По странной цепи ассоциаций мне вспомнились «развесёлые» девяностые.
Ничего навевающего ностальгию, напротив, словно капризная память вытолкнула на поверхность неприятный и мелко постыдный давний случай. Что-то вроде курьёза с не застёгнутой молнией на брюках, во время чествования виновника, или виновницы торжества в компании малознакомых и вовсе незнакомых людей.
Ерунда, мелочь, нет-нет, и царапнет по самолюбию, вспомнившись не к месту, а тут и гипертрофированное воображение с готовностью преподнесёт никогда не случавшийся диалог:
- Вы помните того чудака, что на юбилее «N» спич говорил?
- А, это у которого бельё из ширинки выглядывало? Ха-Ха-Ха. Такое не забудешь…
Дёрнешься, сморщившись, как от прострела в ухе, и на душе становится гадко, откуда-то сразу, будто только и ждали подходящего момента, полезут мысли о несовершенстве и несправедливости мира.
Итак, разухабистые девяностые.
Жёлтое невзрачное здание станции метро «Измайловский парк», ныне «Партизанская», архитектора Виленского.
Летний субботний вечер. Краски дня поблекли, смягчились, напоминая выцветшую фотографию. Клонящееся к закату солнце больше не тревожит глаз.
У входа и вокруг толпится разношёрстный народ. Нетрезвые художники с этюдниками, клетчатыми необъятными сумками и картинами, скрытыми от праздных глаз выгоревшими холщовыми чехлами. Они стоят группками и пьют пиво прямо из бутылок. Бедно одетые старушки безнадёжно торгуют каким-то мелким хламом, лоточники в несвежих халатах, бомжеватого вида фуфлыги, неопределяемого возраста, испросив разрешения, шустро принимают из рук выпивающих опорожненные бутылки, коротко стриженые «братки» в спортивных костюмах, прохаживаются меж торговцев.
Стоящий поодаль милицейский патруль, цепко наблюдает за художниками, отмечающими чью-то успешную продажу, дожидаясь момента, когда те дойдут до нужной кондиции, и с «богемы» можно будет срубить «бабла» по-быстрому, припугнув прогулкой до отделения. До деловитого «напёрсточника», стражам порядка, похоже, дела нет. Своё с него они уже получили.
У импровизированного столика из деревянного ящика и куска фанеры, чтобы в случае чего не жалко было бросить, сгрудились зеваки и игроки. Чуть в стороне, лениво покуривая, беседует пара крепких ребят, как бы невзначай поглядывая в сторону напёрсточника. От стола к ним периодически подходит кто-нибудь из выигравших «счастливчиков».
Напёрсточник, профессионально невзрачный парень, быстро передвигает по столешнице маленькие непрозрачные стаканчики, пряча под одним из них пластмассовый шарик. «Кручу, верчу, обмануть хочу», - скороговоркой бормочет он, и отчётливо: «Ставишь тысячу, угадываешь где шарик, получаешь три! Подходи, не робей».
За игрой, с нездоровым блеском в глазах, наблюдает полная, с претензией на нарядность, женщина лет тридцати. Приезжая, без вариантов. На её некогда миловидном лице играет румянец набирающего обороты азарта.
Когда очередной счастливчик, под одобрительные возгласы зевак, отходит к двум парням, зажимая в кулаке кипу разноцветных бумажек, женщина, раздвинув сомневающихся налитыми плечами, занимает место у стола.
- Кручу, верчу, обмануть хочу, - напёрсточник показывая ей шарик, оценивающе зыркнул на неё холодным взглядом, и расплылся в улыбке:
- Красавица! С тобой один к четырём сыграю.
Он накрыл шарик одним из трёх стаканчиков, начал, всё ускоряя темп, перемещать их по плоскости фанеры.
Первый раз она проиграла, поставив тысячу.
Выиграла, поставив две. Поставила три…
- Дочка! Уходи отсюда. Облапошит тебя этот мазурик, - тронул её за локоть один из фуфлыг, звякнув пустыми бутылками в полиэтиленовом пакете.
«Мазурик» подал незаметный для зевак сигнал не выпускавшим его из вида парням. Те, побросав окурки, очень быстро отвели мужичонку в сторону, и отвесив тому убедительный пинок, как ни в чём не бывало, вернулись на свою позицию.
Напёрсточник, снова завладев вниманием женщины, продолжил игру.
Ничем не рискующая группа зевак её подзадоривала.
Дама оказалась азартным игроком. После серии выигрышей и проигрышей она, незаметно для себя, проиграв значительную сумму денег, а правильнее сказать все, в надежде отыграться, поставила на кон массивное золотое кольцо с аметистом.
Зеваки попритихли.
Женщина, едва сдерживая злые слёзы, показала на стаканчик, под которым, как она полагала, находился шарик…
Когда она вынимала из ушей серьги, слёзы уже обильно текли по её красному, потерявшему остатки миловидности лицу.
- Игра окончена! – напёрсточник подхватил «столешницу», и затерялся в толпе раньше, чем женщина, осознав, что её и в правду облапошили, подняла крик.
- Ну, ты и дура! – плюнул с досады один из наблюдавших за игрой, и отошёл от потерявшего без куска фанеры сходство со столом, поставленного на «попа» ящика.
Зеваки разошлись. Женщина, перестав кричать, всхлипывала, размазывая по лицу чёрные дорожки туши, всё больше напоминая погорелицу.
В её сторону неохотно направился патруль…
Сейчас, по прошествии многих лет, когда назойливо зудящим гнусом, «креаклиат» и либералы всех мастей на разные голоса призывают вернуться к бесхребетной политике того времени, понимая, что тогда произошло, мне вспоминается этот случай.
Вся страна тогда походила на эту обманутую мошенниками женщину, которую дочиста обобрали среди бела дня.
Получится ли у «напёрсточников» от политики снова развести страну так, чтобы кто-то, плюнув в сердцах, повторяя слово в слово, сказал:
- Ну, ты и дура!