Юрий Павлович
Дорофеев
«Моя жизнь в Инженерных войсках
Красной, Советской и Российской армии»
По воспоминаниям родных, близких и по автобиографическим материалам
Юрия Павловича Дорофеева.
Редактор и составитель
дневниковых записей Ю.П. Дорофеева – Ксения Семёновна Арбузова.
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Вместе предисловия.
Глава I. Предвоенные годы.
Глава II. Начало военной службы (материалы дневника).
Глава III. Дорогами войны (материалы дневника).
Глава IV. Послевоенные годы (материалы дневника).
Глава V. По научной стезе (материалы дневника).
Глава VI. Штрихи к портрету (коллеги и друзья в адрес Ю.П. Дорофеева).
Приложение. Избранные стихи Ю.П. Дорофеева.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Великая Отечественная война (ВОВ), прокатившаяся огненным валом по нашей стране, принесшая столько горя, разрушений, забравшая миллионы жизней, победно закончилась в 1945 году (70 лет назад). А это значит, что все меньше остается свидетелей этой, священной для нас, войны.
Ушел из жизни 09.09.2011 г. и Юрий Павлович Дорофеев – активный участник ВОВ, Ветеран и Почетный Ветеран 4-й Гвардейской танковой армии.
После окончания Московского инженерного училища, он, как сапер-штурмовик, был направлен на 1-й Украинский фронт, в 4-ю Гвардейскую танковую армию, в мотострелковый батальон. В звании младшего лейтенанта он получил должность командира взвода.
Ю.П. Дорофеев закончил Великую Отечественную войну 13 мая 1945 года, когда ему не было и 20-ти лет.
За участие в Великой Отечественной войне он был награжден Орденом Ленина, Орденом Красной Звезды и Орденом Великой Отечественной войны 1-й степени, а также 3 медалями: «За Победу над Германией», «За взятие Берлина» и «За освобождение Праги».
Разбирая архив Юрия Павловича Дорофеева после ухода его из жизни, я обнаружила его автобиографию и дневниковые записи, которые он вел практически всю сознательную жизнь. Записи, относящиеся к военным годам, были им перепечатаны с рукописи только в 50-е годы ХХ века и были озаглавлены: «Личные воспоминания о буднях военных лет» и «Начало военной службы».
В этих материалах было много интересного, неожиданного и поучительного. В них отразилось сугубо личное восприятие происходящих событий и взаимоотношения людей во время пауз между военными операциями.
Думаю, что было бы небесполезным предоставить возможность ознакомиться с этими материалами тем, кто интересуется историей Великой Отечественной войны и, особенно, значением в войне тружеников переднего края-саперов 4-й танковой Армии.
Что касается современной молодежи, в большинстве своем, имеющих слабое и даже искаженное представление о войне, то это, безусловно, полезно и своевременно.
Природа наградила Ю.П. Дорофеева весьма редкими чертами характера: при внешней суровости, он был очень добрым, отзывчивым; при всей принципиальности и строгости – всегда готовым прийти на помощь, тактично и деликатно разъяснить допущенные погрешности. Обладая огромной трудоспособностью и тягой к знаниям, он был способен на веселые выдумки и шутки, тем самым сближая и объединяя людей. Авторитет его был безупречен, как среди подчиненных, так и среди начальства, среди ученых и в войсках. Честный и неподкупный. Всегда без маски.
Отсюда его непосредственные впечатления, как свидетеля и очевидца, стоят внимания! «На войне как на войне». А как?!
Становление его как личности, влияние окружающей среды: семьи, друзей, кино, социальных обстоятельств страны – интересны с педагогической точки зрения для молодежи в современных условиях, ищущих свой путь в жизни.
Ценными являются и его личные наблюдения и впечатления во время службы в ЦНИИ им. В.О. Болятко (после окончания Академии в 1952 году), когда он «пощупал руками» 20 ядерных взрывов. В те годы, он, продолжая делать дневниковые записи, на основании которых он и оформил материал, назвав его «Из огня да в полымя».
А теперь несколько слов о себе. Почему я решила взять на себя ответственность и право перед памятью Юрия Павловича Дорофеева на обнародование его личных дневниковых материалов из архива?
Я, Арбузова Ксения Семеновна (мое домашнее имя – Оксана), вдова Юрия Павловича. Вместе с ним мы прожили 55 лет (поженились в 1956 году). Надо признаться, что жизнь наша была в основном светлая и интересная. Может быть потому, что у нас были одинаковые вкусы, общие стремления и увлеченность в работе, способность не только преданно любить, но и уважать друг друга. Мы оба много работали, но выкраивали время для чтения, посещения театров, музеев и концертов.
Любили друзей, и, кажется взаимно. Достаточно часто собирались за застольем и для обсуждения актуальных тем. Все наши друзья имели стаж дружбы с нами не менее 30 лет. С некоторыми из них дружба начиналась с колясочного возраста, со школы и университета. В каждой паре друзей кто-то писал стихи. Писал стихи и Юрий Павлович.
Были у нас и хобби: мы коллекционировали янтарь в обработке разных школ, значки и гербы городов Советского Союза, старые открытки. Увлекались фотографией, пользуясь разными фотоаппаратами, в том числе и фоторужьем. Слайды сохранились до сих пор, их более 3-х тысяч, скомпонованных по группам и тематикам. Было очень удобно на большом экране показывать и обсуждать кадры одновременно многим гостям.
Естественно, все эти потребности души мы смогли осуществить при условии, что наш дом всегда находился в Москве. В 1964 году мы отделились от семьи моих родителей с братом, купив собственную кооперативную квартиру. (Академия, куда был переведен Юрий Павлович, обещала предоставить квартиру не ранее 2 – 3 лет).
Мы бесконечно благодарны судьбе, что она отвела от нашей семьи скитания с места на место, «по городам и весям». Хотя Юрий Павлович достаточно много времени проводил в местах, весьма отдаленных и опасных (ежегодно до 4-х – 6-ти месяцев с 1952 по 1964 гг.), что суммарно за 12 лет службы испытателем-исследователем смертоносного оружия составило 5 лет.
Я же, работая в Институте океанологии АН СССР, вынуждена была подолгу кочевать по морям. Перевелась я в Институт медико-биологических проблем только в 1965 году, где работать в те времена было захватывающе интересно.
А между тем, у нас подрастала дочь Марина и, (не успели оглянуться) внучка Анна. Им мы старались привить трудолюбие и чувство ответственности, любовь к книгам и искусству, быть добрыми и милосердными. Кажется, нам это удалось.
Последнее, о чем мне хочется сказать, это о том, что в своей жизни Юрий Павлович многого достиг.
Он Доктор военных наук, профессор; Заслуженный деятель науки РФ; Академик Академии военных наук; Академик академии военно-исторических наук.
Он был удостоен 8 орденов («Ленина», «Красной Звезды» – 3 шт., «Отечественной войны 1 степени», «За службу Родине в ВС СССР», «Почета» и «Мужества»), а также 35 медалями, 9 почетными знаками от разных ведомств и 20 нагрудными знаками.
Он Лауреат Форума «Общественное признание». Две Почетные грамоты ему были вручены от Патриарха Всея Руси Алексия II.
Юрий Павлович Дорофеев активно трудился (был в строю) как в Красной, Советской и Российской Армии, так и, став военнослужащим, (по своей специальности), до 85 лет. Он хорошо известен в научной среде и в войсках.
Только на 86 году жизни его сразила смертельная болезнь, которая и унесла его из жизни.
Арбузова К.С.
Москва, 2013 г.
БЛАГОДАРНОСТЬ
Позвольте выразить сердечную благодарность всем, кто на разных стадиях подготовки и публикации рукописи мне помогал и вдохновлял на этот долгий и кропотливый труд.
Благодарю дочь Марину, внучку – Анну и друзей нашей семьи: Б.А. Рунова (земляка и однополчанина), Ю.М. Бирюкова, А.А. Гудина, Т.Е. Елизарову и ученика Юрия Павловича, ставшего близким человеком нашего семейства – Д.В. Беликова.
Также искренне благодарю сотрудницу Совета Ветеранов 4-ой Гвардейской танковой Армии – Т.И. Собещанскую и директора музея – А.Д. Мотылева.
Сердечная признательность С.В. Пушечникову, принявшего горячее участие в разрешении наших проблем.
Особая благодарность И.С. Воробьёву – начальнику «Центрального научно-исследовательского испытательного института Инженерных войск» Минобороны России, взявшего на себя решение всех вопросов публикации данных материалов.
Арбузова К.С.
Москва, 2015 г.
ГЛАВА I. ПРЕДВОЕННЫЕ ГОДЫ
В городе Ногинске Московской области, в семье Дорофеевых (Павла Васильевича и Зинаиды Андреевны) 5 августа 1925 года родился мальчик. Дали ему имя – Юрий. Он не был первенцем, старшему брату Володе, уже было 2 года.
Семья Дорофеевых была несколько необычной, хотя бы потому, что супруги имели разнополярные характеры. Несмотря на это, в доме царила атмосфера полного обожания, дружбы и согласия.
Любовь к литературе и истории сближала всех членов семьи, усаживала за длинный, старинный стол (по вечерам и в свободные часы) и позволяла каждому высказывать и защищать свое мнение.
Павлу Васильевичу не удалось получить высшего образования. Но свои увлечения он реализовал в работе с книгами. Он много переписывался с писателями и редакторами разных издательств, а с Б. Пильняком и В. Перегудовым дружил и принимал их в своем доме.
Павел Васильевич стал уважаемым краеведом, постоянным корреспондентом местной Ногинский газеты, а также активным участником в работе местного музея.
Прекрасно зная и любя природу родного края, он в свои походы по окрестностям брал сыновей. В своих воспоминаниях Юрий Павлович цитировал отца: «Слушайте тишину!». Он учил знать птиц и травы, радоваться гармонии дикой природы и бережному к ней отношению. И, он неоднократно советовал сыновьям жить с чистой совестью!
Что касается матери Юрия Павловича, Зинаиды Андреевны, то ее влияние на воспитание сыновей было не менее весомым. Выйдя замуж за Павла Васильевича Дорофеева, она, успевшая окончить Высшие женские экономические курсы, очень много работала (всегда на ответственных должностях). Домой возвращалась поздно вечером. И, тем не менее, она сумела организовать семейный быт так, что ее домочадцы помогали ей во всем, уважая ее труд и усталость после напряженного трудового дня.
С раннего детства (помощница бабушка умерла, когда Юре было 6 лет), на мальчиков легла обязанность поддерживать в доме порядок, заготавливать сосновые шишки для самовара. Чуть позже – разогревать пищу, колоть дрова, обрабатывать землю под картошку, а затем и готовить еду (поначалу с помощью мамы). Приходилось дома что-то чинить и мастерить. Уроки делались сосредоточенно и быстро. Плохих оценок не допускалось. На чтение и на игры с ребятами времени хватало. Это подтверждало правило: «Чем больше загружен человек, тем больше он успевает».
А вечером и выходные дни семья собиралась за большим старинным столом, где обсуждались новости дня, прочитанные книги и читались стихи. Надо отметить, что при детях на политические события был наложен запрет. Было тепло и уютно, интересно, а часто и весело. Мнение детей всегда воспринималось очень серьезно, а если критиковалось, то без унизительных реплик. Отсюда у детей формировалось умение выслушивать других людей.
До конца жизни Юрий Павлович оставался очень внимательным, чутким человеком и всегда старался всем помогать и на работе, и дома.
Также ощутимое влияние на становление личности Ю.П. Дорофеева в предвоенные годы имело кино. После просмотра фильмов про индейцев, Тарзана и Чапаева, он, как и ребята с улицы, старались быть или ощущали себя бесстрашными, ловкими, победителями. Мастерили луки и стрелы, лазали по деревьям, делали деревянные сабли и даже примитивное огнестрельное оружие. Играли «улица на улицу». Увлекались игрой в «Казаки-разбойники», футболом, лаптой, штандером, городками.
В 30-е годы по всей стране была организована массовая кампания по спортивному и патриотическому воспитанию молодежи. Повсеместно проходили соревнования за четыре оборонных значка: «Будь готов к труду и обороне» (ГТО), «Будь готов к противохимической обороне» (ПВХО), «Будь готов к санитарной обороне» (ГСО) и «Ворошиловский стрелок». Вся молодежь в обязательном порядке должна была участвовать в этих соревнованиях. Мальчики и девочки, получившие эти значки, пользовались почетом. О них писали в школьных и местных газетах, а также в «Пионерской правде» и «Комсомольской правде»
Юра был удостоен всех этих четырех значков, что укрепило волю и отразилось на протяжении всей его жизни. Зимой 1940г он окончил школу снайперов при ОСОАВИОХИМЕ.
Перед войной было создано много аэроклубов, где молодежь осваивала азы вождения самолетов и парашютного спорта. В 1940 году Юра попытался записаться в Ногинский аэроклуб, но его не приняли по возрасту. Тогда он решил доказать себе, что он может и не боится прыгать с высоты. И, воспользовавшись большим семейным зонтом, спрыгнул с крыши дома. Несмотря на жесткие приземление и сломанный зонтик, он был удовлетворен своим поступком. В мае 1941 года он с ребятами приехал в Москву и прыгнул с парашютной вышки в Парке культуры и отдыха.
Лидер по натуре, Юрий в детстве старался везде быть первым. Как-то, играя в «Казаки-разбойники», он, с крыши их двухэтажного дома, стараясь быстрее всех оказаться во дворе, прыгнул на дерево, растущее рядом с домом, зацепившись за толстый сук. Но сук оказался гнилым и сломался. Почти с верхушки дерева он летел вниз, поочередно цепляясь за нижние ветки. Долетев вместе с суком до земли, превозмогая боль, он успел добежать до места «отбоя» первым. И, как еще один пример самовоспитания воли, не оставшийся без последствий, был случай соревнования 9-10-летних подростков в количестве выкуренных папирос. Папиросы, махорка и «козьи ножки» из сухих кленовых листьев делились поровну. Кто-то не выдерживал и выпадал из соревнования (кружилась голова или закашливался), а Юра Дорофеев терпел, продолжая курить – и победил! Однако и ему, последнему, стало плохо. Три дня промывали и прочищали его врачи. Как результат – он никогда в жизни больше НЕ КУРИЛ! Даже на фронте (чему рады были солдаты, которым он отдавал свою долю табака) и в других ситуациях, где он подвергался смертельной опасности. Например, когда он работал исследователем-испытателем при взрывах ядерной и водородной бомбы, а также при ликвидации аварии-катастрофы на Чернобыльской АЭС.
Подобных «проделок» было множество. Впоследствии Юрий Павлович говорил, что каждый поступок он оценивал и таким образом совершенствовался.
Наступил 1941 год, Юра перешел в 8-й класс. Лето сулило веселые каникулы. Но судьбе было угодно разрушить все мечты и надежды миллионов наших соотечественников: НАЧАЛАСЬ ВОЙНА!
Первый день войны неизгладимо врезался в память Юрия Павловича, о чем он вспоминал на страницах сборника «Ветераны вспоминают», изданном в 2001 году Военно-инженерной Академией им. В.В. Куйбышева. Посвящен сборник 300-летию инженерных войск России и 60-летию начала Великой Отечественной войны.
Вот, что он пишет: «Июнь 1941 в Подмосковье был пасмурным. 21 июня наконец появилось солнце и воздух стал прогреваться. Утром 22 июня, родители решили просушить зимнюю одежду… Вдруг, сильнее, чем обычно (может быть, так показалось) репродуктор, что висел на углу улицы III Интернационала, заговорил, привлекая внимание горожан. Мы не сразу поняли, что он произносил. Отец быстро включил нашу внутреннюю радиоточку. Черная тарелка ожила… Из рук мамы выпало пальто. Папа побледнел и сказал: «Как там Вова?!». Мой старший брат уже 2 месяца был курсантом Московского артиллерийского училища. День был солнечный, яркий... И в раз потемневшие, суровые лица взрослых. Ошеломляющая тишина…ни плача, ни криков, ни громких звуков…
Уже на следующий день наша Рогожская улица опустела. Практически из каждого дома ушли мужчины в армию.»
Ушли на фронт мужчины из городов и сел. У большинства станков и на пашнях их заменяли женщины и дети. И в Ногинске так же, как и по всей стране, учеников старших классов школ направляли в деревни на уборку урожая. Естественно, Юра Дорофеев с другом Женей Ивановым проявили настойчивость и упорство в овладении навыками некоторых сельскохозяйственных работ. Это даже удивило и поразило бывалых колхозников. Они с благодарностью отметили их успехи перед Ногинским руководством. В местной газете была напечатана небольшая заметка, в которой были перечислены добрые и быстрые дела друзей: вдвоем скосили 0,5 гектара и убрали 2 тонны клевера; вырыли силосную яму емкостью 20 кубических метров, пропололи гектар овощных культур, а сейчас косят траву на лесных участках, откуда ее возят на усадьбу колхоза, управляя лошадьми верхом, без седла.
А позже им пришлось рыть противотанковые рвы. Поскольку занятия в школе были нерегулярными, Юра с Женей поступили в Ногинскую автошколу, которую они закончили, получив права и специальность автослесаря и водителя 3-го класса. И на фронте, и, впоследствии, в мирное время такая профессия очень пригодилась.
Время было тяжелое, тревожное. С фронтов приходили печальные новости. Враг подвигался вглубь нашей страны. Он был уже на подступах к Москве и Ленинграду. На восток уходили поезда с ценным оборудованием заводов, произведениями искусства. Уезжали театры, институты, беженцы... Бомбежки, дирижабли в небе, щемящий звук «Воздушной тревоги»...
Страна напряглась и Москву отстояли! Разгром фашистов под Москвой круто изменил ход войны. Все бодрее звучал голос Ю.Б. Левитана на радио, сообщая о новых освобожденных городах.
С этого времени (декабрь 1942 г) начинаются подробные записи-дневники Ю.П. Дорофеева о событиях своей жизни как при вступлении в ряды Красной Армии, о фронтовых годах и до конца жизни.
ГЛАВА II. НАЧАЛО ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ
В самом начале войны мы, мальчики 15-летнего возраста, сочли своим долгом явиться в военкомат и просить отправить нас на фронт. Нам отказали, предложив продолжить учебу в школе и ждать, когда придет «ваше» время.
Но вот настал декабрь 1942 г. Мы уже 10-классники! И вдруг, совершенно неожиданно для нас, часть наших девочек добровольно ушли в армию и стали связистками (в том числе Соколовы Ира и Нелли – отличницы). Такого удара по честолюбию мы, ребята, вынести не смогли. Мы отправились в военкомат и подали заявления на фронт. Военком внимательно выслушал нас и сказал, что после Сталинградской битвы в нас потребность еще не наступила. Армии нужны квалифицированные кадры. Учитесь дальше, но ваше желание будет учтено.
Ранней весной 1943 года мы получили повестки явиться в военкомат. Нам предложили выбор из 2-х училищ: Иркутское авиатехническое и Московское инженерное. Обсудив между собой эти варианты, мы решили, что ИНЖЕНЕРНОЕ-это звучит! Поэтому дали свое согласие на поступление в него. В школе нам пошли навстречу и приняли экзамены за 10-й класс экстерном. Мы получили аттестаты об окончании средней школы. В следующей повестке из военкомата было приказано явиться к 9 часам утра 26 марта с вещами. Сборы были недолгими. В сопровождении представителя военкомата мы погрузились в поезд – прибыли на Курский вокзал. Оттуда перешли на Ярославский (через площадь 3-х вокзалов). В зале ожидания переночевали и с первым поездом отправились до Болшево. В солнечный, без единого облачка, день мы вступили на территорию Московского военно-инженерного училища.
Мы – это автор этих строк – Ю. Дорофеев, затем Б. Рунов, Е. Акулов, И. Галушкин, В. Князев и Б. Клементьев. Училище нас встретило по-деловому. Баня, получение обмундирования (много видавшего на своем веку), размещение в карантине, 10 дней врачебного осмотра и прививок. Наконец нас определили в роту, в которой нам предстояло превратиться из школят в профессионалов военного дела.
Так мы стали курсантами первой роты (командир Зайцев) первого батальона (командир Успенский). Я, Б. Рунов и В. Князев были определены в третий взвод (командир Лосинов), а остальные – в четвертый (командир Узаркес). Состав роты был интересен тем, что первый и второй взводы состояли из выпускников (по очень сокращенной программе) Борисоглебского военно-инженерного училища, которых вновь направили на учебу, временно лишив их звания младших лейтенантов (в училище они прибыли в офицерских погонах) и, сделав их вновь курсантами. Многие из них, неся дежурство по роте, при докладе вместо «курсант» сбивались на «младших лейтенантов».
Из бесед с командиром роты и командирами взводов, мы уяснили, какие требования к нам предъявляются, чему мы будем учиться и как. Было подчеркнуто, что главное в училище – все освоить своими руками, а теоретический курс играет вспомогательную роль (как дальше мы себе уяснили – занятия в классе занимали 10 – 15% учебного времени, остальные на спецплощадках и в поле).
Наше обучение в училище началось, когда его начальником был генерал-майор инженерных войск Ермолаев, а его заместителем – подполковник Манн. Если первый отличался демократией и во всем являлся истинным воспитателем офицеров, то второй, в какой-то степени, отличался солдафонством, следил за «порядком» и был для всех своеобразным «пугалом». Было так, что, не дай бог, пройти мимо учебного корпуса нестроевым шагом. Бдительный заместитель начальника училища внезапно появлялся перед провинившимися (откуда – трудно было предугадать) и делал хороший разнос. Передвигаться по территории училища надо было только строем. Если идешь вдвоем и рядом, то это нарушение воинского порядка. Нам внушали: «Двое – это команда. Старший идет впереди, второй за ним. При встрече со старшим по званию, первый подает команду. Оба переходят на строевой шаг и отдают честь старшему по званию»! В целом же, все это послужило становлению нас хорошими командирами. Уже на второй месяц обучения мы твердо знали уставы: строевой, внутренней и караульной службы, дисциплинарный.
Казарма, в которой мы жили, представляла собой большое помещение. С одной стороны, у входа с лестничной площадки размещался туалет (уборная и умывальник), с другой – стена, отделяющая помещение от второй роты (коридор тянулся вдоль обеих рот до другой лестничной клетки). Рядом с туалетом размещалась каптерка – царство старшины роты, недалеко от нее – оружейная комната (учебные винтовки, противогазы и т.п.) и место дежурного по роте. На границе с соседней ротой было место дневального по роте (приходилось быть внимательными к действиям соседей, были случаи, когда они «заимствовали» что-нибудь у наших курсантов). Вдоль коридора стояли пирамиды для шинелей, которые надлежало аккуратно повесить и прижать специальной рейкой. За пирамидами находилось спальное помещение», в котором стояли опрятно заправленные двухъярусные койки, а рядом с ними тумбочки, для самых необходимых принадлежностей курсантов (все остальное, включая парадную форму, хранилось в каптерке). В дальнем углу спального помещения было отведено место для «Ленинского уголка», где находились агитационные материалы, вывешивались «Боевые листки», имелись уставы, газеты и журналы. Вот в таких условиях предстояло получить образование войскового инженера (сапера).
Учебный день включал 12 часов занятий: шесть до обеда и шесть после него. Подъем в шесть часов утра, отбой – в 22 часа. Коротко – день (каждый день) был таким: подъем, зарядка, туалет, завтрак, занятия, обед, занятия, ужин, личное время, туалет, отбой. Все в темпе, под неусыпным оком старшины и командиров взводов. Проведя в этой круговерти день, получив еду, в виде курсантского пайка – очень скудного, (чувствовал себя голодным псом, а надо учесть возраст, требующий большее количество пищи. Когда вечером добирался до койки, то мгновенно засыпал – проваливался в черноту. Раздававшуюся утром команду дежурного: «Подъем!!» встречал, как издевательство. Но служба... выполнял ее и очередной день захватывал тебя целиком.
Учеба. Надо было овладеть подрывным делом и минированием, снятием (обезвреживанием) фугасов (сюрпризов) и разминированием (не только своих мин, но немецких и итальянских – такие были, как учебные пособия, действиями с ТОО (техникой особой секретности, а проще – управляемым минированием, взрывами фугасов, устанавливаемых скрыто, на расстоянии), возведением и восстановлением полевых, долговременных и подземных фортификационных сооружений, строительством мостов и наведением переправ, прокладкой дорог, устройством проволочных заграждений и их преодолением, устройством и преодолением электролизуемых заграждений, оборудованием пунктов водоснабжения (на поверхностных источниках), устройством бонных заграждений на водных преградах, способами маскировки отдельных объектов, особенно фортификационных сооружений, которые сами и возводили, искусством стрельбы из винтовки и пистолета и, что особенно важно для сапера – солдата переднего края, искусством рукопашного боя. Чтобы все это выполнить, нужно было быть физически здоровым. Зарядку проводил, как правило, командир взвода, который показывал сначала, как и что делать, а затем следил, чтобы все выполнялось правильно. На него же возлагалась обязанность проводить с нами занятия и по гимнастике. Почему-то особое внимание уделялось умению прыгать через «козла» и «коня». Доходило до того, что курсант, не выполнивший прыжка, завоевывал себе право идти в столовую только после успешного прыжка через «коня» или десятка менее успешных прыжков. Издевательство? Думаю, что нет. Времени ждать у нас не было. К фронту мы должны были быть подготовлены отлично. Я считаю, что наши непосредственные командиры добились выполнения требований нашей подготовки. Физическая сноровка (именно сноровка во всем) обеспечивала выживаемость на фронте. Я благодарю лейтенанта В. Лосикова, обеспечившему получение мною необходимой сноровки.
Несколько памятных моментов из периода обучения. Подрывное поле. За пределами училища, ближе к Подлипкам. Взвод в шеренгу, 25 человек, каждому предназначен пень. Его необходимо подорвать (выкорчевать взрывом). Подрыв выполняется поэлементно, каждый элемент выполняется под наблюдением подполковника Иванова (лет ему вероятно 35–40, седовлас, но подтянут, быстр в действиях). Изготовление зажигательной трубки. Капсюль-детонатор, бикфордов шнур, зажим. Обрезана, зажата как требуется. Осмотр со стороны преподавателя, допуск к дальнейшим действиям. Установка заряда – две двухсотграммовых шашки. Предварительно расчет – каким должен быть заряд. Проверка правильности установки заряда, освобождение отверстия для детонатора от бумаги (обертки шашки). Приказ: «Установить зажигательные трубки». Вновь проверка (чтобы не выпали). Всё готово, все готовы. В руках саперные спички. Команда: «Зажигай!». Зажигательные трубки зажигали уже не раз, проверяли скорость горения бикфордова шнура (один сантиметр в секунду), наблюдали выброс струи огня. Теперь же надо взорвать заряд. Все напряжены. Двадцать четыре трубки зажжены, одна нет. У курсанта трясутся руки, он бросается в сторону от заряда. Длина бикфордова шнура 50 см., все стоят и ждут. Преподаватель командует: «Курсант, назад!» «Зажигай!» Повторная попытка. Третья. Четвертая... зажег. Подполковник Иванов командует: «Кругом! Шагом марш». И сам идет рядом в строю. Прошло уже секунд 30 – 40. Наконец, приказ: «Бегом!», через пару секунд – «Ложись!» Падаем на землю, от пней отбежали недалеко. Взрывы идут один за другим. Комья земли и щепки от пней падают рядом. Вскрик. Это кусок пня падает на спину нерасторопного (испугавшегося) курсанта. Все довольны. Трусость наказана. Команда: «Встать!» поднимаемся, отряхиваемся, занимаем место в строю. Подходим к воронкам, убеждаемся в результатах взрывов. Преподаватель требует сделать выводы: правилен ли расчет (пни разные), чего требовалось достичь, каков результат, что нужно делать в будущем и, ни одного упрека в сторону испугавшегося курсанта. Воспитание командира!
Фортификационный городок – возведение подземного убежища. Взвод разделен на смены. Одни ведут проходку, другие удаляют с помощью бадьи и ворота грунт (песок), третьи готовят и подают обделку (крепь). Всем руководит преподаватель майор Ананич, все быстро решается, процесс отлажен. Вдруг заминка. Не успели укрепить торец штольни, лоб забоя упущен, хлынул, песок. Так как на этом месте возведение сооружений ведется постоянно (после отработки задачи идет разборка сооружения и засыпка котлована грунтом), песок настолько разрыхлен и, даже, подсушен, что легко начинает плыть и его трудно удержать. Так и на этот раз. Группа, работающая в забое, по команде преподавателя стремится покинуть котлован, их поднимают на поверхность с помощью той же бадьи. Трое успевают, их уже подняли. Четвертый в готовности, но песок наступает и ноги уже засыпаны. Опускается бадья, он хватается за нее, его тянут наверх, но в песке остаются сапоги. После занятий старшина роты с руганью выдает ему другие сапоги.
Площадка, где отрабатываются вопросы возведения свайных опор (одиночных, кустов свай и т.п.). Производим заготовку свай с необходимой заточкой. С помощью «самолета» устанавливаем их, а затем «бойщики» сначала вдвоем, потом вчетвером, «бабой» загоняют сваи до расчетной отметки (до «отказа»). Чтобы «самолет» удерживался в верхней части сваи, в ней просверливается отверстие, в которое загоняется круглый деревянный стержень так, чтобы с обеих сторон торчало его по 25 см. На эти концы и опирается «самолет». Но бывают случаи, когда один из концов обламывается. Так и на этот раз. Двое наверху только начали забивку. Преподаватель подполковник Васильев корректирует действия курсантов снизу, стоя у сваи. Обламывается стержень, «самолет» накренившись пошел вниз, курсанты прыгают, а «баба» летит на преподавателя и бьет его вскользь по голове и плечу. Занятия сорваны, преподавателя сопровождаем в санчасть. На утро занятия возобновляются, у преподавателя забинтована голова, но он бодр; ведет занятия. Горький опыт учтен. При забивке свай отверстие в ней прожигали раскаленным металлическим прутом, а потом всегда загоняли лом. Сбоев в работе никогда не было.
Дорожный городок – ведем разметку полотна дороги. Отрываем корыто, насыпаем слой (до 10 см. песка) подготовки, укладываем через два метра лежни (поперек дороги), а по ним жерди, формируя две колеи, заданной ширины и на заданном удалении друг от друга. Они с помощью скруток закрепляются к лежням. По обе стороны колесоотбои. Занятия вел майор Петров. Если какая-либо заминка – он уже рядом и указывает как выполнить тот или иной прием, когда надо отрывать кюветы, а когда можно обойтись и без них. Типовые профили дороги мной были вычерчены в блокноте и оказали практическую помощь на фронте, как при прокладке путей, так и при подготовке солдат.
В июне 1943 г. наш батальон курсантов был брошен на подготовку тылового рубежа на Минском шоссе (80 км от Москвы) для резервных частей Западного фронта. Дневная норма состояла 10 пог. м. траншеи полного профиля (150 см. глубина, 100 см. по верху и 60 см. по низу). Затем заготовка в лесу жердей и устройство одежды крутостей (при норме – 50 пог.м. за рабочий день – 10 часов). Наконец, каждому взводу была поставлена задача: на пересечении просек в лесу возвести двух – трех амбразурные блокгаузы для станковых пулеметов. Два месяца фортификационных работ были такой незабываемой практикой, что все последующие задачи по оборудованию позиций и районов развертывания пунктов управления на фронте казались «семечками». Работами на практике руководил подполковник Сергеев, а в роли прораба у нас во взводе выполнял командир взвода лейтенант Носиков.
В конце июля батальон вернулся в училище, и, сразу же, было предписано выйти в лагерь училища на Пироговское водохранилище. От Болшево до Пирогово 10 км с полной выкладкой, винтовки «на плечо» походным строем с малым и большим привалом. Все по науке. Выход после завтрака, в лагере – к обеду. Жарко, пыль. Настойчиво движемся к цели. Первые сбитые ноги. Хочется пить. Но все вновь по науке.Час движения – малый привал. Старшина роты опытный вояка – фронтовик, вместо воды предлагает крупные кристаллы соли. Надо проверить. Кристалл под язык. К концу привала (минут через 20) жажда исчезла, пить не хочется. Еще час движения – большой привал. (Обычно это делается через два часа марша, но, в практике обучения, – делалось через час). Большой привал 40 минут. Можно лечь, ноги повыше. Если необходимо, можно перемотать портянки. После этого остаток пути совсем пустяк. С песней входим в лагерь. Винтовки в пирамиды под брезент. Сами в землянки. Каждая рассчитана на 12 – 15 человек.
На взвод две землянки. Размещается. Сигнал на обед. Кухня в землянке, столовая под навесом. После обеда отдых и подготовка к занятиям на следующий день.
Лагерь на берегу Пироговского водохранилища – залив, на другом берегу – лес, а через раствор залива видна Пироговская плотина, возвышающаяся на 30 метров над поселком Пирогово, где авиамоторный завод. Можно представить, что произойдет, если плотину разрушить. У нас же основная цель – переправы. Изучаем материальную часть и наводим мосты. Первое – «ТЗИ» (трудно – затопляемое имущество), собираем паромчики, а из них наводим пешеходный мост – штурмовой. Это определяет его назначение. По нему движение только бегом. «Бог переправ» полковник Езерский предупреждает, бег не в ногу, тогда мост устойчив. Как только сбиваемся и бежим в ногу мост начинает раскачиваться, недолго сорваться в воду. Затем следуют надувные лодки «А-3». Снова – паромы, затем – мост. Много времени уходит на накачку лодок воздухом, хоть меха и большие. На соревнованиях по работе с «ТЗИ» и «А-3» наша рота занимает первое место. Переходим к парку «НЛП» (Новый легкий парк), сделанному из фанеры. Лодки складные. Наводка из них моста намного быстрее, чем из надувных лодок. Сложнее поднести их к воде, особенно – 70 килограммовый якорь, лапы которого на плечах, а пестик – вдоль спины, все время хлопает и подгоняет. Полковник Езерский лишь подбадривает: «Понтонным шагом! Понтонным шагом!», а это значит – бегом. Из парка «Н2П» в училище было четыре полупонтона, поэтому учились их соединять и собирать паром. На всем этом имуществе с веслами переправлялись через залив и обратно. Устраивали гонки. Месяц пролетел незаметно. Конец августа и половина сентября были заняты выполнением особой задачи. В Пироговское водохранилище немецкий торпедоносец сбросил торпеду, которая в плотину не попала, но взорвалась у дамбы, сделав приличную воронку. Угроза разрушения плотины нависла. Надо было прикрыть ее двумя рядами стальных сетей. На берегах по обе стороны плотины нами были забиты кусты свай, между ними на стальных тросах были повешены обрубленные по профилю дна водохранилища стальные сети. Сети вывозились на паромах из «НЛП», крепились к временным поплавкам (бревнам) и затем спускались в воду. Во время одного из таких заездов на водохранилище перед плотиной разыгрался настоящий шторм, волна достигала 1,5 м. Наша команда во главе с лейтенантом Ганжа находилась на пароме. Сдерживали его веслами. С волнением бороться было трудно и нас на пароме перебросило через заграждения и погнало к плотине. Хорошо, что у нас был швартовый конец, длиной около 8 м. Им и сумели зацепиться за трос заграждения и подтянули паром. Но перебраться через заграждения оказалось трудным делом. Воспользовавшись моментом, когда набежала волна, Б.Рунов и я прыгнули через борт с двух концов парома и, держась за борт руками, ногами загнули трос под паром, затем также поджали и второй трос. Паром оказался на свободной воде, отцепили швартовый конец и налегли на весла.
Сначала продвигались вдоль бонного заграждения, затем – вдоль берега и достигли лагеря. Насквозь мокрые, но довольные вытянули понтоны на берег и отправились сушиться. Приобретенный опыт пригодился мне на фронте, когда пришлось спасать наплавной мост на р. Нейсе.
Занятия по тактике с нашим взводом вблизи Болшево проводил полковник Гагин. Он всегда указывал, что сапер должен знать тактику не хуже общевойскового командира, должен уметь руководить боем, а не только обеспечивать выполнение задач пехотой. Взвод всегда выдвигался тремя колоннами (по отделениям) на расстоянии 150...200 м. друг от друга. Преподаватель руководил действиями отделений флажками, то останавливая их, то направляя на какой-либо ориентир. Надо отдать ему должное, мы понимали команды и умело их выполняли. Он нас учил действовать рассыпным строем, занимать оборону, окапываться пехотными лопатками, переходить в наступление. Занятия всегда проходили насыщенно и приносили большую пользу.
Заканчивался сентябрь 1943 года и наши шесть месяцев обучения в училище. Все были в напряжении: скоро выпуск, присвоение офицерских званий и отправка в действующую армию. Но ... вдруг. Однажды после обеда нашей роте было приказано прибыть в клуб училища. Мы радостно туда поспешили. Расселись, успокоились. Прозвучала команда, вошел начальник училища. Беседа была не очень продолжительной. Генерал Ермолаев объявил приказ о выпуске курсантов первого и второго взвода. После этого они покинули зал, а наши два взвода остались, ожидая своей участи. Сказав нам, что на фронте наша армия имеет успех, что оборона в больших масштабах в последний раз была на Курской дуге. Сейчас же войска перешли в наступление везде и саперы в чистом виде пока не нужны. Нужны же штурмовики. Поэтому наши два взвода будут готовиться по новой программе еще шесть месяцев и нас выпустят командирами штурмовых взводов для замещения должностей во вновь создаваемых инженерных штурмовых бригадах.
Для прохождения дальнейшей учебы нас перевели во второй батальон (командир гвардии майор Гринев) в седьмую роту (командир старший лейтенант Семилуцкий), командирами взводов стали новые офицеры (фамилий, к сожалению, не помню).
Начался новый этап. Но вернусь несколько назад, чтобы вспомнить, что приходилось выполнять кроме учебы.
Достаточно много времени уходило на несение караульной службы. Дней через десять после принятия присяги (начало апреля 1943 г.) мне пришлось быть впервые часовым у парка инженерной техники, который располагался в западной части территории училища. Что и как делать знал назубок, это теоретически. Практически это выглядело так. Пасмурный вечер, под ногами слякоть, сапоги быстро намокли, с пруда, (еще покрытого льдом), что невдалеке, тянет прохладный ветерок, быстро, опускается туман, шинель, через которую можно смотреть (изношена до предела, другую получил лишь при отъезде на фортификационную практику), не греет. Приходится быть в непрерывном движении, но участок мал, метров двадцать в одну сторону, метров двадцать – в другую. Пританцовывая перемещаюсь туда – сюда. Из-за тумана объект охраны мне не виден, знаю лишь что подойти к посту могут со стороны, проходящей рядом дороги. Это несколько облегчает охрану парка машин. На посту стоим по три часа, затем три часа бодрствования в караульном помещении и, после этого, три часа отдыха. Моя первая смена подходит к концу, слышны шаги, но не видно кто идет. Вроде один человек, прислушиваюсь – вроде двое. Иду навстречу и кричу: «Стой. Кто идет?» Ответа нет. Повторяю, снова, снова. Тишина. Командую: «Стой. Стрелять буду!» В ответ – «Проверяющий». Показывается силуэт» за ним – второй. «Стой. Кто сопровождает?» Ответ: «Разводящий». «Разводящий ко мне, проверяющий на месте». Замешательство. Второй силуэт приближается. Вижу, что действительно наш разводящий. Спрашиваю кто с ним. Он уже командует, чтобы проверяющий подошел. Подходит старший лейтенант (не из нашей роты) и начинает выговаривать, что я не так веду себя, как положено часовому. Я, не обращая на это внимания, прошу у разводящего разрешение на продолжение несения службы. Я отвечаю, что службу несу правильно, а разбор действий готов выслушать в караульном помещении после смены. Проверяющий и разводящий уходят, но смена моя происходит лишь через час Дальше все шло нормально. Разбор же состоялся на следующий день у командира роты Зайцева. Выяснив, что произошло (разводящий был здесь же) командир роты одобрил действия и упомянул, что проверяющий подал рапорт, в котором упор сделал на мою грубость и оскорбление офицера. Это меня возмутило еще больше. Командир роты сказал, чтобы я не кипятился, он все уладит. Результат происшествия был неожиданным. По предложению командира роты меня избрали в состав бюро комсомола роты.
За год обучения в училище пришлось нести караульную службу у Знамени училища, у Южных и Северных ворот, на учебных площадках и у склада сена, у склада имущества и дровяного склада (охранялись дрова и пиломатериалы). На каждом посту были свои особенности, хорошие и плохие стороны. Недаром в будке постового у Южных ворот было написано каким-то стихоплетом:
«Не люблю я эту будку,
не дадут поспать минутку.
Но люблю я пост у сена,
Спи, пока разбудит смена».
Знание всех постов сослужило мне добрую службу, когда стал ходить в караул разводящим, а затем и начальником караула.
Большое внимание в училище уделялось физической закалке. Кроме физзарядки выполнялись упражнения на гимнастических, снарядах, которые стояли вдоль здания казармы. Раз в неделю обязательно был километровый кросс и преодоление полосы препятствий (;100 м). Все это медленно, но верно закаляло курсантов. Занятия по учебным дисциплинам становились более продуктивными, так как усталость уже не мучила, как в первые дни пребывания в училище.
Не малое значение имело несение службы в нарядах по роте и по училищу. В последнем случае это было дежурство по кухне и столовой, а также на кухне подсобного хозяйства, где готовили еду для свиней. Запомнилось это по причине постоянного недоедания (малый паек) и возможности что-либо перехватить из пищи (тарелку супа, котелок картошки и т.п.).
Вернемся к сентябрю 1943 г. Нас определили в седьмую роту, два взвода которой полностью состояли из фронтовиков. Считалось, что они имеют значительный опыт. За предыдущие шесть месяцев мы его приобрели так же. Поэтому, чтобы стать штурмовиками, шесть месяцев достаточно и тем, и другим.
Обучение в этой роте началось с уборки картошки (в колхозе недалеко от Болшево), а затем заготовки дров (в лесу на берегу Клязьменского водохранилища). Словом, к обучению по программе штурмовиков приступили только после ноябрьских праздников.
Пока же о картошке. Копаем ее день, другой. Сушим, засыпаем в мешки. Тыловики грузят и отвозят в училище, засыпают на хранение. Вдруг получено разрешение испечь картошку и поесть. С удовольствием, без задержки и сдерживания, так как полуголодное существование воодушевляет нас, выбираем ровные, даже красивые, картофелины и зарываем в золу костров. Через некоторое время с удовольствием съедаем их. Сыты. Но перестарались и испекли картофеля с избытком. Решаем убрать испеченный картофель в укромное место в кустах, а потом его съесть. Сделали. Ночь не очень холодная. Утром пробуем свои запасы, а картофель испортился – прокис, есть его нельзя. Разочарование невозможно описать.
Теперь же об учебе. Чтобы мы стали профессионалами – штурмовиками, нас экипировали соответствующим образом. Каждый получил панцирь с наплечником и фартуком – защищены грудь, живот и ноги до колен. Наплечник, когда ползешь, прикрывает сердце. На голове каска. Словом, почти средневековый рыцарь. Панцирь можно скрыть под шинелью или телогрейкой. К этой защите мы получили автоматы с запасным диском в чехле на ремень, две гранаты в чехле (Ф-1), нож в ножнах, пехотную лопатку. Обязательно надевали противогаз и вещмешок с пригрузкой (;12 кг) Общая масса всего, что пришлось носить, было около 40 кг. Тяжело, но приятно. Нужно. В программу обучения входили тактика в большем объеме, чем была при изучении саперного искусства, штурмовые действия в специальном городке, штурмовая полоса, увеличенная до 200 м (три вида проволочных заборов, лабиринт, бум низкий, бум через ров с водой, деревянный забор высотой в 2 и 2,5 м, вышка 2 и 3 м, макет дома и окоп), которую нужно было преодолевать после километрового или трехкилометрового броска, подготовка и подрыв зарядов на различных объектах, которые штурмовали, и т.п. Зимой, в той же экипировке, действовали на лыжах. К апрелю 1944 года мы уже знали почем фунт лиха и многое умели.
В ноябре 1943 года мне присвоили звание сержанта, назначили командиром отделения, забот прибавилось. Другими отделениями командовали бывшие фронтовики. Это мне льстило.
Штурмовик должен хорошо стрелять из всех видов оружия. Поэтому учили стрелять не только из винтовки или карабина (в те времена основное оружие сапера), но и из автомата, ручного и станкового («Максим») пулеметов, из гранатомета и противотанкового ружья (Дегтярева, Симонова, первый однозарядный, второй – пятизарядный, патрон-снаряд в миниатюре), а также прицельно метать гранаты (по амбразурам огневых сооружений, по окнам макетов домов) – ручные противопехотные (легкие – РГ, «лимонки», тяжелые оборонительные – Ф-1) и противотанковые (для этой же цели – связки ручных гранат). Кроме того, использовать для прикрытия позиций огнеметные средства: саперные, пушки СП-1 и СП-2, представляющие собой фанерный цилиндрический бочонок (высотой – 50 см, в диаметре – 30 см), в котором находился вышибной заряд и 7 (СП-1) бутылок с зажигательной жидкостью «КС» или стеклянный баллон, заполненный водой, в которой были плотно уложены кусочки (1 см3) фосфора. Приводились они в действие с помощью взрывателя – МУВ вручную (от МУВ в окоп или амбразуру, если были дзоты, тянулись проволочки, которые в нужный момент наблюдатель натягивал, чеки вырывались, вышибные заряды срабатывали в сторону противника летели разбитые взрывом бутылки или баллон, зажигательная жидкость воспламенялась, а кусочки фосфора, падая на поверхность земли, подсыхали и также воспламенялись). Это средство было эффективным, оно не только поражало людей, но воспламеняя траву и т.п., действовало психологически, устрашая противника (практически, со слов преподавателя, СП-1 и СП-2 широко применялись на Калининском направлении и на Северо-Западном фронте).
СП устанавливали в ровик под углом 30 – 400, по несколько штук на огневом рубеже, что обеспечивало их одновременное или поочередное применение и накрытие значительных площадей, зажигательным веществом.
На учениях, проводимых в училище (декабрь 1943 г. и в конце февраля 1944 г.), СП-1 и СП-2 нами использовались. Там, где они «стреляли», «противник» подойти к позициям не мог. На февральских учениях произошел трагикомический случай. Курсант из моего отделения Ф. Голубец, когда мы преодолевали зону, по которой стреляли СП-2, забрал горсть красивых кубиков (горящий фосфор, падая в снег, растоплял его, погружался в воду и гас) и положил их в карман шинели. Поскольку нам перед этим пришлось много передвигаться ползком, шинели были влажными и фосфор в кармане не воспламенился. Когда же вернулись в казарму, разделись и повесили шинели на вешалку, они подсохли и через несколько часов под вешалкой появился дым. Только развернули шинели, как одна из них тотчас загорелась. Ее быстро отнесли в умывальник, бросили в желоб и стали заливать водой и, вдруг, из прогоревшего кармана посыпались кусочки фосфора. Только тогда узнали причину возгорания. Шинель же на уровне кармана успела так прогореть, что полы, когда их потянули, оторвались. Шинель носить было нельзя.
«Забавный» случай произошел со мной при первой стрельбе из противотанкового ружья. Инструктор объяснил, как целиться, как нажимать на спусковой крючок (достаточно тугой) и указал мишень для стрельбы лежа, взял ружье, как обычную винтовку (ружье Симонова), прицелился (левая рука на цевье, правая на шейке приклада, палец на спусковом крючке), произвел выстрел и ... удар (отдача) была такой силы, что меня перевернуло на спину. Могло перебить ключицу, но, слава богу, миновало, отделался лишь хорошим синяком во все плечо. Оказывается, ручка, «неизвестного назначения» снизу приклада предназначалась для левой руки. Надо было за нее, как можно сильнее, прижать приклад к плечу (врасти в него). Тогда, при выстреле, тело играло роль сошника и гасило отдачу. Получив такой, опыт, следующие выстрелы производил по всем правилам.
Еще один интересный случай. На завершающем этапе преодоления полосы препятствий необходимо было гранатами подавить «огневые точки противника», в доме (макет стены), бросая их в окна I и 2 этажей. Штурмовать дом разрешалось только в случае попадания всех гранат в окна (учебные гранаты массой 0,6 кг). Курсанты перемещались группами, одна за другой и, соответственно, следующая группа бросала гранаты и штурмовала дом, когда предыдущая группа, проскочив в окна, занимала окоп примерно в 15 метрах от дома. Так было и в этот раз. Первая группа все выполнила и по времени должна была уже занять окоп. Следующая группа наша. Бросили гранаты, они уверенно летят в окна. Вдруг слышим не вскрик, а писк. Бросаемся к дому. Оказалось, что сержант Здаренко после прыжка в окно, упал, а быстро встать не смог. Одна из гранат попала в каску на голове и оглушила его. Пришлось срочно его эвакуировать в санчасть. Все обошлось благополучно. Через пару дней он был в строю.
Большое внимание в училище уделялось лыжной подготовке. Было две трассы: одна ближняя около училища – 5 км, вторая по направлению к водохранилищу – туда и обратно 15 км. Часто ходили на лыжах с полной боевой выкладкой штурмовика. Устраивали соревнования между ротами всех батальонов училища. В команды от рот включали всех сержантов и несколько курсантов – всего 15 человек. Наша седьмая рота показывала неплохие результаты. В феврале 1944г. перед днем Советской Армии проходили соревнования, посвященные ее 26-й годовщине. Наша команда пришла первой. На лыжне в пылу борьбы где- то потеряли сержанта Здаренко. Когда, где и почему он отстал, никто не заметил. Команды других рот, одна за другой, приходили к финишу, и мы отодвигались на последнее место. Пойти навстречу Здаренко нам не разрешили, хотя поиск его надо было начинать. Наконец, вдали показалась фигура, идущая к финишу (ноги расставлены шире плеч, палки не помогают движению, а лишь удерживают человека в полусогнутом положении). Вот и линия финиша. Здаренко преодолевает ее и без чувств падает на снег. Его быстро подхватывают и уносят в санчасть. Начальник училища подводит итог. Журит нас за потерю товарища. Но, учитывая стремление Здаренко к победе, настойчивость и упорство, присуждает первое место нам. Здаренко же, как выяснили потом, задержался из-за порчи крепления, долго его налаживал, бросился догонять, не соразмерил силы и сорвался. В роту он вернулся лишь через месяц, после восстановления сил.
В феврале 1943 года должна была состояться Московская конференция представителей СССР, США, Великобритании по вопросам дальнейшего ведения 2-й мировой войны. Ожидался прилет Ф. Рузвельта и У. Черчилля. Поскольку в обстановке на фронтах было некоторое затишье, то командование Московского военного округа решило выявить лучшую роту для почетного караула на аэродроме и устроило соревнование между общевойсковым училищем им. Верховного Совета, училищем Пограничных войск, Московским военно-инженерным училищем и штатной ротой почетного караула Московской комендатуры. Подготовка началась в сентябре, ежедневно по два часа и длилась в течение тpёx-четырех недель. Нашим командиром был В. Савватьев, отличный строевой офицер, прекрасно марширующий и владеющий шашкой. Высокого роста. Красавец. Когда он (в порядке тренировки) подходил для доклада к «главе правительства», брал шашку «под высь», а затем салютовал, то это представляло восхитительное зрелище. День за днем наша парадная трёхвзводная рота превращалась в цельный, подчиненный одной цели коллектив. И вот день соревнования, мы в аэропорту (где в дальнейшем проходили все предпарадные тренировки). Четыре роты замерли в строю. Первая рота – общевойсковая. Курсанты в тёмно-зелёной парадной форме, в касках, на руках коричневые перчатки. Вторая рота – пограничники. Тоже в мундирах, в зеленых фуражках и темных перчатках. Третья рота – наша. В полевой форме (иной не было), в повседневных фуражках и без перчаток. Четвертая рота – рота почетного караула, одета с иголочки. Общевойсковики все малого роста (где-то около 165 см). Пограничники и мы постарались подобрать высоких ребят (я ростом 180 см в первом взводе стоял в четвертой шеренге). Соревнования закончились в прохождении под оркестр и с песней. В этом и другом нам равных не было. В конце соревнований, когда перед нами выступил комендант Москвы, он отметил, что саперы превзошли все ожидания, на втором месте рота почетного караула, дальше – пограничники и на последнем месте пехота. Здесь же он объявил, что нам будет выдано парадное обмундирование. С тем мы вернулись в училище. Рады были безмерно. Но время шло, обмундирование мы не получили (тренировки кончились), а встреча на высшем уровне состоялась без нас. Позже нам сказали, что гостей встречала рота почетного караула. Но соревнования все ж сослужили добрую службу. Процесс подготовки остался в памяти и, в дальнейшем, в ходе строевой подготовки в войсках позволил быстро приучать солдат к строю. Парадная форма нам была выдана к 7 ноября 1943 г.
Весна 1944 года. Военное время, но нам объявляют, что 2-й батальон отправляется на стажировку. В поезд, пересадка и мы в Подольске. Сюда для пополнения и боевой учебы выведена 1-я гвардейская комсомольская Смоленская штурмовая бригада. В этой бригаде мы стажируемся командирами взводов. Молодое пополнение учим мы саперной премудрости, а старожилы-фронтовики учат нас штурмовым действиям. Идет взаимное обогащение. Нас и потом, после стажировки, волновал вопрос, как это могло быть, что, несмотря на напряжение на фронте, нашли возможность организовать месячную стажировку. Спасибо за заботу о нас. Она наверняка дала возможность приобрести опыт и сохранила многим жизнь в боевой обстановке. Тем более, что стажировка была не на дублирующих, а на штатных должностях. Офицеры (штатные взводные) в течение этого месяца проходили сборы и шлифовали свое мастерство. В порядке эксперимента, командование бригады пошло навстречу, нам продемонстрировали прочность нагрудного панциря. При стрельбе из пистолета даже на расстоянии двух метров пробить панцирь не удалось, при стрельбе из карабина пуля пробивала панцирь с расстояния 25 – 30 метров, т.е. тогда, когда противник может быть подавлен гранатами.
Перед стажировкой смена командира роты. Семилуцкий уехал на фронт, а на его место был назначен ст. лейтенант Яцук Ф.Я., который нас и выпускал.
Еще одно интересное событие было у нас в марте 1944 г. В третьем батальоне учились девушки, была знаменитая женская рота. Батальоном командовал м-р Городецкий. Он установил драконовские меры и пресекал всяческие попытки завести с девушками знакомство. Но речь не об этом. Вблизи училища развернулась инженерная бригада, оборудовавшая свой район расположения. Нас – курсантов прикрепили к подразделениям для обучения солдат саперному ремеслу (подрывному делу). Особенность же этого заключалась в том, что в бригаде мужчиной был лишь командир бригады, а заместители, командиры других рангов были женщины, солдаты же – просто девчонки. Вот их-то мы и готовили штурмовиками (подрывниками). Бригада, если можно положиться на память, была названа Первой женской инженерно-штурмовой бригадой. Она закончила формирование и подготовку в мае месяце и убыла на фронт, многими взводными в ней стали выпускники женской роты. О ее судьбе больше никогда и ничего (официально) я не слышал.
Заканчивался май, когда нам объявили, что обучение закончено и училище ждет приказ о нашем назначении. Прошло несколько дней, нам зачитали приказ о присвоении нам воинских званий – «младший лейтенант». Обучение в училище завершено – едем на фронт.
С благодарностью вспоминаю училище, командиров и преподавателей. Они подготовили из нас не плохих специалистов. Жаль память не сохранила все имена. Они достойны того, чтобы их помнили.
ГЛАВА III. ДОРОГАМИ ВОЙНЫ (1944-1945 гг.)
Конец мая 1944 года. Распределение выпускников Московского военно-инженерного училища проводилось методом нарезки по алфавиту: номера армий, нужное количество выпускников на «А» – столько, туда-то; на «Б» – столько, туда-то, и т.д. Вот и мы – трое на «Д» (Диков, Дорофеев и Дерюгин). Все младшие лейтенанты, все готовы стать командирами взводов. Все равны и одинаковы. Нас направляют на I Украинский фронт в 4-ую танковую армию.
Прощание со своими товарищами на перроне станции Болшево. А дальше Москва – Киевский вокзал – Киев.
Столица Украины была в лучах солнца. Деревья – в цвету! Но в городе было много разрушенных зданий. Восстановление только началось (Киев был освобожден от фашистов только полгода назад). Решили с ребятами перекусить. Незнание украинского языка привело нас в «перукарню» – парикмахерскую. А мы подумали, что это «пекарня». Там посмеялись и посоветовали пойти на рынок, что на Подоле. Рынок оказался очень богатым, с размахом. Последний раз я видел нечто подобное в Ногинске в 1935 году: ряды мясной, молочный, мучной, овощной, горшечный и по продаже живности и т.п. Много закусочных. Зашли в одну – сбита из фанеры, разделена на две части. В передней – стол, а в задней – плита, на которой что-то готовилось. Хозяйка от большого круглого хлеба (поляницы), прижимая его к животу, отрезала каждому по огромному куску пышного пшеничного хлеба, а затем со сковороды смела на эти куски по большой котлете (больше и толще ладони). Через минуту сало пропитало хлеб насквозь. Такого завтрака мы не ели, наверное, уже добрых десять лет! После этого хозяйка налила нам по большой кружке молока (свежего, вкусного). Заплатив завтрак по 1,5 рубля, мы направились в комендатуру, чтобы уточнить наш дальнейший маршрут. Там проверили наши документы и подсказали, как лучше и куда ехать. После мы погрузились в товарный поезд и тронулись на Каменец – Подольский. На следующий день в 11 часов утра, не доехав до этого города (поезд уходил на север), мы добрались до местечка Яблунов, где располагался штаб инженерных войск 4-ой танковой армии.
А вот когда добрались до места на машинах, произошел интересный случай. Слезли с одной машины, другой попутки не оказалось, ждем. Жарко, хочется пить. Зашли во двор одной хаты. Навстречу хозяйка (разговорчивая хохлушка) говорит скороговоркой, не все поймешь. Она предложила нам молока, усадила под тыном и принесла три крынки молока. Холодное, вкусное. Сидим, пьем. Вдруг подбегает хозяйка с разливательной ложкой, берет у Дерюгина крынку и говоря, что забыла вытащить «холодянку», вынимает из нее лягушку. Мы от удивления вытаращили глаза, а Дерюгин, хватаясь за живот, отскочил в сторону. Оказалось, что это специальные лягушки для охлаждения молока, которое никогда не киснет.
Теперь о нашем определении. Нас представили начальнику штаба инженерных войск (п-к Свищев), а затем начальнику инженерных войск – полковнику Михаилу Андреевичу Полуэктову. Мы выясняем наши задачи (что предстоит делать) и одновременно, выясняем наши возможности проявить свои способности использовать полученные в училище знания. Слушая нас, М.А. Полуэктов улыбался и подтвердил, что возможности у нас в перспективе очень широкие (вплоть до получения звания Героя Советского Союза), но пока нам свои возможности проявить не удастся – свободных вакансий у них в армии нет. Они не давали заявок на пополнение, вероятно, это решил фронт. А пока в качестве резерва предложил отправиться в 88-ой Каменец – Подольский мотоинженерный батальон.
Нас доставили туда, благо он находился совсем близко. Прибыли, представились командиру батальона. Оказалось, что все-таки одно вакантное место командира взвода у них было, и он выбрал меня. Так я попал во вторую роту к капитану Балову. Здесь я впервые познакомился со своими в будущем боевыми друзьями: лейтенантом Роговым Сергеем Павловичем и старшим лейтенантом Аксеновым. Дружба эта сохранялась и в мирное время (до ухода их из жизни).
Принял взвод, познакомился с сержантами и солдатами (всего 18 человек – недобор, но это было в порядке вещей). Подчиненные оказались солидными, годящимися мне по возрасту в отцы. Ведь прибыл я на фронт в неполные 19 лет.
За несколько дней я более подробно узнал своих солдат. Оказалось, что Горелин, Романов и Струков были потомственными (аж в 5-ом колене) плотниками из Калинина (теперь это Тверь). Как они работали – загляденье! Топоры, что бритвы. Буквально в мгновение ока дерево превращалось в сваю, насадку и т.п., да какую! Рубанком не сделаешь чище.
После боев за Львов и Дрогобыч выдалась минутка отдыха. Наш батальон расположился в лиственном лесу – березы, буки, дубы, липы. Листья уже начали окрашиваться во все цвета природной палитры. Чувствовалось приближение осени, хотя стоял еще август. Солдаты были заняты своим делом: кто писал письма домой, кто приводил в порядок обмундирование, кто чистил и точил шанцевый инструмент – залог успеха в бою. Слышны были шутки, кто-то из старших подтрунивал над молодыми. Это Горелин и Романов! Они гордились своими топорами – наследством от прадедов. У них топоры были любовно завернуты в тряпицу, укрыты лубом, а затем сукном, и лишь после этого их укладывали в чехлы. Топоры острее бритвы – таков металл. Если взять за топорище и щелкнуть по топору, то мелодичный звон будет держаться до получаса.
Смех по той причине, что Горелин достал свой топор и на удивление Зайцева (молодого солдата из Киева), который порезал щеку бритвой, уверенно бреет им намыленный подбородок и говорит: «В вещмешке у солдата должно быть минимум малонужных вещей, вроде твоей бритвы. Наточи как следует свою лопату и научись ею бриться, будет больше пользы».
Подхожу и прошу еще раз показать мне этот исторический топор. Горелин подает топор и напоминает, что пальцем лезвие лучше не трогать, можно обрезаться. Топор в руке – как игрушка. Топорище сделано по руке, никаких неудобств не ощущаешь (не то, что в училище, где моим инструментом был тот еще топор, да и справку получил, что я плотник третьего разряда). Топор изящен и не тяжел, таким действительно можно делать все, что хочешь.
Пока разглядывал топор, мои «отцы» достали откуда-то два бруска, примерно 8 на 8 сантиметров и длиной до 25 сантиметров. Романов усмехается и говорит: «Товарищ лейтенант. Можешь ли сделать из этих брусков ложки? Вот этим топором». Взял бруски, смотрю. В чем-то должен быть подвох. В чем же? Замечаю, что один брусок имеет смолистые прожилки, похоже на сосну. Со смолой же кашу в рот не положишь. Говорю, что он из-за этого не подойдет. Молча соглашается и говорит: «Ну, коли углядел, сделай ложку из липки». Это второй брусок.
Взял топор и сделал в бруске углубление, расширил его – есть чем зачерпнуть кашу. Обтесал снаружи, топор входит в дерево как в масло, подравнял, а затем сделал и ручку. Может быть и не очень аккуратная ложка, даже ближе к черпаку, но есть можно. Примерно полгода потом пользовался только ею. Дерево – не обжигает. Да вот, к сожалению, однажды раздавил ее и ложке пришел конец.
Романов взял мое изделие, осмотрел и спрашивает: «А почему сначала сделал углубление, а потом обработал снаружи, ведь наоборот проще?». Посмотрел на него, и в глазах его смеются хитринки. «Проще, конечно проще. Только ложки не было бы, треснула бы она». Он аж весь засветился. «Ну, будешь плотником. А сейчас командуй, можешь быть командиром». Вокруг все смеются. Не посрамил Московского инженерного училища, а там плотницкому искусству учили умело. Хотя бы полковник Езерский. Когда он обучал нас как заточить сваю, как подготовить элементы пролетного строения, всегда напоминал, что главное точность, чувство дерева и хороший инструмент.
Надо добавить, что за месяц до этого от своих «отцов» получил и этический урок. Выполняли одно из заданий и не укладывались в срок. Как командир, проявил несдержанность, вспылил и, следуя многим, выразился по «матушке». Минут через 20 услышал от Горелина: «Лейтенант! Не надо ругаться, вам это не идет, а мы поднажмем и все сделаем в срок». Действительно, все сделали своевременно. Но с тех пор я и не ругаюсь.
Это было отступление. А солдаты взвода: Вартаньян из Армении, Гарибиян из Нагорного Карабаха, Жалейко из Белоруссии, Назаров из Казахстана, Федоров – воронежец, Иван с Тамбовщины, Макеев с Урала, Иваницкий – ставрополец, Гагин с Волги. Всех перечислить трудно. Но полный интернационал. Все стоят перед глазами.
Вот и первое задание. В июне на несколько дней со своим взводом пришлось выехать под Каменец– Подольск, примерно 10 – 15 км западнее города. Здесь весной шли упорные бои с переменным успехом (кстати, за эти бои и самоотверженность личного состава 88-мотоинженерного батальона ему было присвоено наименование Каменец – Подольского). Поэтому в районе, где пришлось выполнять задачу по разминированию местности, надо было снять и наши, и немецкие мины (решить задачу со «слоеным пирогом»). Это было мое боевое крещение, знакомство с немецкими минами, боевыми, а не макетами, как в училище. До чего же я был благодарен командиру взвода лейтенанту Овсянникову, из 1-ой гвардейской комсомольской Смоленской штурмовой бригады, где в апреле стажировался на командира взвода. У него за плечами был громадный опыт разминирования, и он им щедро со мной поделился и, даже, подарил набор чек от различных немецких мин.
Увидев впервые боевую мину, я не оробел (даже по той причине, что рядом были мои солдаты, опытнее меня), и действовал, как видавший виды сапер. Незнакомка была знакомой. Быть просто наблюдателем на минном поле я не имел права (хотя потом старшие товарищи меня упрекнули за это и наставляли: «командир должен быть организатором, а не рядовым исполнителем», но мне нужно было утвердиться в глазах подчиненных). Расставив солдат, определив каждому из них задачу, сам начал поиск и разминирование. Инструментом лишь были щупы – длинный – 2,5 м, и короткий – 1,5 м прощупывать нужно было чуть ли не каждый сантиметр. Облегчение было в том, что какое – то количество мин было установлено внаброс, вероятно тогда, когда еще был снег. За эти дни мы просмотрели большой участок местности, сняли около 70 мин, и более 50 подорвали на месте. Я же записал на свой счет первые б мин, боевой опыт начал приобретаться.
Сейчас, с высоты минувших лет, можно более точно сказать, что готовилась Львовская операция, а тогда каждый выполнял свои задачи, не зная, что это предвестник грандиозного сражения.
Начало июля, новая задача. На участке ввода в сражение нашей армии (опять же с позиций сегодняшнего дня), необходимо было оборудовать наблюдательный пункт для командующего армией генерал–полковника Лелюшенко Д.Д. Соблюдая предельную осторожность, за ночь отрыли окоп, около 12 метров длиной, несколько площадок для связистов и офицеров штаба и все тщательно замаскировали. На рассвете прибыла группа офицеров в комбинезонах, появились связисты, наблюдательный пункт начал действовать. Хотелось увидеть легендарного командарма. Спросил у вблизи стоявшего офицера, а когда же прибудет Лелюшенко Д.Д. Тот мне и говорит: «Спятил, что ли? Вон он, уже командует». И показал на бритого, среднего роста человека, который о чем-то разговаривал со стоящим рядом с ним офицером в таком же комбинезоне. А в это время на некотором удалении развернулся танковый бой, длившийся в течении двух часов, не более. В поле осталось несколько горящих немецких машин, а масса танков, наступавших в западном направлении, скрылась в лесном массиве. Если к этому добавить гул артиллерийских залпов, разрывы снарядов впереди и за наблюдательным пунктом, то это будет мое восприятие первого боя, который я видел вблизи, участником которого, хоть и в роли наблюдателя, был. Сколько их было затем, настоящих боев, которые в той или иной степени закаляли дух. Этот же, первый, остался в памяти навсегда. Туман, дымка и сближающиеся стреляющие танки. Выстрелы, огонь. Самый настоящий захватывающий внимание бой.
Несколько слов отступления. Пока я был на наблюдательном пункте, взвод с моим заместителем – собрался в лесочке за этой высотой. Я ожидал, как и было приказано командиром роты, дополнительных распоряжений от коменданта штаба. Но бой завершился, командарм с офицерами уехал. Распоряжений не последовало. Я пошел к взводу, а его на месте нет. Спросил у связистов, сматывающих линию, не видали ли саперов. Один из них и сказал мне, что уже с полчаса назад они уехали на машине. Пришлось добираться до расположения батальона на попутках. Приехал, а взвод на месте. Солдаты как – то виновато отворачиваются. Поинтересовался у ординарца в чем дело. Ответил, что помкомвзвода скомандовал и они уехали. Спросил у своего заместителя, кто ему приказал покинуть район выполнения задачи без командира. Стоит, молчит. Пошел к командиру роты и доложил о случившемся. Разговор с помкомвзвода получился не из приятных. Я потребовал заменить его, как не внушающего доверие. Оказалось, что он подвел «под монастырь» и моего предшественника. Очень хотел стать командиром взвода. Решением командира батальона его куда-то перевели.
Прошло после этого не более двух дней. Приказ: действовать в составе ПОЗ (подвижного отряда заграждений): взвод – ПОЗ. Из батальона было сформировано 6 ПОЗ. Приказ отдавал лично командир батальона: на карте пометить места установки минных полей и подготовленных к взрыву дорожных сооружений, время содержания узла заграждений и перехода в новый район. Каждый отмечал свое. Действовать перекатом. Узлы заграждений прикрыть огнем, для чего отрыть окопы, для ведения огня использовать лишь карабины. При смене района действий мины и заряды снять.
Сейчас известно, что это выполнялось для прикрытия заграждениями левого фланга вводимой на Львовском направлении в сражение 4-ой танковой армии. А тогда, сказав: «Есть!», на своем уже значительно потрепанном ЗИС – 5 с 50-ю минами и двумя ящиками тола в кузове я со взводом тронулись в путь. Шофер Николай Алешин из Подмосковья, специалист высшего класса, выжимающий из машины, можно сказать, невозможное, повел «зисок» на новое задание. Солдаты взвода, готовые к немедленным действиям, разместились прямо на минах. Взрыватели к ним и детонаторы для подрыва зарядов ВВ в специальных пеналах у меня в планшете (полевой сумке). Дополнительного транспорта не было.
Местность на направлении Тернополь – Львов резко пересеченная, мало залесенная, с хорошо ухоженными сельскохозяйственными угодьями, большим числом малых населенных пунктов сельского типа. Дорожная сеть слабо развита, представлена в основном грунтовыми дорогами шириной 3 – 5 м. Грунты песчано-гравелистые, трудно разрабатываемые шанцевым инструментом. Через ручьи, речушки и суходолы на дорогах устроены каменные или деревянные мосты длиной от 5 до 10 метров.
Узлы заграждений соответствовали условиям местности, так как противник мог действовать в основном по дорогам. По бездорожью движение танков было в значительной степени ограничено (крутизна скатов, возможность оползней, особенно после сильных дождей). Узлы заграждений создавались, как правило, в дефиле или долине ручья (речки) с подготовкой моста к взрыву. В узлах устанавливалось по 20 – 30 мин ТМД-Б и использовалось от 25 до 50 кг ВВ (один – два ящика) для подрыва моста. Мины заглублялись в грунт прилегающей к дороге полосе местности и в покрытие дороги и маскировались. Таким образом, перекрывался доступный для движения танков противника участок местности. Размеры узла заграждений достигали по глубине 70 – 100 метров, по фронту – до 200 метров. При подготовке к взрыву мостов заряды устанавливались у береговых опор. В отдельных случаях узлы заграждений прикрывались огнем артиллерийских или стрелковых подразделений, с которыми по ходу выполнения задачи устанавливалось взаимодействие непосредственно в районе устройства узлов заграждений.
В ходе выполнения задачи каждый ПОЗ устанавливал от трех до пяти узлов заграждений, приняв бой с противником на двух-трех из них.
Выполнение задачи намечалось очень буднично. Сделали необходимое в одном месте, затем в другом – все спокойно. Но вот достигли третьего, где-то под Ширец. Остановились на окраине села. Необходимо перекрыть дорогу, подходящую к селу. Она шла между двух холмов со скатами значительной крутизны. Ширина долины достигала примерно 50 метров. Наблюдение за дорогой затруднялось из-за росшей в долине и на скатах уже спелой кукурузы. Для удобства выбрал крестьянский двор – дом и подсобные хозяйственные постройки. Из дома можно наблюдать. Посмотрел вдоль улочки и такое возникло ощущение, что здесь я когда-то был. Все знакомо. Много позже я вспомнил, что в 1940 году неоднократно мне снился сон, в котором я и был в этом селе. Еще тогда после рассказа о сне услышал от родителей: «Начитался Гоголя, вот и снятся украинские села». Но на сей раз было что-то тревожное.
После рекогносцировки отдал распоряжение на установку мин и оборудование позиции для огневого прикрытия. Установил контакт с командиром пулеметной роты, занявшей боевую позицию на гребне высоты на удалении до 500 метров от места установки узла заграждении.
Вернувшись, проконтролировал ход выполнения задачи взводом. Мины были установлены и замаскированы, однако окопы для стрельбы лежа удалось углубить лишь на 30–35 см, так как лопатами разрабатывать гравелистый грунт было чрезвычайно трудно.
Через некоторое время прибыл расчет артиллеристов с 45-мм противотанковой пушкой. Сержант, командир расчета, доложил, что их направил командир батальона, хотя такой договоренности не было. Как-никак, а прикрытие узла заграждений стало более надежным. Артиллеристы заняли позицию вблизи дома, где мной был выбран наблюдательный пункт, но зарываться в землю не стали, лишь замаскировали пушку.
Примерно через 1,5 часа после этого наблюдатель доложил о появлении облака пыли на дороге, ведущей к нам. Приготовились к бою. Через несколько минут в пределах видимости показался немецкий бронетранспортер, который с ходу наскочил на мину. Раздался взрыв, бронетранспортер сбросило с дороги.
Уцелевшие автоматчики рассыпались в цепь и маскируясь кукурузой, повели огонь в нашу сторону. Взвод огня не открывал, ожидая команды. Практически сразу же со взрывом на дороге появился танк, который остановился рядом с подорванным бронетранспортером, из-за него показался второй танк и новые группы автоматчиков. Командую. Личный состав взвода и 45-мм пушка одновременно открыли огонь, заставивший немцев залечь. В ответ прозвучало несколько не прицельных выстрелов из танков.
Что бы было удобнее наблюдать, я стоял в доме подле печки и через дверь смотрел, что делают немцы. Автоматчики вели огонь, но не поднимались. Первый танк немного продвинулся вперед и попал под обстрел пушки. Но ее снаряды не могли пробить броню. Было видно, как рикошетируя, они уходят в сторону. Танк выстрелил. Снаряд пробил крышу дома, не причинив вреда. Ствол пушки дрогнул и опустился ниже. Первый снаряд прошел мимо, а другой разорвался где-то вблизи. Дальше уже не помню. Потерял сознание. Придя в себя, начал выбираться из-под завала. Спасла печь, которая все же прикрыла меня от осколков снаряда. С помощью двух солдат взвода удалось высвободиться из завала. Казалось, стояла подозрительная тишина. Но это был результат полученной контузии – глухота, которая исчезла полностью примерно через неделю. Взвод продолжал бои с автоматчиками, 45-мм пушка и расчет были уничтожены взрывом, которым я был контужен. В этот момент нам помогли пулеметчики с гребня холма, открывшие плотный огонь по немцам. Противник откатился, оставив на узле заграждений бронетранспортер и более десятка трупов. Наши потери, кроме артиллерийского расчета, состояли из двух раненых.
Сняли мины, погрузились в автомобиль, который сохранился, и отправились к месту установки очередного узла заграждений (из-за боя произошла задержка), а затем – на пункт сбора. Только там мы выяснили, что основной бой разразился километрах в 2-2,5 от нас. Фашистам прорваться не удалось, но два ПОЗ другой роты нашего батальона потеряли около 20 саперов.
С позиции командира взвода 1944 года, масштаб и влияние результатов действий ПОЗов не представлялось во всей полноте. Только позже в военно-инженерном журнале №8 за 1954 год в статье кандидата военных наук полковника В. Анфилова «Инженерные войска в Львовско-Сандомирской операции» (стр. 42-43) об этих наших действиях сказано так: «На южном фасе «Колтуновского коридора» (всего 6 км шириной) в отражении контрударов противника активно участвовали инженерные части 4-ой танковой армии. Они устанавливали и неоднократно переставляли противотанковые мины, срывая многочисленные атаки танков противника, стремящегося соединиться с окруженными войсками». А вот что пишет по этому поводу начальник штаба 48-го немецкого танкового корпуса (замещавший в это время командира одной из танковой дивизии): «С невероятной быстротой они создали новые минные поля и сосредоточили свои танки и артиллерию. В такой обстановке мне оставалось только отказаться от атаки».
За успешные действия под Львовом 88-ой Каменец-Подольской отдельный моторизованный инженерный батальон был награжден орденом Красного Знамени.
На следующий день к вечеру прибыл полковник М.А. Полуэктов. Приказ – сформировать несколько групп минеров-диверсантов (офицер или сержант и два солдата), которым с минами (4-5 штук ТМД-Б) надо пройти через линию фронта, пройти в тыл врага и западнее Дрогобыч на путях установить мины, затруднить отход немцев, а главное, не допустить вывоз нефтепродуктов. Около полуночи наши группы перешли линию фронта (пехота нам пожелала удачи) и взяли направление к указанным для минирования местам. Одну группу возглавлял я, в нее входили еще И. Грябанов и В.Зайцев, мои ровесники, так как двигаться надо было очень быстро. До рассвета успели пройти около 7 км и укрыться в лесу, так как Дрогобычский нефтеносный район охранялся немцами и днем на дорогах было оживленное движение. Дождались темноты и снова отправились в путь. На рассвете, уже на подходе к месту установки мин, услышали нарастающий шум. Вдоль дороги, перегоняя нас, шли танки. Присмотрелись – наши. Оказалось, что танкисты получили приказ наступать раньше, чем предполагалось, прорвали оборону противника, ворвались в Дрогобыч и двигались дальше на запад. Зачем тогда нас посылали в тыл противника?!
Мы же вернулись в батальон, который расположился на окраине Львова, в бывшем военном городке. Город же, после ожесточенных боев, стоял в пожарищах, было много разрушенных зданий.
В начале августа в районе Рудник мой взвод обеспечивал выход танков к реке Сан. Погода стояла жаркая, река обмелела, но пойма даже в этих условиях затрудняла движение танков. Надо было делать гать. Выполнение задачи началось в достаточно спокойной обстановке. Пехота была уже на западном берегу реки Сан и прикрывала наши действия. Наступила ночь, а на рассвете, сквозь прохладный туман, выскочила группа фашистов (несколько танков и бронетранспортеров). Пришлось вступить в бой и применить фаустпатроны – оружие наших врагов. Это средство было эффективным против танков. Удалось подбить два танка. В это время из-за Сана нам на помощь подоспела пехота. Прорывавшаяся группа немцев была наполовину уничтожена, наполовину пленена. Мне же не повезло. Был в шинели. Стрелял из фаустпатронов с бедра. Не заметил, как ветерком набросило полу шинели на трубу фаустпатрона и при выстреле потоком раскаленных газов мне ее спалило. Осталась половина шинели, которую пришлось выбросить. Добыл синюю тонкого сукна немецкую шинель, в которой ходил до поступления в академию.
Затем (в августе) наш батальон вывели резерв. В это время уже была форсирована река Висла. Вот за Вислой, в лесу в районе Речица наш батальон сосредоточился и начал проводить основное переформирование. Приняли новое пополнение, создали новые подразделения. Начались дни напряженной учебы, сколачивания подразделений и ознакомления друг с другом. Надо было научить прибывшее пополнение подрывному делу, минированию и разминированию, а также прорыву сильно укрепленных позиций. Батальон готовился к штурму укреплений, возведенных противником на старой границе с Германией.
88-ой МИБ разделился. Был сформирован 63-й МИБ. Основой его была 2-ая рота 88-го МИБ. Командирами рот стали: 1-ой – старший лейтенант С.П. Рогов, 2-ой – капитан Бардаченко, 3-ей – старший лейтенант С.А. Елкин. 88-ым МИБ продолжал командовать майор Чипиль. Командиром бригады был назначен подполковник П.К. Ломачинский, начальником штаба – подполковник М.П. Бардин, а начальником политотдела – подполковник В.Г. Румянцев.
В нашу 2-ую роту командирами взводов прибыли младший лейтенант А.Я.Симонов (1-ый взвод) и Курилов (3-й взвод). Вторым взводом командовал я. Жили мы (все три командира) в одной землянке.
Кстати, с новым пополнением прибыл солдат Пильгуй, роста, примерно, 155 см, тощий и всего пугающийся. Началось с того, что при обучении подрывному делу, он не только не мог сделать огневую трубку, а боялся всех принадлежностей в руках. Вот когда пригодились уроки подполковника Иванова в училище. Благодаря привитым им методическим навыкам, удалось в течение месяца сделать из Пильгуя хорошего солдата-сапера. Когда мы пошли в наступление, он был уже лихим воином, шапку носил набекрень, автомат на груди и рвался вперед.
Для приобретения навыков по штурму ДОТов нами была оборудована укрепленная позиция, на которой ДЗОТы имитировали ДОТы, были устроены проволочные минные заграждения, отрыты траншеи. Общая протяженность последних достигла 500 м, при глубине позиции до 250 м на основе саперных взводов были созданы штурмовые группы (опять помог училищный опыт). Во взводе их было три: группа преодоления заграждений, группа захвата сооружений и группа огневой поддержки. Группа включала 6 – 7 человек. На вооружение мы получили автоматы, фаустпатроны и гранаты Ф-1. Взрывчаткой мы располагали всегда.
На позиции в сооружениях располагались подразделения «противника» в ограниченном количестве с главной задачей своевременно обнаружить атакующих и «отбить» их. Они были оснащены трещотками. Когда обнаруживались приближающиеся подразделения, а это в начале учебы было почти всегда, то раздавался звук трещеток (имитировалась пулеметная стрельба). Предписывалось, что в этом случае штурмующие группы должны отойти, они с задачей не справились. Надо было все начинать сначала. И так изо дня в день.
Группы захвата несли на себе заряды ВВ (от 2 до 6 кг) и мины. Первые – для «разрушения» сооружений, вторые – для прикрытия захваченного участка позиции при контратаке «противника».
Тренировками стремились добиваться скрытого приближения к позиции на расстояние броска гранаты, с целью поддержки групп преодоления заграждений. При этом добивались такого положения, чтобы устройство проходов в двухрядном проволочном заборе и снятие в проходе 4-5 мин занимало не более получаса. Бросок группы захвата не должен был превышать 5 минут. Группа поддержки должна была вести огонь по амбразурам ДОТ и ослеплять их (там «противника» не было, так как огонь по мишеням – ДОТам вели боевыми патронами). Зачетный штурм ДОТ (после приобретения определенных навыков скрытого переползания, бесшумного снятия заграждений, выбора и занятия огневых позиций и т.п.) производился в сумерках, ранним утром, когда условия наблюдения были снижены. Сменой солдат и сержантов в группах во время тренировок обеспечили подбор личного состава групп, который наиболее уверенно выполнял задачи по предназначению групп. Имитируя выход солдат из строя, добились выполнения задач сокращенным составом групп.
С ДОТами МЫ встретились при форсировании Одера, севернее Кебена. По неизвестным причинам многие сооружения были оставлены (или не заняты) противником. Однако учеба не прошла даром. Штурмовые действия во время подготовки сплотили подразделения, и другие задачи инженерного обеспечения, благодаря этому, всегда выполнялись успешно.
Второй основной задачей, к которой мы должны были быть готовы, являлась задача по обеспечению преодоления водных преград, которые мы должны были встретить в ходе предстоящего наступления (Пилица, Чарна Нида, Бобе, Нейса, Одер, Шпрее, Эльба).
Для преодоления рек саперными подразделениями пришлось изучить два вида работ: изготовление и сборку на водной преграде мостов на рамных опорах (под нагрузку 60 тонн), а также изготовление элементов и возведение на реках пристаней в помощь нашим понтонерам, так как в предыдущих боевых действиях береговые звенья наплавных мостов были утрачены. Элементы рамных мостов до 20 погонных метров моста перевозились на ЗИС-5. Всего готовились задействовать от двух до пяти машин (заготовлено было элементов на 100-метровый мост). В нужный момент элементы мостов подавались на преграду и собирались заранее натренированными подразделениями (в частности ротой старшего лейтенанта Елкина С.А.). Так произошло в полном масштабе на реке Шпрее. Тренировки производились в период боевой подготовки на специальном танкодроме.
Подготовка к возведению пристаней включала разведку преграды, главным образом участка берега, удобного для движения танков, а также условий, способствующих забивке свай и сборке пролетного строения. Поскольку враг для затруднения переправ на ряде рек мог осуществлять попуск воды из водохранилищ, пристани устраивались таким образом, что пролетное строение за счет сменных насадок могло быть поднято или опущено, что обеспечивало причаливание паромов, а затем и сборку моста (наплавной его части). Такие пристани (береговые части мостов) пришлось возводить на реках Одер и Нейсе.
В батальоне появился взвод собак-миноискателей и собак-истребителей танков во главе с лейтенантом Марковым Ф.М. Совместно с ним решались вопросы отыскания и разминирования минных полей и уничтожения атакующих танков. И собаки, и их проводники были отлично натренированы. Но иногда случалось и непредвиденное. Собаки-истребители танков имели на спине специальную укладку ВВ (4-5 кг) и штыревой взрыватель, который срабатывал при движении собаки под танком (штырь отклонялся и вырывал чеку взрывателя). Однажды, при контроле за подготовкой собак, когда прибыла группа офицеров из штаба армии, было решено продемонстрировать эффективность подрыва танков. Был запущен двигатель трофейного танка, который и двинулся на 1-ой скорости без механика-водителя. Проводник направил собаку-истребителя с полной укладкой. Та добежала до движущегося танка, развернулась и, подбежав к проводнику, стала прыгать и ластиться к нему. Штырь при этом мотался из стороны в сторону. Все бросились врассыпную. Проводник смог успокоить собаку и снова направить ее на танк. Она подорвала его и погибла сама. Проводник (к сожалению, его фамилию не помню) был награжден медалью «За отвагу», за самоотверженность при исполнении служебных обязанностей.
Пес-миноискатель «Рекс» – большая немецкая овчарка за обнаружение крупного фугаса на автостраде Бреслау-Берлин был награжден так же медалью «За отвагу».
Время летело незаметно. За два месяца сдружились и командиры, и солдаты. Меня избрали комсоргом роты. В батальон прибыл новый комсорг – старшина Кулаковский П., с которым мы в дальнейшем сдружились. Это был энергичный, знающий дело политработник. Заместителем начальника политотдела по комсомолу стал по-настоящему бесстрашный старший лейтенант Халилов.
Приближалось 7 ноября, мы закончили подготовку штурмовых групп, подвели итоги. Подразделения стали боеспособными, могли выполнять возлагающиеся на них задачи. После праздников главное внимание было обращено на умение строить пристани и накопление элементов мостов.
6-го же ноября произошел такой случай. Мы с Симоновым А.Я. решили поймать рыбки к празднику и немного его скрасить (уже три месяца основным рационом при трехразовом питании была кукуруза – наелся ее на всю жизнь). Взяли несколько немецких «лимонок» с терочным взрывателем и пошли на Копшевянку. «Лимонки» хорошо глушили рыбу и не наносили ущерб на больших участках реки. Уже выловили штук пять не очень больших рыбок (длиной по 20 – 25 сантиметров). Вдруг увидели, что на боку плавает хороший налим – 40 – 45 сантиметров длиной, и через равные промежутки времени бьет хвостом и уходит на глубину. Через реку (шириной 10 метров и глубиной 2 – 2,5 метра) проложен узкий мосток и шест, опираясь на который можно перейти реку. Вот на него мы встали. Налим перед мостком уходит в воду и появляется за ним. Саня Симонов хватает его рукой и падает в воду. Хорошо, что я успел схватить его за воротник и вытянуть на берег. Оба мокрые, но счастливые принесли улов в землянку. Приготовили хорошее жаркое.
В один из дней ноября, когда взвод вернулся с очередного занятия на учебном поле, мне сказали, что меня разыскивает новый командир взвода, прибывший в роту старшего лейтенанта С.А. Елкина. Пошел узнать, кто же это. На пути в третью роту встречаю Бориса Рунова. Это он меня разыскивал, узнав, что я служу в этом батальоне. Когда закончили обучение в Московском инженерном училище, мы были направлены на 1 Украинский фронт, только он в 13 общевойсковую армию. Он был полковым сапером, участвовал в разминировании на переднем крае в начале Львовской операции, был ранен и вот теперь, после госпиталя, был направлен в нашу бригаду, а в ней – в наш новый батальон к С.А.Елкину. Расспросов и воспоминаний хватило не на один день.
Время приближалось к новому, 1945 году. В воздухе пахло началом боевых действий. В декабре бригада была поднята по тревоге и подтянута к переднему краю. Готовилось наступление. Нам была поставлена задача по подготовке путей в пойме реки Нида. Ожидалась оттепель, да и морозы в то время не опускались ниже -10О С. Поэтому предстояло укладывать десятки километров гати.
Получив задачу и участок будущего пути, мой взвод приступил к строительству гати. Часть солдат валила лес и вытягивала стволы к просеке, другая часть – пробивала борозды под лежни в корке смерзшегося песчаного грунта. Другие солдаты забивали сваи, к которым затем крепили лежни. Работа двигалась очень медленно. Взрывы можно было проводить лишь малых зарядов, чтобы не нарушать маскировку. Взвод проложил за 10 дней около 3-х километров гати.
На второй день укладки гати, вероятно, разбуженный шумом, на просеку выскочил из чащобы кабан (настоящий вепрь) длиной 2 метра, высотой около 0,7 метра с громадными бивнями и глазами, налитыми кровью. Солдаты кинулись в рассыпную. До меня было метров 20, когда он бросился в мою сторону. Я выхватил пистолет и три раза выстрелил кабану в голову. Он же продолжает нестись на меня, лишь листва из-под ног летит во все стороны. Пришлось отскочить за дерево. Кабан проскочил мимо и развернулся снова на меня. В это время кто-то из солдат выстрелил ему из карабина в бок (попал прямо в сердце) и завалил кабана. Связали передние и задние ноги, продели жердину и шесть человек оттянули его к кухне. Там его разделали. Мяса хватило нашей роте на неделю. Даже на Новый год лакомились жареной свининой.
Меня же заинтересовало, почему мои выстрелы не достигли цели. Осмотрел голову кабана. Все три пули попали в голову и рикошетировали. На черепе пролегли три бороздки. С одной стороны, толщина лобной кости у кабана была 4 см, с другой – наклон был таков, что пули не попали прямо, а где-то под углом 30–40О. Вот и рикошетировали. Хорошо, что солдат умело владел оружием, не растерялся и хватило одного лишь выстрела, чтобы завершить поединок с кабаном.
Перед самым Новым годом взвод получил новую задачу: подготовиться к разминированию местности перед передним краем противника. Мы были брошены в помощь корпусным саперам, сил которых не хватало. В подготовительный период мы успели провести рекогносцировку, установить связь с полковыми саперами 13-ой армии (с ней у нас было взаимодействие практически до Берлина), обжили первую траншею. Одновременно для пропуска танков через траншеи заготовили переносные колейные мостики. Все было готово к действиям.
Новый год встретили по русскому обычаю, лишь не было наряженной елки. Выпили за Победу в 1945 году.
Наступил январь 1945 года. И вот, наконец, долгожданное начало наступления, начало Висло-Одерской операции. Все идет своим чередом: танки пропущены через Ниду, прорван передний край обороны противника, форсирована незначительная по ширине, но с неудобными берегами река Пилица. Танки устремляются вперед, а нам приходится отражать натиск небольших групп немцев, оказывающих ожесточенное сопротивление. Задача выполнена. На машинах несемся вперед, обеспечение движения танков не должно прекращаться, главное – снимать мины. Что и делаем.
Небольшое отступление. Очередная смена ординарца. Когда началась операция, то каждому командиру взвода назначили ординарцев. Моим ординарцем стал солдат взвода Иван Лукич Гагин, тоже «отец» по возрасту. Он до войны был мясником, поэтому все, что касалось мяса, поручалось ему. Кое-чему он научил и меня. Например, тушеные кишки-рулет. Иван Лукич брал кишки, хорошо их промывал, вывертывал наизнанку и очищал от ворса, снова промывал и свертывал их по диаметру котелка. Солил и добавлял специи, укладывал в котелок, заливал немного воды – и на костер. Получалось нечто вкуснейшее, особенно после остывания. Однажды на мине подорвалась лошадь (шел обоз пехоты), взрыв был такой силы, что ее забросило к нам в машину. Иван Лукич отрезал от ноги лошади несколько кусков мяса (толщиной около одного сантиметра), разложил их на сидения в машине, прикрыл досками, закрепив их веревками, и сказал солдатам, чтобы они сели на них. Двигались в колонне около 5 часов. В районе выполнения задачи Иван Лукич снял мясо, нарезал ремешками, посолил и дал есть. Я, конечно, запротестовал. Он же стал есть и рассказывать о том, что быстрота перемещения в далекие времена орд татар была связана с едой на ходу их движения. Каждый воин имел мясо коней под седлом. Там оно отбивалось на ходу и вялилось. Татары отрезали мясо, вытягивая его из-под седла, и ели в движении. Попробовал, точно вкусно и сытно. Взвод так же поел мясо и похвалил Ивана Лукича.
До самой демобилизации после войны он удивлял меня тем или иным блюдом. Переписывались мы до 1955 года.
Войска армии приближаются к Бреслау (Вроцлаву), часть сил обложила этот город, превращенный в крепость, а основным силам армии предстоит форсировать р. Одер.
Танкисты (авангард) сходу захватили мост через Одер. Но силы оказались неравными. Немцы уничтожили наши танки, а пролеты деревянного верхнего строения моста у западного берега сожгли и взорвали.
Полковник Гершгорин лично провел рекогносцировку реки, попал под обстрел, но благополучно вернулся и приказал заготавливать лесоматериал для восстановления моста (в основном столбов из электросетей). Когда подготовительные работы были завершены, под прикрытием огня попытались перекрыть разрушенный пролет. Но так как мост был арочного типа (хотя и с небольшим превышением центральной части моста над береговыми), то саперы, накатывающие бревна, как только оказывались на стороне, обращенной к противнику, попадали под сильный огонь. Пришлось отказаться от этого.
Утром погиб полковник Гершгорин. Во временное командование вступил начальник штаба бригады подполковник М.П. Бардин.
На следующую ночь поступил приказ: выйти к р. Одер севернее Кебена и форсировать ее. Первому выполнять эту задачу честь выпала моему взводу. Надо было на берегу противника провести разведку, если есть минные поля, сделать в них проходы, установить места для постройки пристаней, чтобы обеспечить сначала паромную переправу, а затем и постройку низководного моста.
Перед выполнением задачи я написал и подал в партийную организацию батальона заявление с просьбой принять меня в ВКП(б), в котором написал: «Если погибну, прошу считать меня коммунистом».
Ночью, в плотном тумане (к счастью, вражеская авиация в таких условиях не могла действовать) мы подошли к берегу, осмотрелись. Одер был черен, плыли льдины, да шуга. Шел дождь со снегом. Средств для переправы не было. Мы прочистили дворы ближайшего поселка, где обнаружили рыбацкие плоскодонки, но без весел. Выбрав одну покрепче, стянули ее на воду. Убедившись, что в лодку вода не поступает, мы погрузились в нее впятером – я и четверо моих солдат (старшина Кулаковский П., ефрейтор Федоров и двое рядовых). Отчалили, и, гребя лопатами, двинулись к противоположному берегу, стараясь соблюдать тишину. Однако звуки от ударов льдин о лодку и всплески воды от гребущих лопат, звонко разносились над рекой. Внезапно стали стрелять вражьи автоматические зенитные пушки. Трассеры позволили нам уточнить береговые ориентиры. Снаряды разрывались в двухсот-трехсот метрах от нас. Мы уже проплыли до середины реки. Только подумали, что скоро крутой берег прикроет нас, как раздались глухие звуки от ударов понтонов о землю, сбрасываемых понтонерами нашей бригады на восточном берегу. Противник сразу оживился, и по реке ударили минометы. Трассы зенитных снарядов, разрывы мин – феерическая картина! Тут же засвистели осколки рядом с нашей лодкой. Один из осколков пробил борт лодки и ранил руку одного бойца. Лопата выпала из его рук и скрылась в воде. Кто-то стал затыкать пробоину, кто-то оказывал помощь раненому, и вдруг лодка уткнулась в ледяной припай у берега. Мы вывалились на лед и поползли к берегу. Над нами метров на пять возвышался берег, а узкая полоса земли позволила двигаться вдоль берега. В тяжелой и мокрой одежде мы сразу приступили к разведке. Я с ефрейтором Федоровым выкарабкался на крутой берег, а трое остальных продолжали двигаться по узкой полосе берега. Нас обнаружили и открыли огонь из автоматов. Пришлось вступить в бой. Отстреливаться и одновременно продолжать разведку! Бой не кончался, тем не менее, мы успели установить, что берег не заминирован. Кто-то с воды нам подал сигнал фонариком. Я ответил. Это был первый паром с пехотинцами. По нашему сигналу он причалил к берегу и с него высадились двадцать пехотинцев, которые сразу вступили в бой. Совместно с ними мы еще полчаса отбивались от немцев. Начало светать. Одного из бойцов взвода на пароме пехотинцев я отправил на наш берег для доклада о состоянии нашей группы, о местах возможного причаливания паромов. С тремя же оставшимися саперами я продолжил поиск подходящего места для постройки пристани и устройства аппарелей для движения танков после высадки. С нашего берега открыла огонь артиллерия. Танки врага стали отходить, но их пехота продолжала отстреливаться. Среди нас появились легко раненные, но мы не прекращали выполнять задачу. Один за другим причаливали к берегу паромы с очередными группами пехотинцев. Тут же они вступали в бой, а мы заканчивали разметку места постройки пристани. С очередным паромом я и трое моих саперов переправились на восточный берег и, не успев передохнуть, приступили к выполнению новой задачи – строительству пристани и аппарели. Захватив заготовленный ранее лесоматериал, наш взвод целиком и дополнительная команда из двенадцати человек, возвратились на западный берег. Начали строительство по заранее сделанной разметке. Саперы были хорошо подготовлены, и дело быстро ладилось, и вот уже первый паром с танком отправляется в путь. В один из рейсов осколок (бой продолжался непрерывно) перебивает буксирный трос, и паром с танком начинает сносить по течению. Понтонер Ахмедов бросается с катера в ледяную воду и достает трос, трос закрепляют на катере, а переправа продолжает действовать. Артиллерия противника без перерыва наносит огневые удары по переправам. Одним из разрывов был накрыт паром с пехотой, на котором находилась пушка с конной тягой. На наших глазах погибли все.
Неожиданно вода в реке стала прибывать. Это немцы открыли шлюзы водохранилища, находящегося выше по течению. Паромы не смогли причалить к берегу. Нам, саперам пришлось срочно подводить дополнительные брусы на опорные сваи пристани. Пролетное строение поднялось, и переправа продолжалась. Когда вода спала, дополнительные брусы сняли, так что пристань приобрела первоначальную высоту. И, несмотря на то, что низководный мост был построен практически за одни сутки, поток нашей броневой техники, артиллерии и транспорта устремился по нему. Но немцы снова пустили воду из водохранилища. На этот раз вода снесла небольшие низководные мосты пехотинцев. Подплывшие пролетные строения этих мостов погрузились в воду у опор нашего моста: образовалась своеобразная плотина. Через некоторое время вода пошла сверху пролетного строения, грозя снести его. Предвидя это, наш взвод стал взрывать кирпичное здание и обломками кирпичей загружать пролетное строение моста с верховой стороны. Решение было своевременное и правильное. Мост удалось удержать. Переправа продолжалась. Задача, поставленная перед нами, была выполнена. Мы, наконец-то, получили возможность несколько часов отдохнуть. Ведь трое суток мы не смыкали глаз! В мокрой одежде (а сушить ее было негде), мы мгновенно уснули: кто где. Я решил вздремнуть и одновременно обсохнуть, устроившись на толстом суку дерева, привязав себя к нему ремнем. Проснулся я от того, что соскользнул с сука и повис на ремне. Пришлось звать на помощь.
Но уже через несколько часов, мы спешно продолжали путь в направлении реки Нейсер, для разминирования и наведения новых переправ.
Утром, на 4-ый день после форсирования Одера, личный состав батальона был построен. Заместитель командира по политчасти капитан Бесенков зачитал благодарственные письма командования 4-ой танковой армии – мне, старшине Кулаковскому и ефрейтору Федорову. Он объявил, что мы за форсирование Одера представлены к званию Героев Советского Союза. От понтонеров к этому высокому званию были представлены старший лейтенант Стакчев, Ахметов и Репкин. Понтонерам это звание было присвоено 2 мая 1945 года. А нас наградили скромнее: мне 2 мая вручили орден Ленина (без золотой звезды), Кулаковскому – орден Красного Знамени (вручили в феврале 1946 г.), а Федорову – орден Богдана Хмельницкого III степени (вручили в марте 1946 г.). Как позже было выяснено в архиве (г. Подольск), что мы исчезли из списков, представленных к званию Героев Советского Союза, в самой последней инстанции – в г. Москве (в штабе маршала Конева).
На реке Бобер войска вышли стремительно, была захвачена плотина и по ее верхнему строению танкисты спокойно переправились на западный берег. Корпуса ушли вперед, а нашему батальону было приказано содержать эту переправу и прикрыть ее от возможных действий врага. Переправу прикрывала одна зенитная батарея.
Прошло некоторое время, и переправа подверглась атаке танков и самоходных орудий при поддержке «Мессершмидтов».
Бой был жаркий, надеяться мы могли только на себя. Облегчение мы почувствовали, когда на помощь пришла батарея 100-мм пушек. Когда они открыли огонь, мы убедились в их силе. «Фердинанды» прошивались насквозь снарядами, как бумажные. Зенитчики сбили два «мессершмидта», но из четырех орудийных расчетов сохранилось лишь два. Успех остался на нашей стороне, несмотря на потери. Немцы отошли.
В этом бою в результате прямого попадания бомбы погиб командир батальона Забродин. Его сменил майор Каплун Г.П.
В районе города Форс-на-Нейсе развернулись сильные танковые бои. Пришлось снимать мины буквально под гусеницами танков и выдвигаться десантом на танках. На счету моего взвода (начиная с Каменец-Подольска) было уже около 300 снятых мин.
Противнику удалось взорвать мост через Нейсе в населенном пункте Нейсе. Батальону было приказано оказать помощь понтонному батальону в наведении моста. Береговые его части представляли собой эстакады (низководный мост), а центральная часть – наплавной мост из парка Н2П. Соединение наплавной части моста с эстакадами было осуществлено посредством подвижных (по вертикали) аппарелей, обеспечивающих пропуск техники при погружении понтонов под нагрузкой. Переправа около двух часов работала бесперебойно, пропуская поток танков и другой техники 4-ой гвардейской танковой армии.
Противник, используя находящееся выше по течению водохранилище, сделал попуск воды, уровень ее в реке поднялся на 0,5 м, значительно возросла скорость течения. Наплавная часть моста, удерживаемая жесткими эстакадами, как бы вспучилась в середине и изогнулась вниз по течению. Два катера выбивались из последних сил, удерживая мост.
Инженерно-саперный взвод, которым я командовал, получил приказ найти в населенном пункте тросы или канаты, завести их на мост и, закрепив на берегах, удержать мост.
Часть солдат я направил на разведку и поиск необходимых средств, остальную часть взвода разделил на две группы во главе с ефрейтором Федоровым и опытным сапером Гарелиным для устройства на берегах «мертвяков» (в виде кустов свай, по пять свай в каждом), к которым и должны были крепиться тросы (канаты). Они быстро изготовили сваи и забили их на глубину 2,5 м.
Вскоре вернулся Пономаренко со своей группой и доложил, что обнаружена лебедка с тросом длиной до 30 м и канат, длина которого превышала 30 м. Срочно отправил машину, на которой доставили все это к мосту. На одном берегу оставили лебедку, на другой берег отвезли канат.
Концы троса и каната закрепили в средней части моста. Здесь отличились Федоров и рядовой Струков, которые запасовали их одним им известным способом, но так быстро и прочно, что, когда снимали мост, их пришлось рубить. На «мертвяках» проявили свое мастерство Гарелин и Романов (потомственные плотники). Все, что они делали, всегда было прочно. И на этот раз сваи в кустах были стянуты проволокой так, что превратились в монолит.
В один «мертвяк» уперли лебедку и стали натягивать трос. Медленно центральная часть моста подалась, и кривизна почти исчезла. В это же время рядовые Ивин и Лукашук с другими солдатами обмотали вокруг «мертвяка» несколько раз канат и подтянули его. Канат натянулся как струна. Мост удалось отстоять, хотя река и бушевала.
За выполнение этой задачи меня наградили орденом «Красной звезды», Ивина – медалью «За отвагу», Пономаренко, Федорова и Гарелина – медалями «За боевые заслуги». Хотелось бы отметить, что названные мною бойцы были мастеровыми людьми высокого класса. Работа всегда спорилась в их руках. Казалось иной раз, что их неспешные движения не соответствуют напряжению, которое возникало при выполнении той или иной задачи, но они были настолько точны и выверены, что не было ни одного случая, чтобы задачи не были выполнены в срок.
Шел уже март, началась Берлинская операция. Старшину Кулаковского П. за руководство комсомольской организацией батальона в Висло-Одерской операции наградили Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ.
Боевые действия продолжали успешно развиваться, войска армии подкатились к реке Шпрее. Это уже было начало апреля. Задача стояла так: разведать реку и выбрать место для сборки низководного моста на рамных опорах для пропуска пехоты, а также выбрать место для наведения понтонного моста для пропуска танков. Армия вырвалась на значительное расстояние вперед, обогнав отступавших немцев, но на Шпрее они имели значительные силы и с ходу захватить западный берег было сложно.
Разведку места наведения низководного моста вел Б.А. Рунов. Обвязавшись веревкой, которую держали на берегу, он в ледяной воде разведал прочность дна глубину реки. Мост был собран в срок и обеспечил пропуск пехоты.
На мой взвод выпало следующее: на месте наведения понтонного моста был выбран створ, но надо было захватить западный берег. Невдалеке через Шпрее был перекинут металлический пешеходный заводской мост. Вот по нему и решили перебраться на другой берег. Только мы поднялись на мост, достигли металлической запертой на замок двери и стали топорами вырубать ее, как с западного берега ударили пулеметные очереди. Спасла ночь, противник не мог вести прицельный огонь. Со мной был младший сержант Вартаньян. Мы сделали проход и проползи вперед по мосту. Выпустив несколько очередей из автоматов и бросив гранаты буквально скатились с моста, за нами бросилась еще группа солдат. Перебежками добежали до предполагаемого места наведения моста и наткнулись на артиллерийские окопы. Орудия стояли на месте, но прислуги не было. Лишь к станине одной из пушек за ногу был прикован немец, который сопротивления не оказал. Подали сигнал, закипела работа: к утру понтонеры навели мост и начали пропуск танков. Мы находились в прикрытии. В это время на некотором удалении от моста на восточном берегу реки показались группы немцев. Они не ожидали, что наши войска так быстро выйдут к Шпрее и, переправляясь, попадали в руки наших солдат. Ничего не оставалось, как только сдаться в плен.
Переправа действовала бесперебойно, войска шли колонна за колонной. Вдруг налетела авиация, началась бомбежка. Прикрытие было лишь в виде нашего штабного пулеметного взвода младшего лейтенанта Здоренко. Конечно, недостаточно. В результате было разбито одно звено моста, но быстро восстановлено понтонерами. Переправа войск продолжалась.
В разгар бомбежки я стоял у толстой сосны, ложиться на землю не хотелось. В какой-то момент подсознательно дернул головой, почувствовал что-то вроде ожога. Смотрю в стволе сосны торчит рваный осколок длиной около 20 см. Воротник гимнастерки разорван, льется кровь. Быстро перебинтовал шею бинтом. Кровь остановилась. Потрогал осколок, а он еще горячий.
С неделю проходил с забинтованной шеей. Сейчас на ней небольшая, около сантиметра отметина. А если бы не дернул головой? Наверняка осколок перерезал бы сонную артерию, результат был бы совсем иным.
Больше 10 лет я хранил этот осколок, но потом кому-то он приглянулся и исчез из шкафа, где лежал. Жалко. Памятный был сувенир, сувенир от судьбы.
Наши войска приближались к Берлину. Группировка немцев окружалась. Капитан Бардаченко был назначен командиром роты, укомплектованной освобожденными из концлагеря заключенными. Они рвались в бой с огромной ненавистью к врагам. Я же исполнял с Одера нештатную должность заместителя командира роты.
К сожалению, очень скоро при боях за Берлин погиб капитан Бардаченко. Он был посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени.
В это же время стремящийся вырваться из окружения противник неожиданно в ночь на 1 мая вышел в район расположения командного пункта генерала Лелюшенко Д.Д. (командующего 4-ой гвардейской танковой армии). По тревоге были подняты 32-ой Гвардейский МИБ и мотоциклетный полк. В лесах оставалось много групп немцев. Надо было прочесать ближние леса и постараться уничтожить их, либо взять в плен.
Б. Рунову и его взводу было поручено немедленно на двух танках выехать навстречу немцам в лес. В приказе был указан маршрут и определенный участок леса, из которого шла стрельба прорывающихся из окружений.
По словам Рунова, он перед лесом развернул взвод в цепь (50 м между солдатами), а танки оставил под прикрытием дома (в 200 м от леса). Но когда взвод на рассвете вышел из перелеска на большую поляну, то он увидел лавину немцев, включая конницу. Вступать в бой было бессмысленно. Рунов скомандовал солдатам не стрелять и быстро отходить к танкам, что они и сделали. А несколько всадников, быстро проскочив поляну, окружили Рунова. Вся масса немцев фактически приблизилась к нему. Обстановка, казалось, была безысходной! Но тут в голову Б. Рунова пришла спасительная мысль: заговорить с немцами на их родном языке, призвав сдаваться в плен. «Война практически закончилась, поскольку Берлин взят! Лучше остаться в живых, чем быть убитым за несколько дней до окончания войны». Голодные, измученные, длительное время просидев в лесу без помощи и поддержки и без правдивой информации (многие были ранены), большинство немцев были готовы сдаться. Но кое-кто решил продолжать наступление и вышел на опушку. Однако танки, предупрежденные солдатами, повели стрельбу по опушке. А Рунов, пережив еще несколько острых моментов, когда его жизнь висела на волоске, вернулся к своим, с толпой из 600 человек, сдавшихся в плен.
Это был необычайный подарок судьбы! Мало быть храбрым, смелым, умным – надо, кроме всего, достаточно хорошо знать немецкий язык! Вовремя об этом вспомнить в руках смерти!!!
Б. Рунову было присвоено звание Героя Советского Союза.
На других участках не было такого большого скопления немцев. Наш взвод вел бой в лесах южнее Люккенвальде. Отдельные машины, заполненные немецкими солдатами, которые вели на ходу огонь из автоматов, развив большую скорость, пытались прорваться через наши боевые порядки. Мы встречали их достаточно плотным ружейно-пулеметным огнем и обстреливали трофейными фаустпатронами. В результате было подбито четыре машины и уничтожено до сотни немцев. Многих немцев взяли в плен. Мне в этом бою немецкая пуля сбила шапку с головы и только тогда я услышал выстрел. Мне повезло – я остался жив!
В этих боях нашей бригадой было взято в плен более четырех тысяч солдат и офицеров противника. Командир бригады приказал мне доставить их в приемный пункт военнопленных, развернутый, примерно, в 20 км от района боев. Для сопровождения пленных мне было выделено всего два автоматчика, один из которых достаточно хорошо владел разговорным немецким языком.
Вот тут-то и произошел инцидент, который без натяжки можно было назвать «подарком судьбы» и для меня.
Пленные были построены в колонну по шесть человек в ряду. Ее замыкали повозки с раненными немцами. Колонна растянулась на 1 км. Впереди на пролетке –я; сзади, также на пролетке, один автоматчик, а другой – верхом, как объездчик, патрулировал вдоль колонны. Немцы были подавлены так, что не пытались бежать, и двигались смирно.
Марш, длившейся более семи часов, завершился к вечеру того же дня. Примерно, на третьем часу марша наш патрульный подъехал ко мне и сказал, что со мной хочет говорить какой-то немец. Подъехал к нему. Оказалось, он проходил мимо своего дома, в калитке которого стояла его жена. Он просил отпустить его и обещал больше с нами не воевать. Пришлось объяснить ему, что об этом надо было думать раньше.
Когда мы прибыли на сборный пункт, охрана стала обыскивать немцев (профессионально) и у меня на голове зашевелились волосы. Груда отобранного оружия росла на глазах: пистолеты, автоматы, пулеметы, фаустпатроны, гранаты... С таким арсеналом нас троих можно было уничтожить! И разойтись. Только тогда я осознал, какой смертельной опасности мы подвергались! Спасло лишь то, что немцы были полностью деморализованы, а возможно они просто были законопослушны.
С актом сдачи пленных, на одной пролетке, мы уже через два-три часа поздно вечером догнали свой батальон и доложили о выполнении своей задачи.
Утром перед строем батальона, мне был вручен орден Ленина, которым я был награжден за Одер.
За бои в Потсдаме, под Берлином и Лукевальде, наша бригада была награждена орденом Александра Невского и получила почетное звание Берлинской.
Перед батальоном же уже стояла новая задача: совместно с понтонерами построить мост через реку Эльбу, чтобы пропустить войска армии в обход Дрездена на Прагу, где против гитлеровцев было поднято народное восстание.
Восставшая Прага звала на помощь советскую армию. И мы спешили.
Легко сказать, «Построить мост», но это требует много сил и времени. Надо заготовить и забить сваи (в то время это делалось вручную — «бабой» с «самолета»), установить насадки и прогоны, заготовить и закрепить настил, установить колесоотбои и испытать мост под нагрузкой, т.е. пропустить по нему танк. Выдержит – можно пустить любую технику.
Строили мост сразу с обоих берегов, работа не останавливалась ни на минуту. Американцы, с которыми мы встретились на Эльбе, весело улыбались и фотографировали нас. Вероятно, не очень доверяли русскому мастерству. Когда же 5 мая по мосту прошел первый танк, а за ним пошли потоком войска, американцы бросились к нам, стали нас обнимать, непрерывно повторяя: «Рус, карош!» и показывать большой палец. В этот же день по нашему мосту на восточный берег прошла моторизованная колонна американцев. Сплошь негры. Белозубые улыбки и благодарственные крики в наш адрес. Они убедились, что мост прочен и может выдержать большие нагрузки.
Следует отметить, что когда 2 мая мы вели рекогносцировку Эльбы и выбирали створ моста, по нашему берегу был совершен артиллерийский налет, длительностью около пяти минут. То ли случайно, то ли преднамеренно – установить не удалось. Наши «Катюши» развернулись и дали хороший залп по тому берегу, где находились мы. Вскоре все прекратилось. Через некоторый промежуток времени появились американцы с самыми дружественными намерениями.
Мост действовал вовсю. Содержать его уже было не нужно. Солдаты отдохнули самую малость. Прозвучала новая команда. Минуя Дрезден, идти на Прагу. Нам же обеспечить пропуск танков через Рудные горы, на дорогах, через которые, противник создал мощную систему заграждений.
Вот здесь пригодилось все мастерство саперов, их умение действовать в экстремальных условиях. Нас ожидали: очаги мин, минные шлагбаумы, подготовленные к взрыву деревья на склонах выше полотна дороги, баррикады из бревен, способные перекрыть дорогу в необходимый момент внезапно для совершающих марш танков, фугасы для устройства на дороге труднопреодолимых воронок или обрушения участка дороги, барьеры из деревьев, связанных колючей проволокой и заминированных противопехотными минами и др.
Очаги мин обычно состояли из 10–12 противотанковых мин, устанавливаемых в лунки, как на полотне дороги, так и на обочине. Это было, пожалуй, самое простое заграждение, быстро обнаруживаемое и разминируемое вручную. Такие очаги, как правило, устраивались на поворотах дорог, чем достигалась некоторая внезапность. С другой стороны, такие очаги могли прикрываться огнем противника из оборудованных выше дороги окопов. Обстрел из них был достаточно эффективным. Все же огонь противника, с помощью танкистов, удалось быстро подавить и, соответственно, снять мины.
Минные шлагбаумы, представляли собой 6-8 метровые доски шириной до 20 см и толщиной до 5 см, к которым крепилось 8–10 дорожных (противотранспортных) мин (длина 60 см, сечение 10;10 см). Мины устанавливались вплотную торцами друг к другу. При взрыве одной из мин взрывались (детонировали) все остальные. Шлагбаумы крепились к специально вбитым кольям или растущим вблизи дороги деревьям. Как и очаги мин, они обнаруживались на поворотах дороги. Сложность их разминирования заключалась в том, что нужно было обнаружить 5 различных по срабатыванию взрывателей. Это требовало много времени. Поэтому, в конце концов, шлагбаумы, обрезав проволочное крепление (к кольям или деревьям) стали сбрасывать под откос. Отдельные мины при этом взрывались, но опасности уже не представляли.
Противник в массовом количестве готовил к взрыву деревья, растущие на склонах вдоль дороги. Они имели подрубки со стороны падения. С другой же стороны, чуть выше подрубок, крепились заряды в 200–400 граммов. Заряды по 20–30 штук вязались в единую электросеть. Пункты подрыва подготавливались выше по скату на удалении до 30 м от дороги. В ходе нашего выдвижения противник смог привести в действие эти заграждения лишь на одном участке, перекрыв дорогу на протяжении около 70 метров. В остальных случаях электросеть быстро обнаруживалась специально выделенными саперами. Они же, объединенные в группы, снимали заряды с деревьев.
Образовавшийся при подрыве зарядов завал доставил нам немалые хлопоты, так как упавшие деревья не полностью оторвались от комлевой части, и сплелись вершинами с растущими по другую сторону дороги деревьями (как правило, сплетались кроны деревьев). Пришлось перепиливать стволы с двух сторон дороги и укладывать на обочину, так как сбросу под откос мешали сучья.
В местах, где крутизна склонов была максимальной и устройство обходов исключалось, создавались баррикады из бревен в виде ворот. На обочинах дорог забивались кусты свай (по три сваи в кусте) на расстоянии 1–1,5 м друг от друга, высотой до 4–5 м. На высоте 2,5 м между кустами свай закреплялись поперечины, на которые укладывались бревна общей высотой 1–1,2 м. Движение транспорта через такие ворота было свободным. В необходимый момент с пункта подрыва взрывались заряды, установленные на поперечинах и бревна падали (опускались) на дорогу. Такие баррикады было трудно разобрать, приходилось подрывать или спиливать сваи на обочине у нижнего ската и сбрасывать бревна под откос. Противник и в этих случаях оказывал огневое воздействие. При содействии танкистов подавляли позиции немцев.
На дорогах, в местах, где объезды были затруднены и полотно дороги располагалось друг над другом (серпантины), на незначительном расстоянии (не более 40 м) противник устанавливал фугасы массой до 20 кг ВВ. При взрыве на верхнем полотне дороги образовывалась воронка, а нижнее полотно перекрывалось грунтово-щебенистым завалом. Танки, а за ними автомобили, преодолевали завалы достаточно легко, уплотняя грунт и образовывая колеи. Воронки же приходилось засыпать, устраивая с низовой части подпорную стенку. Один раз пришлось собирать клетку, а по ней уложить колейные блоки, сделанные здесь же на месте. Все скреплялось скобами.
Если завалы из деревьев устраивались заблаговременно, то они как правило минировались (устанавливались SMi с натяжными взрывателями), что задерживало их разборку.
Расчистка дорог в Рудных горах производилась, практически, в темпе движения войск. Саперы действовали методом переката, стремясь быть всегда во главе колонн. Основной объем инженерных задач был выполнен в течение двух суток.
За эти действия и обеспечение боев под Прагой, 32-му Гвардейскому мотоинженерному батальону было присвоено почетное наименование Пражского.
Поэтически это выглядело так:
Последний бой на перевале.
Свист пуль, вокруг разрывы мин.
Кору осколки с сосен рвали.
По склону вверх тянулся дым.
Дорога вьется серпантином.
Строчит с вершины пулемет.
Внизу туманится долина.
Саперам дан приказ: «Вперед!»
Там, перед нами, «баррикады»,
Их невозможно обойти.
Как хочешь – снять заслоны надо,
Танкистам проложить пути.
«Прикрой огнем – заряд поставлю»!
Бикфордов шнур уже горит.
За взрывом взрыв. «Ух, я – заставлю»!
Под гору бревен «сноп» летит.
За ним второй, а там и пятый.
Пробились! Но вздохнуть нельзя.
С деревьев вдоль пути заряды.
Снимаем. Уже закончилась заря.
Не зря огнем враги мешали.
Раненья! Друг мой там погиб!
Мы путь расчистили, и знаем
Как дорог лишь один изгиб.
А их, поверьте, было много,
Пока взошли на перевал.
Видна оттуда вся дорога.
Понятно: нас противник ждал.
Все позади. И слава Богу!
Рванулись танки. Не сдержать!
Сапер открыл для них дорогу.
А их задача побеждать.
Танки ушли вперед. Батальон собрался и пошел следом. 8 мая мы вошли в Кладно, 9 мая – в Прагу и снова вернулись в Кладно, где нам было определено расположиться. В ночь на 9 мая мы по радио узнали, что война закончилась, враг капитулировал. Но группировка Шернера капитулировать не захотела и стремилась прорваться на Запад, чтобы сдаться нашим союзникам. Нам было приказано перекрыть две дороги, поставить мины. Больших боев не было, но последние выстрелы для нас прозвучали 13 мая. В этот день и для нас окончилась война.
ВОЙНА – ЗАКОНЧИЛАСЬ!!! ПОБЕДА! СЛАВА! ВОСТОРГ! ВЕСНА!
Казалось, что чистое, мирное небо навек воцарилось над истерзанной войной землей! Неуемная радость жизни, вера в счастливое будущее, свежие и яркие впечатления настолько взбудоражили мою душу, что неожиданно для себя, я почувствовал необходимость начать рифмовать. Так родилось стихотворение, посвященное освобождению Праги советскими войсками. «Весенний гром» – символ послевоенной эйфории.
ВЕСЕННИЙ ГРОМ
Весна природу пробуждает,
Живое тянется к теплу.
И бурно вдруг все расцветает
Лишь в мае, испытав грозу.
Смывает дождь и пыль, и тленье.
Все сносит ливень грозовой.
Звучит сигналом обновления
Раскат тот первый громовой.
Сияет небо синью чистой.
Растений зелень-изумруд.
Веселый солнца взгляд лучистый,
Лаская пашни, славит труд.
Земля вздыхает полной грудью-
Оковы сбросила она!
Зима ушла и радость людям
Несет красавица – Весна!
Май в сорок пятом! Как лавина
Гром прокатился над землей.
Раздался он у стен Берлина,
Умолк под Прагой Золотой!
Гроза людская бушевала.
Был враг сметен тогда лихой.
В России, под Москвой начало,
Конец – над Влтавою рекой!
Неслись по свету вдаль раскаты.
Такой грозы забыть нельзя –
Как в мае русские солдаты
Под стены Пражского Кремля.
Пришли восставшему народу
Помочь фашистов разгромить.
И долгожданную свободу
На всей планете утвердить!
Такого братства мир не знал!
Поток стальной, а не воды,
Заслоны горные прорвал
И влился в Пражские сады!
В те дни природа ликовала,
Нам май дарил свое тепло.
Душа народов расцветала –
Она ждала весны давно.
«Наздар! Наздар!» – вокруг кричали.
Смех, песни и сиянье глаз!
Чехословакия встречала
Цветами и любовью нас!
Инженерные войска, как и вся армия, торжественно отметили окончание войны. Было радостно и грустно! Почтили память погибших на поле брани. Им и родной 4-ой танковой армии я посвятил стихотворение «Павшим».
ПАВШИМ
Застыли танки на граните,
Впитавшем золото имен.
Друзья! Вы нами не забыты,
Не скрыты пеленой времен.
Горит над вами пламень вечный,
Бросая отблеск в высоту.
То долгий бой, то быстротечный
Не дал вам встретить ту весну.
Весну, которую все ждали,
К которой сквозь ненастье шли.
Вы за нее себя отдали
И славу на века нашли.
Когда на танк я взор бросаю,
Мне кажется, что вновь меня
Броня, к которой припадаю,
Несет на минные поля.
На те поля, что не пускали,
На мины, что должны мы снять,
Мы этого не забывали,
Друзей теряли мы опять.
Не всякий бой стрельбой означен,
Есть тихий, но отважный бой:
Смерть отвести (ты ею схвачен)
Нам предназначено судьбой.
Борьба со смертью ночью темной.
Но, вдруг, ракеты яркий свет,
Трассера след, давно знакомый,
И друга рядом больше нет.
Вас хоронили мы, солдаты.
Давали клятву отомстить,
Ровняли холмики лопаты...
Да, трудно вас, друзья, забыть.
Застыли танки на граните,
Впитавшем золото имен.
Не забывайте и склоните
Над прахом их кумач знамен!
Началась демобилизация. Многие уже уехали домой. Надо было определяться с дальнейшей работой, с выбором профессии. Подводя итоги значению и важности труда саперов в Великой Отечественной Войне, я посвятил стихи воинам – саперам, людям одной со мной профессии. И я решил остаться на военной службе, получить более глубокие знания и быть полезным в инженерных войсках.
;
САПЕРАМ
Болото топко – дождь прошел.
Пехоте, танкам нет пути.
«Эй! Где ты брат – сапер?
Скорей дорогу проложи!»
Сапер на месте. За работу:
Топор стучит, пила звенит.
Рубаха белая от пота.
Срок наступил – и путь открыт.
Помчались танки, вслед пехота
Врага громить. И враг бежит.
Сапер вздохнул, но вновь работа –
Реки гладь чистая блестит!
Вскипает труд. Уж сваи вбиты,
Прогоны крепко скреплены.
Настил готов: пути открыты!
«Танкист! Скорее в бой иди!»
Танкисты в бой, но враг поставил
Сюрпризы – мины на пути.
«Сапер! Вперед!» сапер протралил,
Заряды снял. «Танкист, иди!»
Прорвались танки. Для пехоты
Путь также по полю открыт,
Но веют смерть на флангах доты.
Сапер их должен подавить.
И снова он идет вперед.
Где проползет, где пробежит,
Гранаты, тол с собой несет,
Раздался взрыв – и дот молчит.
Нет больше штурмовых ночей.
Не спит лишь труженик войны!
Их подвиги прошедших дней
Хранить мы в памяти должны!
ГЛАВА IV. ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ
Закончилась война. Изменились задачи. Многие уехали домой, на Родину. Я решил посвятить свою жизнь военной службе. Фронтовой опыт позволил мне оценить, что действие офицера ; сапера обычно зависит от того, насколько он может быть самостоятельным: как он усвоил поставленную задачу, как смог личный состав подразделения мобилизовать и организовать для выполнения этой задачи, как он наладит взаимодействие с теми, действия которых должен обеспечивать, и т.д.
А все это достигается из навыков и опыта работы с каждым участником коллектива («от фронтовой семьи»), насколько взаимное доверие сложилось между командиром и подчиненными. Так из номинального офицера ; выпускника училища, происходит превращение в боевого офицера, авторитет которого определяется его знаниями и действиями в ходе боев. Особенно остро это касается офицеров;саперов, поскольку, как правило, на них возлагается выполнение задач в отрыве от своей части.
Надо учиться! Надо поступать в Военно-инженерную академию
им. В.В. Куйбышева.
Будни мирных дней проходили на службе напряженно. Задачи громоздились. Приходилось обучать личный состав молодого поколения, заниматься строительством (обустройством), созданием учебных мест и полей, ремонтно-восстановительными работами.
Помимо этого, приказом командирования 4-й танковой армии, мне было поручено возведение в Праге памятника ; танка на гранитном пьедестале, в честь победного пути нашей армии.
Памятник был сооружен. Установлен в центре города. Но, после развала СССР был перенесен в музей военной техники.
А, поскольку я твердо решил поступать в академию, то надо было находить время для подготовки к экзаменам. Часто это время падало на ночные часы.
Отборочная комиссия по приему экзаменов в академию работала в Вене. Экзаменов было 16. Из них 8 ; общеобразовательных, а 8 ; военных. Я их сдал и был отправлен в Москву, где уже в ВИА снова сдал столько же (16-ть) экзаменов.
В сентябре 1946 г. я был зачислен на 1-й курс командно-инженерного факультета Военно-инженерной академии им. В.В. Куйбышева ВИА). Отлично!
Но не все так просто. Я был холост. А всех неженатых офицеров отправили строить бараки для семейных слушателей, зачисленных на 1;й курс. Бараки должны быть возведены возле станции «Нахабино», рядом с Военно-инженерным научно-исследовательским Институтом МО и с лагерем нашей академии. Мы строили, а над нами посмеивались, что на нашу долю выпал еще один экзамен – 33-й.
Добрую славу заслужила почти за два века своего существования и активной деятельности наша Военно;инженерная академия (приближается 180;летний ее юбилей).
Верность старым традициям, строгая установка на обеспечение слушателей углубленными, всесторонними знаниями, их осмысливанием, а также приобретению организационных навыков, без которых затруднено выполнение задач.
В наше время курс обучения в академии составлял ; 6 лет! Изучали 56 дисциплин! А подбор профессуры и преподавателей тоже был уникальным: каждый был корифеем в своей области.
Недаром фортификация считалась матерью всех наук! Без специалистов – фортификаторов, было уже немыслимо укрепление границ государства и обеспечение его безопасности.
Инженерным войскам России исполнилось 300 лет! Академии ; почти 180 лет! Этим дата я посвятил стихи. Конечно, я приведу их текст сейчас, чтобы можно было убедиться в необходимости и важности рождения этого рода войск и его главного исторического пути.
Я счастлив, что моя жизнь тесно связана с инженерными войсками (красной, советской и российской армии). Более 65 лет я ни разу им не изменил!
Только жаль, что судьба страны не пощадила инженерные войска и академию, практически сведя на нет их существование.
Будем надеяться, что все вернется «на круги своя».
АКАДЕМИИ 180 ЛЕТ
Ах, сколько пролетело зим
С того далекого мгновенья,
Когда державный властелин
Отвел дворец для обученья
Соизволением своим.
И в том дворце, одним из первых,
На Петербургской стороне,
Готовил Сиверс инженеров,
Необходимых на войне,;
Защитников страны и веры.
Их удивительные лица
Прекрасным светочем горят.
И академия гордится,
Что есть ее достойный вклад
На исторических станицах.
И в заключенье, без бравады,
Воскликнем пожеланиям вслед:
Пусть инженерной школы свет
Горит не робкою лампадой,
А ярким факелом побед
Еще сто восемьдесят лет!
;
«К 300;ЛЕТИЮ ИНЖЕНЕРНЫХ ВОЙСК»
Век восемнадцатый. Январь.
Змеиный год. Начало века.
Европа стонет от набега
Варягов ; Свеев, как и встарь.
А на заснеженных просторах
России, спавшей в тишине,
Волною поднимался гнев
И боль от нарвского позора.
Тогда велением Петра,
Дабы вести борьбу успешно
Полкам, теперь уж не Потешным,
«Саперам быть!» пришла пора.
Пусть не числом пока, а знаньем,
Был славен созданный отряд,
Да и в былом ведь был заряд
При дерзком взятии Казани.
Но, как река из ручейка
Растет и ширится всемерно,
Из той когорты инженерной
Возникли новые войска.
Их ратный труд ; всегда по праву
В войне был важной стороной.
Нам не забыть Бородино
И цепь редутов под Полтавой.
Нам не забыть и имена
Тех, кто стал их доблестным примером
Для всех военных инженеров,
Тех, кем гордится вся страна.
Да разве можно все поведать,
Иль коротко упомянуть,
Что сделано за долгий путь
Саперной ратью для Победы.
Так бей же в колокол звонарь!
Три века ; это достиженье!
Да будет славен тот январь,
Как инженерных войск рожденье!
ГЛАВА V. ПО НАУЧНОЙ СТЕЗЕ
«Из огня да в полымя»
Май 1952 года. Окончена академия. Получен диплом. Остались позади празднества и отпуск. В назначенный срок я прибыл в академию за назначением на продолжение службы. Мне сказали, что, поскольку я проявлял большой интерес к исследованиям и был активным членом Военно;научного общества слушателей академии, то было решено направить меня «в науку». Но при этом, почему;то, меня направили в управление Начальника химических войск. Там меня поздравили с назначением, ничего не пояснив, почти шепотом определили маршрут моего следования до Загорска в войсковую часть 51105: (автобус №…, до остановки …). Такая скупость в словах управленцев, как я позже понял, объяснялась тем, что в/ч 51105 была в то время сверхсекретной, а именно, Центральным научно;исследовательским институтом им. В.А. Болятко. Соблюдение секретности часто доводилось до абсурда. С этим я столкнулся в первый день по дороге в Загорск. В электричке, в третьем вагоне, (там рекомендовалось ехать) с большим удовлетворением увидел знакомого ; полковника Помяловского Владимира Владимировича. Он в нашем учебном отделении вел практические занятия по подземному строительству, и мы знали друг ;друга по имени и отчеству. Подошел к нему и поздоровался. И, вдруг, слышу: «Товарищ капитан, я вас не знаю». Я, буквально, опешил и подумал про себя: до чего же похож на нашего преподавателя. Попросил прощения, отошел, сел на скамейку у окна и размышляю: вот бывает же такое в жизни, какое сходство! Реальный двойник!
Приехал в Загорск. Вышел на Привокзальную площадь, нашел нужный автобус, вошел, поехали. Смотрю, а «дублер» В.В. Помяловского тоже в этом автобусе. Доехали до нужной остановки, вышел я, вышел он. Он прошел через проходную, а я в бюро пропусков. Представил свои документы. Жду.
Через некоторое время выходит окончивший академию в 1951 году Василий Андреевич Федосеев, направляется ко мне. Поздоровались. Он мне говорит, что наших здесь достаточно, на прошлой неделе прибыли В.К. Табаровский и В.П. Тарутин, много выпускников академии и в управлении в Москве. Его же начальник отдела направил встретить меня. Сейчас оформят пропуск, и он проводит меня в отдел, куда я назначен. Забегая вперед, скажу, что это инженерный отдел и вопросы, которыми буду заниматься, по профилю нашей специальности, т.е. в основном, фортификацией.
Позвали из окошечка и вручили пропуск. Прошли через проходную. Следует сказать, что это был в свое время монастырь, соответственно окруженный высокой кирпичной стеной. Последние годы, до 1950 года, это был лагерь Военной академии им. М.В. Фрунзе, т.е. военный объект. В нем то и расположилась войсковая часть 51105, в которой мне пришлось служить целых 12 лет. Но все по порядку.
Вошли во двор. Слева торец корпуса, старинного монастырского здания. Прямо перед нами часовня (через несколько лет ювелирно подорванная под руководством С.П. Кудимова, разобранная до основания; на ее месте образовалась хорошо асфальтированная площадка). За часовней справа, несколько в глубине, двухэтажное здание с деревянным верхом ; управление (штаб) части. Дальше, к дальней стене монастыря, слева ; старые постройки, а правее ; новый строящийся корпус. Это все бросилось в глаза и как бы сходу сфотографировалось на долгие годы в памяти.
А чудеса продолжались. Мы идем, а нам навстречу «дублер» В.В. Помяловского. Бросается, чуть ; ли не в объятия и говорит: «Дорогой Юрий Павлович, извини, что не признал тебя в поезде. Нельзя! Будем служить теперь вместе. Узнаешь, что объект очень секретный. Ты стал бы спрашивать меня, куда я еду, где служу, а это говорить нельзя. Извини! Ведь меня с кафедры направили сюда. Возглавлю здесь отдел».
Что же! Пришлось простить!
В.А. Федосеев повел меня в наш отдел. Его возглавлял полковник …, тоже выходец из академии, но механик. К тому же начальником он был незначительное время и я, к сожалению, его фамилии не запомнил. Его заменил Юрий Афанасьевич Жуков.
Начальник отдела сразу же определил комнату («под сводами» ; все-таки здание старой монастырской постройки), в которой для меня был подготовлен стол. Рабочее место определено. Моими товарищами по комнате стали Георгий Алексеевич Лопухов, мой друг ; Владимир Константинович Табаровский (его в тот день в части не было), и Константин Васильевич Стручков (в то время старший механик отдела, а затем ; инженер, кандидат наук, полковник). На вопрос, какие мои обязанности, что я должен делать, последовал ответ ; взять четырехтомник «Ядерной физики» Лейпунского, в деталях изучить и быть готовым в октябре сдать зачет; если будет необходимость, то помочь Г.А. Лопухову в оформлении отчета, который он готовил. После этого начальник отдела удалился (его в дальнейшем, пока он служил в части, я видел три или четыре раза).
Изучение литературы по ядерной физике шло своим чередом и в ноябре я и еще два моих товарища сдали зачет.
На меня возложили обязанность проводить занятия (в классе и в поле) по тактике и инженерному обеспечению действий подразделений с группой младших офицеров. В моем личном деле появилась вторая запись о том, что я имею склонность к педагогической работе (первая относится к 1946 г., когда после войны мы стали переходить на мирные рельсы и в своей бригаде создавали учебную базу для подготовки прибывающего пополнения).
В основном я занимался вопросами детального изучения фортификационных сооружений, т.е. невзрывных заграждений и средств маскировки, а также минами. Кроме того, мне пришлось тесно взаимодействовать с отделами ударной волны, проникающей радиации, светового излучения и радиоактивного заражения местности.
Вскоре нас предупредили, что в апреле предстоит выезд в длительную командировку, к которой надо подготовиться и о ее жестких условиях. Настал апрель. Нам выдали предписание и указали маршрут следования на восток до Жаны;Семей.
Там на станции (нас было 5 человек) обратились к коменданту, который указал, где собираются прибывшие для дальнейшего следования в войсковую часть 52605. Через несколько часов на грузовой машине, приспособленной для перевозки людей, отправились в путь.
Ехали часа три. В памяти осталась лишь разбитая пыльная дорога, идущая по степи, а затем вдоль Иртыша. Солнце сильно грело, пыль проникала всюду. Когда остановились у КПП для проверки документов, то бросился в глаза высокий в несколько рядов колючей проволоки забор. Возле ворот сбоку лежал значительных размеров камень, а вокруг него груды осколков стекла. Оказалось, что это остатки незаконно привезенных с собой бутылок водки. Мы подъехали к зоне, где действовал сухой закон. Как выяснилось в дальнейшем, водку в зону все же привозили из Семипалатинска. Была она первоклассной сивухой, но зато дорого ценилась, так как это был контрабандный продукт. Поехали дальше и вскоре, в небольшом хорошо озелененном городке, нас высадили и указали, как пройти в штаб. Там дежурный направил каждого по назначению. Я и Шубин Е.П. были представлены начальнику фортификационного отдела полковнику Коршунову Е.И. А вечером, буквально накоротке, нас представили (вернее показали) начальнику полигона генерал;майору Анатолию Валерьяновичу Енько. В беседах, которые велись во время представлений, речь, в основном, шла о необходимости детального изучения фортификационных сооружений, возведенных ранее (ими оказались сооружения 1949 и 1951 годов возведения), возведении новых сооружений, некоторые из которых надо было разработать, проявив свое умение, а также о средствах маскировки и невзрывных заграждениях. Здесь я впервые познакомился с Петром Ивановичем Русановым, прикомандированным от Штаба Инженерных войск, с которым дружба в дальнейшем связала меня на долгие годы.
Работа началась с ознакомления с местом, куда мы прибыли. Нас разместили в гостинице в номерах на двух человек. Моим напарником оказался сослуживец по Загорску капитан Василий Киврига, приехавший раньше. С ним и пришлось прожить все время по октябрь месяц.
Здание штаба, дома сотрудников полигона и строителей, гостиницы, столовые, чуть поодаль казармы и тылы: все располагалось довольно плотно, вдоль Иртыша. В голой степи был построен уже приличный городок, превращенный в оазис, столь много было посажено различных растений, разбит парк. Это сделала вода, которую подавали непрерывно. За городком и на другом берегу Иртыша тянулась степь и степь. За ней было интересно наблюдать. Когда приехали, она была зеленой и на ней пятнами цвели красные тюльпаны. Но уже скоро зной превратил степь в желтое пространство, на котором выделялись коричневые пятна, это созревали дикие шампиньоны. Прошло еще некоторое время и степь запылила, ветер гнал песок; если утром надевал гимнастерку с чистым подворотничком, то к обеду он уже был желто;бурым, и такого цвета была пыль. Наконец, появлялись, перекати;поле, которые занимали большие пространства и, задерживаясь на проволочных заграждениях, создавали своеобразные заборы. Если их поджигать, то огонь распространялся со скоростью детонации и в степи оставались лишь полоски пепла.
Городок носил условное название «Москва» или сокращенно «М» (ныне это город Курчатов). Через некоторое время пришлось познакомиться с промежуточным городком испытателей, на так называемой «половинке», носящим индекс «Ш» и испытательной площадкой с условным названием «Поле» и индексом «П». Шутники это расшифровали так: «М» ; можно жить; «Ш» ; шалишь братцы; «П» ; п…ец. По существу это было действительно так. На «Ш» размещались скопом в дощатых бараках, на «П» ездили только на работу. Она же заключалась в детальном осмотре всех фортификационных сооружений, средств маскировки заграждений, описанием их и изготовлением чертежей со всеми выявленными дефектами (указание дефектов сопровождалось описанием причин их появления), подготовкой новых чертежей сооружений, подачей заявок на их изготовление и возведение, которое сопровождалось контролем, так как подразделения строителей иногда не умышленно, а по халатности, допускали досадные ошибки, которые приходилось устранять, с потерей драгоценного времени.
Здесь уместно рассказать о таком случае. Когда нас отправляли в командировку, то ответственный за это в 6 Управлении МО полковник Герман Иванович Бенецкий строго предупредил, чтобы мы имели с собой лишь удостоверения, а другие документы и записные книжки с собой не брали. Записи производить запрещалось, а адреса иметь лишь самые необходимые. Когда люди законопослушные, мы так и сделали.
В отделе же произошел следующий казус. Однажды полковник Коршунов Е.И. дал мне задание: разработать специальное сооружение типа блиндажа, подготовить всю необходимую документацию для его изготовления и, в последующем, возведение на поле. Все было сделано в рабочей тетради и предъявлено для утверждения.
Евгений Иванович сделал ряд замечаний (учет местных условий) и со словами «Чему вас там, в академии учат?», вернул мне тетрадь на доработку. После исправлений документ был утвержден. Конструкции изготовлены и сооружение возведено. Прошел примерно месяц, потребовалось разработать конструкцию еще одного сооружения. Сделав это и подготовив документацию с учетом возможных претензий Коршунова Е.И., явился к нему на утверждение. Вдруг, вижу, что Евгений Иванович вносит вновь поправки и документы принимают вид тех, которые, были мной подготовлены первый раз до замечаний и слышу: «Вы, капитан, видно не желаете учиться на ошибках». Не говоря ни слова, я открываю рабочую тетрадь и показываю ему первую разработку, говоря: «Товарищ полковник, меня в академии учили тому, что нужно, местные же условия полностью учтены». Коршунов Е.И. молча зачеркнул свои замечания и утвердил разработку. Но товарищеских отношений между нами в этом году и в следующий приезд в 1955 году не возникло. Общения были только чисто в рамках службы и то, по острой необходимости. В 1957 году я, по временным штатам (на период командировки), был назначен начальником отдела фортификации. Функции были иными, чем в 1953 и 1955 годах и я, даже не помню, взаимодействовал ли с Е.И. Коршуновым.
Площадка (сектор поля), где были возведены фортификационные сооружения, находились на удалении 60 км от «М», а «Ш» ; на удалении 30 км. Ездить туда приходилось очень часто, а то и длительное время жить на «Ш». Однако вода была здесь привозной. Часто компот делали на воде, добываемой из скважины ; солененькой «Минералке». Вкус был запоминающийся надолго: сладко;солено;фруктовый. Только поэтому можно представить все «прелести» жизни на «Ш» в период подготовки и проведения испытаний.
Мне порядком надоело вести описание сооружений и производить прикидку по размещению различных приборов вблизи с нашим сектором, существо которых хранилось в тайне. Пожалуй, лишь приборы для замера давлений ; «крешера» и т.п. были известны: их частично изучали в академии, чтобы знать причины последствий взрывов крупных зарядов обычного ВВ, да и на полигоне. Установкой этих же приборов и самописцев занимался С.П. Кудимов и его команда. Сооружений было много, часть из дерева, уже подгнивших. Их все надо было зафиксировать в специальных ведомостях. Часть сооружений ремонтировали, возводили новые, перемещаясь с линии на линию, с рубежа на рубеж сооружений. На острие сектора поднимались строго охраняемая вышка, к которой нас не допускали.
Однажды, пожалуй в конце июля ; начале августа, я, присев на дне траншеи, отрабатывал крепление датчиков давления. Где-то в стороне раздался и замолк звук мотора, потом послышались шаги, и голос сверху спросил: «Здравствуйте! Чем занимаетесь, капитан?». Не поднимая головы, я сухо поздоровался. Снова голос, по интонации доброжелательный, спросил: «Что так сурово?». Я закончил крепеж датчика и поднялся на ноги. На бруствере окопа, присев на корточки, расположился интересный мужчина с седой бородой и в светлом льняном костюме. Кто это я не знал, он же не представился (только через пару ; тройку недель я узнал, что это был Игорь Васильевич Курчатов. Я ответил, что готовился стать командиром, а приходится заниматься вещами, цель которых мне неизвестна, все скрывается. Завязалась непродолжительная (минут 30 – 40) беседа. Я рассказал, что окончил Военно-инженерную академию имени В.В. Куйбышева, что я фортификатор, но больше склонен к подрывному делу, устройству и преодолению заграждений. Собеседник же сказал, что как фортификатор нахожусь на месте, а коль подрывник, что скоро будет взрыв, который меня должен заинтересовать. Соединяя то и другое, я разберусь, как фортификационные сооружения обеспечивают защиту людей. Без датчиков это установить трудно. Так что, я занимаюсь очень нужным делом. Пожалуй, впервые за год после окончания академии мне в доходчивой форме объяснили (а может и окружающая обстановка способствовала этому) суть моей работы. Слова собеседника запали мне в душу. Когда произошел взрыв, а за ним и другие, я увлекся вопросами живучести войск! Считаю, что моим крестным отцом в науке является И.В. Курчатов. Беседа закончилась. «Бородач» поднялся, попрощался и отправился к машине, сел в нее и она покатила к вышке. Я же с некоторым удовлетворением занялся датчиками, отмечая на карточках, заготовленных на каждое сооружение, места их установки.
Через несколько дней после этого медицинская служба подвезла в сектор фортификационных сооружений животных (овец и собак), которые должны были имитировать расположенный в сооружениях личный состав войск. Пришлось помогать медикам в расстановке этих биообъектов. Расстановка животных также скрупулезно отмечалась на карточках и схемах (животные устанавливались, как контроль, на поверхности, а затем в сооружениях, открытых и закрытых), а положение, т.е. расположение по отношению к вышке тщательно фиксировалось.
Забегая вперед, приведу два случая поведения животных в этих экстремальных условиях. Одну собаку разместили в дальней зоне на поверхности земли (на цепи, закрепленной к анкеру). Медик ; Бурепин Павел Иванович, из нашей части, также командированный на полигон, предупредил меня, (это был один из последующих, а не первый для меня взрыв), что собака уже была под взрывом, сохранилась и теперь интересно проследить за ее поведением. Взрыв был малой мощности, собака была в результате лишь облучена проникающей радиацией, другие факторы ее не поразили. Но ее поведение было примечательным. Перед взрывом, судя по цепочке, собака хотела ее перегрызть (видны были следы зубов). Не удалось. Тогда она лапами вырыла, что-то похожее на окопчик (ямку), улеглась на нее мордой на взрыв, а нос прикрыла лапами, тем самым, продемонстрировав свое умение защищаться. От ударной волны она убереглась, световое излучение чуть подпалило ее шерстку, а от приникающей радиации тяжело заболела и, в конце концов, умерла. Но стремление сохраниться в том безысходном положении, в котором она была, она наглядно показала. Уже в академии, при чтении лекций о поражающем действии ядерного взрыва, я приводил этот пример, убеждая слушателей, что защита возможна, добавляя: «Собака, а понимает! Надо понимать и людям!».
Другой случай связан с бараном (это был мой первый взрыв). Животных привозили на грузовой машине и в ходе тренировок размещали их в нужной точке, а затем, после тренировки, снова грузили и отвозили в виварий. Так, упомянутый баран весом килограмм под 60 никак не хотел разгружаться, а потом залезать в машину. Все приходилось делать силой, а мне, в определенной степени, помогать медикам.
То же самое было и перед взрывом. Привезли его с другими животными, еле-еле сгрузили и затянули в блиндаж, дверь в который была на глубине двух метров от поверхности земли. В блиндаже для барана была и вода, и еда. После взрыва (как требовала чистота опытов) в первую очередь необходимо было снять и отправить с поля биообъекты, а затем уже заниматься датчиками и устанавливать состояние сооружений и т. п.
Я подъехал к блиндажу, в котором находился баран, раньше медиков. Крутости траншеи и верхняя часть входа в блиндаж (ступенчатый спуск из рам) были разрушены. Я в противогазе (сумка сбоку мешает, шланг цепляется, но по технике безопасности иначе нельзя) частично разобрал завал и освободил вход, можно было протиснуться к двери в блиндаж. Стал спускаться задом, по-другому не получилось. Добрался до двери, пошарил рукой, дверь цела, нашел запор, открыл дверь. И, вдруг, какая-то сила выносит меня в траншею и на обвалившийся бруствер. Что же произошло? Оказалось, что баран остался жив, но воздействие на него было столь мощным, что он стремился убраться отсюда подальше. Я вскочил на ноги, озираюсь и вижу, баран уже в кузове машины, вскочил туда без помощи и кричит на все поле: «Мэ...э...э» – «Увозите меня быстрее». Словом, когда я открыл дверь в блиндаж, баран подцепил меня под зад своим лбом и выбросил из лаза.
Можно отметить, что и в первом, и во втором случае в поведении животных наблюдалось что-то человеческое. Я вспомнил, как однажды на фронте моему взводу пришлось делать проходы в минных полях перед нашим передним краем. Уже закончили дело и собрались в траншее, как немцы накрыли нас артиллерийским налетом, при этом стрельба велась издалека снарядами большого калибра. Молниеносно все попрятались, в основном на дно траншеи. Несколько же человек увлекли меня в укрытие связистов на НП командира стрелкового батальона. Обстрел окончился, мы потерь не понесли. Каково же было наше удивление, когда из укрытия, отрытого под сосной, где еле-еле умещалось два связиста с их аппаратурой, вылезло одиннадцать человек. Инстинкт самосохранения заставил всех набиться в эту, поистине – нору, а не добротное укрытие.
Тренировки и подготовка к испытаниям подошли к концу, метеорологические условия стали отвечать требованиям безопасности во всем. Наступил день моего первого ядерного взрыва (взрыв наземный – на вышке, приблизительно 10 метров от поверхности земли; мощность взрыва около 400 тыс. тонн – наше первое водородное устройство).
Наступило 12 августа 1953 года. Рано утром нас вывезли за пределы городка «М» и приказали лечь на землю ногами в сторону ожидаемого взрыва. Машины в готовности стояли поблизости. В зданиях городка все окна и двери были открыты, чтобы избежать их разрушения под воздействием ударной волны. Все жители, чтобы не было травм, были так же выведены из домов. Служба безопасности трудилась в поте лица. Хотя взрыв должен был произойти на удалении 60 км, но ожидалась его большая мощность (около 400 тыс. тонн), поэтому предосторожность была необходима.
Лежим на травке, несколько человек остались стоять, прислонившись к забору. По громкоговорящей связи идет отсчет времени. Наконец, произносят: «Ноль!». Несмотря на то, что наступил рассвет, поразила мощнейшая вспышка, даже темные очки не полностью ослабили свет. Вспышка длилась доли секунды. Повернулся в сторону взрыва, очки позволили следить, как огромный огненный шар стремительно поднимался вверх и увеличивался в диаметре. Можно было снять очки и наблюдать за огненным шаром в открытую. По цвету, он был какой-то малиново-золотистым. Над ним стало образовываться белое плоское кольцо (примерно такое же, как рисуют обычно у Сатурна). Но вот яркость стала уменьшаться, а затем, как будто набирая новую силу, вновь увеличиваться. Прошло несколько мгновений, и огненный шар стал затихать, превращаясь в темное облако, из-под которого свисала светлая юбочка. Одновременно, от земли, к облаку поднимался черный столб, расширяющийся в основании. Наконец, он достиг облака и, расширяясь, принял вид гриба. Расстояние 60 км, а казалось, что черная стена надвигается на нас. Через некоторое время гриб потерял свою форму, как-то осел и стал от нас удаляться.
До этого же мы успели ощутить легкий шлепок снизу по животу – прошла сейсмическая волна. Раздался голос: «Внимание!». По степи заколыхалась трава, было видно ее волновое движение. Это приближалась ударная волна. Нас чуть-чуть прижало к земле, сказалось большое расстояние от центра взрыва. Но тем, кто стоял у забора, можно сказать не повезло. Их припечатало к забору, а одно его звено упало на землю. У «героев» долгое время на спине были синяки и ссадины. В городке же видимых повреждений не было.
Прозвучала команда: «По машинам!». Мы быстро заняли свои места и машины тронулись в район взрыва. По установленному ранее положению, мы должны были быстро осмотреть свои объекты, а руководству, уже через 3 часа после взрыва, сообщить предварительные результаты в Москву.
Машин было много: с исследователями, с руководителями и атомщиками, медицинские грузовики с прицепами для животных. Легковые автомобили быстро ушли вперед, а остальные, поднимая пыль, неслись в сторону взрыва. Шум, пыль..., но достаточно быстро продвигаемся к месту назначения. Прошли КПП (охрана уже была на месте) и достигли своего сектора. После взрыва прошло около часа – полутора часов.
Пешим порядком, иногда помогая медикам забирать животных, стал продвигаться от дальних сооружений к ближним от центра взрыва, с одновременным фиксированием состояния сооружений и животных. На это все ушло, приблизительно до часа времени. Доложил об увиденном начальнику отдела и приступил к подробному описанию состояния сооружений (прибывшие фотографы стали делать снимки с тех же точек, с которых сооружения были сфотографированы до взрыва. Это позволило наглядно показать, что случилось с сооружениями). При этом велось снятие различных по назначению датчиков и передача их соответствующим службам. На следующий день показания датчиков уже были получены и привязаны (по номерам и назначению) к соответствующим сооружениям. Изучение же сооружений стало вестись детальное. Были взяты также отдельные образцы средств – например, материалы, вплетенные в маскировочные сети и покрытия. Эти образцы сопоставлялись с теми, которые были взяты до взрыва. По ним можно было определить характер воздействия светового излучения и, даже, проникающей радиации.
Снятие подобных данных, их камеральная обработка заняли около 20 дней. Следует добавить, что в это же время пришлось обрабатывать данные, полученные при ядерных взрывах средней и малой мощности, последовавшие 23 августа, 3, 8 и 10 сентября. От них впечатлений не прибавилось, так как по сравнению с «водородкой» в 400 тыс. тонн, они выглядели как рядовые взрывы, да и наблюдали их с высоты в районе «Ш», что уже само – собой показывало на их незначительность. Они были воздушными, «гриб» практически не формировался. Лишь мощный поток проникающей радиации подействовал на подопытных животных. Когда приезжали в эпицентры взрыва, то наблюдали их в шоковом состоянии, а некоторых из них уже погибшими. Сооружения и иные инженерные средства практически не пострадали. Только в самих эпицентрах (в радиусе до 500 м) можно было обнаружить слабые повреждения. Но все равно, интерес к деятельности испытателя у меня значительно вырос, и я уже благодарил судьбу за то, что меня распределили в Загорск.
Затем приступили к написанию отчетов, подбору иллюстраций и т. п. После редактирования материалы были отпечатаны, вписаны – «Ядерный взрыв», переплетены и подготовлены к отправке. Мне с Тарутиным В.П. и Шубиным Е.П. пришлось сопровождать не только наши, но и другие отчеты до Москвы, сначала на автомобиле, а затем в специально прицепленном к поезду вагоне.
В Москве к поезду подошла легковая машина с охраной. Все быстро перегрузили. Машина ушла в Управление. Мы поехали по домам. Был конец октября.
Пишется не быстро. Делается еще дольше. На второй день после взрыва «водородки» (прошло около 30 часов) меня и Е.П. Шубина пригласили в штаб, где полковник Малютов Борис Михайлович (в последствии заместитель генерал-полковника Болятко В.А., генерал-лейтенант) поставил перед нами задачу – обеспечить выемку приборов, установленных в специальном сооружении – шахте, глубиной 4 метра и сечением 1,5 ; 1,5 метра. На глубине 3-х метров была оборудована камера, в которой и находились приборы. По проекту камера перекрывалась шандорами (железобетонными брусками сечением 0,2 ; 0,2 метра), на которые до верха шахты укладывались земленосные матерчатые мешки, заполненные прокаленным песком. Шахта находилась на удалении примерно 200 м от центра взрыва, давление во фронте воздушной ударной волны здесь достигало 20 кгс/см2. Так как вместо песка в мешки был засыпан (то ли по халатности, то ли из-за спешки) местный грунт, его так спрессовало, что образовался сформированный мешками монолит. Лопаты прорезать мешки не могли, а ломы делали лишь дырки в мешках, раздробить грунт не удавалось. Поэтому было принято решение вдоль стенки шахты заложить другую шахту, дойти до уровня камеры, пробить отверстие в бетонной стенке и вынуть приборы. Для этого было выделено 10 солдат, компрессор с двумя компрессорщиками. Руководить посменно этими работами и поручалось нам.
Нас на полигоне курировал полковник Русанов Петр Иванович, начальник 6 отдела Штаба Инженерных войск. Когда он узнал о нашей задаче, то возмутился, опротестовал решение руководства полигона и, поскольку с ним не согласились, уехал в Москву. Мы же приступили к выполнению задачи. Компрессор был доставлен к сооружению, установлен и прикрыт со стороны центра взрыва (воронки) стенкой, выложенной из свинцовых кирпичей, позволявшей снять до 30-40% гамма-излучений (прямых лучей, но не рассеянных). Работы надо было вести в районе взрыва, где поверхность была покрыта слоем шлака (спекшегося грунта – так, как на этом расстоянии действовала плазма огненного шара), толщиной до 20 см. Уровень радиации (мощность дозы) к моменту начала работ, т.е. через 30 часов после взрыва, составлял по расчетам (так как прибора, чтобы замерить его, мы не имели) Х рад/час. Выжидать спада уровней радиации было нельзя, боялись, что информация, записанная на пленки, могла исчезнуть.
Работать пришлось «вахтовым» способом: Е.П. Шубин, 5 солдат, компрессор-шик, затем, с такой же командой, я. Смена через 1 час, удаление места ожидания приблизительно 2 км от центра взрыва. На каждого пришлось по 4 часа работы, закончили ее и извлекли приборы через 8 часов. Передали приборы по назначению и занялись своей основной работой по описанию последствий взрыва.
Е.П. Шубин размечтался. Какими же государственными наградами нас отметят? Но обошлось без них, и даже, без благодарностей. Солдаты же были сразу демобилизованы и отправлены по домам.
В 1963 году я был в командировке в Ленинграде, уже в звании подполковника. И там, случайно в гостинице «Астория», встретился с генералом Б.М. Малютовым. В один из вечеров за чаем я напомнил ему этот Семипалатинский эпизод. В ответ услышал странную вещь. «Ты уже был награжден орденом Ленина (на фронте), а мы ничего еще не имели, поэтому Вас не наградили!». «А как же Е.П. Шубин? Он же орденов не имел». «Ты бы, при его награждении, потребовал так же». Как говорится, комментарии излишни! Можно добавить, что через 40 лет, в 1997 году справедливость частично восторжествовала. Я, как ветеран подразделений особого риска, был награжден орденом «Мужество». А вот Е.П. Шубину не повезло. Он не смог вовремя собрать необходимые документы, чтобы получить удостоверение «Ветерана подразделений особого риска». Соответственно остался и без награды.
А тогда, на Семипалатинском полигоне, через несколько дней после спасения приборов, почувствовал зуд в глазах, как будто в них попал песок. Резко возрос аппетит. Недели три, при хорошем питании, ощущал постоянный голод. Однажды на проволочном заборе, испытываемом противопехотном заграждении, поранил руку и, к своему удивлению, не мог сразу остановить кровь (была пониженная свертываемость крови). По признакам, легкая лучевая болезнь все-таки была. О полученной дозе тогда не говорили. Расчет же показывает около 120 – 130 рентген. В 1988 году решил оформить инвалидность по облучению, с учетом пребывания в 1986 году на ЧАЭС). Стал собирать необходимые документы. От имени начальника академии командованию 12 ГУ МО (12 Главное Управление Министерства обороны), было отправлено соответствующее письмо. В ответном письме сообщалось, что по Семипалатинскому полигону все данные находятся в в/ч 51105, а по Тоцкому учению – все данные в архиве в Подольске. Через некоторое время и из в/ч 51105 пришло письмо, в котором говорилось, что данных обо мне у них нет. Архивы были уничтожены. Сохранились лишь командировочные предписания, но в них указаны только сроки командировок, но не место назначения. Вероятно, чиновничий зуд определял отношение к человеку. Что касается данных при ликвидации последствий аварии на ЧАЭС (1986 год), то московская комиссия их не принимала. Эта и только эта задача решалась самостоятельной комиссией в Санкт-Петербурге.
В начале сентября 1953 года при взрыве боеприпаса сверхмалой мощности, когда подъезжали к эпицентру взрыва, мне пришлось снять противогаз, чтобы протереть стекла. Они запотели, и было плохо видно (утром не смазал их мыльным карандашом). Снял, протер стекла и снова надел противогаз. В то время я, чтобы противогаз плотно прилегал к голове, брил ее наголо. Закончив работу, отправились к месту жительства. При радиационном контроле на КПП, когда датчик поднесли к темечку и под нос, прибор зашкалило. Пришлось долго мыться. И, все же, когда закончил мыться, прибор показывал критическую величину загрязнения. Через пару дней на темечке появились волдыри – признак ;-ожога. Но все скоро восстановилось, и я забыл об этом инциденте. Вспомнил в 1955 году, когда стали редеть волосы на голове.
В ходе испытаний фортификационного оборудования я отметил, что котлованные укрытия для автотранспорта имеют плохие защитные свойства (степень повреждения автомашин в укрытиях практически соответствовала степени повреждения их при установке на поверхности земли; без учета их отбросом скоростным напором ударной волны). Было предположено, что крутости укрытий под воздействием сейсмических волн оползают до подхода ударной волны. Она же после обрушения крутостей свободно затекает в укрытия, повреждая автомашины. В этом году проверить предположение не удалось (была серия взрывов боеприпасов малой и сверхмалой мощности). Отложили на будущее.
Дело делом, но было время и для отдыха. Редко, но отдохнуть можно было очень хорошо. Когда трудились на «П» или «Ш», то там была только работа. На «М» была хорошая библиотека, молодой парк на берегу Иртыша, кинозал под открытым небом. Это все для души!
Вдоль Иртыша тянулся пляж, где можно было после купания загорать, играть в мяч. Несколько в стороне, вниз по течению на Иртыше были заводи, острова – места для ловли рыбы. К этому я и пристрастился, главное же, было, что ловить. Впервые в жизни я видел в реке косяки стерляди. Ловить ее можно было с лодки. Поставишь в протоке лодку на «якорь» (свинцовый кирпич – брусок на веревке), она развернется по течению. Вода прозрачная, глубина 2-3 метра, дно песчаное – хорошо видно! Ляжешь на корму и видишь, как вверх по течению идет косяк стерляди до 30 и более рыбин. Удочка – простая нитка, на конце ее червяк, привязанный попрек живота, сантиметрах в 10 от него грузило (кусочек свинца). Высматриваешь понравившуюся стерлядку и подводишь червяка к ее носу. Стерлядка, разинув свой огромный рот, заглатывает его. В результате, она на нитке держится крепко. Быстро поднимаешь ее в лодку, нажимаешь на голову возле жабр и стерлядь отпускает наживку. На одного червяка можно поймать 5-6 стерлядей. Уха из стерляди замечательная. Так как делали ее не только двойной, но и четверной (рыбы много), то юшка получалась столь наваристой, что, несмотря на высокую температуру воздуха (до 28 – 30°С), она быстро превращалась в студень, который можно было резать ножом.
На полигоне я познакомился с выпускником нашей академии, только строительного факультета, Валентином Мельниковым, заядлым охотником и рыбаком. Вот с ним я был раза три-четыре на настоящей рыбалке. Теперь же есть что вспомнить! Когда он возвращался с охоты, то обязательно приглашал на жареных чирков. Вкус отменный! Когда ели птицу, Валентин всегда предупреждал, чтобы случайно не глотали дробинки. Для их сбора на стол всегда ставилось блюдечко.
Когда командировка 1953 года кончилась, и мы возвращались в Москву, то, проезжая на машине вдоль Иртыша, заглянули на бахчу и набрали с собой арбузов. Бахчевник сам выбирал наиболее спелые. Когда загрузились в вагон нашего поезда, то весь пол купе был закрыт арбузами. Хватило их до Москвы и для дома.
Родители сообщили мне в письме (еще в период подготовки испытаний), что по этому же адресу служит Евгений Лепетов – сын Ильи Николаевича Лепетова. Илья Николаевич, заслуженный мастер спорта по велосипеду – видная фигура в Ногинске. Он один из организаторов первого добровольного общества велосипедистов в Богородске (Ногинске) и в Орехово-Зуеве, призер многих соревнований еще до революции, как в шоссейных гонках, так и на треке. Он возглавлял, чуть ли, не до 90-летнего возраста, велосипедную школу в Ногинске и подготовил многих прекрасных спортсменов, выступавших на соревнованиях не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Нашел Евгения, встретиться удалось лишь один раз, было очень много работы. Евгений Лепетов, оказалось, выписывал Ногинскую газету «Голос рабочего», которая приходила регулярно, хотя и с опозданием на две недели. Было приятно подержать ее в руках и прочитать о своем родном городе. Можно сказать, что благодаря этой газете устанавливалась некоторая внутренняя связь со своей «малой» родиной.
В ноябре 1953 года вернулись в институт. Я уже с другим взглядом углубился в свою исследовательскую работу. Она мне уже нравилась.
Летом, пока я был в командировке, в коллектив сектора влились выпускники командного факультета нашей академии: Михаил Алексеевич Тарасов, Александр Васильевич Баранов, Александр Николаевич Пищулин, Александр Анатольевич Андронов, знакомые еще по годам учебы.
В отделе была создана группа оперативного обоснования вопросов инженерного обеспечения (главное фортоборудование и маскировка) в составе М.А. Тарасова, В.К. Табаровского и меня. Мы расположились в комнате на втором этаже нового корпуса, построенного вдоль монастырской стены, за которой через пруд находились постройки другого (бывшего женского) монастыря, служившие общежитием для некоторых наших сотрудников. Волей судьбы случилось так, что Михаил Алексеевич и Владимир Константинович много курили, а я, чтобы отдышаться, регулярно выходил на «перекур». Продолжалось это до ухода В.В. Помяловского из института и назначения М.А. Тарасова начальником отдела ГО. На его место в нашу группу пришел А.А. Андропов. Через некоторое время в нашу группу был переведен В.К. Табаровский, а его место занял В.С. Удальцов. Группа стала, наконец, некурящей.
В ноябре 1954 года мне была вручена путевка в Светлогорский санаторий (Калининградская область). Там я встретил полковника Морозова Александра Ильича, офицера 6 управления. С ним еще в Москве пришлось решать ряд вопросов по работе. Он был хорошим специалистом и просто порядочным человеком. Отдыхать было приятно вдвойне: во-первых – с близким знакомым, во-вторых – в период с удивительной теплой погодой, когда можно было гулять в костюме. Верно, купаться было нельзя, вода оказалась холодной. Природа Прибалтийская прекрасна, песчаные дюны, сосны, шепот моря от набегающих волн (палата располагалась в мансарде дома на берегу с окнами в сторону моря). Окна круглые сутки оставались открытыми. Из них были видны птицы, которые щебетали рядом на соснах, чайки, скользящие над волной.
Глядя на них, вспоминал Казахские степи, над которыми высоко в небе медленно плыли орлы, зорко высматривая добычу на земле. Размеренный взмах крыльев, планирование, в какое-то мгновение падение камнем вниз и вновь взмывание в небо, но уже с мышью или другим мелким животным. Лишь однажды видел, как орел уносил в лапах пойманную им лису. Утром орлов можно было видеть вдоль основной дороги, сидящими, практически, на верхушке каждого столба электропередачи, идущей на «Ш». В небе уже раздавались голоса жаворонков, на земле суетились воробьи и другие мелкие птички. Это до взрыва.
А после?! Ведь всю живность в степи никто не предупреждал о взрывах, и она продолжала заниматься своим повседневным делом, невольно становясь дополнительными биообъектами. Было больно смотреть, что с ними становилось после воздействия поражающих факторов. Помнится, орел, сидящий на земле, ослепленный световым излучением. Он чувствует, что рядом с ним люди, но не видит их, только щелкает клювом. А был этот орел истинным царем неба. Размах крыльев около 3 метров, тело – до одного метра. Было это примерно в 30 километрах от центра взрыва. Ударная волна и проникающая радиация не тронули птицу, а световое излучение сделало свое дело. Забрали медики орла в свой биосектор, но вернуть зрение не смогли.
Тогда же в траншеях впервые увидел бегающих по их дну воробьев и жаворонков. Бегающих, но не способных взлететь. Пух и перья сгорели от светового излучения, вместо крыльев – косточки. Упали они на землю, свалились в траншеи, а выбраться не могут. Жили они не более суток, а затем погибали.
На более близких расстояниях от центра взрыва встречали в открытых сооружениях трупики птичек, мышей, землероек, и других животных. Это были жертвы проникающей радиации. Их мы предавали земле.
Когда вернулся из отпуска, то познакомился с новым начальником отдела полковником Юрием Афанасьевичем Жуковым, с которым связала нас в дальнейшем многолетняя дружба.
Задачи отдела усложнялись. Стали заниматься не только отдельными фортификационными сооружениями, но и позициями в целом. Появились работы по живучести войск на позициях. Наша рабочая группа на ближайшие четыре года (до 1958 года) состояла из М.А. Тарасова, В.К. Табаровского и меня. Стали заниматься тактикой и оперативными вопросами, подготавливать предложения в «Наставления ...» и «Руководства ...», а затем отстаивать их в различных комиссиях, подготавливающих новые документы к изданию.
Наступил 1954 год. В начале апреля вызов в 6 Управление и получение командировочного предписания для убытия на Тоцкий артиллерийский полигон, Южно-Уральского ВО. Там должны были состояться войсковые учения с применением атомного оружия. Командировка вновь заняла период с апреля до конца октября.
Нашей группе была поставлена задача оказать войскам техническую помощь в оборудовании батальонного района обороны («Бани»). Я отвечал за вторую роту, Е.П. Шубин – за первую. Главное же заключалось в тщательном изучении состояния инженерного оборудования при атомном взрыве в условиях реальной среднепересеченной местности, покрытой лесом. Это было первое и, как оказалось в дальнейшем, единственное испытание ядерного оружия, позволившее установить характер действия поражающих факторов на местности, близкой по условиям Западному ТВД. Уникальность этого испытания заключалось так же в том, что на него привлекалось значительное количество войск. В ходе подготовки учения нас предупредили, что учением будет руководить Маршал Советского Союза Г.К. Жуков. Это накладывало на все повышенную ответственность.
Нам пришлось принять участие в разбивке и посадке сооружений в батальонном районе обороны. Это был тот участок местности, над которым должен был произойти ядерный взрыв. Выбор места, на котором велось оборудование района обороны батальона, оказался удачным. Одна рота находилась на отрытом участке местности, вторая на скате, поросшем кустарником, а третья – в лесу. Это позволило более полно исследовать маскирующие и защитные свойства местности.
Постепенно прибывали войска, сосредотачивалась группировка для участия в учениях. Подразделениям войск были определены позиции, оборудованием которых они и занимались.
Быстро рос объем и нашей работы. В процессе оборудования района обороны надо было проследить за правильностью возведения сооружений, устройством проволочных заграждений, качеством маскировки и других инженерных работ.
Сложность нашей работы заключалась в том, что в пределах этого батальонного района обороны необходимо было дополнительно возвести ряд сооружений экспериментального назначения, подготовить места для установки вооружения и техники, т.е. создать необходимую мишенную обстановку (в основном, с целью изучения защитных свойств местности).
Испытатели скрупулезно описывали все сооружения, их особенности, так как они возводились не профессионалами и имели некоторые отклонения от стандарта (нам предписывалось, оказывая техническую помощь, вмешиваться в ход работ только тогда, когда отклонения были значительными, на мелочи внимания не обращать, но фиксировать в описаниях). Предполагалось испытать инженерное оборудование, выполненное среднеобученными инженерному делу войсками, т.е. приблизиться к возможному реальному положению дел на позициях войск. Был такой случай. Один командир взвода руководил возведением блиндажа и, при установке стандартной защитной двери, уменьшил до нужных размеров дверной проем закреплением к рамам остова блиндажа большими гвоздями (приблизительно 25 см) брусков. На замечание, что такая защита не допустима, ответил, что у них в деревне так делают входы в погреба и они стоят десятилетиями. При воздействии ударной волны, дверь вместе с брусками оказалась внутри блиндажа и убила барана. При показе командирам различных рангов результатов взрыва этот блиндаж был замечательным экспонатом и вызывал нужную реакцию.
Повторное описание испытываемых объектов после взрыва и сопоставление его с начальным позволило выявить их устойчивость, защитные свойства, возможности и способы восстановления, условия маскировки, задерживающей эффект проволочных заграждений, проходимость путей.
Если учесть, что наша работа осуществлялась под знаком секретности, строго контролировалась, то можно понять ее сложность. Кроме того, в те времена мы были «рядовыми» исследователями – младшими офицерами, что накладывало свой отпечаток, особенно во взаимодействии со старшими по званию командирами, участвовавших в учениях подразделений и частей войск.
Стало прибывать руководство, что было заметно и по посещениям «Бани» и, косвенно, по улучшению питания в столовой, и, наконец, по усиленному режиму. В любом направлении уже проехать было нельзя.
Для осуществления научных консультаций руководства учениями и помощи испытателям на учение прибыли военные ученые: член-корреспондент Академии наук М.А. Садовский, доктора технических наук Г.И. Покровский, Б.А. Олисов и С.С. Давыдов.
Помня имеющийся прошлогодний опыт, я решил проверить догадку о причине ожога у некоторых животных, размещаемых в закрытых сооружениях (ожог только морды и не обширный, а отдельными полосками). Выбрав убежище безврубочной конструкции, я закрылся в нем (без работы фильтро-вентиляционной установки). Через 2 – 3 часа стал покрываться холодным липким потом, кислорода в воздухе явно не хватало. Чтобы отдышаться, стал передвигаться, подсвечивая иногда себе фонариком, по направлению поступления, откуда-то очень слабого потока воздуха, оказался у двери и обнаружил щелочку, через которую в убежище сочился свежий воздух. Двери, при всем желании, не были установлены абсолютно плотно, полной герметизации сооружения не было. Поскольку биообъекты в сооружения устанавливались с вечера, животные, чувствуя потребность в воздухе, прижимаясь мордой к тем местам входа, где были щелки. Раскаленная ударная волна проникала через них внутрь и обжигала морды животных. После взрыва догадка полностью подтвердилась.
Наш прямой начальник – генерал-полковник В.А. Болятко требовал четкости в работе, в налаживании взаимодействия всех служб, обеспечивающих испытания (служба безопасности, медики-биологи, служба обработки данных, снятых с приборов, технические службы по видам вооружения, техники, инженерным сооружениям, имуществу тыла и т.п.)
Фортификационные сооружения, кроме нас, проверяли и представители инженерных войск. На учения из 6 отдела Инженерных войск П.И. Русанова прибыли и активно трудились Михаил Платонович Харченко, Николай Дмитриевич Шуваев, Иван Григорьевич Крупнов, Виктор Ильич Левыкин и другие. От научно-исследовательского инженерного института – Лев Михайлович Гуров, Петр Сергеевич Иванов и другие.
Прибыл Начальник инженерных войск Маршал Инженерных войск Алексей Иванович Прошляков. При докладе ему о характере и объемах выполненного инженерного оборудования местности, мы от него узнали, что качество инженерного оборудования и условиями испытаний интересуется руководитель учения Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, который вот-вот должен прибыть в район учения. Пришлось еще раз за разом проверить состояние всех объектов на отведенных участках работы. Рассчитали время движения от района ожидания Святого источника до батальонного района обороны «Бани» (расстояние около 10 м). Оно составляло примерно 15 минут. Испытателем предписывалось выдвигаться в эпицентр взрыва после прохода ударной волны по сигналу.
Ядерный взрыв предусматривался воздушным, бомба мощностью около 40 тыс. тонн должна быть сброшена с самолета (уже прошло две тренировки) Для нанесения точного удара в центре «Бани» был обсыпан известью крест и установлены уголковые отражатели. Контрольные сбросы макета бомбы показали, что взрыв может произойти практически над намеченной точкой прицеливания.
Пред учениями по предложению С.С. Давыдова мною была разработана методика оценки последствий ядерного взрыва по состоянию растительности (были взяты три вида деревьев: дуб, сосна и осина – сначала пришлось промерить кроны, стволы деревьев, их расположение с учетом рельефа и глубины лесных массивов по отношению к точке прицеливания). Зная параметры ударной волны на различных удалениях от эпицентра взрыва, я рассчитал ожидаемую нагрузку на те или иные деревья, конечно усредненные. На основе этого получил данные об ожидаемых последствиях. После взрыва изучил, что произошло, и сравнил с расчетными данными. Оказалось, что с учетом смещения эпицентра взрыва от точки прицеливания, ветра в приземном слое, совпадение расчетных данных с реальными достигло 75 – 80%. Это в последующем могло позволить устанавливать величину давления в определенной точке местности по характеру разрушения леса. Последнее необходимо для определения характера разрушения фортификационных сооружений, заграждений и выхода из строя вооружения, техники и личного состава. В 1977 году при оформлении в музее ВИА стенда, посвященного подразделениям особого риска, приятно было видеть исполненную своими руками на учениях схему роты, за которую отвечал.
День накануне испытания прошел в напряженной работе. Велась окончательная расстановка вооружения, техники и имущества на отведенные места на поверхности земли и в сооружениях, все повторно фиксировалось. Были натянуты маскировочные сети и установлены маскировочные покрытия. К вечеру подвезли и установили животных. Двери блиндажей и убежищ закрыли. Убываем в расположение и докладываем о сделанном.
Ясное раннее утро. Погода теплая, тихая. Выезд в районы выжидания. Все они вне пределов воздействия поражающих факторов ядерного взрыва. Располагаемся лежа на обратных скатах высот, окружающих район «Бани». Войскам приказано занять защитные сооружения и покинуть их лишь по команде. Все в ожидании. Руководство располагалось на специально оборудованном наблюдательном пункте.
Вот вдали появился бомбардировщик с сопровождающими его двумя истребителями. Видно, как отделилась бомба и полетела вниз. Самолеты сразу же форсировали скорость, чтобы уйти от взрыва на безопасное расстояние. Над бомбой появился парашют. Надеваем темные очки. И, вдруг, ослепительная вспышка, невольно жмуришься, кожа лица ощущает жар. Прижимаемся к земле. Через несколько секунд проходит, как легкое дуновение ветра, фронт ударной волны. Еще несколько мгновений и следует команда выдвигаться в районы выполнения задач. На ГАЗ-69 с двумя солдатами спешу к эпицентру взрыва. Привычная обстановка изменилась. Лесная дорога примерно на расстоянии 4 –5 км от эпицентра взрыва скрывается в дыму, который стелется на высоте 1 – 2 м от земли. Горит подстилающий слой – это результат воздействия светового излучения. Пришлось снизить скорость, и мы стали двигаться почти на ощупь. Приблизились к участку поваленного леса. Завалы, но незначительные, их можно объехать, что и делаем. Местность все же не узнаваема. Уничтожены ориентиры. Ближе к эпицентру перевернутые вверх гусеницами танки, выброшенные из окопов и разбитые орудия, горящие автомобили. Некоторые участки траншеи исчезли – крутости их сомкнулись, грунт вспучен, а наверху, как забор, стоит одежда крутостей. Много погибших животных, часть из них обгорели, отброшены ударной волной (даже поводки, на которых они фиксировались, оборваны). В сооружениях, особенно закрытых, животные сохранились. Вот и эпицентр. Взрыв мощностью примерно 40 тысяч тонн, произошел на высоте около 350 метров, на удалении в 200 метров от точки прицеливания над рощицей. Эпицентр ясно обозначен. Стоят обгоревшие стволы деревьев, в центре – высокие без сучьев, а дальше – обломанные с частично сохранившимися сучьями. Ударная волна, падая вертикально вниз, очистила стволы от сучьев (ветвей), а чуть в стороне, распространяясь под углом, уже ломала и стволы. Еще дальше лес не сохранился. Ударная волна, двигаясь вдоль земли, на определенном расстоянии от эпицентра взрыва его выкорчевала и изломала. Далее в лесу завалы, потом отдельно сломанные деревья и, наконец, лес сохранившийся. Классическая картина. Замеряем уровень радиации (примерно в 300 метрах от эпицентра взрыва), прибор показывает Х р/час. Это, в основном, за счет наведенной радиации, заражения радиоактивными веществами нет. Грунт и пыль в облако взрыва вовлечены не были, в нем лишь продукты, образовавшиеся в результате деления заряда, да испарившаяся конструкция бомбы. Эти вещества унесены ветром и могут выпасть на некотором отдалении от района взрыва, а также, если они будут захвачены дождевым облаком. Мы все же, выполняя требования службы безопасности, в противогазах. Не успели оглядеться, подъезжает машина, из нее выходит генерал-полковник В.А. Болятко и устраивает разнос. Требует немедленно снять противогазы и не сеять панику. С удовлетворением их снимаем, все же они очень мешают работать. Достается начальнику службы безопасности, прибывшему с генералом В.А. Болятко.
Через эпицентр взрыва должны были идти танки, для них были провешаны пути. Шум моторов был слышен, но танки не появились. Генерал В.А. Болятко приказал выяснить, где они. На это ушло немного времени. Движение танков в обход эпицентра установили примерно в 1,5 километрах. Доложили этом. Генерал В.А. Болятко снова вспомнил наши противогазы.
Через два дня, когда командирам, участвовавшим в учениях войск, показывали результаты взрыва, командир танкового полка сетовал на недостаточную информацию о последствиях ядерного взрыва, иначе они не пошли бы в обход.
В течение четырех дней мы описывали результаты взрыва, анализировали их и готовили предварительный отчет руководству.
Эффективность фортификационного оборудования в защите войск, выявленная при ядерном взрыве, была бы недостаточно точной, если бы мы ограничились только этим взрывом. Для полноты картины были подобным же образом оборудованы еще два батальонных района обороны на высотах «Огурец» и «Безымянная», по которым наносились, соответственно, удары авиацией и артиллерией. По высоте «Огурец» – бомбовый удар, один полк – вылет; по высоте «Безымянной» – артиллерийский обстрел – 40 минут, полк 152-мм гаубиц. Значение фортификационного оборудования было доказано полностью, одновременно было показано могущество ядерного оружия.
Среди блиндажей и убежищ еще рекомендовались сооружения времен Великой Отечественной войны с незамкнутым контуром (земляной пол). На Тоцких учениях установили, что под воздействием отраженной волны (от подстилающего на глубине около 300 метров плотного грунта маренных глин) происходит заполнение внутреннего объема сооружения песком на ; его высоты. В сооружениях с замкнутым контуром (сплошной рамной конструкции, безврубочной конструкции, из волнистой стали и железобетонных элементов) этого не наблюдалось. Такие сооружения и рекомендовались войскам. Открытые сооружения с одеждой крутостей по воздействиям отраженной волны разрушались – крутости смыкались, а одежда при вспучивании песчаного грунта вытеснялась, получался своеобразный плетень. Рекомендовались анкерные колья выносить за пределы возможной призмы оползания грунта (если обычно до двух глубин окопа, укрытия, то теперь не менее трех). Одновременно для укрытий была предложена (и принята) уменьшенная глубина с повышенным каплевидным бруствером при сохранении общей глубины закрытия. Все это было отображено в «Альбоме ...», которым пользовались в ходе боевой подготовки войск.
За два года испытаний накопилось достаточно данных для составления отчетов по разрабатываемой теме. Я же увлекся живучестью позиций артиллерии и параллельно с официальной тематикой стал вести исследование по этому направлению с мыслью подготовить диссертацию на соискание степени кандидата технических наук. На исследование ушло 5 лет, а диссертацию успешно защитил в 1959 году.
В марте 1954 года я, вместе с Тарасовыми (Михаил Алексеевич, Галина Павловна, Игорь) получил жилье. Нам была выделена квартира на втором этаже нового трехэтажного дома. Семье Михаила Алексеевича 2 комнаты, а мне – одна изолированная – 14 квадратных метров. В ней я размести кровать, диван, журнальный столик и письменный стол, три стула, тумбочки под приемник, маленький шкафчик с гарнитуром и другими столовыми принадлежностями, в нем же место для одежды. Словом, все, что нужно для нормальной жизни. Для приготовления пищи была электроплитка, был и электрочайник. В подвале каждому отвели место (сарайчики), где можно было хранить дрова (так как в ванной был установлен дровяной титан), картофель, разные овощи, даже подвешивал кочаны капусты и имел свежую капусту до весны, бочку с квашеной капустой. Когда зажили домом, то имели возможность собираться у меня для игры в преферанс (я, М.А.Тарасов, В.К.Табаровский, приезжал А.П.Хитров, приходили другие желающие). Играли для удовольствия и не очень часто (все были мастера, я же –третьеразрядник). Под нами на первом этаже в такой же квартире поселились Упиты Прасковья Дмитриевна, Юлий Эмильевич и Таня. Часто встречались по разным причинам. Словом, жили дружно. Отдохнуть после напряженного труда было вполне возможно. В Доме офицеров часто шли фильмы, приезжали артисты, была хорошая библиотека. Городок расстраивался, особенно после прибытия начальником политотдела генерал-лейтенанта Лисицына Федора Яковлевича. Имея связи в Москве, он добился выделения в интересах нашей части отдельного отряда строителей. Строились не только служебные здания, но и дома для сотрудников, магазины, столовые, спортивные сооружения и т. д. Городок стал закрытым. На реке Торгоше была возведена (но это в 60-х годах) плотина. Образовалось хорошее водохранилище, были сделаны пляж и лодочная станция. Зимой функционировала школа фигурного катания, заливался каток. Была проложена частично освещаемая лыжня. Летом же можно было отдыхать в лесу (ягоды, грибы, орехи).
В берегах реки Торгоши били родники (серебряная вода), считавшиеся святыми. На Пасху к ним выстраивались тысячные очереди верующих. В этих очередях были и здоровые, и больные. Поскольку первые годы городок был открытым, то через магазины, идя на источники, заглядывали и больные. Весной 1955 года в части заболело желтухой восемь человек, в том числе и я. Более 40 дней пролежал в госпитале «Бурденко». После чего приблизительно два года сидел на молочно-травяной диете (даже уезжая на полигон, старался и там все соблюдать). О спиртном и речи быть не могло. Установил для себя жесткий «сухой» закон. Нарушил его лишь один раз на своей свадьбе в 1956 году.
В 1953 году после командировки на полигон открылась возможность подумать о машине: командировочные получали большие. Поэтому осенью 1953 года я встал в очередь на автомашину «Победа», внеся в кассу 16 тысяч рублей (получали машины по, так называемому, «заказу»). В 1955 году пришлось добавить еще 4 тысячи, но осенью я уже стал владельцем авто и разъезжал на нем непрерывно.
На машине сначала можно было заезжать на территорию части и ставить ее возле своего служебного корпуса. Потом сделали стоянку сразу за входом у часовни.
Когда же машин стало много, стоянку вынесли за монастырскую стену. В результате машину стал оставлять в гараже. Приедешь из Москвы, прямо в гараж. Поставил, прогулялся пешком (благо не так далеко) и спокойно трудись (работали по режиму только до 18 часов).
Ранней весной 1955 года заканчивалось оборудование машинного зала в нашем служебном корпусе (шел монтаж различных прессов, пневмо-динамической установки – «ПДУ», станков по испытанию материалов и т.п.). Частично в этой работе пришлось участвовать и мне. Памятной осталась установка одного станка (массой приблизительно три тонны). Получилось так, что автокран не мог через ворота подать его на место установки. Договорились с крановщиком, чтобы он раскачал станок и насколько сможет, подаст его в машинный зал. До гнезд крепления осталось сантиметров 15. Позвал наших техников, они помогли и станок встал на место. Но я разогнуться не смог, что-то сдвинулось в позвоночнике. Словом, заработал травматический радикулит.
Интересна была и общественная жизнь в части. Чтобы благоустроить свой быт, устраивали субботники по посадке деревьев и очистке прилегающей к монастырю территории. Благодаря этому, дорожка, ведущая от проходной в городок через парк, преобразилась, стала красивой аллеей. Да и парк от этого только выиграл. В городке же возле домов посадили не только деревья, но кустарник и цветы. Зелени было очень много. Красиво! Воздух чистый! Отдыхали душа и тело.
Зима с 1954 на 1955 год ушла на выполнение исследований по теме, участие в комиссии по отработке первого «Наставления по противоатомной защите» и чертежей в «Альбом...». Последнее способствовало войскам в возведении сооружений, обеспечивающих требуемую защиту от ядерных взрывов.
Хочется отметить стиль работы комиссий по отработке руководящих документов в конце 1954 – начале 1955 г. Первой – по «Противоатомной защите войск» руководил генерал-полковник, общевойсковик (фамилии не помню). С материалами все ознакомлены, заслушиваются мнения и замечания. Я в комиссии самый младший – капитан. Председатель начал с сидящих с ним рядом генералов – все поддерживают редакцию, старшие офицеры соглашаются. Доходит очередь до меня, выступаю с критикой и доказываю почему надо так, а не иначе. Небольшая перепалка с председателем. Я ссылаюсь на В.А. Болятко. Председатель прямо из кабинета звонит ему и говорит о моем поведении. В.А. Болятко требует прибыть к нему. Еду к нему, докладываю, со мной полностью согласны. Звонок председателю, жесткий разговор. Со следующего дня председатель ни разу не дал мне слова. Документ в 1956 г. издан (мои замечания в него включили).
Второй комиссией – по «Наставлению по военно-инженерному делу...» – руководит начальник штаба инженерных войск генерал В.А.Железных. Опрос начинается с самого младшего, как в Русской армии, т.е. с меня. Не желаю ударить в грязь лицом, докладываю коротко, но с доказательствами. Слышу критику, соглашаюсь или нет. Но все идет по-деловому. Старшие не хотят быть глупее младшего, поэтому тоже обсуждают, а не просто соглашаются. Издается также в 1956 г.
Осенью 1955 года Начальник политотдела Ф.Я. Лисицын предложил мне и инструктору политотдела (фамилии не помню) съездить в расположенную относительно недалеко от Загорска деревню, чтобы помочь завклубом организовать работу с местной молодежью. Приехали мы в деревню вечером. Спросили где клуб, обнаружили на его дверях большой амбарный замок. Поинтересовались, где живет завклубом. Нам указали, и мы нашли этот дом. На наш стук вышла девушка лет 19-20. Спросили, можно ли видеть завклубом. Оказалось, что она им и является. Представились и сказали, зачем приехали. Она поведала нам, что окончила культурно-просветительское училище по специальности «клубная работа». Но, поскольку практики не было, она просто не знает с чего начать, да и с ребятами и девчатами не знакомилась. Разговор шел на крыльце, в дом нас не пригласили, и разговор сопровождался шумовым фоном деревни. Где-то играла музыка, кто-то заводил патефон. Спросили ее, что это. Она ответила, что это около действующей церкви батюшка развлекает молодежь. Завклубом согласилась проводить нас туда. Возле церкви мы остановились в тени. На ухоженной площадке, под фонарем на столбе, танцевало человек 15 ребят и девчат. Батюшка заводил патефон, установленный на табурете. Пластинки увлекали молодежь вальсами, танго и др. Ребята были явно довольны и, даже, заказывали, какую пластинку поставить. Через некоторое время к церкви стали подходить взрослые и проходить внутрь. Батюшка выключил патефон, извинился перед молодежью, сказал, что после службы, в чем заинтересованы старшие, танцы будут продолжены. Мы подошли к ребятам и девчатам, познакомились, представили завклубом. Оказалось, что они недовольны работой (вернее, не работой клуба), знают, как звать завклубом, но она все время от них прячется. В клубе никаких кружков нет. При старом завклубе они были, но с его отъездом все прекратилось. Кинокартины давно не показывают и молодежь в клуб не тянет. Во время разговора некоторые из ребят стали, крестясь заходить в церковь. На вопрос, почему они не ждут на площадке, отвечали, что их интересует служба, тем более что старшие приглашают их туда.
Служба кончилась, старшие ушли, вышел батюшка и обратился к молодежи: отроки и отроковицы... для меня это было ново. Мы познакомились с батюшкой и сказали о цели нашего приезда, а также спросили, не может ли он оказать свою помощь своему духовному товарищу организовать работу с молодежью. Он отвечал, что завклубом неверующая, клуб будет вести работу против церкви, которая отделена от государства, что, конечно, души молодых надо укреплять и т. п. При этом он делал много ссылок на Евангелие и Библию. Лично для меня это было все ново, ведь священного писания я не изучал. Возражать ему было бы трудно. Словом, я убедился, что в такие поездки надо направляться хорошо подготовленным. Того, что крещен слышал от родителей мало. Хотя, это в какой-то степени удовлетворило батюшку. Он, кстати, вспомнил о православном воинстве, о роли церкви в победе над врагом и др. Расстались мы мирно. Батюшка пообещал, с отроковицей – завклубом обсудить, что делать. Главное, как он сказал, отвлечь молодежь от бутылки и сохранить их духовную чистоту. Надо отметить, что во всей округе под Загорском пьянство процветало, не согласиться с батюшкой было трудно. Инструктор политотдела сказал, что он приедет специально, чтобы помочь завклубом литературой и кинолентами, в планировании мероприятий. Я же понял, что современному человеку надо знать религиозную и православную литературу.
Утром доложил о поездке Ф.Я. Лисицыну и высказал свое мнение о необходимости знать хотя бы истоки православия и на чем оно зиждется, тем более что часть находится в Загорске. Ф.Я. Лисицын все выслушал, сделал у себя какие-то пометки и поблагодарил за работу. Недели через две вновь пригласил к себе и вручил мне «Библию» и «Евангелие» для ознакомления. Так я впервые прочитал эти труды. Однако, должен сказать, что с ходу их не одолеешь. Мало прочитать, надо вдуматься в прочитанное и снова читать. Во всяком случае, образованный человек их должен знать. Я хоть и знал некоторые библейские мотивы по стихам русских поэтов А. Пушкина, М. Лермонтова. Ф. Фета и других, но этого было недостаточно.
1954 год начался с подготовки материалов для войск по фортификационному оборудованию позиций и районов расположения, которые, после согласования со Штабом Инженерных войск (6 отделом полковника П.И. Русанова), были размножены и для практической реализации направлены по Военным округам. На это ушла первая половина года.
В июне меня предупредили, снова предстоит командировка на Семипалатинский полигон. В конце июня мы с К.В. Стручковым туда выехали и в начале июля начали готовить сооружения к испытаниям. Все по отработанной программе. Нам приказали основное внимание обратить на защитные свойства блиндажей и убежищ от проникающей радиации (предполагались взрывы малой мощности и, следовательно, более мощный поток нейтронов). В сооружениях было размещено чуть ли не вдвое больше животных (овец и собак). Пришлось участвовать в испытаниях при трех взрывах, один из которых совпал с моим днем рождения. Действительно, потоки нейтронов были очень велики, а ударная волна была столь маломощной, что ни одного поврежденного закрытого сооружения не было. Животные, расположенные на поверхности земли и в окопах, под воздействием шоковых доз погибли.
Обработали результаты испытаний, составили отчет и, уже в середине сентября, были в Загорске.
На Семипалатинском же полигоне состоялось более близкое знакомство (из-за животных) с начальником медицинского сектора полигона полковником Правецким Владимиром Николаевичем. Он оказался очень живым и веселым человеком, без напускной чванливости и высокомерием (надо все же учесть, что я был капитаном, а он полковником – руководителем всей медицины на полигоне). Как раз именно он посоветовал нам, как лучше зафиксировать животных, чтобы они не были стеснены в своих движениях, с одной стороны, а с другой – полностью обеспечили получение необходимых данных по эксперименту. Он же, без всяких околичностей, спросил знаю ли я шутку, которая ходит о нем по всему полигону? Я ответил, что нет.
Тогда он посоветовал послушать, что раздается на опытном поле после установки животных. Я прислушался и сказал, что ничего особенного отметить не могу. Он же сказал: «Прислушайся еще раз и услышишь, как овцы со всех точек установки зовут меня. Они кричат: «Пра...ве...е...е...ц...кий!». Прислушался и услышал, что-то похожее на это. Можно сказать, что эта часть эксперимента прошла для меня более полно, чем раньше.
В Загорске состоялось знакомство с вновь прибывшими в институт выпускниками академии: Вячеславом Сергеевичем Удальцовым и Владимиром Семеновичем Богаровым. С B.C. Удальцовым я уже был знаком по академии, поскольку оба играли в баскетбол за академию. Он играл в команде, в основном сформированной из курсантов строительного факультета. Я же – в команде слушателей с других факультетов, как мы тогда говорили – «взрослых», т.е. офицеров, прошедших фронт. Когда мы играли между собой, то, как правило, проигрывали курсантам (сказывалась разница в возрасте 5-7 лет). Они над нами посмеивались – не умеем, мол, играть. Но Вячеслав Сергеевич себя реабилитировал на следующий год (в 1956 году). Мы играли в одной команде за научные подразделения института против солдат нашего батальона обеспечения. Нам по 25 – 30 лет, а солдатам 18-20 лет. Они нас обыграли несколько раз, сказывался возраст. Вот тогда Вячеслав Сергеевич и сказал, что понял суть разницы в возрасте. Больше же мы встречались на футбольном поле в долине реки Торгоши (ныне оно затоплено). В нашей команде (а играли в любую погоду и в любое время года утром перед работой, если не находились в командировке) самыми ярыми и яркими игроками были Костя Стручков (даже ногу сломал), Слава Удальцов и Вова Богаров. Остальные же лишь их дополняли и обеспечивали атаку ворот противника. С 1957 года B.C.Удальцов трудился в моей группе, я уже два года был старшим научным сотрудником.
Работа же продвигалась успешно, альбомы были доработаны. От имени 12 ГУ МО они были направлены в войска, для их освоения. В них особенно полно был учтен опыт оборудования и испытания позиций во время Тоцких учений. С тем, как осваиваются сооружения войсками, я столкнулся на учениях 1956 года в Прикарпатском Округе.
В 1955 году Ю.А. Жуков был назначен начальником управления – заместителем начальника НИИИИ им. Карбышева в Нахабино. На его место из 6 Управления прибыл полковник Антоненко Александр Минаевич. Отдел с этого момента стал заниматься вопросами живучести. РВСН и ПРТБ. В это время много внимания уделялось изобретательству, что с теоретической проработкой этих вопросов позволило сделать существенный шаг в повышении боеготовности ракетных комплексов. Так я лично и со своей командой за свои изобретения получил 10 авторских свидетельств. На мою группу легла задача повышения живучести частей РВСН в полевых позиционных районах с выездом на специальные учения (1959,1960,1961 гг.), где решались задачи не только фортификационного оборудования районов, но и их скрытия от космической (воздушной) разведки вероятного противника. В тесном контакте с нами, от Инженерного института в Нахабино на учениях участвовали П.С. Иванов, И.Д. Поверин и Есин. Кроме того, с П.С. Ивановым нам пришлось заниматься оборудованием в 1955 году в исследовательских целях позиционных районов тактических ракет. Это происходило на учебном полигоне Ленинградского инженерного артиллерийского училища, на Карельском перешейке. От командной артиллерийской академии с нами трудился проф. В.В. Казин. В 1960 году на подобное учение, но в позиционном районе оперативных ракет в Клинцах Брянской области, мне пришлось быть вместе с А.М. Антоненко.
В этом же году произошло знаменательное для меня событие. Как-то ранней весной 1955 года я был в Москве и встретился со своим другом по академии Левиным Наумом Исааковичем, в доме которого я был своим человеком. Он со своей женой Асей Семеновной предложил мне в ближайшую субботу пойти на улицу Горького в кафе-мороженое – Ася была сластеной и очень любила мороженое. Мы встретились у кафе. С Левиными была подруга Аси, еще с детства, Оксана Арбузова. С ней меня познакомили. Время пролетело незаметно. Я проводил Оксану домой на Селезневку (оттуда до Сретенки, где я жил у своей тети Вари, ходу пешком не более 20 минут). Именно в этот вечер я почувствовал, что встретил свою судьбу. Оксана и, только она, навсегда поселилась в моем сердце и в мыслях.
По работе же 1955 год был очень напряженным. Писались отчеты, собирал и накапливал исторический материал по развитию инженерного оборудования позиций артиллерии к кандидатской диссертации и готовился к сдаче кандидатских экзаменов. Летом и осенью состоялись командировки в Прикарпатский и Одесский округа. В начале года мы (от 12 ГУ МО) разослали во все округа (в дополнение к альбомам) памятки и вопросники с просьбой ответить, как осуществляется у них оборудование фортификационными сооружениями позиций, какие они могут дать предложения и обобщения по своему опыту. Наиболее полными и насыщенными примерами были ответы Дальневосточного и Одесского округов (это и послужило причиной поездки в Одесский округ). В Прикарпатском же округе готовились ночные учения по действиям танкового полка из исходного района с полным его фортификационным оборудованием. Упустить такой случай было нельзя.
По прибытии в Прикарпатский округ представился его НИВ, Герою Советского Союза генерал-лейтенанту В.М. Ткаченко. Он поручил подполковнику Метелкину Николаю Петровичу опекать меня. Поскольку у него было много работы, то он сопроводил меня в Яворовские лагеря, где готовились учения, и размещался прибывший на преддипломную практику курс командного факультета ВИА. Я расположился с ними в одной из палаток, где был майор Воробьев Владимир Васильевич (с ним поддерживая связь до его ухода из жизни). Слушатели, которые должны были выпускаться в 1957 году, действовали по своему плану, а я по своему.
Начал знакомиться со сделанным и тем, что возводилось. Сразу же стал в тупик. Все виды окопов отрывались так, что брустверы не устраивались. Пехота разбрасывала грунт полосой до 10 метров ото рва окопа, (траншеи), получалась, требующая маскировки, широкая, до 20 м полоса (затрачивался огромный и, главное, ненужный труд, объемы работ возрастали в 2,5-3 раза). Артиллеристы и танкисты грузили грунт в машины (их было в достатке) и отвозили его в лес в овраг. Все командиры частей подразделений в один голос отвечали, что так делать им приказано.
Командир дивизии ПВО похвалился своим убежищем – пунктом управления. Сооружение было впечатляющим. Отрыли котлован глубиной 3 м и 10;10 м в плане. В центре поставили столб, на который оперли четыре балки. На них уложили перекрытие – тройной накат и засыпали грунтом. Это могло стать братской могилой! На вопрос, какое же давление во фронте ударной волны должно выдержать это сооружение, ответа не последовало. Все офицеры имели самое смутное представление о возможном воздействии ядерного взрыва. Когда же по моей просьбе на покрытие осторожно наехал автомобиль, оно затрещало и готово было рухнуть. Чтобы не возводить сооружение заново (подпирали сроки), установили дополнительные рамы, опасность разрушения сооружения ликвидировали.
Я же, для выяснения происходящего, сел в выделенную мне машину и поехал во Львов в штаб. Хотел встретиться с Н.П. Метелкиным, который отвечал за фортификационное оборудование. Но на дороге нас остановила встречная машина. В ней в район учения ехали НИВ округа генерал-лейтенант Ткаченко В.М. и подполковник Метелкин Н.П. Рассказал им о увиденном, спросил где альбомы, высланные 12 ГУ МО. В ответ услышал, что альбомы им не указ (не тиражированы Воениздатом) и уничтожены как вредные. Командующий Прикарпатским округом Маршал Советского Союза Конев И.С. в 1954 году был на Тоцких учениях и лично видел, что брустверы сносятся ударной волной, поэтому их делать не надо! Мои попытки уверить их в обратном, ни к чему не привели. Еще раз убедился, что чрезмерная секретность приводит к глупости. Так пришлось наблюдать как участники предстоящих учений учились не тому, что надо знать, а их труд тратился зря. Вдвойне было неудобно по той причине, что на учения должны были прибыть военачальники войск стран Народной демократии (Варшавский договор еще не был оформлен). Объем работ был выполнен такой, который полк выполнил за два месяца, а не за пять дней – по норме (для оборудования исходного района привлекались еще два полка и инженерно-саперный батальон).
Природа в Прикарпатье в это время года очаровывала глаз. Всюду цвели маленькие (всех цветов и оттенков) полевые цветы. Воздух был наполнен их ароматом. В голову пришла мысль: послать букет этих нежных цветов Оксане. Она была в командировке на Черном море, в «Голубой бухте» под Геленджиком, в филиале Института океанологии АН СССР. Я собрал и высушил разноцветные цветы и траву – тимофеевку. Из травинок сплел корзиночку, в которую поместил цветы. Все это прикрепил к картонной раскладушке (по размерам открытки). Написал стихи. В них я откровенно и со всей пылкостью признавался в любви (ведь на бумаге, заглаза, сделать это гораздо легче!). Отправляя письмо, признаться, я надеялся, что Оксана с ее романтической душой, должна по достоинству оценить мои чувства. Забегая вперед, скажу, что это послание, как реликвия, сохраняется в нашем доме уже 55 лет. А букет был сфотографирован еще при сохранении всей яркости соцветий и помещен в семейный альбом.
Учения окончились. Я прибыл в часть. Однако, срочно должен был снова уехать, но теперь в Одесский округ, по тем же вопросам. Я ехал с представителем 6 отдела Штаба инженерных войск – подполковником Иваном Григорьевичем Крупновым.
Оборудование позиций в этом округе вызвало лишь положительные эмоции. Все было сделано по предложенным чертежам, (объемы работ превышали типовые на тот момент лишь на 10%). Выполнив задание, мы через неделю вернулись в Москву.
В сентябре 1956 года мы с Оксаной справили свадьбу. Были счастливы! А жили мы в Москве с родителями Оксаны и ее братом (с коренными москвичами). Я продолжал мотаться в Загорск и по командировкам, а Оксана, по своим морям.
В декабре этого года мы с Оксаной поехали отдыхать в санаторий «Звенигородский». Разместились в коттедже (резиденции командования Московского военного округа, оно в это время там не отдыхало). Устроились отлично. «Русская Швейцария», воздух и солнце, ежедневные прогулки на лыжах – нас очаровали. Там мы и встретили Новый 1957 год. Кстати, там отдыхал Виктор Ильич Левыкин, с которым на лыжах в период обучения в академии, мы защищали ее честь на соревнованиях.
Конец зимы и весна 1957 года прошли в напряженной работе. Готовились материалы к новым изданиям пособий по защите войск. Надо было одновременно помочь Оксане в оформлении кандидатской диссертации. Свою же работу над диссертацией пришлось временно отложить. В мае пришло распоряжение о подготовке к командировке на Семипалатинский полигон. На мою просьбу временно задержаться в Москве, поскольку у Оксаны приближали роды, полковник Герман Иванович Бенецкий (он готовил выезд на полигон) жестко ответил, что рожать не мне и надо ехать.
На полигоне работа шла в установившемся режиме. Я был назначен (по временному штату) начальником фортификационного отдела. Все исполнители строго исполняли свои функциональные обязанности. Лишь один, выпускник строительного факультета нашей академии 1956 года, прибывший в том же году в институт, лейтенант Борис Николаевич Исиченко выполнял отдельные поручения только под давлением, отлынивал от них, считая, что лучшее место работы – пляж на Иртыше. Уговоры и выговоры практически не действовали. Заместитель начальника управления полковник Мамаев Михаил Григорьевич (в дальнейшем заместитель начальника инженерного отдела в институте) по моим докладам мер не принимал. Причиной всему было то, что Б.Н. Исиченко был зятем Б.М. Молотова. Последний на мою просьбу урезонить зятя отговаривался тем, что ты мол его начальник – ты и действуй. Но рапорт об откомандировании Б.Н. Исиченко с полигона к месту службы, остался без внимания. Несмотря на эту неприятность, работа шла полным ходом и мы были готовы к испытаниям.
Меня волновало то, что уже кончался июль, а о родах не было никакого сообщения. В начале августа, только благодаря настойчивости Юрия Афанасьевича Жукова, мне сообщили, что 9 июня у меня родилась дочь Марина. Я обратился к командованию и мне разрешили на неделю убыть в Москву рейсом ведомственного самолета. Позже я узнал, что информация о рождении дочери была, но, как оправдывались чинуши, меня не хотели волновать, так как приближались учения, а получилось же все наоборот. Я уже на следующий день был в Кашире, где на даче находилась Оксана с Мариной. Неделя в знакомстве с дочерью и прогулках с ней пролетела мгновенно, и я вернулся на полигон. В конце августа и сентябре было произведено три взрыва. Все необходимые данные для отчета отработаны, отчет написан и в конце октября я уже был в Москве.
В проведении опытов по установлению причин снижения защитных свойств окопов и котлованных укрытий для техники мне очень помог знакомый по прошлым годам майор Валентин Мельников. Он работал в отделе автоматики. При его содействии и участии были изготовлены специальные щиты с датчиками, прикрывавшие крутости котлованов (при начале оползания или обрушения крутостей щиты падали и датчики срабатывали). От датчиков к осциллографам, установленным в приборных сооружениях, были протянуты специальные линии. По прибытии в институт, я быстро восстановил картину разрушений окопов (укрытий), а с получением отчетов, и данные измерений. Это вошло в разрабатываемую мной диссертацию.
На этом и закончился 1957 год.
В 1958 году и последующем пришлось принять участие в ряде войсковых учений, на которых отрабатывались вопросы планирования применения ядерного оружия и решались вопросы сохранения живучести войск.
Учение 1959 года было стратегическим, по замыслу которого оборонялись два фронта (Белорусский и Северо-Кавказский военные округа, которые после оборонительных действий, применив ядерное оружие, переходили в наступление), а наступали (затем оборонялись) три группировки войск (Одесский, Киевский и Прибалтийский военные округа). В этот год впервые практически действовали группы планирования применения ядерного оружия, сформированные в штабах округов. Они состояли, в основном, из офицеров авиации и артиллерии, и должны были планировать ядерные удары с прогнозом их последствий. В каждый штаб округа были командированы представители 12 ГУ МО для консультации (что-то вроде советников). В Белорусский округ был направлен я. Для нас учения начались под Оршей, а закончились для всех в Белой Церкви под Киевом. Учения были штабные с обозначением войск (штабы соединений). На них привлекались преподаватели и слушатели Академии Генерального штаба. В ходе подготовки, когда пришлось работать непосредственно в группе планирования (в основном по характеру воздействия ядерного оружия и ожидаемым последствиям с целью выбрать рациональные мощности ядерных боеприпасов), произошел памятный случай. Однажды вечером (в лесу под Оршей) возвращаюсь в палатку, где располагался, я встречаю генерал-полковника, отдаю честь и прохожу мимо. Вдруг слышу: «Товарищ майор, можно Вас на минутку?». Подхожу и представляюсь, он также – генерал Цирлин Александр Данилович. «Вы инженер (эмблемы хорошо видны)?». «Да». «А что здесь делаете?». Объяснил, что нахожусь при группе планирования ядерного оружия. «Сапер?». «Да. Без нас планирование не полноценное». Он говорит, что является начальником кафедры инженерных войск академии Генерального штаба. Просит найти время для беседы с ним. Договорились о встрече на следующий день. Беседа заняла более двух часов. Я рассказал в чем суть прогнозирования обстановки в инженерном отношении, как она влияет на инженерное обеспечение. А.Д. Цирлин поблагодарил меня, на том и расстались (в 1959 году в журнале «Военная мысль» появилась статья А.Д. Цирлина об инженерном обеспечении в ядерной войне. В ней с позиции генштабиста говорилось о прогнозировании обстановки, т.е. о том, что было сутью нашей беседы (нас же еще в военные журналы не выпускали).
Учением руководил Министр обороны, Маршал Советского Союза Р.Я Малиновский. Памятны два эпизода, которые произошли перед заслушиванием Министром руководящих лиц фронтового звена. На них нам, представителям 12 ГУ МО, было предписано находиться, фиксировать и обобщать все, что относилось к вопросам применения ядерного оружия.
Заслушав руководство Западного фронта, Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский просит Маршала Советского Союза Т.С. Тимошенко (командующего Белорусским военным округом) доложить возможную обстановку после ядерного удара и замысел операции. Маршал Т.С. Тимошенко, в ермолке на голове, спокойно отвечает, что им уже много принималось решений, пусть поработает молодежь, доложит начальник штаба округа. Р.Я. Малиновский поворачивается к начальнику штаба и просит доложить его. Наши волнения улеглись, с группой планирования поработали не зря. Доклад начальника штаба краток и точен. Замечаний не последовало. Р.Я. Малиновский задал лишь несколько уточняющих вопросов и поблагодарил докладчика.
Юго-Западным фронтом командовал Маршал Советского Союза В.И. Чуйков. При группе планирования ядерных ударов от 12 ГУ МО был подполковник В.К. Табаровский На одном из этапов учения В.И. Чуйков, вслед за ядерными ударами, для развития успеха через зону обширного радиоактивного заражения направил три мотострелковых дивизии. В перерыве В.К. Табаровский доложил В.И. Чуйкову, что в сложившейся обстановке дивизии понесут значительные радиационные потери и, практически, потеряют боеспособность. Целесообразней мотострелковым дивизиям выждать, использовать оперативный десант, нужный успех будет достигнут. В.И. Чуйков ответил: «Вы, молодой человек, еще мало знаете. Мы пройдем зоны заражения, остановим дивизии, солдаты снимут шинели и вытряхнут рентгены». Как говорится, комментарии излишни. Об этом было доложено Р.Я. Малиновскому.
В Белой Церкви на разборе учения Р.Я. Малиновский слегка пожурил В.И. Чуйкова. Для всех же сказал, что радиационную обстановку необходимо строго учитывать.
В этом году новых вопросов не возникало, работали по плану, уделяя много внимания уточнению существующих «Руководств...» и подготовке к изданию новых документов по ведению операций в условиях применения ядерного оружия.
В марте 1960 года состоялась командировка в Северный военный округ в Петрозаводск с теми же целями. Для меня поездка в Петрозаводск была интересна еще и тем, что там, в штабе инженерных войск округа, служил мой однокурсник подполковник Миша Довгоненко. С ним я повстречался, побывал у него дома, познакомился с живущей у него его матерью, отведал истинно yкpaинcких блюд.
В округе мне пришлось трудиться не с инженерами, а с операторами по вопросам применения ядерного оружия и живучести войск. Было произведено два имитационных взрыва (по рекомендации И.З. Шумского, еще до создания штатного имитатора; на вышке устанавливались бочки с бензином и соляркой, заряд ВВ и пороха), которые в результате создавали гриб, близкий по форме к натуральному ядерному взрыву. Места установки имитационных зарядов, в целях безопасности, обносились забором из колючей проволоки, так как куски от бочек разбрасывались в стороны на удаление, в отдельных случаях, до 100 м. Учения проводились на Сартовальском оперативном направлении. По утрам был гололед, что вносило в учения свои коррективы. Все задачи были отработаны, и через 10 дней я вернулся в Москву. Для Марины купил большого белого плюшевого медведя, который был больше самой Марины. Многие годы он был ее любимой игрушкой.
В 1959 году я защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук (вопросы живучести позиций артиллерии). В ней мной был предложен новый вид бруствера фортсооружений (повышенный, при уменьшении глубины окопов, обеспечивающий большую устойчивость и защитные свойства сооружений от ударной волны; бруствер так же обеспечивал защиту личного состава от огня автоматического оружия). В дальнейшем (в 1962 году) это предложение вошло в «Руководство по войсковым фортификационным сооружениям». Годы, проведенные на испытаниях, прошли не зря. По вопросам живучести позиций было опубликовано три статьи в «Сборники трудов ВИА», в «Сборники статей артиллерийского журнала» и «Военно-инженерном журнале». Это были мои первые печатные работы.
С защитой диссертации была целая история. Руководителем у меня был П.И. Русанов, единственный в то время доктор наук по моему профилю. Когда наступила пора защищаться, то на роль оппонента доктора не нашлось. Пришлось ехать в ВАК за разрешением иметь оппонентами трех кандидатов наук. Заместитель Министра Высшего образования – председатель ВАК Елютин согласился с этим предложением. Ими стали полковники: В.А. Русских – фортификатор из ВИА, Л.М. Гуров из Нахабинского инженерного института – специалист по вероятностным расчетам и В.В Казин – специалист по инженерному обеспечению действий артиллерии из Артиллерийской командной академии. Своими трудами они обеспечили свою известность в научных кругах.
Защита состоялась. Все прошло сверх хорошо. В ходе защиты за присвоение мне степени кандидата военных наук выступил доктор технических наук начальник отдела светового излучения Борис Андреевич Григорьев. Но совет этой степени присудить не мог, а защищаться в другой организации из-за секретности работы я не мог. Когда дела по диссертации были оформлены и отправлены в ВАК, начались ожидания. Прошло уже месяцев пять. Я был в академии по вопросам издания сборнике трудов ВИА очередной статьи. Мне передали, чтобы я зашел к Б.А. Олисову. При встрече он сказал, что является «черным» оппонентом по моей диссертации, работа ему понравилась, и он дал положительный отзыв. Я поблагодарил его. Однако время шло, а решения ВАК не было. Я позвонил направленцу 12 ГУ МО по подготовке научных кадров (по защитам) полковнику Юдичеву Константину Ивановичу (он был знаком мне еще со времен обучения в академии, как прекрасный преподаватель). Мне ответили, что он утром этого дня скоропостижно скончался. Пришлось ждать, когда новый офицер, назначенный на эту должность, разберется в делах. Месяца через 1,5 он позвонил мне и пригласил приехать в управление. Он уже заказал пропуск к заместителю председателя ВАК. Следует добавить, что в этот же период в институт из ВАК пришло письмо с вопросом, почему три оппонента. Приехали в ВАК, секретарь доложила заместителю председателя ВАК, тот нас сразу же принял. Смотрю, но это не тот человек, который давал разрешение. Я ему так и сказал. Он ответил, что тот заместитель, к сожалению, две недели тому назад скончался, и он теперь исполняет эту должность. Он попросил подождать и на несколько минут вышел к Председателю ВАК. Вернувшись, сказал, что поскольку решение принималось в устной форме и документов нет, Председатель ВАК просит подробно написать, как развивались события и с этой запиской прибыть к нему. Вернулся в Загорск, доложил Начальнику Института Михаилу Ильичу Воскобойникову. Тот сказал, что это мое личное дело, надо написать объяснения и представить их в ВАК. Написал подробно – примерно на 30 страницах (чуть ли не по минутам). Приехал в ВАК, доложил заместителю Председателя ВАК. Он прочитал написанное и снова ушел к Елютину. Минут через 15 вернулся с резолюцией: «Разрешаю» и дата – тот день, когда его заместитель дал разрешение. В последующем мне пришлось работать в одной из комиссий ВАК, присутствовать на заседаниях Президиума ВАК, которые вел Елютин. Можно сказать, что он был Интеллигент с большой буквы. Болел душой за Высшую школу и науку.
После окончания бумажной волокиты Президиум ВАК присвоил мне искомую степень и через некоторое время мне вручили «корочки». Таким образом я стал остепененным специалистом.
1960 год ничем особо значительным не был. Все так же отчеты, расчеты, испытания элементов конструкций и их фрагментов, т. е. привычное получение каких-то сведений, раскрывающих возможные последствия воздействия ядерных взрывов.
В июне состоялась командировка в Прибалтийский военный округ. На меня была возложена задача проинспектировать состояние инженерного оборудования пунктов постоянной дислокации, а также полевых районов развертывания ПРТБ и определить пути повышения их живучести по всей трассе Калининград – Шауляй – Рига. Пришлось проехать на общественном транспорте и машинах частей с юга на север и обратно трижды, организовать работы по возведению сооружений (в основном блиндажей и убежищ легкого типа промышленного изготовления и из местных материалов – лесоматериала, безврубочной конструкции). Из-за высокого уровня грунтовых вод, были возведены полузаглубленные (Латвия) или поверхностного (Литва, Калининградская область) типа сооружения. Командировка растянулась на три месяца. В Гвардейске познакомился (поддерживая дружеские отношения с ним и его семьей до сих пор) с главным инженером ПРТБ в то время капитаном Виталием Дмитриевичем Кукушкиным, удивительным и изумительным по характеру и эрудиции человеком, окончившим в свое время Бауманское высшее училище и артиллерийскую академию имени Ф.Э. Дзержинского. Все, что делалось им, выполнялось на высшем инженерном уровне. Для примера можно назвать убежища, которые были при его непосредственном участии возведены. Пришлось мне быть в Калининграде через 5 лет, заехал к нему в Гвардейск, а убежища, несмотря на большую сырость, стоят сухонькие и используются в интересах части.
В 1961 командировка на Семипалатинский полигон была короткой. Вылетел туда в конце июля, август ушел на подготовку сооружений к испытаниям. Взрывы были произведены в течение двух первых недель сентября, всего восемь (четыре малой и четыре сверхмалой мощности). В основном внимание было обращено на защитные свойства сооружений от проникающей радиации (главное – от нейтронного потока). Изучались сооружения как закрытого, так и открытого типа. После обработки экспериментальных данных и составления отчета состоялся отлет в Москву. Это было мое последнее посещение Семипалатинского полигона. Уже в конце октября прибыл в Загорск и снова за свою работу, посвященную не только обработке вопросов сохранения живучести войск, но оценке последствий ядерного взрыва на местности в инженерном отношении. Итого, мне довилось «пощупать руками» 20 взрывов.
Новый 1962 год встречали с Оксаной в военном санатории в Ялте. Спальных мест, особенно для семейных, в нем было мало, поэтому существовали мужские и женские палаты. Семьи воссоединялись после освобождения семейных номеров, так мы такой номер получили за четыре дня до отъезда в Москву. Чтобы отдых не был казарменным, мы согласились ночи проводить под тентом на берегу моря на санаторном пляже, куда автобус нас доставлял каждый вечер после ужина. Спали на кроватях, в меховых спальных мешках с шапочками на голове под мерный шум моря. А при волнении на море – до нас долетали брызги. Сон был поистине оздоровительный, и мы были вполне довольны. Утром выскакивали из мешков, делали зарядку и растирание морской водой. Этот год запомнился нам и причудами погоды. В первые дни, когда мы прибыли в Ялту, стояла теплая погода, можно было спокойно ходить только в костюмах, пальто не требовалось. Но примерно дней через пять после нашего прибытия выпал обильный снег, да такой, что ветви вечнозеленых деревьев под его тяжестью обламывались (выпал снег, слой которого составлял 40 – 50 см). На улицах было невозможно проехать, а у водопада Учан-Су, под тяжестью снега на склонах гор, валились сосны. По призыву городских властей всем отдыхающим пришлось потрудиться на улицах, освобождая их от снежных завалов. В один из дней после снегопада мы на санаторном автобусе поехали на экскурсию в Севастополь. На подъезде к перевалу, где находится Ласточкино гнездо, автобус забуксовал и стал сползать к краю обрыва. Надо отдать должное шоферу. В этот момент он открыл двери, попросил спокойно всем выйти из автобуса, а мужчинам помочь автобусу въехать на перевал. Когда мы уперлись в автобус и стали его подталкивать вперед, до края обрыва оставалось не более 1,5 метров. Вытянули автобус, успокоились, но обратно в Ялту вечером возвращались через Симферополь. Никто не захотел испытывать судьбу.
1962 год знаменит «Карибским кризисом». Мне было поручено заниматься вопросами повышения живучести позиционных районов Ракетных войск стратегического назначения «Южной армии» в Луцке и прилегающих районах. Именно в период командировки и возник кризис, части ракетных войск были приведены в полную боевую готовность. Осталось только, как говорится, нажать на кнопку. Это способствовало тому, что командование согласилось взять на складах убежища промышленного изготовления (КВС-У) и возвести их в позиционных районах с учетом их длительной эксплуатации (тщательная изоляция от грунтовых вод гудроном и рубероидом). В сооружениях были смонтированы фильтро – вентиляционные установки и другое оборудование. Двери были опечатаны. Занимать их разрешалось только по сигналу тревоги. Через несколько дней возникла необходимость провести с личным составом тренировки по занятию убежищ и выходу из них для выполнения задач. В трех сооружениях не оказалось трех моторов, обеспечивающих работу ФВУ. Командир дивизии подключил органы. Уже на следующий день моторы были изъяты у местных жителей. Их им продал, оказывается, прапорщик, обязанный следить за их сохранностью. Решение военного суда в связи с тем, что это произошло в самые критические дни кризиса, было категоричным прапорщик был осужден на 15 лет тюрьмы.
В шестидесятые годы совместно с полковником И.В. Авдюшиным решали вопросы по надежной защите боеголовок (зарядов) при их раздельном хранении, что обеспечивало безопасность не только при ударах противника, но и при несанкционированных взрывах (развале) зарядов. Были предложены сооружения (хранилища) из железобетонных колец с железобетонным полом и двойными крышками. Собственно, хранилище имело высоту 2 метра, при диаметре колец 1,5 метра. Это обеспечивало достаточно комфортные условия для обслуживания зарядов. Над хранилищем устанавливались (с промежутком в 1 м) две железобетонных крышки толщиной 10 см. при необходимости пространство между крышками могло быть заполнено теплоизолятором (специально сделанным цилиндрическим вкладышем). После двухгодичной эксплуатации (за температурно-влажностными параметрами и состоянием зарядов следили специалисты) были разработаны рекомендации по возведении и эксплуатации таких хранилищ. Они в виде брошюр были направлены, практически, во все ПРТБ РВСН. Да и сейчас это предложение используется в практических целях для иных нужд.
Закончилась командировка в Ленинград в 1962 году, в лабораторию к Борису Яковлевичу Цыганову, пожалуй, единственному специалисту по применению полистирола в различных целях. Мы ознакомились с работами его лаборатории, внесли свои предложения и в результате была сделана нужная и хорошая по содержанию работа, закончившаяся изобретением (в Ленинград выезжали я, B.C. Удальцов, П.Д. Упит и др.). Состав группы обеспечивал проработку вопросов применения, конструктивных решений, прочностных свойств конструкций и подбора необходимых материалов. Кроме того, в Загорске в группу входил П.М. Шердаков (электротехнический эксперимент). По результатам теоретических исследований был осуществлен эксперимент, позволивший всесторонне подтвердить правильность выбранного направления в работе. Основные элементы оборудования были изготовлены в Ленинграде (пресс-формы), гидравлические домкраты закуплены в Ногинске, полистирол – на заводе под Ступино. Изделия в натуральную величину получились хорошими и обеспечили сборку двух секций убежища. Начало предвещало успех. Наше предложение о подвижных заводах (примерно батальонного состава) в инженерных войсках было встречено с пониманием. Но, когда дошло до организационно-мобилизационного управления ГШ, то встретило отказ. Мотивировка одна, исходный продукт, т.е. полистирол, дорог. Чиновники не хотели слушать, что с увеличением производства полистирол подешевеет и не будет проблем. Переубедить их не удалось.
В 1963 году в ВИА формируется кафедра №6, начальником ее назначается П.И. Русанов. Меня приглашают старшим преподавателем на эту кафедру. Однако, руководство 12 ГУ МО, в основном кадровики, уперлись и не отпускали, несмотря на письмо от НИВ МО и согласия командования Сухопутных войск. Все под маркой того, что переход из вида в вид Вооруженных сил недопустим. На мои доводы, что в 1952 году меня без моего согласия направили из СВ в РВ следовал один и тот же ответ, из академии можно, а теперь нельзя. Я был подполковником, а мне предложили должность в строительных органах РВ в Хабаровске, аж генерал-лейтенантскую, а затем должность командира РТБ, генерал-майорскую, в Прикарпатском округе. Снова пришлось говорить, что когда я был командиром, меня направили в науку, теперь же, когда я стал ученым, предлагают стать командиром. Логики в этом я не видел. Тем более, что в личном деле было записано – склонен к педагогической работе (я много занятий и, достаточно успешно, провел в рамках командирской подготовки с офицерами нашего сектора). После многих разговоров и дополнительных обращений НИВ МО мой переход через год состоялся.
В апреле 1964 года я был назначен старшим преподавателем кафедры №6 – кафедры защиты войск от ядерного оружия, т.е. по моей приобретенной профессии. На кафедре в то время были: П.И. Русанов, Л.К. Марков, В.И. Васильев, М.Н. Воронов, Б.И. Кардаш. Программы были написаны, учебные материалы и лекции дорабатывались, учебный процесс шел полным ходом – шла первая прокрутка всех материалов с последующей их переработкой или уточнением. Мне поручили родной командный факультет. «Засучив рукава», взялся за работу. Объем программы составлял 180 учебных часов. Уже к лету были написаны все лекции и разработаны материалы к практическим занятиям. Тетрадь, где все это написано, еще сейчас находится у преподавателей кафедры.
Вступление в должность началось с представления меня Начальнику академии. Так как Петр Иванович ходил к нему не единожды, прося ускорить процесс перевода, то он считал необходимым обязательно меня представить Начальнику академии. Пришли в приемную. Петр Иванович зашел в кабинет, доложил, потом пригласил меня. Вхожу, представляюсь по форме. И, вдруг, А.Д. Цирлин говорит Петру Ивановичу: «Что Вы мне все докладываете, Дорофеев, Дорофеев, сказали бы, что это Юра, все стало бы ясно!» (Запомнил меня с учений 1958 года). Как говорится, благословил меня на работу и, именно, на командный факультет. Когда же Петр Иванович заикнулся о квартире, ответил, что недавно подписал соответствующее письмо на других преподавателей и сейчас этого делать не будет. Обсудили этот момент дома и, вступили в ЖСК. Уже в декабре у нас была квартира в Химках-Ховрино у станции метро «Речной вокзал», строительство которого только что окончилось. Когда-то это было за пределами города, теперь же вошло в черту Москвы. На дорогу до академии затрачивалось 50 минут – по московским меркам очень хорошо.
Сразу же вспомнился 1953 год, когда родители за трудовые успехи были награждены однодневными путевками для поездки теплоходом семьей по каналу Москва – Волга. Рано утром мы приехали из Ногинска поездом на Курский вокзал, сели в 33 трамвай, и через всю Москву, мимо Белорусского вокзала и Сокола доехали до Речного вокзала, потратив на путь около 2 часов времени. Соответственно Речной вокзал еще достраивался, причалы были готовы, а привокзальный парк встречал только что посаженными молодыми деревцами и просвечивался насквозь.
Однажды, гуляя с Мариной в лесу около Частного рукава, увидели много ям, оставшихся от землянок и окопов. В 1941 году здесь размещались тылы обороняющих Москву дивизий. Разведка немцев на мотоциклах выскакивала к мосту через канал. Это напомнило мне суровые годы войны и как-то сблизило эти места со мной.
Вот так неожиданно Речной вокзал через 30 лет стал моей второй родиной (живем уже здесь 47 лет).
Год 1971. Защита диссертации. Доктор военных наук. 1972 – Профессор. Начальник кафедры. Проходит несколько лет и в 1976 – начальник командного факультета. Не прекращая читать свой курс лекций, занимаюсь воспитанием не только слушателей, но и педагогического коллектива. Он должен представлять собой монолит, на который во всём можно было положиться. Идет многогранная, но обычная жизнь учебного заведения. Меняются взгляды на подготовку кадров, меняется содержание дисциплин, военно-инженерные училища становятся высшими, мы переходим на трехлетнее обучение слушателей. Но наши выпускники, как и раньше, пользуются заслуженным авторитетом в войсках.
Наступает 1986. Катастрофа на Чернобыльской АЭС. Инженерные войска привлекаются для ликвидации её последствий. Наступает и моя очередь. Сентябрь и октябрь 1986 года – я начальник оперативной группы начальника инженерных войск
Задач много, они непрерывно меняются. Инженерные части на высоте, их отмечают как наиболее подготовленных. Обстановка, в которой приходится трудиться, такова:
Раннее утро. В дымке дорога.
Яблоки ветви согнули в дугу.
Кошки мяучат, сидя у порога.
Не пожелаешь такого врагу.
Сёла покинуты, всё в запустенье.
Тропы заросшие, в дом не войти
Дикими стали в усадьбах растенья.
Едешь и видишь всё это с пути.
Сердце тревога подспудно сжимает:
«Смогут ли люди вернуться сюда?»
Жалости цезий и стронций не знают,
Многие годы здесь будет беда.
Мирный, но вырвался, атом коварный.
Сломана в корне людская судьба.
Осень в природе. Осень в сознанье.
И холодеет в смятенье душа.
Всё же пусть вера в нас возродится,
Пусть путеводная светит звезда.
Воля народная может добиться
Многого, если едина она!
Много сделано, многое делается и верится, что жизнь в районах бедствия возродится.
Годы идут. Наступил 1988 год. Для меня – это 45 лет календарной службы в инженерных войсках.
Пора увольняться. На следующий день после увольнения выхожу работать профессором на кафедру, которой к 1988 году отдал 24 года своей жизни, а сейчас, через 22 года (2009 год), 46 лет!
Работа продолжается: учебная, научная и, что не менее важное, ветеранская. Я – председатель Совета ветеранов Великой Отечественной войны – ветеранов академии и член Совета ветеранов 4 Гвардейской танковой армии.
26 марта 2003 года исполнилось 60 лет моей службы и работы в КРАСНОЙ, СОВЕТСКОЙ и РОССИЙСКОЙ Армии!
Да, годы бегут. И, поскольку, “уделом старости становятся воспоминания”, вот и я, все чаше обращаюсь к эпизодам моей жизни, оставившим в памяти заметный след.
Примером может послужить удивительная история моей верной спутницы на протяжении 33 лет (1956 – 1989 гг.), любимой и необходимой – моей автомашины «Победа». Уж как я ее холил: чинил, красил, мыл! Никому не доверял. Все делал своими руками. И даже в 1970 году отобрал ключи от гаража и машины у своей жены, сказав, что нашей «Победе» теперь нужен не водитель, а шофер.
Благодаря Оксане, которая была соавтором особого антикоррозионного состава для снятия ржавчины и обрастания с морских судов и гидротехнических сооружений, а также специальной методики нанесения покрытий на металл, я заполучил это средство и обработал машину снаружи и изнутри. Результат был потрясающий – за все годы в машине не появилось ни одного очага ржавчины.
Когда же жена и дочь стали мне советовать сменить «Победу» на «Волгу», конечно, более эстетную и современную, то я согласился. Но только после 25-летнего юбилея этой машины. И когда в 1981 году мы устроили юбилейный праздник, то он прошел настолько шумным и веселым, рассказывали о наших путешествиях и приключениях, с чтением выдержек из дневников и газет с фотографиями, исполнением гимнов. Мы любили воскресные – ближние, а также дальние – отпускные выезды совершать с друзьями на нескольких машинах. Если же ехали “в одиночку”, то прихватывали подругу дочери для компании. И всегда вели в дороге дневник.
«Победа» была героиней праздника! И мне стало очень жаль расставаться с ней! И еще 8 лет она верно прослужила нам. Однако в 1989 году возникла для меня труднопреодолимая проблема покупки запчастей. Вот и пришло время расставания с “Победой”. Очень переживал. Купив новенькую “Волгу”, я целый месяц вечерами и в выходные дни разбирал ее на части и доводил до нормального дееспособного состояния.
В 2009 году из-за перелома тазобедренного сустава мне пришлось безвыездно осесть дома. Операцию по замене сустава врачи отказались мне делать, поскольку кости мои стали невероятно хрупкими, что явилось следствием воздействия радиации.
Я продолжаю работать дома. Отныне ко мне приезжают консультироваться коллеги и диссертанты-фортификаторы различных ведомств. А это значит – что я при деле!
Надо трудиться! Важно трудиться! Несмотря на физическую скованность (и иногда – довольно сильные боли)! Сколько же впереди еще работы: привести в порядок библиотеку и мои коллекции, собрать воедино стихи разных лет и пр.
Отсюда, надо волю сжать в кулак, запастись терпением и не сосредотачиваться на болезнях. Про это я написал стихотворение:
“АВОСЬ!”
Идут года. Мелькают дни.
И не поймешь никак –
Все ж отчего у нас они:
Инсульт, инфаркт и рак?
“Ну, что Вы”, говорят врачи,
“От возраста, чудак!”
Но не могу забыть бои
И ядерный тот шлак,
Когда оплавлена земля, –
Смертельные лучи!
И снятся мне, поверь не зря,
Чернобыля пути.
Вас пережитое гнетет?!
Так мнительность отбрось.
Болезнь любая отойдет,
Коль плюнешь! Коль авось…
“Авось!” для нас, как талисман,
Откинь ты тяжесть дум.
Здоровым будешь (не обман),
Сам Бог – твой друг и кум!”
Это истинная правда, это проверено! Но только при соблюдении одного условия: занятости! Опять же труд (на любой вкус)! Мне не привыкать!
Я всю жизнь был трудягой. Невольно на ум пришло, наверное, по ассоциации, сравнение с героями моего стихотворения военных лет – “трудяги фронтовых дорог”.
ЗиСы – наши грузовые машины былой войны – “старушки”! И вид неказист и не очень мощные... Но они были трудяги!!! И делали для фронта все возможное и невозможное.
Вот и я стараюсь теперь трудиться в меру своих сил и возможностей. Не на показ, а от души...
ГЛАВА VI. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ
(КОЛЛЕГИ И ДРУЗЬЯ В АДРЕС Ю.П.ДОРОФЕЕВА)
1. Шевчук А. – Начальник Военной инженерной Академии, Заслуженный деятель науки РФ, доктор военных наук, профессор, генерал-лейтенант.
«Юрий Павлович родился на заре советской власти в 1925 году; вместе со всем народом участвовал в тех событиях, которые переживала вся страна. Он прожил напряженную, активную жизнь. Требовательный к себе и другим, ровный с подчиненными и начальством, справедливый, всегда стремящийся к знаниям, он в бою и в науке достиг высоких вершин, став большим авторитетом среди научного мира и в войсках»
2. Астахов А.Д. – Заслуженный деятель науки РФ, доктор военных наук, полковник.
«Кафедра топогеодезического обеспечения активно сотрудничала с Ю.П. Дорофеевым, который безотказно помогал адъюнктам и молодым ученым, участвуя в предварительно экспертизе диссертационных работ, давая ценные советы и доброжелательную поддержку. Та же поддержка была и преподавателям в подготовке докторских диссертаций. Это замечательное человеческое качество Юрия Павловича, его отзывчивость, доброжелательность и готовность помочь товарищам!»
3. Волотко В.И. – полковник в отставке, кандидат технических наук, Заслуженный работник высшего образования РФ, доцент.
«Мне доводилось работать с Юрием Павловичем в диссертационном совете и меня всегда поражала его чуткость к диссертациям молодых ученых, умение увидеть, выделить и поддержать исследователя, найти выход из, казалось бы, безвыходного положения. Он щедро делился не только своими знаниями и жизненным опытом, но и всегда мог порекомендовать литературные источники, где рассматривались аналогичные проблемы, либо предлагал книги из библиотеки, которые будут хорошим подспорьем в разрешении возникших противоречий. Имя Юрия Павловича до сих пор произносится с уважением. Его авторитет ученого, педагога и просто человека является непререкаемым».
4. Глазунов Ю.Н. – полковник в отставке, доктор технических наук, профессор, Лауреат ленинской премии.
«При всех своих высоких должностях, знаниях, наградах, богатейшем опыте военного и мирного времени, Юрий Павлович всегда относился с непоказным уважением решительно ко всем, начиная от курсантов и слушателей, вплоть до генералов и высоких начальников.
Да кто таков, ты
Корифей из корифеев?
Все поняли, конечно,-
Генерал наш –
Юрий Дорофеев!»
5. Гнидко Л.В. – полковник, кандидат военный наук, доцент.
«Всех слушателей Юрий Павлович знал, а мы чувствовали его руку во всех делах. Никто не слышал, что начальник факультета повышал голос, и достаточно было передать любое его приказание – оно тут же выполнялось. А голос он повышал только в спортзале, когда «болел» за сборные команды факультета»
6. Качанов А.Я. – полковник запаса, доктор военных наук, профессор.
«Юрий Павлович – всесторонне развитый человек, высококвалифицированный специалист, ученый, поэт, общественный деятель. В нем нашли сочетание самые, на первый взгляд, несовместимые в одном человеке черты характера – внешняя суровость и внутренняя доброта; принципиальность и доброжелательность; всеобщее признание и скромность; высокое служебное положение и доступность; а также многое, многое другое. Он строгий, но справедливый начальник. Никто не может пожаловаться на то, что он с кем-то был несправедлив. Никто не слышал, чтобы он говорил на повышенных тонах, тем более кричал. Его строгость проявлялась не в криках и выговорах, а в скрупулезном анализе случившегося».
7. Янко Б.А. – кандидат технических наук, профессор, полковник в отставке. «57 ЛЕТ В ОДНОЙ УПРЯЖКЕ»
«Я считаю, что мне крупно повезло в службе и в жизни: пройти этот путь бок о бок с таким замечательным человеком, большим ученым, боевым генералом, справедливым начальником, прекрасным семьянином, отличным и верным товарищем, преданным патриотом России, увлеченным фотографом (в основном «зарисовками с натуры») и лирическим поэтом. Думается, что характерными чертами натуры этого незаурядного человека является четкая целеустремленность и колоссальное трудолюбие, черты, которыми наделили его и воспитали родители с детских лет. Успешный рост Юрия Павловича, как ученого произошел благодаря тому, что он оказался наделен еще одной необходимой для работника науки чертой – научной объективностью»
8. Корнилов В.А. – полковник в отставке, кандидат военных наук, доцент.
«Главная черта Юрия Павловича – внимание к людям. К нему обращались многие сослуживцы с самыми разными просьбами, а практически все адъюнкты и соискатели академии просили у него консультации, он всегда находил время в своем расписании, где отводилось время для обсуждения, советов или принятия соответствующих мер. Когда я стал секретарем диссертационного Совета Академии (1985 год), а Юрий Павлович был председателем этого совета, я учился у него как правильно и рационально осуществлять работу в Совете (тогда ежегодно защищалось 35-40 диссертаций). Мы никогда не получали замечаний со стороны ВАК, а в лучшую сторону нас выделяли. До последнего времени Юрий Павлович трудился в двух докторских советах (Академии и 15 ЦНИИИ). Кроме того, он участвовал в работе советов (как приглашенный член совет при наличии материалов инженерно-фортификационного профиля) академии химзащиты, Академии ракетных войск им. Петра Великого, Общевойсковой Академии им. Фрунзе и др. Много лет Юрий Павлович возглавлял Совет ветеранов Академии и являлся заместителем председателя Совета ветеранов 4 танковой Армии».
9. Кольчевский В.Е. – полковник в отставке, кандидат технических наук, доцент, Председатель объединенного Совета ветеранов инженерных войск Московского комитета ветеранов войны.
«С приходом на службу в нашу Академию Ю.П. Дорофеев сразу обратил на себя внимание своей многогранностью личности, присущим ему природным умом, талантом, исключительно высокими личными моральными качествами. В полной мере это проявилось при вступлении в должность начальника командного факультета – ведущего факультета Академии.
Впервые в истории командного факультета его начальником стал полковник, большой военный ученый, грамотный военный педагог, интеллигентный человек. И это вскоре сказалось на организации всей работы факультета. Были изменены учебные планы, перераспределены нагрузки между кафедрами и т.д. Он по-новому организовал самостоятельную работу слушателей над учебными материалами. Результаты не замедлили сказаться.
Юрий Павлович принял на себя руководство научной работой факультетских кафедр, включая подготовку кафедр высшей квалификации.
Юрий Павлович успел сделать много для нашей Родины и много достиг сам лично. Эти достижения могли совершиться и раньше и быть более значительными, если бы не одно обстоятельство. С юных лет и на протяжении всей жизни основным принципом его всех поступков в сложных жизненных ситуациях для него являлось требование к офицеру, гражданину, патриоту и просто порядочному человеку, сформулированные еще Петром Великим – «ЧЕСТЬ – превыше всего!»«.
10. Письменский Г.И. – полковник запаса, доктор исторических, доктор военных наук, профессор.
«В моей службе Юрий Павлович был путеводной звездой, эталоном ученого, педагогом с большой буквы. Все, чего достиг я в своей службе, во многом обязан Юрию Павловичу, этому скромному и одновременно выдающемуся военному инженеру второй половины ХХ – начала ХХI веков. Он по праву считается одним из ярчайших представителей отечественной военно-инженерной науки»
Выполняя огромную организаторскую и научно исследовательскую работу, Юрий Павлович всегда находил время для оказания научно-методической помощи любому, кто к нему обращался. Через его руки прошли практически все адъюнкты, соискатели и докторанты. Среди соискателей любых ученых степеней мнение Дорофеева являлось главным критерием для оценки качества научной работы. Часто в разговоре с диссертантами на уточняющий вопрос о состоянии диссертации можно слышать радостное: «Юрий Павлович сказал, что, в основном, хорошо» или, наоборот, горестное «Юрий Павлович «накидал» море вопросов».
И мне пришлось пройти сквозь «сито Дорофеева».
11. Поляков И.С. – полковник в отставке, Заслуженный деятель науки Р.Ф., доктор технических наук, профессор.
«Мы совместно работали в Академии свыше 40 лет. Я знал Юрия Петровича сначала достаточно издалека, наши научные интересы пересекались мало. Однако, жизнь сводила нас все ближе, и я получил возможность наблюдать, а затем и сотрудничать с этим неординарным. Сложным человеком, целиком, фанатично посвятившим себя службе на благо науки и Академии. Когда в 1977 году Юрий Павлович пришел на первый факультет, сменив генерал-майора И.И. Жемчугова, начался период совершенно другого руководства факультетом. Следует отметить, что впервые и, пожалуй, единственный раз за историю факультета, его возглавлял доктор наук, профессиональный методист и педагог. Он и помощников подобрал себе соответствующих: Смирнова Л.П. и Зяблова Э.П. – оба трудяги и отличные люди. «Павловичи», как их тогда любовно называли за глаза. Все сразу ощутили, что факультет возглавил не только начальник. Результаты проявились быстро. Если приводить примеры, не хватит и целой книги. С последнего места в Академии по всем статьям Командный факультет прочно занял первое место (и удерживал до ухода Ю.П. Дорофеева с должности начальника факультета)».
12. Смагер И.В. – полковник в отставке, кандидат технических наук, старший научный сотрудник.
«Юрий Павлович Дорофеев везде служил и работал, как говорится на «уровне высшего пилотажа». Работать с ним было интересно, а общаться полезно и приятно…Я хочу рассказать о малоизвестных фактах и событиях из его жизни.
I. Генерал –майор, доктор военных наук, Заслуженный деятель науки РФ, профессор, начальник командного факультета Академии Дорофеев Юрий Павлович был утвержден Председателем специализированного Совета академии нового состава. Я занял должность ученого секретаря (1980-1985).
Анализируя показатели деятельности предыдущего состава совета, Юрий Павлович установил причины снижения активности его работы, «слабости» многих диссертаций. Он подготовил предложения к выходу из создавшейся ситуации, повышения требований к качеству диссертаций и активности работы членов Совета с перспективными специалистами в плане повышения их квалификации. Командование Академии одобрило деятельность Дорофеева. Однако, не всем это «новшество» понравилось. Недовольные стали обращаться с целью оказать воздействие на руководство Совета. Но получали обоснованный отпор. Тогда дело дошло до анонимок в ВАК. В Академию прибыла комиссия ВАК. Две недели напряженной работы комиссии. В результате комиссия целиком и полностью одобрила действия Совета и выпустила специальный бюллетень ВАК при Совете Министров СССР с анализом ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ деятельности Совета, возглавляемого профессором Ю.П. Дорофеевым.
II. При Совете ветеранов ВОВ Академии было создано военно-патриотическое движение «Юные карбышевцы». Оно стало быстро распространяться по всей территории СССР. Его возглавлял близкий друг Ю.П. Дорофеева- Г.В. Шевченко. Бессменным членом Совета карбышевского движения и активным вдохновителем была старшая дочь Карбышева – Елена Дмитриевна Карбышева. Создавались музей, проводились слеты. Но случилась беда: трагически погиб в 1992 году Г.В. Шевченко. Движению был нанесен тяжелый удар. Юрий Павлович, как председатель Совета ветеранов ВОВ нашей Академии, предложил мне стать во главе движения, обещав всестороннюю поддержку. Он много работал в этом направлении: бывал во многих коллективах, вел с ними активную переписку, настоял на приобретении собственного Знамени движения «Юные карбышевцы», на получение статуса Международного (2004 г.). Была восстановлена периодичность организации слетов движения, на которых Юрий Павлович почти всегда присутствовал. Теперь карбышевцев насчитывается сотни тысяч.
13. Шевцов А.М. – полковник, кандидат военных наук, доцент.
«9 октября 1985 г. при командном факультете Военно-инженерной Академии им. В.В. Куйбышева было сформировано отделение по подготовке офицеров с высшим военным образованием для пограничных войск КГБ СССР. Под непосредственным руководством и личным активным участием начальника командного факультета Ю.П. Дорофеева было осуществлено комплектование специальной кафедры, прием и ввод в эксплуатацию специальных и технических средств охраны границы, разработки учебной программы, подготовка учебно-методических материалов, совершенствование учебно-материальной базы, создание полевой базы. Было подготовлено 60 слушателей. Все они считают себя в первую очередь учениками Ю.П. Дорофеева. Выпускники занимают ответственные посты на самых напряженных участках Государственной границы.
Став после демобилизации профессором кафедры «Радиационной, химической и биологической защиты», Ю.П. Дорофеев до последних дней принимал активное участие в подготовке научных и научно-педагогических кадров для Пограничной службы ФСБ России. Пограничники выражают искреннюю благодарность за его вклад в развитие пограничной науки и посвящают стих «Любимому учителю от благодарных учеников»:
Учителей мы уважаем,
Но каждый Вас боготворит,
В войну Вы Родину спасали,
Ковали ядерный ей щит…
Раскрылись дальше Ваши грани,
Ученый, мудрый педагог,
Честь, долг – всегда на первом месте,
Почет и слава, как итог...
14. Тушонков В.Н. – полковник, кандидат военных наук, доцент.
«Когда в 1994 году я узнал, что буду трудиться плечом к плечу с Юрием Павловичем, то очень обрадовался. Образовательный процесс на кафедре уникальный. Как общеакадемическая кафедра по своему профилю она готовит офицеров инженерных войск, а также МЧС России, внутренних войск МВД, Пограничных войск, Топографической службы, вооруженных сил иностранных государств. Везде свои особенности, своя специфика. Основная масса учебных пособий, справочного материала, методик и расчетных линеек на кафедре была подготовлена и издана благодаря научным и педагогическим достижениям Юрия Павловича и его учеников. Естественно с учетом направления подготовки слушателей.
В Академии создана научная школа по защите войск от современных средств поражения. Ее возглавляет Ю.П.Дорофеев! Не говоря о служебных и научных заслугах, считаю важным отметить и высокие качества Юрия Павловича как человека с большой буквы. Он постоянно в гуще жизни и событий кафедры, Министерства обороны России. Внимательность и уважение к людям, участие и помощь, доброе слово-это неотделимо от Юрия Павловича. Отсюда и высочайший авторитет и всеобщая любовь у к нему, как к Человеку, яркому учителю-педагогу и талантливому ученому. Юрий Павлович Дорофеев – живая легенда!
15. Смирнов Л.П. Заместитель начальника факультета, единомышленник и друг Ю.П. Дорофеева, полковник в отставке.
«Работа под руководством Юрия Павловича Дорофеева были самой интересной и плодотворной за все годы моей службы в Вооруженных Силах.
С тех пор, как он возглавил факультет – самое большое и сложное подразделение Академии, обстановка в коллективах резко изменилась: серые однообразные будни наполнились содержанием творчества, инициативы и значимости каждого офицера.
Являясь образцом организованности и работоспособности, он заражал этим и своих подчиненных. На факультете поощрялась и, для этого была разработана специальная оценочная методика, всесторонняя подготовка офицера, как будущего организатора жизни крупного воинского коллектива.
За 3 года генерал Ю.П. Дорофеев вывел факультет с последнего места в лидеры Академии. Офицеры считали за удачу служить под его началом. Непосредственные подчиненные становились его единомышленниками-друзьями.
У нас было мало времени, посвященного только отдыху. Но, когда это случалось, так получалось, что мы проводили его вместе, причем, как правило, в кругу семьи Юрия Павловича. Попав впервые в его дом, мы были удивлены тем, насколько многогранны интересы у нашего командира и откуда он находит время для серьезного занятия фотографией, литературой, коллекционированием янтаря, значков и Гербов городов СССР, бытом (многое в доме было сделано своими руками). Как внимательно он занимается с дочкой, а затем и со внучкой.
Неожиданностью стало для всех увольнение Юрия Павловича. И когда снова в стенах факультета появилась солдафонщина, шум и гам, лично я не смог себя перебороть и перестроиться под «новые-старые» порядки и подал заявление на увольнение.
На гражданской службе я работал Руководителем сектора учебных заведений Министерства транспорта РФ, внедряя в методологию учебных процессов принципы, разработанные на факультете Ю.П.Дорофеева».
16. Зяблов Э.П. Заместитель начальника факультета по воспитательной работе, единомышленник и друг Юрия Павловича Дорофеева.
«На протяжении более 30 лет я работал и дружил с Юрием Павловичем Дорофеевым. Это был самый лучший и плодотворный период моей жизни. Человек он был высочайшей чести и культуры, высокого мужества и беззаветного служения Отечеству. Этим он притягивал к себе людей. У него было много друзей, учеников и последователей. Его обширные знания позволили ему стать авторитетом во многих направлениях военной науки.
Заслуги Юрия Павловича оценены Государством высшими наградами, как в советское время, так и в новой России.
И все же мне хочется подчеркнуть его человеческие качества, такие как интеллигентность, честность, доброту, чрезвычайную работоспособность, отзывчивость, готовность придти на помощь. Романтик в душе, он любовался красотами природы (что отразилось в его стихах и на слайдах), классической музыкой. Был театралом и постоянным посетителем музеев. Общими интересами жила вся его семья.
Когда Юрий Павлович в 63 года был уволен из Вооруженных Сил и стал работать профессором на кафедре, где он был начальником я, ни минуты не сомневаясь, подал заявление на увольнение (одновременно со Смирновым Л.П.). Примириться с возвратом прежних «порядков» я принципиально не хотел.
Я любил, люблю и буду помнить своего друга, Юрия Павловича Дорофеева, пока бьется мое сердце».
17. Егорова Л.Э. – вдова Ю. Егорова (коллега жены Ю.П. Дорофеева).
«Дружбе наших семей 47 лет. Я, вернее, мы с мужем, часто говорим судьбе спасибо за то, что она свела нас в этой жизни с Дорофеевыми, теперь это такое счастье вспоминать о веселых дружеских встречах и в узком кругу и в многолюдных компаниях. Юрий Павлович всегда был душой компании. Каким бы усталым и озабоченным он не появлялся после рабочего дня – среди близких людей он быстро «оттаивал», расслаблялся и становился, как всегда, душевным, простым, добрейшим человеком. Среди своих мы называли его «папа Юра» (хотя многие были его старше по возрасту), потому, что он мог как-то ненавязчиво (незаметно) руководить всеми нами, был и советчиком и покровителем и утешителем и помощником.
Все мы были легки на подъем, даже поздними вечерами, по зову кого-то из друзей съезжались для чтения интересной книги, заполученной на одну ночь или для обсуждения актуальных тем.
Так получилось, что почти каждый из нас (или один из семьи) обладал даром писать стихи. Но стихи, басни, былины Юрия Павловича практически всегда преподносились оригинально и радовали и удивляли не только конкретностью, изобретательностью, наблюдательностью, но и изобретательностью.
Чтобы не быть голословной, я попробую на одном примере показать, что на мой с мужем день рождения 16 февраля, Юрий Павлович пришел со свитком в виде узкого длинного ватмана. В свитке, конечно, были стихи. Место Дорофеевых, по традиции, было на одном узком конце стола, наше место – на противоположном. По мере чтения, свиток разворачивался и с помощью гостей перемещался в сторону именинников. И с последними словами точно попадал в их руки.
А сколько было остроумнейших, озорных аукционов! В каком упоении мы смеялись, как будто и не расставались с детством.
И еще, о последнем. Юрий Павлович во внеслужебное время никогда не носил военную форму. И только однажды он прибыл как приглашенный тамада на свадьбу нашего сына (это было около 30 лет тому назад) в парадной форме генерала!
И то: какая свадьба без генерала!»
18. Беликов Д.В. – кандидат технических наук, старший научный сотрудник, друг семьи и ученик Юрия Павловича Дорофеева.
«В последние годы жизни Юрия Павловича и я имел счастье познакомиться с этим потрясающим человеком. Мы встретились в отделе «Фортификации», когда Юрий Павлович приехал на диссертационный совет. Он скептически отнёсся к беглому знакомству. И, я думаю, не запомнил поначалу моё имя.
Потом по просьбе начальника отдела мы с ребятами не раз приезжали навестить Дорофеевых, помочь почистить дорожки от снега и… пообщаться. Тогда то мы друг друга поняли и подружились.
Служебное время не позволяло долго гостить, но мы находили время для приятных сердцу бесед. Ещё тогда мне в голову закралась мысль, с какой величины личностью мне позволила познакомиться судьба.
Говорят, людей такой породы больше нет. Коренные москвичи живут либо в Нью-Йорке, либо в Париже, либо «прячутся» за МКАДом на дачах. Видимо мне повезло, потому что именно в ближайшем Подмосковье, неподалёку от Нахабино, я встретил настоящего человека!
Помню, как перед своей защитой диссертации, дабы уважить Юрия Павловича, я приехал в посёлок с тренировочным выступлением. Наука действительно шагнула далеко с тех лет, когда прославленный фортификатор диктовал моду. Но непонятность и монотонность выступления не усыпила настоящего учёного.
Посещая дом Дорофеевых, я всегда млел от необыкновенных рассказов его обитателей. Не менее удивительная жизнь у прекрасной половины нашего героя: Ксении Семёновны Арбузовой. Хоть и врачи запрещали, мы иногда выходили на веранду немного подымить и продолжить общение. Видно было, что Ксения Семёновна очень переживала за здоровье самого дорогого ей человека и не представляла, что будет делать, если вдруг Юрия Павловича не станет.
У прекрасных родителей не может быть не менее талантливых наследников. Чуть позже я познакомился с единственной их дочерью и главным врачём семьи Мариной Юрьевной Дорофеевой.
Если говорят «врач от Бога», то это про неё. Только такая русская женщина способна успевать множество дел и со всеми тяготами и заботами оставаться неизменно сильной. Возглавляя общероссийский благотворительный фонд «Содружество» помощи детям больным эпилепсией, она успевает научно расти, быть главным редактором журнала и устраивать благотворительные мероприятия.
И, хоть я не имел возможности познакомится воочию, но хочется обмолвиться о замечательной внучке Юрия Павловича – Анне Дорофеевой, которая, получив образование в Лондоне, является прекрасным искусствоведом мирового уровня.»
ПРИЛОЖЕНИЕ. ИЗБРАННЫЕ СТИХИ Ю.П. ДОРОФЕЕВА
РУСЬ
Россию славят неустанно
За дух народа моего,
Которому природа тайно
Дала так много своего.
Березы нежность подарили
От липы мягкость в сердце взял,
Грустить же ивы научили,
Дуб крепость и бесстрашие дал.
Не раз народ враги пытались
Сломать и до земли согнуть
Но, как орешник, выпрямляясь
Он смело продолжал свой путь.
Судьба его подчас бросала
То в холод, то в жестокий зной.
Была б вода (всему начало),
Как тополь он опять живой.
Прохладу леса, запах луга,
Цветы полей, волнение вод,
Хруст снега и дыхание юга
Впитал в себя Руси народ.
Природу-мать я воспеваю,
Народ, что дух её хранит.
Россия! Это сердцем знаю –
Тебя никто не победит
РОСТОВСКИЙ ЗВОН
Ты слышал звон? Набатный звон Ростова?
Он звал сынов на бой с врагом Руси!
И шли полки по первым звукам зова
На поле брани вдаль на битву шли!
Ты слышал звон? Ростовский звон печальный?
Он словно плач терзал нередко Русь.
То наш народ, народ многострадальный,
Погибших провожал в последний путь.
Ты слышал звон? Весенний звонкий звон?
Он над землею плыл, обхватывая Русь!
То шли полки назад, враг изгнан лютый вон.
Народ наш ликовал (все забывают грусть)!
И слушая твой звон
Прекрасный многоликий
Я верю- то не сон,
То голос твой, народ Руси великой!
КИЖИ
Синь воды, сосен медь.
Камни, камни вокруг.
Как волшебную дверь
Открываешь ты вдруг.
Град стоит на скале –
Купола. Купола.
То ли днем, то ль во мгле –
Тишина, тишина.
Нестор – плотник давно
Это чудо свершил.
Он в простое бревно
Свою душу вложил.
Храм вознесся к богам –
Он парит над землей!
Здесь не место грехам,
Здесь покой, здесь покой.
Купола, купола
Друг за другом бегут.
Славят, славят в веках
И уменье и труд!
Это радость моя!
Этим чудом горжусь!
Это Север родной!
Это дивная Русь!
ВЕЧЕРНЕЕ
Дорожка на воде лежит.
Из бронзы отлита она.
Последний солнца луч бежит,
Чуть-чуть колышется волна.
Вот облако кометы лед,
Давно уж скрывшейся в дали.
Ни шороха, ни всплеска нет.
Как будто в мире вы одни.
Струится от земли тепло,
Цветов разносит аромат.
Еще светило не зашло,
Но день уж не вернешь назад.
Ночь медленно свои права
На всё распространить готова.
Чернеть зеленая трава
Уж стала. Это всем знакомо.
Кто счастья луч хотел поймать
И долго над водой сидел,
И, очарованным под стать,
На солнца волшебство глядел.
Вот солнце под воду ушло,
Зеленый луч, мигнув, погас.
А счастье? Счастье не прошло,
Тьма ночи поглотила Вас.
Луны серебряный кружек
На вас сквозь ветви поглядел,
Но, что увидел он, дружек,
Мне рассказать всем не велел.
ИДИЛЛИЯ
Русский лес. Веет свежесть искристая
И чарует цветов армат.
Под ногами трава шелковистая,
Красно-спелый рябины наряд.
На ковре травяном думы разные,
Солнца луч пробивает листву.
На сосне скачут белки-проказницы.
Заигрались вдвоем в чехарду.
На опушке легонько качаются
«Темный» с «белой» в зеленом дымку –
Дуб с березкой давно обнимаются.
Крепко так, не разнять ветерку.
«Скрип, да скрип...». Видно так они шепчутся,
О своем, меж собой говоря.
«Скрип, да скрип...». Потихоньку колеблются.
О любви песнь поют. И не зря.
Много лет, как они породнились.
К дубу семя березки легло,
Проросло, в деревце превратилось,
В сердце дуба мечтанье зажгло.
Дуб ветвями березоньку гибкую
К себе плотно навечно прижал.
Проявил он любовь свою пылкую –
«Скрип, да скрип...», что-то нежно сказал.
Дуб березке то ж приглянулся,
Всем стволом прильнула к нему.
Семена их к земле устремились,
Стали каждую падать весну.
Прорастали, тянулись росточки
Было так по весне каждый год,
Молодые дубки и березочки
Возле старших ведут хоровод.
А березка и дуб обнимаются,
Хоть медовый давно прошел срок.
Они внешне почти не меняются.
«Скрип, да скрип...» – голос их не умолк.
Пусть стоят. Рядом белки пускай забавляются,
Русский лес. Здесь покой для души.
Дуб с березкой пускай обнимаются.
До чего же они хороши!
ДУБ
Старый парк и аллеи древнейшие.
Вдоль столетние липы стоят,
Вспоминают денечки ушедшие,
Тихо листьями шелестят.
То им снится, то кажется просто,
Как когда-то с родными их в ряд
Дуб-красавец гигантского роста
Встал и близости очень был рад.
Поколения лип обновлялись,
Дуб же крепость веками хранил.
Крупным градом с него осыпались
Дети-желуди в землю под ним.
Прорастали, порой засыхали.
Их срубали, чтоб парк не темнел.
Дуб терпел, шелестел лишь листами,
Но противиться людям не смел.
А однажды, чтоб дуб не распался,
Заковали стволы чугуном,
Разорвать дуб оковы пытался,
Но вросли они в тело кругом.
Годы шли. Дуб весной распускался,
Молодняк распускался за ним.
Он же кроной своей возвышался
И, казалось, он богом храним.
Жизнь есть жизнь. И конец наступает.
Ствол гиганта ослаб и подгнил.
Дуб стоял (так и с нами бывает),
Не хватало лишь жизненных сил.
В жаркий полдень гроза налетела,
Ураган все вокруг сокрушал.
Лип семья защитить не сумела,
А чугун тот напор не сдержал.
Напряглись и порвались оковы,
Ствол подгнивший на землю упал.
Обломились сучья у кроны.
Инвалидом убогим дуб стал.
Ниже лип. Не стволы, а обломки.
Мощь былую уже не видать.
А на ленте оков цифры «громки» –
Пять веков отковали назад.
Сколько ж было веков ветерану,
Коль скрепили его так давно?
Восемь? Девять? По праву
Только дубу такое дано.
Жаль его. Он история наша.
Сколько видел всего на веку.
Жизни выпита полная чаша.
Без волненья глядеть не могу.
Парк заброшен. Дубки молодые
Устремились в небесный простор.
И когда же они – дорогие
Очаруют величием взор?
ШОПЕНУ
Варшава. Пропитан воздух музыкой Шопена.
Все замерло, лишь звуков рой.
В Варшавском парке маленькая сцена,
Над ней Шопен, в порыве – как живой.
Пред нами он в минуту вдохновенья,
Охвачен думами. Он борется с судьбой.
Мы наблюдаем музыки рожденье.
Он властелин. Он победит. Герой!
Он, музыкой восславивший свободу,
Для Родины почти святой.
Воспел людей, их дух, природу.
Возвысился гранитною скалой.
Скалой, которой не страшны ненастья,
Пусть ветер ветви дуба гнет.
Он музыкой своей несет нам счастье
И за собой на подвиги ведет!
БОЛЬШОЙ ТЕАТР
Зал полон. Гаснет свет.
Оркестра звуки разлились.
От друга будто бы приветы
Сквозь дали в сердце донеслись.
Раскрылась сцена и артисты...
Артистов нет. Здесь жизнь сама.
Исчезли занавес, кулисы...
И вот, мелодия одна,
Нас, захватив, с собой уводит,
Завет... чарует... нас пленит...
Тот миг пройдет. Но не уходит
Все светлое, что в ней звучит.
Вот в этом вижу дар искусства –
Не действие, а волшебство
В нас пробуждает наши чувства.
Для очищенья нам дано.
Готов дар муз без меры слушать.
Не знаю, есть ли в том предел.
Застоя не было что б в душах,
Что б не застыть в текучке дел.
СНЕГ В ИЮНЕ
Чрез облака луч солнца бьет.
Снежинки в воздухе мелькают.
Нельзя сказать, что снег идёт,
Снежинки крутятся и тают.
Хотелось бы, чтоб снегопад,
Но не желает то природа.
Прохладно дней уж пять подряд,
Но всё ж не то ведь время года.
Стоит уж лето на дворе,
Цветут кусты, цветут деревья.
А снег идёт не по поре,
Он подтверждает лишь поверье.
Известный мокрым был денёк,
То, значит, будет непогода.
Бывает это точно в срок –
Однажды, раз в четыре года.
Не знаю, радоваться ль нам,
Жары, коль вместо воздух свежий.
Природы царь так шутит сам –
И шлёт он поцелуй нам нежный!
В НОЧЬ НА ЮРЬЕВ ДЕНЬ (13.08.03)
Лениво молния сверкнула,
Лениво прокатился гром.
И тишь объятия сомкнула,
Всё погрузив в глубокий сон.
Но, вдруг поток – поток ужасный,
Как водопад, обрушен был.
И ветер, Богу лишь подвластный,
Подул из всех небесных сил.
Дом содрогнулся от удара,
По окнам слой воды бежит.
Уж времени прошло немало,
Поток кончаться не спешит.
К утру настал покой в природе,
Хоть скрыли тучи небосвод.
Не кончилось ведь лето, вроде,
Надеемся – тепло придет!
;
ГРИБЫ
Пронизан солнцем бор сосновый.
Ковёр из хвои под ногами.
Вдыхаешь воздух здесь ядрёный,
Когда лес меряешь шагами.
Шаг сделал, гриб под шляпкой темной,
Второй шаг – снова гриб прекрасный.
В лесу таком, не утомлённый,
Вояж свершаешь многочасный.
Гриб под листом, под веткой ели,
В канаве вырос придорожной.
Кусты его прикрыть сумели,
Он, как разведчик, осторожный.
Он на глаза попасть не хочет,
Но всё равно его находим.
Хозяйка радостно хлопочет,
Когда домою с ним приходим.
И не с одним. С корзиной полной.
Грибы лежат на вкус любой,
Недаром каждый час свободный
В лесу проводим мы с тобой!
А за столом, где сковородка,
Грибочков аромат стоит.
По рюмкам разлитая водка
Наш дразнит-дразнит аппетит.
Прекрасней нет, закуски свежей,
Стол, полный яств, к себе зовёт.
Грибной вкусить икорки нежной...
Слюной уже наполнен рот!