Краснохвостый

Краснохвостый

рассказ

Когда жиденький полумрак узкого и длинного  помещения,  пропахшего резким запахом перемешанных зловоний пота, еды и испражнений совсем истончился, все окружающее пространство вдруг провалилось куда-то и потонуло в цепком, терзающем душу причудливыми видениями, сне. Все замолчало и затаилось, и тонкая паутина клеточных стен, освободив рвущиеся на волю желания, повисла над замолкнувшими обитателями жилища, именуемого молчаливыми женщинами, то и дело, как тени, появляющимися в узких коридорных проходах, птичником молодняка.
Соседи по клетке уже давно оцепенели, свесив головы, и Краснохвостый мог безбоязненно предаться своим нехитрым  раздумьям, не опасаясь каких-либо помех. В последнее время он стал хронически недосыпать. От долгих и мучительных ночных бдений днем он часами боролся с полуобморочным состоянием, касался клювом теплой, дурно пахнущей воды, изо всех сил делая вид, что с ним ничего плохого не происходит. Он уже давно усвоил мрачные нравы сородичей, которые буквально зверели от хилого вида того или иного своего соседа. Стоило захромавшему птенцу показать свой  недуг, его тотчас же сбивали с ног и бесстрастно и даже как-то по-будничному деловито забивали, затаптывали, заклевывали насмерть, не обращая никакого внимания на отчаянный писк обреченного.
Краснохвостый не помнил ровным счетом ничего из той жизни, которая предшествовала моменту осознания им своего куриного существования. Отдельные, разрозненные, смутные обрывки воспоминаний хранили в себе какие-то нереальные сюжеты, заимствованные, по-видимому, из необъяснимо странных, фантастических снов. Он узнавал в тех снах разные эпизоды своего нехитрого цыпленочного бытия. Различал некоторые персонажи, встречавшиеся когда-либо или встречающиеся теперь ежедневно и ежечасно на узеньком и замкнутом участке его жизнеустройства. Но кто он и откуда появился в этом закрытом и тусклом от слабых электрических лампочек месте, обнесенном решетчатой проволокой, он не знал и даже не предполагал, что где-то есть другие, отличные от этого, места.
Его существование катилось с того места, когда он вдруг начал отличать своих сородичей одного от другого. Потом он начал понимать, что решетчатая клетка – это то замкнутое пространство, из которого нет выхода, как нет выхода из других, соседних клеток, где так же бодро сновали такие же он, обитатели. Потом он понял, что время, которое тянется от медленного разгорания лампочного тусклого света до его такого же  медленного затухания, постоянно повторяясь, совпадает со временем бодрствования обитателей птичника. И когда оно настает, тотчас же начинают бренчать цепочки кормораздатчиков и где-то за стенкой открываются невидимые заслонки, чтобы отпустить тут же заструившуюся по питьевым желобкам теплую с кислым запахом ржавого железа водичку.
Он никогда не спешил занять свободное место у кормушки. Его соседи, едва только слышался шелест пересыпаемого по кормушке сухого корма, бежали стремглав к ближайшей ячейке, совали в нее шелудивые от постоянного шорканья о металл шеи и тут же начинали стучать, как заведенные, своими крепкими носами по жестяному желобку. А Краснохвостый терпеливо ждал, когда распределение ячеек закончится и только тогда задумчиво шел к свободной.
Он по натуре не был склонен к ссорам. Когда начиналась свара и все его соседи бегали по клетке, выдергивая друг у друга изо рта какой-нибудь случайно попавший в кормушку кусочек мяса или творога, он спокойно наблюдал, прекрасно понимая, что в конечном итоге этот кусочек будет так распотрошен и издерган на мелкие составляющие, что его попробуют все.  Все его сородичи то задирали друг друга, то выклевывали у соседей застрявшие в перьях крошки корма, то терлись друг о друга, то звали посмотреть на какую-нибудь диковинку…А он в это время стоял в сторонке, никого не звал, никого не тер, как, впрочем и ему никто не выказывал своего внимания.
…И когда в птичнике вдруг однажды зазвенел веселым криком победный незнакомый, призывный возглас, Краснохвостый был так поражен, что сердечко его готово было выпрыгнуть наружу. Он видел, как всполошено заметались по клетке молодые курочки и как напряженно вытянули свои куцые шейки молодые петушки. Все кинулись смотреть по сторонам, а крик повторялся и веселым задором веяло от этого удивительного, клекочущего и какого-то знакомого, но забытого звука.
- Ну что, голубчики, заполошились? – засмеялась пробегающая по коридору с ведром воды молодая и вечно что-то жующая птичница Наташа, - петушка вам подселили…чтоб веселее было.
И тут же у нее под ногами все увидели бодро семенящего своими крепкими лапками высокого, статного, с гордо поднятой царственной головой Петуха.  Он был чудесен. Он благосклонно ловил восхищенные взгляды курочек и кивал головой, явно сознавая, что это приветствие каждая из них принимает на свой счет.
- Он теперь тут будет жить?
- Боже, как он хорош!
- А какой удивительный окрас…
- И держится как…
- Откуда он взялся?
- У меня просто слов нет, как он хорош…
Весь птичник галдел, а виновник всеобщего внимания, дойдя до конца коридора, повернул назад. Все думали, что он снова пройдется под восхищенными взглядами, но Петух остановился возле просыпанной кучки комбикорма и начал неспешно клевать, то и дело оглядываясь, как будто интересуясь, а как теперь он выглядит в глазах наблюдающих.
Но увидев, что Петух занят тем же, что и они все, обитатели птичника, словно очнувшись, тоже бросились к своим кормушкам и привычно весело застучали по их днищам вечно голодными клювами.

Лишь Краснохвостый не сразу двинулся к своему месту у левого края кормушки. Он потоптался, разминая боль от грубого толчка нахального Задиры, и отошел к задней стенке, сквозь которую был виден всегда полуоткрытый проем ворот птичника. Задира цеплял Краснохвостого при каждом удобном случае. Он вообще норовил толкнуть или больно отдавить ногу любому, кто попадал ему на пути. Но сразу получив бурный отпор почти от всех своих соседей по клетке, он продолжать задирать только Краснохвостого и еще одну курочку, которая не вышла росточком, а потому держалась от всех настороженно и опасливо.
Краснохвостый любил смотреть в проем ворот, в который светило невидимое солнышко и вплывали слабым ветерком  волнующие уличные запахи. Он представлял и не мог представить: какой такой там, за этими дверями мир. Он слышал какие-то дальние голоса людей, какие-то гудки и звуки неведомых механизмов. Он иногда улавливал природные изменения, когда вместо солнышка начинала хлюпать по каменным дорожкам вода, а под сверкание огненных вспышек – громыхать оглушительными раскатами гром.
Он, конечно, не мог думать о своей несвободе, потому что рожден был в неволе и все, что находилось за сеткой клеточного пространства, было для него просто непонятным для осознания фактом.
Но как же медленно двигалось время в их темном и вонючем птичнике!

Вообще-то Краснохвостого раньше все знали как Тихоню. Он чурался всех своих соседей, а потому никто на него со временем не стал обращать никакого внимания. Мало ли чудаков живет среди нормального населения. Он был чуть упитаннее остальных, а потому, кроме Задиры, никто с ним связываться не решался. Просто проходили мимо и демонстративно не смотрели в его сторону. Но однажды кто-то заметил в хвосте Тихони маленькое перышко красноватого окраса. Потом появилось второе такое же.
- Похоже, наш Тихоня будет краснохвостым, - громко заметила бойкая Пеструха, - а красный цвет – мой любимый!
- Ой, Тихоня, а ты красавчик! – попыталась перебить Пеструху Копуша.
- Красавчик? – тут же подскочил Задира, но в тот раз он почему-то тут же отступил, а Тихоня, равнодушно оглядев окруживших его кур, отозвался: «Если краснохвостый…значит, так и зовите…».

Когда у Краснохвостого хвост стал заметно ярким, все просто проходу ему перестали давать. Курочки то и дело нарушали его уединение, крутясь перед ним и ощипывая себя, делая вид, что они очень чистоплотны. А Задира со своим куцым и неопределенного цвета хвостом уныло клевал пресные зерна и мстительно думал о том, какую бы такую причинить Краснохвостому пакость, чтобы тот надолго огорчился.
…И вот однажды наступил день, когда птичница Наташа привела с собой своих таких же громкоголосых подруг, каждая из которых катила перед собой тележку.
- Собирайтесь, милые…будем переезжать, - она открыла клетку и ловко поймала попавшуюся ей под руки Пеструху, - в родительское стадо вас будем перевозить, родимые…плодиться будете и размножаться…ой, Господи, да что же вы дергаетесь-то?
Целую вечность длился этот переезд. Краснохвостый не знал, что и подумать, когда ворота их птичника открылись и солнечный свет ударил в глаза.
- Неужели это и есть то, о чем я мечтал? – думал он, и неведомое чувство счастья охватило все его оцепеневшее существо, - неужели есть на свете какие-то силы, которые могут изменить мою жизнь?
Он крутил головой, пытаясь оглядеть полуослепшими от яркого света глазами окружающий мир, но ничего, кроме кирпичного забора и темно-зеленой стены длинного здания, не видел. Где-то вдали, за поворотом дороги угадывалось большое с множеством окон строение, из которого доносились мелодичные звуки музыки.
- Откуда и зачем этот странный мир? Кто там живет и какое он имеет отношение к миру, в котором живет он, Краснохвостый?
Но тележка, взбрыкнув на пороге нового дома, вкатилась в такой же темный и вонючий коридор, как и в прежнем птичнике.
- Вот вы и дома! – объявила Наташа и, махнув рукой двум подружкам, скомандовала, - разгружайте, девочки!

Краснохвостый не сразу понял, почему в родительском птичнике потолки в клетках были выше. Но когда, неожиданно для себя, он вдруг ощутил такой прилив нежности и любви к той самой курочке, которая была ниже всех росточком, что прильнул к ней и слился в мгновенном экстазе. Для чего ему пришлось подпрыгнуть. Это получилось так нелепо и непредсказуемо, что они оба, оглушенные случившимся, тут же разошлись в разные стороны клетки.
Но любопытные обитательницы клетки (а их было в общей сложности ровно десять) все это увидели и тут же начали исподволь крутиться возле Краснохвостого.  И он, справедливо рассудив, что совсем было бы неправильным обижать кого-либо из этих красивых и замечательных его подружек, вначале робко, а потом уже увереннее стал подпрыгивать на них, чтобы ощутить сводящее с ума до судорог, яркое и невообразимо прекрасное блаженство физической близости.
…И совсем иным стал окружающий его мир. У  Краснохвостого и жизнь стала другой – хлопотливой и осмысленной. Он теперь внимательно всматривался в корм, отыскивая в нем следы мясных и молочных продуктов и выуживая их для того, чтобы передать подружкам. Он теперь не обижался на то, что они постоянно толклись возле него, ссорясь между собой и судача и ожидая его вмешательства в свои вечные склоки.

И мысли его стали такими же будничными, как эта сделавшаяся привычной семейная размеренная жизнь. Только однажды что-то очень больно заныло у него в его внутренностях. Та его любимица, что была ниже всех росточком, сразу будто прильнула к нему.
- Тебе плохо, любимый? – спрашивал ее ласковый взгляд, - потерпи, так иногда бывает от плохой пищи.
Краснохвостый молчал и закрывал глаза, чтобы не выдать дикой боли, которую терпеть было выше его сил. Его перья покрылись испариной, а гребень потускнел и повис вялой тряпкой.
- Ой, да ты у нас, похоже, заболел, - тут же заметила состояние Краснохвостого Наташа, - сейчас позову ветврача.
А пожилая женщина, явившись вслед за Наташей и мельком взглянув на Краснохвостого, тут же махнула рукой санитарам:
- В убойный!

Он ехал в клетке вместе с другими такими же понурыми курами и петухами по яркой летней дорожке, по обе стороны которой зеленела трава и цвели пахучие цветы. Он успел увидеть, как за длинным строем птичников и за большим многооконным зданием в большие металлические ворота въехала огромная, рычащая машина, изрыгая из себя зловонный и едкий дым.
Потом их тележка вкатилась в стоящее на отшибе серое здание, из трубы которого шел черный дым. Он безучастно смотрел на ловкие руки приемщицы, которая поочередно брала из стоящей рядом клетки курицу и, предупреждая ее вялое трепыхание, подвешивала за ноги вниз головой к идущей в цепи конвейера проволочной петле. Даже когда петля подкатила Краснохвостого к ванночке с электролитом, он почему-то твердо был уверен в том, что там, дальше – будет лечение и выздоровление.

…Но дальше, буквально через метр он был вначале обезглавлен, а потом умные механизмы в автоматическом режиме сделали из него голую и безликую тушку, из которой даже внутренности вместе с маленьким, от страха сжавшимся в комочек, сердечком, были таким же деловитым образом вывернуты и удалены.