Порою для того, чтобы проснуться понадобиться доля секунды, а иногда не хватит даже целой жизни. Вот живет человек себе, живет, мерно плывет по течению, не сопротивляясь подводным рифам, считая, что все приходяще, и даже не задумывается о том, что способен он-то все это изменить, что мы сами творцы своих судеб и вольны выбирать себе пути. Но нет же, придаемся мерному дрейфованию в мутных водах замшелой жизни, боясь от лени или же по страху душевному пошевелить хотя бы пальцем, убеждая себя, что нынешнее – данное, которому суждено длится пока хватит сил и терпения, или же когда человек потеряет всякую свою человечью сущность.
Хочется думать, что ты не такой, что есть в тебе сильная струна, способная вершить судьбу, а не исполнять «предначертанное», но человек, по воле рока, слаб, ему, порою, простительно малодушие, с коим он топчется на месте, не давая развития самому себе. Но только порою оно простительно; в непроницаемом коконе «благополучия» можно провести и всю жизнь.
Их было четверо. Для кого-то покажется, что небольшое это число, смотря на него с одной стороны, но, если задуматься над тем, о чем пойдет рассказ, четверо – это очень много.
Если исходить из того, что люди, связанные кровными узами и живущие под одной крышей – семья, то они были семьей. Если же по вашему семья – любящие люди с общими ценностями, традициями, судьбами и прочим, то семьей они не являлись. Вернее, когда то это была полноценная семья: отец, мать и два сына, с разницей в восьмилетие. Когда-то, но не теперь. Казалось бы, что измениться может мода, вещи, мировоззрение, но оказывается, что может измениться и семья, измениться настолько, что назвать ее семьей уже не повернется язык.
Жили они в отдаленном спальном районе: Григорий Иванович, Мария Андреевна, старший сын Дмитрий и младший Алеша.
Алексей, Леха, Люхан – называли его по-разному. И лишь отец изредка называл его ласково – Алеша. С отцом они были ближе, чем с матерью, ему было легче с ним, проще, хотя и говорили они довольно редко.
Когда Леша видел отца, его сердце сжималось от знакомого чувства. Невыносимая жалость сковывала его тело, щемила душу, разрывая ее на полосы ткани, алой материи, развевающейся на сильном ветру. Она, аллея, полыхала в нем, и сердце, любящее детское сердце, готово было разорваться от этой жалости.
Он рано повзрослел. Он рано понял, что такое горькие детские слезы. И если вы думаете, что они похожи на те, которые так щедро проливает дитя, желая заполучить очередную игрушку, то вы ошибаетесь. И не те это слезы, что душат нас от обиды, которую нанесут сверстники или друзья, желая задеть за живое. И даже не те, что горько льет ребенок, ударившись коленом или прищемив палец. Нет, эти слезы испытывал не каждый в детстве, и дай Бог, чтобы таких детей было как можно меньше.
Считая себя мужчиной, он не привык выказывать слабость, он не привык плакать как девчонка, но боль, теснившая его грудь, выжигала в нем все, оставляя за собой безжизненное бесчувственное поле души.
И вот снова, видя отсутствующий взгляд Григория Ивановича, он испытывал невыносимую боль. Он постоянно сравнивал того веселого молодого папу и этого осунувшегося постаревшего отца и не мог понять, он не в силах был принять эту такую разную разность.
В детстве отец часто рассказывал ему о птице Феникс, способной возродиться из пепла, а он не мог понять: как птица может вновь ожить. Когда-то у него была красивая канарейка, она так прекрасно пела, что он часами просиживал возле ее клетки, наслаждаясь этой песней. Канарейку подарил папа на его семилетие, сказав, что «прекрасное должно быть не только в человеке, но и рядом с ним».
Но спустя месяц канарейка зачахла и умерла, а он долго не мог понять что значит «умерла», ведь это была первая смерть в его детской жизни. Папа тогда посадил его, такого маленького и неразумного, на колени, и говорил, как со взрослым. Он хорошо помнит тот разговор и не забудет его уже никогда.
Они хоронили канарейку вместе, в палисаднике, хоронили молча. Лишь позже, когда они вошли в дом, отец сказал: «Поплачь, Алеша, станет легче». И он бросился в объятия отца и рыдал, рыдал, как мальчишка, да что говорить, он и был на тот момент мальчишкой. Он плакал, не понимая до конца, что такое «смерть», но уже осознавая, что никогда не увидит свою птицу.
Годом позже Григорий Иванович впервые рассказал ему о Феникс, вот почему он не мог понять, как может она возродиться из пепла. Ведь его птица, пускай и не Феникс, но она не смогла, ей это было не по силам, да и никому не по силам в этом таком реальном мире.
И тогда он узнал, что такое «аллегория», он понял, что значит «возродиться из пепла», и сейчас, будучи подростком, решил помочь отцу в этом: помочь ему возродиться из пепла, именно из пепла, если выражаться аллегорически.
И когда он видел отца, то было столько горести, столько боли в его позе. Казалось бы, что такого, что человек лежит на диване и, бесцельно щелкая каналами, глядит не в телевизор, а куда-то сквозь него, в понятную только ему одному даль. Но если присмотреться, то внешнее благополучие в виде хорошей работы и семьи оказалось на поверку его крестом, его ношей, коей он тяготился вот уже… Десять? Двадцать лет? Да он сам потерял счет этим бесконечным десяткам жизни. Именно бесконечным. Пусть многие и считают, что жизнь быстротечна и молниеносна и боятся чего-то не успеть. Но чего? Григорий Иванович не раз задавался вопросом: для чего он живет? Да. Для чего живут все? И не понимал, сейчас не понимал. Просто он пропустил тот момент, когда колесо рутины жизни крепко засосало его в адову машину постоянства, он и сам не понял, как он – жизнерадостный юноша, мечтавший о СТОЛЬКОМ, вдруг превратился в этого измученного изможденного…. Старика? Да… Именно старика! Он упустил тот миг и колесо завертело его по кругу, из которого уже не выбраться, его сила настолько сильна, что выход один...
8 часов в день, 5 дней в неделю, 21 день в месяц, 231 день в году он отдавался работе; оставшееся же свободное время он бесцельно пролеживал на диване и переключал каналы. Он давно свыкся со своей ролью, заключающейся в полном обеспечении семьи, большего от него и не требовали.
Жизнь в их доме не текла, она просто остановилась, как останавливаются старые часы, она словно заморозилась, застыла, не давая возможности пошевелиться, да и не осталось уже никакого желания.
Нынешний день не отличался в этом доме ото всех остальных: Григорий Иванович уже пришел с работы и лег на свое бессменное место, Мария Андреевна спала или дремала, хотя сильной разницы между этими словами Алеша не замечал никогда; Дмитрий, по обыкновению своему, был поглощен виртуальностью. И именно сегодня Леша, собравшись с силами, решил в последний раз попробовать что-либо изменить в их семейном укладе.
Алексей подошел к отцу и присел на край дивана, который стоял здесь, сколько помнил себя Леша. А помнил сколько? Говорят, что до тех лет дети ничего не запоминают, но он помнит яркие отрывки своего детства во всех подробностях.
Еще тогда его мама умела смеяться, а отец шутить и радоваться любой мелочи: он радовался новому дню, радовался погоде, будь то солнце или же дождь, стучащий по подоконнику, он просто радовался жизни. Леша хорошо помнит день, когда отцу дали премию на заводе, по тем временам довольно большие деньги, и они с мамой долго решали, что же нужно купить. Так забавно было на них смотреть, они как дети перебивали друг друга и заливались смехом, если начинали говорить одновременно, а Леша пытался помочь и предлагал свое.
Дима, старший брат, будучи уже «почти взрослым», ведь ему было тогда целых 11, по обыкновению своему играл в компьютер – достижение нашего века, поглотившее умы и взоры миллионов детей и подростков. Хотя и взрослые частенько погружаются в виртуальность, закрывая за собой дверь в реальный мир, такой неприглядный и серый; они словно убегают от него в другое измерение, не понимая, или же не желая осознавать, что это всего лишь мираж. Там за чертой, разделяющей эти такие разные миры, и есть жизнь, пусть не такая, как в виртуальности, но она кипит, она дышит всеми своими клетками, и главное – суметь воспользоваться ею по максимуму, иначе, человек просто задохнется в своем коконе, который создал для себя сам.
Тогда они и решили купить новый телевизор, казалось, что это начало новой жизни, но это оказался и конец. Спустя время телевизор «похоронил» отца, а если разобраться, то и не телевизор вовсе, а обстоятельства.
Вот тогда они сидели и спорили, предлагая наперебой свое, а сейчас молчат. Нечего им сказать, нечем поделиться, да и не хотят они этого. Никто кроме Алеши. Ему так нужна поддержка матери, одобрение отца, но они молчат, словно впав в какую-то дрему, продолжающуюся годами.
Вот и сейчас, присев на диван, он рассматривал отца. Осунувшееся небритое лицо, остро заточенный нос и безжизненные серые глаза. Они словно укололи тогда его своей холодностью, но он не придал этому значения, он верил, что сможет разбудить их и придать прежний блеск.
– Отец, – осторожно начал Леша, – может, сходим с тобой куда-нибудь?
Григорий Иванович словно очнулся и повернул к Алеше голову.
–Что? Что ты говоришь? – он посмотрел на сына безо всякого интереса.
– Может, прогуляемся в лес? – повторил Леша, – помнишь, как раньше?
– Как раньше, – вздохнул Григорий Иванович, – это же было раньше, чего вспоминать.
Но Леша был уверен, что промелькнуло таки приятное воспоминание в глазах отца, что екнуло что-то в его груди. Он готов был поклясться в этом.
– Ну, давай, пап. Завтра же выходной, возьмем маму, Димка, может, тоже пойдет и рванем в лес. А? – Леша изобразил на лице улыбку, хотя тяжело было ему на душе, душно. Он во что бы то ни стало решил расшевелить отца, помочь ему стать Фениксом. И пускай его канарейка, так и осталась лежать в мерзлой земле, но отец – другой, он сможет стать той прекрасной птицей, о которой так часто рассказывал сыну. Поэтому Леша продолжил.
– А помнишь, как однажды мы пошли на пикник и увидели целую семью ежей. Я тогда так испугался, ведь они фыркали и шуршали, а ты подошел к ним и подозвал меня. Ну, помнишь? – он вновь посмотрел на отца. То ли Леше показалось, то ли взгляд взрослого начал оттаивать и серые колкие глаза потеплели, будто вспомнив что-то приятное. И когда отец заговорил, Леша даже испугался этого его голоса, который последнее время так мало звучал в их доме.
– Ты, помню, тогда жутко струсил, – сказал Григорий Иванович, и улыбка подернула его губы, – но подошел-таки, сел рядом, немного прячась за меня. А потом все же решился погладить самого маленького и безобидного. – Тут он немного помолчал.
– Помню, у него еще колючки были махонькие, белесые, маленький был ежонок вовсе. А ты залился своим смехом, который мне тогда нравился.
Нравился! Как хлыстом стегнуло Алешу по лицу. Нравился – это же в прошедшем времени, в прошлом, там, откуда нет возврата. Что значит «нравился»? А сейчас нет? Или отцу уже настолько все равно сейчас? Щеки Алеши обожгло огнем, но он, стиснув кулаки, загнал обиду подальше в глубь себя.
Голос отца вывел его из оцепенения. – А ежиха тогда подумала, что ты обидишь ее малыша, и бросилась на тебя, – на сей раз, Григорий Иванович улыбнулся шире, и надежда зажглась в душе Леши.
– В тот момент, я решил, что оглохну, – усмехнулся Григорий Иванович, – такого нечеловеческого крика я не слышал никогда, – и он, словно снова попав в тот день и увидев все сначала, рассмеялся.
Многое бы Алеша отдал за этот смех, теперь такой неуклюжий, словно человек, позабыв как делается что-то, спустя годы попробовал сделать это сызнова. Многое, если не все, готов он был отдать за этот смех, выдающий человека, запамятовшего, что это такое.
– Ну, решайся же, – Алеша уже не просил, он умолял, и отец поддался. Вот только что лежал на кровати безмолвный, осунувшийся, а тут словно сняли с него слой пыли.
– А давай, – с весельем в голосе сказал Григорий Иванович.
И так давно Алеша не слышал этого веселья, и как он был счастлив услышать от отца всего лишь эти два коротких слова: «а давай», что все его естество заликовало, оно пронеслось от самого кончика пальцев и, ударившись о макушку, вновь понеслось вниз, чтобы наполнить тело каким-то приятным жаром.
Алеша радовался как мальчишка, завтра они всей семьей пойдут в лес, как и раньше, и это будет началом их семейного возрождения.
– Тогда, завтра с утра рванем, – подбодрил он отца.
– Тогда завтра с утра, – улыбнулся тот в ответ, – надо ведь еще купить продуктов, – Григорий Иванович загорелся этой идей, которая, словно дарила ему второй шанс, вырваться из этого постоянства, порвать корни, зацепившиеся за рутинное колесо.
– Я мигом, – отозвался Алеша, – переоденусь только и пойдем, – он стремглав бросился в свою комнату, но не найдя там ничего, что можно было бы переодеть, вернулся назад к отцу.
Одежды было не то, чтобы мало, просто она была грязной и неопрятной. Матери было все равно, в чем они ходят. И если Дима «подражал» в этом ей, то Леша не хотел мириться с таким положением. Нет, он не кричал на нее, не требовал, отнюдь. Он просто старался все делать сам.
Да что говорить, условия не располагали и к этому. Горячей воды не было вот уже лет пять. А причина? Леша буквально задыхался от негодования. Причина и была и ее не было одновременно. Газовая колонка, нагревающая воду, сломалась. Новую они купили сразу же, но вот установить! Не то, чтобы не хватало денег, нет, отнюдь, денег было в достатке. Просто всеми хозяйственными делами занималась мать, Мария Андреевна, некогда бывшая обычной женщиной, но сейчас постаревшая и осунувшаяся, как и отец. Она словно пребывала в анабиозе, ей было безгранично все равно, что происходит вокруг. И то ли от лености, то ли от того, что все-таки сохранилась в ней частица, что называется «стыдом», который испытывает нормальный человек за всю неуютность атмосферы в доме, она не звонила по нужному номеру и не вызывала газовиков. А колонка давно покрылась ворохом старой одежды и вышедшей из моды обуви, но Мария Андреевна почему-то не разрешала выкидывать все это.
– Уже переоделся? – удивился отец, – быстрый же ты.
Леша хотел было сказать правду, но не стал, да и зачем это? Все остальное потом, главное – что сейчас у них будет одно общее дело, пускай, и не такое большое, но все же общее.
Кто пресыщен отцовской любовью, тот не поймет, что испытывал в тот момент Алеша, ему покажется все это таким мелочным, пустым. Но дети, чьи сердца не познали истинного отцовского тепла, жаждут его каждую минуту и даже такой пустяк, как поход в магазин с отцом, покажется им увлекательным путешествием куда-нибудь на Карибы.
Они вышли из дома с пакетами, не сказав никому не слова, они готовили сюрприз. Нет, не так, они готовили СЮРПРИЗ! И вот уже Алеша не один, с ним отец, который поможет ему изменить, который поставит все на свои места. И, пускай, у них нет автомобиля, как у всех его знакомых, ничего, как же хорошо просто вот так сидеть с отцом в автобусе и глазеть по сторонам на проезжающие машины, чувствуя, что он рядом.
На рынке, не смотря на будничный день, была толчея, да и не удивительно. Перед выходными многие закупали мясо на шашлык, фрукты, овощи для семейных ужинов и свадебных банкетов. Они выбирали продукты, расплачивались и не прекращали улыбаться, встретившись глазами. Купили даже пару бутылок хорошего вина. «Гулять, так гулять», – выбирая напиток, сказал отец.
А потом Георгий Иванович пригласил Алешу пообедать. Как же давно они не были вместе в кафе! Вот многое Алеша помнил из той, детской жизни, а кафе забыл, он и не уверен, что было какое-то кафе. А сейчас стоят они вдвоем и выбирают шарики мороженого. Алеша выбрал ванильное и шоколадное, а отец клубничное и банановое. Надо же! Вот если бы не сегодня, наверное, Леша никогда бы и не узнал, что любит его отец такие вкусы. Они выбрали столик у окна, чтобы наблюдать прохожих, ведь это так занимательно! Леша вспомнил, как зимой он видел вот так один в кафетерии и смотрел куда-то вдаль. И тут заметил бабушку с внуком, который припал к стеклу носом пуговкой и с увлечением смотрел на большой плазменный экран внутри, по которому плавали невидимые ему доселе морские обитатели. Он был одет тепло, точнее, он был туго замотан в одежду, и только два черных веселых глаза с интересом блестели из-под шапки, да розовый нос, приплюснулся от стекла, оставлял на нем запотевшие пятна, остальное же скрывала одежда. И вот так интересно было наблюдать за этим мальцом, стоящим там, за окном в морозе, когда здесь, в кафетерии было довольно жарко. И Алеша невольно залюбовался им: этим маленьким сгустком энергии, этим комочком жизни.
Так и сейчас они выбрали именно позицию у окна, видимо к Алеше этот интерес наблюдения передался от отца. И во так сидели они молча, и смотрели за мимо пробегающими людьми. И так интересно думать: почему этот молодой человек так тороплив, может он опаздывает на свидание к любимой или же на встречу к строгому начальнику. А вот эта девушка, отчего так весело смеется? Ее глаза выпускают на лицу длинные лучи смеха, она словно озаряет воздух вокруг себя и хочется сразу улыбнуться, даже, если на душе тягостно. А вот малыш заливается громкими слезами по одной только ему ведомой причине. Кто думает, что не бывает громких слез – ошибается. Бывают! Спросите у любой матери или работника детского сада. Да что там! Просто сходите в любой детский магазин и сами все увидите. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Хотя эта поговорка, вряд ли подходит в данной ситуации.
Они сидели и молча ели мороженое, глядя на таких разных прохожих. Алеша боялся нарушить такую мирную тишину, не ту, что стоит в их доме, пугливая, ужасная, давящая. А эту: тихую и мирную. Вот интересно, даже тишина разниться. Казалось бы, тишина. Ти-ши-на. Слово то одно, а она разная. Алеша молчал, желая продлить эти счастливые минуты; отец же молчал по одной ему ведомой причине.
Выходили они из дома днем, а вот вернулись уже под вечер, но никто в доме не заметил их отсутствия. Все были заняты своими «делами». Они положили продукты в холодильник, надо отметить, что новый. В отличие от газовой колонки, он не требовал наличия специалистов, поэтому просто включить его в розетку смог и Леша. А вот что касается стиральной машины, то она тоже давно сломалась. Ей на замену была куплена новая, как и подобает, по последним меркам бытовой техники. Но она тоже нашла себе место под грудой тряпья, став справа от колонки. Не заняла она своего заслуженного места по тем же самым причинам. Вот вроде бы и хотелось чего-то матери, ан нет, не тянула она этого, не могла или же просто не хотела.
Алеша с отцом позвали Диму и мать. Теперь вся семья вместе, – пронеслось у Алеши в голове. Он так хотел склеить этот семейный пазл, развалившийся на куски когда-то, он надеялся на то, что вот-вот кусочки совпадут и появится цельная картинка семейного счастья. Дима нехотя вылез из-под компьютера, который заменял ему и отца, и мать, и всю реальную жизнь, и резко выкинув: «Чего надо»? – уставился на отца. Правила хорошего тона и доброго отношения были здесь не в чести, поэтому Алеша пропустил этот выпад мимо ушей. Потом, если уж получится, он поговорит на эту тему с братом, но не сейчас. Сейчас намного важнее не то, чтобы склеить, а хотя бы слегка приблизить друг к другу частички пазла. Мать и того хуже, приоткрыла глаза и молча уставилась на собравшихся.
Алеша видел, как у Григория Ивановича мелькнула в глазах мысль: «А не бросить ли все это»? Поэтому Леша начал за отца.
– Мы решили завтра сходить в лес на пикник, – сказал он, посмотрев на брата, – все семьей, – глаза брата не выражали ничего, кроме усталости и безразличия.
– Ну идите, – отреагировал Дмитрий и повернулся, чтобы уйти в свою комнату.
– Ты не понял, Дима, – остановил его Алеша, – ВСЕЙ СЕМЬЕЙ, значит, что ты тоже идешь! – он сделал ударение на два слова, давая понять, что они все еще являются настоящей семьей.
– И чё? – насупился старший брат, – от меня ты чего хочешь?
– Чтобы ты пошел!
Выражение лица брата не изменилось, но Леша понял, что мозг того начал работать, пытаясь найти ответ на сказанное, но, видимо, не нашел.– Угу, – только и промычал Дмитрий.
– Завтра с утра пойдем, сначала немного по лесу погуляем, а потом перекусим на природе, – продолжил Алеша. – Мам, мы купили продуктов, завтра нарежем бутербродиков и сделаем салат, наш любимый, ну помнишь, тот с курицей и грибами.
Мать сидела, сложив руки на груди и, казалось, ей было не по душе все это действо. Она подперла рукой левую щеку и продолжала смотреть то на Алешу, то на мужа.
– Мы взяли кое-каких фруктов, хлеб, паштет и немного вина, – продолжил Леша и не смог не заметить, как мать ожила, прислушалась к его словам. Он понял, ЧТО именно в ее заинтересовало, и невольно содрогнулся. Как? Неужели снова? Нет, не может такого быть, весь все наладится, обязательно наладится! Да и она обещала, сама обещала ему, что этого больше не повторится. Да, зря они взяли вино, нужно было раньше об этом подумать. И он внезапно так ярко вспомнил ее, кричащую в пьяном бреду ему в лицо ужасные вещи. Он был тогда у друга, когда она позвонила. Настроение было отличным: он сдал несколько долгов в один день и тут звонок. Она плакала в трубку, умоляла немедленно приехать, а потом зло говорила, что она никому не нужна, что бросили ее все, а она, между прочим, жизнь на них положила. «Сволочи неблагодарные», – кричала она в трубку, – «всю жизнь вы мне сломали», – ее язык ее заплетался. И тут же, после таких слов, словно очнувшись – «Сыночек, приезжай скорее, я так тебя люблю». Алеша метался в этой сумасшедшей гонке слов. Его словно рвало на части. Он выбежал от друга, резко поменявшись в лице, ничего не сказав. Лишь потом он понял, что так и не попрощался. Но друг, он на то и друг, чтобы понимать все без слов.
Леша мчался домой на всех парах. В боку начало колоть, а морозный воздух, забираясь в легкие, вызывал приступы кашля. На улице уже было пустынно, и лишь редкие прохожие с интересом смотрели на раскрасневшегося спешащего юношу.
Перед ним дома то мелькали, то замедляли свой бег, поэтому он не мог понять время: оно быстротечно или остановилось сейчас? Он вбежал домой и сразу увидел мать. Вернее, сначала он ее услышал. Мать рвало. Он сбросил с себя пальто и поспешил к ней, застав ее рядом с раковиной. Открутив воду, он сунул под нее голову матери и умывал, умывал ее, а та даже и не думала сопротивляться. Когда он отбросил ее волосы назад, то увидел, что вся футболка запачкана рвотой, и вот тогда он впервые испытал отвращение. Отвращение к собственной матери. Вы когда-нибудь испытывали это чувство? Любовь к матери, уважение, стремление помочь – да. Но не дай вас Бог испытать отвращение к женщине, давшей вам жизнь!
Алеша сдержался, чтобы не оттолкнуть ее, собрался с духом и, вытерев насухо ее лицо, сняв эту грязную отвратительную ему футболку, уложил ее в постель. Она мгновенно уснула; алкоголь унес ее в сон, в мир, где она, возможно, была счастливее. Он старался понять причину, по которой люди употребляют губительный напиток, и не понимал. Он дарит чувство эйфории? Да. Раскрепощает людей? Да. Помогает забыть? Нет, он лишь помогает забыться, да и то на время, только лишь на короткий промежуток, а потом все повторяется заново с еще большим остервенением человек заливает душу свою без остатка. Он пытался помочь ей выбраться, он кричал на нее, умолял ее, требовал. Но все было мимо, она понимала его, плакала, просила прощения, но спустя время ломалась, снова уходила от него в другой мир.
И вот сейчас перед Алешей ярко вспыхнул этот случай, но он попытался отогнать от себя зловещие мысли, он верил в нее, он верил в них.
– Ладно, – прервал молчание отец, – завтра идем, – и он, закурив, снова лег на диван, чтобы уже сегодня с него не вставать.
Леша оставил их и пошел в свою комнату, которую он делил с братом. Помещение, если точнее выразиться, было неубрано, причем женской руки оно не наблюдало вот уже как лет пять. Направо располагался диван Дмитрия – его лучший друг в последние виртуальные годы. Прожженный сигаретами и потрепанный временем, он стоял молча, как напоминание о времени, когда все еще было хорошо. Если бы вы заглянули под диван, то пришли бы в ужас или удивление, хотя предугадать ваши чувства мне вряд ли удастся. Вот что вы видели под диванами? То, что может туда закатиться! Ну, ручка, катушка ниток или же случайно оброненная бумажка скользнет туда, детская машинка, загнанная малышом, носок, на худой конец. Здесь же были объедки. Вспоминается средневековая Европа, женщины, выливающие помои прямо на улицы города. Но здесь, в 21 веке – объедки. Пол, словно поле брани, был усыпан куриными и рыбными костями, здесь же лежали огрызки от яблок, остатки колбасы, не говоря уже о хлебных крошках, припорашивавших все это, да и хлебных корок здесь было достаточно. Окурки от сигарет тоже были повсюду, на вскидку они могли бы заполнить собой целлофановый пакет-маечку из местного супермаркета. Леша пытался бороться с таким свинством брата, он пытался разговаривать с ним, не единожды вычищал все, но кости снова возвращались на свое места, и окурки занимали половину комнаты.
Напротив дивана располагалась жизнь Дмитрия – компьютер, но если обратить на него пристальное внимание, то жизнь у него была убогая. Клавиатура была залита чем-то липким, Леша предполагал, что это чай, монитор был залапан грязными руками, а системный блок, с которого был снят корпус, чернел внутренностями. На столе лежала груда ненужных нужностей: шурупы, кнопки от сотового телефона, колпачок от ручки, уже описанные окурки, да много еще чего было там. И если невольно вы подумаете, что такое невозможно, то я отвечу вам честно и правдиво – это было на самом деле. Слева от дивана располагался буфет, заваленный ненужными вещами и книгами и покрытый слоем вековой пыли.
Если бы вы при входе повернули налево, то увидели бы диван Алеши. Его купили совсем недавно, он сам настоял на этом, долго просил, приводил кучу доказательств, что диван ему просто необходим. Он вспоминал свое старое спальное место с ужасом. Пружины у старого дивана давно впивались ему в бока, и каждую ночь он, ворочаясь, бывало, расцарапывал себе кожу до крови.
Напротив его дивана располагался шкаф, предназначенный для одежды, но в котором по большей части хранилось старое постельное белье. И если бы вы попытались достать его оттуда, то оно бы непременно издало звук старой рвущейся ткани, оставив у вас в руках лишь лоскуты материи. И это белье тоже было из их прошлой счастливой жизни, и, будучи ярким и модным тогда, синий горошек сейчас катился горькими темными слезами по пожелтевшей поверхности. Алеша не раз порывался выкинуть все это, но мать, такая тихая и молчаливая все эти годы, внезапно делалась агрессивной и крикливой, запрещая что-либо трогать.
Алеша осмотрел комнату, словно прощался с ней, он надеялся, что завтрашней день станет отправной точкой, что все пойдет на лад и его комната, такая некрасивая и убогая, вскоре станет такой же, как у его сверстников. А его дом станет крепостью в тот самом смысле, о котором и гласит английская пословица.
Не раздеваясь, он лег на диван и натянул одеяло на голову. Было очень жарко, но Леша не хотел высовывать даже носа. Так маленькие дети, когда их укладывают в кровать, повыше натягивают на себя одеяло, боясь, что из темноты выскочит кто-то и, схватит из но ногу, руку утащит в темный угол. И ребенок, притворившись, что он спит, старается дышать как можно тише, боясь этой темноты. Так и Леша, ложась каждую ночь, натягивал одеяло повыше. Но ни темнота, ни детские страхи, пугали его, нет. Ему не нравилось это отвратительное прикосновение к телу мышей. Периодически он просыпался от того, что кто-то пробежал по нему, открывая глаза, он с ужасом осознавал, что на его кровати только что был этот маленький зверек. И его тело содрогалось от отвращения и омерзения. Поэтому он, обливаясь потом под одеялом, ни в какую не стягивал его. Он не хотел больше испытывать эти ужасные ощущения.
Леша уставился на паутину в углу и начал мечтать о том, как встанет завтра, разбудит отца, хотя тот и встает по привычке в 6 утра, но Алеша завтра обязательно встанет раньше, чтобы непременно разбудить его. Ему так хочется. Ведь это новый день, который не должен походить на все остальные! Потом они вместе позавтракают, сделают бутерброды и разбудят мать, спящую, в отличие от отца, до полудня. И Димку они тоже поднимут. И вот всей семьей пойдут они в лес, лучше бы пораньше, чтобы услышать, как разводят трели ранние птахи, прочищая свое горло ото сна. Будут вдыхать пробуждающуюся природу, наслаждаясь ее свежими ароматами.
Мечтая о таких, казалось бы, простых вещах, Алеша погружался в дрему. Брат щелкал по клавиатуре, и под этот звук Леше так нравилось засыпать, он напоминал ему мерный стук дождя о подоконник, под который так любил спать Алеша. И это, наверное, единственное в то время, что он ценил в брате.
К Дмитрию Алеша испытывал двоякое чувство: ненависть и любовь, вот уж бывает так, что и то и другое способно ужиться в одном человеке по отношению к другому. Он любил брата, любил братскою любовью, но и ненавидел его: сильно, крепко. И эта ненависть зародилась в нем не с детства, да, пускай тогда они и ссорились, не поделив что-то, но то все было просто смешно и нелепо. Он возненавидел его позже, спустя годы, когда тот впервые ударил мать. И пускай она была в нетрезвом виде и кричала на него, но это не давало ему НИКАКОГО права трогать мать.
Несмотря на то, что Алеша был младше брата, да и весовые категории их явно не совпадали, он бросился на него с кулаками и защищал свою мать. Именно свою! Ведь порядочный сын ни за что не поднимет руку на женщину, подарившую ему жизнь. А вот Димка поднял. Отец тогда подоспел вовремя, он разнял их, и растолкал в разные стороны. Мария Андреевна все время причитала, что сын, кровный сын ее ударил! Ее! РОДНУЮ МАТЬ!
– Да замолчи, – не выдержал отец, – мать она. Алкоголичка ты, а не мать, постыдилась бы уже, – бросил он ей колючие слова.
Она задохнулась от негодования, и продолжила возмущаться, но Леша уже выбегал из двери, он должен был прогуляться, остыть. Он знал, что с матерью будет все в порядке, ведь там остался отец, а он не даст ее в обиду.
Вспоминая этот случай, Алеша ненавидел брата, но и продолжал любить и жалеть его. Его брат просто сломался, не смог он противиться неизбежному, не смог выплыть. Вот если вам говорит гадалка, что вас ждет горькая судьба, что вам не суждено иметь детей, завести семью и быть счастливым. Вот в один миг разрушились все ваши грезы на будущую счастливую жизнь. И что же, вы поверите? Люди делятся на борцов и жертв. Одни перешагивают через боль и неудачи и идут к поставленной цели, другие же, опустив руки, отдаются на волю… судьбы? Бога? На волю чего они отдаются?
А вот Дима отдался, он не захотел бороться, он пошел по пути слабого, и даже гадалка тут не при чем; просто он не борец. И пускай Алеша младше, но он сильнее, он смог выдюжить, и его глаза смотрели на все с интересом, живо смотрели на окружающее, в то время, когда глаза его семьи потухли.
Диме повезло больше: он хорошо помнит счастливых родителей, поездки к морю, игрушки и, как это ни странно, уют. Чистота – залог здоровья, скажите вы, только услышав слово чистота, ведь эта фраза нам знакома с детства. Но вот как раз этого залога у Алеши и не было. Он стеснялся своего дома. Мой дом – моя крепость, гласит английская пословица. Да, дом Алеши был крепостью, но только не в этом смысле. Он был крепостью, в которую не разрешалось никому войти. Ему просто было стыдно перед друзьями: показать то, где он живет. И он постоянно врал про ремонт, который, по его словам, длился вот уже около 10 лет.
Алеша уснул довольно быстро, и там ему было хорошо. Он гулял с родителями, отец шутил, а мама смеялась как заводная. Брат наблюдал за тем, как дятел пытается добраться до насекомых под корой, он следил за этой схваткой, в которой один был жертвой, а другой – «хищником». И тут Алеша услышал странный звук, еще не понимая до конца, что же это, он был готов поклясться, что это не природный звук. Его сознание начало медленно выплывать из сонного состояния, он возвращался в реальность, и снова слышал этот прерывистый резкий звук. его словно ударили по голове, он понял, что это такое. Он осознал, и, вскочив с кровати, бросился вон из комнаты.
Его мать опять рвало. И тот день, когда он впервые испытал к ней отвращение, вновь яркой вспышкой всплыл в его сознании. Он сделал несмелый шаг по направлению к матери, и что-то зазвенело под его ногой, покатившись по полу. Он опустил глаза вниз, да мог бы и не опускать, ведь он уже понял, что это, он знал об этом еще там, в постели, когда открыл глаза. Около стены, прислонившись, словно боясь упасть, стояли две порожние бутылки из-под вина, которые они купили нынче с отцом, еще одна, которую случайно задел Леша, откатилась на небольшое расстояние и застыла там, отражая блики от лампы.
Его мать опять рвало. И только он один был сейчас здесь с ней. Один на один. Григорий Иванович то ли спал, то ли не желал вникать в такое, Алеша его понимал – отец просто устал от таких ее выходок. Пытался бороться, но женский алкоголизм сильнее отца, поэтому он просто закрывал глаза на все. А вот Дмитрий явно спал и не слышал ничего, это ему было просто ни к чему. Вот существует специальное приспособление под названием «беруши», которое придумали истинно для того, чтобы внешние раздражители не мешали спать. А у Димы были свои беруши, только встроенные, он всегда был в них и не замечал ничего, даже бодрствуя. А теперь и вовсе он погрузился в сон, из которого его могла вырвать только оружейная канонада.
Лишь один Алеша пришел к ней, снова испытав отвращение, увидев ее, такую жалкую возле раковины. И в который раз он пересилил себя, он перешагнул через это отвращение, которое никогда не должен испытывать ребенок по отношению к матери. И все повторилось как в прошлый раз. Он мыл ей лицо, мыл с таким ожесточением, словно эта вода в силах была стереть содеянное, вернуть все на круги своя, очистить ее заблудшую душу. Он мыл ее, а она плакала: и о том, как ненавидит их все, и о том, что они сломали ей жизнь, и о том, что они хотят ее смерти.
– Смерти, – не выдержав крикнул Алеша, – да что же ты несешь? И кто же желает тебе смерти? Отец, положивший свою жизнь на наше благополучие? Или Димка, которому вообще наплевать на твое существование? – Леша вскочил и заметался, как загнанная в силки птица.
– А может я, может, я этого желаю? – слезы брызнули из его уже не детских глаз. И он вспомнил, как впервые увидел свою мать в таком непотребном для женщины состоянии. Ему было тогда около восьми или девяти. Они возвращались с отцом из зоопарка и ели мороженое. Он до сих пор помнит вкус того сладкого мороженого и того горького дня. Они вошли в дом, по обыкновению наперебой рассказывая о том, как прошел день. Но их никто не встретил. Они недоуменно переглянулись. Мать уже должна была прийти с работы, поэтому они были удивлены, не увидев ее.
Пройдя в комнату, они поняли, что произошло ужасное. Вернее, понял тогда только Григорий Иванович, а Алеша просто смотрел и глазел на «странную маму». А если говорить откровенно, то и отец не до конца тогда осознал, что это начало конца, и это первый шаг, погубивший семью. Мать то смеялась, то плакала. Отдельные фразы он помнит хорошо.
– Да как они могли? – рыдала она, – да я на них жизнь положила! – и тут она сразу же начинала смеяться, – государственники хреновы, – словно выплюнула она эти два слова, – а этих кур ощипанных, этих прошмандовок, – она скривила рот в ужасной гримасе, которая даже слегка напугала Алешу, – оставили, а меня вон, за шиворот и в двери! – казалось, что она говорила с каким-то невидимым собеседником.
Алеша видел такое впервые. Нет, конечно, он уже встречал пьяных на улицах, но это были исключительно мужчины, они лежали на асфальте, видимо так и не успев дойти до дома, где их, наверное, ждали. Многие из них шатались по улице с какими-то одними им понятными криками. А вот пьяных женщин Алеша на тот момент не встречал, а уж, тем более, пьяной матери. Поэтому-то маленький Алеша сразу и не понял, почему так расстроился отец.
Григорий Иванович позвал Диму, уже тогда поглощенного компьютером, и попросил его погулять с Алешей, который не понимал происходящего. Они медленно брели с братом, зачерпывая ногами пожелтевшую листву, устилающую так щедро мостовую, брат тягостно молчал, а Алеша все силился понять, почему же папа «выгнал» его из дома. Прошло, наверное, около часа, прежде чем они вернулись в квартиру. Мария Андреевна спала, отец нервно курил у окна. От былого веселья не осталось и следа и Алеша, словно понимая, вот будто осознавая, как же сейчас плохо отцу, как взрослый подошел к нему, тягостно вздохнул и заглянул в глаза. Ему не нужно было слов, чтобы понять, как расстроен отец, и он понял причину, крывшуюся в матери.
И это было начало, с которого они начали падать в эту бездну. Мать каждый день напивалась и устраивала пьяные истерики. Причина довольно банальна – сокращение. Казалось бы, что жизнь на этом не закончилась, но как посмотреть. Вот Мария Андреевна, отдававшая всю себя любимой работе, посчитала иначе. Работала она на заводе бухгалтером, к работе относилась с любовью и удовольствием. А вот сократили, оставив при этом несколько молоденьких девочек. Не ее – работника со стажем, а каких-то там «прошмандовок», как выразилась она. И так ей было горько, так обидно, что сломалась. Взяла бутылку в руки, да так остановиться и не смогла. Сначала заливала горе, а потом и просто смирилась, да и привыкла к этому пагубному зелью, создающему иллюзию благополучия.
Отец ходил хмурый, замкнутый, боялся пересудов соседей. Вырывал у нее бутылки, кричал, требовал – ничего не помогало. Алеша с ужасом смотрел на разрушающееся благополучие, Дима же принял это все как должное, он не вмешивался ни во что. Сначала у нее были деньги на спиртное, а потом, когда они кончились, она стала брать в долг. Соседи, занимавшие ей, тогда еще не знали, какому злу они потворствуют. Отдавал долги отец. Встречая соседей, требующих возврата долгов, он просто хмурился и лез за очередной сотенной, прося в следующий раз не занимать матери денег. Но она все равно нашла путь: она стала занимать у магазина, вернее у небольшого ларька, где торговали «смертью». Продавщица, знавшая давно их семью, охотно шла на такое. Отец деньги отдавал исправно, даже если грозился не возвращать долг.
На Алешиных глазах рушилась семья, и он не знал, что же ему предпринять. Он наблюдал за тщетными попытками отца по отношению к матери. И тогда он решился на поджог. Он долго вынашивал план, просчитывал все. Он установил, что в одиннадцать продавщица покидает свой пост, закрыв ларек. За ней приезжает мужчина кавказской национальности на грязном джипе, и зачем он подметил это, Алеша не знал, но это наблюдение осталось в нем до сих пор. А затем улица вымирает. Полицейских поблизости днем с огнем не сыщешь, ведь они живут в отдаленной части города.
В ту ночь он достал из шкафа одну из тех самых рваных простыней, которыми так дорожила мать, и вышел из дома. Ларек располагался недалеко – через дорогу, поэтому Алеша не торопился.
Он ощупал карманы: зажигалка была на месте, он не так давно положил ее туда, но в который раз решил проверить ее сохранность. Никого на темной улице не заинтересовала фигура подростка, потому что улица была пустыни. Лишь изредка одинокие машины фарами разряжали темноту, проскальзывая мимо.
Он хорошенько осмотрелся. В голове вертелось множество мыслей, но несмотря на это, Леша был хладнокровен. Достав свернутую простынь, он промокнул ее в керосине, предварительно взятым из гаража отца. Чиркнул зажигалкой и поджег ткань. Материя загорелась сразу и отблески огня, как маленькие чертики зарезвились в глазах парня. Пропихнув горящую простынь в щель между дверью и косяком, он не спеша стал отходить от ларька. Эту щель он приметил уже довольно давно, когда еще Марсик был жив.
Марсика ему принесла знакомая. Она подобрала его где-то на улице и решила подарить Алеше. Он всячески отказывался, говорил, что ему не нужен никакой котенок. Но после того, как увидел этого маленького чернявого чертенка, уплетающего сосиску, которая на тот момент была больше него как минимум в полтора раза, не смог сказать нет. Котенок боролся с этой жизнью, он использовал любую возможность, чтобы жить. И сейчас. Вот сколько он не ел? Сколько дней он испытывал это ужасное чувство голода? Он – такой маленький и беззащитный. Но тут ему предложили еще один день жизни, протянув эту сосиску. И он принял помощь. Он уплетал ее и урчал, но не от удовольствия, а боясь лишь того, сто кто-то посягнет на его сокровище – на часть его жизни.
Марсик залез под этот самый ларек и ел, ел, ел, он очень долго ел, казалось, эта сосиска ему не под силу. Но через некоторое время он вылез, с раздувшимся пузом и, подойдя к Алеше, начал тереться о штанину. Алеша не смог сказать нет, он взял котенка.
Сейчас, когда огонь лизал ларек изнутри, Алеша это понимал по жару, исходившему от магазинчика, и по дыму, валившему из-под железа, он вспомнил своего Марсика, которого не стало недавно. Он умирал в страшных муках. Возможно, его отравили, возможно, он съел отравленную мышь или что-то в этом роде, разбираться нет причин. Но он умирал в агонии, если может так умирать животное, в сильных муках. И глаза его, смотревшие с мольбой на хозяина, Алеша запомнит навсегда. Не у всех людей бывают такие умные добрые глаза.
Алеша еще долго бродил рядом с домой. Он слышал, как проехали пожарные машины, слышал крики людей. Лишь к четверти второго он возвратился домой. Григорий Иванович снова курил, мать спала. Алеша, проходя мимо отца, взглянул на него. Они поняли друг друга. Отец понял, что сделал сын, а Алеша, что скрываться нет причин.
– Зря ты так, – вздохнул отец, – она же все равно найдет, где взять. Не здесь, так в другом месте, – продолжил он.
Алеша и сам понимал это, но ничего не мог поделать. Должен он был что-то предпринять в этой битве.
– Ладно, иди спать, – сказал Григорий Иванович, – чего сделано – того не вернуть.
Оказавшись у себя Алеша долго не мог уснуть, ворочался, думал. И лишь к утру он забылся.
И сейчас все эти события пронеслись у него в голове в мгновение ока, а мать, все такая же пьяная, силилась что-то сказать. Но ему уже было все равно. Он отвел ее на диван и уложил спать. Немного посидев возле нее, он ощутил спиной, что на него смотрят. Обернувшись, он понял, что это отец.
– Конец это, Алешка, – тяжело протянул он, – как есть конец. – Он подкурил сигарету, даже не вставая. Алеше нечего было и добавить, он и сам понимал это. Он знал, как тяжело было отцу схватиться за протянутую надежду, которая рассыпалась звоном сейчас в этой темной комнате.
– Вот как осталось все там, – кивнул куда-то в сторону Григорий Иванович, – и все – не воротишь.
– Отец, – начал Леша, – я ненавижу ее, – сказал он, боясь поднять глаза на Григория Ивановича.
– Так нельзя, – вздохнул тот, – она мать, и ею останется всегда, какой бы она не стала. Прости ее, Алешка, прости. Даже в Библии говорится, – тут он замялся, видимо пытаясь припомнить священные слова.
– Ибо не ведают они, что творят, – пришел на помощь Леша.
– Да, ибо не ведает она, – повторил Григорий Иванович, – что творит.
Это были последние слова этой ночи. Так они и просидела молча. Сколько? Да они сами и не знали, время для них застыло. Мать и Дима мерно спали, витая в своих мирах, отец и Леша молча сидели, пытаясь осознать реальность.
Конечно же, на следующее утро они никуда не пошли. Части пазла так и не приблизились друг к другу ни на йоту. Алеша наблюдал, как отец лежит на диване перед телевизором, мать, задумавшись о чем-то, смотрит прямо перед собой, Дмитрий занят любимым делом.
У них образовалось четверомирие. Леша жил в реальном мире, где было место горечам, обидам, счастью и любви, конечно же, было место любви, хотя раньше он и не предполагал, что такое возможно. Лишь недавно, встретив девушку, он понял, что способен на это истинное чувство, и что жаждет его всем сердцем. Отец ушел в свой личный мир, закрывшись в себя, отец жил воспоминаниями. Лишь они давали ему силы вновь идти на работу и возвращаться с нее. Мать утопала в мире алкогольном, то плавая наверху, то погружаясь в него с головой, и ничто уже было не в силах вытащить ее из этого бурного потока. Дмитрий же создал для себя другое измерение, где он был стройным, умным, элегантным юношей, заводя кучу знакомств. Когда же дело перекочевывало в реальность, он тушевался и не мог ничего предпринять. Он был героем в своей виртуальности, и за ее грани не желал выходить.
И тут Алеша, осознав всю эту суть, не выдержал. Это была последняя его попытка, последний шанс.
– Да что же вы как трупы-то, – закричал он, уже не сдерживая бури, бушевавшей в его груди, – что же вы делаете с собой. Очнитесь! – он кричал, надеясь «разбудить» их, вывести из этого чертового сна, из этого безразличия.
Мать вздрогнула от его крика, но продолжала смотреть перед собой, в одну только ей видимую точку. Она даже не подняла глаз.
– Живем, как трупы, как оболочка от человека. Да что же это? – он кричал, не видя, что слезы застилали его глаза. Ему было невыносимо больно. Он подбежал к матери и опустился перед ней на колени. Заглянув в глаза, он ужаснулся. Он увидел огромный черный провал, пропасть, в которую начал падать. Он уже видел такую пропасть в глазах отца, но не верил, что она победила.
Алеша вспомнил «Алису в стране чудес» и колодец, в который она свалилась. Но это все сказка, а здесь – жизнь. И он понял, только сейчас осознал весь ужас положения. Только сейчас он узнал, что ничего нельзя изменить, что у него есть два выбора: или упасть в бездну вместе с ними, или же бежать, бежать как можно быстрее, спасаясь.
И как бы не горько ему было, он принял единственно верное решение: он сбежал. Отстранившись от матери, он вскочил и бросился к двери. Все было как в тумане: голова пуста, за исключение одной мысли – бежать, бежать, бьющей в висок как набат. В три шага он преодолел комнату и внезапно остановился. Обернувшись, он огляделся в надежде, но увидел лишь трупы, живые трупы, зомби, как в популярных компьютерных играх, Его семья – живые трупы, в которых угасла жизнь, так ярко пылающая когда-то. И он выбежал из дома как можно быстрее.
Если вы считаете, что лишь при остановке сердца и отсутствии дыхания человека можно считать мертвым, то вы глубоко ошибаетесь. Человек может быть мертв и тогда, когда его телесная оболочка способна выполнять всевозможные действия, но душа ; самое главное составляющее человека ; мертва. Душа не стремиться ни к чему, она просто… Спит? И вот тогда с уверенностью можно сказать, что человек мертв, он – механический робот или же живой труп.
Вскоре Алеша переехал на съемную квартиру, он решил начать новую жизнь, не такую, как прежде. Его удача поднимала его ввысь над всем этим миром, он как никогда был искренне счастлив. Но его проигрыш раздирал его на куски, щемил душу, разрывая ее на полосы ткани, алой материи, развевающейся на сильном ветру. Он аллея полыхал в нем и сердце, уже юношеское сердце, готово было разорваться от этого. Он не сломался, он смог вырваться, он смог спастись, но не смог спасти их. Разочарование и возрождение, боль и радость, уныние и счастье сочлись в миг в одном человеке.
Жизнь зарождается не только при зачатии или при появлении на свет божий, она порою лишь теплится в человеческой оболочке, но сама по себе жизнью не является. Жизнь зарождается, когда человек ПРОСЫПАЕТСЯ, открывает глаза на этот мир и наконец-то начинает ЖИТЬ. Он проснулся, он начал жить, и теперь у него новая жизнь, которая будет яркой и насыщенной, которая будет бить ключом несмотря ни на что, и он уверен, что никогда, он сегодня поклялся себе в этом, никогда он не пропустит тот момент, когда колесо рутины жизни затянет его в эту адову машину.