ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗОВ О ВОЙНЕ
СОДЕРЖАНИЕ:
1. Чудесная встреча в концлагере Маутхаузен.
2. Плен солдата.
3 "Катюша" сибиряка Якимова
4. Дети в оккупации.
ЧУДЕСНАЯ ВСТРЕЧА В КОНЦЛАГЕРЕ МАУТХАУЗЕН.
Гремела над миром Великая Война с жестокой фашистской Германией. Полчища иноземцев были изгнаны из России и теперь война продолжалась на территории врага, на территории подчиненных Германии стран. Обширная Польская страна с упорными боями уже сдала большинство укрепленных городов нашим войскам. Особенно тяжелые бои прошли за старинный город Краков, известный богатой древней архитектурой. Советские войска спасли памятник древней польской культуры ценой многих жизней своих лучших сынов. Командование, понимая обстановку, предоставило участникам штурма города недолгий отдых, возможность собраться с силами. Местечко для кратковременного отдыха находилось на границе Польши и Германии, называлось оно Заренхольц.
Разведчики заслужили отдохновение нечеловеческим ратным трудом. Теперь их интересовало все о жизни чужого народа, лишившего их покоя и родного дома.
Разведчики спокойно осматривали изобильную природу чужой территории и чужестранцев.
Все поражало аккуратностью и хозяйственной сметливостью. Множество добротных строений из довольно мелкого кирпича, с чечерепичными кровлями красиво сочетались с пышной и прохладной зеленью садов, декоративных растений у каждого жилого дома. Проезжие автодороги обсаживались грушевыми и яблоневыми деревьями.
Рукотворные пейзажи были красивы, но каждый русский, глядя на немецкий порядок, думал, о том любимом крае, где враг оставил руины, о своей родине.
Военных разместили в здании городской мэрии Заренхольца. Здесь аккуратно постриженные деревья напоминали столичные городские парки в царстве сказочных детских городков. Ничто в этом заповедном Заренхольце не напоминало о войне...
Наглаженные опрятные хозяйки удивлялись той жадности, с которой наши разведчики пили воду из колодца, обступив источник проверенной чистой воды. У сытых немецких хозяев не принято глотать из колодца воду, они пьют напитки в домашних кладовых. В про-хладных погребах есть приятные квасы, разнообразные соки, пиво, собственного изготовления. Игнатий Малышев не ожидал такого, многое удивляло его в чужом краю.
Армейская старенькая машина, избитая на фронтовых ухабистых дорогах, вдруг перестала привычно встряхивать пассажиров и тихо шуршала по гладким благоустроенным магистралям. Из Заренхольца в Германию шла добротная автострада, с мощным, укрепленным покрытием, с двумя полосами и переговорными пунктами связи через каждые три километра. Ровная как стол автострада, свидетельствовала о достижениях инженерной мысли врага: покрытие не страдало от взрывов, имея защиту.
То была транспортная политика Гитлера в жизни страны, а сам Гитлер, подражая императорам Рима, тратил средства на хорошие дороги, проверяя их качество собственным лимузином.
Разведчики снова оказались все вместе, набираясь сил, они общались друг с другом.
Уралец и меткий стрелок, Жора Кюснер, тот самый, что прошел мертвую точку 513, обнаружил и здесь интересное. Здесь, в мэрии Заренхольца, ожидало их открытие: множество книг Гитлера, коричневый фюрер любил наставлять молодежь.
Книги Гитлера громоздились в отделе, где происходила запись актов гражданского состояния населения Германии. Оказывается, черные книги вручались молодоженам при брачной церемонии, а так же родителям новорожденных в наставление. Подарок от грозного фашистского вождя.
Жора принес трофейные вражеские книги для чтения по-немецки. " Врага надо знать!" объяснил товарищам молодой солдат.
" Не противно тебе Гитлера читать?" спрашивали его товарищи." Я изучаю анатомию фашизма!" отвечал Жора.
"Застольные разговоры Гитлера" была первой в чтении разведчиков, в ней открывалась кухня политики коричневого фюрера, его отношение к своей нации, излагалась программа жизни. Лучше всего скажут цитаты Гитлера из его "научных" текстов.
" Такое обилие детей, какое мы наблюдаем в России, может до-ставить нам много хлопот, потому что русские дети принадлежат к расе, способной выдерживать более суровые испытания, чем наш немецкий, изнеженный народ.
Любой из нас, выпив стакан сырой воды, тотчас тяжело заболеет.
А русские живут в грязных хижинах, пьют не кипяченую воду из нечистых колодцев, даже мутную воду из рек и не болеют ничем. Имеют волосы и зубы, красоте которых можно завидовать.
Мы, немцы, вынуждены каждый вечер глотать лекарство "антибрин", чтобы не заболеть."
Откровения таинственного Гитлера вызывали изумление неискушенных солдат из далекой России. Бесовские помыслы приводили Гитлера к жутким выводам. Солдаты с удивлением читали дальше:" Рост численности русских и так называемых украинцев, будет представлять угрозу для Великой Германии. Мы заинтересованы, чтобы русские и украинцы не сильно размножались. Необходимо, чтобы в один прекрасный день, земли, очищенные, считавшиеся ранее русскими, полностью заселились немцами." Страница 452 главы Зеевальд.
Каковы оказывается замыслы врага! Русский солдат с ужасом смотрел на прочитанную страницу, испещренную ярким готическим шрифтом. Но текст приносил новые сведения: "Вполне достаточно научить этих туземцев немного читать и писать на немецком..
Ни в коем случае высшее образование! Можно позволить им выучить правила дорожного движения и не более того..."
Дух черствой фашистской книги потрясал своим прагматизмом. Не с этой ли мечты Гитлера начались беды народов?
Однополчане вздыхали, мыслителя Гитлера оставалось только великодушно простить, как сумасшедшего, возомнившего лишить мир любви и добра, обвить его коварством фашизма и ненависти.
Открыли большое окно в комнате.
Новые благоухающие цветы сливы коснулись подоконника, весенний день обещал сбыться светлым надеждам. Здешний климат напоминал южную Россию. Набухшие свежими соками , клейкие почки фруктовых деревьев раскрывались клейкими новыми листочками.
Все живое купалось в потоке солнечного света. Русские вспоминали свой дом...
Они не предполагали, что написанное в книге Гитлера, им придется увидеть своими глазами.
Утром прибыл приказ командования:" Посетить концлагерь Маутхаузен, доложить обстановку."
Оказывается концлагерь находился совсем рядом, возле Заренхольца.
Лагерь стоял на каменоломнях. Здесь ставили номера узникам черной краской, то было клеймо на каждом узнике, как клеймо антихриста.
Каторжный, страшный лагерь...
Спустя многие годы, Игнатий с ужасом вспомнит те дни...
Смутная тревога охватила солдатские сердца, необычным было поручение, данное начальством.
Чем встретит их Маутхаузен?
События развивались стремительно, поспешно отправились выполнять поручение.
Шумно взревев мотором, старый грузовичок с солдатами помчался к цели.
Вскоре подьехали к огромным воротам лагеря Маутхаузен...Где же здесь наши советские военнопленные?
Медленно шли разведчики, озираясь по сторонам, вдоль бараков каменной тюрьмы под открытым небом. На постройках белели надписи:" Приватизировано Геббельсом."
Вокруг ни одной живой души. Открытые двери, пустые ящики, холщовые сумки, много сумок...В них заключенные поднимали камень из провала каменоломни:" Каменоломни черная пасть, кто споткнулся, тому пропасть.." Надрываясь, с утра до вечера, вереница истязуемых русских принуждена была поднимать немецкий базальт, туда, на верх, где по светло-голубому небу, летели райские невесомые облака. Игнатий Семенович вдруг ощутил подсознательно неясную таинственную связь себя и страшного места гибели людей... Что за странное предчувствие.?
Разглядывая знаменитое базальтовое месторождение в мирное безопасное время можно было невольно увлечься красивой эстетической игрой света в благородных оттенках маутхаузенского базальта. Изысканные переливы светло- серых оттенков неприметно обогащались розовыми тонами и стремительно высвечивались всевозможными видами разбелов. Палитра благородных естественных цветов горного камня простиралась до самого мраморно белого торжественного колера. Вечная симфония цвета! Геологическая симфония земли! Каменные плиты являли собой грандиозное произведение недр земных, вызывали в памяти созерцателя великие органные полифонии Себастьяна Баха. Горный камень должен был украшать дворцы и площади, стать надежным обрамлением германских образцовых автострад. Базальт из Маутхаузена инженеры рейха предпочитали всем другим возможным материалам, -строили на века. Но каким рабским, примитивным трудом добывалось сокровище, трудом, выпавшим на долю безответных смертников, военнопленных из России.
Паутина колючей проволоки, редкие фонари, застреленные овчарки...Когда-то они дышали в лицо узникам лагеря, угрожая истощенным узникам.
На вышках безмолвствуют брошенные пулеметы.
Палачи покинули лагерь, уведя с собой узников.
Нет дыма над трубой крематория, тела страдальцев не знали здесь погребальных торжеств, мучеников сжигали по обычаю язычников.
Печь потухла навсегда, не клубятся адские дымы над Маутхаузеном. Варварство прекратилось с приходом победителей.
Известно было, что фашисты минируют трупы, поэтому сопровождающий запретил
приближаться к складу трупов. Группа саперов проверила дорогу в трупный склад, проверяя метр за метром каменистой почвы без травы, траву употребляли в пищу узники.
Жора стукнул легонько по плечу Игнатия:" Не знаешь что за штука "Приватизировано Геббельсом?" Игнатий не знал и даже не слышал ничего подобного, в лексике русского народа слова " Приватизация" не было. Неожиданно лагерный плац обрывался глубоким провалом каменоломни. Ступеньки, вырубленные в породе редкой лестницы, напоминали спуск в преисподнюю, виденный Игнатием на бабушкиных иконах. Из ее глубины узники выносили камни в тех самых сумках, что валялись теперь повсюду без надобности.
Военные медленно спустились вниз, насчитав сто одну ступеньку, удивляясь, как могли здесь работать сотни военнопленных в тесноте и духоте. Вдруг повеяло гробовым холодом из большой расселины в скальном монолите, страшный провал привлекал внимание военных экскурсантов...
Именно сюда, со ступенек каменной лестницы, сталкивали ослабевших узников палачи, когда изнемогавшие военнопленные поднимали Маутхаузенский камень в наплечных сумках. Дыхание породистых немецких овчарок, стоящих через пять ступеней на каменных площадках, смешивалось с дыханием пленных, едва прикрытых полосатой одеждой, обутых в деревянные башмаки.
Невероятные обстоятельства судьбы заставили соотечественников наших, попавших в плен, взойти на каменный крест Маутхаузена и вытерпеть до конца.
Пленные жили памятью о России, о родине, о ее полях, просторных долинах, многоводных реках. Не предали клятву воинскую и совесть русского человека, солдата русского.
Вскоре разведчикам дали сопровождающего, бюргера Ганса, который объяснял им немецкие обычаи и лагерные правила. Поднявшись базальтовыми порогами, на свежий воздух, разведчики отправились за проводником. Здесь было на что посмотреть! Немецкая чистота предваряла зрелище рукотворной красоты: аккуратно посыпанные песком дорожки, стриженые зеленые кустики.. Здесь жил легендарный фашистский минотавр, пылавший еще вчера огненной пастью! Грандиозная печь ужасных размеров впечатляла. Крематорий еще не остыл. Перед последним порогом пленного раздевали, и одежда погибших, сваленная в огромные горы тряпья уже никому и никогда не потребуется. Возле тряпичных завалов возвышались темные холмы какой-то странной массы. Подойдя ближе, похолодели от ужаса, узнав материал. Волосы, женские и мужские, палачи корыстно собирали в людоедский склад. Рядом с волосами ожидала своих хозяев стоптанная обувь, большая и маленькая, всех фасонов и национальностей..
Первородная пыль, пепел, библейская земля оставались после сожжения от человеческого естества в чреве ненасытного фашистского зверя из камня и железа. Крематорий не успевал сжигать замученных голодом, жаждой и каторгой покойников. Вечная память героям Маутхаузена!
Бойцы вздохнули и медленно сняли свои пилотки.
Возле крематория лежала жуткая продукция мертвецкого завода. Громоздились холмы пепла, страшные насыпи, бесформенные завалы безымянных мучеников.
То было циничное кощунство над божественным достоинством всякого человека.
Праведный гнев выплеснулся громким вопросом:" Что это?"
Смущенный немец Ганс констатировал:" Плантации многолетнего лука, а рядом посевы капусты на человеческом пепле."
Оказывается вывозили пепел и на поля богатых фермеров Саксонии.
Фаланги чьих-то пальцев лежали возле розовых луковиц огорода людоедов. Невероятно и кощунственно!
Но и этот кошмар не был последним. Их ждал еще и склад негодяев.
Снова стыдливо потупил глаза Ганс: " Прошу прощения, перед вами местная мыловарня."
Топились адские котлы , принимавшие тела мучеников, человеческое сырье вопреки прогнозам ученых-людоедов, давало отвратительное мыло. Ведьмы могли только пользоваться подобным мылом: им можно веками не умытыми ходить.
Спецслужбы Маутхаузена занимались санитарными опытами, но это строго секретно.
Санитарные бараки опломбировали до прихода военных следователей .
Неслыханные преступления против людей!
Первое потрясение сомкнуло людям уста, не было слов, лишь глаза наполнились скорбными слезами.
Где-то далеко ждала святая Русь сынов своих, плоть свою. А здесь разведчики приблизились к тайнику, где смерть складывала беззащитную добычу.
Мужчины не могли сдержать слез, а женщин и впускать сюда нельзя.
Зрелище трудное даже для каменного сердца.
Освободители не встретили здесь восторженных освобожденных рабов, их угнали дальше, в глубь Германии, не просто было найти живого пленного.
Наши войска уже преследовали фашистского зверя по горячему следу... А здесь царила смерть...Осмотр Маутхаузена заканчивался, изобретения злого гения утомили военных.
По печальному опыту войны, солдат Малышев знал, что фашисты часто минировали брошенные обьекты. Необходимо было все проверять, поэтому саперы всюду двигались впереди, шли они и здесь в Маутхаузене, прощупывая миноискателями каждый метр вражеской земли. Саперы остановились впереди него у распахнутых двустворчатых входных дверей крематория, дотошно всматриваясь: нет ли фашистского подвоха- мин с тонкой паутинкой смертоносной проволоки. Неужели пронесло? Снова двинулись дальше.
Игнатий Малышев подошел к площадке за крематорием, здесь лежали безжизненные оболочки человеческих душ, трупы, приготовленные палачами для печи. Тишина встретила бойцов, отрешенные от всего земного лица соотечественников, смотрели не закрытыми очами.
Потрясенный увиденным, Игнатий потерял на миг самообладание, наш герой вступил в царство мертвых. Непонятная сила влекла его к иссохшим останкам людей, уложенных поленницей вдоль дороги к крематорию. Возможно разведчик надеялся отыскать живых среди мертвых? Дантовский ад распахнул свои тайны, безобразные лики смерти. Дух тления витал над истерзанным прахом бывших пленных, теперь свободных трупов.
Взгляд Игнатия скользил от лица к лицу, в поисках признаков жизни, в совершенно безнадежном поиске. Его уже окликнули товарищи, звали к себе, прочь из ада смерти.
Но закрыв лицо пилоткой, чтобы не вдыхать смрад, разведчик продолжал стоять возле трупов.
Вдруг его слух уловил слабые, заставившие содрогнуться сердце, звуки.
Еще секунда и человек, в армейской форме, пошел бы прочь, удивляясь своему поступку.
Его товарищи уже кричали ему: "Уходи, задохнешься!"
Предчувствие удерживало Игнатия, он прошел дальше, встал возле невообразимого нагромождения окаменелых покойников. Обморочное состояние могло отключить его в любой момент, но воин держался. Тихий шепот услышал Игнатий." Гоша, Гоша! Брательник мой!"
Голос показался ему родным, но возможно ли?!
Игнатий посмотрел на вершину страшной поленницы, заметив слабое движение наверху. Голый, похожий на скелет, мужчина пытался встать, но не мог.
Именно от него и раздавался шепот:" Не признаешь? Брательник!"
Слезы покатились по лицу узника.
Разведчик взял на руки , обтянутый кожей скелет, пошел прочь от Дантовой адской площадки, прочь от смердящего места.
Найденного завернули в плащ-палатку, понесли к машине. Игнатий громко пояснял товарищам: " Брат мой, Миша Малышев, бывший богатырь села нашего, Тюинск, слышали о таком селе на Урале?"
Никто о таком селе ничего не слышал конечно. " Я уехал в Сибирь после учебы, а он в Армию был призван в 1939 году, на Финскую войну."
Вес пленного составлял, как узнали позже, тридцать пять кило-грамм, при росте сто семьдесят сантиметров. Михаила Малышева взяли в плен, сбив его самолет, "кукурузник" почтовый. Миша говорил без умолку, прерываясь лишь плачем. Его прощали, бережно придерживая голову, вытирая слезы.
"Пленных построили, чтобы вывести из лагеря, а я уже плохо ходил, знал, что пристрелят на марше. Вот и лег сам у крематория, с трупами, чтобы умереть спокойно." Снова шепот прерывался слезами, тихими, радостными.
"Успокойся, Миша, мы в госпиталь увезем тебя, милый мой брательник!"
"Не надо, не поправлюсь я, поздно. Дай спросить, как деревня наша? Горы Уральские? Как Сибирь твоя? Живы ли родные?" Пленник сбивался, говорил невпопад, спрашивал год, день недели, месяц.
" Господь привел тебя, Гоша! Встретились мы! А я видел тебя еще перед Армией!"
Тряслась бессильно голова без волос, голова бывшего русского богатыря.
" Побудь рядом, не отдавай меня врачам!" просил Михаил Малышев.
Немного успокоившись, вспомнил:" Поищите в 142 бараке ребенка, еврейскую девочку. Служащие крематория чудом спасли ее, не бросили в печь, а отнесли в русский барак.
Пока офицер по рации заказывал госпиталь, саперы ушли в 142 барак, почти не надеясь на успех поиска..
"И не ел больной свою пайку, "все равно цинга, уже не встать!" Просит этот крохотный кусочек, той, еврейской девочке, отдать!" Прочитал стихи Михаил, сочиненные в лагере.
Бесконечные серые нары встретили воинов затхлым запахом, темнотой, мраком. Неожиданно, в грязном тряпье в углу что-то пискнуло, ребенка нашли, действительно девочку, голенькую, синенькую.
Маленький скелетик человеческий не мог говорить, лишь слабо пищал.
Их вместе доставили в госпиталь, узника и ребенка...
Есть на Свердловской железной дороге, теперь Екатеринбургской, станция Березит. В зеленых березах железнодорожный поселок, в березах домики служащих. Проживает в маленьком домике путевой обходчик, железнодорожник, Михаил Семенович Малышев, бодрый еще старик. У него пожизненный номер, многозначный номер узника Маутхаузена, местечка в далекой и богатой Германии. Вылечили его советские врачи, тогда, после освобождения, не смогли только залечить раны душевные. Вынослив русский человек! Живет и работает старик Малышев, любуется ненаглядными березами, слушает их зеленые сказки.
ПЛЕН СОЛДАТА.
Во время Второй Мировой войны миллионы советских солдат оказались в плену у фашистов. Многие из них не смогли вынести нечеловеческие условия жизни и погибли.
Тьма поглотила их.
Малая часть, наиболее выносливых, вернулась на Родину, но все они стали, по меткому выражению самих пленных, доходягами.
Доходягами, у которых было подорвано не только здоровье, но и все социальное положение, отразившееся губительно и на дальнейшей их жизни.
Потомки наши должны знать, что такое плен.
Плен есть смертельная неизвестность без погон, без оружия, без хлеба и одежды, среди трупов однополчан. Жизнь советских пленных в стане мрачного врага носила детективный характер.
Голодные люди погибали.
Иногда пленного расстреливали перед строем его друзей. Но часто вина казненного состояла в том, что лютый голод толкал его в спину. А голодный идет на все.
Почему я, Петр Федоров, бывший солдат, говорю обо всем, как очевидец?
Да потому, что на мою счастливую рабочую жизнь свалился этот злосчастный немецкий плен!
Как же я попал в плен?
Воевал я в 333 стрелковом батальоне, 124 стрелковой дивизии, под городом Череповец. Силы были не равны, немцы наступали танками, но только после тяжелого боя наши поредевшие ряды начали отступление.
Отходили по редколесью, мелким болотам, стараясь собрать разбитый строй.
У нас были пятизарядные царские винтовки, немного гранат и бутылок с зажигательной смесью. Немцы нещадно обстреливали нас автоматами, косили длинными очередями из новейших шмайсеров, рожки для которых прятали они в голенищах высоких кованных сапог. Гранаты тоже у фашистов всегда наготове.
Неожиданно взрыв прогремел близко и меня выбрала судьба. Боль обожгла, ранило в правый бок. Рана казалось небольшой, но задела кровеносный сосуд, кровь ручьем текла на одежду и правый сапог. Требовалась остановка, чтобы перевязать злую рану.
На такой случай у меня в рюкзаке находился пакет с бинтом и лекарством.
Для проведения простой медицинской процедуры, устроился я у высокого дерева, привалившись к нему. Расстегнул форму и сам наложил повязку. В момент, когда перевязка завершилась, а я потянулся за винтовкой, как гром среди ясного неба, прозвучало: " Хэнде хох!" " Руки вверх!"
Смерть моя! Передо мной стоял фашист, к нему через кусты пробирались еще двое. Оказывается лес был полон врагов.
Я попал в немецкий плен.
Обтянутый колючей проволокой, концлагерь для советских военнопленных фашисты организовали в тихом населенном пункте Любань Ленинградской области.
Огромное бывшее колхозное овощехранилище, врытое в сырую землю, стало приютом несчастных, скорбным жилищем множества советских пленных.
Силы быстро покидали больных и голодных людей.
В помещении для пленных лестница в несколько ступеней, вела в узкий проход между лежанками двух уровней. По внутренней стене подвала были устроены нары, на них лежали самые здоровые пленники.
Но под нарами, на голой земле, почивали те узники, которые по-теряли даже Физическую возможность забраться хотя бы на первый ярус деревянных нар.
Нижние места стали земляными норами. Обессиленные, больные, раненные, не получившие медицинской помощи, не вылезали из земляных убежищ, их вытаскивали другие.
Но уже свободных, мертвых.
Мертвецов увозили на ручных тележках и санках из помещения, чтобы сбросить в большую яму, как негодные человеческие отходы. Ужасная могила находилась неподалеку от бараков, на территории концлагеря.
Наступила зима 1941 года. Теперь умерших солдат не засыпали мерзлой землей, складывая друг на друга.
Но оказывается, до прибытия солдат нашей части, когда такой ямы не было, людей не хоронили вообще, а складывали с наружной стороны барака, немецким штабелем, как жуткие дрова.
В трех шагах от жуткого штабеля проходила дорога узников на голодную, лагерную кухню. Мы, истощенные пленные, только раз в сутки, покачиваясь от слабости, брели по этой дороге, после стояли в очереди за прозрачной баландой-супом. Никто не обращал внимания на штабель мертвецов.
Фашистская баланда приготовлялась из брюквы, свекольной ботвы и крупы в небольшой добавке. Такое кормление рано или поздно приводило пленных к медленной смерти.
Каждое утро начиналось с церемонии похорон или очистке бара-ка от трупов.
Процедура была чудовищно проста.
Несколько пленных, еще практически здоровых, ходячих, под руководством старшего полицая, освобождали нижний земляной пол от мертвецов.
О жизни, радостной и боевой, пленным людям напоминало огромное Балтийское небо, в низких снежных тучах, иногда прорывавшихся редкими голубыми просветами.
Жуткий лагерь-муравейник не пустел. Он пополнялся свежими военными, с бушующего, воюющего фронта. Совсем рядом шли тяжелые бои на земле, в воздухе, на Балтийском море.
Всегда заселенный до отказа, лагерь был тих и спокоен. Случился однажды такой момент, о котором следует упомянуть. Достали могильщики из-под нар неизвестного человека, по внешнему виду мертвеца. Но рассмотрели на воздухе, что живой еще человек этот, про-сто без сознания, в тифу наверное.
Осмелился один русский пленный и говорит:" Господин полицай! Этот живой еще!"
Полицай резко ответил:" Тащи его из барака! Все равно умрет, не сегодня, так завтра!"
Пленному спорить с полицаем нельзя, можно оказаться рядом с покойниками.
Известно фашизм, значит и начальство не русское, барачное. Неумолимы полицаи.
Так и увезли живого человека, военного человека, в могильник к трупам.
Мы ничего не знали о положении на фронтах. Побеждала Советская армии, сражались герои, рапортовали генералы, а в плену царили произвол, забвение, унижение. Повальная смертность среди пленных, чем можно было объяснить ее? Не только ужасными условиями, но и инфекциями, такими как тиф и возвратный тиф.
В моей жизни мне не приходилось быть знакомым с насекомыми типа вшей. С нападением этих зловредных насекомых на человеческие жертвы, я повстречался впервые в Любанском лагере. Крупные, мерзкие, они были разносчиками лютых болезней, почему -то эти насекомые напоминали мне уголовников: наглые, бессовестные, кровожадные.
Плен есть плен. Здесь нет русской парной бани, очищающей счастливчиков от грязи.
У пленных не было возможности умыть лицо и руки, процедуры умывания не было.
Мы никогда не раздевались. Фашисты унизили нас, превратили в стадо истощенных животных. Антисанитарные условия стали причиной высокой смертности населения бараков. Второй причиной смертности был голод. Ежедневный паек пленного включал двести грамм суррогатного хлеба, литр розовой баланды, сваренной неизвестно из чего.
От такого питания глазастый пленный вскоре становился обессиленным или по лагерному жаргону: доходягой.
Люди-скелеты двигались, ходили на работу, убирали территорию от мусора.
После трех месяцев пребывания в лагере смерти, я вдруг почувствовал, что потерял аппетит. Я вдруг почувствовал, что не могу съесть даже двести грамм собственного пайка.
Как человек разумный, я понимал, что внутри меня происходит что-то, какая-то болезнь подстерегла мое тело, возможно тиф?
Тогда и меня выбросят в яму отходов, никто не узнает, ни дочь, ни жена, где моя могила...
"Нет! Не поддамся!" решил я, заставив себя проглотить суррогатный хлеб.
Утром следующего дня у меня поднялась температура, жарко стало в не топленном бараке. Дело ясное, заболел тифом.
Фельдшер заметил мое состояние и не выпустил на работу. Лагерный фельдшер тоже был советский пленный, он жил одном здании с полицаями, в отдельной просторной комнате, отделенной стеной от убежища, где ютились несгибаемые пленные герои.
Фельдшер велел пить много жидкости. Насильно заставлял меня есть баланду.
Я пил баланду, преодолевая отвращение. Из последних сил поднимался на верхние нары, но в земляные норы не залезал, не хотел ускоренной смерти.
В узком проходе, рядом со мной, проходил лагерный базар. Всю-ду жизнь! Не погасла она и в Любанском лагере. Мелочный базар напоминал что-то наподобие рынка без денег. Чашка баланды менялась на сигаретный окурок или даже целую папиросу, пайка хлеба на ремень, котелок или нож на полотенце.
Откуда у пленных окурки и даже штуки сигарет?
Под конвоем автоматчиков, часть пленных выходила на черные работы за пределами концлагеря. И там, на воле, собирали ребята окурки, тряпки на портянки, всякие мелочи.
В самый разгар работы базарчика раздался голос фашистского автоматчика:" Вег! Шнель!" Переводиться как команда выйти из барака и быстро.
С трудом закинул я на плечо пустой рюкзак и заставил себя, усилием воли, выйти вместе с другими. Следует пояснить, что выходя из барачного вертепа, всякий пленный берет свои пожитки с со-бой. А какие у доходяги вещи? Котелок, ложка, тряпица вместо поло-тенца.
Унтер-офицер подгонял:" Шнель! Шнель!" "Быстрее!"
Рядом с офицером находился переводчик, русский пленный. Чуть подальше стояли два важных фашистских чина при орденах, они разговаривали, не обращая внимания на пленных.
Подъехали две грузовые автомашины, остановились у ворот лагеря. Одна машина с открытым кузовом, вторая с закрытым.
Унтер-офицер взялся обходить шеренгу опаленных войной людей. Властно указывая пальцем на очередного доходягу, он кричал: "Вег!"
Что означало, мол, узнику из строя немедленно выйти. И вдруг, как удар током, ко мне:" Вег!"
Наверное из-за моего роста, рост у меня 198 сантиметров. Вышел я из строя, а сам еле на ногах держусь, от жара внутреннего перед глазами круги плывут.
По окончании такой строевой процедуры, заговорил переводчик. Объяснил, что вызванных переводят в другой лагерь. Неизвестность полная, а возможно тайная расправа?
Посадили нас, одичавших, на автомашины.
Попал я в транспорт с крытым кузовом, с высоким бортом. Мне уже и не забраться бы, конец, ослаб сильно, но слава Богу, сбоку оказалась пристроена маленькая лесенка к кузову, я забрался едва. Авто нагрузили битком.
Кажется я один был болен тифом. Мою болезнь выдавал бледный вид, изможденное тело, но и у здоровых румянца не было, истощенность тоже была.
Взревели моторы и мы двинулись в неизвестность.
Пленные в дороге молчали, не до разговоров. Тревожные мысли охватили узников, росла тревога.
На внезапной остановке один из пленных воскликнул:" Да куда же теперь везут нас!?"
А мрачный голос из глубины кузова ответил:" На свалку мертвецов!"
На этом диалог прекратился, все молчали.
После продолжительной, изнуряющей езды, грузовики остановились. Нас высадили перед воротами нового концлагеря. Оказалось, мы стали ближе к передовой линии фронта, слышались отдаленные разрывы и стрельба. Новый лагерь расположился в окрестностях же-лезнодорожной станции Саблино. Родные, знакомые места! Каких-нибудь три остановки и будет городок, где прошло мое детство:" Колпино."
Далекая счастливая пора...Мелькнула мысль:" Шансы на побег увеличились."
Но тихая радость воспоминаний утешала больного не долго.
Да и как бежать, если едва стоишь на ногах? Надо хотя бы свалить с плеч кризис болезни, а потом уже думать о дерзком побеге к своим. А возможно кризис свалит меня, а не я его. Мои внутренние размышления прервала команда:" Построиться!"
Теперь нами командовал поляк, я догадался о его польском происхождении по сильному польскому акценту, когда он беседовал с полицаем.
Пленные выстроились в длинную шеренгу, образовали человеческую галерею жертв фронта. В этом строю я оказался вторым из-за высокого своего роста.
Первая команда означала:" Кранк! Вег!" " Больным выйти из строя!"
Неожиданно мне открылось желание сделать тайное явным, не скрывать болезнь. Я принял решение, рискованное решение.
Оказалось, что я не одинок. Пятнадцать человек нетвердо вышли на шаг вперед и застыли, озираясь запавшими глазами в темных кругах, придававшим заключенному сходство с человеком в черных очках.
Напряжение разрешила последующая команда. Унтер велел сутулому полицаю увести больных в бараки для болящих. А сам повел оставшихся здоровых пленников к предназначенному для них двухэтажному строению, большому дому, обшитому досками.
Больные доходяги двинулись за сутулым полицаем неровной цепочкой, в этой невеселой процессии я оказался первым. Полицай, пахнущий сытым обедом, подвел нас к маленькому домику, совсем недалеко от двухэтажного, обшитого крашеным тесом, дома.
Осторожно приоткрыв дверь, полицай крикнул на русском:" Больных принимайте!"
В приоткрытую щель показался советский пленный, в пехотной форме. Он был санитаром. И он строго ответил:" Всего одно место!"
Поскольку я шел первым в цепочке, санитар принял меня, а спутники мои ушли дальше с полицаем. Теперь я оказался новеньким в этом бараке для больных.
Все помещение освещала одна маленькая лампочка, поэтому внутри домика стояли потемки. Привыкнув, я рассмотрел обстановку.
Потолок нависал, оставляя менее двух метров просвета. По полу кто-то проложил две длинные доски, они создавали узкий проход из конца в конец домика. Больные доходяги, уложенные по обеим сторонам прохода, протягивали босые ступни ног к доскам, создававшим тропу санитару. Таким образом пол барака служил и нарами одно-временно.
Антисанитарное состояние примерно походило на Любанский концлагерь. Нищета и полумрак обстановки располагали к внутреннему покою, грустным размышлениям.
Я слышал раньше, что в строгих христианских монастырях нищета освобождала мысль аскетов для молитвы, для сочинений по философии. Так и мои мысли потекли захватывающей рекой. Да имел ли я право желать лучшего? Пленный Великой войны есть бесправное существо для противника, ниже раба. В любом государстве статус его равнозначен, ведь для немцев мы потенциальные враги. Если из пленного не удается извлечь рабочую пользу, то от него избавляются.
Так свидетельствует история, так есть, было и будет, пока ведутся кровавые войны.
Но теперь я радовался возможному отдыху, покою, надеясь на перелом моей жгучей болезни. К моему величайшему удивлению, санитар подал мне чистое белое белье.
" Надевай!" приказал он." Свое грязное брось в бачок у двери!"
Я взял белье и ощутил, что оно мокрое. На мое замечание, что белье сырое, санитар успокоил меня:: " Одевайся! Мокрое белье снимет твою температуру, а она у тебя сейчас большая!" Удивительно! Неприятность обернулась добром, даже лекарством.
Человеку приходится иногда быть мокрым, особенно в полевых условиях фронта, тогда солдат ищет возможность просушить одежду. А тут я добровольно натянул на себя мокрое белье! Напялил я на себя кальсоны и рубаху, прошел по доскам в домик и получил указание санитара лечь на одно-единственное свободное место в полумраке, с правой стороны.
Подумать только! Когда-то в этом домике веселились, ели досыта, даже грелись у печки... А я забывал прошлую жизнь, считая счастьем обычный отдых. Но я верил, верил в свою могучую русскую выносливость, унаследованную от отца. Мать моя родилась в Сибири, а проживала в Колпино у своей родственницы, отец встретился с моей матерью на пассажирском корабле. Отец мой из русских поморов, с берегов Северного моря. Меня неоднократно выручала наследственная выносливость. Смерть бушевала рядом, люди умирали возле меня, а меня не находила она среди голода и болезней, расстрелов и побоев за смелый взгляд.
Итак, лежу я в сумрачном домике для больных, на деревянном полу, подложив под голову свой армейский рюкзак, ставший для меня подушкой. Голова моя оказалась впритык к бревенчатой стенке, а костлявые ноги уперлись в доску, огораживающую проход. Хорошо слышу, как снаружи, за стенкой, ходят люди. Потом выяснилось, что возле стены санитарного домика пленные протоптали дорожку, ведущую к общему двухэтажному зданию, заселенному большой массой русских пленных.
Размышления мои были прерваны поднимающимся жаром, надвигающимся кризисом болезни. С поверхности моего белья валил пар, одеяние мое постепенно становилось горячим. На покрытый испариной лоб санитар приложил мокрую ткань компресса.
Таким же компрессом послужило мне сырое белье, как роса дож-девая в печи Вавилонской. Блаженной вечностью показались несколько часов сна, отошли далече ужасы войны. Хотя спал я в солдатском белье на голых досках, тепла было больше чем достаточно. Справа и слева покоились такие же больные, вроде меня. Многие громко стонали, санитар поил их время от времени.
В лагере наступила ночная тишина, но вдруг я проснулся от тревожного предчувствия. По моему предположению была полночь. С от-крытыми глазами лежал я во мраке, не понимая почему исчез сон.
Ничто не предвещало беды. Фашисты спали, окруженные своей охраной, километрами колючей проволоки, пулеметными вышками. Зимняя земля покоилась за стеной домика, а где-то в бесконечной высоте неба уже расправила черные крылья огромная птица смерти.
Трудно поверить в то, что на войне сон разума рождает месть железных атрибутов смерти. Я услышал гул самолета.
Гул то усиливался, то уменьшался, а затем затихал. Значит птица смерти совершала акульи круги над беззащитными огоньками спящего концлагеря. Летчик вынес личный приговор, выключил суетливый мотор на мгновение и пикировал для бомбардировки... И никто не мог помешать его приговору... Изможденные спали узники...
Шум самолета то увеличивался, то уменьшался... Вдруг звук мотора перерос в звериный рев, раздался громовой взрыв авиабомбы. Как выяснилось позднее, мощная бомба поразила двухэтажный дом, заселенный пленными советских войск. Заселенный битком.
Погибли почти все несчастные, многие сгорели.
Пожар охватил вспышкой деревянное строение. Оно, разорванное взрывом изнутри, пылало, вырваться удалось немногим.
Подробности о судьбе пленных я узнал позднее, а сейчас казалось, что гибнут все.
Налет советской авиации был удачным. Бомбы есть бомбы, разума не имеют, бьют своих и чужих без разбора.
Передышки не получилось. Вновь появился нарастающий рев истребительного самолета, смерть нависла над маленьким домиком...
Вдруг сильный удар сотряс землю. Сверху повалилось что-то огромное, из мрака. Посыпалась потолочная земля, воздух стал насыщаться пылью, приобретая земляной вкус.
У моей головы образовалась брешь, из нее повалил морозный воздух. Стало видно слабый свет, какой-то шум, крики.
Медленно возвращалось ко мне самообладание. Над тощим моим животом повисла дамокловым мечом мощная потолочная балка. Одним концом она уперлась, видимо, в стенку правой стороны, а всей тяжестью большей своей длины лежала на живом полу домика, как раз там, где находилась основная часть несчастных больных.
Прямо передо мной висела огромная балка, позволяя просунуть под нее только кулак. Пронесло! Но я чувствовал, что полной свободы движениям уже нет. Ноги оказались заваленными землей и еще чем-то. При всем этом кошмаре я лежал цел и невредим, только правую ногу что-то крепко прижимало. Постарался прислушаться.
Траурно стихла новая могила. Возможно выполнились сами собой слова вождя, что пленных в Советском Союзе просто нет... Случилось истребление возможных изменников.
Налет завершился...Земляная пыль, созданная обвалом потолка всего дома, наконец, осела.
Стоны умирающих прекратились, в бараке стихло.
Минуты шли, я лежал неподвижно.
Надо спасаться, вылезать из руин., собраться с силами. Я пришел к заключению, что выбраться из создавшейся ниши можно, если осторожно перевернуться лицом вниз. Но повороту мешает правая нога, которую как будто кто-то держит. Освободить мою длинную ногу мешает навалившаяся доска. А приподняться и сесть невозможно. Надо спасаться, выползая на животе, применяя всю силу рук. Но в руках силы кот наплакал.
Протянул я руки к отверстию на волю и принялся ощупывать предметы, надеясь зацепиться за что-нибудь. Но ничего подходящего не было.
В этот момент я услышал спокойные шаги, кто-то шел мимо. Шаги стихли у самой бреши. Тут я закричал в голос. Но это мне казалось, вместо крика вырвалось подобие громкого шепота: " Браток, вылезти помоги!"
Неизвестный прохожий, видимо, наклонился над брешью в стене, я услышал удивленные слова:" Ты еще живой?" Неизвестный спасатель принялся помогать.
Сначала он вытащил мой рюкзак. Затем крепко взял меня за костлявые руки и стал тянуть. Сильная боль в ноге мешала освобождению, я застонал:" Подожди, зажало ногу!".
Наконец удалось повернуть ногу в сторону, освободив зажатую стопу. Я подал голос:" Вот теперь тащи сильнее!"
Через минуту я оказался на вольном воздухе, за стенкой развалин.
Ночное приключение закончилось. Покачиваясь на ногах, стоял я среди искрящегося снега, в белом исподнем белье. А спаситель мой произнес:" Ну, мужик, ты везучий! Посмотри, что стало с домом, никого в живых не осталось!"
Вокруг сверкают блики пожара, летит пепел, звездная морозная ночь. Босыми ногами переступал я по пухлому белому снегу и чувствовал его леденящую мягкость.
Спаситель посоветовал:" Иди к пожарищу, там и оденешься и обогреешься!"
И вот я шагаю с ним по снежной тропе. Впереди яркое кострище, взлетают высоко искры над огненной геенной. Я иду без одежды по морозу, даже без особых последствий. Оказывается такой эксперимент для грешного человека возможен, если у него Высокая температура, исключающая опасное переохлаждение.
Когда мы подошли к пылающему дому, свет озарил моего спасителя. О, ужас! Я узнал его! Полицай! Тот, который разводил больных по баракам.
Но он тихо сказал:" Одевайся, а я зайду к начальству, на обратном пути отведу тебя в другой дом." С этими словами мой избавитель удалился, а я оделся, взяв в рюкзаке верхнюю одежду.
При свете пожара рассмотрел лагерь, он был разбросан на большой территории. Присмотрев обрезок бревна, я устроился на нем. На правой ноге у меня образовалась рваная рана, кровь обильно сочилась, ступня была в крови. Оторвав кусок ткани от армейских кальсон, я обмотал ступню покрепче, чтобы остановить течь крови..
Вскоре возвратился полицай, мы пошли с ним в обратный путь по знакомой дорожке..
Там, на снегу у злосчастного домика, мог я наблюдать собственные следы, красные на белом. Полицай остановился у больничного домика, сказал:" Здесь лежал ты в обнимку со смертью!" Верх дома провалился в глубину, погиб и добрый санитар, давший мне белье. Вместо домика остался хаос нагромождений из стропил, кусков желе-за кровли, досок.
Полицай отвел меня в другой домик, такой же тесный и завшивленный.
Глухими ночами забывались узники голодным сном, плотно прижавшись к друг другу, так плотно, что если захочешь повернуться на другой бок, то такое желание не осуществишь. Судьба смилостивилась надо мной, я отлежался. Температура спала, но страшная слабость одолевала меня. Больных не гоняли на работу, это спасало. Баланду и кусочек хлеба приносили товарищи, спасибо им.
Но через десять дней снова по лагерю тревога. Всем построиться!
Количество построившихся доходяг меня удивило, много было пленных, почти дивизия. Здесь представлены были все нации Советского Союза, все народы.
Обход длился недолго. Последовало знакомое :" Вег!"
Мне вновь приказали выйти вперед. Нас окружили фашистские автоматчики, сытые и благополучные.
Узников вывели за ворота, большой колонной невольников повели на железнодорожную станцию Саблино. Бесцеремонно погрузили в вагоны, заперли на замки, словно скот.
Наступил час невольного прощания с Родиной, нас увозили на Запад.
Всем известен товарный вагон. Кроме дощатых стен, сплошного пола и вагонной крыши, ничего нет. Царит темнота. Лишь небольшое оконце в углу верхней части, под самой крышей. Уборной тоже нет. Пленные сами определили ее себе, расширив щель в углу пола. Это и был туалет.
Никакого пайка в дорогу фашисты нам не давали, так двое суток ехали без воды и еды.
Однажды лязгнули замки и солнечный свет открыл нам незнакомую страну, перед широко распахнутыми голодными глазами невольников.
Вот я на Западе, в настоящем фашистском лагере Бухенвальд.
Дым крематория, лай овчарок-людоедов. Начался новый германский период моего плена. Начался неожиданно бурно. Наши убогие вещи подлежали дезинфекции, их заставили снять. Проще нас раздели до голого состояния. Здесь мои нервы сдали, я закричал, стал возмущаться. " Я считаю себя солдатом, хотя и пленным. Сидеть нагишом не намерен, во мне почти два метра мужской плоти. Верни-те хотя бы трусы!"
Вскоре пришел гестаповец, в черной форме, вывел меня к стене крематория, приказал стоять неподвижно. Так прошла ночь. На рассвете я поднялся плавно, медленно, снова встал у стены.
Гестаповец появился неожиданно, он внимательно посмотрел на меня, стал расстегивать кобуру пистолета. А я уже был измучен настолько, что не волновался, только думал о том, чтобы вытерпеть последнюю свою боль, умереть достойно. Гестаповец выстрелил несколько раз, обстреляв контур моей головы. Ко мне подошел солдат и повел в барак для русских.
Во всем чувствовалась немецкая аккуратность, внимание к мелочам быта. Снова сидел я голый, в ожидании своей одежды, еще сутки, не разговаривая с работниками санитарного блока.
" Где-то далеко, в памяти моей идут грибные дожди, маленький домик с белыми наличниками в зеленом саду, старушка в узорном платочке ждет сына"...
А я в Германии, даже письма послать не могу на Родину. Какое уж там письмо!
Теперь я находился в полной власти немецких палачей. Но и до пленников добрались вести о победах Советской Армии. Пленные ждали избавления только от горячо любимой Родины, не представляя никакой заграничной жизни. Наше стремление вернуться на Родину было сильнее холодного рассудка и эгоизма. Русский человек воспринимает Родину как собственную мать, терпит от нее все, не веря в плохое от своих.
А нас, отряд из пятисот пленных, отправили этапом дальше, на работу в северную Норвегию. Королевство Норвегия было аннексировано Гитлером. Здесь, в прибрежной зоне, выполняли мы работы по укреплению Атлантического вала, насыпали земляную дамбу...
Огромная дамба сдерживала соленое море, дамба защищала прибрежные поля и сады, дороги и поместья.
Первыми прибежали к нам норвежские девушки, они кричали и смеялись, бросали в нас букетики голубых фиалок, нежных гиацинтов.
Победа! Конец войне! Все плакали от счастья. Нас отправили в лагерь перемещенных лиц, ожидающих отправки в Советский Союз. Родина нас ожидала! Мы ждали чуда, оно свершилось.
«КАТЮША» СИБИРЯКА ЯКИМОВА
Детство Яши Якимова прошло на руднике, на берегу сибирской речки Богунайки. В те времена , не испорченная цивилизацией природа, окружала сибиряков. Все свободное время проводил ясноглазый мальчик на речке Кан, Богунайке, Барге. Ловил рыбу: тайменей, ельца, сорожку, хариузов. Помогал родителям в крестьянских трудах: ездил на покос и пашню, косил и сеял, умел делать конскую упряжь и выделывать мех.
Зимой охотился, с семи лет обращался с оружием, даже Петровских времен фузею знал и заряжал. Все работы любил Яша, но особенным праздником для крестьянского сына был покос.
Когда пройдут первые грозы, отцветет жаркий июнь, наступает время созревших трав. Изобильны травостои в черноземных сибирских лугах, буйство отцветающих и цветущих растений неповторимо красиво. Здесь нет зеленого стебля, не украшенного цветком: многочисленные дикие гвоздики, голубые астры, белые и желтые ромашки, иванчай и пижма, кровохлебка и тысячелистник, венерины башмачки и душистые ночные фиалки!
Воздух луговых просторов насыщенный дыханием трав, вливается в человека живой воздушной волной, надышаться невозможно! Живительным бальзамом насыщен аромат трав, каждому человеку дарит он здоровье и радость, силу и красоту.
Яша рано начал работать, семья была большая, жилось трудно. С четырнадцати лет помогал в артели старателей мыть самородное золото. До шахты подростков не допускали: берегли молодость неразумную, в забоях тогда всякое случалось.
Русые волнистые волосы, открытое, доброе лицо и чуткое до чужого горя сердце, отличали Яшу среди подростков поселка. Старшие с уважением относились к Якову, ценили его честность, трудолюбие и рассудительность.
Птицей мчалось время, из подростка вырос красивый, широко-плечий парень, с ясным взглядом голубых, пронзительных глаз. Радовалась мать Яши, рассказывала родственникам чудо:
"Не успею подумать, что надо забор починить, а Яша уже сделает!" Молодой сибиряк сам коптил пойманную рыбу, вялил мясо оленей, шил себе обувь. Не было работы, которую бы не смог сделать Яков.
.....Встретился Яша с девушкой Наташей из Усть- Баргинского селения. Когда впервые увидел он Наташу, ему показалось идет сказочная красавица, какую ни в сказке сказать, ни пером описать! Из золотистых кос корона украшала голову девушки, перевитая ниткой речного жемчуга. Красный сарафан облаком окутывал стройную фигурку, в плетеных, маленьких лапоточках. А голос Наташи! Колокольчиком серебряным звенел над речкой и музыкой в сердце неискушенного сибирского парня.
Не было для Яши девушки милее и краше, чем ненаглядная Наташа!
Нежная и светлая любовь, давала Якову силы невиданные, он построил деревянный дом из бревен для своей семьи. Новый дом украсил резными ставенками, высоким крылечком, тесовыми воротами. Дом был не слишком большой, но уютный и аккуратный, с множеством пристроек и хозяйственных амбаров. Молодая жена во всем помогала мужу, отвечала ему горячей любовью и взаимностью. Работает Наташа возле дома или в огороде и всегда поет... Звонкий и чистый голос далеко слышен на Богунае. Любил Яша слушать, как красиво поет жена молодая, радовался песням Наташиным. Много хлопот было по хозяйству, много работы... Вскоре родилась первая дочурка, назвали девочку Надеждой. Дочка как две капли воды походила на отца: такой же ясный взгляд, высокий лоб, русые, густые волосы. Теперь в доме слышался детский голосок, молодой отец был несказанно счастлив. Он сам мастерил деревянную кроватку, стульчики, игрушки.
Счастливая семья Якимовых жила на Богунае, не замечая мчащееся время. Родились еще девочка и мальчик, сынок Ванечка. А красота Наташи , казалось расцветала с каждым ребенком все ярче, ясные синие глаза ее смотрели на людей открыто и радостно.
Дети радовали молодых родителей смышленостью и прилежанием, добрыми делами. Старшая Наденька пошла в школу, на Богунае построили десятилетку, трехэтажную и благоустроенную. Семья жила обеспеченно. Достаток в дом приносил отец, Якимов Яков Алексеевич, теперь глава молодой семьи. Работал он в золотой шахте проходчиком, хорошо зарабатывал, держал небольшое подсобное хозяйство.
Жить бы да жить молодой семье, но началась Великая Отечественная Война. В первой мобилизации прислали повестку Якимову Якову и товарищам его богунайским шахтерам.
В летний день, двадцать шестого августа, 1941 года, тихий и солнечный, провожали золотодобытчики молодых богунайцев. Восемь человек парней, молодых и сильных, прощались с родными, с чада-ми и домочадцами. Столы накрыли на улице, гармонисты в четыре гармони играли родные напевы. Но песни были полны грусти.. Радио принесло в маленький таежный поселок печальные известия о отступлении Советской Армии, о оккупации больших городов. Женщины постарше плакали с причитаниями, а Наташа тихо вытирала слезы платочком, не желая огорчать любимого мужа. Она надеялась, что война будет недолгой, быстро закончиться, Яшу вернут с дороги.
Призывники были в своей одежде, в гражданском, им сказали явиться в город Канск, на пересыльный. Шахтное начальство выделило машину, чтобы увезти будущих солдат на станцию. Последний поцелуй, последний взгляд...
Вскоре пришла первая весточка от Яши. Он сообщал, что из города Канска выехал вместе с товарищами на фронт, что зачислили его в полк артиллерии, будут обучать под Ленинградом. Второе письмо пришло вскоре после первого, Яков писал, что задача его полка состоит в поддержке огнем стрелковых, пехотных батальонов.
На фронте Якимов сразу обратил на себя внимание особенной статью сибиряка, умного и делового, дисциплинированного и честного. По меркам того времени Яков имел неплохое образование: семь классов. Поэтому, когда в полк поступило новое, ракетное вооружение, для его освоения поставили сибиряков с Богуная во главе с Якимовым.
Новое вооружение, невиданной силы удара, названное " Катюшей" , имелось только в Советской Армии, у гитлеровцев его не было. Яша освоил все специальности орудийщика: мог заряжать, корректировать огонь, управлять радиостанцией и регулировать все узлы " Катюши." Таежный человек, сибиряк, освоил самое новое в мире оружие, блестяще владел им. Но имелась и большая ответственность, ракетная артиллерия не должна была оказаться у врага, у немцев. Поэтому каждый солдат расписался под особой инструкцией, гласившей, что "Катюша" должна быть немедленно взорвана, в случае опасности захвата врагом.
Фашисты охотились за "Катюшей". Вся армейская разведка, Абвер, лично Гитлер, занимались вопросом захвата невиданной артиллерии русских .Орудийная установка, на которой командовал Якимов, имела все виды светомаскировки: сетки, защитные щиты, капюшоны, но маскировка не всегда помогала. Служить на такой установке было и почетно, и опасно.
Враг рвался к Ленинграду, окружая город железным кольцом блокады. Пятьдесят шесть гитлеровских дивизий против двадцати неполных русских дивизионов! На пути к Ленинграду встал город Череповец, металлургический центр области, железоделательный завод.
Фашисты рвались вперед, применяя авиацию, которой у нас не хватало катастрофически.
Тяжелый бой под городом Череповец продолжался семь суток. Каждый час налетала вражеская авиация, отборные части гитлеровской "Люфтваффе".
Но сплоченный коллектив сибиряков заботливо укрывал "Катюшу". Часы тяжелого ратного труда вознаграждались радостными минутами, когда огненные молнии " Катюши" насмерть жгли фашистов и их хваленые "Тигры". Боевые снаряды в короткие минуты удара превращали в пепел любой объект вражеской обороны. Из штаба дивизии держали прямую связь с экипажем " Катюши", просили менять позицию немедленно, после каждого ракетного удара. Координаты установки должны были изменяться каждые два часа, чтобы не быть обнаруженной врагом. В мае 1942 года положение на фронте стало очень напряженным. Враг рвался к Ленинграду, бросая на прорыв русской обороны все резервы немецкой техники, но у "Катюши" соперниц не было!
На плечи воинов-сибиряков ложилась задача быстрой дислокации установки, незаметного ее перемещения и подготовки к стрельбам. Сибиряки справлялись с тяжелым ратным трудом и заслужили награды.
Но в тяжелом бою Якимов был ранен в бедро, осложненным осколочным ранением.
Из-за напряженных боев доставлен в полевой госпиталь с большой кровопотерей, помещен в палату тяжело раненых. Здесь, после первой операции , храбрый солдат пишет письмо жене и детям. В этом письме он предсказывает окончание войны на территории России почти точно, уверенный в близкой Победе. Это письмо наказ, письмо- завещание. Чувствуется, что он знает свою судьбу, но мужественно не желает думать о смерти. Как заботливый отец, он каждому своему ребенку пишет отдельный отцовский наказ. Благородны и чисты эти последние строки, ослушаться их невозможно, они полны мудрости и скрытой нежности.
Вскоре в таежный поселок на Богунае пришло извещение:" Якимов Яков Алексеевич рядовой 946 артиллерийского полка скончался в полевом госпитале под городом Череповец от осколочного глубокого ранения бедра и потери крови." Медсестра и врач , подписи.
Тяжелое горе обрушилось на красавицу Наташу, но она выстояла. Ее дети, дети солдата- героя, достойные граждане города, наследники сибирских традиций своих предков.
Бережно берегут поколения Якимовых тонкие солдатские треугольники- письма с фронта, фотографии. В далекий город Черепо-вец хотела поехать Наталья Якимова, поклониться святой для нее могиле мужа своего, милому праху. В этом благородном желании поддержит ее Совет Ветеранов города Зеленогорска. Низкий поклон семье отважного воина1
ДЕТИ В ОККУПАЦИИ.
Живут в нашем городе две удивительные женщины редких душевных качеств, они сестры, Евгения и Таисия. Не их вина, что не на земле предков живут они в зрелые годы, виновата в этом Отечественная война...
Родились сестры на берегу широкой реки Сейм Курской области, в центре русской земли. Плодородная долина благодатной земли населена была русскими людьми, дедами и прадедами Евгении и Таисии. Фруктовые сады и сегодня окружают чистенькие домики селян, многочисленные плантации арбузов и дынь раскинулись под синими небесами, заливные плодородные луга расцвечены яркими цветами, на ковровой траве пасутся многочисленные стада коровушек, знаменитой курской породы. Житом и пшеницей, гречкой и ячменем одари-вала щедро ухоженная пашня трудолюбивых пахарей...
На красивой земле живут красивые люди!
В деревне Березники проживала молодая семья. Отец семейства, Иван Михайлович, трудился трактористом на просторных пашнях колхоза "Красный конь".
Мать, Серафима Николаевна, видная и статная, с волнистыми русыми косами, яркими синими глазами, держала в порядке домик из трех комнат, благодатный сад и огород.
У молодых, полных сил родителей, подрастали детки: двое дочек, Таисия и Евгения и сыночек малый.
После трудового дня, запыленный и усталый, отец семейства радостно встречал детей и жену, потом спешил на речку, прохладный Сейм. Купался и рыбачил, приносил к сельскому ужину серебристую стерлядь, судаков и ельцов. В любви жили родители и никакая работа не тяжела им была.
Куры и индюшки, овцы и коровка с телятами, обычное крестьянское хозяйство окружало дом. Небольшая пчелиная пасека приносила достаточно меда. Ухоженный сад давал душистые яблоки и груши, а огород сочные овощи.
Хотя трудодни в колхозе в денежном выражении были небольшими, семья проживала в достатке и изобильном питании. Кроме того заботливый председатель колхоза, стремясь поддержать рабочих, построил небольшую ферму черных лисиц, серебристые шкурки которых колхоз успешно продавал.
Жизнь в колхозе наладилась, молодежь уже не спешила уезжать в областной город Курск.
Все родители мечтали о том, чтобы любимые дети жили рядом...
Мечтали, надеялись, но все случилось по другому. Двадцать второго июня, ровно в четыре часа утра началась война... Отца, Ивана Михайловича, призвали в первый день войны, вечером. Всю ночь просидела Серафима Николаевна возле призывного пункта, прощаясь с любимым мужем и отцом ее детей. Встретили они с ним яркую утреннюю зорьку, последнюю их зорьку...
Ушел на фронт отец, но мать, казалось удесятерила силы, стремясь по-прежнему держать в порядке крестьянское хозяйство. Теперь она была в ответе за детей и дом, за здоровье дочек и сынишки.
Все чаще доносилась до села Березники орудийная стрельба, пылали красные закаты, раскрашенные заревом пожарищ. Горела пшеница в раздольных полях, горели благодатные сады, горели деревни.. В село пришли дезертиры, покинувшие воинские части. Они были обросшие, грязные, мерзкие. Многие попрятались в картофельных ямах, спасая свою подлую шкуру.
Теперь орудийная пальба не утихала ни на минуту, а зарево охватило все небо и не наступила ночь, потому что зарево освещало Березники.
Тогда мать, Серафима Николаевна, Женя и Тася, братик маленький, перебрались в каменный сарай за фруктовым садом, подальше от заметного дома, в каменное укрытие.
А на переправе через реку Сейм шел бой, насмерть стояли там ополченцы- колхозники , помогая войсковым частям Красной Армии, за их спинами были их семьи, их детки. Но не равной оказалась жестокая сеча!
Заревом пожара полыхало небо, трассирующие пули летали по усадьбе, впиваясь в стены, оставляя следы на беленых стволах яблонь.
Обняв маму, девочки сестренки дрожали от ужаса.
Пушечный снаряд попал в соседний дом, он загорелся. Тогда Серафима Николаевна перенесла детей в картофельную яму позади огорода, спрятала их под одеялами, чтобы хоть немного уснули.
Перед самым рассветом все зловеще затихло. Наконец солнце окрасило первыми лучами дымные тучи, порозовели их края, а над Сеймом кружились встревоженные птицы .
Ветер принес едкий запах гари, принес серый пепел близких пожаров...
За околицей села поднялись столбы пыли, послышался грохот колес и гусениц...
Через несколько минут, выбежавшие из укрытия дети, увидели колонну. Впереди ехали медленно мотоциклисты, за ними шли чужие солдаты. Каждый из них был обвешен металлом: на голове каска, на груди блестящие и широкие бляхи, у пояса кинжал в ножнах, котелок, сверкающая сумка для патронов и автомат. Немецкие солдаты шли, а снаряжение их гремело нещадно. Все это марширующее и движущее скопление военных походило на гремучую змею, смело вползающую на улицы тихого села Березники.
Но оказалось, что в гремящем железе двигались строевые части немцев и их не надо было очень бояться детям. А следом за строе-выми частями двигались карательные отряды, в черных формах, те совсем были звери. Они врывались в дома, спрашивали хозяйку:" Где муж? Где сын?" Не слушая ответа, хватали кур. Хохлатки пытались спастись бегством в огороды, но это мало помогало, враги настигали их. Немцы прямо руками сворачивали курицам шеи и складывали в мешки. Если в доме находились молодые мужчины, их убивали без предупреждения, дав несколько очередей из автомата Враги перерыли все картофельные ямы и постреляли находившихся там дезертиров..
Березники наполнились стонами и плаче рыданиями над убитыми.
Пришли черные каратели и к дому Серафимы Николаевны.
За полчаса были выловлены и перебиты все куры, затем немцам понравилась рыжая корова, ее вывели из конюшни и привязали к телеге с мешками зерна. На той же телеге лежал мешок с убитыми курами.
Один из немцев пошел по усадьбе и увидел на соломе в сарае яйца, в свитых курами гнездах. Он начал собирать их в котелок, закрепленный на поясе, но яиц было много, они не вместились в котелок. Тогда, подойдя к Серафиме Николаевне , немец крикнул:" Саночки дай!" Искаженное неверным ударением слово послышалось совсем незнакомым, странным, никто не понял, чего просит немец.
В оцепенении стояла мать, не зная , как поступить. А каратель вскинул автомат. Вдруг старик-сосед, появившийся на шум, упал на колени перед карателем, умоляя не стрелять. Седой старик плакал: "Погибнут дети без матери, с голоду умрут!" Немец опять закричал:" Саночки!"
Устав от страшного разгрома усадьбы, в оцепенении стояла мать, молча ожидая смерти...
Фашист дал очередь над ее головой в воздух, Серафима Николаевна упала в обморок.
А каратель стал стрелять по сараю, в котором уже не кудахтали веселые хохлатки.
Вдруг маленькая Женя догадалась: "Саночки!" Они висят в зим-нем сарае, на гвоздике, а зачем немцу летом саночки, да и пусть забирает!
Быстрее ветра помчалась девочка и принесла то, что он про-сил... Угадала!
Немец часто закивал:" Я!" Схватил сырое яйцо и с хохотом бросил в лицо маленькой Жене.
Затем сложил на санки награбленное и по траве потащил со двора.
Серафима Николаевна пришла в себя и бросилась отмывать дочку, покрывая поцелуями ее кудрявую головку:" Спасительница ты наша, как только догадалась!"
В тот день каратели к ним не приходили больше, а в соседних дворах до темноты продолжался грабеж. Слышались выстрелы и женский плач.
Когда утром следующего дня девочки вышли из ворот дома, они не узнали свою улицу: много убитых лежало вдоль дороги и в кювете, а никаких животных не было совсем. К убитым не позволяли приближаться под угрозой расстрела.
В беленьких сельских домиках оплакивали убитых. Тихо стало во дворах. Только вражеские самолеты кружили над деревней, летая низко, почти над крышами.
Ходить по сельской улице стало опасно.
Через неделю каратели появились снова, но на этот раз они вы-гоняли всех жителей из домов и строили их на дороге в колонну.
Выгнали и Серафиму Николаевну с детьми... С собой брать ничего не разрешали, ни одежды, ни продуктов..
Поставили охрану с овчарками и под конвоем погнали вдоль тракта...
Охранники кричали:" Шнель, шнель!" "Быстро!" Тех, кто возмущался, убивали на месте.
Колонна двигалась целый день, останавливаться не разрешали, пить не давали. Наконец к вечеру пришли в большое незнакомое село, подогнали к каменной церкви.
Вызвали сторожа, он отворил двери. Тогда всех заперли в этой огромной церкви.
О пище для людей никто не вспомнил, а голодные дети от страха боялись плакать, их жизнь находилась в руках врагов.
Утром погнали колонну дальше, только через три дня остановились в поселке, оккупированном немцами, где и позволили разойтись.
Охрана с автоматами ушла.
Серафима Николаевна с детьми кругом одна: без жилья, без одежды, без пищи...
Пришлось собирать милостыню. Но и здесь, коренное население, ограбленное врагами, не имело средств к жизни, хотя и жалело детей и делилось последним куском..
Наконец нашли ничейный сарай, стали в нем жить. Маленький братик вскоре погиб от голода, а сестренки выжили. Голодные, отчаявшиеся, они научились по эмблемам различать немецкие войска. К строевым частям можно было подходить , когда обедали немцы. Вражеские повара иногда наливали им суп в старые консервные банки, давали хлеба,
А к карателям нельзя было и приближаться, могли убить сразу.
Чудом сестры выжили. Однажды около нищих русских детей, идущих по дороге, остановилась шикарная машина. Фашистский генерал, рукой в перчатке, подал Таисии плитку шоколада." Вундеркинд!" Сказал холеный немец, разглядывая белокурую, кудрявую девочку. За-шуршали колеса, уехала машина по тракту на Курск.
Видимо и немцы понимали, как трудно детям в оккупации.
Прошло время, освободила Красная Армия землю курскую, но не было больше деревни Березники, уничтожили ее фашисты. Пришла похоронное извещение на отца:" Рядовой Иван Михайлович Подберезкин пал смертью храбрых в боях за Родину.."
Евгения Ивановна выучилась, закончила педагогическое училище, обучала долгие годы детей в школе 163 Зеленогорска. А Таисия Ивановна стала закройщицей, работала в ателье " Экспресс" в цехе мужской одежды.
Теперь сестры на пенсии, на заслуженном отдыхе.
Низкий поклон им, пострадавшим от войны, лишившимся детства. Народное им уважение всех зеленогорцев!