескать, лезут не в своё дело, и только зря занимают рабочие места, пренебрегая обязанностью непрерывно рожать детей, с чем мужики и то справились бы лучше. Он постоянно утверждал противоречащие друг другу вещи, выдавая их за неопровержимо доказанные разными науками факты. Сегодня женщины-де живут исключительно эмоциями и совершенно не способны мыслить, завтра они, оказывается, расчётливы и совершенно бесчувственны. Сначала женщины жили фантазиями, потом выяснилось, что у них полностью отсутствует воображение. То ли женщины слишком послушны и не могут ни в чём отступить от общепринятых правил, то ли они, наоборот, совершенно безнравственны и беспринципны, а потому требуют неусыпного контроля. То они витают в облаках, погружённые в романтический бред, и лишены житейской мудрости и здравого смысла, то вдруг они, оказывается, ближе к животным, сугубо практичны, приземлённы и неспособны к возвышенному. В общем, что требовалось для написания конкретной статьи, того у женщин, как назло, и не было, что тут поделаешь.
Когда не переходил на личности, а разглагольствовал на отвлечённые темы, Рожнов всё равно умудрялся глубоко возмутить половину вынужденных это слушать. Он ведь сам не свой был понасмехаться над чужим мировоззрением, обругать какое-нибудь произведение искусства, высмеять научное открытие, смешать с дерьмом какого-нибудь прославившегося деятеля, в независимости от того, что тот создал, в каком веке умер и насколько далеко до него самому Омарычу. Главред любил также высказаться о том, что все люди, чей образ жизни, убеждения, вкусы, профессия, манера одеваться, внешние данные и строение организма были по каким-то причинам непонятны и угрожающи для Рожнова, а следовательно, «аморальны» — будь то люди любой другой расы или сексуальной ориентации, представители молодёжных субкультур, деятели искусства, учёные и исследователи, защитники бездомных животных, свободолюбивые романтики, люди, имеющие проблемы со здоровьем — психическим и обычным, женщины вообще в принципе, а уж особенно замешанные в чём-то из перечисленного, — на самом деле вовсе не являются людьми, и хорошо бы уже решить, истребить ли их совсем, причесать и отформатировать или же держать взаперти и избивать плетьми для профилактики. А уж что до нынешнего поколения, так в нём все, как один, идиоты, и разум у человека давно атрофировался (при этом Рожнов не мог уточнить, когда же именно этот разум, по его мнению, ещё был). Современные музыканты и художники все сплошь бездарности, да и вообще половину людей неплохо бы расстрелять, потому что кругом «сплошные педики и феминистки», а некоторые даже меняют пол, и цивилизованное человечество скоро вымрет (разумеется, если его расстрелять, оно не вымрет, и всё это будет очень цивилизованно). Как ни странно, Рожнов вовсе не был религиозным фанатиком, однако это не мешало ему периодически выдавать непонятно где нахватанные и вырванные из контекста особенно страшные цитаты всяческих священных книг, утверждая их неоспоримость и мудрость. Разумеется, только тогда, когда это помогало лишний раз унизить кого-нибудь.
Тем удивительнее для Строговой было ангельское терпение сотрудников и целостность черепных костей Рожнова. Она считала, что давно было пора всем коллективом устроить ему тёмную или же просто подать в суд. Но журналисты поддерживали её подстрекательства к бунту, жаловались друг другу на Рожнова и посмеивались над ним исключительно в его отсутствие. На следующем же собрании повторялось всё то же самое: все выслушивали гадости в свой адрес и в адрес всего человечества, пытаясь возражать и оправдываться, а Рожнов особенно радовался, когда ему удавалось довести кого-нибудь до слёз. Статьи, конечно, в итоге выходили, но в таком зацензуренном виде, что какой-нибудь автор периодически скупал весь тираж, чтобы никто случайно не наткнулся на изуродованную статью, подписанную его фамилией. Влада подозревала, что журнал и держится-то до сих пор исключительно благодаря этим случаям, потому что она и представить не могла, кому придёт в голову покупать такую чушь. Ещё Рожнов очень любил спрашивать: "Да что вы меня так боитесь-то?" или "А своя голова у вас есть на плечах, или вы способны только мне подчиняться?", упорно выдавая желаемое за действительное. Кроме того, он имел обыкновение задавать вопросы, состоящие из несвязанных по смыслу слов, а затем долго и пренебрежительно распространяться об интеллекте того, кто не мог на них ответить, а ещё переиначивать и извращать слова собеседника так, чтобы выставить его зависимым от воли Рожнова идиотом, и выкидывать прочие коленца. Он старался прижиматься вплотную к собеседнику, заглядывая ему в глаза и ДЫША на него, а когда тот шарахался, радостно заявлял, что тот его боится, и доказать обратное было уже нереально. Рожнов мог заявить, мол: "Вот видите! Вам самому не нравится, что вы написали!", хотя было вполне очевидно, что позеленение лица вызвано не статьёй, а наружностью и запахом Рожнова.
Вот так журнал и превратился в жалкую газетёнку, которую разумные люди не покупали. Редакция представляла собой небольшое тоталитарное государство имени П.О. Рожнова, а зарплата ничего из себя не представляла — по-крайней мере, примерно так представляла себе ситуацию Всевлада Строгова. По мнению Влады, таких Рожновых хотя бы из принципа следовало ставить на место, ибо никто не обязан выслушивать и терпеть оскорбления. Она была твёрдо уверена, что нельзя допускать психологический садизм только потому, что он менее заметен, чем физический. Будучи человеком гордым, гневливым и независимым, к тому же обладая не в меру обострённым чувством справедливости, она всеми фибрами души презирала это жалкое существо и считала своим долгом избавить угнетённый народ редакции от его гнусного самоуправства и даже весь мир от его оскорбительного присутствия. Ибо ей встречались всякие гады, но Рожнов собрал в себе всю гадость от них всех, все те качества, которые она считала не имеющими права на существование, он был живым и самым жалким воплощением Вселенского Мудачества.
Подобные Рожнову испокон веков тормозили развитие цивилизации и мешали жить и творить Свободному Человеку. Они были досадной помехой, кучей навоза на дороге истории, надоедливым насекомым, не дающим человечеству идти вперёд. Если бы такие ничтожества не лезли к власти во всех её возможных проявлениях, история была бы совсем другой. Такие недолюди были причиной войн, зверских религиозных культов, садистских традиций, рабовладельческих строев, узаконенного угнетения и преследования людей, бюрократии, произвола чиновников и прочая; если бы не такие, как Рожнов, человечество давно бы уже ушло гораздо дальше по лестнице эволюции, чем оно находится сейчас. Рожнов как-то сразу оказался отражением давно сложившегося в её голове досадного врага всего честного, чистого и прекрасного, притом не абстрактным, а совершенно конкретным, мелким и досадно мешающим ей и людям, которые волею случая оказались её ближними. Каждый раз, когда этот урод начинал глумиться над очередной жертвой, Всевлада мысленно убивала его каким-нибудь зверским способом, к тому же частенько не могла сдержаться и парировала прибаутки старого мудака, не особенно стесняясь при этом в выражениях. Ей хотелось бы высказать всё, что она о нём думает, и поставить эту скотину на подобающее место, однако приходилось сдерживаться, ибо неразумно терять работу, пусть и хреновую, ради выходки, которую вряд ли кто поймёт и оценит. Но ясно, что долго терпеть всё это она бы не смогла, ибо с каждым днём в ней всё сильнее закипала ярость, видеть Рожновью харю становилось всё невыносимее, и в какой-то момент накопившийся за полгода работы гнев просто неминуемо должен был сдитонировать. Поликарп Омарыч, похоже, чувствовал это и побаивался её, но был крайне недоволен тем, что никак не мог с ней справиться, нащупать слабое место: как ни цеплялся он к этой Строговой, каждый раз огребал сам. Она просто портила ему всё удовольствие от собраний, и к тому же дурно влияла на остальных подчинённых. Он обязан был чем-то достать её, просто чтобы доказать себе, что он может. А то он уже начинал впадать в панику и терять своё дутое самомнение. Остальная редакция с интересом наблюдала за их "поединком", тихо болея за Строгову. Но всему есть предел, и именно этим утром терпение у Влады лопнуло.
Как раз перед этим Рожнов в очередной раз прицепился к статному златокудрому юноше, фотографу по имени Олег. Над этим очаровательным бедолагой он издевался при любом удобном случае — ещё бы, такой красавчик. Если над таким не издеваться, кто-то ведь может заподозрить, что Рожнов в тайне его хочет. Или завидует. Или и то, и другое. Впрочем, это было очевидно итак. Олег, напоминая всем видом греческую статую, стоически выслушал поток непристойных намёков, не имевших ни малейшего отношения к его работе фотографа, после чего Рожнов принял в номер его фоторепортаж, про который так и не сказал ни слова, и, радостно покряхтывая, добавил, что "и всё-таки, мальчик, похожий на девочку — это печально".
— Утешал себя дяденька, похожий на борова, — громко прошептала Строгова, вызвав взрыв приглушённого хохота и заставив ухмыльнуться и подобреть Олега.
Затем миленькая и вызывающая у Всевлады глубочайшую симпатию Верочка выслушала разгромную и несправедливую критику своего обширного репортажа о недавно открывшемся новаторском театре. А ведь она трудилась не одну неделю, сходив ради этого на все постановки и взяв интервью у всех, кого сумела поймать. Окончилась «критика» заявлением, что она, Верочка, со своим кротким характером никогда не станет приличным корреспондентом. И что это хорошо, что остались ещё женщины, какими они должны быть, но пусть бы она ещё при этом сидела дома беременная и варила борщ, а всю эту жалкую писанину пусть заберёт себе на память, потому что такого разворота теперь придётся вообще не делать. Как раз после того, как Верочка выбежала в слезах за дверь, Рожнов принялся за статью уже успевшей озвереть и пытавшейся испепелить его взглядом Всевлады — подробную рецензию на книгу молодого автора.
— Как вы можете писать на это положительную рецензию, когда это не литература! Это же... это... какая-то графомания и сплошная фантастика! С сомнительной философией, да ещё и фривольная! А чему она научит молодёжь, вы подумали?!
— А с каких это пор фантастика — не литература? И чему же это такому страшному она научит, интересно?
— Ваша, с позволения сказать, точка зрения не соответствует компетентному мнению, вы судите слишком смело!
— Но ведь это же МОЯ точка зрения. И статья, кажется, моя. Вам никто не мешает написать собственную статью и изложить там ваше, «компетентное», мнение. Если сможете.
— А я говорю, ваша статья никуда не годится, её надо переписать!
— Нет, не надо.
— Как это не надо?! Как не надо?! Главный редактор сказал — надо, значит, надо!!! — разговор продолжался уже минут 10, и Рожнов давно начал ёрзать на стуле, не зная, что бы такого ещё ему сказать. Всевлада была в ударе и всё парировала, и жестокая толпа сдавленно хихикала над каждым её словом, а он, Рожнов, стремительно терял авторитет.
— Мало ли, кто что сказал.
— Но если я сказал, значит, вы должны переписать!!! — в отчаянии взвизгнул Рожнов ещё раз.
— Почему?
— Потому что я главный редактор!!!
(Удивительно содержательный и аргументированный спор, подумала Всевлада.)
— И с какой же это стати я должна из-за ВАШЕГО самодурства переписывать МОЮ статью? Я ей вполне довольна.
— Я главный редактор!!! У меня авторитет!!!
— Я вас туда не назначала. И среди меня у вас авторитета нет.
— Я не могу пропускать в печать что попало!!! Я отвечаю за нашу редакцию!!!
— Ну и отвечайте за редакцию. Я тут причём?
Рожнов поджал слюнявые губы и выпучил глазёнки. Он не знал, что ответить на такую наглость. Но тут его осенило: он вспомнил своё любимое слово — "штаны". Рожнов расплылся в улыбке: это просто не может не помочь, он сейчас придумает какую-нибудь такую пакость, что заставит растеряться от омерзения кого угодно. И пусть нечестно, но на последнем ходу он победит. Набрав побольше воздуха, Поликарп Омарыч сосредоточился и выдал:
— Что ж вы ведёте себя, как маленькая девочка! При виде вас так и хочется достать из штанов ремень и как следует вас выдрать!
В глубокопосаженных глазах Строговой отразилась такая обжигающе ледяная злоба, что у Рожнова даже улыбка куда-то сползла. Сам он покрепче вжался в стул. Влада клокотала от ярости. Она не потерпит таких речей ни от одного старого козла в мире. Девушка заметила, как у неё задёргалась верхняя губа, сдерживая звериный оскал.
— А знаете, что мне хочется сделать при виде вас? — холодно спросила она, устремив на него тот свой особый взгляд, которым при желании было нетрудно напугать человека до икоты, чем она в юности порой и развлекалась. Вот и сейчас все притихли, а Рожнов вцепился в свой стульчик, трусливо уставившись в её гипнотические глаза. Он только помотал головой. — Мне хочется вывихнуть вам челюсть, — зловеще понизила голос Всевлада, и что-то в её спокойном тоне подсказывало, что она вполне способна воплотить свою угрозу в жизнь. Возможно, даже прямо сейчас.
— П-п-почему? — взвизгнул Рожнов.
— П***ите много.
Повисла минутная пауза.
— НУ, ЗНАЕТЕ!!! — истерично завопил Поликарп Омарыч, — Вот так вот матом крыть начальство!!! Я, конечно, знаю, что вы меня за глаза иначе, как "гнида", не называете, но это уже переходит все границы...
— А, так значит, у вас и доносчики есть! — с издевательским восторгом воскликнула Строгова. Далее она железным голосом вкратце поведала Рожнову о результатах всех её наблюдений за оным, общим впечатлении всей редакции от его персоны и высказала несколько предположений относительно причин эдаких его выкрутасов, попав в самую точку и тем самым изничтожив искусственно взращенное самолюбие Поликарпа Омарыча. — А ещё мне не нравится вашего лица, с позволения сказать, овал, — закончила она, передразнивая любимые словечки Рожнова.
Рожа Рожнова перекосилась, отнюдь не похорошев от этого. Его только что морально вкатали в асфальт. Его осмеяли и унизили перед всей редакцией, а ведь это его исключительная привилегия.
— Да что ж вы вся так дрожите, нельзя же так нервничать! — завопил он истошно ласковым голосом, вскочил и приобнял её за бёдра, так как до плеч не мог дотянуться. Вот это вот было реально большой ошибкой. Владу передёрнуло, как при виде многоножки, она чопорно шарахнулась в сторону и с размаху двинула тяжёлым кулаком прямо в мясистое рыльце Рожнова.
— Бы уболеды!!! — истерично прогнусавил Рожнов.
— Я уже итак ушла! — рявкнула Всевлада и, плохо соображая от бешенства, распахнула окно, перекинула ноги через подоконник и зашагала прочь, так как дело было на первом этаже.
И после вышеизложенных событий этому старому паскуде хватило наглости начать трезвонить на домашний телефон Всевлады и требовать, чтобы она самолично приехала не куда-нибудь, а к нему домой, и забрала свои «халтурные рукописи», если они ей нужны. Он, мол, распорядился не пускать её дальше порога редакции, и их оттуда сегодня увёз, и собирается в скором времени сжечь, так как ему не нужен этот хлам. И вообще, он старый больной человек, получивший незаслуженно физические и душевные увечья, а потому она не развалится, если сбегает на другой конец города.
Всех в редакции сильно раздражало это дурацкое требование, но все были вынуждены по нескольку раз распечатывать свои статьи и таскать их на суд главреду, который, видите ли, не любит читать с монитора. И вот теперь целая куча бумаги ждала, когда хозяйка заберёт бедняжку домой. Всевлада не горела желанием снова разговаривать с Рожновым, этим омерзительным брюхоногим, и тем более посещать его вонючую нору, но рукописи — дело святое, и она не допустит, чтобы хоть буква из оных оставалась во вражеских клешнях.
Именно поэтому сейчас она ехала в автобусе и в задумчивости. Она сказала далеко не всё, что следовало, за полгода работы она наслушалась столько мерзостей и насмотрелась на такое количество несправедливостей и самоуправств, что короткая тирада и удар в пятак не могли всего этого компенсировать. Этих старых мудаков где-то учат, что ли, тайком, как надо говорить гадости, чтоб человек потом неделю не мог от них отмыться? И чтоб ещё через месяц потом неожиданно у него всплывало что-нибудь в памяти, и он полночи не мог заснуть от ярости, придумывая, как лучше было отбрить этого гада или заступиться за кого-нибудь? И эта рожа опять же, как вообще природа могла допустить такое?!
Стоп, кажется, пора выходить. Она выскочила из автобуса и пошла быстрым шагом, вглядываясь в таблички на домах в поисках нужного адреса. Она отлично ориентировалась в родном городе, даже в таких вот окраинных районах. Питер был чуть ли не самой большой её любовью в жизни, она могла бродить по нему сутки напролёт. Поэтому даже не взглянула перед уходом на карту, решив, что найти нужный дом совсем не проблема.
Почувствовав какое-то шевеление в кармане, Строгова рассеянно вытащила наушник и поднесла к уху мобильный.
— Влада, у нас организовался сабантуй! Приходи скорее, пока всё не выпили! — это звонил приятель, Данька.
— Мне до вас ехать полтора часа. И, кстати, меня с работы уволили.
— Так ведь тем лучше — отпразднуем твоё счастливое освобождение!
— Ладно, может быть, подъеду. Чуть позже...
— Да по-любому приходи! Будем ждать! Точнее, будем пить, но дверь закрывать не будем.
Она сама не знала, зачем соврала. Ехать было гораздо ближе. Просто у неё что-то не было желания видеться с друзьями, и она вдруг решила притвориться, что всё ещё на Дыбенко, поливает тётушкины цветочки.
Вот, кажется, и нужный дом. Обычная высотка, но, как оказалось, с домофоном и консьержкой. Однако, дверь парадной распахнута настежь, а консьержка занята — она даёт ценные указания детине, который возится с одной из камер наблюдения. Всевлада огляделась и отметила, что никто не увидит, как она заходит внутрь.
— Эта не работает?
— И эта не работает. И та, что на улице, тоже. И домофон не работает. Вообще ничего не работает...
— Да что ж ты мне, бабка, голову морочишь? — рассердился парень, — Не камеру, значит, надо чинить!
— А то кого ж?
Строгова тихонько проскользнула мимо них, и они ничего не заметили. Она стала подниматься пешком на пятый этаж, меряя ступени неслышными шагами и вспоминая различные эпизоды своей злосчастной работы в редакции, все те обиды, которые полгода приходилось сносить её ближним от этого старого козла. С каждой ступенькой она становилась всё злее, ярость собиралась и концентрировалась, становясь всё взрывоопаснее.
Вот и рожновская дверь, даже в ней есть нечто загадочно мерзкое. Всевлада натянула рукав куртки на пальцы и нажала кнопку звонка. За дверью послышались мелкие топочущие шажки, дверь скрипнула и на Владу снизу вверх испуганно уставились крошечные мутные глазёнки. Из квартиры шёл неприятный запах старого неуютного жилья, всегда напоминавший Всевладе трупный.
— Гоните рукописи, — сказала она сухо.
— Вы заходите, заходите, — забормотал старикашка, посторонившись.
Смерив его надменным взглядом с высоты своего роста, Всевлада прошествовала внутрь. Рожнов высунул голову на лестницу, поозирался по сторонам и старательно запер дверь, после чего в коридоре раздался его мерзкий топоток. В комнате оказался письменный стол, где пылился глобус на тяжёлой металлической подставке. На самой верхушке глобуса была пристроена фотография мерзкой хари Рожнова в рамочке. Как это типично. Топоток Поликарпа Омарыча смолк, и он снова стоял и молча пялился на Всевладу снизу вверх.
— Где мои вещи? — строго спросила Влада.
— В редакции, — ответил Рожнов, переминаясь с ноги на ногу и мелко покачивая своей отвратительной конусообразной башкой.
— А какого беса я тогда здесь делаю? — ещё строже спросила Влада.
— Я тут подумал, — невнятно промямлил Рожнов, — что нам надо познакомиться поближе, дабы устранить, ткскзть, недопонимание...
Рожнов действительно подумал. Он был раздосадован и унижен прилюдным разоблачением, чувствовал себя побеждённым, уничтоженным, и ему хотелось отомстить. Поэтому он решил заманить эту девчонку сюда и показать ей, кто главный. Собравшись с духом, он протянул к девушке свои неуклюжие коротенькие щупальца, оказавшиеся неожиданно цепкими. Тут-то вся скопившаяся в душе Влады ярость и взорвалась, превратив весь мир в пульсирующее красное пятно слепящего света.
Девушка пришла в себя от того, что остывающая липкая кровь доползла до неё по ковру и коснулась пальцев. Влада отдёрнула руку и вскочила, тупо уставившись на труп, нелепо поджавший к брюху ручонки и ножонки, как дохлый клоп. Глобус валялся тут же, с погнутой и перепачканной мозгами тяжёлой подставкой. Машинально пытаясь оттереть липкие от крови пальцы, Влада склонилась над трупом, чтобы проверить, действительно ли это труп. "Нет, конечно, он жив. Так всегда бывает, когда башки нет!" — подумала Влада и беззвучно расхохоталась. Башка действительно превратилась в расплющенный фарш, некрасиво разлетевшийся по комнате. Сколько раз она ударила? 10? 20? Зачем так много? Интересно, много ли было грохоту, успела ли эта падла заорать, и какова слышимость между квартирами в таком вот доме. А ещё, сколько времени прошло и какого чёрта она ничего не помнит?! Что ж, сколько прошло времени, определить несложно — прошло примерно два часа, и транспорт уже не ходит... Мелькнула мысль — интересно, как он собирался её насиловать, с табуретки, что ли? Ведь это ж ФИЗИЧЕСКИ невозможно! Беззвучно хохоча, Влада опустилась обратно на ковёр.
Так, а надо успокоиться и трезво оценить обстановку. Сейчас ночь, она находится в квартире укокошенного ею трупа, в заляпанной кровью одежде, внизу уже починили камеры слежения и, возможно, бодрствует бабушка-консьерж. Иначе, как "полная жопа", ситуацию охарактеризовать проблематично. Плюсы? Плюсы есть. Её никто не видел, когда она сюда заходила, никто не знает, что она здесь. Процесс убийства, видимо, не был услышан, иначе сюда бы уже ломилась милиция. Времени есть до утра, надо срочно действовать.
Влада внимательно оглядела свою одежду. На чёрных джинсах брызги крови почти не видны, да и как-то до странности мало их туда попало. А вот на белых полосочках правого кроссовка кровь отлично видно. А ещё на поношенной куртке растеклось огромное пятно кровищи, и немного крови даже затекло в рукав. Впрочем, куртка была двусторонняя, и с внутренней стороны всё выглядело куда приличнее. Сняв кроссовки и подхватив куртку и глобус, Влада на цыпочках направилась искать ванную. Нажав выключатель и открыв дверь чистым рукавом куртки, Влада нащупала в кармане джинсов тётушкины резиновые перчатки. Вот так удача! Она собиралась, как просила тётушка, пересадить герань, но так и не сообразила, с чего начать, а перчатки машинально сунула в карман.
Свалив в ванну свой скарб, Влада тем же рукавом включила воду и первым делом как следует отмыла от крови руки и лицо, затем, как сумела, застирала все обнаруженные пятна на одежде. В случае куртки результаты были неутешительные, но ничего, пятно на рукаве с коричневой стороны удалось отмыть достаточно, чтобы незнающий человек не мог догадаться о его происхождении. По-крайней мере, так ей казалось. А пока пускай всё немного посохнет. Она пристроила на верёвке куртку и кроссовок, подвешенный за шнурки. Потом сильно намылила и как следует оттёрла глобус. Отнеся орудие убийства в комнату и поставив его на место, Влада подумала и полотенцем вытерла пыль со всех остальных предметов на столе, чтобы чистый глобус сразу не привлёк к себе внимания. Она даже подобрала с пола фотографию в рамке и пристроила её на глобус, как было. Разглядев на полу в коридоре едва заметные следы своих кроссовок, она оттёрла их тоже.
На тумбе лежали уродливые очки с толстенными стёклами, которые Рожнов, похоже, употреблял только дома, как видно, не желая портить свою неотразимую наружность. Тут Всевладу осенило: не зря же она когда-то целый год была костюмером в театральном кружке! Кинувшись к шкафу, до отказа забитому заныканным на чёрный день хламом, она довольно быстро нашла всё, что нужно. Пальто с этикеткой двадцатилетней давности — видимо, оно уже тогда не сошлось на брюхе у Рожнова, и он его не носил. Совершенно новые страшные ботинки 44-го размера, которые, наверное, были Рожнову велики размеров на шесть. Шляпу типа "котелок", похоже, тоже не дождавшуюся своего часа. Поеденный молью женский лисий воротник (что он там делал?) и стопку одинаковых длинных клетчатых шарфов, лишь один из которых был заношен до дыр, зато остальные совершенно новые. А также вату, клей и спирт. Очень повезло, что все шмотки оказались новыми — попадись ей что-то, поношенное этой старой личинкой, она бы ни за что не сумела преодолеть брезгливость. Воротник, оставив лишь кусочек для усов и бороды, она аккуратнейшим образом приклеила по краю шляпы, так что из-под неё будто бы торчали лохматые рыжие волосы. Вернувшись в ванную и сняв с верёвки влажную куртку, она надела её и сунула в карманы перчатки. И тут же в ужасе застыла, увидев на краю раковины свой чёрный волос. Сколько их ещё могло выпасть, пока она здесь?! Аккуратно подцепив его ногтями и намотав на палец, Влада внимательно обследовала всю квартиру в поисках других следов своего пребывания. Она ничего не нашла, но это мало что значило. Наверняка её выдаст какая-либо сущая глупость, которую она сейчас, в темноте и на нервах, просто не может заметить.
В комнате она спохватилась, сняла куртку и перевернула её на другую сторону, а сверху надела пальто, едва достававшее до колен и с рукавами чуть ниже локтя, зато благодаря куртке оно казалось подходящим по размеру в плечах, а если спрятать руки в глубокие карманы, то и недостаток рукавов становился не виден. Прежде чем надеть огромные ботинки, Всевлада напихала в них ваты.
Встав перед зеркалом, она аккуратно приклеила себе усы и бороду, а в нос засунула немного ваты, так что он даже слегка изменил форму, и потренировалась говорить низким и хриплым гнусавым голосом. Ну и чмо получилось. Усы довольно нелепые, но это ничего, мало ли, какие бывают усы. В несколько слоёв намотав на шею один из клетчатых шарфов, она оценивающе оглядела себя в зеркале. Вряд ли кому-то придёт в голову, что перед ним девушка. А в очках так и вообще будет ещё лучше. Правда, ничего не видя сквозь толстые стёкла, она не могла сама этого оценить.
Побросав в попавшийся под руку пакет прищепки, свои кроссовки, полотенце и клей, а также тщательно протерев очки найденным единственно для этой цели спиртом, она повесила пакет на руку, сунула руки в карманы пальто и собралась уходить, но решила напоследок оглядеть место преступления. На столе лежал её мобильник. Вот идиотина, надо же так лохануться! Схватив телефон, она поспешно сунула его в карман джинсов, где уже лежал плеер. Устроить такой маскарад, но забыть на месте преступления собственную вещь с несметным количеством отпечатков пальцев — что можно выдумать глупее?! Она села на тумбочку и задумалась. Где она ещё могла лажануть? Прокручивая в памяти все свои действия, она ничего не смогла припомнить. В маскарадном прикиде было жарко, от лисьего меха всё чесалось, а от ваты в носу хотелось чихать, поэтому Строгова решила, что пора валить. К тому же ей почему-то начало казаться, что кто-то вот-вот обязательно позвонит в дверь, и тогда будет уже совсем не смешно.
Подумав, она наступила большим ботинком в кровь и как следует наследила в комнате и коридоре, наступая на торчащий нос ботинка другой ногой. Повезло, что у неё такая хорошая координация.
В последний раз окинув взглядом комнату, она повернула замок рукавом пальто, вышла на лестницу и с нарочитым стуком захлопнула за собой дверь. Едва не навернувшись, она с громким топотом сбежала по лестнице и хриплым гнусавым голосом обратилась к консьержке, которая дремала, но проснулась от устроенного Владой грохота.
— Вы не подскажете, который час? — поинтересовался странный рыжий человек, так внезапно возникший здесь и поднявший такой шум. Старушка почему-то решила, что он француз.
— Да четвёртый ужо, — ответила старушка.
— Ох, и засиделся я у Поликарпа Омарыча! — изумлённо прогнусавил удивительный, какой-то безумный на вид гость, — Пора бежать, а не то жена меня изобьёт! — добавил он и рассмеялся нервным смехом, после чего прошествовал к двери, как-то забавно задирая пальцы ног. Не менее странным образом посетитель покинул парадную: не вынимая руки из карманов, он не сразу сумел нажать кнопку домофона локтем, и, когда ему это удалось, навалился плечом на дверь и выпал наружу.
Влада отошла на десяток метров от дома и выдохнула. И как ей только удалось, в ботинках, что велики на три размера и в очках, через которые ни зги не видно, да ещё держа руки неотрывно в карманах, ни за что не запнуться, ни во что не врезаться и не потерять шляпу?! Если не учитывать увольнение и незапланированное убийство, ей сегодня очень везёт.
А теперь надо было, петляя по дворам и переулочкам, уйти как можно дальше отсюда, незаметно юркнуть в какую-нибудь парадную и переодеться. Стараясь не смотреть вперёд сквозь стёкла очков, так как от этого кружилась голова, а глядя по бокам и вниз под ноги, она торопливо зашагала в направлении Невы. Путь был неблизкий. Прохожих в такой час было совсем мало, и никто из них не видел в окрестностях места преступления Владу Строгову, зато все видели странного мужика с рыжей бородой и нелепыми ногами.
Взглянув случайно в сторону "Крестов", Влада содрогнулась и поскорее направилась через Литейный мост, который совсем недавно свели. Прохладное утреннее солнце светило сквозь дымку, город ещё находился в полусне, и кругом была удивительная, спокойная красота, но Влада, к сожалению, была сейчас не в состоянии как следует оценить её. Она была сосредоточена на том, что ещё надо успеть сделать за эту долгую ночь, а жаркий, тяжёлый и щекочущий костюм тем временем успел просто невыносимо её замучить. К тому времени, как город оживёт, ни рыжего хмыря, ни Всевлады Строговой на его улицах быть не должно.
На другой стороне Невы Влада довольно долго петляла, пока ни нашла открытую подворотню и незапертую парадную. Убедившись в отсутствии свидетелей, она юркнула туда и торопливо избавилась от своего костюма. Процесс отрывания бороды оказался весьма непростым и болезненным, но в целом всё прошло отлично. Убийца куда-то сгинул, есть только девица в коричневой куртке без всяких пятен крови — да и откуда бы им взяться? — и с большим мешком в руках, а такой персонаж имеет полное право разгуливать ранним утром по городу, не вызывая никаких подозрений. Хотя Владе всё равно будет спокойнее, если её никто не увидит. Ещё одна пробежка по петляющим переулкам — и девушка с баулом юркнула в знакомую тёмную парадную, поднялась на пятый этаж и тихонько скользнула в незапертую дверь. Это, конечно, очень неосторожно — оставлять дверь нараспашку, но Данька в последние пару месяцев использовал свою квартиру единственно для тусовок, а сам жил у очередного друга, так что красть здесь сейчас было нечего. Зато у него постоянно ошивались толпы каких-то людей, знакомых и незнакомых, вписавшихся на неопределённое время и иногда довольно занятных.
Закрыв, наконец, дверь как следует, Влада положила на пол крепко завязанный баул, повесила куртку кровавым пятном к стене и прокралась на кухню, где по обыкновению отрубились, положив головы на стол, братья-близнецы Вяшкины. Достав из шкафа чистый стакан, она плеснула в него остатки коньяка из бутылки и несколько раз коснулась стенок пальцами и краёв губами, чтобы он выглядел так, будто из него вчера пили, и оставила на столе. В комнате Алла и Данька спали на тахте валетом, Сашка дрых прямо на полу в обнимку с порожней бутылкой из-под вермута, Ульяна свернулась в кресле, как креветка, а Влада прокралась к дивану у окна, осторожно убрала с него гитару и улеглась, укрывшись пледом. Спать ей вовсе не хотелось. Вся надежда была на то, что друзья вчера напились до полного беспамятства и не вспомнят, что её с ними не было. Надежда, впрочем, была слабая: Даньку она видела в таком состоянии только один раз, Сашку, может быть, раза три, а Ульку и Аллу, кажется, вообще никогда... Это Вяшки вечно вырубаются после второго стакана, они-то вообще ничего, конечно, не помнят.
Светало. Тикали часы. От лёгкого сквозняка колыхалась лента серпантина, висящая на люстре. Влада воспалёнными глазами пялилась в окно на клочок неба между стенами. Даньке к девяти на работу, значит, в 7 должен прозвенеть будильник. Почему часы тикают так медленно? Она нервничала. Друзья, всё-таки, ещё не слабоумные. Убедить шесть человек в том, что ты вчера пил с ними, хотя ты не пил, может оказаться проблематично. Ладно, если они её раскусят, можно будет сделать вид, что сама напилась и всё перепутала. Придётся тогда придумывать другое алиби, но какое? А после этого надо успеть сгонять за город, сжечь на пустыре все улики, и потом ещё вернуться в редакцию требовать зарплату за последний месяц и рукописи, и страшно огорчиться из-за скоропостижной кончины бывшего начальника. Хотя вряд ли его так быстро обнаружат. Ведь это так славно, когда можно его не видеть, и вполне разумно подождать недельку, прежде чем ломать дверь в его квартиру. Мешок, конечно, можно было выбросить в мусорный бак или в Неву, но Влада сочла это слишком ненадёжным. Придётся сжечь и куртку, кровь с неё теперь ничем не выведешь. Да и ладно, всё равно она старая, как мир. Наконец заверещал Данькин будильник. Влада каждый раз ему удивлялась: более омерзительного звука она даже у других будильников никогда не слышала, хотя они все рады стараться.
— Что за хрень, сколько времени? — хриплым сонным голосом пробормотала Влада, потягиваясь и хватаясь за голову.
Над диваном поднялась взъерошенная голова Аллы.
— Нифига себе, привет! Я даже не помню, как ты пришла… Круто вчера, видать, было! — воскликнула она.
— Вчера — нет. Сегодня — круто! — ворчливо отозвалась Влада.
— А клёвый диск Сашка принёс! Так оторвались, у меня аж чё-то шея болит... Не помнишь, как зовут солиста?
— Я как меня-то зовут, и то с трудом помню...
— Хи-хи... Даня! — рявкнула Алла, спихивая парня на пол, — Вставай, тебе на работу!
— И принеси нам воды, — подхватила Влада.
— Совсем оборзели, — проворчал Данька, потирая ушибленный бок, — Опаньки! А когда ты вчера пришла? Ни шиша не помню...
— Ну вы тут все даёте! На последнем поезде приехала, еле успела на пересадку.
— А ты откуда это ехала?
— С Дыбенко, вестимо. Цветочки же там, — ответила Строгова. Она действительно там была, но уехала, кажется, в восемь.
— Цветочки это да, — протянул Данька и наступил на Сашку.
— Ты чё! — взревел Сашка.
— Звиняйте, — Данька сделал реверанс, и у него закружилась голова, — О-о-ой...
Бормоча ругательства, он ушёл на кухню.
— А где Вяшки? — спросила Влада.
— Там же где и всегда, они же опять вырубились. Или тебя тогда уже не было? — Сашка задумался, — или ещё...
— Да было меня, было! — засмеялась Влада.
— Нет. Тебя не было, — сохраняя позу креветки, заявила Ульяна, — я вчера мало пила и хорошо всё помню.
Приехали, подумала Всевлада.
— Да ты что? — подняла она брови, — наверное, тебе что-то не то налили.
— Ну как это её не было, — встрял Сашка, — если мы с ней подрались из-за той писательницы! Я считал, что женщину не могут звать Жоржем, и стал с Владой спорить, помнишь?
— Но это было на прошлой неделе! — возразила Ульяна. — Она же тебе сама потом её книгу приносила показать. А как раз вчера мы танцевали без неё, я же точно помню! И на гитаре не стали играть, потому что без Влады все поют, как попало!
— Уль, не позорься, — сказала Алла, — Я помню, как Данька звонил Владе, и она сказала, что приедет через полтора часа. Поэтому в начале её не было. А потом она была.
— Да не была она вообще! — начала злиться Ульяна.
— А что я тогда сейчас тут делаю?! — воскликнула Влада, — Я что, значит, под утро пришла сюда пешком, прокралась и прилегла, чтоб разыграть Ульку?!
Все засмеялись, а Уля окончательно расстроилась.
— Я, видимо, совсем свихнулась! Я же помню: вчера мы пили без тебя!
— Без меня? Тогда почему у меня так раскалывается башка? — воскликнула Всевлада.
Она старалась превратить всё в шутку, но Ульяна была недовольна и явно отлично помнила вчерашний вечер. Это плохо. Владе было очень неприятно обманывать друзей, но ей необходимо было алиби на эту ночь. Ясно, что Улька в этом деле не помощник. Нужно устроить всё так, чтобы её никто и не спросил.
— Хорошо, тогда скажи, что мы пили.
— Вино пили, потом вермут пили, потом коньяк пили... — стала перечислять Всевлада, вспоминая натюрморт на кухне.
— Хорошо. А какие стихи я вчера читала?
— Мандельштама, разумеется, — Уля же всегда, как немного выпьет, начинает читать Мандельштама.
— Нет, какие?
— Слушай, ну ты издеваешься, что ли? Откуда я помню... Что это вообще за допрос?! — искренне возмутилась Влада.
— Просто я знаю, что тебя вчера не было! — заявила Уля. Какая же упрямая!
— Отлично, давай, докажи мне, что меня не было! — насмешливо сказала Влада. — Если я поверю, все поверят.
Ульяна замолчала, но надулась.
— Твою мать! — раздалось из коридора, — Чей это тут баул под ногами, мать его?!
— Это мой! — крикнула Влада, — Повезу на дачу тётушкины старые шмотки.
Она жадно выпила целый стакан принесённой с кухни воды, изображая похмелье, к тому же после пробежки в куртке и пальто, очень кстати, действительно хотелось пить. Ульяна косилась на неё с недовольным и подозрительным прищуром.
— Уль, ну что ты так на меня смотришь? — растерянно спросила Влада, — Ну не смешно уже, ну правда!
— Мне кажется, тебя здесь вчера не было, — ответила Уля, закусив губу.
— А мне кажется, я вчера тут была, — раздражённо сказала Влада, — возникает логичный вопрос: у кого из нас глюки и где я ещё, чёрт возьми, могла быть?!
— Не знаю, — Ульяна мотнула головой, — ерунда какая-то... Проехали.
***
Через пару часов Всевлада вышла из электрички, держа в руках огромный мешок. В вагоне она пережила малоприятные минуты, так как ей казалось, что попутчики прекрасно знают обо всём, что она сделала, и смотрят на неё с осуждением. Казалось, что сквозь баул видно его странное содержимое, и людям кристально ясно, для чего именно всё это было употреблено. В вагоне было душно, но Влада не решалась расстегнуть куртку, так как та изнутри была заляпана, и это огромное пятно ну никак не могло показаться людям чем-то кроме крови. Очень хотелось спать, но ей казалось, что стоит задремать на минуточку, как кто-нибудь обязательно утащит баул, и тогда всё пропало. Ещё ей не давало покоя то, что Ульяна, даже при виде стакана, который Влада сразу признала за свой, всё равно продолжала настаивать. И остальные, кажется, как будто колебались, да и немудрено... Короче, так и непонятно, есть у неё алиби или нет. А на душе остался противный осадок от этого обмана. Влада и не подозревала, что умеет быть такой змеёй. Хорошо бы, чтобы это всё хоть оказалось не зря.
И вот теперь она торопливо шла по просёлочной дороге, ёжась от утренней прохлады. Конечной целью похода был пустырь, за десятилетия превращённый в свалку, но для начала нужно было зайти в дом и одеться во что-нибудь такое, чтобы не очень бросаться там в глаза. Всё-таки трудно жечь на пустыре вещи так, чтобы тебя совсем никто не заметил. Значит, будем маскироваться под бомжа.
Вот и тётушкина дача, здесь на каждом сантиметре земли посажены какие-нибудь цветочки, правда, они ещё не выросли, так как сейчас самое начало весны. Тётушка Анфиса просто помешана на цветочках. У неё и платья все в цветочек. И броши, серьги и кольца у неё все с цветочками. Даже туфли с цветочками. И в волосах она носит цветочек. И духи у неё всегда с запахом каких-нибудь цветочков. И Владу она всё время называет "моя фиалочка". Влада никогда не понимала этого помешательства и тайком посмеивалась над тётушкой, а иногда и раздражалась. Она совершенно равнодушна к цветочкам, а некоторые из них так и вовсе какие-то противные. Но в целом Влада любила тётю Анфису, в конце концов, именно благодаря этой забавной старушке ей в своё время удалось остаться в обожаемом городе, когда родители переезжали за границу и слушать ничего не хотели.
Поздоровавшись с овчаркой Крокусом, Влада вдруг отметила у себя неприятное чувство: он ей рад, он в восторге, он её лучший друг. А если бы он был служебной собакой и учуял, что это она убийца? Влада задумчиво гладила пса, пытаясь понять, что это за ощущение пронеслось в голове, но не могла придумать ему названия. Почему-то захотелось спрятаться от собачьих глаз и больше никогда в них не смотреть... Да ну, ерунда какая-то.
Обойдя тётушкин покосившийся сиреневый домик, она нашла в сарае большую канистру бензина для газонокосилки, и уже через десять минут ковыляла по пустырю в древнем выцветшем плаще и с цветастым платком на голове. Среди пустыря находился заброшенный долгострой, по которому Влада любила когда-то лазить, после чего тётушка обычно пила капли и умоляла больше так не делать. Здесь, спрятавшись за кучей каких-то блоков, Влада выложила на бетонную плиту всё содержимое баула, сверху бросила свою куртку и, щедро полив всё это бензином, подожгла в нескольких местах. Ещё немного усилий, и костёр, наконец, разгорелся, испуская вонючий чёрный дым. Затем с пронзительным звоном взорвалась склянка со спиртом, породив высокий яркий всполох пламени. Она стояла и смотрела на огонь, потеряв счёт времени, пока он ни погас, и от одежды ни осталась бесформенная чёрная клякса. Теперь пусть попробуют узнать, что это такое тут жгли. По дороге обратно ей попался бомж, который пытался с ней познакомиться, предлагая вместе откушать чего-то из консервной банки, но Влада прикинулась глухонемой и проскользнула мимо.
Её вдруг охватил страх: а что, если уже всё? Обнаружили труп, выяснили подробности её вчерашней драки с трупом, опросили друзей, Уля сказала, что Влады с ними не было, и сейчас её уже ждут здесь, в доме? А где тётушкины вещи, которые вы везли сюда? А что вы делали на пустыре? А раздражение на морде у вас, случайно, не от клея? Влада задумчиво потрогала лицо. Борода оставила после себя неприятное саднящее ощущение, хотя клей она постаралась отскрести ещё в парадной, а перед уходом от Даньки как следует умылась. А если там красные пятна остались? Вот будет скверно. Тогда в электричке кто-нибудь мог заметить... Она первым делом бросилась к зеркалу и убедилась, что всё не так плачевно. В тётушкином холодильнике нашёлся крем для лица, вроде бы даже не просроченный. Кроме того, там были две одинокие сардельки, одну Влада съела сама, другую отнесла Крокусу.
Надо было ехать, забрать зарплату. Будет подозрительно, если Влада сейчас пропадёт. И плохо, если коллеги расскажут ментам подробности её увольнения в её отсутствие. Надо быть там. А как угадать, когда? Да, а ещё она за эти полгода не раз громко заявляла, что мечтает "изничтожить эту гниду". Скверно. Ну не могла же она знать, что всё этим и кончится?!
Надо ехать. Но она так устала за эти бесконечные сутки! Наверное, будет лучше, если она хотя бы немного поспит. Какие-нибудь двадцать минут полежать... Она включила плеер и растянулась на диване, на покрывале с цветочками. Но вместо того, чтобы слушать музыку, она продолжала думать.
Вообще, скверно, что она бегала с этим баулом. И именно утром после убийства повезла его на дачу. И он там пропал. Это очень подозрительно. К тому же, тётушка вовсе не просила её отвозить никакие вещи, и если вдруг чего коснётся... И ещё подозрительно, что именно в ночь убийства куда-то пропала куртка, в которой она ходила восемь лет. Ну и что? Куртка-то старая, она могла же её выбросить. А со свалки, вон, бомжи забрали. И нет куртки. Вот получит сегодня зарплату — и купит новую. И нечего впустую себя накручивать. Хотя... план, конечно, гениален, но получилось всё не так гладко, как хотелось бы.
Влада давала показания милиции. Да, она терпеть не могла Рожнова, но на убийство она не способна, никак нет. И вообще она весь вечер была занята: собирала старые вещи дома у тётушки, а потом поехала на метро к друзьям. По-крайней мере трое из них могут это подтвердить. А утром она ездила за город, а об убийстве узнала только вот сейчас, шокирована не меньше всех остальных. Рожнов был, конечно, неприятным человеком, более чем, но чтоб убить... Уму непостижимо, кому это только пришло в голову. Ему итак жить-то оставалось... Это так ужасно. Значит, кто-то оказался убийцей! Всевлада так переживает, это ж надо — убийство, совсем рядом! У неё даже аллергия выступила от волнения, видите? Разумеется, её никто не подозревает, все ищут рыжего человека в шляпе, старушка его видела и подробно описала. Вы можете идти, спасибо большое за содействие следствию, если что, с вами свяжутся. Но тут открывается дверь. Сестра Поликарпа Омарыча примчалась из какой-то южной Мухосрани объявить, что из квартиры пропали кое-какие вещи. Сестра — вылитый Поликарп Омарыч, только не такая лысая, да ещё на ней синяя фланелевая юбка. Из квартиры, говорит, пропали: пальто старое синтетическое — одна штука, ботинок 44-го размера — две штуки, склянка спирта этилового — одна штука, тюбик клея для усов — одна штука, очки огромные уродливые — одна штука, лисий воротник, молью поеденный — одна штука, шарф колючий клетчатый — одна штука, прищепка деревянная — шесть штук. Как-то это всё подозрительно, что-то начинает проясняться... А что, если убрать с фоторобота очки, усы и бороду? Ой, Всевлада Романовна, а ведь это вы! И сестра Рожнова тут как тут: «Она это, она, вот её баул, он не сгорел, и в нём все пропавшие вещи». Да это и не сестра вовсе, а сам Рожнов, он разражается кудахтающим хохотом, и у него отваливается голова, она катится по полу и хохочет. Поликарп Омарыч, ведите себя прилично. А вы, товарищ Строгова, примерьте-ка костюмчик. Да, это, несомненно, были вы, дело закрыто. Кошмар. Неужели всё так внезапно рухнуло?! А голова Рожнова всё хохочет и не затыкается...
Влада в ужасе проснулась, но продолжала слышать хохот. До неё не сразу дошло, что он ей слышится в электронной мелодии, заигравшей в плеере, пока она спала. Выключив плеер и торжественно пообещав себе стереть, наконец, оттуда всю лажу, Всевлада села и схватилась за голову. Кошмар! Всё ведь может рухнуть из-за какой-то ерунды, которую она не учла. Сестра Рожнова — чушь. Но вдруг у него правда есть родственник, который, конечно, не станет считать прищепки, но может заметить, например, пропажу пальто и ботинок? Ой-ой.
Влада судорожно запустила пальцы в волосы и сидела, покачиваясь взад-вперёд. Перчатки. Она в упор не помнит, что с ними сделала. Вроде бы, она сунула их в карманы куртки, где они, по идее, и сгорели... Ой-ой-ой! Она же вывернула куртку. А там карманы на другую сторону. Значит, она их заправила, и перчатки выпали! И выпали, быть может, прямо в квартире! А с резиновых перчаток наверняка можно снять отпечатки! Ужас какой. Она закрыла лицо руками, потом пригладила волосы, испуганно озираясь по сторонам. А может, она и не выворачивала карманы в квартире Рожнова? Зачем, сверху ведь было пальто. Может, она их вывернула уже в парадной, когда переодевалась, и в темноте не заметила, как перчатки упали? Тогда они там и валяются, потом их кто-нибудь выбросит... Хорошо если так, но ведь карманы всю дорогу были расположены вверх ногами, и эти злосчастные перчатки могли выпасть по пути где угодно! На лестнице, во дворе Рожнова, на Литейном мосту... Уж лучше бы уже на мосту! Ужас, как же теперь узнать наверняка?
Сразу после убийства Всевладе как-то удалось абстрагироваться и действовать без лишних эмоций. Потом можно будет истерить сколько угодно, но пока она всё делала размеренно, с холодным расчётом и без всяких нервов. Теперь же восстановить такое равновесие и справиться с паникой не получалось. И зачем только она спала?! Этот сон всё испортил. Да к тому же теперь у неё действительно болит голова. А спала она всего-то минут сорок. Лучше было совсем не спать.
Так, а теперь — рысью домой, одежду в стирку, самой помыться и припудрить последствия ношения бороды, а потом галопом на бывшую работу, требовать причитающееся. Она надела кожаный плащ, когда-то оставленный на даче — сейчас в нём будет холодно, но другой одежды нет. Погладив Крокуса, Всевлада очень быстрым шагом направилась на вокзал.
По дороге она размышляла об особенностях работы эксперта. Например, ей был весьма интересен процесс снятия отпечатков пальцев — насколько он вообще надёжен и как различаются в этом смысле разные материалы. Вторая вещь, которая её очень интересовала, касалась непосредственно вскрытия трупа. Насколько точно можно определить время смерти, высчитать по траектории полёта мозгов рост и силу удара нападавшего, и прочие любопытные мелочи. И вот ещё: можно ли выяснить, что труп в момент смерти собирался кого-то насиловать? Потому что если можно, то картина выходит запутанная... Всё это можно было поискать в интернете, но Влада боялась, что, пади на неё подозрение, менты могут как-нибудь выяснить, что непосредственно после убийства Всевлада Строгова интересовалась именно такой специфической информацией. По-крайней мере, нельзя искать со своего компьютера. Хотя это уж, пожалуй, фантастика, ибо с какой стати они туда полезут, но лучше не рисковать.
Так она размышляла по дороге, слушая музыку и глядя в окно. Постепенно она начала фантазировать на тему того, как будут развиваться дальнейшие события. Самым забавным показался такой вариант: Рожнов накануне сам ушёл на пенсию, и всем сказал, что завтра уезжает в свою Мухосрань, действительно намереваясь смыться, завершив свои чёрные делишки. И поэтому его вообще никто не ищет. Лет через 10 найдут иссохшую мумию. И весь её хитрый план был совершенно напрасен, все старания — даром. Никто уже точно не определит, в какой день он умер, и что тогда происходило, алиби не понадобится, да и хрен кого найдёшь из свидетелей. Эта идея так позабавила её, что она не выдержала и расплылась в улыбке. И вообще, она ведь ничего не помнит! Может быть, это кто-то другой убил Рожнова. И убежал. Или вот ещё: Рожнов сам схватил глобус и ну дубасить себя по башке, пока не снёс её нахрен. Влада беззвучно хохотала, прижавшись лбом к стеклу. Она не слышала, как старушки напротив переговаривались, поглядывая на неё:
— Вот она, молодость — смотрит в окно и смеётся.
— Ага, никаких забот. Живи себе и радуйся.
***
Строгова решительно вошла в редакцию и потребовала свою зарплату и рукописи.
— Поликарп Омарыч не велели вас сюда пускать, — с сарказмом сказала секретарь, протягивая ей конверт с деньгами.
— Можете ему передать, что я продолжу бить его морду лишь в том случае, если мне придётся ломать дверь, — ухмыльнулась Влада.
— Не выйдет. Он сегодня впервые в жизни не явился на работу.
— Даже так? Надеюсь, у него уважительная причина. Хотя он, помнится, всегда считал, что единственной таковой для невыхода на работу является смерть. Но, как ни заманчива эта перспектива, я надеюсь, что он всё же пока жив, так как в его кабинете заныканы мои рукописи.
Секретарь и ещё несколько человек, случившихся поблизости, весело рассмеялись.
— К сожалению, не могу ничего подсказать: Поликарп Омарыч не берут трубку. Так что придётся ждать, когда они сами тут появятся, — пожала плечами секретарь, — Если хотите, в случае его появления я вам позвоню, вы придёте и заберёте. Хотите?
— Да, конечно. Если вам не трудно, — с готовностью согласилась Влада, надеясь, что находчивая секретарша позвонит ей и в случае обнаружения трупа.
Интересно, сколько раз старый хрыч должен не выйти на работу, чтобы его начали искать? Да и кто станет этим заниматься, кому он вообще нужен?
Покинула редакцию Влада в некоторой растерянности. Что теперь предпринять-то? Как узнать, как там дела идут с трупом? Крутиться возле редакции — подозрительно... Получается, её вызовут на допрос, когда она меньше всего будет этого ожидать. И что теперь, сидеть вот так и ждать их звонка? Да у неё к тому времени крыша уже поедет. У-у-у, не видать ей теперь покоя! И какого чёрта старый засранец унёс в свой кабинетишко её вещи?! А на что он вчера вообще рассчитывал?! Он что, правда думал, что останется жив и здоров после таких замашек?! И не будет посажен за решётку? Бред какой-то. А может, он знал, что итак со дня на день помрёт? В результате болезни, от которой взрывается голова?
Беззвучно хохоча, Всевлада остановилась на переходе и вдруг увидела, что по противоположной стороне улицы бежит мужик и что-то вопит. Музыка в наушниках не давала ей расслышать, что именно. Проследив траекторию движения мужика, взгляд Влады остановился на закутанной до сходства с космонавтом или водолазом малюсенькой фигурке, которая застыла посреди улицы, растопырив ручки и в ступоре таращась на отчаянно пытающийся затормозить грузовик, несущийся прямо на неё. Всевлада сама не поняла, как это произошло, но она проскочила перед самым грузовиком, вскользь задев коленом бампер, выхватила почти из-под колёс кулёк розового тряпья с предполагаемой девочкой внутри и со всего маху приложилась правой лопаткой об землю, держа его на вытянутых руках. По дороге у неё выпали наушники, так что она услышала-таки визг тормозов и матюги водителя грузовика, который остановился через несколько метров и теперь бежал в её направлении. Вокруг собралась уже небольшая охающая толпа. Непутёвый папаша девочки тоже, наконец, добежал, и теперь что-то лопотал, пытаясь одновременно оправдаться перед водителем и выяснить, всё ли в порядке с дитятком и не убилась ли спасительница. Всевлада, опасаясь в любой момент услышать рёв, поскорее поставила девочку на землю и встала на ноги, отскочив от неё подальше. Она что-то невнятно отвечала на истерические вопросы и благодарности, не зная, куда же теперь деваться. Они с девочкой были, похоже, в одинаковом шоке, и удивлённо таращились, не понимая, чего надо этим людям.
— Спасибо вам! Вы настоящий герой! Вас надо по телевизору показать!
— Вы, наверное, сильно ударились! Вам надо к врачу!
— Ой, у вас плащик порвался!
— Ребёнок-то цел? Слава Богу!
— Испуга-а-алась, наверное! У-тю-тю!
— Девушка, это ваше?
— На улицу выйти страшно! Запретить эти машины к чёртовой матери!
— Девушка, вы испачкались, дайте помогу отряхнуть…
Так и не осознав своего героизма, Всевлада всё же умудрилась, наконец, незаметно ускользнуть от толпы, и подворотнями пробраться как можно дальше от места происшествия. Ушибленное плечо ныло, и кожаный плащ на нём был порван, так что покупка верхней одежды стала ещё более актуальной проблемой. Отходя понемногу от шока, Влада, как ни странно, совершенно не думала о том, что только что произошло. Единственная связанная с этим мысль посетила её минут через двадцать, как раз когда она заприметила магазин, где продавали куртки. «А ведь если бы не вся эта история с убийством, меня бы сегодня в это время здесь не было…» — Строгова содрогнулась, стараясь не представлять, что тогда сталось бы с девочкой.
Вот и магазин. Звякнув колокольчиком на двери, она юркнула внутрь в поисках чего-нибудь непригодного для выступлений в цирке. Почему-то нынешняя мода считала, что девушке необходимо щеголять единственно в разных идиотских и непристойных цветах, типа розового или салатного. Стараясь держаться порванным плечом к стене, Влада направилась к вешалкам.
— Вам что-нибудь подсказать? — Владу всегда бесили продавцы-консультанты, от которых не отвяжешься, и которые за отсутствием искомого предлагают всякий вздор. Но, подняв глаза на этого, с намерением пока ещё вежливо послать его, Строгова на мгновение потеряла дар речи. Парень был бессовестно красив, причём красив именно в той манере, которая импонировала Владе. К тому же он — осанна! — был немного выше неё ростом. И что он только тут делает? Впрочем, ей теперь предстоит искать работу, и варианты есть гораздо худшие.
— Да мне бы курточку, чёрненькую и желательно тёпленькую. А то в этом плаще я уже почти околела, — протараторила Влада и тут же ощутила себя тупицей. Что за мерзкое кокетство, тем более, с продавцом?! Улыбка сошла на нет так быстро, что парень испугался бы, увидь он это. Но он успел отвернуться, потянувшись к соседней вешалке.
— Вот, есть, правда, не куртка, а плащик. Но как раз ваш размер. И со скидкой. Мы скоро закрываемся, так что распродаём остатки, — парень улыбнулся ей — не снисходительно, не дежурно и не робко, а как раз так, как надо. Ну откуда он такой тут взялся?!
— Я возьму. Отрежьте этикетку, пожалуйста, я его сразу надену.
Он забавно повёл изящно очерченной округлой бровью и пошёл за кассу.
— Не хочется лезть не в своё дело, но любопытно: вчера на вас была вполне приличная курточка. И как раз чёрненькая и тёпленькая, — ухмыльнулся парень, помогая ей надеть плащ. Влада застыла от ужаса, рука остановилась у входа в рукав. Девушка стала ещё бледнее, чем была.
— Откуда вы знаете? — спросила она хрипло.
Парень был озадачен. Он предполагал, что его слова прозвучат странно, но никак не думал, что они так её напугают.
— Мы с вами вчера ехали в одном автобусе. Вы были очень задумчивы...
— И вы меня запомнили?!
— Такую интересную девушку трудно не запомнить, — улыбнулся он.
Всё ещё в ступоре от ужаса, Влада протянула ему деньги и молча пошла к выходу.
Парень остался в растерянности. Его заинтриговала эта странная бледная девушка с суровым лицом, и он вовсе не хотел оставаться с ощущением, что обидел её. Он сорвался с места и нагнал её у двери.
— Стойте! Вы не пугайтесь, я не маньяк. Это чистое совпадение, что мы с вами снова встретились, а совпадения, по моему глубокому убеждению, просто так не происходят. Но ведь забавная история, правда?
Всевлада вовсе не видела ничего забавного. Этот красавчик даже не представляет, как он только что осложнил ей жизнь. И его заинтересованные ясные светло-зелёные глаза и притягательные тонкие губы — именно в этот момент её жизни они досадно не в тему. Можно сказать, у неё совершенно нет на них времени. Она издала в ответ какой-то нечленораздельный звук.
— Я был бы не против ещё одного такого совпадения, — он совсем осмелел и очень обаятельно улыбался.
— Может быть, совершенно случайно на днях угроблю этот плащ и приду к вам его менять.
— Я буду ждать вас у этих дверей, даже когда магазин закроют, — трагически воскликнул парень.
Влада нервно рассмеялась и хотела уже выйти, но вдруг снова побледнела, обернулась и очень странно посмотрела ему в глаза.
— Меня не было в том автобусе. Понятно? — проговорила она тихо и раздельно.
— Так точно. Вас не было в том автобусе. И меня там тоже не было. Вообще автобуса не было! — с готовностью ответил растерянный красавчик. Влада молча вышла и быстро зашагала по улице. Он ещё долго стоял у двери и смотрел ей вслед. Он почувствовал в её душе что-то страшное и мрачное, но его это не испугало. Наоборот, неодолимо влекло к ней. Он никогда раньше не встречал подобных девушек. И даже имени её не узнал...
Всевлада свернула в подворотню и села во дворе на какую-то лавку. Ей было очень плохо. Запомнил. "Такую интересную девушку трудно не запомнить". Ужас какой. Есть человек, который ЗНАЕТ. Знает, что она была в то самое время в том самом месте. А сколько ещё в том автобусе ехало ротозеев, которые пялились по сторонам и запомнили её?! И какова вероятность, что кто-то из этих людей окажется свидетелем по этому делу и узнает её?! Может, там был какой-нибудь знакомый Рожнова! Честное слово, иногда лучше быть серой мышью, которая сливается с толпой и которую никто не замечает. Типовое лицо без особых примет. А парень этот... Ну видно же, что наглый и самоуверенный. Так почему же он не стал с ней знакомиться сразу, прямо в этом чёртовом автобусе?! Ну, пускай бы он её отвлёк, она бы пропустила остановку, он бы предложил лучше погулять или в кино сходить, а Рожнов пошёл бы нахрен и остался жить и мучиться, а она не была бы убийцей, и всего этого кошмара бы не было! Ну, конечно, у неё был такой злобный вид, что парень просто побоялся. "Не влезай, убьёт", как же. Она сидела на краю скамейки и слегка покачивалась, прижимая к себе старый кожаный плащ и глядя перед собой невидящими глазами.
— Какая аппетитная тёлочка! Пойдём ко мне в гости! — послышался пьяный голос. Всевлада, не глядя, показала в том направлении средний палец, — Да кому ты на х.. нужна, п…. тупая! — раздалось в ответ обиженно.
— Ещё один отголосок Вселенского Мудачества, — сказала Влада вслух.
— Чего?! — совсем злобно отозвался голос, — Я ни хрена не понял!
— Несомненно.
Всевлада молча встала и ушла, а голос ещё долго матерился и на разные лады проклинал «всех этих привередливых шлюх». По дороге Влада вспомнила, что так и не выспалась. Надо ехать домой.
Она уже не могла ни о чём думать. Скорее бы добраться до дивана и отключиться. Стоя у дверей вагона, она смотрела, как мимо несётся чернота тоннеля, и наконец-то полностью погрузилась в музыку. Ей удалось почти забыть обо всём, что её мучило. Но у метро дежурили менты, видеть их Владе было неприятно. Казалось, они её обязательно остановят. Ведь очевидно же, что она убийца. Или сумасшедшая. В любом случае, её надо держать подальше от мирных граждан.
— Хрена-с-два! — прошептала Влада и проскользнула мимо ментов, прячась за каким-то тучным дяденькой.
Дома она выпила успокоительное, купленное для тётушки, и прямо в одежде растянулась на тахте. В открытую форточку просачивался холод, но зато воздух был чистый и свежий, а по карнизу скоро застучал дождь. Она лежала, кутаясь в плед и глядя вверх, то на потолок, то на небо за окном. И потолок, и небо были одинакового серого цвета. Дождь, похоже, перешёл в мокрый снег, сильно потемнело, по углам комнаты сгустились тени, узоры на старых жёлтых обоях превратились в укоризненные глаза. В голове было тупо, на всё было плевать, и спать, как назло, уже не хотелось. Она довольно долго пролежала так, наслаждаясь теплом под пледом и слушая шум дождя, незаметно задремала и погрузилась в какой-то тягостный, гнусный сумбур.
Во сне её кто-то искал, кто-то ходил за прозрачной стеной, она наблюдала за ним и знала, что её вот-вот обнаружат. Надо было убегать, прятаться, но сперва необходимо было найти какую-то очень важную вещь. Она не помнила, что это такое, но отчаянно искала, искала... Потом появился красавчик из магазина, который слёзно умолял её не покупать старое пальто Рожнова, так как к нему всенепременно нужны рыжие усы. "А вы такая интересная девушка! Купите лучше перчатки", — советовал он. Она пообещала подумать и прошла в соседнюю комнату, где два кота танцевали танго. Из-за запертой маленькой двери в конце коридора неслись стоны и крики — там кого-то пытали. Влада влезла на подоконник, усилием воли поднялась в воздух и полетела над городом, она подлетала к окнам, оттуда высовывались люди, здоровались с ней и угощали пирожками. Но там, внизу, её продолжали преследовать, и приходилось суматошно летать с крыши на крышу, по каким-то высоткам, нельзя было расслабиться ни на минуту, а ей так хотелось улечься на какой-нибудь крыше, где её никто не найдёт, и спокойно поспать. Но ОНИ всегда знали, на какой она крыше, и нужно было улетать, пока они не успели подняться. Подлетев к очередному окну, Влада с ужасом увидела в стекле своё отражение в шляпе и рыжих усах. Вот почему её преследуют, она забыла переодеться! Влада схватилась за лицо, но усов не было. Они были только в отражении. "Невинная девушка смотрит на себя в зеркало и видит убийцу", — бесцветно прогнусило отражение, и стекло треснуло.
От треска глаза Влады распахнулись. Оказалось, что ветром захлопнуло форточку. Было уже совсем темно. Спать ей больше не хотелось, она не отдохнула, а устала от этого сна. В темноте с глазами обоев, тёмными углами и отдалёнными намёками совести ей вдруг стало страшно, она сама не понимала, от чего. Она боялась пошевелиться, издать какой-нибудь звук. Ей представилось, как со скрипом открывается дверь, а за ней стоит обезглавленный труп Рожнова. Сверкает молния и раздаётся душераздирающий крик... Ей стало смешно. На самом деле в трупе Рожнова нет ничего страшного именно потому, что он без головы. Ведь самое жуткое у мертвеца — это глаза.
Нужно было привезти с собой Крокуса. Всё-таки не одна. Сейчас бы заскулил, ткнулся в руку влажным носом... Хотя нет, бесчестно впутывать сюда ни в чём не повинную собаку.
Служебно-розыскная собака, появись она вовремя, вполне могла пройти по её следу до Данькиной квартиры. Хорошо, что прошло столько времени: там пробежали толпы народа, проехали тысячи машин, а теперь и прошёл дождь со снегом... Её что-то так беспокоило во сне... Перчатки! Уж их-то собаке найти — раз плюнуть. Да и человеку тоже. Особенно если они валяются прямо на месте преступления или в ближайших окрестностях оного. Хоть бы это было не так, хоть бы она потеряла их где-нибудь уже за Литейным мостом, лучше всего в парадной, где переодевалась!
Она не выдержит, если не пойдёт и не проверит. Да, время самое подходящее. И метро не работает, и погода разгулялась, и ночь на дворе, а идти-то всего примерно пару часов! Выругавшись, она поднялась с тёплой тахты, и вскоре уже шагала по Московскому проспекту навстречу хлопьям мокрого снега, натягивая на лицо капюшон нового плаща. Холодрыга. Разве это весна?! А в ночь убийства, как назло, было так жарко... Хотя нет, ей повезло. Мокрые шмотки горели бы плохо. Влада шла вдоль пустого проспекта и ничего не видела перед собой, а мокрый снег всё летел в лицо, которое замёрзло так, что уже даже не было больно, плащ успел промокнуть насквозь. «Я тоже очень люблю тебя, милый Питер». Она шла очень быстро, но всё равно дрожала от холода. В самой неприятной части Лиговского проспекта Влада чуть не налетела на кучу кирпичей. Слишком поздно подняв глаза, она увидела, что к ней, широко ухмыляясь, направляются три не очень трезвые детины старшего школьного возраста и, если помягче выразиться, крайне неинтеллигентного вида. И чего им в такую ночь дома не сидится?!
— Эй, солнышко, ты не замёрзла? — спросил один из них, остальные заржали. — Я готов согреть тебя своим телом.
Влада, будучи не в настроении вступать в разговор, попыталась молча проскользнуть мимо, но они сомкнулись, не позволяя пройти. Влада отступила назад. Они начинали её бесить.
— Ну, куда ты так быстро? Давай познакомимся! Нам скучно.
— Я вас развлекать не нанималась, — резко ответила Влада, — Отвалите.
— Ой, как грубо! Кажется, мы ей не нравимся!
— С чего бы это, — сказала Влада с сарказмом.
— Ты что, лесбиянка? — удивился тот, что считал себя главным.
— Да! — рявкнула Влада. Действительно, какие ещё у неё могут быть причины не отвечать взаимностью эдаким очаровашкам, да ещё троим сразу.
— Да ладно, давай всё-таки попробуем! Вдруг тебе понравится? — "главный" подошёл ближе, другие двое заржали и тоже приблизились. А Влада тем временем почувствовала, как задрожала верхняя губа, и в голове зашумело от ярости. Плохо. Здесь некуда спрятать три трупа...
— Вы по-русски понимаете?! Идите нахрен! — в голосе Влады лязгнул металл.
Рассмотрев её вблизи и заметив, какие у неё глаза, "главный" наконец осознал, что ему и вправду не рады. Это само по себе его крайне уязвило, но более того — ему не только не рады, но ещё и не боятся! Этого он уж и вовсе не мог понять. За что же его так чморят, да ещё на глазах у свиты?!
— А чего ты такая острая? Ты себя в зеркало видела? — спросил он с отвращением.
— Я — да. А ты? — конечно, это же первое правило мудака: если девушка не только не даёт, но и не признаёт твоё превосходство, скорее всего, она уродина и дура. Обязательно скажи ей об этом. Что же делать, я не нравлюсь этому гопнику, ах.
— Ещё и бледная какая-то... Вид-то у тебя неадекватный. Может, тебя до психушки проводить? — продолжал "главный", подходя ещё ближе.
— Спасибо, я и сама дойду. Если три урода освободят дорогу, — холодно сказала Влада, нащупывая за спиной кирпич.
— Обязательно освободим, но ты сперва попроси, как следует, — заявил он и схватил её за подбородок. Тут Всевлада потеряла над собой контроль. Она пнула парня, что было силы, и, отпрыгнув в сторону, оскалилась, зарычала и со всей дури швырнула кирпич об асфальт у ног парней, так, что те дружно подскочили. Парни попятились, "главный" немного хромал. На несимпатичных лицах застыло выражение испуга и растерянности.
— Ненормальная...
— Тебе лечиться надо, сука!
— Психопатка!
— Да ну, ребята, пошли отсюда, она чеканутая! — воскликнул "главный" и они не пошли, а побежали, обойдя её за несколько метров. "Главный" прихрамывал и часто оглядывался, периодически выкрикивая ещё какие-то комментарии касательно состояния её психики.
Всевлада довольно долго тяжёлым взглядом смотрела им вслед, стараясь отдышаться и продолжая скалить зубы. Потом резко развернулась и быстро зашагала дальше. Её трясло от злости и от холода. Снег окончательно превратился в дождь. Идти было ещё далеко.
Последние метры Влада плелась, еле переставляя ноги. Адски болело горло. Разумеется, заболела. Надо же было попереться в такую даль в такую погоду. Она скользнула в тёмную парадную и заставила себя, несмотря на боль во всех мышцах, обследовать лестницу снизу доверху. Перчаток не было. Всевлада в изнеможении опустилась на ступеньки. Плащ был совершенно мокрый и холодный, её ещё и знобило. Ну, и зачем всё это было? Что она узнала? Перчаток тут нет. А это может означать всё, что угодно. Может, их кто-нибудь забрал, а может, она потеряла их по дороге или оставила на месте преступления. Теперь нет никакой возможности это узнать. Влада прислонилась к стене и закрыла глаза. Теперь ещё и заболела. Отлично. Строгова тихо застонала, осознав, что не взяла с собой денег. Что же теперь, и обратно тоже пешком? Она не доползёт. И дождь не прекращается. А, нафиг об этом думать, она всё равно не может встать. Больше всего ей хотелось лечь и сдохнуть прямо здесь, на ступеньках. Она легла и, кажется, отключилась. Потолок поплыл, мысли начали мешаться. Ну не идиотка? Чего тебе дома не спалось? Встреча с гопниками, всплывшая в памяти, натолкнула разгорячённый мозг на неожиданную мысль.
А ведь посадят её, надолго. Молодость, считай, загублена. А у неё в жизни так и не случилось любви, в частности, физической. И это обидно. Влада вспомнила парня из магазина с куртками. А что? Он милый. И если порыться в глубине памяти, вытащить оттуда первую любовь и погрузиться в неё, её вполне можно перенаправить на него. А если будет чуть больше времени, она вполне может и правда в него влюбиться... Так, что за бред? От этого парня надо держаться подальше, так как про него никто не должен знать. Он не должен быть никак с ней связан. Потому что он знает, где она была в тот вечер. Нельзя допустить, чтобы у кого-то возникли к нему вопросы. А сколько их ещё, людей из автобуса, кто из них ещё для неё опасен? У-у-у, и почему этот хренов автобус не перевернулся и не взорвался! И куда она дела эти чёртовы перчатки? Неужели нельзя было быть внимательнее, как можно было забыть об этом?! И всё ли она убрала в квартире? Наверняка ещё о чём-то в таком духе забыла. А когда она резала воротник, несколько шерстинок упало на ковёр. Найдут они их? Додумаются, что это значит? Что подозреваемый не рыжий, и у него нет усов и бороды? Или даже до того, что он не мужчина? А вдруг она пролила клей? А почему на неё все так смотрят, может, у неё на лбу написано, что она что-то такое учинила? А тут ещё вспомнят, как она всё время грозилась убить Рожнова, а потом расквасила ему рыло. Её же и будут подозревать, кого же ещё-то. Она дёрнулась от боли, повернувшись на твёрдых, холодных ступеньках. Особенно чудесными были ощущения в отбитом плече. Что она здесь вообще делает, она же спала дома, как же это тахта превратилась в лестницу?
— Опаньки.
Влада проследила глазами вдоль длинных прямых ног в чёрных джинсах и встретила обалдевший взгляд склонившегося над ней человека, с чьих пепельно-русых локонов капала вода.
— Что ты здесь делаешь? — спросила Всевлада хрипло.
— Я-то здесь живу. А вот что тут делаешь ты?
— Лежу.
— Я вижу.
Он говорил, что совпадения не бывают случайными?! Он видел её в автобусе, когда она ехала убивать, и запомнил её и куртку. После убийства она переоделась в его парадной. Он продал ей плащ взамен той куртки, и вот теперь она в этом плаще валяется при смерти у его дверей, и он появляется снова. Что ещё?! Это он прихватил потерянные перчатки, чтобы использовать их при создании новаторской скульптуры?! Или ещё лучше, уж закручивать сюжет, так до конца. Он проследил за ней от автобуса, открыл отмычкой дверь, замочил Рожнова и убежал.
Влада хрипло рассмеялась, и тут же скорчилась от боли: ступеньки явно были крепче, чем её рёбра.
Парень встревоженно вглядывался в её лицо. Он заметил насквозь промокший плащ, лихорадочный румянец и расфокусированный взгляд. И безумный хриплый смех тоже ничуть не успокаивал. Парень взлетел по лестнице, открыл дверь своей квартиры и, не слушая слабые протесты, подхватил Всевладу на руки.
— Где ты живёшь? — спросил он, занося её в прихожую и захлопывая ногой дверь.
— В районе Московских ворот.
— А как ты тут оказалась среди ночи?
— Пришла.
— Что, пешком?!
— Да.
— Новые вещи, конечно, надо испытывать до истечения гарантийного срока, но нельзя же доходить до безумия.
Она опять расхохоталась. Стащив с неё мокрый плащ, он усадил Всевладу на тумбу в коридоре, и теперь расшнуровывал её промокшие насквозь кроссовки.
— Может, всё-таки объяснишь, что потащило тебя в такую даль в такую пакостную ночь?
— Я искала резиновые перчатки, — честно ответила Влада и снова расхохоталась.
Вид у него становился всё более озадаченный. Ясно, что девица невменяемая. Интересно, насколько это обратимо.
— Если я тебя оставлю одну, ты не станешь вытворять какие-нибудь... странные вещи? — спросил он подозрительно.
— Не-а.
— Иди, прими горячий душ. Наденешь это, — он вытащил из шкафа мягкий бежевый спортивный костюм, — И лучше не закрывай дверь на щеколду. На случай припадка или типа того.
Она опять засмеялась и скрылась в ванной. Заваривая на кухне чай, он настороженно прислушивался. Сквозь шум воды до него пару раз доносился всё тот же странный, приглушённый хохот. Наконец она вышла, уже не дрожащая от холода и не такая бледная, на ходу вытирая полотенцем мокрые волосы.
— А чьи это шмотки? — спросила она, как бы между прочим. Костюмчик был явно женский, и ей это не понравилось.
— Остались от бывшей девушки, — сухо ответил он, — садись и пей горячий чай.
Она забралась на стул с ногами, странно глядя на него и болезненно щурясь от света. Мокрые волосы смешно закудрявились. Он внимательно смотрел на неё через стол, соединив длинные тонкие пальцы, и был настолько хорош собой, что казался скорее галлюцинацией, чем реальным человеком.
Он подвинул к ней тарелку с бутербродами, но Влада покачала головой: ей было слишком нехорошо, есть не хотелось.
— А где ты сам ошивался, почему пришёл в три часа ночи?
— Засиделся у друзей. Тебе повезло, что именно сейчас пришёл. И к тому же трезвый, — он улыбнулся. Она засмеялась, вроде более или менее нормальным смехом. Чай приятно согревал больное горло, но все мышцы ныли, свет резал глаза, и держать голову прямо было трудно.
— Как тебя зовут-то? — спросила она вдруг, сообразив, что не знает.
— Елизар. Точнее, по паспорту даже Элеазар. И не спрашивай, как это получилось.
— А я вообще Всевлада, — Влада протянула ему руку. Он крепко, но бережно, пожал её и заметил, что рука обжигающе горячая.
— Ты как себя чувствуешь? — нахмурился Елизар.
— Хреново, — призналась Всевлада. Она действительно еле сидела и плохо его видела, — Надо ползти домой, пока совсем не разболелась...
— Ты никуда отсюда не уйдёшь. По-крайней мере, до тех пор, пока не спадёт температура, — ответил он непререкаемым тоном.
— Да ну, это как-то неудобно... Мы даже толком не знакомы...
— Познакомимся потом. Это неважно.
— У меня здесь приятель недалеко живёт... Я могла бы у него вписаться...
— Не сегодня.
Она хотела ещё что-то возразить, но он перебил её.
— Если не хочешь ещё чаю, то пошли.
Встав из-за стола, Влада тут же пошатнулась. Голова сильно кружилась. Придерживая за плечи, он повёл её в единственную комнату, где уложил на диван и укрыл пледом.
— А где же будешь спать ты? — всполошилась Влада.
— А мне уже скоро на работу. Так обойдусь.
— Если ты из-за меня не будешь спать, то я точно уйду! — Влада попыталась выбраться.
— Успокойся. Я вполне могу спать сидя, — он удержал её за плечо и присел на край дивана. Влада неожиданно для себя самой схватила его и притянула к себе, в последний момент удержавшись от поцелуя, так как сообразила, что больна и может его заразить. Их глаза оказались очень близко — прохладные зелёные и воспалённые и дикие карие. Он неожиданно ощутил одновременно запах свежести от её влажных волос и лихорадочный жар от её кожи.
— Мы даже не знакомы, — напомнил он, приподняв левую бровь.
— Познакомимся потом. Это не важно, — повторила Влада, крепче прижимая его к себе.
Нельзя сказать, чтобы это не стоило Елизару усилия воли, но он мягко отодвинулся подальше.
— Не ври. Для тебя это очень важно, — он лёг рядом и обнял её через плед, — Тебя что-то мучает, и ты хочешь отвлечься. Чтобы я тебя успокоил. Завтра будешь жалеть. И потом, тебе же плохо.
— Наверное, ты прав...— Влада сама офигела от своего поступка, и теперь чувствовала себя неуютно. Но Елизар, вроде, не видит во всём этом ничего необычного, а значит, нечего и переживать... Она тут же поймала себя на ощущении, что ей куда приятнее переживать из-за ерунды вроде этого, чем возвращаться к мыслям об убийстве. Эти крутящиеся по кругу и никуда не ведущие мысли уже порядком замучили её.
— Может быть, расскажешь вкратце, что у тебя случилось? — предложил Елизар, которому действительно было интересно, что же творится с этой странной девчонкой. А что, может, и рассказать ему? Может, он поймёт. Как бы он отнёсся к ней, знай, что она убийца? Ей очень хотелось рассказать. Подло обманывать его, как можно? Он так добр с ней, может быть, даже влюбится в неё, а не знает, что она — монстр... Она же... Эту мысль надо было додумать, но не сейчас, не сегодня. Эта мысль причиняла боль и вселяла ужас, это было слишком трудно для перегретого мозга. Сейчас хотелось просто отключиться, всё забыть и погрузиться в тепло и уют. Под защитой его бережных объятий... И поверить, что это единственное, что есть в мире. Что никакого убийства не было...
— Не расскажу. Не сейчас, — ответила она мрачно.
— Тогда спи.
Его рука осторожно подоткнула плед со всех сторон и снова тяжело легла на её рёбра, прижимая ближе и успокаивая. Влада вскоре отключилась, но как-то не до конца, её ожидала крайне тягостная ночь, состоящая из боли и противного сумбура. Во сне она продолжала размышлять над какими-то замысловатыми вопросами, строить некие сложные планы, которые никак не сходились, а казались такими важными. Всё это нужно было обдумать срочно и во что бы то ни стало, и когда её мысль заходила в тупик, она в отчаянии просыпалась, тут же осознавая, насколько бредовыми были эти размышления во сне. Она радовалась, что, наконец, вырвалась из этого адского маразма и чувствует рядом Елизара, но тут же снова засыпала и принималась ломать голову над новым бредом. Голова болела всё сильнее и становилась всё горячее, но готовый расплавиться мозг всё никак не мог перестать работать. Елизар, разумеется, не спал вообще, опасаясь, как бы ей не стало хуже. В доме не было ни градусника, ни лекарств, он ругал себя за это и боялся, что температура поднимется слишком высоко. Не вызвать ли "скорую" уже сейчас, не дожидаясь этого момента? Но что-то ему подсказывало, что Влада не обрадуется приезду врачей. Почему-то было нельзя этого делать. Она иногда говорила во сне, но это был чистой воды бред, в котором ничего нельзя было понять.
— Перчатки... Перчатки выпали. Перчатки!
— Жирный дохлый клоп, гадость... Старый ЖМЫРЬ.
— Это рыжий мужик с усами убил клопа. Вот его и сажайте в тюрьму.
— Я знаю, ты — мой ангел-хранитель.
— Крокус смотрит невыносимо...
— Да хватит уже!!!
Когда она начинала слишком беспокоиться, он осторожно поглаживал её и целовал в затылок. Только под утро температура спала, и девушка задышала ровно, её брови распрямились и лицо прояснилось. Елизар успел ненадолго задремать прежде, чем будильник заиграл приятную мелодию. Влада проснулась и, ещё не открыв глаза, ощутила мерзкую боль. Как будто в горло с левой стороны воткнули спицу, и она вышла через ухо. Парень рядом зашевелился, сначала убралась его рука, и замолчал будильник, потом его прохладные губы прижались к её лбу. Девушка открыла глаза.
— Температуры нет, — сообщил он невозмутимо.
— А была? — с трудом проговорила Всевлада.
— Судя по всему, зашкаливала. Ты бредила, — сказал он ласково. Глаза девушки неожиданно широко распахнулись и она так и подскочила.
— Что я говорила? — потребовала она ответа, впившись в него взглядом.
— Ничего особенного, — пожал он плечами, — обычный бред. Что-то про цветы с глазами и про рыжего мужика, которого надо посадить в тюрьму за то, что он травил клопов. А, точно, ещё что-то про ангела-хранителя. Но это я имел наглость отнести на свой счёт.
Он внимательно смотрел на неё. Влада успокоилась и опустилась обратно на подушку. Судя по виду Елизара, он не спал всю ночь: красивое лицо приобрело ещё более нереальный вид из-за синяков под глазами. По-крайней мере, он ничего не понял и не догадывается об убийстве.
— Ещё рано, ты спи. А мне пора на работу.
Она довольно быстро заснула, на этот раз спокойно. Снилась ей какая-то легкомысленная ерунда, никак не связанная с последними событиями, и ей не хотелось просыпаться. В мире сна было свободно и спокойно, но когда сознание начинало чуть-чуть проясняться, тут же появлялось смутное осознание чего-то мерзкого и неизбежного, существующего в реальности. В это не хотелось возвращаться, от этого хотелось убежать, и она засыпала снова. Когда Всевлада устала от сна и окончательно проснулась, было уже далеко за полдень. В окно светило солнце. Очень хотелось остаться на этом островке свободы и иллюзии, насладиться ещё немного покоем и защищённостью. Но она знала, что не имеет права. Чуть не за волосы она подняла себя с дивана. Нужно было уходить. Елизар страшен сразу по двум причинам: первая — его излишняя осведомлённость, вторая — его доброта, которой она совсем не заслуживает. Было честнее исчезнуть сразу, чем обманывать его дальше и причинить в итоге большую боль. Она не додумала ту страшную мысль, но чувствовала, что должна остаться одна. Да и так ли это плохо? Она достаточно сильная, чтобы справиться с тем, что на неё свалилось. По её ли вине — другой вопрос, об этом ещё надо будет подумать... Но Елизара в это втягивать нельзя. Она должна уйти, пока не стало слишком поздно.
Влада долго сидела, обхватив руками колени и глядя перед собой невидящим взглядом. Потом повернула голову и заметила на тумбочке записку: "Драгоценная Влада! Я ушёл. Очень надеюсь, что когда вернусь, ты ещё будешь здесь. В любом случае, выспись, как следует. И обязательно поешь чего-нибудь. Елизар". Уж слишком заботливый. Поешь чего-нибудь... Она сообразила, что за вчерашний день почти ничего не ела. Просто забыла. Её тут же затошнило от голода. Чашка кофе утром, сарделька днём и чашка чаю ночью — маловато, учитывая всё, что пришлось пережить за минувшие сутки. Она с трудом поднялась, всё ещё чувствуя сильную боль во всех мышцах и слабость, и прошествовала на кухню. Поев чёрного хлеба с сыром и выпив кофе, который согрел больное горло, но не мог заставить исчезнуть "спицу", Влада вернулась в комнату и задумалась, глядя на записку. В конце концов, она взяла ручку, и под лёгкими и ровными круглыми буквами Елизара с красивыми закорючками появились её глубоко продавленные угловатые буквы без всяких украшений, сложившиеся в немного ползущие вниз строки: "Милый Елизар! Спасибо тебе огромное за всё. Ты меня вчера спас. И ты ангел. Я ушла и прихватила денег на метро. Если когда-нибудь встретимся, я тебе их верну. Влада". Посидев ещё немного в прострации, Строгова со вздохом стащила с себя мягкий бежевый костюм и облачилась в свою одежду, которая уже почти совсем высохла. Прихватив с полки в прихожей денег ровно на один жетон, как и обещала, Влада захлопнула за собой дверь, подёргала её для верности и стала спускаться по лестнице, возвращаясь мыслями к злополучным перчаткам. Ну, куда они делись?! Конечно, если она уронила их на улице, то вчерашним снегодождём их смыло к чёртовой матери. Или хотелось верить, что они всё же валялись здесь, но вчера утром их прихватила уборщица. А вдруг они всё-таки на месте преступления?! И когда обнаружат этот грёбаный труп?!! Она уже не может больше ждать. Не то чтобы ей очень хотелось в тюрьму, но ожидание вот стократ хуже.
Солнце пекло, кругом была настоящая весна, и ничто не напоминало о ночном мокром снеге и ветре. Влада расстегнула плащ, пробираясь по родным Питерским переулочкам и стараясь держаться на солнце. Она представила себе погоню. Тут у неё явное преимущество: пускай попробуют отыскать её в лабиринте подворотен! Переходя дорогу, Строгова взглянула налево, в сторону Литейного моста. У неё возникла бредовая мысль. Что если припереться в дом Рожнова и поднять там шум, что вот, мол, на работу не ходит и дверь не открывает, а рукописи чужие заныкал и не отдаёт. Тут консьержка запричитает, а вдруг что-нибудь случилось, всё-таки здоровье уже не то. Позовут кого-нибудь взламывать дверь. А там труп. Начнётся суматоха, а Строгова под шумок проскользнёт в квартиру, найдёт и заберёт перчатки — если они, конечно, там... Интересно, если она сама придёт туда и будет участвовать во вскрытии квартиры — это отведёт от неё подозрения или же произведёт обратный эффект? Влада подумала, что её скудных актёрских способностей всё равно не хватит, чтобы осуществить такой план. Наверняка где-нибудь выйдет неубедительно и её как раз заподозрят. Наверное, чем меньше она крутится вокруг этого убийства, тем разумнее поступает. Чёрт, а что делать в случае разговора с ментами? Изображать фальшивое огорчение или наоборот, беззаботно болтать, в духе "допрыгался, старый козёл"? Что у неё хуже получится? И может ли невиновный человек заметно нервничать при разговоре об убийстве? Наверняка может. Особенно если знает, что его есть причины подозревать.
Влада купила жетон и стала спускаться в метро. Странно мрачный свет под белыми сводами, медленное движение и гул эскалатора провоцировали тягостные раздумья. У неё что-то настойчиво крутилось в голове, какое-то ощущение, которое вчера вдруг на мгновение стало таким ясным, что почти превратилось в мысль, но она испугалась и рассыпала его, решив додумать в более подходящий момент. Что же это такое было? Она пыталась вспомнить, но никак не получалось. Она зашла в вагон, и на неё со всех сторон уставились глаза людей — неодобрительные, насмешливые, укоризненные, равнодушные, любопытные, настороженные, печальные, пристальные и скользящие мимо. Она поспешно отвернулась и уставилась в стекло. В стекле отражался весь вагон — люди больше не смотрели в её сторону, они читали, дремали, думали, разговаривали между собой... Ей вдруг вспомнился сон, приснившийся много лет назад. Дурацкий сон на пустом месте, какие часто бывают. Во сне она почему-то убила какую-то непонятную старуху, расчленила её труп, почему-то бескровный, как сушёная мумия, завернула остатки в простыню и обвязала верёвочками. Она закинула получившуюся трубу на плечо и поскорее потащила вниз по лестнице, но не успела: навстречу ей поднималась тётушка Анфиса.
— А ты что это делаешь? — спросила тётушка.
— Да вот, старые лыжи на помойку несу...
Ей вспомнилось ощущение отчаяния, охватившего её в этом сне, отчуждённости и обречённости на вечный обман. Добрые доверчивые люди, которым в голову не придёт, что их любимая Владочка только что укокошила человека и теперь нагло врёт. Что это было? Предупреждение, которого она не заметила? Она поняла, что именно так себя теперь и чувствует. Страшная мысль была додумана и приняла следующую форму.
Она нисколько не раскаивалась в убийстве. Во-первых, мир ничего не потерял, даже напротив, был избавлен от досадного недоразумения, отравлявшего всем жизнь своим зловонным существованием. Во-вторых, ей ничуть не было жалко самого трупа. Он давно на это напрашивался и получил по заслугам. И, в-третьих, она не планировала никакого убийства, не извлекла из оного никакой для себя выгоды, и даже не помнила, как оно произошло. Но из-за этого убийства ей совершенно очевидно не было места среди людей. Она одним махом перерубила все ниточки, которые соединяли её с аналогичными ей существами. Она не знает, что там её ждёт после смерти, но пока она жива, совершённое будет постоянно давить ей на плечи, о нём ни на секунду нельзя забыть, и его придётся таскать с собой, ещё более страшное от того, что она не может в нём раскаяться. Даже если она признается во всём — это ничего не изменит. Поэтому она теперь всегда должна быть одна. Она не имеет права позволить людям себя любить, потому что это страшный, непростительный обман. Её постоянно будет мучить то, что близкие не знают, что она совершила, а узнают — не поверят. Нельзя ни с кем сближаться, все будут видеть в ней не то, чем она является на самом деле. То есть, получается, зло победило? Ведь избавив мир от одного из воплощений Мудачества, она тем самым ударом изуродовала себя и свою жизнь. После встречи с Рожновым все чувствовали себя измазанными в чём-то липком, да? Ну, а убив его, она вымазалась навсегда, в липкой крови и мозгах, которые не отмоешь. Поэтому теперь нельзя показаться людям, будучи уродом, из гордыни решившим, что может решать, кто достоин быть, а кто нет. Та же гордыня не позволит... Она так ценила человеческую свободу, что прикончила какое-то ничтожество просто за несбыточное желание её ограничивать. И теперь она так свободна, что связана навеки... Как всё парадоксально. И как это её так угораздило вообще?
Так, а она не бредит ли? Насколько это всё вообще так? Может, это убийство и не связано было вовсе со всеми этими больными размышлениями, она же ничего не помнит! В тот конкретный момент она защищала конкретно себя, лично свою свободу, своё право на любовь и выбор, самое дорогое, а это того стоит! Ну что бы было, если бы она не убила эту сволочь, чем бы там всё закончилось?! Хотя можно было как-нибудь насмерть-то не убивать. Если бы она соображала. А ещё лучше — просто умом раскинуть и не переться в эту вонючую нору, а с порога всё выяснить. А может, она вообще свихнулась? Почему она не помнит, что делает?! Может, у неё раздвоение личности? И периодически появляется злодеище в рыжих усах и направо и налево вышибает всем мозги? Она опять беззвучно расхохоталась.
Что-то она совершенно запуталась. Но в любом случае, даже если она просто жертва обстоятельств, это в целом ничего не меняет. Она всё равно загнала себя в тупик, и выхода что-то не видно... "Помни, что нет тюрьмы страшнее, чем в голове..." — мозг как будто машинально выхватил фразу из музыки, которая до этого полностью проходила мимо.
В ближайшее время предстояло болеть и лечиться, то есть лежать дома, а значит — неминуемо — думать. До чего она ещё додумается?! Все события последних дней доказывают, что такому психу, как Влада Строгова, думать опасно. А этот процесс прекратить невозможно. Значит, ей предстоит полностью погрузиться в этот ад безо всякого вмешательства извне. Нет, можно, конечно, отвлечься, встретиться с кем-то из друзей, к примеру. Но это только всё усугубит, заставив мучиться из-за нового обмана. Только усилит ощущение одиночества и собственного уродства. Кроме того, они ж наверняка заметят, что она не в себе, начнут задавать вопросы. И она может сболтнуть лишнего. А ещё ей очень хотелось назад, к Елизару. Но нет-нет-нет. Втягивать в это его — уже верх эгоизма, к тому же это опасно. Она ни с кем не может поделиться, и никто ей не поможет, потому что она не достойна помощи. Она должна справиться со всем этим сама, и она справится. А Елизар... ну почему он не встретился ей раньше, когда она ещё заслуживала любви?! Где этот олух мотался вообще?! Он такой хороший, и смотреть на него одно удовольствие... И вот теперь придётся его избегать, наступая себе на горло.
Влада строго-настрого запретила себе думать, зашла домой за деньгами и сгоняла в аптеку, где встретила очень трогательного старичка, который чуть не плакал — потерял деньги, и их теперь не хватало на лекарства. Купив себе чего попало и заплатив за старичка, Всевлада еле доплелась до дома, где, как подкошенная, упала на тахту. К вечеру температура подскочила до 39 градусов, голову было не поднять из-за дикой боли в основании черепе, а глаза было больно поворачивать в глазницах, так что она не видела, как на неё укоризненно пялятся обои, а мозг, видимо, сжалился над остальным организмом и на время выключился. Следующие два дня она видела во сне какие-то совершенно отвлечённые от реальности пейзажи и истории. Единственной мелькнувшей за это время мыслью, косвенно касающейся убийства, было опасение, что с больным горлом и насморком её голос может звучать почти так же, как у мифического рыжего убийцы, и что консьержка может по нему опознать её.
На третий день Влада встала с постели и пыталась отсрочить включение мозга путём просмотра какого-нибудь немудрёного фильма, но по телевизору, как назло, шли одни детективы, и это уже начинало её бесить. Всевлада остервенело переключала каналы, когда в глубине пустой квартиры вдруг раздался телефонный звонок. Влада подскочила и застыла, не дыша, сердце бешено забилось. Она боялась подходить к телефону, боялась, что труп нашли. Если звонок не про это, то звонящий огребёт по первое число. Пропустив три гудка, она заставила себя встать. Выйдя в коридор, она протянула дрожащую руку к телефону. Ещё два гудка. Она глубоко вздохнула, её уже всю колотило. Только бы голос не дрожал. И ответить весело и беззаботно.
— Алло? Данька, это ты трезвонишь? — задорно воскликнула она в трубку.
— Э... Нет.
— Ой, извините... Это кто? — правильно, Влада, коси под идиотку.
— Вообще-то вас беспокоят из милиции. Это Всевлада Строгова?
— Ой, здрасьте... Это да, это я! — правильно, замешательство. Ты не ожидала.
— Здравствуйте! Это — только не смейтесь! — следователь Проныра...
Всевлада расхохоталась.
— Ну, я же просил! — обиделся голос на том конце провода.
— Извините, пожалуйста. Но у вас фамилия, правда, классная. А что такое случилось? В том смысле, мне обычно из милиции не звонят...
— Вы знакомы с неким Рожновым, Поликарпом Омарычем?
— Хм... Ну да, к несчастью, — ворчливо отозвалась Влада, — А что, этот старый хрыч подал на меня заявление, что ли?
— За что? — с интересом спросил Проныра.
— Э... Значит, ни за что! — поспешно воскликнула Влада и засмеялась. — А в чём тогда дело-то?
— А дело в том, что Рожнова сегодня утром нашли мёртвым.
Влада умело выдержала паузу, свидетельствующую о шоке.
— Ни фига себе... — проговорила она хрипло, — Что же вы сразу-то не сказали... А что случилось? Инфаркт?
— Э-э-э... По результатам беглого осмотра тела можно предположить, что он был убит.
Всевладе стоило огромного труда не расхохотаться. Проныра этот — явно парниша с юмором. Она надеялась, что странный булькающий звук, который у неё получился, можно было принять за ещё одно выражение шока.
— Да вы что... — пробормотала Влада после паузы, — Как — убит? Чем убит?
— Это мы выясняем. Вообще-то я хотел попросить вас явиться к нам в отделение. Со всеми вашими коллегами мы уже поговорили. Ну, знаете, стандартная процедура, нужно собрать все факты воедино...
— Конечно-конечно! Я, правда, вряд ли что-то полезное смогу рассказать... А когда подъехать?
— Когда вам будет удобно. Но чем скорее, тем лучше.
— Тогда я буду часа через полтора-два!
— Вы не торопитесь уж очень-то. Спросите Проныру, вам сразу скажут, куда идти.
— Хорошо.
— До скорой встречи.
Влада повесила трубку и с грохотом легла на пол. Это было почти гениально! Как бы продержаться в том же духе и дальше? По телефону ведь легче. Не видно, что её всю колотит. Что же делать? Это она сейчас ещё дома, а по дороге ведь хуже станет. Ладно, допустим, ей предложат сесть, дрожащие руки можно спрятать под стол, а вот что делать с заиканием и нервным смехом? К тому же она ни черта не будет соображать и может запросто ляпнуть что-нибудь не то и всё испортить. Нет, прямо вот так, с бухты-барахты, ехать положительно нельзя. Ей уже начало казаться, что и телефонный разговор получился какой-то корявый. Наверняка этот Проныра заметил что-то не то. Вот почему, например, она спросила "чем убит"? Человек, не знающий, что Рожнов убит ГЛОБУСОМ, спросил бы так?! И чуть не рассмеялась над этой репликой про беглый осмотр трупа. Это же он наверняка нарочно сказал, ведь смешно стало бы только человеку, который знает, что у трупа головы нет! Это же ловушка была, а она чуть не попалась... Так, стоп, это неконструктивно. Сказанного не вернёшь, а переживать надо бы о том, чтобы не налажать в дальнейшем. Для начала надо что-то сделать с нервами... Она полезла в аптечку и приняла тройную дозу успокоительных таблеток, купленных для тётушки. Может быть, от этого она будет слегка тормозить, зато будет больше времени на размышления.
Так, а что говорить-то? Рассказывать ли, например, что разъезжала в автобусе в районе места преступления, на случай появления неожиданных свидетелей? Да нет, наверное, не стоит... А вот если действительно кто-то появится, то потом выкрутиться будет сложно... И вообще, надо побольше кашлять, тогда её, наверное, не станут долго мучить. Самочувствие и правда ещё не ахти. Влада подошла к шкафу искать одежду, и тут её мозг вдруг выкинул совершенно неожиданный фортель.
Дело в том, что почти вся приличная одежда Влады была чёрного цвета. И теперь вдруг возникла бредовая мысль, что если она явится вся в чёрном и со слезящимися от насморка глазами, то это будет выглядеть так, будто она огорчена скоропостижной кончиной и аж оделась в траур. Её даже передёрнуло от одной мысли, что кто-то может так подумать. А ещё можно подумать, будто она специально старается, чтобы так подумали, и получится, что она переигрывает. Вот ведь ересь какая!
Ругаясь сквозь зубы, Влада принялась рыться в глубинах шкафа, где откопала потёртые голубые джинсы и отвратительную коричневую кофту, что была когда-то случайно куплена как серая из-за искажающего освещения в магазине и при ближайшем рассмотрении заброшена в шкаф навсегда. Влада ненавидела коричневый цвет и эту кофту, но искать что-то ещё было некогда. Увидев же лохматое и бледное существо в зеркале, Влада сочла его чрезмерно подозрительным, поэтому пришлось причесаться и даже на скорую руку подкраситься, чего она вообще не делала уже пару лет. Внешний вид её стал ненамного более адекватным. Явно не внушают необходимого доверия синяки под глазами и тяжёлый нервный взгляд, который, стоит ей о чём-то задуматься, становится расфокусированным и непонятно куда направленным, пока снова пристально и злобно не вопьётся в чьё-то лицо. Она попробовала смягчить глаза и улыбнуться. Ах, какие мы добрые и ласковые. Интересно, получится что-нибудь без зеркала? Она ещё пару секунд постояла на месте, скорчила рожу своему отражению, резко развернулась и вышла из квартиры, захлопнув дверь.
***
Григорий Младенович Проныра оказался щуплым человеком лет 30-ти, со смешными ушами и смущённой улыбочкой, странно вежливым для мента и порой говорившим как человек 19-го века. Он производил впечатление стреманутого и безобидного существа, но, возможно, был не так прост: иногда он не успевал вовремя смущённо опустить глаза, и тогда Всевлада замечала его хитрый пронизывающий взгляд. Впрочем, Всевладе было глубоко по барабану — лошадиная доза успокоительного подействовала, настроив её на благодушное созерцание действительности. Размеренно и с излишними подробностями она описала затяжной конфликт с усопшим, вплоть до комического завершения оного накануне погибели последнего.
— Вот так вот меня и уволили. Но зато я высказала старому хаму всё, что он заслуживал услышать. Жалко только, рукописи мои он прибрал...
— Мы как раз изучаем вещи, найденные у него в кабинете. Думаю, рукописи вам скоро вернут... Кстати, кроме прочего оттуда был изъят почти полный тираж журнала за февраль этого года. Узнаёте вот это?
Он положил перед Владой журнал, раскрытый на последней странице. Вверху красовалось последнее четверостишье, подписанное аббревиатурой ВВС:
А вывод из сего таков,
Звучит он просто, но красиво:
Не допускайте мудаков
До руководства коллективом.
Всевлада рассмеялась. Значит, старый говнюк не прохлопал это и изъял тираж, сволочь. Странно, что ничего не вытворил в ответ.
— Это ведь ваши инициалы, если не ошибаюсь? Всевлада Викторовна Строгова?
— Ну да, это я, — улыбнулась Влада, прикрыв глаза — веки начинали тяжелеть.
— И как эти едкие эпиграммы допустили в печать? — улыбнулся Проныра.
— А их и не допускали. Был верстальщик, который пару раз якобы случайно не замечал, как я в последний момент подсовываю вместо утверждённого текста совершенно другой. Он, правда, уже нашёл работу получше. А это так, баловство, называется басня. Некая пародия на совковость Рожнова, коий потом орал, что недопустимо печатать в журнале стишки с грубой лексикой. Но выкупил весь тираж, я думаю, не поэтому.
— Что ж, судя по отзывам остальных сотрудников, персонаж в басне действительно весьма узнаваем. И вот это нетленное:
"В который раз одна
Случилась из напастей:
Один кусок говна
Захапал кусок власти"
— тоже, я полагаю, ваше?
— Полагаю, да, — улыбнулась Всевлада.
— Знаете, а многие сотрудники выражали вам даже благодарность. Вы, вроде как, имели обыкновение заступаться за них, причём весьма остроумно. Я даже записал несколько ваших изречений на память. И меня, знаете ли, глубоко поразили привычки потерпевшего. Пренеприятный был тип. Например, меня даже несколько шокировало... Где же это... — Проныра порылся в блокноте в поисках цитат, — А, вот оно. Значит, главный редактор сидит-сидит, и вдруг, ни с того ни с сего и в присутствии юных барышень вроде вас, начинает рассуждать о женской сексуальности, чёрт знает с чего. И позволяет себе такое высказывание, прошу прощения, что «все женщины — бесчувственные лживые твари, которые только и умеют, что имитировать оргазм», простите ещё раз, «и для человеческого разума они непостижимы». Очень мне понравился дальнейший диалог, где-то тут… А, во: «Строгова, глядя в упор на Рожнова ясными глазами, раздельно и с невинной улыбкой:
— Правда, непостижимо: льстить в ущерб себе какому-нибудь злобному питекантропу-импотенту, на которого смотреть-то без слёз нельзя, а он ещё потом будет мордой крутить. Видать, везло вам, Поликарп Омарыч, в наше время такие юродивые уже реже встречаются.
Рожнов, задохнувшись от возмущения:
— По какому праву вы меня оскорбляете?!
Строгова, с искренним удивлением:
— Ну что вы, я, как и вы, никого тут не оскорбляю, а всего лишь отвлечённо теоретизирую!
Рожнов, вне себя:
— Вы сказали, будто я — питекантроп!
— Я этого не говорила. Это вы услышали, что вы — питекантроп. Впрочем, вам, конечно, виднее… А вы вот, наоборот, почти всем тут сказали, что они лживые твари, а этого никто не услышал», — зачитал Проныра с выражением. — Мне несколько человек тот разговор пересказало, все очень радовались. И ещё он что-то неудобоваримо бредовое нёс про то, что якобы женские гормоны блокируют работу нейронов мозга… Но я так и не понял, к чему это он вообще?!
— И не пытайтесь. Усопший был мудрён, простите за эвфемизм.
Совсем уже было покрасневший и потупившийся, Григорий Младенович радостно рассмеялся.
— Ну, вот вы опять, Всевлада Викторовна! Однако же мы с вами отвлеклись. А вы, похоже, засыпаете на ходу...
— Да я тут простыла немного. Похоже, побочный эффект какого-то из лекарств.
— Тогда тем более давайте поскорее заканчивать! Расскажите мне, что вы делали в тот день после увольнения?
— Ну, сперва я гуляла по городу. Приходила в себя, знаете ли. Несколько часов слонялась, сама толком не вспомню, где...
— Любите наш город?
— О, не то слово. Я настоящая наркоманка, жить без него не могу, — призналась Влада, стараясь повторить ту милую улыбку, что репетировала дома. — Я даже, знаете, люблю сесть, не глядя, на первый попавшийся транспорт и посмотреть, куда я на нём приеду.
— Рискованное развлечение для девушки, — удивился Проныра, — А что вы делали ближе к вечеру? Вы с кем-нибудь общались в тот день?
— М-м-м... Дайте вспомнить... сначала я поехала на Дыбенко. У меня тётушка там живёт, на улице Подвойского, так вот она уехала в санаторий и мне приходится ездить туда поливать её фиалки. Ну а ближе уже к полуночи я поехала на Чернышевскую к друзьям и напилась, если честно, в бревно. Ночевать мы все остались там, а к 9-ти приятелю надо было идти на работу, ну а я поехала отвозить на дачу кое-какой хлам, что собрала у тётушки. Когда вернулась, я зашла в редакцию, но мне дали только зарплату, а собственные рукописи добыть не вышло, так как Рожнов впервые в жизни не явился на работу... Погодите... Так он что же, уже тогда был убит?! — очень натурально воскликнула Всевлада.
— Точное время смерти определить нельзя — слишком много времени прошло, но судя по всему — да, он был убит накануне вечером или ночью.
— Кошмар. А я ещё пошутила с секретарём... Ну, насчёт того, что он всё время повторял, что единственная уважительная причина пропустить работу — это смерть, а тут сам вдруг не пришёл... Аж жутко делается, — она не слишком убедительно поёжилась, но Проныра этого не видел, он аккуратно записывал её слова.
— Да, секретарь уже рассказала мне об этом, — пояснил он, — Полагаю, ваши друзья смогут подтвердить, что вы провели вечер и ночь с ними?
— Ну, я надеюсь, что да, — улыбнулась Влада, — хотя кое-кто из них утром помнил вечер плоховато, думаю, большинство всё-таки могут.
— Оставьте на всякий случай их координаты. Если понадобится, мы с ними свяжемся.
— А может, лучше уж сразу? Пока они всё окончательно не перепутали за давностью, — поспешно предложила Влада прежде, чем сообразила, что это может быть подозрительно.
— Может быть, и сразу, — улыбнулся следователь, — Скажите, как, по-вашему: у кого-нибудь в редакции отношения с Рожновым были хуже, чем у вас?
Вопрос был задан крайне странно. Влада не могла понять, на чём этот Проныра её в данном случае ловит.
— Ну, вы уже, наверное, заметили, что человек он был крайне неприятный, хотя о покойниках плохо нельзя... Сомнительно, что его кто-нибудь сильно любил. Но чтобы убить... Даже не знаю. Вряд ли кто-то из редакции способен на такое! — последнее было чистой правдой, поэтому прозвучало очень убедительно. Вот оно что, больше правды. — Я думаю, его все примерно одинаково не любили, но отвечали редко, это только я, наверное...
— Кое-кто даже говорит, что вы нередко произносили вещи в духе "чтоб он сдох", или "вот бы изничтожить эту гниду", или "когда-нибудь я не выдержу, и укокошу это ничтожество", — процитировал Проныра, смущённо улыбаясь. Вот интересно, что за шельмец ему раззвонил об этом.
— Ну да. Я человек вспыльчивый, а этот старикан вообще не соображал, что говорит! — воскликнула Влада. — Я иногда со злости действительно могла бы его ухайдокать, да и многие другие, думаю, тоже. Сгоряча чего не скажешь. Но в действительности я даже не представляю, кому могло такое прийти в голову. Ради чего грех на душу-то брать? Что до меня, то мне вполне хватило того, что я набила ему морду и высказала всё, что думаю. Зачем убивать-то? Я могу пошутить, но я не знаю никого, кто реально способен на хладнокровное убийство. Если его кто и угрохал, то это не из нашей редакции человек.
— Кстати, вы когда-нибудь видели вот его? — Проныра положил перед Всевладой фоторобот. Где-то в глубине души Влада расхохоталась, но на лице её ни один мускул не дрогнул. Воображение старушки консьержки наградило рыжего убивца огромным крючковатым носом и кустистыми бровями, кроме того, борода была чуть не вдвое длиннее, чем на самом деле. Ни малейшего сходства с Владой портрет в себе не нёс.
— Нет, я думаю, я бы запомнила, если бы столкнулась... с этакой харизмой, — улыбнулась Влада, внимательно рассмотрев изображение, — а кто это?
— Это главный подозреваемый.
— Да? — Влада ещё раз внимательно рассмотрела фоторобот, — а почему? Что это за человек?
— Фоторобот составлен со слов консьержа из дома, где жил и был убит Рожнов.
— Так его прямо в собственном доме, что ли, замочили? — тихо ужаснулась Влада.
— Э... Да. Я разве вам не сказал, что труп нашли в его квартире?
— Нет... Я почему-то думала, что его на улице убили... Ограбили или типа того...
— Нет, он был убит у себя дома. И знаете, что странно?
— Что?
— Вот этот предполагаемый убийца среди ночи разбудил консьержку, спросил у неё время и сам сказал, что был в гостях у Рожнова. Вам не кажется это странным?
— Хм... Правда, как-то нелогично... Убийце же, по идее, надо было прятаться, чтоб его никто не заметил...
— Если только он нарочно не хотел, чтобы его заметили. Что он именно от Рожнова и именно в это время.
— Так может быть он и не убийца вовсе, а последний, кто видел Рожнова живым?
— Возможно, но этот человек пока — единственная зацепка. Конечно, мы опросили всех соседей, но это многоквартирный дом, и многие даже не были знакомы с Рожновым. А у тех, кто его знал, практически у всех есть алиби.
— А... Как именно его убили?
— Хотите, покажу вам фотографию трупа?
— Ой, нет, думаю, не стоит. Я на самом деле очень боюсь покойников. И вида крови не выношу... А что, есть там кровь?
— Предостаточно. Его голова разлетелась на кусочки, — Проныра внимательно следил за реакцией Влады.
Поскольку Владу клонило в сон, ей удалось очень правдоподобно изобразить, что её при этих словах слегка замутило.
— Ой, зря я спросила. Проклятое воображение, — она немного сползла на кресле вниз и откинула голову.
— С вами всё в порядке? Может, воды? — забеспокоился Проныра.
— Да нет, сейчас пройдёт... А что... голова... совсем разлетелась? — спросила она слабым голосом.
— Совсем. Можно сказать, от неё ничего не осталось.
— Что же это за зверь его угрохал? И чем? Разрывной пулей?
— Скорее, кувалдой. Впрочем, орудие убийства пока не найдено.
— А как же вы опознали труп?
Казалось, Проныра пришёл в некоторое замешательство.
— Что, простите?
— Ну, вдруг это не он.
— А кто же?
— Вдруг, например, Рожнов решил разыграть собственную смерть, и они вместе с рыжим другом подбросили труп?
— Экстравагантная версия, но, боюсь, вскрытие покажет, что Рожнов решил подбросить свой собственный труп, — улыбнулся Проныра. В это время дверь открылась, и вошёл ещё один мент, без церемоний обратившийся к Дмитрию Младеновичу.
— Прикинь, Проныра, кровавые следы в комнате оставлены ботинком 44-го размера, причём, похоже, убийца ещё и какой-то хромой: эксперт пока не очень понял, в чём дело, но вес распределён странно. Наверное, у убийцы плоскостопие... А, у тебя опять свидетель. Здрасьте! — он кивнул Всевладе, — Уж очень педантично ты их допрашиваешь. Полдня ведь убил.
— Действительно. Не смею вас больше задерживать, Всевлада Викторовна! — Проныра быстренько дописал последние несколько строк и положил перед ней протокол, — вот здесь я записал ваши показания, прочитайте внимательно и распишитесь вот тут. И да, ответьте мне ещё на один глупый вопрос.
— Да? — Влада исхитрилась взять ручку так, чтобы не оставить на ней отпечатков. А что, в наш век компьютеров человек имеет право держать ручку сколь угодно нелепым способом.
— Почему вы приехали именно в наше отделение?
У Влады внутри что-то оторвалось, и мысли лихорадочно побежали в поисках выхода.
— В смысле? — спросила она равнодушно, якобы стараясь разобрать какое-то слово в протоколе.
— Я по телефону не сказал вам, откуда звоню. А вы сразу обещали быть через два часа, и действительно — приехали.
Вот ну надо же было так. Влада знала, где произошло убийство, потому что сама его совершила. И совершенно случайно знала, где находится ближайшая ментура — как-то раз пришлось забирать именно оттуда Сашку, по странному стечению обстоятельств. Он тогда буянил буквально через дорогу от Рожнова. И попал потом сюда. Вот и она, занятая тревожными мыслями о предстоящем допросе, припёрлась на автопилоте, ничего не спросив. Могла и ошибиться, но не ошиблась. Как же теперь выкрутиться?
— Видите ли, я взглянула на определитель номера. Сразу стало ясно, из какого района звонят, а Рожнов, насколько я знаю, где-то здесь и жил. — Влада невозмутимо поставила свою подпись под протоколом, — А я по случайности знала, где здесь милиция, потому что у моего друга как-то раз были неприятности. Вот и не подумала, что надо уточнить.
Проныра аккуратно присовокупил листочек с протоколом к стопке таких же на краю стола, мельком взглянув при этом на Владу. Она уловила в глазах Проныры нечто похожее на лукавое восхищение, хотя сама считала, что выкрутилась довольно неуклюже. Впрочем, может быть, дело в уверенном тоне. Хотя она вполне могла по незнанию прийти не туда. Проныра положил перед ней блокнот.
— Координаты друзей, — напомнил он, и стал внимательно наблюдать, как Влада пишет, — знаете, я никогда не видел, чтобы так держали ручку...
— О, это дурацкая привычка. Может показаться странным, но у меня довольно долго были нарощенные ногти, а они мешали писать по-человечески, — сходу соврала Влада, положила ручку и подтолкнула блокнот к Проныре. — Это всё, я полагаю?
— Спасибо вам огромное, Всевлада Викторовна. Если что-нибудь понадобится, мы вам позвоним. Вы ведь не собираетесь в ближайшее время уезжать из города? — смущённо потупился он.
— Если только на тётину дачу. У меня там собака голодная, — Влада лукавила: Крокуса в отсутствие тётушки кормили соседи, так как он сторожил заодно и их участок. Ей просто нужно было узнать, насколько серьёзным был заданный вопрос.
— Надеюсь, вы всё же окажетесь в городе, если вдруг понадобитесь.
— Неужели я могу так срочно понадобиться, я сейчас-то ничем особо не помогла, — ласково улыбнулась Строгова, — но в целом я обычно здесь и к вашим услугам.
— До свидания, — Проныра подбежал и учтиво открыл перед Владой дверь. Она лучезарно улыбнулась и танцующей походкой покинула отделение.
Несмотря на сонливость, Влада не захотела ехать домой, а пошла, куда глаза глядят, стараясь держаться на солнышке. Её переполняли досада и беспокойство. Этот змей Проныра явно каким-то образом раскусил её, вот только доказательств у него нет. Ну, да их и не будет. Только бы друзья не подвели, он наверняка им уже звонит. Координат Ульяны она не давала, а начала с Вяшек, которые ничего не видели, а значит, с уверенностью подтвердят, что она должна была там быть. Вот сама она хороша, нечего сказать. Зачем она задавала столько вопросов и строила какие-то дурацкие предположения?! Нет, проявить здоровое любопытство, конечно, надо было, чтобы Проныра не догадался, что она знает об этом деле больше него, но уж никак не подсказывать ментам какие-то бредовые версии! Очень неосторожно. Ещё перебор, конечно, с консьержкой. Надо было её разбудить якобы случайно, но никак не трендеть с ней. Что, ума не хватило сообразить, как это будет истолковано?! Но бабка, конечно, умница, фоторобот просто отличный… И ещё сама лоханулась — зачем сказала, что хорошо знает город и любит гулять на большие расстояния? Надо же было изображать идиотку и неженку, которая может заблудиться в своём дворе и в соседний дом ездит на маршрутке, и уж конечно ни за что не сможет добраться ночью от дома Рожнова до дома Даньки. А уж припереться в отделение, не спросив, в какое — это ж вообще верх идиотизма был. И ещё эти её выкрутасы с ручкой. Невиновный человек без задней мысли бы её взял и писал нормально. Уж лучше было отпечатки оставить, чем так идиотничать. Будто бы прям Проныра не понял ничего, конечно. Она всё больше мрачнела. Так, а дальнейший ход следствия нас нисколечко не должен интересовать. Вот бы была возможность узнавать о нём как-нибудь на стороне, не попадая в поле зрения Проныры...
Строгова в рассеянности забрела на Литейный мост. В последний раз она была здесь аккурат в ночь убийства. Пройдя через мост, сонно любуясь городом и греясь на весеннем солнце, она вдруг поняла, что хочет курить. Странно, у неё никогда не было такой привычки. Успокоить нервы? Казалось бы, куда ещё успокаивать, она же итак на ходу засыпает... Ах, как же приятно греет это низкое вечернее солнце, оно такое весёлое и доброе, прямо хочется верить, что всё отлично!
В первом попавшемся магазине она купила сигареты, какие курит Данька, потому что остальные никогда не пробовала, и чёрную зажигалку. Выйдя на улицу и прикурив, она снова направилась, куда глаза глядят. Переставлять сонные ноги было трудно, но ей это, почему-то, даже нравилось. Внезапно в кармане зазвонил мобильник. Данька, лёгок на помине.
— Лада, я не понял.
— Чего ты не понял?
— Почему мне звонят всякие менты и просят подтвердить твоё алиби? Ты что, кого-то мочканула?
— А ты что, не подтвердил?
— Я-то подтвердил. А сам засомневался.
— Ну и дурак.
— Ну, извиняй. Может, объяснишь, в чём дело?
— Да нормально всё. Будешь смеяться, но кто-то ухайдокал Рожнова.
Данька действительно стал смеяться, до того даже, что начал икать.
— Может, зайдёшь? У нас тут весело, народ уже сходится. Чувак с тамтамом придёт, — предложил он, отсмеявшись.
— Нет, наверное. Мне не до пьянок. Я тут приболела чуток, — вот это частично было враньё. Напиться хотелось до беспамятства, но — одной.
— А, ну тогда лечись!
— Покедова.
Она не успела убрать телефон в карман, как он снова завибрировал. Сообщение от Сашки.
— "что за нафиг"
— "где?"
— "ну это. Я подтв. Что ты бух. С нами"
— "молодца"
— "а по поводу??"
— "рожнов — капут"
"это не я"
"а то мало ли"
— "РЖУНИМАГУ))))))))"
Пока Влада разговаривала с Данькой и набирала сообщения, у неё догорела сигарета. Выбросив окурок, она только полезла за следующей, как телефон зазвонил опять. Алла.
— Алло.
— Влад, привет.
— Тебе тоже звонили менты?
— Угу. Я сказала, что ты совершенно точно была у нас.
— Спасибо, дружище.
— А помнишь, Улька сомневалась в этом...
— Улька не в себе была.
— Я к тому, что... Ульке ведь не будут звонить, правда?
— Не должны.
— Хорошо, что ты знаешь, что делаешь.
— Мгм...?
— И знаешь, что? Даже если предположить, что тебя с нами не было, всё равно я уверена, что ты никого бы не убила. И я думаю, Уля это тоже знает, и если что, тоже подтвердит твоё алиби.
— Э... Спасибо, Алла.
— Ну, в общем вот. Пока?
— Пока.
После разговора с друзьями стало так гнусно, что хоть вой. Они все такие хорошие. И совершенно её не знают. Вообще не представляют, с кем имеют дело. Если удастся отмазаться от тюрьмы, всё равно придётся уйти в лес и жить там в хижине. И на километры вокруг ни души, чтобы не нужно было никому врать.
Продолжая бездумно бродить по городу, она осознала, что кружит в окрестностях дома Елизара. Решительно свернув, она шла, шла и оказалась на улице Пестеля, аккурат между двумя церквями. Мысли тут же перетекли в другое русло. Церковь, по здравому рассуждению, как раз вот для таких моментов и существует. Чтобы открыть душу, впустить в неё Бога, разрыдаться, раскаяться и всё такое. Но только не в такую мерзкую и больную душу. Раскаяния-то не было! Влада и в лучшие-то дни чувствовала себя в церкви неуместно и неуютно, даже в детстве, а теперь вообще не имела права туда соваться — только не в такой гордыне. Нет, она знала, что даже и теперь для неё не всё потеряно, если бы только она сама сделала шаг, нашла в себе силы и смирение его сделать. А если преодолеть себя и войти в церковь, вдруг это что-нибудь изменит — там же атмосфера и всё такое... Ну да, она же в джинсах. И понятия не имеет, что там вообще делать-то, в этой церкви. Накинутся злобные старухи и прогонят. Короче, даже у Бога теперь нельзя искать поддержки… Впрочем, в церкви его всё равно нет. По-крайней мере не больше, чем на этой самой улице, например. Небо, кстати, было чумовое — ярко-голубое и очень высокое. Вот бы просто улететь и послать всё нафиг.
Сделав довольно большой крюк, Всевлада вернулась к метро Чернышевская. В самом подавленном настроении спускаясь по эскалатору, она впервые осознала, что забыла дома плеер. Уму непостижимо. В вагоне нашлось место в самом дальнем углу, она юркнула туда, прислонилась к стене и прикрыла отяжелевшие веки.
Идя по Московскому проспекту, Влада вдруг увидела рыжего урода в шляпе. Он шёл по другой стороне — далеко, но ошибиться она не могла. Она остановилась и уставилась на него. Он в точности повторил её движения. Влада резко отвернулась и пошла дальше. Он сделал то же самое. Она ускорила шаг, и он тоже ускорил шаг. Влада с ужасом осознала, что этот урод теперь всегда будет таскаться с ней рядом, копируя каждый её жест. Она сорвалась с места и побежала, что было силы. А по другой стороне проспекта, ни на шаг не отставая, побежал рыжий человек, громко шлёпая огромными ботинками...
"Следующая станция — Кировский завод". Всевлада подскочила, но двери уже закрылись. Надо же, уехала. Это всё проклятые таблетки... Впрочем, клясть их не стоит: они, может, и не уберегли её от собственной тупости всецело, но последствия дачи показаний смягчили изрядно. Вот только бы не объявился кто-нибудь из автобуса, только бы не объявился. Тогда всё пропало. Выйдя на Кировском заводе, Влада, как лох, перешла на другую сторону платформы и стала ждать обратного поезда.
Всевлада чуть снова не проспала пересадку, поэтому, выскочив из поезда в последний момент, решила дальше ехать стоя. Поднявшись, наконец, на эскалаторе, Строгова в глубокой задумчивости устремилась к выходу, поток пассажиров в самом начале оттеснил её к стене, там она и шла. У самого выхода в стену вдруг уперлась рука, преграждая ей дорогу. Неожиданно уткнувшись в кожаный рукав, Влада вздрогнула и подняла взгляд. На неё весело смотрели холодноватые зелёные глаза Елизара.
— Наконец-то! — воскликнул он, увлекая её к выходу.
— Ты что здесь делаешь?!
— Жду тебя, конечно. Уже часа три сегодня. И вчера. В ментуру два раза чуть не забрали.
Влада вздрогнула.
— Но... почему здесь?
— Ты сказала, что живёшь "в районе Московских ворот", это единственное, что я о тебе знал. Ну, вот я и решил, что рано или поздно ты здесь пройдёшь.
— Но зачем ты меня ждал?! — Влада была близка к панике.
— Как это — зачем? А вернуть деньги на метро? — красивое лицо озарила наглющая улыбка. Влада не выдержала и рассмеялась. — Я, между прочим, уже успел подумать, что ты объявила бойкот метрополитену и никогда здесь не появишься.
— Прости, я ж не знала, что так страшно опаздываю. Вчера я ещё лежала дома.
— А, точно. Я, почему-то, был уверен, что с температурой ты всё равно мотаешься по городу. Но ты оказалась умнее. Как ты сейчас?
— Ещё не отлично, но уже лучше.
— Молодец.
Влада не знала, куда идти, и машинально направилась к своему дому. Он шёл рядом и не сводил с неё глаз, кажется, забыв, что люди обычно ещё и разговаривают. Влада сама нарушила молчание, неожиданно заявив:
— Знаешь, я хочу напиться. Вусмерть.
— Это от простуды помогает? — приподнял он чёткую, почти идеально округлую бровь. Вообще-то, если подходить объективно, черты лица его были странноваты и вовсе не отвечали общепринятым канонам мужской красоты. Но в соответствии с канонами Всевлады Строговой его лицо было практически идеальным.
— Безусловно, — улыбнулась Влада. — Я собиралась напиться вусмерть совершенно одна. Но сейчас подумала: кому-то же всё равно придётся потом нести меня домой, так почему не тебе?
— Действительно, мне ведь не привыкать, — улыбнулся он.
— А ещё меня уволили с работы, так что неплохо бы пропить остатки последней зарплаты и умереть с голоду.
— И опять-таки, с этим никто не справится лучше меня!
— Магазин закрыли? — догадалась Влада.
— Ага.
— Значит, гуляем!
— Ты — бешеная, — покачал головой Елизар, — это заразно.
— Отлично. Я только забегу домой, потому что на мне сейчас отвратительный свитер. Подожди меня ещё минутку.
— Хоть всю жизнь, — он пробормотал это тихо, когда она уже захлопывала дверь парадной, но Влада расслышала.
Ворвавшись в свою квартиру, она с разбегу упала на тахту лицом вниз и на время застыла. Хотелось громко кричать. Что он с ней делает, почему он появился именно сейчас и именно так?! Что ей-то с ним делать?! При его появлении все мысли об убийстве, беспокойство о своей корявой даче показаний и страх по поводу последствий всего этого отошли на задний план. А это очень опасно. Нельзя сейчас расслабляться. Если убил — никогда нельзя расслабляться! Так ведь не ровен час и попадёшь где-нибудь впросак. Понятно, что напиваться с ним нельзя, нельзя ему проговориться. Вообще не надо бы с ним разговаривать, потому что нельзя его в это втягивать, нельзя же быть такой эгоисткой, ну, в самом деле...
А может, и фиг-то с этим благородством? Ей же недолго на свободе быть осталось! Может, пожить на всю катушку, оторваться напоследок? Терять-то теперь нечего. Можно вытворить что-нибудь такое, чего раньше всегда хватало разума не делать. Но он... Нельзя так легкомысленно с ним обходиться. Кто его знает, может, ему очень больно будет потом узнать, что она убийца, и всё это почти что гнусная ложь и предательство. А может, ему и всё равно будет. А может, он будет ждать её из тюрьмы... Так, возьми себя в руки: он СЕЙЧАС тебя ждёт, а ты уже десять минут морочишь себе голову и не можешь встать с тахты.
Она применила чудовищное волевое усилие и поднялась на ноги. Хорошо хоть, не заснула. Швырнув в угол ненавистную кофту, она натянула чёрный бадлон, тот, в котором над ней всегда стебались друзья, так как он странным образом придавал ей какой-то надменный и чопорный аристократический вид. Однако это была самая приличная, то есть не растянутая и не выцветшая вещь, подходящая для нынешней погоды, к тому же защищавшая от ветра больное горло. Она ненадолго задержалась перед зеркалом. В сумерках лицо казалось ещё бледнее, заметнее стали синяки под глазами. Впрочем, она всегда считала это красивым. Глаза в полумраке утратили малейший карий оттенок и напоминали две чёрные дыры. Она вздохнула и спустилась вниз, с удивлением осознавая, что за эти три дня жутко истосковалась по Елизару, которого собиралась никогда больше не видеть, и была несказанно счастлива, что он опять появился. Как будто вернулся пропадавший где-то пару лет друг детства... Что за ерунда, она ведь едва знакома с этим парнем! И разве ей до этого сейчас?!
***
Они сидели в тёмном углу бара, куда Всевлада забралась подальше от людей. За время прогулки и нахождения здесь у них с Елизаром обнаружилось очень много общих тараканов, начиная от музыкальных и литературных вкусов и заканчивая смыслом жизни и прочими философскими воззрениями. Она нашла в Елизаре неожиданного и пылкого единомышленника даже и в таких своих идеях, в которых не чаяла никогда встретить в ком-либо согласия, натыкаясь всегда лишь на недоверие и испуг. И это всё притом, что она старалась устроить так, чтобы Елизар высказал свои суждения первым, что он и делал, поначалу осторожно. Но постепенно они оба разошлись и от изумления и восторга уже не доканчивали фразы, подхватывая мысли друг друга с полуслова.
Кроме того, Елизар, похоже, был почти начисто лишён «мудацких» черт характера, которые Влада неминуемо замечала в знакомых мужчинах в той или иной мере. Если в Даньке их было процентов сорок, в Сашке где-то шестьдесят, в Вяшках они поделены на двоих, как и весь мозг, с Пронырой ничего непонятно, потому что он хитрый, как жопа, а Рожнов был мудаком весь насквозь и ещё распространял своё мудачество вокруг себя, то Елизар оказался сущим ангелом, и в нём этого процентов двадцать, а то и меньше...
Они могли бы разговаривать и удивляться бесконечно, но чем отчётливее Влада осознавала, что встретила, похоже, ТОГО САМОГО человека, тем в большее отчаяние приходила в глубине души. Поэтому в какой-то момент она замолчала, что не было удивительным, так как в баре гремела музыка, которую всё время приходилось перекрикивать, и у них обоих уже был сорван голос. Перед Владой стоял седьмой коктейль, и её просто нещадно клонило в сон, так как тётушкины таблетки нашли общий язык с выпитым. Зал с мигающими лампочками немного плыл перед глазами, а музыка периодически противно замедлялась и застревала на одном месте. Тут-то Влада решила, что выхода нет, и, глубоко вздохнув, подвинулась к Елизару и в полголоса сказала ему на ухо:
— Пока не поздно, я должна тебе кое в чём признаться, — тут ей на мгновение стало особенно трудно держать голову прямо, и она уронила её ему на плечо.
— Что такое? Неужели уже "вусмерть"?
— Не-а. Не буду больше пить. Я передумала "вусмерть".
— Правильно. А то если тебе вдруг снова придёт в голову что-нибудь эдакое мне предложить, мне не хотелось бы иметь дело с трупом, — иронично сказал Елизар и тут же осёкся.
Она резко подняла голову и с ужасом уставилась на него.
— Прости, — испуганно сказал парень, поняв её реакцию неправильно, — мне, видимо, тоже уже хватит, раз я не соображаю, что плету...
— Чего? — тормозящий мозг Строговой не сразу осознал сказанное им, уцепившись лишь за слово "труп", — А, это ничего... Ты не произноси при мне, пожалуйста, слово "труп". Я пугаюсь.
— Да ну, — он удивлённо приподнял брови, — ты не производишь впечатления пугливой барышни.
— Просто речь о конкретном трупе.
— Э... Я имел в виду, скорее, абстрактный труп. То есть, не труп... То есть, я выразился фигурально. Фигуральный труп.
Влада решила закрыть тему абстрактного и фигурального и перейти к делу, как сумеет, напрямую.
— Знаешь, я же трезвая, почти как стёклышко. Меня вырубает потому, что я днём приняла тётушкины успокоительные таблетки, а после них же пить нельзя, но я забыла.
— Чёрт, а это не опасно? — всполошился Елизар. Как же он легко сбивает её с мысли.
— Цыц! — Влада нетерпеливо приложила палец к губам, от излишней порывистости стукнув себя по подбородку. — Слушай внимательно меня.
Он забавно закатил глаза и сделал вид, что застегнул рот на молнию.
— Значит, дальше, — Влада огляделась вокруг и даже заглянула под стол: ей казалось, что стоит ей сказать самое главное, как откуда-нибудь тотчас выскочат менты. Елизар послушно молчал и лишь озадаченно наблюдал за ней. Она вздохнула и продолжила, как будто её не перебивали. — А успокоительное я приняла потому, что меня вызвали в ментуру. А вызвали меня туда потому, что замочили одного гнусного старикашку. И мне нельзя было нервничать, потому что меня есть основания подозревать в убийстве. А нервничала я потому, что действительно его угрохала.
Всевлада задержала дыхание. Елизар продолжал спокойно и внимательно смотреть на неё своими невинными холодноватыми ангельскими глазами.
— Ты не понял? Я действительно убила. У-би-ла. Ты что, не веришь мне?! — Влада была почти в панике от его спокойствия. А чего она ожидала? Что он начнёт рыдать и убежит от неё, в отчаянии ломая руки?!
— Что ж, нечто подобное я и предполагал, — задумчиво сказал Елизар, отпивая коктейля, который отобрал у Влады. Заметив её ошарашенный взгляд, он поспешно пояснил, — Я сразу почувствовал, что у тебя что-то тёмное на душе, мучает тебя. Сейчас я кое-что начинаю понимать из того, что ты говорила во сне...
Влада ощутила неожиданную досаду. Она так измучилась из-за этого грёбаного убийства, а признание получилось каким-то корявым и комичным, и он, похоже, даже не считает, что это так уж ужасно. Более того, он даже не удивлён! Будто ему каждый день кто-то признаётся в убийствах. Она гневно зарычала и уронила голову на стол. Сопротивляться сну уже было практически невозможно.
— Знаешь, что, давай-ка отведём тебя домой, пока ты ещё предположительно можешь идти.
Он сбегал к стойке и расплатился за них обоих. У Влады сейчас не было сил протестовать, но она решила, во что бы то ни стало, вернуть ему деньги. У неё всегда вызывал отвращение этот обычай, что парень расплачивается за девушку: ведь у кого-то из них может мелькнуть мысль, что она ему за это что-то должна. Это напоминало ей какую-то куплю-продажу. Если он за неё расплатился, значит, сегодня даже целоваться с ним нельзя, чтобы больной мозг как-нибудь случайно не связал эти два события и всё не испортил.
Она шла на автопилоте, иногда, кажется, действительно засыпая на ходу. Елизар крепко держал Владу за плечи, чтобы её не заносило. Всевлада вела героическую борьбу со сном, но глаза закрывались, и фонари вдоль проспекта были странно вытянутыми вниз и вверх дрожащими усами ослепительного света. Когда она спотыкалась об асфальт, крепкие руки Елизара не позволяли ей упасть, а когда во сне забывала идти, он мягко подталкивал её в спину. Влада потом не была в этом уверена, но вроде они даже о чём-то переговаривались.
В парадной Елизар вытащил из кармана Влады ключи и осторожно прислонил её к стене, чтобы открыть дверь.
— А этого говнюка я замочила, потому что он был говнюк, — громко сказала Влада.
— Тихо-тихо-тихо, ты что, — прошептал Елизар, увлекая её поскорее в квартиру.
Кое-как сняв кроссовки, Влада рухнула на тахту, нетерпеливо похлопала по ней, чтобы Елизар лёг рядом, и окончательно вырубилась.
***
Влада проснулась, и вчерашний разговор сперва показался ей частью сна. Но, открыв глаза, сразу увидела внимательный взгляд Елизара и только тогда осознала, что так уютно спать ей было именно от нахождения в его объятиях.
— Ну, слава Богу! — вырвалось у парня, — Я боялся, что ты вообще не проснёшься. Всю ночь следил, чтобы ты дышала.
— Опять ты из-за меня не спал! — расстроенно воскликнула Влада.
— Ничего, ещё успею, — он осторожно поднялся и поправил на ней плед, — Ещё только 6 утра. Поеду домой, а там ещё дела у меня днём... А вечером приезжай ко мне. В соседнем дворе есть шикарная открытая крыша.
— Круто!
— Там мне заодно и расскажешь подробнее про своё убийство.
Он ушёл. Влада хотела заснуть снова, но напали мысли, и пришлось сначала подумать.
Допрос. Ей теперь казалось, что это было неделю назад. Неважно, что она наговорила, надо вспомнить, что ей удалось выяснить. Перчатки точно не нашли, стоило из-за них так голову ломать. Фоторобот на неё не похож. Ищут рыжего убийцу, и пусть он неадекват, чуть ли не орущий на каждом углу о своём убийстве, он единственный подозреваемый и не имеет к ней ни малейшего отношения... Представилась ситуация: находят чувака, как две капли воды похожего на фоторобот и как раз с гнусавым голосом, все дружно его опознают и признают беднягу виновным. Жалко? А, сам виноват, нечего было такую рожу иметь. Всевлада расхохоталась.
В целом, всё не так уж и плохо, что бы там ни подозревал про неё Проныра. Никаких действительно опасных улик там быть не может. А что, если Проныра настоящий маньяк своего дела и полезет в дебри? Вычислит, что она в тот вечер разговаривала по мобильнику с Данькой, находясь возле самого дома Рожнова? Вдруг это можно как-то выяснить. Да ещё, пожалуй, разговор где-нибудь прослушать, когда Рожнов ей звонил домой и требовал, чтоб она приехала за рукописями, и угрожал их сжечь? Всевлада не знала, располагает ли милиция такими технологиями. Детективные сериалы в этом смысле сильно противоречили друг другу. Но сам факт звонка Рожнова выяснить несложно... Ну и что, позвонил ей Рожнов, нахамил, она и забыла уже об этом, и вообще не собиралась никуда ехать. Ну или приехала, а после звонка Даньки забила на Рожнова и ушла к друзьям — пускай докажут, что она заходила в дом, а не просто топталась рядом! В любом случае, всё это косвенные улики.
А какова вероятность появления кого-нибудь из того автобуса? С какой стати ему приплетаться к этому делу и вспоминать какую-то девицу, которую он видел мельком почти неделю назад? И даже если кто-нибудь её увидит и узнает, вряд ли вспомнит, где и когда видел раньше... То, что получилось с Елизаром, это единичный случай, может быть, даже судьба. Невероятно, чтобы объявился кто-то ещё столь же наблюдательный.
В общем, если не выдумывать предстоящих гипотетических неприятностей, всё отлично. Даже если будет точно доказано, что она была в том районе в тот вечер, это ещё не значит, что она совершила убийство. Ну, приехала, а потом разгадала нечестивые замыслы этого говнюка и не пошла в его вонючую нору. Поехала к друзьям. Почему сразу не рассказала? Так понятно же, её бы тут же и заподозрили в убийстве, итак, вон, вовсю подозревают. Вон, хотя бы, Проныра — спрашивал же то-то и то-то. Вот она и испугалась. А она честное слово не убивала. Говорят, кувалдой — так она кувалду и поднять-то не сможет, а от вида крови ей плохо сразу становится. Нет, ребята, всё это абсурд.
В общем, о её причастности к убийству знают только два человека: она и Елизар. Какого хрена она ему всё рассказала?! Тоже, умная — приглянулся ей парень, так она из-за него готова испортить всё дело. Вот куда это он, например, ушёл? Дела у него какие-то днём. Вдруг бы он пошёл сейчас и рассказал ментам всё, что знает — и про признание, и про автобус, и про курточку. Вдруг вот сейчас позвонят в дверь, а там Проныра с наручниками, пройдёмте, говорит, с нами. "Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас". Так, наверное, только в кино говорят. А мудрая мысль, по жизни бы не забывать об этом. Все же неприятности от того бывают, что кому-нибудь лишнего про себя растрепал и дал ему оружие тем самым...
Но это совершенно не относится к Елизару. Ему почему-то можно полностью доверять. Вот только какого чёрта она уже второй раз оказывается с ним в беспомощном и жалком состоянии, и он вынужден тащить её в дом и дежурить у её постели? Это как-то не комильфо на самом деле. И почему он так странно воспринял её признание в убийстве?! Будто тут и расстраиваться нечего — ну убила, так убила, с кем не бывает. Расскажешь, говорит, подробнее...
Вдруг Влада ощутила бешеный приступ голода. Ну, разумеется — опять вчера с самого утра, после чашки кофе и чёрствого круассана, ничего не ела, кроме тётушкиных таблеток и коктейлей в баре. Ругаясь, она вылезла из-под пледа и пошла кипятить чайник.
Сооружая огромный бутерброд из всего, что отыскалось в холодильнике, Влада машинально повторяла, что она делала в день убийства: сначала била морду Рожнову, потом по городу гуляла, потом поехала фиалочки поливать... Мать-перемать. Фиалочки!
Влада допила кофе и, в этакую рань, отправилась реанимировать тётушкин гербарий.
***
Влада влетела в парадную, не глядя по сторонам, она была в таком ужасе, что мысли перемешались и потеряли всякий смысл. Как такое может быть, неужели она действительно три раза видела в метро рыжего убийцу в шляпе?! Один раз он проводил поезд коварным взглядом, один раз помахал ей с платформы и один раз кивнул ей из соседнего вагона, прежде чем выйти на станции. Он что, преследует её? Это что, галлюцинации? Или это Проныра задумал напугать её до умопомешательства и заставить признаться в убийстве, и поэтому подослал к ней толпу переодетых агентов?! Эти негодяи каждый раз исчезали так быстро, что Влада не успевала понять, видела ли их на самом деле. Она была так перепугана, что даже не сразу заметила Проныру, спускавшегося ей навстречу.
— Здравствуйте, Влада Викторовна, — поприветствовал он. При виде его вежливой тихой улыбочки у Влады случился приступ безрассудного коварства, который она постаралась всё-таки подавить. Однако тот факт, что Проныра сегодня сильно бесил её, корректировке не поддавался.
— Здрасьте. А вы, с какими судьбами тут? — поинтересовалась она мрачно.
— Да вот, решил опросить соседей, может, кто-то вас видел и подтвердит, что вы здесь были в вечер убийства...
— И с какой же стати? — спокойно и неприветливо спросила Всевлада, — Почему, интересно, вы тратите время на расспросы обо мне, вместо того, чтобы искать убийцу?
— Видите ли, следствие топчется на месте, — Проныра тоже топтался, — Никаких правдоподобных версий. Вот я и проверяю и перепроверяю всё, что хоть как-то косвенно может пролить свет... в надежде, что всплывут какие-то новые факты. А то начальство ругается, глухарь, знаете ли...
— Ясно.
— А вы как себя теперь чувствуете?
— Спасибо, отлично, — она прошла мимо Проныры, но он повернулся вслед за ней. — Я могу вам чем-то помочь? — угрожающе поинтересовалась Влада.
— Что-то вы сегодня... другая, — смущённо улыбнулся Проныра, — в тот раз вы были такой доброй и милой...
— Настроение ни к чёрту.
— А чем это вызвано?
— Я могла бы ответить, что мне неприятна ваша слежка. Но поелику я добрая и милая, спишем всё на тётушкины цветочки, которые были мною позабыты, и теперь, вероятно, засохли.
— То есть, вы тут не были с ТОГО дня? — понизил голос Проныра.
— Возможно. Кстати, вряд ли ТОТ день войдёт в историю, поэтому не обязательно говорить о нём так пафосно.
Она отвернулась от Проныры и принялась открывать дверь тётушкиной квартиры.
— Что же, кроме, разумеется, болезни, отвлекло вас от столь ответственного поручения? — снова потупился Проныра, застенчиво колупая ботинком плитки на полу. Это, однако, не сбило с толку Всевладу, знавшую, что он внимательно наблюдает за ней. Она резко развернулась.
— А вам всё расскажи. Мало ли, что меня отвлекло.
— И всё-таки? — Проныра, кажется, даже слегка покраснел от смущения.
— Ну, допустим, любовь. Что такое? Вас что-то удивляет?
— Э... нет. Просто тогда неплохо было бы поговорить ещё и... с вашим возлюбленным.
— Это ещё на кой?! — рявкнула Влада. Проныра вздрогнул.
— Ну, тут сразу вырисовывается версия, которую по плану следственных мероприятий необходимо проверить. Слабенькая и бредовенькая...
— Несомненно.
— Ведь ваш возлюбленный, будучи в курсе ваших, э... конфликтов с главным редактором, мог придумать убить его, из мести, или, так сказать, чтобы поберечь ваши нервы...
— Ага. И тем самым обречь на общение с вами, — Влада раздражённо закатила глаза, — Должна вас огорчить: мы познакомились уже ПОСЛЕ убийства.
— А... Тогда версия отпадает, — огорчился Проныра, но взгляд его, устремлённый на ботинки, был хитёр.
— Но вернёмся же к цветочкам. Как соседи? Подтвердили, что я здесь была? — насмешливо спросила Влада.
— Да. Одна старушка видела, как вы зашли, а вот когда вы вышли, к сожалению, никто не приметил...
— Экая жалость.
— А кстати, долго ли вы здесь были? По словам соседки, пришли вы около 8 вечера. К друзьям, по вашим же словам, вы пришли ближе к полуночи...
— Я не пойму, вы что, предполагаете, что за этот промежуток времени я сгоняла на другой конец города и убила Рожнова? — издевательски спросила Влада, с ужасом осознавая, что она здорово сыдиотничала: у неё нет алиби. Она старалась обеспечить его на ночь, ибо около трёх утра по дому Рожнова шастал рыжий убийца, но ведь само убийство произошло гораздо раньше, около 10 вечера. Они установили время смерти только приблизительно, с разбросом чуть ли не в сутки, ведь прошло слишком много времени. Но получается, что она вполне могла сгонять убить его по дороге отсюда к Даньке. Прелесть что такое.
— Нет, разумеется, — поднял на неё Проныра кроткие доверчивые глаза, которые не могли обмануть, ибо в глубине их светилось коварство, — просто смешно подозревать в таком зверском убийстве хрупкую девушку, которая, к тому же, боится вида крови... Да и вряд ли убийца сразу после преступления будет начинать с кем-то... э... роман, а вы сказали, что... К тому же по статистике среди убийц крайне редко попадаются женщины. Или, может, они просто редко попадаются, — неуклюже скаламбурил Проныра, — Нет, мы будем искать того рыжего мужчину, что ушёл в три часа ночи. И всё-таки, как долго вы здесь были?
— Не помню точно. Но довольно долго. Как минимум часа два, а может, и три. Видите ли, здесь у тётушки очень много книг, и я вечно какой-нибудь зачитаюсь и забуду о времени, — мило улыбнулась Влада с ещё более коварным выражением в глазах.
— И чем же вы зачитались на этот раз? — ещё шире улыбнулся Проныра.
— Достоевским. Это мой любимый писатель. А вы любите Достоевского?
— Не очень. На мой взгляд, он слишком мрачен. Вгоняет в депрессию...
— Не нахожу. Достоевский, напротив, очень светлый. У него тонкое чувство юмора, вы не замечали?
— И кто же ваш любимый персонаж у Достоевского?
— Авдотья Раскольникова.
— Ну, конечно.
Они так и стояли, пристально глядя друг другу в глаза и мерзко улыбаясь.
— Всё-таки печально, что никто не видел, когда вы ушли отсюда. Ведь вы вполне могли съездить убить Рожнова, за четыре-то часа.
— Ага. А потом пришёл рыжий человек и просидел в гостях у Рожнова до трёх ночи, не заметив, что тот мёртв.
— Вот это меня и смущает...
— А кстати знаете, что. Кажется, в тот вечер около 10 мне звонил мой друг Даниил, дабы позвать меня в гости, я же тогда была ещё у тётушки, и ехать до него мне было полтора часа, о чём я ему и сказала. Можете это проверить.
— Само собой. Знаете, Влада... Вы мне очень нравитесь, — неожиданно утратив всю застенчивость, объявил Проныра с самой дьявольской ухмылкой.
— И поэтому вы меня подозреваете?
— Ещё с тех пор, как ваши коллеги рассказали мне о вас, я на сто процентов уверен в том, что убийца — именно вы.
— Уверены — докажите, — раздельно прошептала Всевлада и тихо, зло рассмеялась. Потом добавила деловым тоном, — Ещё вопросы у вас есть?
— Пожалуй, нет.
— А не хотите зайти? Я вас, может, чайком угощу, — слова "может чайком" она нарочно произнесла так быстро, что они прозвучали как нечто среднее между "мышьячком" и "мозжечком".
— Э... Да нет, спасибо... Ещё много работы, знаете ли...
— Удачи вам. В поисках УБИЙЦЫ.
— Всего вам доброго.
Дверь захлопнулась со слишком громким стуком, и Влада изнутри прижалась к ней спиной. И принесла же нелёгкая этого Проныру именно сейчас, когда она занята опасениями за свой рассудок и ей наплевать на все трупы в мире и всех проныр со всеми их подозрениями. Наговорила чёрт знает чего...
***
— Ты ни в чём не виновата, — безапелляционно объявил Елизар, внимательно выслушав все подробности истории об убийстве.
— Может, будешь моим адвокатом? Чем докажешь? — резко спросила Влада. Ему легко говорить, конечно.
— Ну, во-первых, это была самооборона, хоть и слегка чрезмерная, во-вторых, ты ничего не помнишь, значит, была не в себе. Правда, после твоего маскарада вряд ли кто теперь поверит, что дело было именно так. Это надо ж было ещё придумать такое...
— А что, по-твоему, надо было делать?
— Ну, сразу звонить в милицию и рыдать, я думаю.
Они сидели на крыше, прислонившись к обшарпанной стене соседнего дома, который был выше, и говорили в полголоса, чтоб ненароком не услышал кто-нибудь с верхних этажей. С крыши открывался великолепный вид на нагромождение других крыш. Ржавое пыльное железо нагрелось от солнца, волосы шевелил свежий лёгкий ветерок, пахнущий весной, и сидеть там было потрясающе приятно. Они курили случайно купленные Владой сигареты.
— Не виновата, — Влада печально усмехнулась, остановившись взглядом на глубоком сочно-голубом небе, по которому быстро плыли перистые облака.
— Конечно, не виновата. Просто случилось какое-то помрачение, и не без причины. Это же очевидно.
— Конечно. Ты просто сразу убедил себя в этом, потому и не шарахаешься от меня. Как я раньше не догадалась.
— Вовсе нет. Если бы ты мне сейчас с упоением рассказывала, как хладнокровно расчленяла труп, тогда я, может, и испугался бы. Но ты действительно ни в чём не виновата.
— Да как ты не понимаешь! — Владу смущали спокойствие и доверчивость его глаз, в них не было ни капли страха и осуждения, а значит, он так и не понял, что за чудище перед ним. Елизар вежливо ждал, когда она подберёт нужные слова. — Я ведь... Ты знаешь, как я туда шла?! Ты думаешь, я не понимала, что там будет? Что это мурло ко мне полезет, и я озверею? Ну, я не дура же совсем, я всё прекрасно знала. Поэтому и пошла. Я же специально, убивать шла! Я ведь следила, чтоб меня никто не видел, я же даже в звонок звонила через рукав, чтобы не оставить отпечатков! Я же специально всю дорогу вспоминала все гадости, что говорило и делало это мерзкое существо, чтобы совсем озвереть. Да как только я впервые увидела эту харю, уже тогда всё было решено, я уже знала, что не смогу долго дышать одним воздухом с этой тварью.
— Ещё одно доказательство, что ты была не в себе. Ну, сама подумай. Да, этот старикашка и впрямь заслужил услышать о себе всю правду и получить в табло. Но этого вполне достаточно. Зачем же ты его ещё и убила? Ты и сейчас не в себе.
— Я не знаю, как объяснить... Понимаешь, у меня есть некоторые... убеждения. Правда, совершив убийство, я как раз будто предала многие из них... Я попала в петлю. Понимаешь, эта харя была квинтэссенцией человеческого дерьма. Он собрал в себе всё самое мерзкое и низменное, что только может быть в человеке. Каждый человек, по-моему, представляет собой некую точку в континууме от божества до ничтожества, и эта точка в течение жизни перемещается, то туда, то сюда, в зависимости от обстоятельств и прочего. В каждом человеке живёт одновременно и сильный, свободный, честный и порядочный герой, а так же и трусливый, завистливый, малодушный и жестокий злодей. А вот это чмо всегда находилось в самом низу, потому что верхней части просто не было. Это было мерзкое зловонное ничтожество вдоль и поперёк, безобразное создание без малейших прикрас. Ты знаешь, красота — она всё-таки идёт изнутри. Если она там есть, то она преобразует самое несуразное тело. А духовный урод всегда вызывает омерзение... И, убивая его, я, наверное, хотела убить всё то, что ненавидела в мире и в человеке, в том числе и в себе. А в результате моя собственная жестокая и мстительная часть в этот момент победила меня! Когда я взяла в руки глобус и ударила, моя собственная душа как бы раскололась пополам, поэтому я ничего и не помню, и вот эта часть теперь отдельно от меня, она обрела самостоятельность и преследует меня в виде убийцы с рыжими усами, в которого я тогда переоделась. Он теперь всегда за мной ходит, сначала во сне ходил, а теперь и наяву ходит. И будет теперь преследовать всю жизнь... — Влада сжала голову ладонями, со всей силы сдавив череп и взлохматив волосы. Елизар притянул её к себе и крепко обнял.
— Вот сейчас ты действительно меня пугаешь. Ты же так сведёшь себя с ума.
— Ну, вот скажи, ну как такое может быть, чтоб в человеке не было ну совсем ничего хорошего? Чтоб даже зацепиться было не за что, ни одного повода его не убивать?! Нет, я вовсе не считаю, что людей надо убивать. Нельзя этого делать ни в коем случае... В редакции вот некоторые плели, что им его жалко, и что он, якобы, "иногда добрый". Мне вот ни капельки не жалко. И теперь не жалко. Вот сейчас он добрый, да. Дохлый и добрый. Как все трупы... Да, в общем-то, он давно уже трупом был. Может быть, даже всегда. Он давно сгнил уже. У него разум гнилой был... Я не имела никакого права судить эту гниду.
— Ты и не судила.
— Тем более. Угрохала без суда и следствия. Разве это по-людски? Самое страшное, что я совершенно не раскаиваюсь в убийстве. Я только очень боюсь, что меня поймают...
— Да пойми же ты, тебе не в чем раскаиваться! Ты же не соображала, что делаешь, тебя же, можно сказать, там и не было в это время, — ласково сказал Елизар, приподнимая её лицо за подбородок, чтобы встретить пристальный воспалённый взгляд. Он заметил, что на солнце в её тёмно-карих глазах стало возможно разглядеть более светлые, золотистые лучики вокруг зрачка, — хочешь, я тебе расскажу, как всё, по-моему, было? Ты идеалистка, и характер у тебя ещё тот: мнительно гордая, импульсивная и злопамятная, но в то же время очень добрая... Не спорь. Ты добрая. И именно поэтому злая. Так вот, ты, борец за свободу и права человека, в течение полугода вынуждена наблюдать, как типичное дорвавшееся до власти быдло ловит кайф, ежедневно несправедливо обижая безответных людей. Это вызывает праведный гнев, который до поры до времени приходится скрывать, но он с каждым днём усиливается, и сдерживать его всё труднее. А тут вдруг быдло самым отвратительным и страшным образом посягает на твою собственную свободу, которую ты ценишь больше всего на свете, и вот весь этот — подчёркиваю, сугубо праведный! — гнев вырывается наружу. Рассудок в это время не работает. В результате имеем трупешник и девушку, которая итак привыкла считать себя хуже, чем она есть, а теперь и вовсе готова нарисовать из себя бессердечного монстра и поверить в него. Пойми ты, оттого, что с тобой случилась такая… неприятность, ты ничуть не стала хуже, тем более тебе далеко до монстра. Это просто несчастный случай, результат совпадения множества не связанных между собой факторов, не более того. Ну, разве я не правду говорю?
— По-моему, так это ты меня слишком обелил… Чёрт, и нахрена я вообще пошла туда?!
— Мне кажется, ты плохо соображала, что делаешь. Тебя что-то вело.
— А почему я не нажала на звонок по-человечески?
— Да просто так. Это же хорошо, что не нажала, так зачем об этом думать?
Она улыбнулась, но взгляд остался мрачным и нервным.
— Слушай, выкинь всё это из головы, пожалуйста. Этот Рожнов всю жизнь напрашивался, чтобы ему снесли башку. А за то, что он посмел посягнуть на тебя, я бы и сам его угробил, только не столь гуманно и быстро. Ты молодец, ты сумела защитить себя и избавила кучу людей от этой стерляди. Забудь.
— Легко сказать "забудь"... Не представляешь, как мне хочется, чтобы всего этого просто не было. Чтобы это оказалось кошмарным сном. Как меня достало всё это. Этот рыжий убийца. Этот Проныра, чтоб ему пусто было...
— Проныра молодец. Но он в жизни не сумеет ничего доказать. А думать он может, что хочет.
Они помолчали.
— Елизар. Я тебе открыла тайну, теперь твоя очередь.
— Да у меня вроде нет ни одной...
— Скажи, как так могло случиться, что у тебя от девушки только костюм остался? Ты же такой душка, — во прикол будет, если он сейчас расскажет, что свою девушку он убил и зарыл. Всевлада не представляла, что станет делать в таком случае.
Елизар вздохнул и закинул голову, внимательно разглядывая проплывающее над ними облачко.
[А теперь читатель может выбрать из двух вариантов тайны Елизара тот, который лично ему кажется более логичным и менее фантастичным, а также менее непривычным и менее вызывающим приступ брюзжания. Если для иного читателя в силу каких-то личностных свойств окажутся невыносимыми оба варианта, он может сделать вид, что этого разговора между героями вообще не было.]
Тайна Елизара. Вариант 1.
— Скажем так... у нас оказались несовместимые мировоззрения. Точнее, у меня.
— А это интересно. Расскажи, пожалуйста.
— А вдруг ты тоже сбежишь?
— После того, как ты услышал мою историю и не сбежал, я обещаю быть очень терпеливой.
— Она мне заявила, что я бесчувственный эгоист, всё решаю за неё и не интересуюсь, чего она хочет, вообще люблю только себя, и что она не собирается гробить свою жизнь на безнадёжного шизофреника.
— Э-э-э... Что-то как-то не похоже это всё на тебя. Скорее это у неё что-то было не в порядке.
— В общем... Она это заявила после того, как узнала, что я сделал за год до нашего знакомства. Сделать это безопасно и легально мне не дали, ибо я же юнец, не могу ничего понимать в этой жизни, обязательно передумаю, но будет поздно. Да и вообще, в нашей стране это пока что считается диким… Так что пришлось самому внимательно изучить анатомию, хирургию, пробраться пару раз в морг к друзьям-медикам, которые вообще считали меня извращенцем и ржали надо мной. Правда, перестали ржать, когда я угодил в психушку — жил тогда ещё с родителями, и они вернулись не вовремя. Наверное, я и правда шизофреник, плохо помню тот период и сам теперь не понимаю, как на такое решился… Пришлось несколько месяцев доказывать врачам, что я не такой уж и псих, поступок мой вполне логичен и больше никаких увечий я наносить себе не собираюсь. В итоге поверили и выпустили, с диагнозом, который я для себя перевёл как «временное помешательство». Из-за этого я потерял вполне приличную работу и был вынужден устроиться продавцом. Но я не жалею, оно того стоило. В общем, я раздобыл инструменты, навёл стерильность, дерябнул для храбрости, сделал себе местный наркоз и аккуратненько вырезал всё лишнее, чтобы не испортить нужное. И красиво зашил, врачи даже потом восхищались с содроганием. В общем, получилась даже не вазэктомия, а чтобы уж наверняка,— скрываемое за холодной небрежностью смущение на его лице сменилось недоверием под ошалело восхищённым взглядом Всевлады. — Чёрт, похоже, ты знаешь это слово…
— Ты серьёзно? Нет, реально?! Как ты к этому пришёл?!
— Путём длительных зацикленных размышлений. Мне всю жизнь не давало покоя одно чувство, я не мог примириться с тем, что видел, мне не давало вписаться в эту жизнь одно неразрешимое противоречие... Как можно стремиться к тому, чтобы ценой минутного удовольствия навсегда перекроить любимого человека, сделать из него кого-то другого, изуродовать его физически, обречь на долгую мучительную болезнь и боль, превратить из человека в несчастное, вывернутое наизнанку животное, рисковать самой его жизнью и затем надолго лишить свободы, возможности нормально жить, и ещё требовать за это благодарности, и называть это любовью?! Я не понимаю такой любви. Почему люди считают садомазохизм извращением, но при этом вот это считают нормальным и даже прекрасным, когда это — крайнее его проявление?! Это какой-то паразитизм. Я бы с ума сошёл, никогда не простил бы себе, если бы такое случилось. Я никогда не позволил бы себе так подло рисковать любимым человеком. По-моему, настоящая любовь не имеет с этим ничего общего.
Влада хотела что-то сказать, но вместо этого притянула его к себе и поцеловала долгим, настойчивым поцелуем. Отпустив слегка взлохмаченного и осовевшего парня, она перевела дыхание и принялась говорить.
Тайна Елизара. Вариант 2.
— Возможно, ты не поверишь или отреагируешь неадекватно… — он прикусил губу, собираясь с мыслями. — Скажи, а ты не замечаешь во мне ничего странного? В лице, в фигуре, в голосе, в поведении?
— Ты собираешься мне втереть, что ты не человек и не из этого мира? Дай угадаю. Ты реально мой ангел-хранитель? Или демон-искуситель? А может, пришелец с другой планеты? Потому что на эльфа или вампира ты не тянешь по некоторым неоспоримым показателям. Но ты наверняка бессмертен, иначе не сидел бы вот так запросто с убийцей на крыше, — Влада ехидно ухмыльнулась.
— Я тоже люблю такие книжки. — Елизар не улыбался, он серьёзно и пристально смотрел на неё своими ясными глазищами, — Но сейчас речь о вполне осязаемых вещах. Неужели ты ничего не замечала?
— Ну, если серьёзно… — Влада внимательно посмотрела на него. Она была не совсем адекватна, поэтому сказала всё, что думала: — Я перечислила всех этих персонажей, потому что ты действительно на них похож. Ты какой-то эфемерный, не знаю даже, в чём дело. Черты лица у тебя странные, хотя, по-моему, красивые, но не каждый это поймёт. В них реально есть что-то неземное. Я никогда не видела у мужчины таких изящных черт. А ещё у тебя удивительный голос. Он такой нежный и мелодичный, и в нём есть очаровательные низкие нотки, но он какой-то… бесполый. Ангельский. А ещё у тебя своеобразная грация. Ты так интересно убираешь волосы с лица… Я уже молчу про сами волосы. И про тонкие пальчики… Слу-у-ушай… — она ещё пристальнее рассмотрела его. Он терпеливо ждал и слегка улыбался уголком губ. Вместо страха и отвращения в её глазах появилось любопытство, а значит, всё в порядке. — Не может быть. Я, видать, совсем зациклилась на этом долбанном убийстве, раз ничего не заметила!
— Да. На самом деле это был мой старый костюм. До операции меня звали Елизаветой. Терпеть это имя не мог.
— Я не очень в курсе, но мне казалось, что у нас очень трудно добиться разрешения на такую операцию. Что почти всем без разбора отказывают, потому что нет какой-то стандартной процедуры обследования, и связываться не хотят, тем более, с молодыми.
— А мне и отказывали. Восемь раз. Уж к чему только не цеплялись. То тесты их не устраивают, и даже не скажут, что не так. То волосы у меня подозрительно длинные, то кольцо на пальце, плевать, что оно мужское. А чего это я в школе с девочками дружил, непорядок. А то и просто я симпатичная и шла бы и искала лучше мужа себе. То истерический радикал у меня слишком выражен, то просто иди нафиг. И вообще, будешь доставать, положим тебя сюда полечиться. В любом случае, поживи-ка ещё пару лет, как мужик, потому что мы тебе не верим, что ты всю жизнь так живёшь, а наши мозгоправы пока будут полоскать тебе мозги, уговаривая оставить всё, как есть. А я в то время сам учился в медицинском, много чего на эту тему нарыл, выискал знающих людей… Короче, в итоге знакомые из Америки помогли дотуда доехать и сделать операцию там. Это ещё опупея, как я тут документы менял. Я в ту пору уже закончил учёбу и работал (правда, не в медицине, а то где бы я взял денег на операцию), но с работы меня с перепугу погнали. Вот я и устроился продавцом, там ты меня и нашла. Теперь подумываю, как бы всё-таки доучиться и стать хирургом… Но, чувствую, мне никто не доверит свою тушку — я ведь такой страшный и неправильный.
— Ну да, все будут бояться, что ты им коварно пол поменяешь, пока они спят. Расскажи поподробнее, с чего всё началось-то? А как люди вокруг реагировали? Родители? — Влада теперь разглядывала его так, как будто он был ювелирным изделием, а она восхищалась виртуозной огранкой. Ему стало немного неуютно. Но хоть отвлеклась от самоедства, и то хорошо.
— Ну, об этом можно говорить до бесконечности. Ты либо можешь представить себе, что такое с детства ощущать себя не в своём теле, либо не можешь. Этого не объяснить. Большинство людей не могут. Я уже года в два смутно чувствовал, что что-то со мной не то, ещё даже не зная, как я устроен и называюсь. И никто вокруг, конечно, не мог понять меня. Родители, по-моему, до сих пор убеждены, что я перестану «капризничать», поменяю пол обратно и выйду замуж… В детстве-то было ещё ничего, так как от дурацких платьиц, в которых нельзя было лазать по деревьям, я довольно быстро отделался и ходил в джинсах. Мне было одинаково интересно играть и с мальчиками, и с девочками. То, что иногда нападало дикое ощущение ужаса и тоски, особенно по ночам, я старался игнорировать. А все эти вечные «ты же девочка» у меня вызывали только недоумение, так как я вовсе не был в этом уверен и не понимал, нафига к этому стремиться. Просто название, не лучше и не хуже других. Мальчиком я, кстати, тоже быть особо не хотел. В первой школе так я вовсе рад был, что я не один из них, потому что общаться с этими неандертальцами не смог бы, и у меня бы не было друзей. Ну, ты сама помнишь — девочки сидят себе на подоконнике и беседуют за жизнь, а мальчики с рёвом носятся по коридору, сталкиваясь друг с другом, валяются по полу, играют в футбол пиджаками и ботинками, пытаются сломать двери головой товарища и возят друг дружку за ноги по паркету, а потом ходят лохматые, потные, грязные и оборванные, с красными рожами. И так до девятого класса. И это бы ладно, если бы они при этом не пытались «проявлять интерес» путём попыток, например, поймать девочку и ткнуть её лицом в грязный сугроб, привычки щипать и тыкать до гематом и привязывать за косички к стульям, бить по лицу и в живот при попытке самозащиты, а также плеваться жвачкой в волосы, обзываться последними словами, плохо представляя ещё их значения, и передразнивать на уроках противным писком…
— Что характерно, многие вполне взрослые люди продолжают «проявлять интерес» приблизительно таким же способом, только уже в других масштабах, — не удержалась и перебила Всевлада. — Потому что и учителя, и родители (мальчиков, конечно), ничего особенного в этом не видят. Они же ма-а-альчики, что с них возьмёшь, им ничего нельзя объяснить. А вы же де-е-евочки, должны быть «мудрее» и всё терпеть. И вообще «Мой Петя слов-то таких не знает, и дома он очень хороший мальчик, всегда приносит бабушке тапочки, и кормит котика почти каждый день, поэтому ну не мог он просто так сломать этой Кате палец, наверное, она его чем-то спровоцировала. Что она вообще делала на перемене в коридоре, сидела бы в классе — всё бы в порядке было».
— Зато вот меня всё время вызывали к директору и полоскали мозг. Потому что я-то считал, что делать что-то, всё-таки, надо, и непонимающим человеческий язык надо объяснять на их языке. Поэтому я не плакал и не возмущался, а просто неожиданно бил по морде. Меня быстро начали бояться, ибо возникал когнитивный диссонанс, но я же заступался за других. Учителя и родители были в ужасе, как это, девочка дерётся! И кудахтали, и грозились, и пытались вразумить, но я никак не мог понять, с какой стати я должен стоять в сторонке и смотреть, как кого-то обижают и он плачет. Счастье, что потом я перешёл в лицей, а туда умственно отсталых не брали, так что местные парни были поспокойнее, хоть и тоже слегка нелепые.
— Мне это всё тоже очень знакомо. Вот только драться я совсем не умела, поэтому мне вечно выкручивали руки и потом было досадно,— поморщилась Влада, закуривая пятую сигарету.
— Жалко, что мы с тобой не встретились уже тогда… В общем, настоящие проблемы начались лет с одиннадцати. Постоянная жестокая депрессия и желание удрать из собственного тела. Я всё это ненавидел, меня оно пугало. Я был довольно симпатичной, стройной девочкой, но просто не мог себя видеть, мне всё казалось лишним и смешным. Красивое, но чужое. В то же время в других девочках мне всё то же самое нравилось. Когда начался «этот кошмар», мне вообще казалось, что нормальная жизнь закончена. Я знаю, что многим девушкам тоже так казалось, но они привыкали, а я — нет. Когда ко мне приставали мужики, меня просто тошнило от них. Я огрызался и чудом избегал неприятностей. В универе народ был адекватный, понимающий, только поначалу некоторые отнеслись настороженно, потом привыкли. Там я даже с некоторыми парнями дружил, найдя неожиданное понимание. Другие парни меня аккуратненько обходили стороной, но не трогали никогда. А вот те хорошо известные тебе тупые и ущербные самцы, что вообще не считают людей женского пола за людей, отказываются слышать их и воспринимать всерьёз, а отчаянно пытаются «поставить на место», унизить и задавить — те при виде меня окончательно теряли человечий облик и начинали брызгать всеми жидкостями организма и пускать пар из ноздрей. Они не понимали «что это, нафиг, такое», а аргументы вроде «да ты вообще не женщина и никто тебя замуж не возьмёт» на меня, по понятным причинам, не действовали. Меня как только не называли и чего только мне не говорили. Начиная с того, что женщина в мужской одежде — ведьма, а не сжечь ли её на костре, и заканчивая предложениями прямо счас показать мне, что такое «мужская любовь». Один раз даже пытались раздеть. Ладно, это было на улице. Но подобные уроды были даже среди преподавателей. Меня, правда, быстро оставляли в покое, но чего они только ни плели, а я ведь за своих однокурсниц готов был их загрызть. А ещё была «военная кафедра», припёрся солдафон и сначала заявил, что, мол «я смотрю, юношей тут — как эритроцитов в моче», а потом два часа орал на тех самых юношей, что они не бабы и тут не церковно-приходская школа, поэтому «чтоб в следующий раз причёска была, как у меня». Изуродовал, короче, их всех. Меня на этих парах вчетвером держали, чтобы я ему не врезал. Так что я очень хорошо понимаю, что такое твоя «рожновщина»! Я ничуть не жалею, что не родился мужчиной сразу — неизвестно, что бы из меня тогда выросло. Но я был женщиной и всё испытал на себе. Некоторым из таких петухов тоже неплохо бы пожить в шкуре женщины — всего пары дней хватило бы, чтобы вправить мозги навсегда. В общем, во время учёбы я окончательно решил стать мужчиной, не чтобы кого-то унижать, но чтобы помогать проявить и защитить себя. И чтобы хотя бы у одной, моей любимой, был человек, который во всём поймёт и никогда не обидит. И будет полностью безопасен для неё, что немаловажно. Будет действительно любить, а не использовать! Со мной можно быть свободной и наслаждаться жизнью, творить и узнавать мир, не боясь, что эту возможность у тебя вдруг отнимут. А меня ведь одна девушка в прошлом году из-за этого и бросила. Нашла какого-то плохонького мужчинку и родила уже. У меня до сих пор в голове не укладывается: для меня самого не было ничего страшнее, и я не верю, что она могла этого искренне хотеть. Это от незнания, или от привычки не задумываться и жить, как все… А ты что об этом думаешь? Я тебя не пугаю?
[Далее можно учитывать только выбранный вариант или сразу оба, если получится. Или вообще сделать вид, что никакой «тайны» у Елизара не было. На ход событий это сильно не повлияет.]
— Вот ты сейчас высказал то, что я всегда чувствовала, но даже не надеялась услышать извне. Ведь большинство людей принялись бы орать, что это эгоизм, а мы больные психи. Они не могут сами придумать себе жизнь, не такую, как принято и положено. Пускай психи! Тогда мы вообще абсолютно правы, зачем миру лишние психи… И нифига человечество из-за нас не вымрет, большинства всё равно больше, чем нас… — Влада сощурилась, потому что в доме напротив открылась створка окна на пятом этаже, и отразившееся от неё вечернее солнце тепло подмигнуло ей в глаза, — А настоящая любовь… Большинство вообще не знает и не видит её. Спроси у них, что есть любовь, они начнут тебе перечислять — цветочки, подарочки, отношеньица, свадебка, семейка, общее имущество, детишечки. Но ведь всё это запросто существует и без любви, она для всего этого не обязательна. Значит, любовь — это нечто такое, что может существовать без всего этого, ведь правильно? И мало кто её знает, мало кто живёт вне этого шаблона. Хотя бы в юности, хотя бы недолго не боится вне его пожить. Полюбить действительно бескорыстно, ничего не требуя, не ожидая, не сверяясь с тем, как у всех «должно быть». Знаешь, большинство людей постигает жизнь практически, не осознавая и половины, тыкаясь вслепую, совершая одни и те же ошибки снова и снова. Они идут тем путём, который им указали, и поверят, что он кончается тупиком, только когда сами упрутся в этот тупик. И потом сидят до старости в душном тупике и ищут виноватых, не понимая, что это просто был не их путь. А я всегда постигала теоретически. Мысль всегда была для меня ощутимее вещи. Я сперва долго искала свой, собственный путь, то, что нужно именно мне, потом делала шаг. И если всё равно падала — кроме себя было некого винить, оставалось только искать снова. Я и любовь постигала теоретически. Влюблялась на расстоянии в тех, кто походил на того, кто мне действительно нужен, постепенно отсекая от его образа лишнее и ошибочное и добавляя вновь обнаруженные черты. И знаешь, когда я увидела тебя, я подумала, что чувствую в тебе тот самый образ. Это была бы любовь с первого взгляда, если бы моя голова не была занята всей этой чернухой и страхами. Да она и была, только ей оставалось в голове досадно мало места.
— Я тоже сразу заметил в тебе что-то такое, чего никогда не видел в других. Случайностей точно не бывает... — у Елизара всё ещё был обалдевший вид, когда Влада вдруг отпрянула от него и откинулась к стене, стиснув зубы и нахмурившись.
— Но почему мы встретились только сейчас? Какого беса моя мечта сбылась именно теперь, когда я уже не заслуживаю ни любви, ни счастья?! Когда я себя сама, по сути, уже угробила?! Я совершенно недостойна тебя.
— Только не начинай снова.
Елизар вскочил на ноги и протянул ей руку. Всевлада невольно залюбовалась тем, как на фоне весеннего синего неба грациозным силуэтом вырисовывалась его высокая и стройная фигура: прямые и сильные ноги, нежный изгиб тонкой поясницы, длинные точёные руки, небрежно растрёпанные волны русых волос, которые шевелятся на свежем ветру... Круглые светло-зелёные глаза великоваты и кажутся холодными, что может отталкивать, но в них при этом светится такая добрая и бесхитростная улыбка, что в него, кажется, нельзя не влюбиться. А улыбается он часто, так что даже когда он этого не делает, в уголках несколько широковатых, но зато тонких и красиво очерченных губ остаются симпатичные "запятые".
— Знаешь, что? В ближайшее время я намерен заставить тебя полностью выкинуть из головы всю эту чернуху. Для начала пробежим по крышам...
— Я высоты боюсь.
— Отлично. Значит, проползём по ним!
***
Последние два дня были просто восхитительными. Влада давно столько не гуляла и не смеялась. Ему действительно удалось здорово отвлечь её, все мрачные мысли затаились в глубине, и она не только прятала их от него, но и гнала от себя, наслаждаясь жизнью, Питерской весной и охватившими её чувствами. Сейчас была ночь, и Влада уже некоторое время боролась с собой: ей ужасно не хотелось лишать себя нежного тепла и покоя рядом со спящим Елизаром, но и необходимо было оказаться от него как можно дальше. Во-первых, она совершенно не заслуживает любви и покоя, о чём как-то позволила себе забыть, во-вторых, проникнув в её тело, Елизар будто бы проник и в душу, и теперь душа утратила чёткие границы и могла вот-вот потерять свою форму и просто раствориться — в возлюбленном Елизаре или просто в воздухе. От этого стало страшно и неуютно, и Владе было просто необходимо побыть одной, чтобы собрать душу обратно и восстановить утраченный барьер между ней и внешним миром.
Тихонько выскользнув за дверь, она пошла по ночному городу. Была настоящая, великолепная весенняя Питерская ночь, со свежестью воздуха и тёплой пылью на сухом асфальте. Она сама по себе приносила желание глубоко дышать и передвигаться бегом или вприпрыжку. Влада действительно побежала, слушая гулкий стук шагов по асфальту и полностью погружаясь в любимый город. В нём раствориться на самом деле не страшно. Стать частью его, огромного и мудрого. Это бы не отняло у неё свободу, а сделало бы её безграничной. Её дух носился бы над этими крышами, сквозняком проскальзывал в подворотни и беззвучно хохотал, пока стоит этот город, пока через эоны лет последний обломок стены не утонет в болоте... Она добежала до самой Невы и остановилась, облокотившись о парапет. А что, это выход. Если станет совсем невмоготу, ледяные чернила внизу безропотно поглотят её и унесут от всех бед. От этой мысли стало удивительно спокойно. Конечно, она не собиралась этого делать, отнюдь, но было приятно осознавать, что ей ничто не мешает. Строгова закурила, жадно разглядывая город и его бездонное куполообразное небо. Сейчас она ничего не боялась. Были только свобода и непонятная, щемящая тоска. Вполне возможно, что это последняя ночь на свободе, а завтра с утра за ней придут... Впрочем, она испытала то, чего ей не хватало, а теперь — будь, что будет... Влада не обратила внимания на проходящего мимо человека, и лишь когда он уже прошёл, с ужасом осознала, что это был рыжий убийца. Она резко обернулась, но никого не увидела.
— Чего тебе надо от меня?! — прошептала Всевлада.
Кошмар резко вернулся и поглотил её полностью. Душа заметалась во всех направлениях, пытаясь прекратить смятение и хаос и обрести правильную круглую форму, но это было невозможно. Так никогда не было.
Влада разозлилась, бросила окурок и, сунув замёрзшие руки в карманы, быстрым шагом направилась обратно к дому Елизара, нервно озираясь и опасаясь снова увидеть рыжего урода. Мысли набрасывались толпами, путаясь и доводя до отчаяния. До такого отчаяния, какого, пожалуй, ещё не было. Ей даже больно стало. Какого чёрта, ведь всё только что было так хорошо!
Елизар вот считает, что она невиновна. Сразу же полностью оправдал её. Но Всевлада была уверена, что это неправда. Сама она не искала себе оправданий. Она убила, остальное неважно. Даже если она в тот момент и не соображала, что делает — ведь до этого она столько раз убивала это ничтожество мысленно. Сам его довольный жабий вид на рабочем месте вызывал желание издать индейский клич и швырнуть ему в морду томагавк. Разве можно убить не нарочно? А Проныра, сука, молодец.
Она разделась и тихонько скользнула обратно под одеяло. Елизара ей удалось не разбудить. Он проснулся немного погодя, когда она, уже не в силах выдерживать окружающий стеной бесконечный ужас и нападки хаотичных и мучительных мыслей, беззвучно рыдала в подушку. Его разбудил неосторожный всхлип.
— Господи, что с тобой?!
Он тут же сгрёб её в охапку и крепко прижал к себе. Влада была ужасно зла на себя: столько времени провела в одиночестве — рыдай, не хочу, но прекрасно справлялась со своими мыслями без всяких нюней. И тут — на тебе! Совсем пришла в отчаяние и не выдержала. Нет уж, только не при нём, довольно он с ней возился! Она приказала себе прекратить истерику, и, как не странно, у неё почти получилось, только предательски прерывалось дыхание. Он слегка отстранился, чтобы видеть её лицо. Его ясные зелёные глаза отражали свет фонаря за окном и будто сами слегка светились. Он заметил лёгкий запах сигарет от её волос и понял, что она выходила на улицу.
— Что случилось? — спросил он шёпотом, — Что ты опять придумала?
— Знаешь, Елизар... Я, наверное, завтра пойду и во всём признаюсь.
— Отлично. Иди на перекрёсток, стукнись четыре раза лбом об землю, и скажи всем, что ты убийца. Только лучше ночью, а то, не ровен час, в дурку заберут, — разозлился Елизар.
— Пойми, я не могу так жить! Я же боюсь каждого шороха, меня глюки замучили... И не могу людям в глаза смотреть, потому что они никогда не поверят, что я сделала такое.
— Влада. Я — знаю. Я знаю, что ты сделала. И я с тобой, — внушительно, чуть ли не по слогам проговорил он, строго глядя ей в глаза.
— Ты тоже не понимаешь, что я монстр. Ты просто тупо не веришь мне! — опять полились слёзы, да что за ерунда такая.
— Да это не важно, пойми. Допустим, ты монстр. Но я люблю этого монстра!
— А может, тебя и вовсе нет! Таких, как ты, вообще в природе не бывает! Может быть, ты-то и есть главная галлюцинация! — воскликнула Влада, — Действительно, тебя кто-нибудь, кроме меня, вообще, видит? Только бармен видел. Так может, и бара никакого не было, может, это всё сон был! Я уже ни в чём не уверена... Точно, тебя нет, ты галлюцинация! — она вся дрожала, воспалённый взгляд метался, а по лицу лились слёзы. Она, похоже, даже не видела его. Когда она успела свихнуться?!
— Кто — галлюцинация?! Я — галлюцинация?! — возмутился Елизар. Он видел лишь один способ опровергнуть этот абсурд, что и сделал. Довольно грубо, так как сам уже был вне себя.
— Ты всё ещё думаешь, что я — галлюцинация? — нарушил он тишину, когда восстановилось дыхание. По-крайней мере, Влада успокоилась. Или просто устала. Но когда он в последний раз поцеловал её и слегка отстранился, её взгляд показался ему более осмысленным.
— Да. Самая реалистичная и жестокая галлюцинация, — подтвердила Влада, слабо и как-то лунатически улыбнулась, и глаза её снова утратили фокус, блуждая по потолку и занавескам.
Мягко обхватив ладонью за затылок, он чуть повернул её голову, чтобы Всевлада встретилась с ним глазами.
— Слушай, не делай такой глупости, ладно? Не ходи сдаваться.
— Допустим, не пойду. И как я это себе объясню?
— Просто я тебе запрещаю. Ты же меня слушаешься, правда? — он попробовал изобразить наглую ухмылку, но она совершенно не вязалась с испуганным и обречённым выражением глаз.
— Конечно. Но, зная себя, боюсь, что только в пределах этого дивана.
— Тогда я тебя с этого дивана никуда не выпущу, — проворчал Елизар, обнимая её крепче.
***
— Оставайся. Если что, про меня никто не знает, и тебя здесь никто не найдёт.
Всевлада обещала вернуться и почти поклялась, что не пойдёт сдаваться, не предупредив об этом Елизара. Она была не против того, чтобы остаться жить у него. Но после этой ночи, со всеми её событиями и страстями — особенно после того кратковременного приступа безумия, что утомил её мозг так, как утомляет неделя тяжёлой болезни — она так устала, что просто обязана была побыть в одиночестве. Её слегка знобило, болели глаза. Твёрдо решив, что больше не будет видеть никаких рыжих убийц, она забрела в метро.
Пока эскалатор медленно полз под землю, она обдумывала слова Елизара: "Ну, сама подумай. Тебе что нужно? Только одно: раскаяться, то есть простить саму себя. На это у тебя может уйти безумное количество времени и сил. Неужели ты думаешь, что если угробишь свою жизнь и будешь сидеть в тюрьме, то там это будет сделать легче?! Ну, зачем тебе ещё и это, скажи мне?" Он, безусловно, был прав, но если она согласится с ним, не станет ли это просто фальшивым оправданием для собственного успокоения? К тому же, вполне возможно, что в Елизаре говорит только эгоизм — он полюбил её и не хочет потерять...
Но ведь он же прав. Попадание в тюрьму ей нисколько не поможет. Признание превратится в глупый красивый жест, фальшивое самопожертвование с вершин своей гордыни, в то время как вины за собой она как не ощущала, так и не ощутит. Даже наоборот, эта бессмысленная "жертва" будет мешать... раскаяться и простить себя, так он сказал? Удивительно, насколько он её чувствует. Он понимает её раньше, чем она сама себя... В голове всё останется то же, также будут преследовать рыжие уроды, только ещё и вокруг будет клетка, и никакой надежды, никакого просвета и некуда бежать... А он? Сам-то Елизар? Он же её любит. Значит, такой её поступок может сломать жизнь и ему тоже. Разве она имеет право с ним так поступить? Так обойтись с их любовью, которая, безусловно, послана свыше? Где больший эгоизм — признаться или оставить всё как есть?
По эскалатору вверх проехал рыжий урод с усами, внимательно вылупившись на неё через очки. Влада вспыхнула и показала ему средний палец. Скорее всего, обиделся кто-то другой, но Влада уже не смотрела в ту сторону.
Уже подъезжая к своей остановке, Строгова вдруг остолбенела от мысли: ведь Елизар не появился бы в её жизни, если бы она не совершила убийства! Ну, точно. Каждая их встреча была связана с этим событием. Сначала она ехала в автобусе убивать, потом переоделась в парадной Елизара, пришла покупать куртку, ибо старую пришлось сжечь как вещдок, попёрлась искать перчатки и уснула в его парадной... Что это — простое совпадение? "Совпадения простыми не бывают"... Так получается, это у неё судьба была такая — совершить дурацкое убийство, потому что иначе она бы не встретила любовь всей своей жизни! Что же это? Голова шла кругом...
Оттолкнув с дороги хихикающего рыжего ублюдка с усами, Всевлада ворвалась в парадную. Пока поднималась по лестнице, она твёрдо и окончательно решила, что признаваться не пойдёт. Если какая-то высшая сила сознательно завела её в эту ситуацию, значит, она найдёт в себе мужество справиться с этим и жить. Это всё для чего-то нужно. Раз уж такие экстраординарные обстоятельства, так можно вообще пойти на крайние меры: взять и уехать из любимого Питера, какими-нибудь дикими зигзагами, чтобы никто уже не нашёл, остаться жить где-нибудь на Камчатке. Она всю жизнь в крайней степени не одобряла манеру выходить замуж и менять фамилию — может, тогда заодно уже и имя поменять, пускай муж зовёт, как ему больше нравится! Действительно, ты же больше не человек, зачем тебе собственная фамилия. Но вот именно в таких обстоятельствах вполне разумно неожиданно взять да и выйти замуж за Елизара и, поперёк своим убеждениям, написать в новом (фальшивом, конечно) паспорте его фамилию, да уж и имя поменять тоже, и пускай тогда Проныра её ищет, если ему угодно. А там лет через десять уже и вернуться можно по-тихому...
Влада застыла, как вкопанная: у дверей её квартиры, потупившись, стоял Проныра, лёгок на помине, и держал в руках тортик.
— А, Всевлада Викторовна! — расплылся он в смущённой улыбке, — А я уж думал уходить, не застал вас... Вы что же в такую рань уже где-то гуляете?
"Не твоё дело", — подумала Влада.
— А вы с какими судьбами? — спросила она.
— Я, видите ли, немного погорячился при нашей последней встрече... Вот и решил извиниться перед вами...
— Да, ладно. Мы оба погорячились.
— Я вам даже тортик принёс. Вот. Так может, чайку? А я заодно изложу вам свои безумные мысли по этому делу.
— Не знаю, с чего это меня должны интересовать ваши мысли по этому делу, но проходите, раз тортик.
У Влады дома был бардак. Но ей было не стыдно. Пускай смущается тот, кто припёрся без приглашения. Проныра так и делал. Он добросовестно покраснел и опустил глаза долу, пока Влада наливала чай и безжалостно рубила торт на большие неровные куски.
— Ух, ты, "Наполеон". Обожаю, — похвалила она.
— Я специально для вас выбрал, — смутился Проныра.
Они пили чай в полном молчании. Наконец Влада не выдержала.
— Ну, может, уже начнёте излагать? — раздражительно спросила она.
— Вы же говорили, вас это не интересует, — потупился Проныра.
— Однако же, хоть какое-то развлечение.
— Что ж... Я хочу поделиться с вами всего одной версией. Возможно, она покажется вам нелепой, но, поскольку более логичной нет, она может оказаться единственно правильной.
— Ещё более нелепой, чем та, что убийца будто бы я? — осведомилась Влада, откусывая тортика.
— Что ж, если честно, эта версия про вас, — совсем смущённо пробормотал Проныра.
— Ох, не томите! Смех продлевает жизнь, — воскликнула Всевлада. — Наверное, я наняла киллера с рыжими усами, не иначе. Нет, я правда в восторге!
— Отнюдь. На киллера у вас не хватило бы денег, — улыбнулся Проныра, поднимая глаза.
— Тогда что же?
Проныра сделал большой глоток чая, поставил чашку на стол, набрал побольше воздуха и вдруг затараторил на одном дыхании:
— Я думаю, это вы вечером пришли к Рожнову, убили его, замели следы, переоделись в мужчину, разбудили консьержку, специально держались так, чтобы ваше лицо было скрыто от камер наблюдения шляпой, потом пошли пешком к друзьям, внушили им, что были вчера с ними, они либо ничего не помнили и поверили вам, либо выгораживают вас, — у Проныры еле хватило воздуха, чтобы закончить эту тираду.
Влада остолбенело уставилась на него, потом залилась весёлым хохотом и долго не могла остановиться.
— Проныра, вы превзошли сами себя, — с трудом проговорила она сквозь смех, вытирая слёзы.
— Да, я тоже так думаю, — серьёзно кивнул следователь, прекратив кокетничать, — и я специально приехал к вам, чтобы получить чистосердечное признание.
— Признание в чём, простите?
— В том, что всё так и было.
— Вы больны.
— Боюсь, что не я...
— Надеюсь, вы никому не рассказали эту вашу "версию"? Вас же засмеют.
— Никому. По причине отсутствия улик и наличия глубокой симпатии к вам, Всевлада. Я хочу лично от вас услышать, что действительно разгадал эту загадку, а также некоторые непонятные мне подробности.
— С какой стати? Извините, Проныра, но докажите сперва ваш бред. Потому что лично мне он ничего, кроме чувства юмора, не внушает.
— Алиби ваше начинается приблизительно с полуночи, и то оно весьма сомнительно. Убийство же могло произойти раньше. Вы нанесли побои убитому незадолго до убийства при свидетелях, и все они знают, что вы всегда были с жертвой, позвольте так выразиться, на ножах...
— Ага. Может, я владею каким-нибудь древним боевым искусством и нанесла ему некий секретный китайский удар, от которого через несколько часов голова разваливается на куски? Занятно.
— По записи на камерах слежения трудно понять, как выглядел убийца, слишком уж он укутан, старушка же заметила, что борода и усы у подозреваемого были "какие-то странные". Она согласилась, что они, возможно, были искусственные. Старушка также обратила внимание, да это хорошо видно и на записи, на странную походку подозреваемого, похоже на то, что ему были очень велики ботинки. То же можно предположить и по специфическим следам, которые убийца оставил в квартире...
— И всё это, разумеется, указывает исключительно на меня. Ну-ну, продолжайте, это правда забавно, — Влада сама поражалась своему спокойствию, с самым весёлым и любопытным видом уплетая торт.
— Кроме того, на записи видно, что убийца несёт большой мешок. Вы же сами признались, что на утро после убийства повезли на дачу якобы старые вещи, и ваш друг Даниил припомнил, что споткнулся в коридоре о ваш пакет, очень похожий по описанию на этот.
— Значит, убийца, как и моя тётушка, отоваривается в "Пятёрочке". Всё, Проныра, вы меня подловили. Редкостная проницательность, браво, — она откусила ещё один кусок торта. Торт был свежий и потрясающе вкусный.
— Кроме того, ваш друг заметил, что вы, уезжая, надели вашу двустороннюю куртку коричневой стороной наружу, чего никогда не делали, так как ненавидите коричневый цвет.
— Вот это самая главная улика. Все убийцы так делают, — серьёзно закивала Влада, заметив про себя, что Данька заслужил получить по хоботу.
— Кстати, если я попрошу разрешения взглянуть на вашу куртку, вы ведь мне не откажете?
— Увы, как раз в тот день, уезжая с дачи, я подарила её какому-то бомжу, которого встретила на платформе. Ибо я перевернула её на другую сторону потому, что чёрную порвала вдрызг, зацепившись за гвоздик в коридоре, во-о-он там торчит, видите? И кстати, в последнее время я полюбила коричневый цвет, я даже к вам в участок ходила в коричневой кофте, если вы помните. Вон она, кстати, в уголке валяется, — Влада с удовольствием запила тортик чаем.
— Что ж, очень жаль. Куртка бы нам весьма пригодилась... Ну, и далее, вы же сами понимаете, что некоторые ваши поступки и слова во время вашего визита к нам в отделение наводят на определённые мысли. Позвольте мне их не перечислять.
— Вы, Григорий Младенович, обещали доказать мне вашу забавную версию. Но я пока слышу только какие-то не менее забавные домыслы. Ничего вы не можете доказать. А знаете почему? Потому что у вас нет улик. И быть их не может.
— Что ж, вы правы. Улик действительно нет. Официально зарегистрированных. Но я тут приберёг одну вещь как раз вот на такой крайний случай.
— М-м-м, даже и вещь? Это уже интересно, — Влада почувствовала себя отвратительно. Вот сейчас начнётся... — И почему же вы её… приберегли?
— Потому что я вовсе не собираюсь сажать вас в тюрьму. Ну, если, конечно, сами не захотите, — теперь настала очередь Проныры попивать чаёк и издевательски улыбаться, Всевлада же чувствовала, как у неё напрягаются все мышцы, словно у змеи перед броском, и как кровь с шумом приливает к голове, — Я ведь не гонюсь за раскрываемостью, и плевать хотел на выговоры начальства. Для меня это искусство, я фанатик. Видите ли, вы мне слишком понравились, вы пленили меня и лишили покоя. Для меня этот случай стал увлекательной игрой. Я должен был найти разгадку, я чувствовал, что убийца вы, но не мог понять, что именно произошло тем вечером. И вот сегодня ночью головоломка окончательно сложилась для меня. Теперь я хочу услышать подтверждение своего триумфа, вы должны признать, что я победил. Я великодушно отпущу вас, но мы оба будем знать, что я одержал над вами верх, и что я знаю правду и могу её доказать, если захочу. Это круче, чем просто трахнуть вас. Вы уже никогда меня не забудете, Всевлада. Со временем вы, конечно, успокоитесь, уедете в другой город, будете работать, ходить в кино, заведёте семью, но в глубине вашего сознания, в ваших снах всегда буду я. Моя власть продлится до самой вашей смерти, — Проныра не врал, что он фанатик. Лицо следователя теперь было совершенно безумным.
— Да вы, Проныра, извращенец, — спокойным голосом констатировала Всевлада.
— Консьержка из дома Рожнова нашла эту вещь на лестнице и прибрала её где-то у себя. Да и забыла, склероз у старушки. Вспомнила уже после того, как я поговорил с вами и увлёкся. Говорит, эта вещь совершенно точно выпала из кармана убийцы, так как она её заметила сразу после того, как он ушёл. У лифта валялась. И знаете, Влада, я совершенно уверен, что на этой вещи окажутся ваши отпечатки пальцев.
Проныра достал из кармана и положил перед Всевладой пакетик с вещдоком. Внутри лежала резиновая перчатка.
***
Елизар твёрдо решил, что Всевлада переедет жить к нему. Он нашёл огромную сумку, одолжил машину у друга и поехал к Всевладе домой, чтобы разом перевезти все её вещи, больше даже и не спрашивая, что она об этом думает. И пусть все следователи, невзирая на то, какие они там проныры, идут лесом.
Он уже протянул руку к звонку, как вдруг заметил, что дверь приоткрыта. Войдя в квартиру, он чуть не споткнулся о лежащего на коврике у двери мужчину. Бедняга тянулся к порогу, до последнего пытаясь ползти, а из шеи у него торчала вилка. Смазанный кровавый след вёл на кухню.
Ошеломлённый Елизар скорее захлопнул дверь.
— Проныра?! — ну кто ещё это, в самом деле, мог быть.
Бедолага что-то утвердительно пробулькал. Елизар метнулся к телефону, чтобы вызвать скорую, но умирающий вцепился в его штанину и потянул к себе. Елизар наклонился к нему, не понимая, что тот силится сказать, и стал сам задавать вопросы.
— Кто-то знает, куда ты поехал? — следователь отрицательно замычал, — Владе что-нибудь грозит без тебя? — Проныра из последних сил мотнул головой.
— П-п-перчатка, — пробулькал он. — Там.
Ткнув дрожащим пальцем в сторону кухни, Проныра успокоено затих. Пульса не было.
— Прости, приятель, — прошептал Елизар и закрыл ему глаза. Затем в замешательстве поднялся на ноги. Его трясло.
— Влада! — он всплеснул руками, — Опять труп! Тебя ни на минуту нельзя оставить одну!
Никто не ответил, и, перешагнув через Проныру, он, аккуратно обходя кровь, прошёл на кухню. Влада лежала на полу у холодильника и спала мертвецким сном. На столе в пакете лежала перчатка. Вот оно что... Елизар бережно поднял девушку и отнёс её в комнату, на тахту. Укрыв Всевладу пледом, он ласково посмотрел на неё и нежно провёл тонкими пальцами по её лицу. Если она будет продолжать вот так убивать людей — это никуда не годится. Надо как-то устроить, чтоб её вылечили от этого.
Он был в отчаянии. Что теперь делать? Перед ним лежали два человека. Одному, чужому, он уже ничем не мог помочь, разве что с почестями отправить в последний путь. А вот второго он ещё мог спасти, и очень любил. В общем-то, было два варианта. Либо вызвать сейчас милицию и скорую, таким образом сохранив репутацию добропорядочного гражданина и всю жизнь чувствовать себя предателем и придурком, который ради бездушной морали разделался с собственной любовью — ведь даже если Владу сочтут невменяемой, неизвестно, что с ней будет и когда он сможет снова её обнять. Либо избавиться от трупа и отправиться вместе с Владой в бега. Вот только с ней-то как быть? На то, чтобы отделаться от примерно 70-ти килограммов Пронырятины, у него в любом случае уйдёт очень много времени. Влада же точно очнётся одна и наделает глупостей… А если вколоть ей успокоительное, а самому пока с трупом — в лес? И зарыть? Залить цементом в какой-нибудь очень далёкой яме? А может, сегодня в анатомичке дежурит Пылесос, можно к нему пробраться и напоить. И подсунуть расчленёнку. Вряд ли они там каждый день пересчитывают конечности в чанах… Потом Влада проснётся в уютной кроватке, и Елизар сможет легко убедить её, что всё это ей приснилось, и никаких Проныр с перчатками тут не было. Она ведь итак плохо понимает, где сон и где реальность…
Это ведь он, Елизар, виноват. Зачем он отпустил её утром? Надо было увезти её куда-нибудь далеко-далеко. И добыть ей документы на другое имя. И волосы перекрасить, например. И никто бы её никогда не нашёл. Теперь всё равно придётся всё это сделать, так почему же он допустил, чтобы она совершила ещё одно убийство?!
Он понимал, какой кошмар творится в её душе, и ему было больно за неё. Но вместе они справятся с этим. Это надо пережить, и всё забудется со временем. Благодаря этому испытанию она станет только сильнее и добрее. И он ей всеми силами поможет. Но ни в коем случае не позволит никаких глупостей с признанием. Допустить, чтобы его бедная сумасшедшая девочка в придачу ко всему своему кошмару ещё и оказалась в клетке, в окружении непонятно кого и во власти непонятно кого? Чтобы их отняли друг у друга именно сейчас? Ну уж нет. Он уже всё решил. Ни в какую тюрьму он её не отпустит, как бы она туда ни рвалась. Главное, ни в коем случае не давить на неё, действовать только убеждением и лаской. А то финал истории будет уж слишком трагичен, если он, Елизар, станет следующим. Не надо нам Шекспира…
Но что она себе напридумывает, если узнает про второе убийство? Тем более, ей вроде даже нравился этот Проныра... Он вспомнил, в каком состоянии она вернулась с улицы ночью, и содрогнулся.
Нет, это недопустимо. Когда она очнётся, никаких следов трупа здесь быть не должно.
Елизар развернул большую сумку и принялся за дело.
Санкт-Петербург — Оленегорск — Санкт-Петербург
март—декабрь 2010