12.Я очень несчастна, но я поступила бы точно также
Трубецкие поселились в Оёке, в 30 километрах от Иркутска. Жили в доме, бывшей загородной даче губернатора Цейдлера. И снова дом стал объединяющим декабристов ядром. Наконец — Иркутск.
Дважды Екатерина Ивановна обращалась к царю с просьбой. Первый раз — после отбытия Сергеем Петровичем каторги, перед выходом на поселение, чтобы Николай I разрешил поселиться мужу, ей и детям в каком-либо из городов Западной Сибири — Красноярске или Тобольске. Царь отказал, крайне недовольный, что ему снова осмеливаются напоминать о человеке, который стоял во главе заговора.
Французский путешественник и литератор маркиз Кюстин, опубликовавший в 1839 году в нашумевшей в Европе книге "Николаевская Россия" письмо Трубецкой из Сибири, которое заканчивалось словами: «Я очень несчастна, но если бы мне было суждено пережить все снова, я поступила бы точно так же», прочитав его, воскликнул: «Благородная женщина получила «милостивое» разрешение заживо похоронить себя вместе с мужем. Не знаю, какой остаток стыда заставил русское правительство оказать ей эту милость, может быть, боялись друзей Трубецкой, людей влиятельных и знатных. Как не обессилена здесь аристократия, она все же сохраняет тень независимости. И этой тени достаточно, чтобы внушить страх деспотизму».
Когда-то, на рождественском балу в 1818 году в доме Лавалей, молодая графиня Екатерина Ивановна долго танцевала с великим князем Николаем Павловичем. И каждый раз, приглашая ее на мазурку или кадриль, он галантно кланялся и говорил комплименты: «Вы обворожительны, Катрин!» А на балу у графа Потемкина они беседовали о древнеримской литературе, о стихах эллинских поэтов Архилоха и Алкея Мессенского, об английских обычаях и русских былинах. Великий князь даже назвал ее тогда "самой просвещенной девицей высшего света". Он был предупредителен, вежлив. Сама порядочность…
Пройдет несколько лет, он станет императором России, а та, которой всегда симпатизировал, будет долго добиваться у него аудиенции, дабы по высочайшей милости ей разрешили отправиться за ссыльным, лишенным всех званий, наград и почестей, харкающим кровью мужем в далекую Сибирь.
Их встреча состоялась в доме генерал-губернатора, на Тверской. Николай I был зол. Он не понимал этой женщины, не понимал, почему она упорствует. За свое еще недолгое царствование он уже привык к тому, что ему никогда не перечат.
- Поймите, мадам, то, что вы задумали, — безрассудство, глупость даже! Еще и за подруг просите! Зачем вам оный Трубецкой, а?! Отныне вы, княгиня, — свободны, не связаны более узами супружеского союза с каторжником Трубецким. - Мы так хотим. Повелеваем!
- Простите, Ваше Величество, но Сергей Трубецкой — мой муж, и разлучить нас может лишь смерть. Я должна ехать к нему… в Сибирь.
- Учтите, как только вы пересечете Урал, то сразу же потеряете все дворянские привилегии. Вам придется навсегда распрощаться с титулами, доходами, поместьями! И дети ваши, кои родятся в Сибири, - тоже не будут дворянами, они поступят в казенные заводские крестьяне! Вас сие устраивает?!
- Ваше величество, я должна быть с мужем.
- Вам, мадам, будет строго-настрого запрещено давать своему ссыльному мужу деньги и вещи. И никто из родных - абсолютно никто, запомните! - не будет сопровождать вас, когда вы поедете в Сибирь. А главное - вы навсегда лишитесь права вернуться в Россию. Навсегда, мадам!
- Ваше величество… я согласна на любые условия. Лишь бы всегда быть вместе с мужем, помочь ему!
Царь выдал ей письменное разрешение, но гнев его не знал границ... Возможно, Николай I ждал от нее иного письма - полного раскаяния и слезных просьб о помиловании Трубецкого вперемешку с великосветскими извинениями за грехи мужа, покорности и лести. Но ничего подобного в ее прошении не обнаружил, потому и разгневался снова не на шутку. - Экая упрямая гордыня! Никаких Красноярсков и Тобольсков! Пусть подыхает со своим чахоточным карбонарием в забытом Богом захолустье!!
Во второй раз — в 1846 году — к царю обратилась напрямую (но по просьбе Екатерины Ивановны) уже графиня Александра Григорьевна Лаваль: просила Николая I разрешить дочери приехать в Петербург, чтобы проститься с умирающим отцом. И снова царь отказал. Не помогло даже то, что граф Лаваль был камергером двора, имел большие заслуги перед Российской империей.
Но за все время изгнания ни отец, граф Лаваль, ни мать – вообще никто из близких не сделал попытки посетить ее в Сибири.
Поступками Трубецкой восхищались современники. Поэт Некрасов воспел ее в знаменитой поэме "Русские женщины", польский писатель Словацкий посвятил роман "Ангелли", который был переведен на французский язык и опубликован в Париже в 1838 г., поэт А. де Виньи написал поэму «Ванда», прототипами которой стали Е.И.Трубецкая и сестра ее А.И. Кассановская. Письма Трубецкой из Сибири в Петербург - матери и сестре Зинаиде - читал со слезами весь высший свет столицы империи; письма эти переписывались, передавались из рук в руки.