Шурка Арсёнов, по деревенскому «Хозяин», 27-ми лет, заядлый рыбак, любитель подшутить и даже зло надсмеяться, работник по уходу за скотом, запил. Причин особых для хмелья не было, но накануне, когда он пригнал совхозных коров с пастьбы, у загона его ждала Лерка – розовощёкая, никогда не унывающая жена. Женаты они были уже пять лет, а детей у них не было. Шурка в этом винил Лерку, так как от первой жены у него рос сын.
- А я гляжу, Шур, ты или не ты гонишь. Как паслось сегодня?-, заискивающе спросила Лерка.
Шурка уловил в её вопросе подозрительный оттенок. Никогда такого не было, а тут… С чего бы это? Мелькнула было мысль: «Не выпросить ли под её настроение на бутылку красной?». Но передумал. А то выйдет как в том месяце: две недели отпил. Управляющий опять грозился уволить. Поэтому и промолчал.
- Я, Шур, баню протопила, чтоб ты помылся, а то жара, пропотел небось весь.
У Шурки сладко заныло внутри, разлилось приятно и томительно в ожидании чего-то радостного.
-В честь каких таких праздников баню то затеяла, не суббота, да мне завтра опять гнать коров.
-А так, Шур. Помойся, побрейся, а я тебе стопочку налью. После бани то оно полезно.
Не понимал чего-то Шурка в Леркиной, вдруг ни с того ни с сего взявшейся заботе о нём. Всегда ярая противница его пьянства, сама предложила выпить!!! Чувствовал, что не к добру вся эта затея и подумал шугнуть Лерку со стопкой, но решил оставить всё как есть.
Не просто Лерка задумала всё это. Боялась она Шуркиных запоев. Да и бабы говорили, что бездетность от запоев её мужика. По их совету купила бутылку водки и пошла к бабке Фролихе, которая по заговору могла отваживать мужиков от запоев. Бабка согласилась, произвела какое-то действо над бутылкой, дала Лерке засохший корешок от неизвестного растения и велела, перед тем как дать Шурке выпить, сунуть этот корешок в стакан с водкой.
Управив коров после дойки, отпустив в ночь коня, Шурка с Леркой пошли домой.
Когда обиходили домашнюю живность, Шурка взял чистое бельё и пошёл в баню. В предбаннике разделся, выбрал веник и вошёл в жаркое раздолье. Запарил веник, плеснул самую малость на каменку, дождался, когда пар рассеется по бане, залез на полок и расслабил себя. И так ему было в этот миг приятно от того, что после бани Лерка нальёт ему стакан водки без какого-то там укора, а как во всех добрых семьях это делают жёны, когда дают выпить мужу «с устатку». Не торопился, знал, что этот момент от него не уйдёт, и даже почувствовал вкус малосольного огурца.
Помнит он, как после бани жена угодливо суетилась, наливая ему стакан и подвигала поближе тарелку с малосольными огурцами. Бутылку он допил до конца, как не сопротивлялась этому Лерка. Как ушёл из дома, как выпросил у бабки Марьи банку браги, как нашёл скотную сторожку – это было уже за памятью.
В сторожке его ждал грязный, затыканный окурками стол с завянувшей луковицей, куски хлеба и кружка с вонючей брагой.
Потом он упал на топчан, загаженный засохшим скотским навозом, грязью, харчками и другой мерзостью, и уснул, захрапев сухо и жёстко.
Утро было тяжёлым – выворачивало все нутро, сил подняться не было, голова гудела болью, дышал с присвистом. Слизистая рта и гортани высохла и горела, живот судорожно вздрагивал, подбородок заскоруз от рвоты, ноги сводило, сердца не слышал. И не понимал своего предназначения, и не мог вспомнить своего обличия.
Сколько так лежал, не помнит. Медленно-медленно, откуда-то издалека, появилось мерцание еле заметного огонька в сознании: «Кружка с брагой на столе!». Мыслишка колыхнулась и с трепетом прошла по нервам. «Надо как-то встать, я спасусь»,-настойчиво забилось в мозгу.
С трудом, который и не вкладывает паралитик, он поднялся, прислонился к стене и отрешённым взглядом обвёл стол. Кружка браги, не осиленная им вчера, стояла здесь. Трясясь всем телом, обеими руками , он потянулся к ней. Висячими руками кружку взять было нельзя, тогда он положил их на стол и потянулся к браге. Прикоснулся, обхватил кистями рук и потянул на себя, не поднимая кружку над столом. Руки слушались плохо, брага плескалась и он их разжал. Сил нагнуться к кружке не было, и он хрипло взвыл. Тупо уставившись в никуда, он просидел минут пять, потом оттолкнулся всей спиной от стены, удержал равновесие и, собирая последнюю волю, стал медленно клониться к кружке, стараясь удерживать себя локтями, опершимися на стол. Удалось!!! Прикоснулся губами, прикусил края кружки зубами, чуть наклонил её и сделал душный и угарный глоток. Попал тягучий ошмёток, не то бумаги, не то сгусток от дрожжей. Проглотил, сделал второй, третий глоток и устал. Боялся, что если выпьет всю кружку, то выблюет. Посидел несколько времени, ощутил, как в желудке слегка жигануло, засохшая слизь во рту исчезла, руки перестали дрожать. И теперь уже не боясь, что расплескает, Шурка допил оставшуюся в кружке брагу.
С шумом выдохнул, откинулся к стене и в блаженстве закрыл глаза. Стал ждать, когда приятный шум загудит в голове. Через 10 минут он почувствовал себя привычно, соскоблил ногтями с подбородка засохшую дрянь и с сожалением посмотрел на кружку – пить больше было нечего.
Через час-полтора тоска хмельная погонит его на улицу искать выпивку. И найдёт, и встретит такого же, как сам, и опять они будут пить, скрывшись от глаз людских в загаженную сторожку, и Шурка опять упадёт на топчан, запомнив в последний момент не допитую кружку с брагой на столе.
А Лерка будет бегать по деревне, страдая и мучаясь, как шумная курица, но две недели она не будет досаждать Шурке, а вместо него будет пасти коров.
Может быть когда-то и придёт к Шурке осознание своего бытия, может и презреет он себя за такую скотскую жизнь, может уйдёт из пьяного измерения, может быть у них с Леркой народятся дети. Но пока я говорю: «Господи, если ты есть, убивай это зло в чреве материнском, жги их огнём, топи в реках, но избавь других от страданий за них!».
… В 49 лет Арсенов Александр Павлович умер от инфаркта. Пить он бросил лет за десять. Взяли с женой на воспитание двоих детей – Леркиных племянников, у них мать запила и исчезла в неизвестном направлении. Построил большой дом. После смерти Шурки Лерка стала пить и детей у неё забрали в детдом.