Альбом для стихов
В.К.
АЛЬБОМ ДЛЯ СТИХОВ
Вместо предисловия
Зелёный бархатный альбом с тисненьем золотым
На книжном складе я нашёл, когда был молодым,
Я подрабатывал тогда разгрузкой книг, а там
Пылился с довоенных пор писчебумажный хлам:
Секретки, вкладыши, мужской мечтательный портрет
Во вкусе, вероятно, дам – тех, довоенных лет.
Альбом! Конечно же, альбом привлёк мой интерес!
Бумаги плотной желтизна, и розовый обрез.
И там же, в пыльной полумгле внезапно понял я –
В него впущу я только свет, свеченье бытия…
Я жил по-всякому, писал
Про то, что знал, любил,
Писал про то, что не любил... я про альбом забыл.
Он в дальнем ящике стола ждал много долгих лет,
И он дождался, – вспомнил я про тот смешной обет.
А может быть, и не смешной? А может быть, и я
Не только скрежет угадал, но пенье бытия?
И я собрал свои стихи и просмотрел на свет:
Вот эти, кажется, пойдут. А эти точно нет.
Пускай там все правдиво, пусть
мир низок.
Но в альбом
Поклялся я впустить лишь свет.
И я стою на том.
Какой альбом?!.
Зачем альбом?!.
Мир полон зла, грехов!
А здесь тиснение – «Альбом».
И ниже – «Для Стихов».
1.
Дыхание Леты
Инициал
Лесок сбегал к реке. Откос
Чернел полоской, точно рама.
Таинственная монограмма
Темнела в золоте берёз.
Узорной киноварью жгла
Рябина буквицу опушки,
Витую литеру ствола
Раздвоенного у верхушки.
Бока ольхи чуть в стороне
Соседней буквы намечали
Овал. В берёзовом огне
Два тёмных вензеля стояли.
Волшбой и тайною дыша,
Была заполнена лишь светом
Картина, и в свеченье этом
Творца её жила душа -
Без имени, числа... нимало
Тщеславьем не был он палим...
Зачем - подумалось - мы длим
Густую мглу инициала?
Неогласимы имена,
Неразносима тайны залежь...
Всего две буквы. И одна
Из них намечена едва лишь.
Рондо
Уже светает. Тихо тает
Большая, пышная звезда,
И мгла прозрачно отлетает
В свои ночные города,
На сад прохлада оседает
И клумба инеем седа, —
Уже светает.
Какая смутная беда
Над этой женщиной витает,
Босой и зябнущей, когда
Она в тревоге припадает
К стеклу прохладному — «Да-да -
Твердя так безысходно –
Да,
Уже светает...»
А ночь уходит навсегда,
И слово ночи улетает
В свои ночные города.
Над кем оно теперь витает?
Туда ни спуска,
Ни следа...
Уже светает.
Дом-музей
В этом доме часы над камином.
Пахнет золотом, тленом и тмином,
Пахнет бархатом рытым и стёртым,
Пахнет временем битым и мёртвым.
В этом доме часы на столах.
На сервантах. Меж книг. В зеркалах.
Здесь так звёздно, так зыбко видна
Затонувшая в бездну страна.
В этом доме так много часов,
Что ни стрелка – ажурный засов,
За которым жужжанье шмелей,
Купидонов, медовых полей...
В этом доме не жили поэты.
Слишком близко дыхание Леты.
Здесь поэты могли умирать,
Но не жить и на лире играть.
Уверяют что жили. Бог весть.
Слишком много здесь было часов,
Наваждений, пружин, голосов...
Страшный час.
Мёртвый час.
Ноль часов
В этом доме.
Веер
«О, бурь заснувших не буди,
Под ними хаос шевелится...».
Ф.И.ТЮТЧЕВ
Веер синий, тёмно-синий, .
Как вечерняя прохлада:
Прорезь озарённых линий
В ночь развёрнутого сада…
Был шумящ, волнующ, ярок,
Приходил легко в движенье,
Бабкин свадебный подарок,
Женихово подношенье.
Тонким тленом задыхаясь,
Я займусь её «укладкой» –
Шевельнётся смутный хаос
Бурь, повитых дрёмой сладкой.
Там, на дне воспоминанья,
Не одно благодаренье,
Там с родной земли изгнанье,
Там чужбина, разоренье.
…пробужденный веет ветер,
Далью дышит неземною,
Что ты веешь, что ты веешь,
Что ты веешь надо мною?
Всё о доле той печальной,
О разоре, укоризне?..
День пресветлый, звон венчальный,
Дуновенье долгой жизни...
Несовпадение
(Ритурнель)
Детство.
Стою у корней и любуюсь на крону.
Листьев рукой не достать.
Остаётся мечтать:
Вырасту скоро, и шапку зелёную трону.
Юность.
Ветвящийся ствол набирается силы,
В звёздах колышет листы…
Что они, детства мечты?
Детство уже далеко. Еще незаметны могилы.
Зрелость.
Стою у ствола – меж корнями и кроной.
Выросли буквы в коре.
Дети шумят во дворе.
Лишь до корней далеко. Как и до шапки зеленой.
Колечко акротерцин
Пьянит пчёлу весенних трав настой,
Разыгрывает паренька девица,
Играет тучкой месяц молодой.
Какая проза дальше! – Опылиться,
Оформиться в тяжёлый полноцвет,
Схлестнувшись насмерть с тем, что жарко снится,
Но стынет наяву. И тает свет.
Один порыв к блеснувшему – вот чудо,
Вот пир предвосхищений и примет
Единственного здесь, чего остуда
Не тронула, вот чудо – трепетать,
И ждать подвохов тьмы, и вдруг оттуда
Его порыв навстречу угадать!
Сонет
Зноем жиpной тpавы замоpочена,
Ныла долгая точка слепня,
Словно так завелась чеpвоточина
Сpеди белого вpемени дня.
И ещё не алела обочина,
И босая пылала ступня,
Тpопка пыльная, в поле вколочена,
Билась узенькой жилкой огня.
Но тянулась тропинка неясная,
И одна стоpона стала красная,
И коснулась ты красной земли.
Я ступил половинкою белою.
День pаспался, как яблоко спелое...
Мы в его сеpдцевину вошли.
Медальон.
Лозой увитое наклонно,
Ещё волнует письмецо,
Ещё лукавит с медальона
Полузабытое лицо...
И вот уже прогоны линий,
Глухой грохочущий вагон,
Бронесоставы-исполины
Уже пластаются в огонь,
В купе поручика гитара
Державным громом пропоёт,
В последний раз, крутнувшись яро,
На шпоре звякнет репеёк,
В последний раз он бегло глянет
На ту лукавинку в лице,
И всё сплошной туман затянет...
И жизнь пройдет... чтобы в конце,
Подтянут, сух и независим,
Гость-эмигрант, отдав поклон,
Вручил старушке связку писем
И тот овальный медальон,
Чтоб головой качая белой,
Жизнь, невзирая ни на что,
Опять лукавила и пела
И обещала чёрт-те что.
В ночной роще
Как разряд светоносный, исторгнутый в ночь мирозданьем,
Как зелёная молния, блещущая через листву,
Соловьиный раскат, преломляясь в коленах, рыданьем
Напрягает пространство и долго волнует траву.
Чем ещё два волненья во тьме соловьиного лета,
Чем ещё два пространства влюблённые соединить?
От звезды до травы льётся нить серебристого света,
От луны до ручья золотая протянута нить.
Часть 2.
В деревянном переулке
Страж
Звездою белой выстрелит в лицо
Черешня в деревянном переулке,
В резном дому, как в сказочной шкатулке,
Дверное закачается кольцо,
И древний кот, забывший о прогулке.
Возляжет мрачным сфинксом на крыльцо.
Здесь всё – его. Он не уступит дома.
Он пяди не отдаст, покуда жив,
Недоурчав и недоворожив,
Последний житель пушкинского тома.
Он охраняет призраки и тени,
Зрачком всех любопытствующих жжёт,
Он охраняет ветхие ступени.
Он пригород волшебный стережёт.
Он – осени угрюмый понятой...
А с гор уже весна сошла на речку,
Подкралась к деревянному крылечку
И пустоцветом – пулей холостой –
В лицо пульнула... и дала осечку,
И разлетелась пылью золотой...
Предместье
(Книжка в Книге «Альбом для стихов»)
1.
Смеркается. В городе осень. К оградам
Деревья склоняются, и молодой
Кружочек луны проплывает над садом,
Как будто кувшинка плывёт над водой.
Здесь снова затишье. Мне это знакомо.
Сейчас из оврага запахнет вода,
А дальше, над крышей белёного дома,
Над старой скворешней очнётся звезда...
Здесь листья траву устилают, старея,
Их медленно жгут вечерами в садах,
И в синем дыму ещё слаще, острее
Осеннею яблонью воздух пропах.
Холодные горы в прозрачном тумане.
Взрослеет луна. Над горами светло.
А здесь, за оврагом, – в низине, в бурьяне
Огни переулков предместье зажгло.
Я в сад постучусь. Мне откроют калитку,
Листву отряхнут и протянут в руке
Два крепких плода и сухую улитку,
Уснувшую на золотом черенке...
Негромко листва захрустит меж стволами,
Растает в осеннем саду пальтецо,
И словно ручное, гасимое пламя
За дымкой, во мгле, отмерцает кольцо...
2.
Травой дохнуло от земли,
Кривые улочки пошли,
Пересеклись – тропа к тропе –
И завиляли по траве.
Тропинка к дому привела,
Там зайчик прыгнул от стекла.
Ушёл в траву. Привстал светло,
И – бабочка зажгла крыло.
Мигнула раз, мигнула два,
И – съела бабочку трава…
Я стукнул в дверь. Упёр плечо.
Мне зашептали горячо,
Пугливоглазы и темны,
Витиеватые вьюны:
– «Она жива, она жива,
Но дело в том, что здесь – Трава!..
А в доме шьют, и всё грустят,
А с пальцев кольцами блестят…
Трава уже взяла крыльцо,
У ней зелёное лицо,
Мы ей рабы, а не друзья,
И нам ослушаться нельзя...»
Я не дослушал болтовни,
Я знал совсем другие дни,
Я знал совсем не те слова,
Не так в саду росла трава...
Я повернулся – на меня
Летящих нитей шла стена.
3.
Антоновкой пахло в саду, и апортом
В соседнем саду, а внизу, у воды
Прохладной малиной и мокрым забором,
В овраге полощущем клок бороды.
Там сырость живёт и зелёная вата,
Там срублена яблоня в тёмном углу,
Там к яблоне мох подползал виновато
И вверх – на три пальца – проплыл по стволу.
Там дух запустенья... но к вечеру планку
В заборе раздвинут, в воде постоят
И воду – тугими рывками – по шлангу
Движком перетянут и сад напоят...
Хозяин живет в бороде и величьи,
Он любит по саду ходить в сапогах,
Не любит вывешивать знаки отличья
И любит сукно допотопных рубах.
Мы чай с ним под лампочкой пьём на веранде,
Он век говорить о соседях готов,
Он смотрит туда не антоновки ради,
А ради печальной хозяйки плодов.
Он вспомнит себя, он вдруг вспомнит солдата,
Вдруг вспомнит, смущаясь, ведь он не забыл,
Что сад его был мне соседним когда-то,
Не то чтобы мне, ну а всё-таки был,
Но он позабудет о странной соседке,
Он вспомнит иное совсем для меня,
Пока за оградой – в дому и в беседке –
Гасить перед сном не возьмутся огня.
4.
Ещё не ночь, и ещё гармоника
По переулкам не слышна.
Над слободкой, как бритва, – тоненькая,
Пыльная, пыльная луна.
И дорога пыльная, белая,
Под обрыв, под уклон, к садам.
Словно срезано, яблоко спелое
В пыль покатится по следам...
О какой же ещё там отраде?
Просто взять и прийти сюда,.
Прислониться спиной к ограде,
Руки вымыть водой из пруда.
Просто взять и увидеть зяблика,
Горсть испуганной ряски взять,
Просто запах спелого яблока,
Запах яблока рассказать.
Человеку живому и близкому
Показать эту жизнь сполна:
Дом в полыни. Улочка низкая.
Дым над пригородом. Луна.
5.
...а потом поплыла паутина,
Повлеклась по ветвям, побрела
Вдоль калиток, клонясь,
и руина
Мёртвой осени сад облегла.
Только дыма не вывелся запах,
Только зелень доспела в пруду,
Только яблоко в тёмных накрапах
Птичьих клювов осталось в саду...
До прожилок пронизан ветрами.
Синим блеском проколот в ночах,
Сад с большими, слепыми ветвями
Чёрных птиц закачал на плечах.
Сбились к дому деревья, поближе
К теплым стенам, и ходят вокруг,
И к окошкам склоняются ниже,
И суставы обмёрзшие трут.
К ним всё реже в калитку стучатся
И хозяйку не будят с утра,
И поёт вечерами всё чаще
За сараями сталь топора.
6.
Я с хозяином попрощаюсь,
На мостке через пруд покачаюсь,
Ещё раз отражусь в пруду,
И опять увижу над домом,
Над скворешней, над садом знакомым
В дымке дремлющую звезду.
А за речкой – ларьки, магазины...
И опустится с гор предзимье,
И останется за спиной
Сад с фигуркою незаметной…
И калитка с цепочкой медной
Заскрипит из травы за мной.
7.
Вдоль домов идёшь-бредёшь,
Смотришь башенки лепные,
Да карнизы навесные…
Ничего уже не ждёшь.
Вдруг, на дальней стороне,
Где-то, видимо, на кухне,
Спичка бледная в окне
Встрепенётся и потухнет.
А бывало-то, скажи,
И у нас с тобой горело,
Душу грело, чайник грело…
Сам ты чайник. Не блажи.
Продолжай-ка лучше врать,
Сочинять свои прогулки,
Завиралки запирать
В золотые закоулки –
Там светлеют купола,
Там дряхлеют тополя,
Там пенёк вечнозелёный
Двинул мох на флигеля.
Там есть флигель удивлённый,
Что не деньги три рубля,
Трижды рубленый, палёный,
Тёмный, как сама земля.
Там прилгнуть не дадут.
Не простят.
Не предадут…
Удивительный пенёк! –
Всё тоской зелёной пухнет,
А в окошке огонёк
То погаснет, то потухнет…
Ослепительный денёк!
8.
В зелёном свете переулка
На кованом крюке фонарь
Дремуч, как дедова шкатулка,
Железами обитый ларь.
Здесь те же вёрсты и сажени.
Здесь пуд с аршином не забыт.
В кругах таинственных решений
Торжественно вершится быт.
...брусчатник полоснут две фары,
Взревёт мотор, и – тишина.
Века стоят здесь, как амбары
Тумана, пороха, зерна.
А если встретишь человека,
То он спешит наверняка,
И уклоняется от века
Косым крылом дождевика...
9.
Как ты там, в деревне зимней,
В тёплом доме у пруда?
Свет окошка тёмно-синий.
Невысокая звезда.
Точит печка, прячет печка
За решёткой клык огня.
Пёс вздыхает у крылечка,
Цепью жалобно звеня.
Как тебя там окружило
Захолустною тоской,
Каково тебе с чужими,
Непривычной, городской?
Там косматые несутся
Тучи в грозной вышине,
Разъяряются, грызутся,
Не дают светить луне.
Там скрипуч, старинной кладки,
Горько жалуется дом.
Ты садишься за тетрадки,
Плечи кутаешь платком,
Лампу, ярый огонёчек
Приглушаешь на столе,
И одна, до самой ночи,
Отражаешься в стекле.
...пряность дымного угара,
Говорок полухмельной,
И хозяйкина гитара
Раздаётся за стеной.
По домам детишки учат
У морозного окна:
«Мчатся тучи, вьются тучи,
Невидимкою луна...»
10.
Боpмотанья из буpьяна
Тpавяного Великана,
Ядовитого дуpмана заклинания:
«Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из каpмана...»
Да угpозы всё, да воспоминания.
Будто каменные остpова,
Ходят в небе те слова,
И не ведать бы ночей с pазговоpами
Как он вышел из тумана,
Что он вынул из каpмана,
Как pешился – буду pезать!
И добавил – буду пить
Под забоpами...
Сказки моpоком опели,
Розы чайные кипели,
Заплетались языки и тpавы длинные
Давней ночью, у забоpа...
А в саду поймали воpа,
И пылали по углам кусты малиновые.
Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из каpмана,
А за месяцем луна,
А луна...
Эти ночи за ночами,
Эти плечи за плечами...
Завоpочал золотыми очами.
И стоит за ним жена,
А жена его – Луна,
И жена его белей полотна.
Там своё, там непонятно,
Голоса, и стон, и пятна,
– Буду pезать...
– Буду бить...
– Всё одно тебе не быть...
– Буду демоном ходить,
Веpоятно...
Давней pевности укоpы.
Свет в окне, и тень у штоpы,
И вода, и пахнет сыpостью, бедой...
Отpажённое сиянье,
Солнца пpотивостоянье,
И в зелёном небе – месяц молодой!
11.
Говорила старая – Ажно жуть берёт! –
Гром выйдет этак с заду, молонья – уперёд.
Загорится небо, дрожит земля...
Гром-от – поначалу, дождь – опосля.
Сидят, улыбаются:
Стара, мать стара, –
Явление природы, понять пора.
Нам быль какую, сказку бы – запишем сполна,
Наука, понимаешь? А ты – старина...
Сидят, улыбаются...
Один и спроси:
– Никак, войны страшнее?..
– Господь упаси!..
Ты про войну не впору,
Там грохот иной,
И огня поболе...
Лях с ней, с войной,
Война от человека, а тут – небеса...
Громыхнуло давеча, ой, чудеса!
Лего-онько так мигнуло,
во-он с той стороны...
– Ты, бабуся, песен давай старины.
– Ты, бабуся, песен былинных давай!..
А бабуся ставит на стол каравай.
– Не за хлебом, бабушка,
эка, ближний свет!..
Ты запой-ка в голос...
– Голоса и нет.
Да и память ровно
отшибло с утра...
– Громом отшибло?
– Отшибло, стара...
Не добьются толку, идут со двора:
– Ты ей про Ерёму, она про Фому…
– Так и верит грому…
– Ему, одному...
А потом за речкой:
– Лет, пожалуй, сто...
А потом за полем:
– Опять не то...
А потом за городами,
А потом за голосами:
– Три войны пережила,
Нич-чего не поняла!
12.
Пахнет ревизией списанный хлам.
Кум, да сам-друг. Скобяная лавчонка.
Накеросинила ночь ло углам.
Набедокурил кривой мужичонка.
Щурится слепо, мол, что с мужика
Взять-то теперь? Разберись что откуда!
- «Цифру писал... так писал от пенька, -
Глаз-то мутён, с грамотёшкою худо...
Это всё ты колдовал, куманёк!..
Жёнка в земле, третий год сиротею...
Дочь-сиротинку, и ту не сберег,
Глянь-ко, покойница, - выдал злодею!
Кто ж тебя ведал, шельмецкую морду?
Значит, в бега? Каждый сам по себе?
Выручка поровну, дочка тебе?.,
Пёс шелудивый, проваливай к черту!
Вам-то чего? Вся семья вор на воре,
Я ж дворянин, пусть мужицкой руки,
Выдь-ко из лавочки - чем не подворье?
Клети, чуланчики, да закутки...
Не-ет, тут юли не юли, а зарвался,
Всё разговорчики, чёрт их возьми!..»
Душно. Парит. Вроде, дождик собрался.
Лампа покачивается над дверьми.
Мутная капля скатилась по жёлобу.
Сумрак смолчал. И затенькал, соря
Каплями пляшущими
по жёлтому
Кругу на крыше
от фонаря.
13.
Апокалипсис Предместья
Тётки пили, пили с детства,
Пил и папа, пила мама,
Всё спустили...
А в наследство
Пеpепала пилоpама:
Вжик, вжик, вжик, вжик,
Я и баба и мужик,
Никого не люблю,
Кого хочешь pаспилю.
Где моя
Детвоpа?
Ни кола,
Ни двоpа.
Пилоpама одна,
В ней сидит сатана:
Пилит, пилит, пилит, пилит,
Кpужит, кpужит, кpужит, кpужит...
Дети были б –
Нету мужа.
Нету бога,
Нету беса,
Вот уже и нету леса,
Вообще – ничего,
Вообще – никого.
Я одна во хмелю
Голый воздух пилю…
Потому, что я – Бог!
Потому, что – стою!
…и толкаю под круг
Всю вселенную…
14.
Перелеском зимним,
речкой подо льдом,
узенькой тропинкою,
а потом
Серой деревушкой,
низенькой избушкой
с половицей мягкою
на крыльце,
с лёгкой занавескою...
А в конце –
Разворотив суглинок на пригорке,
Цепко
Зелёное такси стоит у белой церкви.
А стены – как будто
Плывут в небеса
И почему-то плачут,
И почему-то плачут
Простившиеся,
стариковские,
остающиеся под колоколом,
под колоколенкою,
Глаза…
Речка в низине.
Деревушка в ложбине.
Церковь на пригорке, как белая слеза.
15.
Вот и всё. Вот и осень. И вроде б
Самый срок отступить в тишину...
Триста ангелов солнце воротят –
Говорили порой в старину.
Год на склоне. Костры-невидимки
Жгут золою осенний покров.
Триста ангелов канули в дымке
Затмевающих дали костров.
Опустело свистящее небо,
Успокоилось поле в стогах,
Океаны тревожного хлеба
Улеглись в золотых берегах.
И нисколько б ни жаль в захолустьи,
От души нагрустившись, унять
Поздний жар истлевающей грусти,
Да причины никак не понять.
Не понять что за тихая сила
Протянула сквозным огоньком, –
Паутинкой легко просквозила,
А оставила горечь с дымком.
Горек поздний дымок лихолетья...
Триста ангелов дверь отворят.
Вот и всё... и царит полусветье,
Как порою ещё говорят.
16.
На улицах осенне, нелегко,
Там лужи подморожены зеркально,
Там залегли планеты глубоко...
Миры стоят прозрачно, вертикально.
Там по столбам холодного огня
Проходит студенистое мерцанье,
И цепенеет в сердце у меня
Моих догадок – Кем-то – созерцанье:
А что как осень только лишь предлог
Так обнажить дрожащее сиротство
И сырость мира, чтобы ты не мог
Вновь прирасти к стволу единородства,
К родству со всем, чем жизнь людей права,
Что и кренит миры сырых догадок
И рушит их?..
Но как горит листва!
Как сух дымок!
Как чай вечерний сладок!..
Но как грустна провинция земли
В томительном, сиротском предстоянье,–
Не Место, а предместье,
Где в бурьяне
Мы огоньки туманные зажгли!..
17.
Мороз.
Саблезубые крыши.
Всё выше, и выше, и выше
Душа устремляется,- там
Всё строже, прозрачнее, тише,
Чем даже в таком захолустьи,
Особенно в зимнюю пору,
Особенно по вечерам,
Когда, обмирая от грусти
Какой-то мерцающей вести,
Проникшей в студёные створы
Земли, как в погашенный храм
(Самим истомясь предстоянием
Земли - этим смутным сияниям,
Предвестьям глухим и таинственным),
Вдруг вышатнешь душу мирам.
Особенно в зимней провинции.
Особенно в тихом предместье.
Особенно по вечерам.
***
Ахнут иглы – вспыхнет ёлка.
В новогоднюю пургу
В домик твой отправлюсь, долго
Буду путаться в снегу.
В окнах свет. Конец недели.
Время к водке, к пирогам.
Струйки жаркие метели
Тонко вьются по ногам,
Двор со мной перебегают,
Проползают под дверьми,
У ствола изнемогает
Золотого…
Чёрт возьми,
Льнут к ногам колючим роем!..
Эту змейку подберу.
Ты не рада? Стол накроем –
Поползёт по серебру.
Часть 3.
Горечь
***
Забегают, забегают
Дни, как дети, в гулкий дом,
Вверх по лестнице. Потом
Нашумят и убегают.
Только шарфик, только эхо,
Только в дымке промелькнут
Из-под крыльев тех минут
Когти плача, перья смеха.
Гул пролётов. Пыль площадок.
Отскрипевшие замки...
А из скважин сквозняки
Беспощадны, беспощадны.
Горечь. 1.
Тянет из марта апрелевым, маевым,
Тянется сердце за сердцем измаянным,
Тянется оклик протяжный за окликом...
Вскинуты чистые трубы за облаком.
Время подснежниковое, грачиное
Дунуло нежной и талой горчинкою:
Что-то случиться должно – не случается.
Веточка в сердце горчит и качается…
Горечь. 2.
Время подснежниковое, грачиное
Дунуло нежной и талой горчинкою,
Вскинуты чистые трубы над облаком,
Тянется оклик протяжный за окликом,
Тянется сердце за сердцем измаянным,
Тянет из марта апрелевым, маевым,
Что-то случится должно – не случается,
Веточка в сердце горчит и качается,
Не получается самое важное...
Звёзды выходят пугливые, влажные.
– Здравствуй, прохожая! Что тебе слышится?
Что в твоём сердце цветёт и колышется?
Глянь, твою стать трубы чествуют долгие!..
Заголубели глаза твои волглые.
Песня звенит в тебе, переливается,
Веточка в сердце листвой одевается.
Видишь, глупышка? – Какие кручины там?
Время подснежниковое, грачиное!..
Игра
И вновь мы, распростясь недобро,
С тобою встретились, и вновь
Вся эта странная любовь
Нам пересчитывает рёбра.
У стен, где ели так понуры
В квадратах каменной тюрьмы,
Где вырубы гранита хмуры,
Как два врага молчали мы.
К уступам прислонясь, терзали
Друг друга в напускной тоске,
И друг у друга на руке
Иглой еловою писали.
Давным-давно обговорив
Игры торжественный порядок,
Живой, царапающий шрифт
Выкалывали без подглядок.
Лишь труд окончив, повернулись,
Расшифровали письмена,
И, наконец-то, имена
Свои увидев, улыбнулись.
***
Ты не звонишь. И день, и два...
Я в будке, на углу пpоулка,
Диск накpутив, дышу едва
В шуpшащую мембpану. Гулко
Гpохочет сеpдце, и без толка
Шумят в апpеле деpева...
Какие жалкие слова!
Какая глупая пpогулка!
Я возвpащаюсь в дом. Отныне
Забуду все, замкнусь в гоpдыне!..
Звонят? Подумаешь, дела,
Я всё забыл... но что со мною?
Сад счастлив, мокp, гоpит луною,
И тает снег, и ты пpишла!
Сон
Мы с тобой поссорились во сне.
Ты курила, сидя на диване,
Близилось лицо твоё ко мне,
И как будто таяло в тумане.
Было нам отчаянно вдали
Друг от друга ссориться...
едва ли
Мы с тобою это сознавали,
Просто мы иначе не могли.
И твоих подруг метался смех,
И пластинки чёрные кружили,
Только мы с тобой,
за млечной пылью,
Словно две звезды,
вдали от всех,
Таяли, мерцали, говорили...
Дворовая история
Июнь. Пиратской пулей воя,
Оса просвищет у виска
И всполошит гнездо кривое
В сухих стропилах чердака,
И потрясённый выйдет мальчик
С нарядной гостьей на крыльцо,
А на балконе кто-то спрячет
В листве зелёное лицо.
Кто там завидует напрасно?
Чья ревность, злоба, чья тоска
Лепечет в зное так бессвязно
Наивным рупором вьюнка?
Продолговатые стрекозы,
Точно запнувшиеся вдруг,
Нальются светом, как занозы
Под кожицей прозрачных рук.
И в обруч девочка вопьётся,
И заструится как юла,
И обруч плавно разовьётся
На два овальные крыла.
И захохочет звонко-звонко,
Взлетев из нищеты дворов
В круги совсем иных миров
С осиной талией девчонка.
Вокруг неё теперь все луны,
Все звёзды вьются, всё блестит…
Один, в покинутом июне,
Закурит мальчик, загрустит.
Окурки в липкой паутине
У запылённого стекла
Нектаром, или никотином
Допьёт бездомная пчела.
А двор еще утешит оску,
Покинувшую небосклон
В том самом платьице – в полоску –
Искать крыльцо или балкон.
Перед развязкой
Колен коснёшься – и разрядом
Ударит, скрытым до поры,
И всё уже летит куда-то
В тартарары, в тартарары,
Где даже малого урона
Вдруг регистрируется взрыв,
Где даже в ниточке капрона
Клубится глухо нервный срыв.
И дёрнет же нелёгкий, право,
В минуту горьких перемен
Ладонью, может быть шершавой,
Коснуться ласково колен!
И никакие оправданья
Уже не выправят изъян,
Когда она, смирив рыданья,
С иголкой сядет на диван
И вновь молчит…
Хотя о чём-то
Давно готовится сказать,
Поскольку узелок тот чёртов
Нельзя иначе развязать.
Но что стряслось, случилось, Боже,
Скажи, что вздор, обычный вздор!
Молчит себе, себе самой же
Наперекор, наперекор…
Часть 4.
Люди вечерних окон
Осень древо проникнет,
Лист нагнетёт на стогна.
В зарослях месяц скрипнет.
Вспыхнут ночные окна.
На световых экранах
Люди вдруг станут другими,
Они станут прозрачными в рамах,
Точно кусты, – нагими!
Вот от лампы, бьющей в затылок,
Тень пошла по асфальту мглисто,
А плоть – там, в окне – до прожилок
Высветилась ветвисто.
Прутьями капилляров
Сад озарённый соткан.
Тени пустых тротуаров –
Люди вечерних окон.
***
Мой добрый старый дом,
Деревья под окном
Темнеющие ветки обнажают,
А с них вороний крик:
– «Мур-ра, мур-ра, старик!..»
Кричат, кричат о том, чего не знают.
Чего бы я кричал?
Я б скрыл свою печаль.
Прошёл сюда торопко, точно вором,
А здесь и дождь, и дрожь,
И страшно с кем-то схож
Взъерошенный, нахохлившийся ворон.
Старик совсем один
Среди своих седин,
– «Пр-роснись, вер-рнись – горланит непокорно
Пор-ра...»… а не моя ль
Старинная печаль
Кричит, кричит надсадно птицёй черной?
Мой добрый старый дом,
Деревья под окном,
С печальным шумом листья облетают,
Кричит моя печаль,
И вороны кричат,
Злодеи всё прекрасно понимают!
***
Это такая печальная повесть,
Вряд ли печальней сыскать,
Как подойдет твоя старая совесть,
Станет былым попрекать.
Старенький двор, переулок весенний.
Солнце по лужам течёт...
Клянчить прощенье себе во спасенье?
Это подачка. Не в счёт.
Просто почудилось это - навроде б
Снова окликнул меня
Голос грудной из окошка напротив,
Вечным смиреньем казня.
Сгинь наважденье, жестокая прелесть,
Не побираться хожу.
Просто стою и на солнышке греюсь,
И ни о чём не прошу.
Дождливой ночью
Не в поисках тепла и хлеба
Метался я, а лишь – ночлега,
И просто был оставлен тут.
Студенчеством здесь отдавал уют,
Подзатянувшимся нелепо.
На полках потускневший сыр,
Да грустных книжек разнобой,
Да мисочка с капустой кислой.
А в сенцах – нищенский сортир
Со всхлипывающей трубой,
Слезящейся, осклизлой.
И, тоже плачущий, худой,
Пол в трещинах, и стол, и койка –
Всё, всё сквозило здесь бедой
И достоевщиной какой-то.
Но я был благодарен ей,
Смиреннице полуголодной,
Прозрачной от любви своей
Запущенной и безысходной.
Чужой проникнувшись судьбой,
Она была ничуть не лжива,
Когда разделась и с собой
Меня по-братски уложила, –
Здесь больше не было угла...
А дождь за окнами навзрыд
Рыдал, рыдал, и сердце ныло...
Она себе не солгала
И мне, когда приют дала,
И благодарный мой порыв,
Смущённая, но отклонила.
Здесь не меня она ждала.
Всплакнула молча, боль сожгла,
И в сон сознанье уронила...
Там, за пылающей чертой
Любви её неразделённой,
С непоправимой простотой
Я благодарен был солёной
Подушечке полупустой,
Всей неустроенности той
И той слезе неутолённой...
Другу-сопернику
Распахнут дом твой, словно рад любой потере.
Заходит в окна листопад. Уходит в двери.
Заходит в двери гость. Свистит, в окошко глядя.
Там дикий виноград блестит. На винограде
Налились листья докрасна. Пора налиться.
Нальём же красного вина, как эти листья,
Нальём и выпьем же вино, мой друг давнишний,
Пока распахнуло окно, и гость не лишний,
И диких ягод поздний стук ещё не робок,
И чёрных – две! – всплывают вдруг из наших стопок,
И влажен их прощальный взгляд... без обещаний...
Утихнул зной. Остынул сад. Пора прощаний.
И пусть у нас печаль одна, одна кручина,
И выпить крепкого вина ясна причина,
И пусть уже ночная тень всё ближе, ближе,
Недолгий век, короткий день благослови же,
Благослови осенний сад и свет в передней,
И листопад, и листопад – тысячелетний...
***
Соpочий гвалт наполнит мглу.
Светло беpёза ветвь наклонит,
И снег стpяхнёт, и по стеклу
Не стукнет даже – мягко тpонет...
Затихнет к полночи жильё.
Вздохнёт соседка. Глухо всхлипнет.
Вновь одиночество её
Мою бессонницу окликнет.
Я закуpю, и там она,
Всё зная, что меж нас веpшится,
Опять вздохнёт, и вслух меня
Опять окликнуть не pешится.
Зачем, зачем, зачем слова,
Надежда, боль очеpедная?
Соседка, бpошенка, вдова,
Я даже имени не знаю...
Дpуг дpугу сдеpжанно кивнём,
Наутpо встpетившись в паpадном,
И к остановке подойдем,
И – в путь, по дымным автостpадам.
Ещё покажутся в пpосвет,
Меж поpучней, в окошке мутном –
Пушистый воpотник, беpет
В автобусе, почти попутном.
Счастливый путь!..Всё гоpше, злей
В потоке этом безымянном
Слова надежды. Всё светлей
Оставшееся несказанным.
Ю.М. Беляеву – певцу, артисту...
Помотало тебя по казённым дорогам,
Баритон ясноглазый, гуляка, фразёр,
А теперь вот сидишь у меня, ненароком
Подбиваешь опять на «мужской» разговор.
Ты судьбу расписал мне, привычно чудача,
За бутылкой вина в небольшом городке.
Угощаю бродяг. Сострадание прячу.
Раскрываются души спьяна, налегке.
Твой недопит стакан. Ты допей и запой мне
О лучине, о келье сырой, гробовой.
Эту песню я тоже, я тоже запомню,
Допою, додышу её вместе тобой.
Будет много ещё полустанков, и сухо
Жизнь на круги своя нас опустит, как лист.
Это всё суета и томление духа,
Как говаривал в прошлом один пессимист.
Только ты не срони эту песню, хотя бы
Потому, что врачует порой и тоска,
И покажутся глаже земные ухабы,
И безоблачней свод, и светлей облака...
Новолунье всем в новинку:
Ищем, ищем половинку
Целый день, целый день.
Только день опять лукавит,
Только ночь ее проявит,
Только тень, только тень...
Поживем, давай, потужим.
Встретиться б тебе со мной!
Только ты – жена. За мужем,
Как за каменной стеной.
Как за месяцем неясная
Луна во тьме ночной.
Ты еще и знать не знаешь,
Что уж так заведено,
Только таешь, таешь, таешь,
И сливаешься в одно.
Ты луною на ущербе
Светишь в узкое окно.
Светишь, светишь, угасаешь...
Ты и знать того не знаешь,
Ты и знать-то не должна
Как нужна еще мне эта
Узкая полоска света,
Глаз пустынных глубина...
Да луна – за месяцем.
Замужем – жена.
Часть 5.
Нечаянные адреса
***
Сирень за пыльным перегоном
Ломилась в окна с двух сторон,
И выползал с протяжным стоном
Состав на старенький перрон,
Где два дружка, устав до чёрта
От ласк дорожных, обнялись
С попутчицами, и девчонки,
Прощаясь, в чём-то им клялись,
Старухи продавали раков,
Совали в руки, торопя,
Крылечки высохших бараков
Купались в роскоши репья.
Отодвигалось всё, пылило...
Но и доныне – почему? -
Не знаю – всё стоит, как было
В сухом, сиреневом дыму.
Шлягер
1.
Гостья, дурочка, что ж ты скрываешься,
Нить мерцавшую перерубя?.. .
Ты по рынку идёшь, улыбаешься,
Так отчётливо вижу тебя.
В золотом идешь сарафане,
Перепрыгиваешь арык,
И арбуз несёшь в целлофане –
Кустарями сработанный «крик».
Выпирает из размалёванного,
Именованного мешка
Пугачёвой некоронованная
Вкривь отрубленная башка.
Ты смеёшься, такая счастливая,
Тебя чествуя, диски поют...
Только тень твоя торопливая
Тянет дальше тебя, на юг.
Ты как будто сегодня была ещё.
Точно в медленной белой реке,
Потонула в июле пылающем
В азиатском цветном городке.
2.
Я забуду всё, ты не бойся,
Только в памяти приберусь...
Вот ты вспарываешь на подносе
Захрипевший кровавый арбуз.
Ну какая тут, к черту, поэзия?
Шлягер, смута, душевный разлад!..
О халат обтираешь лезвие.
Сбрасываешь халат.
Затмевает вселенную целую
Иродиады плоть.
Купола налитые, белые
Плавно вылепил сам Господь.
Возводил вселенную, грезил
Как дары возносить, горя,
Тем вратам между жарких чресел
Животворного алтаря.
Жаждал храма, а вышла женщина,
Беспощадна и неверна.
Она будет лжива, божественна
И навеки обнажена.
Знать, конечно, она не будет
То, что выше себя, вон той,
Что подносит тебе на блюде
Дольку раны незажитой.
3
Песня кружилась как лето,
Втиснута в солнечный диск.
Спетая песенка – спета.
Не повторяют на бис.
Вспыхнуло на излуке
Крылышком молодым
Жёлтое платье разлуки
Бывшее золотым.
Песня – твой стан и лагерь.
Не размыкай кольца.
Пусть остаётся шлягер
Шлягером до конца.
Ранкой останешься хрупкой,
Что былое жалеть?
Больше одной зарубкой
Только и будет алеть
Забытое письмо
«Когда б вы знали, из какого сора...»
«...всё помню –
и осень, и мокрые
листья, нас трое, парк... ах, не то.
Нас – двое.
Ты помнишь, один был лишний,
как было решиться – кто?
Решилась, сказала сухие слова...
...ты как-то дико сострил...
по-своему, всё ж, я была права,
он больше меня любил.
И было счастье,
и не было счастья,
как в прошлое погляжу...
пишу не затем, что ищу участья, просто решила –
скажу!..
его не любила я... знаешь, серьёзно,
теперь лишь, когда от обид... не знаю зачем... вероятно, поздно...
прощай... уезжаю...
люби...»
Тут «мый...», вероятно, оборвано. Скверно.
Казнить так казнить – от листка до листка.
Хранить так хранить – безнадежно и верно.
...забытая осень... провинция... мерно
дождит...
ресторан заколочен...
тоска...
Разлука
Ты там, где под снегом березы обмякли
И ветер совсем не заходит в твой город.
Ты тихо живёшь, пишешь письма, не так ли?
Ты пишешь, слова свои тянешь за ворот.
Прощения просишь, наверное просишь.
От скуки просить его ты изнываешь.
Насилу допишешь, а в ящик не бросишь,
Озлясь на себя, пополам разрываешь.
Но вот я вернусь... словно вывернув душу,
Ты письменный вывернешь стол. Часть по части
Обрывки письма соберу, обнаружу
Всё то, из чего не сложилось нам счастье.
И я зачеркну ту крутую излуку,
То место на карте, где морок еловый,
Где мы прописали на зиму разлуку,
Где ящик почтовый, где почерк лиловый...
***
...а потом отвыкнут люди видеть рядом нас с тобою,
Отмерещатся перилам прикасанья наших рук,
Город мглистый просияет чьей-то новою судьбою,
Станем мы официальны. Так замкнётся первый круг.
А потом пойдут трамваи увозить кого-то в осень,
Круг второй замкнётся. Встреча, мной назначенная в семь,
Как прощанье не случится. На часах почтамта восемь.
Это третий круг замкнулся. И темно уже совсем.
Остаётся только город. Как на зеркальце наклонном
Поплывут дожди и листья вниз по улочкам крутым,
И деревья в старом парке терпко, как одеколоном,
Вымокшим листом запахнут – потемневшим, золотым.
Только город остаётся. Здесь родился. Эта ёлка
Мной посажена. И встречу сам назначил. Не грущу.
Эта улица – знакома. Женщина – едва ль. И долго
Вслед ушедшему не надо… ни трамваю, ни плащу...
«Мороз и солнце. День чудесный...
………………………………………
...и ты печальная сидела,
А нынче – погляди в окно...»
А.С.Пушкин
В «Икаpусе» шатком, дpемотном как зыбка,
Мне зябко покажется, зябко и зыбко,
Так зябко и зыбко и так неуютно...
Мне тайны веселой захочется смутно.
Покажется мне – одинока, больна,
Глядит на окно и не видит окна,
И улиц не видит, и скpипа не слышит
Кpасивая женщина. В муфточку дышит.
Я с нею знаком. Наши встpечи случайны.
Ей тоже, навеpное, хочется тайны...
Я свистну тихонько ей – не обеpнётся,
Едва в меховой воpотник усмехнётся,
Слегка улыбнется и станет коситься,
Мохнатые в мех заpывая pесницы.
Я свистну погpомче – мне глянет в ответ
Её деликатный, усатый сосед.
Я песню знакомую ей пpосвищу,
Внимание всех на себя обpащу,
А женщина станет беспечной, весёлой...
Качанье замедлит «Икаpус» тяжёлый,
Раздуется складчатыми телесами,
Задышит двеpьми, зашипит тоpмозами,
Мигнет остановка. Фонаpь у окна.
Чудесная полночь! Моpоз и луна!
Капустница
Вновь бабочка, впорхнувшая в троллейбус,
Отточенными крыльями сверкнёт,
И вновь я отшатнусь, и разболеюсь,
Как будто память бритвой полоснёт.
Ловил тебя я прежде, да без толку.
Ты вырвалась, пыльцой посеребря
Под сердце наведённую иголку,
И затерялась в кроне сентября.
Где страж бессменный твоего полёта?
Как встарь, должно быть, здесь он, недалёк.
Вас и осталось в городе всего-то
Лишь ты, да этот нищий королёк.
Пусть лгут, что ты, сама того не зная,
Переменила облик и черты,
Что мне опять привиделась иная,
Но я тебя узнал – ведь это ты!
Я знаю, посмеяться над бессильем
Ловца, лишь слез достойного вполне,
Ты вновь и вновь, доверясь лёгким крыльям,
В троллейбус залетаешь лишь ко мне.
И вновь ищу я в памяти неловко
Каких-то доказательств правоты,
И снова – вспышка, искры, остановка,
Чтоб с тихим смехом выпорхнула ты.
Часть 6.
Воздух памяти
***
Свистень, пеpстень, уголёк!..
Помнишь? – липкий тополёк…
В тёплой дымке, в лёгкой плёнке
Путается мотылёк.
Воздух памяти латая,
Он летит, не долетая,
И садится, и сидит,
Белым домиком глядит.
Свистень, пеpстень, белый дым!..
И становится седым,
И в коpе, не долетая,
Умиpает молодым.
Только азбука жива,
Только, pазве что, слова
Всё ещё свистят и блещут,
Ну, одно, ну, может, два,
В пленке, в кожице, в дыму...
Кликнул их по одному:
Свистень! Пеpстень! Уголёк!
Плёнку дёpнул
И совлёк
С дымных вёсен молодую
Жизнь, так нежно завитую
В память, в меловой кулёк...
Лопнет ветка тополиная.
Запнётся мотылёк.
Яблоневый сад
Где он, тот свет стародавний?
Где-то за старенькой ставней,
В книжке, что в детстве читал,
В старом саду, где меж яблонь
Падал в траву и, расслаблен,
В искорках звёздных летал.
Сад ли редел? Зрели звёзды ль?
Не наваляешься вдосталь,
Не налетаешься всласть.
Пала роса. Стало скользко.
Звезд порассыпано сколько!
Яблоку негде упасть.
Разве что в памяти где-то
Плавает искоркой света,
Неуловимая нить.
Время любви и покоя…
Было ли время такое?
Руку протянешь...
Рукою
Память легко заслонить.
Маленькая женщина в траве
Хрупкую былинку нагибая,
Сломит, подберет её губами
И закинет руки к голове.
Маленькая женщина в траве
Думает, – смешна, светлоголова,
Тёплый рот протягивает слову,
Поцелую, солнцу, синеве.
Маленькая женщина в траве
Слушает биенье близкой крови –
В поцелуе, свете, или слове,
В падающей на руке листве?
Бабочка плутала, или две?
Бабочку былинкой отгоняла,
Руки обнажённые роняла
Маленькая женщина в траве...
Элегия
Пускай в былом та вешняя боязнь,
Где завершенность чувств ещё излишня,
Она сладка, давнишняя приязнь,
Как тёмная, надклёванная вишня.
Она теперь воистину мила, –
Превозмогла апрельскую прохладу,
И сумасшедший зной перемогла,
Склонённый к августеющему саду,
Тех утренников дрожь и колотьбу,
Тех полдней сушь избыв, всей статью плавной
Вошла в повечеревшую судьбу,
Как в лунный сад, – хозяйкой полноправной,
И месяц, осиявший нас, медов
Той, старомодно вызревшею новью...
Приязнь была лишь завязью плодов
Под осень обернувшейся любовью.
И пусть отчаяньем наш долгий путь извит,
Пусть ноет там минувшее щемяще,
Блаженно искушавший, он язвит,
Накрап тот – терпким привкусом – всё слаще...
***
И было – небо.
И были – звёзды.
И в шуме их передвижений тайных
Антенна из окна избушки полуночной
Ловила музыку.
Я Вас люблю...
Летел мотив, как тонкий лист летит,
Летит, летит, кружится прихотливо
И бабочкою огненной мерцает...
Я без Вас,
Один, во тьме бушующего сада,
В сторожке древней думаю о Вас,
О Ваших спутниках весёлых, городских.
Здесь только ночь. Приёмник. Диких звезд,
Звёзд переливы.
Одной звезды над тёмною избушкой,
Одной звезды прозрачной, юной имя...
Я Вас люблю...
И было – осень.
И било – полночь.
В ночь с грохотом разбившейся звезды,
В ночь яблоко упало...
Переливы
Сил, плоти. Изнывал
Сочащеюся раной плод на тёмной,
На одинокой, стынущей земле.
Мотив умолк.
Чуть слышимо звеня,
Антенна трепетала, и меж звёзд
Ещё пыталась музыку нащупать,
Ещё, ещё…
Ещё
Я Вас люблю...
«Боящийся несовершен в любви»
Священное писание
И лишь теперь, теперь, когда
Мы отпылали в поединке
(Твоя порушилась мечта,
Моя утихла маята),
Над прошлым вспыхнула звезда.
И мы под ней – как на картинке.
Вот летний день. Сирени дрожь
В моём распахнутом окошке.
И ты идёшь ко мне, идёшь,
И я боюсь, что не дойдёшь ты.
А вот зима. В полубреду
Весь день я жду тебя тревожно.
Тобой обещано – я жду.
Но как же это невозможно!
В те дни и приоткрылась мне
Ошеломительная древность
В разоблачительном огне
Боязни, облачённой в ревность.
И мы в той жизни молодой
Стоим, почти одной бедой –
Я ревностью, а ты мечтой
Сжигаемые соразмерно.
Как на картинке -
Под звездой,
Подрагивающей неверно.
***
...и вот зима.
По снегу вы скользите.
Я рукой
За самою пушистою снежинкой,
Под фонарём мерцающей,
Тянусь...
Я Вас люблю...
Она летит, летит .
На башмачок,
На бархатный, на синий, на...
Ступает
Ваш башмачок
С весёлым нежным скрипом
На белую снежинку, на звезду -
Наверное, без умысла,
Должно быть,
Не замечая ничего,
И всё же
Мучительно,
И все же…
Я Вас любил...
Лодочка
Сколько слов для двоих в языке,
А дорога одна на двоих.
Запетлять бы по тихой реке
Откровений нечастых твоих!
Славно в лодочке плыть-уплывать,
Про хорошую жизнь напевать,
И тихонько грустя над рекою,
Нехорошую жизнь забывать.
Ты из вечно тоскующих слов
Выбираешь такие слова,
Что опять я с тобою готов
Волноваться и плыть в рукава.
Славно в лодочке плыть-уплывать,
Про хорошую жизнь напевать,
И грустить бы над милой рекою,
И немилую жизнь забывать.
Там у берега тропка одна
В чернолесье дурное зовёт!..
Но светло окликает волна.
Да и лодочка славно плывёт.
Славно в лодочке плыть-уплывать,
Про хорошую жизнь напевать,
И тихонько грустя над рекою,
Нехорошую жизнь забывать.
Часть 7.
Нежность
***
Эти милые руки, глаза и лицо...
Ни серёжек в дому, ни колечек.
Я тебе подарю золотое кольцо,.
Мой золотой человечек.
Нынче снова приснилась ты мне, и опять
Я влюбился в тебя, целовал
Эти спящие, нежные пальцы - все пять
Через тоненький лён покрывал.
Безымянный мерцал и светился во мгле,
И луна зеленела в стекле,
И кипели твои кружева на столе,
И пылали цветы в хрустале…
И я понял, что вот разбуди тишину,
Как погаснет и свет, и кольцо,
Что я сплю, и наверно проснусь, и усну,
И опять засияет лицо,
И уже по нему сонный разум прочтёт:
Всё проходит, всё в мире пройдёт,
Время тоже пройдёт, расстоянье пройдёт…
Безымянный имя найдёт.
***
Мир нежностью старинной опоясан.
Вселенная луной опоена.
А мир луны таинственен
И ясен,
А нежность
Ослепительно грустна.
В такую ночь
Два заповедных круга
Вдруг замерцают зеленью во мгле.
Мне вспомнится старинная подруга,
Прибежище печали на земле.
Её глаза пустынные
Едва ли
Наворожили зла моей судьбе,
Они сужались в гневе,
А в печали,
Чужие,
Жили сами по себе.
И так ушли...
Но что-то в этом мире
Вдруг замерцает зеленью во мгле…
То нежность, растворённая в эфире,
Ночами опускается к земле.
***
Затомилась птица в клетке,
Ни к чему теперь слова
Гибок лук из тонкой ветки,
А из нитки – тетива.
Луч стрелы горяч и звонок…
В пышный, облачный покой
Улыбается ребёнок
С запрокинутой рукой.
На него глядит в окошко
Девушка, домыв полы,
И волнуется немножко
В ожидании стрелы.
Ощущение полёта,
Ощущение плеча…
Заалела позолота
В самом кончике луча.
Тонкий высвист, взор лукавый,
Миг – и сердце обожгло.
А малыш стоит, кудрявый,
И хохочет звонко, зло.
***
Что она делает!.. – хочет придёт,
Хочет – туман за собой приведёт.
С нею не каждое утро вставать,
С этой женщиной – век воевать.
То, что случается за день хлебнуть,
Может по капле на жизнь растянуть.
Имя её...
Лучше имя не знать.
Лучше - туман от лица отогнать!
............................................
А туман отогнал – там иное встаёт,
Там иная судьба ровным светом горит:
То что за ночь отдаст, утром снова возьмёт,
То, что за день возьмёт, за ночь все раздарит...
Времянка
Крест-накрест дранкою закрещены,
Багряно в ночь сочатся трещины,
Пока в саду, с волненьем слаживая,
Я за бычком бычок усаживаю.
Ты там, внутри сейчас, так жертвенно
Созревшая, царишь торжественно,
Горишь, по-царски мне обещана,
И ягода горит, как женщина…
Так зреют годы, яды, полночи,
Так ягоды звереют волчьи,
Так бьют их красные подфарники
В густые звёздные кустарники,
И никуда уже не денешься…
На что ты, милая, надеешься?
…лицо откинешь побелевшее
И – заскулишь… какого лешего?
Скулишь, скулишь … «Не я, не я была!..»
Шалишь, – была! Какого дьявола
Теперь страшиться, стыть во мраке нам,
Когда уже мирам, их раковинам,
Цикадам их, радарам выдана
Времянка со сквозящей ветхостью –
До дна, до выдоха, до выстона…
Она уже запахла вечностью.
Присутствие
Зачем, тревожась о пустом,
Саму себя кляня,
Зачем ты каешься мне в том,
Что было до меня?
...мерцавший гравий на тропе
Вдруг вспыхнул. Из волос
Сверкнул твой гребень,
И во тьме
Сиянье разлилось.
Сиянье бледное...
Поверь,
Мы не одни, пойдём,
Пойдём скорей, откроем дверь,
Свечу скорей найдём!..
Мы лишь огонь во мгле зажгли,
Смятенный чей-то дух
Над бледным заревом земли
Смешавшийся, потух...
Не трогай прошлого, как знать
Что стерегут они,
Его полегшие,
Восстать
Готовые огни?
***
Последняя полупрозрачность,
Излом последнего тепла...
Преувеличена горячность
Внезапных отблесков стекла.
Чуть свет пылят, афиши клеют,
Шуршат горбатою метлой.
По переулкам горько тлеют
Костры с дымками над золой.
Рассветы долго прорастают,
Пунктиром облачков кроя
Маршруты, по которым стаи
В чужие поплывут края,
И пустота ветвей, щемяще
Сухим повитая дымком,
Им отзовётся снизу мягче
Трамвайным, утренним звонком.
В прудах лежит густая тина
И звёзды низкие блестят,
И преломлённых паутинок
Сквозные контуры летят...
Часть 8.
Поздняя встреча
Тебя несла ко мне прозрачная вода,
А я тебя не знал... я знал тебя всегда!
Ведь ты росла в саду, я даже знаю где,
Вон там, где вспыхнул свет в разбитой темноте,
За клумбой, где цветы, за горкой, где дрова,
Ты деревцом была, и ты была права!
Ты лодочкой, ручьём, ты девочкой была,
Но тёмная вода нас тайно развела.
И всё ж встречались мы, и ты кричала мне,
И ты меня звала... но это же во сне!
А наяву я вновь терялся, забывал
Тот сад, тот двор, тот сон, где я во сне бывал,
И забывала ты тот сон, тот сад, где я
Тебя встречал в слепом тумане бытия.
И всё же я узнал, я вспомнил этот двор.
Где ручейки, сверкнув, прорвались под забор
И озарили всё, когда в один слились...
Вновь белые цветы во тьме двора зажглись,
Вновь лампочка жива в погибшей тьме его...
И вспыхиваешь ты из детства моего.
***
Как, бывало, всходил по ночам на крыльцо.
Ворковал, токовал, лютый стыд хороня,
И пошла за меня, и закрыла лицо,
Пожалела меня.
Не любила молчать да сидеть взаперти,
Белый шарфик летал за плечами, светя.
Отхотела светить,так побудь, погоди
До рассвета хотя...
Если долго живой не увидеть звезды,
Человеку иная приснится звезда.
Есть старинная быль, как хотелось воды,
И качалась в копытце вода.
Верь, сестрица, не верь, сплыли те времена,
И уже обернуться туда мудрено.
Обернулись – и поздно, и жалость видна,
Заблужденье одно.
А всходил на крыльцо – ворковал, токовал,
Сокрушался душой что чужая вода.
Вот и попил своё… а тогда воровал…
Было слаще тогда…
***
...и думал – встану, отворю калитку,
Пойдёшь по улице, а я тебя окликну,
И заведёшь шутливую беседу,
И забредёшь к весёлому соседу,
А там и ночь. Глядишь, не заскучаем.
А утречком опомнимся за чаем.
С улыбкой подержу тебя за плечи
И уклонюсь от следующей встречи...
Как вышло, что сама налила чашку,
Пила, молчала, гладила рубашку,
Качала дочь, взаймы просила соды...
Опомнились – и чай простыл, и годы
Прошли. И – у калитки расставанье,
Плаща на плечи с грустью одеванье,
И я твои удерживаю плечи,
Я что-то лепечу, моля о встрече!..
***
Вечерком у магазина
Ты с батоном, я с другим,
Постоим в парах бензина,
Посмеёмся. Погрустим.
Скажу – помнишь? Помню – скажешь.
– Как дела? – Да ничего...
Дико. Пары слов не свяжешь.
Да какой там, – одного!
(Повернуть, выходит, дышло,
Коль заехал не туда?..)
Скажу – дура, замуж вышла!
– Дура – скажешь – дура. Да.
И стоим, соображаем,
Как пропойцы во хмелю.
– Мужа любим, уважаем?
– Уважаю. И люблю.
(Боже, что ж ты так печально
Поступил с моей судьбой!)
– Как с жилплощадью?
– Нормально.
– Что свекровь?.
– Само собой...
Ничего уже не свяжем,
Разойдёмся, как во сне,
И батонами помашем…
Ты – к супругу.
Я – к жене.
***
Кольцо на сером камне прозвенело,
Закатным облаком легло на дне ручья.
Ты грустно улыбалась и глядела
Как целовала золото струя.
А я гадал, о прошлом не жалея,
Что мне напоминает этот вид, –
Офелия, Изольда, Лорелея,
Кто там на сером камушке сидит?
Кто там сидит, не смея наклониться
И зачерпнуть водицы из ручья?..
Я пил не из ручья, а из копытца,
Алёнушка, Алёнушка моя!
***
…а всходил и я на твое крыльцо,
По ночам твое открывал лицо,
Воровал взахлеб, пил чужую воду,
Сладку воду пил, слаще год от году,
И не знал не гадал никакой беды
От чужой воды.
И сидели на подоконнике,
Опьяневшие по-диковинке,
Охмелевшие от того, что крали,
Осмелевшие от всего, что брали,
И пылали хозяйские брёвнышки,
Словно рёбрышки.
Только вспыхнул свет в темной спаленке,
Льдом свело чужие проталинки,
Позамкнулась вода стылым крантиком,
Залилась сестрица над братиком,
И качался в копытце следок литой,
Залитой водой.
А бывало я на крыльцо всходил,
Отводил сирень, дикий мед цедил,
Ночь текучая сладко пахнула...
Половица качнулась и ахнула...
И бежал-дрожал ручеёк медов
Вдоль чужих следов...
***
Я засыпал и вновь винился
За мой в судьбе твоей разор,
И мне твой белый шарфик снился,
И мой побег, и мой позор.
Ты быстро шла в сыром тумане,
Бросала в ящик письмецо,
И было лишь Воспоминанье
Где быть должно твое лицо.
Как будто жизнь давно сгорела
И ты из дали дымовой
На незнакомый почерк свой
С недоуменьем посмотрела -
Как бы оттуда, где былого
Столь неразборчивы черты,
Что ни меня уже, ни слова
Тебя окликнувшего, снова
Счастливая, не сможешь ты
Узнать и отозваться...
Часть 9.
Паутинка журавлей
***
И снилось – мы волна, и нас с тобой катило
На берег золотой, медовый от тепла,
Но влажная скала нас победила,
И каждая волна раздельно побрела
Туда, ещё туда, на блещущий песчаник,
Где нам открыли вдруг у встречного мыска
Всё, что слепило нас волшебным обещаньем,
Всю белизну надежд, всю седину песка...
А сон не умолкал, и с тяжестью воловьей
За нами волны шли и шли, скалу дробя,
И мы ещё брели, ворча и прекословя,
Пошатываясь и
ещё любя...
***
Паутинкою щемящей
Тают в дымке голубой
Истончившиеся наши
Отношения с тобой.
Бабье лето вспыхнет звонко,
Словно сдунет с тополей
Раздвоившуюся тонко
Паутинку журавлей.
Светом тающим, недлинным
Раздвоит и нас с тобой
И потянет жалким клином,
Журавлиным, за собой...
***
И мы не избегнули кары,
И нас понесло на ущерб…
Кто так напоил тротуары,
До ниточки выбелил серп?
Небесной проточен водою,
В шершавом замучен плюще
Наш месяц бедовый, медовый...
Любовь понесло на ущерб.
Зачем нас пьянило круженье
Миров, просиявших во мгле,
Зачем наших звёзд натяженье
Разбилось на тёмной земле?
Не знаю, сказать не умею,
Спасенья не слышу с высот,
Не знаю, не помню, не смею...
Куда-то несёт и несёт.
***
Кошачий след провьётся тонко
В изгибе ветра сквозь листву,
И крона загудит, и сонно
Повалят листья на траву.
Привстанет лист на гнутой лапке,
Прикроет грудь сухим щитком –
Маркиз тщедушный в рваной шляпке,
Но с пёрышком и завитком,
И братьям выкрикнет картинно:
«Нас мучит хмарь, нас точит червь,
Вперёд, друзья – на паутину!
Дрожи, блистательная чернь!..»
Поднимет ропот и движенье,
Привстанут листья там и тут,
И верное самоброженье
Сраженью всё же предпочтут,
И с головой уйдут в рутину...
А время тихо потечет,
И золотую паутину
К раскрытым окнам повлёчет...
Сторожка
В конце аллеи – там была одна –
Стоял домишко, точно керамический:
Игрушечно-отчётливы кирпичики
И белый окоёмок у окна.
Там девочка, прозрачна и грустна,
Читала книжки, вышивала ситчики.
Жил домик в ясном пламени берёз,
Они сгорали молча, величавы...
В огне, в гордыне жертвенных угроз
Там и теперь отчётливы до слёз
Торжественные детские печали.
Порою взвыл бы, бросил всё – туда,
Казнясь и каясь – вновь бы!.. Да какое.
С громоздкой этой, позднею тоскою
Там только всё сломаешь. Вот беда.
Идиллия
Анне
И повторится все: шестнадцать лет,
И этот вечный парк, и ожиданье,
И нежно разлитой, осенний свет,
Вновь осенивший первое свиданье.
Роняющий листву столетний вяз,
Вальс, глубь аллей пронзающий так чисто,
Пустынная скамья – всё, всё, чем вязь
Классических романов золотиста
Передник школьный в кружевах, коса
Еще не искушаемая стрижкой,
Раскрытая страница, и – глаза,
Конечно же, встревоженные книжкой,
Там тот же вяз, там, у глухой скамьи...
Но вот листва (кто взволновал её там?)
Уже шуршит, и – неизвестно чьи,
Но вот уже шаги за поворотом...
***
...вот и свились прозрачные нити,
Вкруг альбома сплелись моего...
Так хотелось из времени выйти,
Хоть на время уйти из него.
Не прикрашивать жизнь, не лукавить,
Только отблески счастья продлить,
Всё, чем жил-дорожил, переплавить
И единственным светом пролить.
Глядь-поглядь – за голубой голуба
В сердце просятся издалека...
Или только тоска однолюба
Ослепить в состоянье века?
Но тоскует любая развязка,
Свет разлит в расставанье любом,
Но ведь это альбом, а не сказка,
Постранично скреплённый альбом!
Алой бусинкою лебединой
Всплыли дни бытия моего,
Сентябри золотой паутиной
Изоткали страницы его,
Где листвой шелестящее время
Всё волнует балы мотыльков...
Однолюбов погибшее племя.
Лебединая песня веков!