«I'm gonna fight 'em all»…
Я яростно запихиваю наушники в уши, да поглубже. Палец ложится на кнопку прибавления громкости, и я почти глохну от музыки, вливающейся прямо в мозг. Сентябрьский ветер яростно рвет зубами пальто, свистит между многоэтажками и срывает листья с деревьев, швыряет их в лица случайным прохожим.
«Сегодня десятое сентября.
Я осталась совсем одна, и теперь мне стало намного сложнее взять себя в руки. Время идет, но ничего не меняется.
В.»
Пальцы уже на автомате скользят по бумаге, со скрипом формируя углы и линии. Проходя мимо канала, я, не глядя, пускаю в полет самолетик-дневник, и белая бумажка рассекает воздух, растворяется в гадливом тумане. Каждый день. За исключением, конечно, дождливых. Я пишу перед выходом записки и отправляю их неведомо куда, неведомо кому. Смутно я осознаю, что это – один из признаков сумасшествия, но каждый раз отмахиваюсь от этой мысли.
«And the message coming from my eyes
Says leave it alone»…
Не глядя ни на кого, я захожу в школу, все еще пестрящую псевдо-позитивными плакатами в стиле «А ты готов новому учебному году?». Будь мы в Америке, думаю я, под этой фразой бы красовался указательный палец сурового Дяди Сэма с хищным прищуром. Коридоры наполнены веселыми школьниками и аутсайдерами, вроде меня, вечно погруженными в море своих собственных мыслей со спасительными затычками в ушах. Я отодвигаю мелкоту, балующуюся у расписания с какими-то игрушками и, близоруко щурясь, вглядываюсь в черные буковки. Отлично, английский язык. Хоть где-нибудь я смогу почувствовать себя рыбой в том самом океане.
Я иду по коридору к кабинету, рассеянно выглядываю номерки в золотистых рамках. Всегда я опаздываю, наверное, из-за своей рассеянности. Какой там кабинет? Двадцать седьмой или семнадцатый? Идти в левое крыло или правое? Я потираю лоб и чувствую ощутимый толчок в плечо:
-Шевелись, Варенье!
Антон Устюгов. Один из тех парней, чье имя рифмуют с популярным предметом из латекса, причем вполне оправданно. Я с отвращением смотрю, как он шумно жует булку, потирает телеса, свисающие, словно фартук, над ремнем джинсов. Гаденькие волосы давно не стрижены, закрывают своим жидким каскадом бычью шею. Щелочки заплывших глаз насмешливо смотрят на меня, рот перемалывает тесто, хрустит крупинками сахара.
-Какой кабинет? – поборов тошноту, спрашиваю я. Антон не спешит с ответом, окидывает меня взглядом с ног до головы, усмехается:
-Двадцать седьмой. Шевели батонами, урок-то уже начался.
-А ты чего здесь ходишь? – раздраженно спрашиваю я. Антон гордо показывает какую-то желтую бумажонку, и я различаю слово, напечатанное заглавными буквами: «СПРАВКА».
-Мне сказали домой топать, - развязно отвечает Антон, вытирая облепленные сахаром пальцы о футболку, - А я решил – чо я домой пойду, когда можно тут постоять, куриц, вроде тебя, пощипать…
-Пошел вон, - брезгливо произношу я, делая шаг в сторону левого крыла, но Устюгов хватает пальцами-сардельками меня за запястье, с силой выворачивает руку за спину.
-Ай!
От боли на моих глазах выступают слезы, я закусываю губу. Антон удовлетворенно пыхтит над ухом, обдавая меня кислым запахом изо рта.
-Проси меня.
-Ч…Что?
-Проси, чтобы отпустил, дура! Ну, давай!
Жирное колено врезается мне в копчик, я пищу и подаюсь вперед, провоцируя жуткую боль от цепкой хватки липких лап. Глаза мечутся по рекреации, выискивая хотя бы одно открытую дверь, чтобы мой крик гарантированно услышали…
-Проси!
-И не подумаю, - выдыхаю я, смаргивая слезы. Антон тяжело дышит и с новой силой сжимает мне руку, я почти слышу, как скрипят его зубы от удовольствия. Еще чуть-чуть, и этот бугай сломает мне руку, думаю я. Ему это ничего не будет стоить – максимум, посидит в кабинете директора с папочкой, а потом снова за старое.
-Устюгов!
Строгий скрипучий голос Морозовой Ольги Геннадьевны разливается в моей душе благодарным лучом света. Спасение! Я радостно смотрю сквозь пелену влаги в глазах на приближающуюся маленькую фигуру учительницы и чувствую, как слабеет хватка моего мучителя.
-Что происходит? – разъяренно спрашивает Ольга Геннадьевна, глядя то на меня, то на Антона, - Почему вы не на уроке?
-Я как раз здоровался с Вар…Варей, - бурчит Антон, смущенно потирая пальцы, - Просто здоровался.
-Знаю я твои «здоровался», - шипит учительница, - Марш в кабинет! С тобой я позже разберусь.
Жирное тело недовольно шаркает ногами, нарочито громко топает, словно обиженный ребенок. Я с трудом выпрямляю затекшую руку, растираю посиневшее запястье. Как же больно. Морозова обеспокоенно смотрит на скрюченные пальцы:
-Все в порядке?
-Да, спасибо. Вы очень вовремя… То есть, просто спасибо.
Мы молча смотрим друг на друга. Ее седые волосы аккуратно подстрижены ежиком, в ушах блестят жемчужины. Мутные карие глаза кажутся больше из-за толстых стекол очков в пластиковой коричневой оправе, шея собрана в складки, как у черепахи. Наверное, ей лет семьдесят, может, больше. Ольга Геннадьевна машет рукой в сторону кабинета, и я послушно шагаю на урок, пока учительница направляется в сторону учительской. Я почти с нежностью думаю о ней – действительно вовремя появилась, старушка. Мне даже почти жаль, что я называла ее динозавром.
В классе царит полная тишина, нарушаемая только чьим-то хихиканьем. Почти все сгрудились у доски, натирая ее восковой свечой, возбужденно переговариваясь. Мое появление пугает нескольких, и пара-тройка человек бросается к своим партам.
-Тьфу, блин, Варенье, - недовольно восклицает Вадим Несговорцев, поднимая выпавший из рук кусочек свечи, - Стучаться не учили?
Я почти не слышу его слов, глядя на свою парту. На почти всегда пустующем месте теперь расположилась робкая девочка с волосами цвета воронова крыла, аккуратно, словно по линейке, остриженных до плеч. Она что-то сосредоточенно пишет на бумаге и слегка вздрагивает, едва я ставлю рюкзачок на парту.
-Прости… Это твое место? – у нее огромные серые глаза, такие чистые и невинные, что у меня щемит сердце; губы бантиком боязливо сжаты, кожа совсем бледная, и в мертвом свете жужжащих ламп под глазами виднеются темные круги. Я виновато улыбаюсь:
-Что ты, сиди спокойно. Извини, что напугала. Я Варя.
Девочка смотрит на меня внимательно все время, пока я выкладываю на парту ручки и тетрадь, пока я листаю учебник в поисках нужной страницы. Ее глаза гипервнимательны к каждой мелочи, и мне почти кажется, что я слышу шорох ее ресниц. Мне слегка становится не по себе от такого повышенного внимания к себе, и я медленно поднимаю взгляд на нее.
-Есения, - негромко произносит моя новая соседка по парте и улыбается: - Меня зовут Есения. Зови меня Еси, если тебе так удобнее.
-Еси, - я внезапно проникаюсь этим хрупким, чувственным именем, таким же нежным и легким, как пальцы девушки, и улыбаюсь, - Такое красивое имя. Я даже завидую…
-Ну и напрасно, - Еси низко опускает голову, скрываясь за завесой блестящих волос, - Кажется, здесь я не приживусь.
Я перевожу взгляд на толпу своих гудящих одноклассников и понимаю, что она права. Здесь не любят хрупких людей – их топчут, как нежные маленькие цветочки, чтобы искоренить эту слабость в саду мощных и здоровых растений.
-Слушай, а почему я никогда не видела тебя раньше? Ты приезжая?
-Ну-у… - девушка загадочно улыбается, - Не совсем.
-Ты из другой школы?
-Типа того, - уклончиво говорит Еси, поспешно притягивая к себе рабочую тетрадь, - Можно сверить свой перевод с твоим?
-Перевод? Ох, черт… - я краснею до корней волос и вчитываюсь в текст. Перевод. Вот черт. Как назло, я не взяла с собой словарик, и теперь с упорством барана пытаюсь понять некоторые незнакомые мне слова. Взгляд украдкой сбегает на аккуратный почерк Еси, такой потрясающий и красивый, что мои собственные каракули кажутся мне набором бессмысленных линий, выведенных неразработанной левой рукой. Эта девушка совершенство. Даже одета она так просто, но так изящно – черный свитер-платье с высоким горлом, черные матовые леггинсы, аккуратные туфли на плоской подошве… Я во второй раз чувствую себя чумичкой.
-Хочешь, я помогу тебе? – вежливо спрашивает Еси, водя пальцем по строчкам английского текста. Все еще пунцовая от стыда, я согласно киваю головой и хватаюсь за ручку.
-Last year when I was fourteen, I started my GCSE course…
Я шустро пишу под диктовку, наплевав на аккуратность и линованную бумагу, Еси легко переводит весь текст. Она еще и знает язык хорошо. Если бы я была парнем, я бы уже опустилась перед ней на колено с кольцом, так она хороша. От этих мыслей я краснею и прочищаю горло, Еси растерянно заглядывает мне в тетрадь:
-Что такое?
-Нет-нет, - я безуспешно закрываю локтем каракули, - Все в порядке.
-Тишина в классе, - властно произносит Ольга Геннадьевна, закрывая дверь в кабинет, и ученики успокаиваются. Я рассеянно смотрю, как некоторые подпихивают друг друга локтем и кивают на доску, лукаво улыбаясь. Детский сад, ясельная группа. Неужели кому-то это еще смешно? Неужели еще есть учителя, покупающиеся на этот древний, как мир, фокус? Вот сейчас, учительница возьмёт мел в руки, чтобы вывести на доске аккуратными пузатыми буквами «Class work». Белое острие мела коснется блестящей поверхности намазанной доски, повиснет секундная пауза, потом растерянно-гневное учительское «Что это?» окатит класс волной. Детонируют участники этой маленькой проказы, взорвутся смехом, а среди них, словно островки разумности, затеряются притихшие ученики, никогда не участвующие в подобной глупости. Затем разбирательство минут на десять, дрожащий от злости голос Морозовой, нарочито удивленные возгласы учеников, что валят вину друг на друга. Затем тишина, нарушаемая суетливым шорохом ручки – рождается на свет очередная докладная, которая ничего не изменит. Короткий разбор домашнего задания, звонок и возбуждённый гомон довольных одноклассников…
Весь класс напряженно следит за тем, как шишковатые пальцы Ольги Геннадьевны аккуратно обхватывают брусок мела, подносят его к доске. В кабинете такая тишина, что кажется, будто я слышу скрип старческих суставов. Морозова стоит спиной к классу, кончик мела прижимается к поверхности доски, но не движется.
-Несговорцев. Кудлатых. Велес. Жукова. Крушинина. Дронова. Ковалёв. – Каждый названный ученик вздрагивает, словно его бьет током, - Встать.
Шорох отодвигаемых стульев, тихий ропот. Морозова кладет мел на железную полочку, поворачивается к классу лицом и улыбается:
-За дуру меня держите?
Тишина. Я смотрю на лица провинившихся и недоумеваю, как она узнала, кто это сделал. Подставное лицо? Камеры? Взгляд шныряет по уголкам помещения, выискивая оптический глазок. Нет, бред какой-то…
-На стол, - чеканит Морозова, - Все ваши «орудия» - на стол. Быстро.
Тишина. Злодеи переглядываются – кто-то смотрит с испугом, кто-то – с беспомощностью, а кто-то – с нескрываемой злобой. Но никто не двигается.
-Ну же! – Ольга Геннадьевна не повышает голоса, она знает – битва проиграна, пленные взяты. Сухие пальцы стучат по учительскому столу, - Не заставляйте меня шарить по вашим сумкам.
Новая угроза оживляет учеников. Руки несмело лезут в карманы сумок и пеналы, вытаскивают длинные восковые карандашики и свечи, изломанные на звенья, словно перебитый позвоночник. Все это со стуком кладется на стол учительнице.
-Куда? – Морозова жестом заставляет встать Кудлатых Машу, которая уже со вздохом плюхнулась на стул.
-А что? – в ужасе спрашивает она, - У меня больше ничего нет…
-К директору, дорогие мои, - Морозова прижимает к груди пухлый классный журнал, - Давайте, шевелитесь. Своего вы добились – урок мне сорвали. Но веселиться я вам не дам. Вперед.
Убитые неудачей ученики разворачиваются и уныло шагают к выходу, учительница обводит класс взглядом:
-Самостоятельная работа: перевод текста на пятнадцатой странице и ответ на вопросы. В конце урока сдаем. Все, работаем.
Дверь со стуком закрывается, невиновные ученики начинают тихо обсуждать произошедшее. Догадки сменяют одна другую, но вопрос остается один.
-И как эта старая сова узнала, что это они сделали? – задумчиво произносит Эля Беспалых, щуплая девочка с жидкими светлыми волосами.
-Может, сдал кто? – пожимает плечами Ренат Музафаров. Эта версия встречается бурным протестом.
-Вот ведь сестричка, вляпалась… - ворчит брат Стеллы, Дима Дронов, - Мать ее ремнем почистит…
-В семнадцать – и ремнем?
-Ну да…
-Цирк…
-А жирная-то, - Антон Устюгов задыхается от смеха, - как перепугалась, я думал, прямо здесь навалит!..
-Да ты ведь сам жирный, как свинья, Устя! – лениво тянет Карина Вороных. Класс разражается смехом, толстяк покрывается красными пятнами.
-А, может, все-таки камеры… - Саша Курносов азартно блестит маленькими глазками, похожими на мышиные, - В той вентиляции, к примеру…
Я абстрагируюсь от всей этой чуши и обращаю внимание на Еси. Кажется, ее абсолютно не волнует, кто, что и с кем – она целиком поглощена учебой, шепотом проговаривая про себя английский текст и записывая русский.
-Ты случайно не гений? – слабым голосом спрашиваю я, наблюдая, как она ловко справляется с заданием, даже не заглядывая в словарь.
-Если бы, - смущенно улыбается Еси, - Ты не против, я немного полежу… Мне нельзя сильно напрягаться.
-Почему?
-Просто… - Еси кладет голову на скрещенные руки и закрывает глаза, - Я недолго. А ты пока можешь ответить на вопросы.
Я тупо смотрю на семь вопросов после текста, и меня охватывает паника. Вот из зис? Как это переводится? Я шумно вздыхаю, открываю словарь и начинаю через пень-колоду выполнять задание. Кажется, все-таки, это не мой океан – рыба-Варя всплыла кверху брюхом из-за соленой воды.
Я смотрю на черные буквы, и они врезаются мне в сетчатку. Какая же я тупая. Артем вот превосходный скрипач. Мама всегда искусно готовила и шила. Отец выжигал по дереву потрясающие картины. Да та же самая Велес – и та играет на фортепьяно, как демоница. Неужели у меня нет таланта? Я слишком сильно нажимаю на карандаш, и острие с треском ломается.
До моего слуха доносится хриплое дыхание задремавшей Еси, и я наклоняюсь к ней поближе. Пухлые губы чуть приоткрыты, обнажив белые зубы, передние резцы чуть больше, чем нужно, но это не выглядит некрасивым. Какая же она интересная. Тянет к себе, как младенец, которого непременно хочется обнять, потрогать, пощекотать, но сама такая маленькая и хрупкая… Я встречаю проницательный взгляд гигантских глаз и вздрагиваю.
-Ты чего? – шепчет Еси.
-Ты не занята после учебы? – неожиданно для себя спрашиваю я.
***
Ветер унялся, уступив место тихой, осенней погоде. Вокруг витают самые что ни на есть сентябрьские запахи – аромат мокрой земли и первых опавших листьев, маленьких красных яблочек с деревьев в школьном палисаднике и еще какие-то потаенные вкусы разноцветного воздуха, окрашенного в цвета листвы. Кофейни ожили и с новой силой принялись потчевать продрогших теплолюбивых посетителей сладкими кексами и ароматным кофе; казалось, они даже раздулись от обилия сладкоежек, и переулки стали казаться еще более сырыми и темными.
-Ты как-то слишком тепло одета для начала сентября, - замечаю я, глядя на плотное пальто и толстый шарф грубой вязки, прячущий тонкую шею Еси.
-Ну, я очень склонна болеть, - и снова эти уклончивые ответы. Еси смущенно улыбается, поддевает узким сапожком лист клена и смотрит на меня: - А тебе не холодно?
Я сконфуженно оглядываю свое легкое кремовое пальтишко и белый газовый шарф. Ноги обуты в белые Converse, несмотря на сырость. Нет, мне определенно не холодно – сейчас, в полном безветрии, я бы даже расстегнулась.
-Есения, - осторожно спрашиваю я, - Где ты училась раньше?
-Я училась в параллели, но, по некоторым причинам, мне пришлось остаться на второй год, - задумчиво отвечает Еси, глядя на облака, - Это не из-за успеваемости. Просто…Я сама так решила. У меня был выбор – либо вообще не возвращаться, либо снова пройти курс одиннадцатого класса… Меня вытурили прямо с экзаменов.
-А что случилось?
Еси понуро опускает голову, меня мучают темные сомнения. Вот почему она так ловко переводила те тексты. Она уже делала это раньше.
-Еси?..
-Да ничего не случилось, - резко отвечает девочка, - Ясно? Ничего… Вот и все. Разве плохо, что мы учимся в одном классе? Я думала, я тебе понравилась, и мы станем друзьями.
-Еси, ты мне очень понравилась, - честно отвечаю я, и Есения искренне улыбается, но через пару секунд заходится жутким кашлем, от которого у меня встают дыбом волосы. Она поднимает палец в просьбе немного подождать и прижимает ко рту хлопковый платок. Вторая рука взлетает вверх и льнет к груди, дрожа от неясной боли. Я с тревогой смотрю на нее. Семнадцатилетняя девушка, похожая на четырнадцатилетнюю…
-Прости, - хрипло произносит Есения, убирая платок в карман, - Бывают приступы.
-А к врачу ходишь? Это же серьезно…
-Да, - Еси поднимает шарф повыше и щурит глаза, - Хожу.
На этом наш разговор уходит в другое русло. Еси рассказывает о своей семье, я с интересом слушаю. У нее две сестры и брат, одной, Олесе – тридцать один год, она живет в Украине вместе со своим мужем и ребенком, второй, Ирине – пятнадцать, она занимается балетом и частенько записывается в волонтеры для проведения каких-либо мероприятий на природе. Братишка, Володя, совсем маленький – только годик от роду. Еси живет с мамой, папой, бабушкой, Володей и Ириной в трехкомнатной квартире – в тесноте, да не в обиде. Мама работает в ателье, папа держит свое дело – в его владениях находится местная сеть магазинов оптики и пара аптек.
-А я живу с мамой.
-Братья, сестры?..
-Нет, - я мотаю головой, - Только мама.
-А папа?..
-Он…Давно умер.
-Прости…
-Нет, ничего страшного, - я подбадриваю Еси, несмотря на внезапную боль внутри, - Я скучаю по нему… Но ведь все мы умираем.
Еси медленно кивает, ее глаза странно блестят. Какая же она бледная…
-Еси? Ты в порядке?
-Да, просто я немного устала…
-Идем, я провожу тебя до дома.
-Нет, я сама, спасибо, - девушка улыбается, неуклюже обнимает меня за талию, будучи на полголовы ниже, разворачивается и машет рукой: - Надеюсь, мы еще погуляем?
-Конечно! – с жаром отвечаю я. Хрупкая фигурка моей новой знакомой исчезает из поля зрения, растворяется в толпе, и я замечаю, что внутри остался какой-то неприятный осадок. Есения что-то скрывает, и это что-то – очень важное…
-Ой!
-Осторожно!
Я сердито оборачиваюсь и столбенею, увидев Артема. Кажется, он тоже потрясен: стоит, потирает ушибленное плечо, сурово смотрит на меня сверху вниз.
-Привет, - первым нарушает он наше молчание.
-Привет.
Две недели молчания, одиночества, тупых пустых взглядов в стену на место Ловца, неизвестность, неуверенность в будущем, страх перед бездействием. Кошмары каждую ночь, записываемые на жалкие листочки бумаги и отправляемые в туман. Механизм безумия: одно и то же, каждый день, на автомате. Все это сжимается в одну точку, и только от дальнейшего поворота беседы зависит, произойдет ли взрыв или нет.
-А где Алиса? – сухо спрашиваю я, глядя мимо Артема на красный фургончик компании натяжных потолков. «Олимп. Мы натянем Вас на вершину!». Самый худший слоган из всех, думаю я.
-Она в Турции, - осторожно отвечает Артем, ероша волосы.
-Понятно.
-Варя…
-Слушай, давай без драм, - дрожащим голосом отвечаю я и свирепею из-за этой капельки слабости, прокравшейся именно сейчас, - Ты выбрал, что тебе нужно, и я тебя не виню. С одной стороны – любовь, с другой – подружка-психопатка, за которой нужно следить и которой постоянно необходимо жужжать свое «ты сильная, ты справишься». Давай просто… Разойдемся, о’кей?
Артем молчит, и я отворачиваюсь, закусив губу.
-Да, - голос дрожит все сильнее, на меня оборачивается пара прохожих девушек, - Я тебя прекрасно понимаю. Я бы и сама от себя ушла, но, боюсь, так нельзя.
-Варя, я хочу помочь, - мягко произносит Артем, трогая меня за плечо, - Пожалуйста, позволь мне помочь.
-А как же…
-К черту Алису. К черту всех. Как ты не поймешь, что я боюсь за твою судьбу, я боюсь за тебя…
-Нельзя бояться за человека и одновременно отталкивать его от себя! – восклицаю я, всплеснув руками и повернувшись обратно, - Если бы ты хотел помочь, ты бы не молчал эти две недели!
-Я… - Артем молчит и вдруг робко произносит: - А я от тебя звонка ждал.
-А я – от тебя…
-Варя, давай…
-Давай немного подумаем, - я закрываю глаза; голову пронзила резкая боль, словно кто-то вогнал в череп гвоздь, - Я позвоню.
-Подожди!..
Но я уже далеко, бегу, разбрызгивая лужи, закусив губу. Как больно. Почему так больно? Ведь мы договорились, что я позвоню, когда…Нет, никогда не позвоню. В груди разбухает гордость, словно жирный индюк, давит на сердце. Ни за что.
***
Ключ вгрызается в замочную скважину, щелкает замок. Я нервно кошусь на темное пространство квартиры и нажимаю на выключатель. Клик-клик. Нет света. Я медленно закрываю дверь, устало вздыхаю, стараясь заглушить нарастающую тревогу, завязываю волосы в небрежный кок. Вокруг царит тишина, непроницаемая и слишком глубокая для квартиры панельного дома, словно бы я попала на дно колодца.
Осенние сумерки берут свое. В квартире уже темень, а на улице еще только вечереет. Я беспомощно открываю кухонные ящички и шкафчики в поисках свечей на «аварийный случай», как выражается мама. Вот она, безликая белая упаковка длинных свечей, я ликую, я… Вспоминаю, что у меня нет спичек. От отчаяния я почти рычу, швыряю упаковку на пол, и пара рассыпается на кусочки. В голову снова приходит ассоциация с позвоночником, но здесь, в темноте пустой квартиры, она звучит более чем жутко.
-Варя!
Я вздрагиваю, оборачиваюсь на голос. Тишина.
-Мама? – шепчу я, чувствуя, как бегут мурашки по коже. Дома никого. Или все же кто-то есть?..
-Варюш, иди сюда! Чего ты не здороваешься даже?
Я с облегчением вздыхаю, с улыбкой направляясь к ванной. Лукаво стучусь в дверь, прижимаюсь к щели:
-Мамочка? Ты чего там делаешь?
-Да я тут фонариком машу, ищу свечи… Под ванной в ящике они были, вроде. Иди сюда, помоги.
Я хватаюсь за металлическую ручку двери и внезапно падаю в ледяную пропасть. Рука замирает на холодной поверхности, дрожит от напряжения. Мама ведь с утра говорила, что уезжает до вечера к подруге. И она никогда бы не позвала меня прямиком из запертой ванны – она бы как минимум сначала вышла поздороваться. Что за чертовщина?
-Варя…
Легкий шепот из-за спины заставляет меня оглянуться назад, я нервно обвожу взглядом коридор. Тишина давит на уши, я задыхаюсь от необъяснимого ужаса. Снова, это случилось снова. Я рывком открываю дверь, вопреки здравому смыслу и вижу только свое растерянное отражение в огромном зеркале. И что-то еще…
Кто-то стоит сзади меня. Там, в конце зеркально отображенного коридора. Уже знакомая мне высокая фигура в черном балахоне сверкает ничего не выражающими серебряными радужками-лунами, глядя прямо на меня. Внезапно она срывается с места и чудовищно быстро, переваливаясь, словно хромая, движется прямо ко мне… И я не знаю, чему мне верить – стоит ли оно прямо за моей спиной или все это – мираж, фикция, созданная зеркалом…
-Уходи! – визжу я, инстинктивно рванув в ванную. Нога запинается о высокий порог, и я лечу на пол. Затылок сокрушает чудовищная боль – головой я приложилась о холодный край ванны.
Темнота наступила мгновенно. Словно кто-то щелкнул выключателем, отмотал меня на несколько часов вперед.
-Варенька!
Не спастись, никак. Эта тварь будет преследовать меня, пока я окончательно не расшибу башку. И Ловца нет… Хоть садись и вой волком.
-Мама? – заплетающимся языком произношу я. На секунду я снова увидела над собой те кошмарные белые глаза, словно серебряные монетки, но нет – сердце даже не успело трепыхнуться от ужаса, а я уже вижу нежные, голубые мамины глаза.
-Дочка… - мама вытирает мокрой тряпочкой кровь, я сажусь, превозмогая легкое головокружение.
-Свет вырубили, - тихо говорю я, ощущая дикую боль в затылке, - Я споткнулась.
-Нам всю квартиру нужно ватой обить, - ворчит мама, прикладывая мне к голове замороженную бутылку, - Так ты ведь и там найдешь способ себя убить!
-Да, например, нажраться ваты и умереть от удушья, - бормочу я, осторожно поднимаясь на ноги.
-Кажется, отсутствие сеансов у психиатра негативно на тебе сказалось, - едко замечает мама.
Как же гудит голова. Я осторожно иду по коридору, ощупывая стену правой рукой и держась за голову левой. Нужно срочно что-то делать с этим. Ведь приступ «психоза» может резко нахлынуть, когда я буду среди людей. И что тогда? Сумасшедший дом. А я не сумасшедшая, нет.
Я падаю на кровать, закрываю глаза и вижу перед собой фигуру в балахоне. Я моргаю – она приближается. Все ближе, ближе, словно покадровая съемка, до тех пор, пока глаза-луны не смотрят на меня вплотную.
-Ты моя, Варя, - слышу я голос в темноте.
Шелестящий смех растворяется в безумном вопле, наполненном ужасом и отчаянием.