Тропою крутой средь колючих кустов
всё в гору, да в гору, да, изредка, с горки,
я на ноги лёгок с армейских годов,
с треклятой десантной той спецподготовки.
Иду. На Мартьяне царит тишина.
Плывут облака, в отдалении тают,
внизу, под обрывом, гуляет волна
и чайки, внизу же, стремглав пролетают.
Прильнул к мысу скальному пляжный лоскут,
на скалах бакланы о чём-то судачат,
и если дельфины туда заплывут,
то в бухту загнали кефаль они, значит.
Здесь туи, дубы, можжевельники склон,
как будто велюром, покрыли отвесный.
Валун многотонный и серый, как слон,
висит над обрывом на слове на честном.
И бухта, с высот этих, как на ладони,
сквозь воду прозрачную светится дно,
легко косяки в ней высматривать, но не
высматривай то, что исчезло давно.
Исчезло, ушло.… И повален забор,
и варварства вирус вновь косит нас, бедных,
здесь егерский домик разрушен с тех пор,
как власть отвернулась от нужд заповедных.
На гибких стволах земляничника мелк-
оплодного кожа отставшая виснет,
гроздь ягодок алых вдруг, как фейерверк,
зажжётся, качнувшись, и гаснет средь листьев.
Понтийские иглицы в глыбах камней
усеяли склон, не поставишь и ногу.
И белые чайки несутся ко мне
не сверху, а снизу, как ангелы к Богу.
Я, может, не к слову здесь вспомнил про власть,
что власть, что не власть – не видать суперменов.
Страну в одночасье сумели раскрасть –
тут не до эндемиков, коль откровенно.
Конец. В дикой бездне исчезла тропа.
Обвал. И в природе не сыщешь порядка.
На голой скале одинокой скопа
какую-то рыбу терзает с оглядкой.
Привет, краснокнижная! Крыльев не дашь?
Я б дальше потопал! Я парень не робкий!..
Ведь там, за обрывом, как будто мираж,
такой же пейзаж, с продолжением тропки…