Колокола

Константин Божко
Я редко теперь возвращаюсь сюда, сам себя ругаю за это. Вечно какие-то дела, дела. А раньше, в детстве, из года в год, с последним звонком в школе, мамой собирался большой армейский рюкзак с вещами на всё лето. И сумка с продуктами тоже. Их в деревне, стоящей на берегу моря, вдали от больших дорог, вечно не хватало, и приходилось, что можно, тащить из города на себе. У причала порта, плавясь в речной волне, томился теплоход, отвозивший нас туда, где вовсю гуляло лето. Где тебя, с прошлого года, ждали изнывающие под солнцем безлюдные пляжи с белыми ракушками вдоль полосы прибоя, ручейками солёной воды меж подсыхающих корг. Скучает колокольня на пустыре, стоит церковь оставшимися двумя куполами подпирающая небо. И бабушкина изба – сто лет. И бабушка, сидящая на скамеечке, ещё живая.

Бабушка рассказывала мне: до революции, в селе Ворзогоры, проживало за тысячу человек. Семьи большие были,  работали все, от мала до велика. Ловили рыбу сетями да неводами, шили промысловые суда, кто на паях, а кто, если денег достаточно, и самостоятельно. Ходили на Мурман, Грумант – Шпицберген, за треской и зверем, торговали рыбой.  В церквях,  Никольской и Введенской – иконы в дорогих окладах, а ещё, по традиции, на стенах висели расписные платки, привезённые поморами с дальних берегов. На колокольне по праздникам звенели двенадцать колоколов, и перезвон их был слышен далеко далеко.

В наши дни трудно себе представить, что так когда-то было. Много северных деревень за какой-то век обезлюдело, другие просто исчезли с лица земли, напоминая о прошлом остовами старинных церквей и пустыми глазницами окон покосившихся изб. Всё началось с гражданской, потом коллективизация. Колхоз появился здесь в двадцать девятом. Вступали в него  трудно, кто добровольно, кого уговаривали. Предлагали выбор: колхоз, или раскулачивание. Находились люди с характером, отказывались сколько могли. Земли таким если и выделяли, то самые дальние, бедные, кого-то арестовали даже. Не обошли стороной  и религию: отец Алексий, последний священник села, оставил жену и детей, только б их не коснулись репрессии, самого же его отправили в лес на заготовку дров, и больше о нём никто ничего не слышал. А скоро, вначале тридцатых, опустевшую без батюшки церковь власть решила превратить в деревенский  клуб, а купола снести.

Даже мне сегодня трудно понять, зачем это было сделано, что уж говорить о детях. Они слушают, кивают головой, но я вижу, совершенно не понимают, для чего нужно было рушить такую красоту. Странно всё же, насколько быстро – полтора десятка лет и изменилось мироощущение тех, чьи деды веками жили на этой земле. От уважения прежних ценностей до полного их отрицания. И сегодня есть такие, и тогда нашлись активисты, для которых прошлое, созданное трудом не своих рук – помеха для будущих великих свершений. «Мы наш, мы новый мир построим…»
Вспоминал один из активных комсомольцев тех лет:
– Мать была очень набожной, не соглашалась убрать икону из избы. Пришлось идти на компромисс до поры до времени: заклеил икону картиной «Казнь Стеньки Разина». Ну а купола, их декретом не скинешь. Надо было убедить жителей: «Жить веселее хотите? Тогда, отдавайте свой голос за клуб». Не раз, а десятки раз приходилось беседовать с каждым. Так вот мы, комсомольцы, переоборудовали одну из церквей под клуб.

Рубить купола вызвался Павел Жолобов, местный. Он начал с Введенской церкви, старался очень, а когда перешел на Никольскую, и из пяти куполов на ней стоять остались только два, он увидел, как в конце села загорелась его изба. Как будто знамение, но так было. Жолобов бросился спасать избу, вбежал внутрь и сгорел вместе с ней. Люди, увидев такое, испугались. Последние купола сносить не решились, и церкви простояли в таком печальном виде почти век, до самого нашего времени. Где-то в то же время убрали  и колокола. Когда спускали их с колокольни, они, похоже, зная свою судьбу, звенели, будто плакали. Колокола погрузили в лодки. Не все, два оставили на обстоятельства, такие как пожар, чтобы было чем собирать народ.  Нашлись лодочники согласившиеся  доставить колокола в город морем. Десять миль в видимости берега – это не расстояние. Но не в тот раз. На траверсе Кий-острова, неожиданно налетел обычный в Белом море шторм, лодки перевернулись, колокола пошли на дно, а из четырёх сопровождавших нашли лишь одного. Далеко от места происшествия. Течение там. В живых никого не осталось.

Пришла война.  Прокатившись по миру, она не оставила в стороне и нас. Серая стела, огороженная штакетником, с прикрученной к ней табличкой-списком  – памятник погибшим на фронтах – насчитывает семьдесят фамилий. Семьдесят мужчин. Для такой деревни, это невосполнимая цифра. Я не знаю, может, тогда, с  окончанием войны, и возникла точка невозврата, от которой жизнь в деревне покатилась по наклонной? С каждым годом населения становилось меньше, рабочих рук не хватало, молодые уезжали не находя перспектив, и даже плохонькая дорога, построенная  через болота в город, уже не могла ничего спасти.

В девяностые колхоз тихо умер, остатки имущества раздали по рукам. Кому досталась корова, кому дышащий на ладан трактор, а кому-то и вовсе ничего. Народ разъехался по городам в поисках лучшей жизни, кто-то от бессилия и собственной неприспособленности пил  беспробудно. В Никольской церкви, бывшей колхозным складом, пылился никому не нужный хлам копившийся десятилетиями. В Введенской, служившей деревенским клубом, молодёжь устроила проходной двор: с драками, битьём бутылок и стрельбой из ружья по намалёванному на белёной кирпичной печи кругу. Под стенами храмов вечерами раздавались звуки пьяных посиделок, и родители старались не подпускать к окнам своих детей.


Всё началось с Порфирьевича. Всегда так: нужен кто-то, человек, с которого всё начнётся. Ещё в давние времена, когда Порфирьевич недолго побыл председателем колхоза, может, затмение на него нашло, а скорее, просто потому, что не хватало стройматериала, он оторвал от фасада колокольни 19 века доски, которые использовал на строительстве нового магазина. История эта годами не давала ему покоя. Каждый раз проходя мимо колокольни, он видел следы своего "труда", а выйдя на пенсию, стал самостоятельно, на свои кровные, потихоньку колокольню чинить. Заползал на верхотуру, поднимал туда доски. А там и народ, видя такое,  призадумался. Собрали деревенское собрание и порешили: "Церкви восстановить, пока те окончательно не пропали". Месяцы переписки позволили получить небольшие деньги от области. Работником вызвался всё тот же Порфирьевич. С бригадой из двух школьников и местного мужика, шаг за шагом, он принялся зашивать протекающий купол колокольни. Деньги скоро закончились, помощи ждать неоткуда. Кому в то время было до памятников, зарплату не платили. Строительство встало.
 
Но чудеса случаются.  Однажды, лет десять тому назад, в село заглянула молодая женщина, художница из столицы. Художники любят эти места. На севере, всё ещё можно найти уголки прежней России. Монастыри, деревянные храмы, природу нетронутую человеком во всей её дикой красоте, с реками, тысячей озёр затерянных в глухой бруснично-клюквенной тайге. Под впечатлением, она решила задержаться, настолько, что сегодня, большую часть лета, проводит здесь со своими детьми. Вслед за ней приехал её муж, как оказалось священник. По удивительному совпадению – Алексий. Последний служитель носил то же имя. Он нашел  благотворителя, имеющего возможность, а, главное, желание помочь в восстановлении храма. И нежданно для всех, в лето 2008 года застучали топоры, зазвенели пилы – реставраторы занялись Никольской и её куполами. Работы продолжались три года. Меняли подгнившие брёвна, поднимали просевшие стены, правили полы. Главы собирали по одной внутри вычищенной всем миром от пыли и грязи церкви, затем разбирали, поднимали наверх и там собирали вновь. Настал день и прошла первая за много лет служба. Однажды, откуда-то издалека привезли пять колоколов. Спустя годы, снова, над морем, снова зазвучал колокольный перезвон.
Этим летом, наконец, началась реставрация Введенской церкви. Интересно, что под вскрытым полом были обнаружены старинные иконы, спрятанные кем-то в те далёкие смутные времена. Икон, сложенных одна к другой, будто книги, оказалось около восьмидесяти. Реставраторы в столице оценивают их состояние. 
Сто лет прошло со времени откуда берёт начало история  рассказанная мне. Как оказалось, без памяти о прошлом нас ждёт упадок, а будущее становится неочевидным. Мне кажется, хочется верить, что сегодня мы стали немного мудрее.

Давно не стало бабушки, в деревне сорок жителей, это всё, что осталось. Но остаётся всё-таки надежда: люди вернутся домой, зазвучат детские голоса, и однажды, так случится, колоколов снова станет двенадцать. Столько, сколько и было. Как раньше.

Ворзогорский храмовый ансамбль – последний тройник сохранившийся на побережье. Храм святителя Николая 1636 года. Введенская церковь 1793 года, и колокольня1862 года.