Мы не заметили, как сумерки опустились на город , в комнате стало темно. Лидия Васильевна включила свет, потом принесла из кухни закипевший чайник, разлила по чашкам кипяток и заварку, вздохнув, села за стол. Я наблюдала за каждым движением. Хотелось представить ее одиннадцатилетней девочкой, но в потускневших глазах - ни капли былого задора, все терялось в густой пелене морщин…
В то роковое утро сорок первого она беззаботно кружилась по комнате, придерживая руками подол цветастого сарафанчика. Тугие косички торчали по сторонам, а маленькие босые ножки ловко скользили по полу. Старший брат, Борис, входя в комнату, ловко подставил ей ногу и тут же подхватил падающую сестренку на руки, пронес ее несколько шагов и со смехом бросил на диван. Не мог этот шалопай спокойно пройти мимо Лидочки: то внезапно зарычит, подкравшись сзади, то глаза зажмет рукой, то за косу дернет. А еще любил передразнивать. Ох, и доставалось ему за эти проделки! Много раз в пример ставили Николая, тот был старше на пару лет и отличался прилежанием в учебе и поведении. Только с Бориски, как с гуся вода. Особенно у него не ладилось с учебой.
У родителей порядок был строгий, безделье в семье не поощрялось. Отец, столяр-краснодеревщик, увидев, что к наукам сын относится с прохладцей, привел его на фабрику, взял к себе в ученики. Лень у Бориса, как рукой сняло. Парень оказался мастеровой. Окунувшись с головой в работу, он в течение нескольких месяцев уже многому научился. Вскоре своими руками смастерил для матери миниатюрный шкафчик для хранения лекарств. С отцом он почти не разлучался, стал деловым, серьезным. И только с младшей сестрой он был прежним, вот и теперь вихрем влетел в ее комнату и испортил веселый танец.
Лидочка, лежа на диване, сердито прокричала ему вслед: "Я все Коле скажу. Он тебе покажет"! Но Борис уже умчался на кухню и, кажется, не слышал ее слов. Николая ждали в гости с минуты на минуту. Он проходил службу в Московском военном округе и по воскресеньям приезжал домой, в родное Саввино. Вскоре послышались его шаги. Лидочка, сломя голову, помчалась навстречу старшему брату, но Бориска и тут опередил ее, прошептав на ходу: "Ябеда-карябеда"! Она хотела было по обыкновению надуть губки и отвернуться, но Николай, отстранив младшего брата, подхватил Лиду на руки. Все обиды разом вылетели из головы, и она весело защебетала о разных пустяках.
В двенадцать, как обычно, все сели за стол. И тут услышали по радио звучный голос Левитана… «Война»,- прошептала мать. Лидочка видела, как отец сдвинул брови. В общем молчании глухо прозвучали слова Николая: "Мне срочно надо в часть"... Борис посмотрел на сестру, и она не узнала взгляда брата. К еде никто так и не притронулся. Николай быстро переоделся, наскоро попрощался и ушел. Мать тихо плакала, приткнувшись в углу на табурете. Лидочка подошла к ней, прижалась к ее плечу и заревела во весь голос. Детство закончилось.
В те последние июньские дни Борис как-то сразу повзрослел, стал серьезным. Больше никто не видел улыбки на его лице. Тайком от родителей, на фабрике, записался он в Балашихинский батальон народного ополчения и уже в начале июля ушел из дома. Ушел навсегда. На четвертом месяце войны, в бою под Вязьмой, погиб он, семнадцатилетний паренек - веселый и шебутной любитель шуток и розыгрышей... Лидин брат... Много десятилетий стоит на комоде сделанный им шкафчик для лекарств. А вот и профсоюзный билет, выданный в январе сорок первого. Последняя дата уплаты взносов - май месяц. Сколько раз Лида видела, как мать бережно брала их в руки и плакала, плакала...
Жить становилось все труднее. Около своих жилищ хозяева выкапывали временные укрытия, в которых можно было переждать налет фашистских самолетов. Соблюдая светомаскировку, мать плотно завешивала окна. Отец все время пропадал на фабрике, на обед не приходил. Лидочка сама носила ему похлебку. А еще стояла в очереди за хлебом... Маленькие, неправдоподобно тяжелые кусочки, пополам с картошкой и отрубями, казались ей самым большим лакомством. Порой она крошечки с краю прилавка собирала, клала их в рот и держала их там, не глотая, стараясь успокоить голод. Иначе было невозможно донести хлеб до дома - так сильно хотелось есть. Дома мать резала паек на три части - на завтрак, обед и ужин. Вечером она ничего не ела, только говорила, отдавая крохотные порции отцу и Лидочке, что сама уже покушала.
Особенно запомнился Лидочке один из дней сорок второго года... Она была в школе, когда раздались вдруг странные оглушающие хлопки. Учительница, собрав ребят, строго-настрого наказала всем быстро бежать домой. Лида так и сделала. Разрывы снарядов слышались отовсюду. Мама быстро собрала документы, прихватила пальто для троих, и они вдвоем побежали в безопасную зону, в сторону Люберец. Страх подгонял. Лидочка не чувствовала усталости. Лишь тревога, одна бесконечная тревога витала в ее сознании. Мама выбилась из сил и предложила отдохнуть у одной из попавшихся по дороге копен сена. Лида умоляла ее бежать дальше. Едва они успели удалиться от места остановки, как сзади раздался зловещий хлопок. Копна сена вспыхнула, будто факел. Страх придал силы обеим, и они бежали, бежали...
От бомбежек пострадала фабрика, сгорела школа, многие саввинцы остались без жилья. В их уцелевшей квартире появилась подселенка - одинокая бабушка. Она так и жила с ними до конца войны. Лидочка продолжила учиться в соседней Обираловке. Когда наши войска перешли в наступление, жить стало немного легче. Ребятам в школе теперь давали кусочки настоящего хлеба, тонко намазанного маслом и слегка присыпанного сахаром. До чего же вкусными были эти бутерброды! А потом, в сорок пятом, пришли от Николая из Германии две красивые открытки, а через год после окончания войны вернулся и он сам. Семья собралась вместе, только неугомонного Бориса не было с ними. Так и не успел он стать классным столяром, каким был его отец.
...Лидия Васильевна вытерла глаза платком, тяжело поднялась и достала из ящика стола старую фоторгафию, бережно протянула ее мне. Девочка в белой кофточке пытливо глянула на меня с пожелтевшего снимка, а рядом с ней широко улыбался озорной мальчишка. В чуть прищуренных глазах его светилась радость... Я вглядывалась в лица детей, чье счастье было опалено войной, и мое сердце сжималось от боли.