Д. Тараз.(Д.Г. Панфилов)
Человек с планеты Земля.
Часть первая.
Над Соротью поднимались белые клубы летнего тумана.
Гейченко разложил у самой воды небольшой костерок, бледный столб дыма смешался с туманом, прибрежные кусты и тростники приняли сказочные размытые очертания. Я сидел рядом с Пушкинским Патриархом, и говорили ни о чем, но всегда получался разговор о Пушкине, таким волшебным даром обладал старожил и Домовой этих мест.
Было уже за полночь, где-то сонно перекликались дергачи, костерок то разгорался от дуновения теплого ветерка, то угасал.
Все темы были переговорены, мы сидели и молчали, каждый погруженный в свои мысли.
- Чудно, - прервал молчание Гейченко, - В заповеднике всегда столпотворение, все идут и идут люди, как в Мекку, а сегодня вот пусто. Пусто и грустно.
Я хотел что-то возразить, но Семен Степанович прервал меня жестом:
- Слышишь, кто-то едет, «накаркал» старый хрыч на свою седую голову.
И правда, вдалеке между деревьями замелькали огни фар, и на берег выкатила «видавшая виды» «Волга».
Из нее вышли четверо мужчин спортивного склада, о чем-то перекинулись между собой, затем один из них подошел к нам. Гейченко подкинул хвороста, легкие огненные искорки, как бабочки, взлетели вверх, освещая всех нас.
Гейченко встал.
Мужчина, косая сажень в плечах, с заметным кавказским акцентом, вежливо обратился к нему:
- Извини, отец, не подскажете, как проехать в Святые Горы?
- А что вам нужно в Святых Горах ночью? – поинтересовался Гейченко.
- Мы с Кавказа, любезный, я - Магомед, это – мои братья Хамиль, Пазлу и свояк Абдулхамид. Мы уже три дня в пути. Едем в гости к Пушкину и заблудились. Он приглашал нас к себе в гости, и отказать нам было неудобно.
- Когда это он вас приглашал? – насторожился я.
- Это было очень давно, в моем родном ауле даже не могут вспомнить, когда,- вежливо ответил Магомед.
Семен Степанович пригласил гостей к огоньку.
- Так как называется ваш аул? – спросил он, вытаскивая из-под углей обуглившуюся картошку и предлагая ее гостям.
Магомед, дуя на печеную картошку, продолжал:
- Ахалчи, это очень далеко отсюда. Аксакалы говорят, что однажды были у Александра Сергеевича дома, и он дал им бумагу – пропуск, чтобы нас всегда без задержки пропускали к нему. Но случилась беда. В горы пришла большая война. Уходя на фронт, аксакалы спрятали в горах самое дорогое, что у них было: Коран, летописи, золотую и серебряную чеканку, именное наградное оружие за храбрость от имама Шамиля и императора Александра I, родословные книги, томики Шота Руставели, Низами, Ахундова. Они хотели сберечь не только народ, но и его духовность, культуру, веру и будущее. В этот тайник положили они и пропуск Пушкина. Аскеры поклялись после Победы вернуться, откопать тайник и вернуть все людям.
- Что было потом? – поинтересовался Гейченко.
Я подал Магомеду кружку остывшего зеленого чаю, он большими глотками выпил ее и продолжал:
-Ни один из бойцов не вернулся в аул, все они полегли в боях, как настоящие мужчины. Где они закопали клад – в горах, в пещере, в ледниках – показать некому. Несколько лет мы лазали по горам, осмотрели все трещины и завалы, спускались в пропасть, но ничего не нашли. Поэтому у нас нет бумаги от Пушкина. Но она была, поверь нам, Аксакал, народ видел ее.
Гейченко обнял за плечи гостя:
- Магомед! Видишь, восток уже алеет. До Святых Гор три километра, до моего дома менее версты. Поехали ко мне, отдохнете, позавтракаете, чем бог послал. Пушкин будет рад таким гостям. А потом мы вас устроим в гостиницу «Лукоморье», где все меню составлено из кухонной книги Пушкиных. Вы когда-нибудь ели варенец?
Гости, улыбаясь, отрицательно покачали головами.
-Вот сегодня попробуете, - заверил Гейченко.
Через двадцать минут мы уже пировали в саду у «дома с самоварами», коллекцией которых гордился хозяин.
То ли утомившись после долгой дороги, то ли наливки у Семена Степановича оказались очень крепкие, но всех «понесло». Огненная лезгинка сменялась дробью цыганочки, цыганочка – неудержимым танцем Шамиля, в камышах шумел удалой Хазбулат, запутавшись в своих отношениях с женщинами.
Расчувствовавшиеся гости затянули красивую мелодию на два голоса. А какая мелодия на Кавказе без бубна? Бубна или барабана у хозяина не оказалось, но нашелся таз, в котором варили варенье. Перевернули его вверх дном – и он вполне заменил бубен. Такого бешеного ритма сосны Михайловского никогда не слыхали. У них даже иголки посыпались с веток.
Плавающие в пруду гуси, от греха подальше, отплыли к другому берегу, настороженно вытягивая шеи.
Я смотрел на это искреннее веселье и вспоминал хрестоматийные строчки:
«Не Русь Ермолова нас покорила,
Кавказ пленила пушкинская Русь…»
Расставались мы как старые добрые друзья. Семен Степанович подарил гостям две своих новых книги – «Пушкиногорье» и «Хранитель», затем поставил в «Волгу» пятилитровую бутыль малиновой настойки и велел засыпать багажник яблоками из пушкинского сада, да побольше, чтобы хватило на всю дорогу.
Магомед с братьями пытался протестовать, но Гейченко остановил его:
- Бери. Вам далеко ехать, а это любимая антоновка из пушкинского сада. Пушкин очень любил яблоки, и пареные, и соленые, и свежие. Он даже письма к соседке в Тригорское подписывал: «Ваш яблочный пирог».
Когда «Волгу» загрузили «под завязку», Гейченко торжественно подал Магомеду пропуск на свободный допуск в Пушкиногорье в любое время на ближайшие сто лет.
Сам пропуск больше походил на посольскую верительную грамоту, украшенную золотым письмом, чем на официальную бумагу.
- С этой бумагой Вас и всех жителей далекой Ахалчи пропустят к нашему Пушкину как самых дорогих гостей» - объявил Гейченко.
- Зачем к Вашему, мы к Нашему Пушкину будем ездить. Клянусь Аллахом, придет такой день, когда мой правнук приедет сюда и покажет твоему правнуку эту бумагу, и он пропустит его, потому что так велел Александр Сергеевич.
С этими словами Магомед с поклоном вручил Гейченко кавказский кинжал, ножны которого были украшены серебряным узором, а на лезвии было выгравировано одно слово: «Урияб. 1825»
Мы расстались, как братья, надеясь, что эта встреча не будет последней.
Потом я долго гадал, что означает слово «Урияб. 1825» - имя мастера-кузнеца, или название местности, где было выковано оружие, расспрашивал знакомых чеченцев, беседовал с карачаевцами, черкесами, смотрел энциклопедию, справочники по оружию. Все было напрасным. Не найдя ответа, я прекратил поиски.
Сегодня в питерской квартире Гейченко висит «Урияб», подарок, которым Семен Степанович очень дорожил. Дочь Татьяна бережет эту память.
Как клинок кинжала жизнь коротка,
Видишь, ниже ростом стали скалы.
Вот и не заметили с тобою,
Как мы сами стали аксакалы.
А давно ли кони наши ржали,
До краев рога были налиты,
Газыри, кинжалы и уздечки
Так богато серебром увиты.
Унеслась в степях, в ущельях юность,
Мы богатств с тобой не накопили,
Только вот виски, что были смолью,
Дружбою с тобой посеребрили.
Часть вторая.
Через год я оказался в Пушкиногорье опять. Шла подготовка к Всесоюзному пушкинскому празднику, ожидалось много гостей из Франции, Англии, Эфиопии, Камеруна, союзных республик. Гейченко был весь в заботах и беготне.
Вечером, уставшие и вымотанные, сидим на крыльце пушкинского дома в Михайловском. Семен Степанович обратился с вопросом:
- Дмитрий, как звали нашего кавказского гостя, которому мы выдали пропуск на вечное посещение Пушкиногорья?
Зная феноменальную память Гейченко, я удивился:
- Магомед!
- А его деда?
- Магомед!
- Вот видишь, у кавказцев имя старшего в роду передается по родовой лестнице по наследству. В 1825 году один из Магомедов жил здесь. Ты помнишь, гости говорили, что в их родовых корнях течет гордая кровь Алибека Гаджиева.
Семен Степанович, заметно волнуясь, продолжал меня убеждать:
- Здесь было старинное кавказское поселение, какого народа – утверждать не берусь, может быть, дагестанцы, может, черкесы, кизилбашцы, лезгины или чеченцы. Гонимый голодом и нуждой, один из кавказских родов снялся с места и пошел в поисках «страны Муравии» на север России. Так они дошли до Псковской губернии и решили обосноваться здесь. Выбрали место между Михайловским и Тригорским, даже получили от псковского губернатора денежную ссуду на строительство домов и обзаведение хозяйством. Корова в те годы стоила рубль, изба – три рубля. В денежном договоре стоит подпись Алибека Гаджиева. Очевидно, это был очень почтенный грамотный человек, если односельчане доверили ему такое ответственное денежное дело.
Гейченко встал, потянулся, размял старые кости:
- На сегодня хватит, пора в опочивальню, утром рано вставать.
На рассвете, еще до утренней переклички кукушек, он повел меня на раскопки старого городища. На дне котлована можно было разглядеть дубовые бревна в фундаментах трех домов, развалины кузни, остатки угля, обломки обожженного кирпича. Обойдя площадку, где работали археологи вместе со студентами-волонтерами Ленинградского архитектурного института, по шатким ступенькам, рискуя сломать себе шею, мы поднялись наверх.
Рядом со спуском в котлован стояла большая солдатская палатка.
- Заходи, - пригласил Гейченко, поднимая полог входа.
В палатке на стеллажах лежала кухонная утварь – кувшины из глины и меди, тунганы, кованные подковы, большие ржавые гвозди, ножницы для стрижки овец, иорети, хабабы (кувшины для переноса воды), пиалы, осколки расписных блюд с видами гор и ледников.
В углу на «почетном месте» стоял большой чугунный казан, в котором можно было свободно сварить целиком молодого барашка.
Я заинтересовался размерами казана.
- Смотри, смотри, - наставлял Гейченко, а на лице его играла хитрая казачья улыбка.
Я сразу понял, что в этом предмете Семен Степанович увидел что-то такое, что я не могу разглядеть.
Я положил казан на левый бок, потом на правый, ничего особенного – казан, как казан.
Гейченко отстранил меня в сторону. Словно фокусник, перевернул казан дном к верху, взял кусок ветоши и стал надраивать дно казана, как первогодок-матрос корабельную рынду.
- Так как называлось селение? – повторил свой вопрос Гейченко.
- Сейчас сверюсь с записной книжкой, просто так Вы спрашивать не будете.
- Верно говоришь.
- Вот, нашел – Ахалчи.
- А теперь смотри сюда.
Гейченко открыл в палатке окно, чтобы было больше света, и царственным жестом указал мне на вычищенное дно казана, на дне смутно проступило тавро «Ахалчи».
Я завизжал от радости и бросился обнимать Семена Степановича.
- Подожди радоваться, это еще не конец. Продолжение следует, - сказал он, отстраняя меня в сторону, - Посмотри на стеллаж.
На стеллаже лежал деревянный посох с изогнутой ручкой. Судя по длине посоха, хозяин был ростом не менее двух метров.
- Возьми в руки посох, и ты почувствуешь, какой он тяжелый. Простому человеку обходиться с ним очень сложно. Обрати внимание на цвет, он темно-коричневый, как горький шоколад. Это карагач, он растет только в Средней Азии и на Кавказе. С годами он делается крепче и крепче, года не трогают его. В Самарканде многие двери ханских дворцов, мечетей и медресе сделаны из карагача. Недавно отмечали тысячелетие города, а ворота его как стояли, так и стоят, радуя глаз своими узорами. Посмотри, что написано на ручке посоха, - попросил Гейченко.
Я взял посох, на ручке его было вырезано только одно слово – Алибек.
- Не исключено, что произошло кровосмешение рода с местными жителями, поэтому фамилия Гаджиев не такая уж редкая в этих местах. У меня в Михайловском работает пасечником Гаджиев Абдулхамид Хасанович, жена у него местная, двое детей, - произнес Гейченко.
А затем заволновался, засуетился:
- Понимаешь, это же очень важно, ведь это же целое этнографически-историческое событие. На грани открытия! Возможно, к нам приезжал тогда пра-пра-правнук знаменитого Алибека Гаджиева. Согласись, не может быть столько случайных совпадений: родовая связь далеких горцев с пушкинскими местами, аул Ахалчи, о который мы постоянно «спотыкаемся», изучая историю рода Гаджиевых, история с кинжалом «Урияб», кавказское поселение в самом центре России у порога Пушкина, легенда о пушкинском пропуске, результаты раскопок на городище кавказцев.
Гейченко умолк, а затем продолжал:
- Надо искать, искать и искать. Мы должны рассказать людям – легенда это, вымысел или правда. Мы должны знать своих соседей, которых Пушкин объединил в одну многонациональную семью.
Часть третья.
В конце 80-х я отдыхал у родственников в Теберде. Высокие снежные горы, ледники, столетние корабельные ели, рвущиеся в небо, хрустально чистая и звонкая вода Теберды зачаровывали и привораживали. А воздух! Его можно было есть вместо десерта.
В Теберде проходил съезд хирургов, было много делегатов из Центра и далеких окраин Сибири, Кавказа, Дальнего Востока, Урала.
Одной из тем кулуарных разговоров была нашумевшая в свое время операция Президенту Академии наук СССР М.В. Келдышу, которую проводил в Москве приглашенный из США хирург с мировым именем Дебейки.
Вечером, гуляя, я встретил старого сослуживца, которого мы все звали Жориком. Хирургом он был слабеньким. Всю трудовую деятельность он пробыл заведующим операционным блоком. В его задачу входило распределение сестер на операцию, выписка инструментария, назначение ургентных медбригад на дежурство, графики отпусков. Всем он запомнился тем, что накануне праздников обходил отделения и без зазрения совести канючил: «Ребята, дайте бутылку в оперблок. Я знаю, Вас больные презентуют, а мне с девочками выпить нечего». И это крохоборство продолжалось в течение года. Коллеги смеялись, но «подавали». Последнее время ему удалось пристроиться в Департаменте здравоохранения инструктором. Коллеги подшучивали над ним: «Жорик, научи нас, как тебе удалось устроиться – оперировать не умеешь, лечить не можешь, а вот учить – пожалуйста!»
Что делал Жорик здесь в Теберде, было неясно.
Мы зашли в плетеную из веток ивы и берез «саклю» и за бутылкой вина разговорились. Опять «всплыл» Дебейки.
- Ты знаешь, что это была за операция! - захлебываясь от восторга, говорил коллега. – Что ни говори, умеют американцы работать. В Москву его пригласил лично Президент Союза, предоставили личный самолет Президента. Когда он ехал, в Москве все улицы перекрывали. Он прилетел даже со своей операционной сестрой, чтобы помочь нашим хирургам.
- А что, у наших «кишка тонка» справиться без «второго фронта»? – прервал я Жорика.
- О чем ты говоришь? Это была операция века! Нет, не зря ему заплатили 500 миллионов «зеленых».
- Отдали бы деньги нашим ребятам, те бы не хуже сделали, да на остаток еще бы парочку кардиоцентров построили.
-Знаешь, коллега, в тебе говорит твой «квасной патриотизм». Мы – бы, мы – бы! Пусть сначала научатся скальпель держать. Кстати, Дебейки оставил свои инструменты нашим «специалистам», пусть поучатся.
Жорика, как когда-то Остапа Бендера, понесло:
- Проще ишаку перманентную прическу сделать, чем заставить наших хирургов хотя бы выучить название операции. Не сделать, боже упаси, а выучить!
- А ты уже выучил? – поинтересовался я.
- А как же!
«Специалист-инструктор по кардиохирургии» Жорик вытащил из кармана записную книжку и стал в ней что-то искать.
- Вот, нашел! – с радостью воскликнул он. – Будешь записывать или так запомнишь? – с ехидцей в голосе заметил он.
- Читай, запомню не дурней тебя.
«Коллега», водя пальцем по записи, стал читать по слогам:
- Ре-зек-ция аневризмы брюшной аорты (- Это такой большой сосуд в животе,- пояснил мне Жорик) с би-фур-ка-ци-он-ным аорто-бед-реннным (- Это тоже большой сосуд, - пояснял мне в деталях Жорик) шунтированием и ре-план-тацией (-Что это такое, ты не знаешь? – не прерывая чтения, спросил Жорик) устья нижней бры-жееч-ной артерии в проток.
Жорик стер пот со лба и с гордостью посмотрел на меня, ожидая награды.
- Спасибо, друг, я это запомнил. Но и ты запомни, что наши хирурги, если надо, и ишака твоего подстригут, и Дебейки нос утрут.
- Я что-то не видел, чтобы здесь подстриженные ишаки ходили, не говоря уже про операции.
- А ты поезжай, Жорик, в Дагестан, там тебе покажут.
- Может, мне в твоем Дагестане и операцию покажут? – не унимался «коллега».
- Может быть, и покажут, но ты лучше туда не суйся, там таких не любят.
- Каких таких?
- Которые где живут, там и гадят. Ты по жизни не встречался с Гаджиевым Магомедом Магомедовичем? – перевел я тему разговора.
- А что это за пуп такой?- заинтересовался Жорик. – Почему не знаю?
- Он не пуп, но хамов не уважает. Корни его генеалогического древа уходят в Дагестан в селение Ахалчи, на Хунзахское плато. У него было тяжелое голодное послевоенное детство. Весной он на пальцах считал дни до тепла, чтобы в мае уйти с чабанами в горы, где при дойке овец можно было досыта попить створоженного овечьего молока «сыти». Потом был Дагестанский мединститут, целинный отряд, потом армия, и хирургия от лейтенанта до полковника. С детства главной чертой его характера была честность, настойчивость, упорство пополам с упрямством, умение начатое дело доводить до конца, не обходить острые углы, а ломать их.
«Он с детства не любил овал,
Он с детства угол рисовал».
- Для чего ты мне все это рассказываешь, разве мало у нас таких? – встрепенулся заскучавший Жорик.
- Мало, Жорик, очень мало. Это – элита хирургии, штучный товар. Это они несут славу нашей науке.
- Славу-то несут, а оперировать Келдыша Дебейки приглашают. – продолжал ерничать собеседник.
- Потерпи, дойдем и до твоего Дебейки. Где бы Магомед не был, он не стеснялся учиться, будь то профессора, старшие коллеги по работе, медсестры, академики или просто земляки. Его мастерство росло на глазах, незаметно он вошел в элитарный клуб ведущих ангиохирургов не только страны, но и Европы. А знаешь, почему он достиг всего этого? Потому, что он был из уважаемого рода Алибека Гаджиева, и подвести свой род, свой Дагестан, свою страну он не мог. Слишком велико у него развито понятие о чести и долге. У такого племени не может быть худого семени. Ты козырнул тут «золотыми руками» Дебейки. Я согласен, руки у него действительно золотые. Но и наши ребята «не лаптем щи хлебают». Где твоя записная книжечка? Запиши для памяти. Ты готов? – спросил я.
Жорик сидел насупившись, как сыч, записная книжка в его руке дрожала.
- Пиши, Жорик, авось когда-нибудь тебе это пригодится. В нашей стране Магомед Гаджиев в условиях обычного сосудистого отделения со своими помощниками, которых он вырастил, выпестовал и научил, за 5,5 часов сделал операцию, о которой ты мне все время долдонишь, и которую Дебейки повторил только год спустя, затратив на нее 7,5 часов.
От удивления у Жорика «отвалилась челюсть», он хлопал глазами и, как рыба на берегу, хватал воздух ртом.
- Не может быть! – прохрипел «коллега». - Почему об этом не говорили по телевидению и не писали газеты?
- Жорик, успокойся и не переживай так за успехи Магомеда. Лучше выпей нарзана, говорят – помогает. А не писали потому, что он работает не для телевидения и газет, а для людей. Тебе этого не понять. Чтобы тебя «утешить», скажу, что через 2,5 месяца после этого он впервые в Центральном клиническом госпитале выполнил резекцию аневризмы брюшной аорты с бифуркационным аортобедренным шунтированием и реплантацией устья нижней брыжеечной артерии в протез. Успел записать? Если нет, продиктую помедленнее. Я уверен, Майкл Дебейки имеет полное моральное и профессиональное право поздравить Магомеда Магомедовича с этим успехом. Вот только скальпель свой подарить американцу он не сможет, у нас с ними «напряженка».
- Все, что ты говоришь, похоже на сказку.
- Что тебя смущает, Жорик?
- Кто разрешил ему проводить этот эксперимент, куда смотрело начальство?
- А никуда не смотрело, Магомед им ничего не говорил, он просто делал свою работу.
Под носом у высокого начальства он проводил уникальные операции, о которых не знал даже министр здравоохранения СССР Евгений Чазов, хотя о своих успехах он постарался рассказать и в газетах, и на телевидении: «Среди 19 лидеров различных стран, которых я лечил, были Брежнев, Андропов, Черненко, Хрущев. Остальные – руководители иностранных государств. К Ельцину хоть и приезжал Майкл Дебейки, но оперировал-то он в России (газета «Аргументы и факты» №50, 2011 год).
На базе гнойного отделения Гаджиев создал новое сосудистое отделение, подобрал и обучил персонал от врачей до санитарок, организовал мощное диагностическое отделение, внедрил объемную сфигмографию, ультразвуковую доплерографию, ангиографию, компьютерную томографию. Он пять лет готовился к этой операции. Он создал коллектив единомышленников, объединенных любовью к человеку, развил у помощников чувство сострадания и надежды, научил их разумному риску, только тогда он пошел на операцию.
- Что-то я не верю твоим сказкам, - вяло сопротивлялся Жорик.
- Для тебя это сказки, а для Магомеда и его помощников тяжелая работа, валокордин и бессонные ночи.
Из его отделения вышли четыре кандидатских диссертации.
Я как-то спросил его, сколько новшеств он ввел в работу своего отделения. Он засмеялся, обвел рукой вокруг себя: «Все, что ты видишь здесь – мое».
Зная врожденную скромность Магомеда, я решил сам подсчитать, сколько новых методик диагностики, обследования, новых операций он разработал и предложил. Оказалось – 37 предложений, и все они на грани открытий!
Он стоял всю ночь……………….
Он бился……………………………
И с рассветом смерть ушла,
Как отстрелянные гильзы
Ампулы вокруг стола.
- Интересно, Жорик, а сколько на счету у тебя? Чай, в твоем Департаменте работа – не сахар?
Жорик не понял иронии:
- И не говори, завалили бумагами, дыхнуть некогда. Хоть целый день разбирай бумаги – не оценят.
- А вот Магомеда оценили, ему присвоили звание «Заслуженный врач России», а хирургическое братство наградило Дипломом «Лауреата премии Н.И. Пирогова» с вручением золотой медали.
Недавно он получил «Орден Службы Отечеству III степени.
Но разве есть такая награда, достойная Человека с Планеты Земля!
Солнце уже давно село за вершины остроконечной Теберды, посвежело. Мы вышли из «сакли» и сухо расстались, руки я ему не подал.
Он уходил, низко опустив голову и загребая пыль острыми носками модных туфель.
Эпилог.
В декабре 2011 года за чашкой чая я напомнил Магомеду странную историю с пропуском к Пушкину.
- Разное говорят люди в горах. Может, так и было, может, все это красивая легенда, но раз она несет людям добро, дружбу и чувство братского единения – пусть так и будет! Ты согласен?
Я кивнул головой: «Да будет так!»
Ты сады Тараза в мае видел,
Лепестки миндаля целовал?
Гостем ты моим ни разу не был, -
Значит, половину потерял.
В Дагестан пути не приводили,
В сакле друга я не пировал,
Значит, главное не видел в жизни,
Значит, половину потерял.
Так соединим мы половины,
Пустим рог и пиалу на круг.
Пусть по кругу тихо ходит счастье
Из российских и аварских рук.