Вихрастый рыжий мальчишка не вошел, а влетел в горницу. Словно солнышко в окно заглянуло в хмурый осенний день. Вмиг растаяли невеселые вдовьи думы.
Ульяна засуетилась, собирая на стол нехитрый обед, но вечно голодный паренек не спешил занять свое место на лавке. Назарка подозрительно разглядывал мать и сопел, не решаясь завести с ней тяжелый разговор.
– Что с тобой сегодня, сыночка, странный ты какой, – проворчала Ульяна, лишь бы разбить неприятную стену молчания, возникшую вдруг между ней и сыном.
– Да, ты хромаешь, маменька? Что у тебя с ногой? – Назар нервничал, прикусывал обветренные губы и злился. Потому что увидел то, что не чаял увидеть. Мать явственно хромала, в подтверждение всем противным мальчишеским наветам.
Ульяна нахмурилась и смерила сына долгим оценивающим взглядом. Мал он еще, ой, мал. Рано еще его к делу приучать. Али забыла, как сама с детства маялась? И надо бы потихоньку науку передавать, и жалко. Ни к чему пока, еще столько лет впереди. Дед больше века протянул, а она еще и четвертый десяток не разменяла.
Соседские ребятишки, конечно, Назарку, дразнят. А тот не верит. Чуть, кто худое слово про мать скажет, сразу на того с кулаками лезет. Вот и сейчас пришел весь в ссадинах, а правый глаз, налитый кровью, заплывает сине-зеленым фонарем. Ульяна сделала вид, что фонарь под глазом в упор не замечает. Ничего, впредь будет наука, каково без уменья драку затевать. Зелье для примочек всегда под рукой. С таким-то сорванцом… Ничего, ничего… Подержит часик компресс, и рассосется синяк.
– Что с ногой, мама? – упрямо повторил Назар.
Ванька, закадычный приятель, обозвал Назара ведьмаком. «Раз твоя мать – ведьма, значит ты – самый, что ни на есть ведьмак! А коли нет, так будешь. Кому ей еще, кроме тебя своих чертей передавать?»
Приятели схватились ни на жизнь, а на смерть, ели разняли. В запале Ванька кричал Назару в след, что Улька-колдовка бегает по деревне, оборотившись черной кошкой.
«Видал, вон страхолюдина сидит! Сама черная да холеная, и глаза как медные пуговицы. Ни у кого здесь такой кошки нет, у нас на деревне все коты пестрые иль серые!» – не долго думая, Ванька запустил в кошку увесистой каменюкой. Зверюга сиганула с забора вниз и помчалась вдоль частокола, поджимая на бегу заднюю пришибленную лапу. Ребята бросились за кошкой вслед, но куда там… Шнырнула в какую-то щель. Только ее и видели.
Разозлившийся Назар побежал домой. А мама… Мама, как ни в чем не бывало, хлопотала по хозяйству, немного прихрамывая.
– Да, что ты, сыночек, чудной такой сегодня? – улыбнулась вдова,– Я с утра что-то, неловкая такая. Взялась из печи хлеб доставать, и ухват уронила. Ушиблась малость. До утра пройдет…
Вечер пролетел в угрюмом молчании. И потом долго еще Назар подозрительно приглядывался к матери, чуть ли не следил за каждым ее шагом. С мальчишками он больше не дрался. Да и ни к чему стало. Со всеми своими бывшими приятелями Назарка раздружился.
_________
Сердечко то обомрет в груди, то подпрыгивает как маленький щенок за мячиком. Вона как оно бывает, однако. То из рук все валится, а то на душе такой подъем - кажется горы готова свернуть, лишь бы разок только увидеть, улыбку его, легкий прищур карих очей, лишь бы еще разок замереть в сильных объятиях, прижаться к широкой груди, вдохнуть такой родной запах пополам с диковинным ароматом заморского парфюма.
А ведь думала, бабы-дуры, маются. Один люб, другой не люб, помоги, ведьма, приворожи. Смеялась, зубоскалила над чужой бедой, да дело свое знала. Одной ладанку – зашить в нательную сорочку, другой снадобья верного, подмешать суженому нареченному, чтобы на других красавиц не засматривался, третьей и вовсе присушить милого, да гордого, который и глядеть-то в ее сторону не думает, да так присушить, чтобы краше ее ни одна девица не казалась, чтобы в разлуке маяться непонятным томлением, а рядом – не наглядеться.
А теперь вот и сама пропала Уля. Вроде не девочка уже - так маяться, да вот собственному сердцу не прикажешь биться ровнее. И угораздило ведь! Чтоб не положить глаз на надежного и степенного вдовца, так нет же. Молодой, статный барич. Не пара она ему, и ему с ней не след дружбу водить.
Нет-нет, да задаст Уля себе вопрос, а не приворожила ли, случайно, без задней мысли. Может, однажды глянула не так, из-под излета соболиных бровей. Ну, ладно, его завлекла, закружила в волшебстве весеннего празднества Купалова дня. А сама-то чего? Почему, что ни дело – мысли сами собой возвращаются к прошлым недолгим встречам, а воображение вновь и вновь рисует удалого охотника… Не пара… Женят его родители вскоре на молоденькой барышне. Это барич на границе четвертого десятка – все еще молодой завидный жених, а вот вдовушка, которой чуток за четверть века перевалило – уже совсем старуха по деревенским меркам.
Уля отложила вышивку, засмотрелась в оконце, где на солнцем залитом дворике играет с лохматым псом рыжий мальчуган. А думы все не о том, блуждают вокруг да около то вчерашнего дня, то позавчерашнего, то вокруг жаркой июньской ночи.
- Куда спешишь красавица, никак думаешь папоротников цвет отыскать? – Уля подняла глаза на преградившего ей дорогу молодца, невесть откуда взявшегося на лесной поляне.
Прибывшего совсем недавно из заморских земель барича Уля еще не разу не видела, но понять, кто перед ней, труда не составило. Кто же еще в такой одеже по ночам в лес ходит. Выряженный по столичной моде, у сапога отирается породистый вислоухий пес – таких собак в деревне и не видывали. А руки не холеные, хоть и не знавшие грубой работы, да сильные, поймал за запястье - держит, не больно, да настойчиво, чтобы не сбежала, не увильнула от фривольного разговора. И голос у барича – кажется снаружи, что бархат мягок, да звучат в нем стальные звонкие нотки – не голос – булатный кинжал в толстых замшевых ножнах.
Улькин страх откатил также быстро, как и нахлынул. Барич позабавиться хочет, да не со зла, со скуки. Выскользнула лилейная ручка из цепкой ладони – не резко, да настойчиво. Заплясали в глазах янтарные искры-бесенята. Да и барич не сробел в лунную ночь, заглянув в самую глубину ведьминых очей. Не смутился, смотрел – как пил озерную синь левого задумчивого глаза и тонул в болотной зелени правого, лукавого, горящего озорным огнем блуждающих манов.
И Улька сама не заметила, как заблудилась в ответном смелом взгляде барича. Уж больно привычно было ей, что люди опускают долу смущенный взгляд, повстречавшись с разноглазым взором колдуньи. Муж покойный терялся, отворачивался в неприятном страхе. Разве что Назарка, никогда очей не отводит, так ведь яблочко от яблоньки не укатывается далеко.
- К чему волшебный цветок бедной вдовушке? Любви не ищу, богатства другого не надобно, что своим трудом нажито… - звонко, с облегчением рассмеялась Ульяна.
- Так куда, же? Одна, в эту волшебную ночь? Когда весь добрый люд веселится? Чай не за грибами-ягодами? Не боязно?
- Не боязно, ваше благородие, - усмехнулась Ульяна, - Чего чаровке-то в лесу бояться? Бояться надо не зверей и нечисть болотную, а незваных человечьих гостей. Шли бы вы, пане, чай, еще не поздно – найдете девку посговорчивее, счас наши деревенские будут через костры прыгать да голышом в речку сигать – налюбуетесь еще…
- А что мне любоваться, - барич приблизился так, что смоляные кудри его защекотали тонкую Улину шею, а пальцы охотника играючи вплелись в яркую медь, вьющихся мелким бесом волос, упрямо выбивающихся из косы – Уля никогда не прятала их под платком, собираясь в лесную глушь – Я себе уже нашел красавицу, краше не то что во всей деревне, во всем свете не сыскать.
Улька не смутилась такому зубоскальству, сама рассмеялась, хоть и нарочито весело – да тоскливую струнку в голосе ей спрятать не удалось:
- А самому-то не боязно, пане? Али не слыхал еще, какая за мной дурная слава водится, уж паче длинней моей косы? Заманю, закружу в чаще, очарую – век не выберешься.
- Как звать-величать, тебя, чаровница? – то ли барич не суеверный был, то ли не пугливый, только Улькины слова будто и вовсе мимо его ушей прошли.
- Маменька Уьяной нарекла, зовут все больше ведьмой, а величают – чертовкой проклятой, - как тебе больше нравится, так и кличь, чай не кисейная барышня, не обижусь – по мне так хоть горшком назови, только в печь не ставь.
- Да, ты я смотрю, не только собой хороша, да и на язык востра, Уленька – присвистнул барич, - Я.... – начал было представляться охотник, да прикрыла его уста Уля ладошкой.
- Коли, соврать хочешь – лучше и не берись говорить, не дура, и так вижу, что не из простых. По имени вас, мне величать не след, пане. Сюда ветром чужих не заносит, стало быть, к старому Всеселовскому барину, сынок погостить приехал.
Серж не сдержал таки любопытства, и откинул рушник с затейливого Улькиного лукошка – и правда, колдовка, одни травы в корзиночке – лепестки, корешки, да листочки.
- Знающие люди, бают, пане, - в нынешнюю ночь, все травы в сто крат больше целебную силу имеют, вот и спешу пополнить запасы. Не до развлечений мне, да и чужая я там, нежеланная гостья.
- И, правда, чаровница – рассмеялся охотник, потрепал скулящего пса по лоснящейся лобастой башке, отставать от Ульки он не собирался, хоть и не осознавал уже - попалась ли ему беззащитная жертва или сам он вязнет, как жалкая муха в искусно сплетенной паутине.
- Может, покажешь здешние лесные чудеса, фоме неверующему?
- Чай, думаешь, задурить голову просвещенному пану труднее, чем невежественному мужику? – шепнула Улька укоризненно – Что ж, коли, охота есть, почему не показать, пане.
Теперь уже Улька поймала сильную ладонь охотника и увлекла за собой в самую непролазную чащу. По дороге, лукошко, полное лечебных трав, схоронила между корней старого, изранненого в прошлогоднюю грозу дуба, чтобы не мешалось, да не дай бог, не растерялось целебное содержимое по нелегкой дороге.
- Смотри пане, - Улька довела Сержа до самого черного озера, чьи берега топки, и осыпаны белым цветом морошки. Погрозила пальцем, дабы стоял тихо и не рвался из глупого любопытства подкрасться поближе. В можжевеловых зарослях затаиться можно было, разве что присев на корточки, но барич не замечал неудобства позы, замер, как громом пораженный, в плену волшебного зрелища.
Вокруг озера водили хоровод белокурые девы в бледных призрачных одеждах, в венках из белых нимфей. Сквозь ткань странного наряда, похожего на нательную сорочку, светились в серебристой дорожке света молодого месяца их мраморные тела. Сержу показалось даже, что спутница дурачит его, и что только лунный свет, морок наведенный чародейкой да его собственное разыгравшееся воображение преобразили юных крестьянок в невыразимо прекрасных виллис.
- Вот где, истинная красота, пане – шепчет, Ульяна, - Только ты уж сам не ходи, к русалочьей купальне, если не хочешь навсегда присоединиться к сомну утопленниц.
Девы запели нежными голосами заунывную мелодию – слов не разобрать, только на сердце томление, да в голове калейдоскоп мыслей чудных. Ноги не слушаются, будто сами к озеру тянут, да только колдунья не дремлет, крепко держит за руку, не пускает очарованного охотника. Поплыли по темной воде венки из кувшинок, заплясали над морошковым цветом зеленоватые блуждающие огоньки, совсем рядом покружила одна из виллис - на голове Сержа волосы зашевелились от ужаса, когда мимо него пронеслось бледно-голубое создание, и чуть ли не по самому лицу скользнула переплетенная длинной озерной водорослью прядь серебряных мокрых волос.
- Пойдем,- Уля потянула барича прочь от черного озера, казалось бы в самое нутро непролазного бурелома, однако, продираться им и вовсе не пришлось, чащоба словно расступалось перед хрупкой ведьмой, пропуская в самую глушь, открывая свои секреты, обнажая свою истинную природу. Охотник и сам уже крепко держался своей прекрасной провожатой, не столько со страха, сколько в оцепенении, только и успевая крутить головой да подмечать странности тайной жизни леса.
- А теперь смотри, - Уля вывела Сержа на заросшую папоротником поляну, подвела к одному из кустов, запутавшегося в корнях огромного в три обхвата вяза и указала тоненьким пальчиком на бледное, тщедушное соцветие.
- Вот он, перунов огнецвет, - сорвешь, все клады тебе откроются, богатство и власть к твоим ногам упадут, - лукаво промолвила ведьма. В нынешнюю ночь, с цветком папоротника, да с оберегом из корня плакун-травы, можно еще одну волшебную травку отыскать, которая всякое железо ломает, запоры отпирает.
Серж, завороженный смотрел, как раскрывается тщедушный бутон, как мгновением спустя заплясал на тоненьком стебельке промеж разлапистых листьев голубой цветок-огонек. Рука невольно потянулась к эдакому чуду, и тут же под взглядом ведьмы одернулась обратно.
- Не к чему, мне Уленька, богатство и сила, того, что уже есть – на мой век хватит. Жаль пропадает цветок – может, кому нужнее был, да говорят, дарить его нельзя, кто сорвал – тот и хозяин.
Улька кивнула:
- Пускай, цветет! Всего-то и сроку ему – одна ночь. Добра он людям не приносит, - я каждый год сюда любоваться прихожу, а другой кто - век искать будет, а не разыщет. И разрыв-трава ни к чему мне. Хорошо, пане, что ты не жадный – а то вдруг напала бы прихоть - тебя обратно не провожать. Хотя, папоротников цвет тебя бы и сам к людям вывел. Пошли, пане, скоро ночь закончится, а ты и половины чудес не видал.
Словно забоявшись чужого любопытного глаза, Улька выдернула ладошку из руки барича, когда они вышли на опаленный кострами луг. Задор Ульки при виде веселящихся односельчан угас. А вот Серж в порыве какой-то безудержной ухари, потащил Ульку к самому громадному костру – прыгать. Перелетели в пьянящем угарном дыму, крепко сцепившись за руки, ощущая пятками щекочущий жар, приземлились на горячую золу. Улька замерла миг сладких объятиях, потом вырвалась и убежала домой, оставив остолбеневшего барича около взметнувшегося огненным столбом костра.
Уже дома, Улька, укладываясь спать, и снимая сарафан, обнаружила, как обгорел подол. Ткань рассыпалась под пальцами серой золой. Знала, Улька что примета эта, недобрая, да не хотелось ей счас верить в плохие приметы.
Сопел на печи уставший за день Назарка, на лавочке свернулась рыжая пушистая кошка, будто сама горница погрузилась в самый сладкий предутренний сон. Уля подошла к старому зеркалу в тяжелой бронзовой раме. Засмотрелась. Уловила в углу за спиной какое-то движение, поспешно зажгла свечу и подошла к стеклу поближе. Отражение ее уже полностью померкло, и из зеркала выступал мрачный старик.
Касьян стоял в зеркальном коридоре и смотрел на внучку неодобрительно.
- Будь осторожна, Уленька, - помни, для себя не должно силу тратить – все само придет.
- Дедушка, - выдохнула Уля, - Не уходи, совет нужен мне…
Касьян погрозил пальцем, - Назарку начинай учить.
Мертвый колдун вздохнул тяжко:
- Скоро еще свидимся, внученька.
_________
Уля стряхнула наваждение и опять принялась за вышивку. В окно впорхнул белый как снег голубок, расположился на подоконнике, начищая перышки. Уля взяла птицу в руки, освободила лапку голубя от записочки. Всего несколько строчек на клочке бумаги твердым чеканным почерком, а уже сердце замерло от счастья.
_________