- Он оскорбил моего сына… - соседка решительно переступила порог квартиры Рабиновичей, крепко держа младшего из них за ухо. Десятилетний Абрашка, морщась от боли, пытался освободить ухо от пальцев пришедшей в ярость мамы его друга. Дверь за их спиной осталась открыта, и эхо ее голоса металось по всем лестницам многоэтажки.
- Я не хочу, чтобы в адрес моего сына произносились всякие отвратительные слова.
Сара Моисеевна косо взглянула на свое чадо, а затем подняла глаза на соседку:
- Ладно, пани Вежбовская, я побеседую с Абрашей, хотя мы не раз уже обсуждали с ним, что можно говорить, а что нет.
- Я думала, что у Кшиштофа замечательный друг, из приличной семьи. Они тихо играли, и тут вдруг сквернословие.
Пальцы соседки уже отпустили ухо мальчика, и тот отступил в сторону где-то на шаг. Дальше не позволяла стена. Квартира была небольшой, что уж говорить о вовсе тесной прихожей. Однако гримаса боли продолжала обезображивать абрашкино лицо.
- Я так просто это не оставлю. Вся школа узнает о том, что ваш сын - хам и невежда.
- Невежа… - поправила ее Сара Моисеевна.
- Да, вы еще будете учить меня говорить? – пани Вежбовская закипела еще сильней, будто в огонь под ней подлили керосина. – Лучше бы занялись изречениями своего отпрыска…
Мама Абрашки уже не знала, куда деться. Она обязательно побеседует с сыном, и это будет потом, но как в данный момент избавиться от потерявшей равновесие соседки для нее продолжало оставаться загадкой. На кухне что-то начинало пригорать, и только она сделала шаг в сторону кухни, как соседка продолжила:
- Вот только не пытайтесь уйти от разговора, он еще не закончен.
Но Сару Моисеевну это не остановило. Она выключила газ под сковородой и вернулась в прихожую. Соседка продолжала изливать эмоции, которые плескались через край. Она всё говорила и говорила, не позволяя вставить даже слово: о том, что и шага абрашкиного больше не будет через порог ее квартиры, и что обсудит со всеми соседями, чтобы уже их дети держались от него на расстоянии выстрела, ведь жена председателя домового комитета ее лучшая подруга. А мама Абрашки молча стояла в осознании необходимости дать соседке выговориться. Сам он переступал с ноги на ногу в стороне от двух женщин, между которыми повисло нестерпимое напряжение. Ухо налилось краской, гримаса боли исчезла с веснушчатого лица, но посему было ясно, что ему не терпится куда-нибудь удалиться, слишком уж далеко все это зашло.
В коридоре раздался скрип раскрывающихся дверей лифта. Спустя десяток секунд, отражая блестящей лысиной свет коридорного плафона, с покупками в руках, в дверях появился абрашкин отец. Сара Моисеевна облегченно выпустила воздух.
- Что за шум? – иронично спросил он.
Соседка обернулась.
- Ваш сын говорит всякие гадости! – продолжила она злобно брызгать слюной, еще шире раскрыв и так большие глаза. – Он оскорбил нашего Кшиштофа.
- Правда? – улыбнулся Арон Соломонович. - И что же Абраша ему сказал?
- Он его обозвал, и знаете, как?
- Как?
- Жидом!