В Петровском заводе появляются дети и у Марии Волконской: сын Миша и дочь Елена. Существует мнение, что это дети А.В.Поджио, а не Волконского. Во всяком случае, Елена. Забегая вперед, скажу, Поджио умер на руках Елены Сергеевны и похоронен, по его желанию, в Вороньковском саду (имении Волконских), близ часовни, в которой покоились Волконские.
Всю личную жизнь Мария Николаевна теперь посвящает детям. Это уже не прежняя некрасовская героиня, охваченная энтузиазмом и романтическим порывом, а много выстрадавшая женщина. Как прекрасная мать, неустанно печется о здоровье детей, руководит воспитанием и образованием. Но не перестает по-прежнему заботиться и о друзьях, товарищах мужа по каторге, простых людях. Во многих семьях, особенно бездетных, воспитывались дети-сироты или дети из многодетных бедных семей. Женщины хлопотали о вольной своим слугам, и Мария Волконская в том числе.
Долгое время оставался нерешенным вопрос, где поселить Волконского. Николай I снизошел к просьбе умирающей княгини и сократил срок каторги сыну на три года, но потребовал, чтобы Волконскому предоставили место, «где не поселено ни одного из государственных преступников». М.Н.Волконская, ссылаясь на болезненное состояние и на то, что у нее двое детей, обратилась к Николаю I с просьбой разрешить ей поселиться с мужем под Иркутском, и именно там, где будет находиться доктор Вольф. Лишь через несколько месяцев царь дал согласие. В назначенное для поселения село Урик в 18 верстах от Иркутска выехали лишь в марте 1837 года.
Хотя царь и запретил селить декабристов вместе, многим все же удалось обосноваться рядом с близкими друзьями. Под Иркутском возникли небольшие колонии декабристов. И ссыльные могли встречаться. Дом Волконских стал очагом притяжения.
Жизнь становится значительно легче. Летом жили на даче «Камчатник», на берегу Ангары. Здесь также встречались декабристы. Мария Николаевна все еще хороша. Одоевский воспевает ее в стихах, Лунин – в прозе: «…Чье имя уже внесено в отечественные летописи…. Она осуществляла мысль апостола и своей личной грацией, и нравственной красотой своего характера».
Но мучительно долго тянулись годы в изгнании. Постепенно изменяется характер Марии Николаевны и взгляды на жизнь. Но она еще полна несокрушимой энергии и не только в личных, семейных делах. Пример тому – участие в трагической истории с вторичным арестом Лунина. В конце марта в окрестностях Иркутска еще лежал снег, было холодно. Небольшая группа людей в стороне от почтовой дороги поджидала кибитку, в которой увозили из города Лунина. Хотели проститься и надеть на него теплое пальто, в которое Мария Николаевна спешно зашила ассигнации… «Я отправила ему книги, шоколад для груди и под видом лекарств – чернила в виде порошка, а в нем несколько стальных перьев, так как у него было все отнято, причем строго запрещено писать или читать что-либо, кроме Библии».
Переписка с Луниным продолжалась до его смерти. Мария Николаевна не раз выполняла просьбы сестры Лунина Екатерины Уваровой: распорядиться имуществом (главным образом книгами), поставить памятник на могиле, что сделал позже Михаил Волконский.
И все-таки Волконская сильно изменилась. «Красивая М… только добрая и прекрасная женщина, которую извело за 13 лет дурацкое общество», - пишет Лунин. Через пятнадцать, двадцать лет она все больше устремляется к земному благополучию, главным образом для детей.
В 1846 году Мария Николаевна получила разрешение переехать в Иркутск. Приобретя участок земли, против Спасо-Преображенской церкви, перенесли туда дом, построенный ранее в Урике. С ним связано 17 из 30 лет, проведенных семьей князя С.Г.Волконского в Сибири. Иркутский дом (теперь он, как и дом Трубецких, стал музеем) опальная княгиня стремится превратить в первый салон города. Он становится центром иркутской общественной жизни. Здесь устраиваются балы и маскарады для молодежи, проводятся литературные, музыкальные и театральные вечера. В Сибирь в то время начали приезжать на гастроли артисты из России. Но служебное рвение местных чиновников иногда достигало апогея. Генерал - губернатор Руперт запретил «женам и детям государственных преступников посещать общественные места увеселений, так как это не соответствует их положению, и тем более… казенных заведений, для воспитания юношества предназначенных».
Это происходило на двадцать третьем году пребывания Волконских в Сибири. Мария Николаевна написала сестре, Екатерине Орловой. По приказу из Петербурга ретивый законник был вынужден отменить распоряжение.
Мужу позволено навещать семью два раза в неделю, а затем и совсем переехать в город. Изменился и Сергей Григорьевич Волконский. Теперь товарищам, с которыми, хотя по-прежнему, был близок, он предпочитает общество крестьян. Подобно им, занимается сельским хозяйством, большую часть времени проводит на пашне, а зимой – на базаре, где любит потолковать по душам с селянами. «Сам живу – поживаю помаленьку, - писал Волконский Пущину, - занимаюсь вопреки вам хлебопашеством и счеты свожу с барышком, трачу на прихоти, на баловство детям свою трудовую копейку». По этому поводу Ф.Ф.Вадковский с иронией замечает: «Он посвящает хлебопашеству то время, которое оставляет ему воспитание детей, то есть сеет деньги, жнет долги, молотит время и мелет пустяки, когда уверяет, что это дело выгодно…»
Сергея Григорьевича можно встретить на облучке крестьянской телеги, заваленной мешками зерна и муки. Мирно беседуя с обступившими телегу крестьянами, он часто завтракал краюхой черного хлеба. Князь по происхождению, ходит в смазных сапогах и часто возвращается домой в одежде, пропитанной запахами базара и запорошенной соломой. Когда крестьяне приходят к нему, принимает гостей не в большом доме, а во дворе, в небольшой комнате, похожей на кладовую, где валялась всякая рухлядь и принадлежности сельского хозяйства.
Он мне тотчас напомнил Толстого. Не его ли пример вдохновил писателя? Тема декабристов всегда занимала Льва Николаевича. Писатель собирал материал, намереваясь написать роман, встречался с Волконским в 1861 году во Флоренции. Вот как Толстой отзывался о нем: «Его наружность с длинными седыми волосами была совсем как у ветхозаветного пророка. Как жаль, что я тогда так мало с ним говорил, как бы мне он теперь был нужен! Это был удивительный старик, цвет Сибири, петербургской аристократии, родовитой и придворной. И вот уже после каторги, когда у жены его было нечто вроде салона, он работал с мужиками, и в его комнате валялись всякие принадлежности крестьянской работы…»
Много позже Толстой писал, что декабристы больше, чем когда-нибудь, занимают его и возбуждают удивление и умиление: «Это были люди все на подбор - как будто магнитом провели по верхнему слою кучи сора с железными опилками, и магнит их вытянул». Толстой уже начал писать «Декабристов» (три главы романа даже опубликовал в 1884 году), но в процессе работы, начав с эпохи 1825 года, перенесся мыслью к молодости своего героя, увлекся эпохой 1812 года, и первоначальная мысль вылилась в создание «Войны и мира». «Декабристы» остались незаконченными.
В воспитании Миши и Нелли Волконских решающее слово также принадлежит матери. Она стремится обеспечить детям земное преуспевание. С помощью родственника А.Ф.Орлова определяет сына в Иркутскую гимназию. По своему и наперекор мужу устраивает судьбу красавицы – дочери, по сути, повторяя собственный опыт: едва той исполнилось пятнадцать лет, выдает замуж за преуспевающего сибирского чиновника.
И.Д.Якушкин пишет Наталье Дмитриевне Фонвизиной: «Марию Николаевну я очень давно не видел, она все хворает и, говорят, за последнее время ужасно похудела; положение ее точно не завидно, она на этом свете как будто одна-одинешенька; здесь у нее положительно нет ни одного близкого человека. Детей своих она, кажется, страстно любит и беспрестанно сокрушается о Нелиньке, которая в Москве со своим мужем, разбитым параличом и отданным под уголовный суд, а бедная Нелинька несет свой крест прекрасно; но каково же матери, положившей тяжелый крест на дочь свою; перед такой действительностью самые ужасные повести бледны». Только третий брак Нелли окажется прочным; два первых мужа скоро умерли.
Для Миши Мария Николаевна обеспечивает служебную карьеру. После окончания гимназии генерал-губернатор принял юношу на службу в качестве чиновника особых поручений. Это он, по желанию нового царя, доставил в Сибирь манифест об амнистии, которую уже не ждали.
Михаил Сергеевич находился в то время в Москве в служебной командировке. Неожиданно прибыл курьер из Кремля и предложил немедленно явиться к шефу жандармов князю Долгорукову. Ему вручили манифест о миловании декабристов и предложили срочно выехать в Сибирь.
Отправившись в ту же ночь, в пятнадцать дней на перекладных он добрался до Иркутска. В Сибири уже распространилась весть об освобождении декабристов. Везде: на почтовых станциях сибирского тракта, в деревнях, в степи встречали толпы народа и ссыльных. Михаил останавливал лошадей и, стоя в экипаже, читал манифест об амнистии. Ночью в дом, где жили Волконские, постучали.
- Кто там? - Это я, Миша. Я привез прощение…
Однако тех, к кому манифест относился, в живых осталось совсем мало. В 1856 году, после 30-тилетней каторги и ссылки, из 121-го сосланного в Сибирь в живых осталось около 40 человек. Шестнадцать вернулись в европейскую часть России.