Иронический трактат. Часть вторая.
ПАЛИХА
Очнувшись утром на Палихе, я спешно сбросила во тьму ускользающей ночи одетый не по чину халат и только тогда спохватилась, что не спросила Старца: что такого особенного в этом «цвете Неба»?
Ну и раззява ты, Майорова, тоже мне художник от слова худо - когда ещё такой случай выпадет? Я промаялась весь день, впервые торопя приход ночи. Полумесяц появился на небе и вскоре исчез за трубой Бутырки.
И в ту ночь, и во многие последующие - столь же долгие и бессонные, чтобы вновь не попасть впросак, моё воображение не позволяло мне облачаться ни во что дороже, давно сношенного и пущенного на тряпки еще моей мамой, синего сатинового халата из магазина «Рабочая одежда», что располагался некогда на Сретенке.
Сатиновый халат поверх джинсов – куда без них? - я туго подпоясывала обычной бельевой верёвкой, навязав на ней памятные узлы своего собственного изобретения. Но подобное одеяние, как ни странно, вовсе не смущало меня. Я затягивала волосы в простой узел незатейливым запасным шнурком для кроссовок: все двенадцать цзиньских шпилек растерялись где-то в ночи, судя по всему, во влажном тумане нарисованных тушью гор и водопадов моей бессонницы. Осталась лишь одна - нефритовая, купленная как-то по случаю в подземном переходе, и лишь затем, мысленно опустившись на колени, приступала я к урокам каллиграфии...
Степенно, чтобы не опозориться перед Учителем, давно называвшем себя просто Старцем, наливала я немного воды из наичистейшего и наипрозрачнейшего источника, что бил острой, огранённой как стилет струёй, разумеется, из ниоткуда - прямёхонько во вдавленную сердцевинку (похожую на ямочку в ладошке) маленького камня для растирания туши, подаренного мне самим Бай-ши на границе сна и бессонницы. И тёрла, тёрла, тёрла о камень палочку чёрной бархатистой туши, пока её густая, несмываемая чернота не наполняла собой весь мир, завладевая мной, успокаивая измученные бессонницей глаза. И лишь тогда доставала я из заветного футляра чудесную кисточку с бамбуковым черенком, украшенным искусно сплетённой алой шёлковой петелькой, и погружала её в спасительную, разлитую в вечности, черноту. Предварительно, облизнув по институтской привычке волосяной кончик кисти: на счастье, на удачу!
Я очень нуждалась и в том и в другом.
И тут-то начиналось нечто невообразимое! За окном во всю глотку закаркали вороны, похоже, слетевшиеся в наш двор со всей округи… Скорее всего, где-то кого-то грабили, возможно, что и солдаты: Учителю лучше знать! А я, сцепив зубы, в сотый, тысячный, десятитысячный, в бессчётно какой раз выводила один и тот же иероглиф - переплёт моего окна, удивительно похожий на личную печать великого мастера, одновременно означающий дом, уют, тепло очага и тюрьму, из которой мне вряд ли суждено выбраться. Разве что на лоджию – перекурить.
Нервы мои не выдержали, и, мстительно сунув кисточку в банку с водой, я схватилась за сигарету и вышла в лоджию.
Между тем, улица продолжала жить своей ночной жизнью: шуршали шины редких легковушек; бренча и громыхая разновесным железом, проехал старый грузовик. Ветер - то щепотью, то пригоршнями - забрасывал в открытую дверь лоджии то спасительную прохладу, то дерущий глотку чад. И ей, улице, в равной степени было наплевать, как на мои достижения в искусстве каллиграфии, так и на мою душевную смуту…
- Пожалуй, пора, - я швырнула окурок вниз. - По крайней мере, есть шанс узнать, каков он - «цвет Неба».
РАССУЖДЕНИЯ О КАЛЛИГРАФИИ КАК О РИТУАЛЕ
На сей раз, не было ни пейзажей в жанре шан-шуй, ни истерических воплей обезьян. Не было ничего. Не было самого Пути.
Старец, хозяин Павильона Восьми Камней Для Растирания Туши, уже поджидал меня. На плече у него, как и следовало ожидать, сидела сорока и сверлила меня черными бусинками глаз. Было ясно одно: сорока знает обо мне гораздо больше, чем я о самой себе, но меня это не огорчило, ибо единственное, что не огорчает меня - это чужая мудрость.
Я поклонилась.
- Учитель, - сказала я, - вряд ли в этой жизни мне суждено обрести мудрость или хотя бы глубокие познания хоть в каком-либо вопросе, но, тем не менее, есть вещи, знать которые, мне всё же очень бы хотелось: ужасно любопытно, к примеру, как должен одеваться человек, вернее, женщина, занимающейся каллиграфией исключительно по ночам?
Ну, не совсем каллиграфией, - смутилась я, уловив некое движение его глаз, - а... как бы это объяснить... Словом, я изобрела - сама для себя! - некий ритуал, - тут я стушевалась окончательно и уже даже не пыталась подбирать слова для более или менее достойного объяснения своего чудачества. - Просто всякий раз в бессонницу... - начала было я, но тут же, поняв, что все мои объяснения излишни, замолчала.
Старец тоже молчал.
Молчала и Сорока.
Игра в молчанку затягивалась, и я уж было подумала, что нынче я здесь лишняя и самое время отправляться восвояси, когда Старец заговорил.
- Одежда, скрывая тело человека, обнажает его душу, но не мне - я ведь всего лишь скромный ремесленник: живописец и резчик трёхсот печатей - судить о ритуальном костюме. Боюсь, что я ничем не смогу помочь тебе, любопытная женщина.
Я затосковала: переться ночью в загробный Китай - и на тебе! И почему великий Бай Ши не может судить о том, в чём должно заниматься каллиграфией? Он-то сам во что-то да одевался? Боюсь, что все мои незатейливые мысли так отчётливо отразились на моём лице, что Старец тут же ответил:
- Для меня каллиграфия не была ритуалом. Я делал свою работу: зарабатывал свой рис.
«И то правда, - подумала я. - Я же целыми днями, вместо того чтобы делом заниматься, ругаюсь с сантехниками, разбираюсь с мётлами нашего дворника Нилыча, ору на правлениях нашего ЖСК, а ночью - естественный итог всего перечисленного выше! - маюсь дурью: изображаю несуществующей кистью несуществующий иероглиф, да ещё сотни или тысячи раз! И это вместо того, чтобы днем «зарабатывать свой рис»… Вот и толку от моих упражнений - зеро!»
- Здесь ты не права, женщина, - задумчиво проговорил Старец, и я поняла, что мне сразу стоит смириться с тем, что Учитель читает мои мысли.
«Может, мне и вовсе не стоит открывать рот? Или это будет не слишком вежливо? Ой, как не сильна я в китайских церемониях!» - сокрушённо вздохнув, подумала я. Старец улыбнулся. Улыбка была доброй и простодушной, и я перестала побаиваться, что ляпну какую-нибудь несусветную чушь. В конце концов - он правильно заметил - я всего лишь любопытная женщина.
- Здесь ты не права, женщина, желающая стать учеником, - повторил он, - ибо всё, что созидается мыслью, существует. И это тоже Путь. Есть множество людей, что рисуют водой на песке: вода испаряется, высыхает песок, и от их трудов не остаётся зримого глазом следа, - это правда... Но остаётся след в душе, и он совершенствуют руку не меньше, чем, если бы человек водил кистью по шёлку или рисовой бумаге...
- Да-да,душа обязана трудиться... и всё такое прочее, - всё же не удержалась я. - Я всё понимаю! Но как быть с соответствующим ритуалу костюмом? Боюсь, что заниматься этим в дамской пижаме, пусть и купленной на китайском рынке, это как-то не очень... Вся моя костюмерная сущность восстаёт против этого! А халатик, - я внимательно оглядела себя, с точки зрения эстетики, а главное – концепта, вещь, в данном случае, весьма сомнительная, не так ли?
- Что ж, - отозвался Бай Ши, - есть у меня один старинный приятель, - подчеркнув слово «старинный», промолвил Старец. - Он когда-то служил по «Весеннему ведомству» Чиновником-гардеробмейстером. Думаю, он не откажет нам в помощи, тем более что сейчас он не очень загружен работой.
- Это что ещё за «Весеннее ведомство»? - полюбопытствовала я.
- «Весеннее ведомство»? - переспросил Старец, и я поняла, что наконец-то мне удалось удивить его по-настоящему. - «Весеннее ведомство» - это министерство церемоний: оно-то и отвечает за то, чтоб все были одеты в соответствии с категорией ритуала, положением лун и временем года... И временем дня, разумеется. Правда, за головные уборы отвечает «Летнее ведомство».
Я вопросительно посмотрела на старца.
- «Летнее ведомство» - это военное министерство. Именно там служит Сановник, ведающий головными уборами.
ШЕЛКОВЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК
Я даже не успела изумиться по-настоящему, ибо, как раз в это мгновение в нашем полку прибыло. И мне показалось, что я ощутила новый смысл древнего наименования китайцев - серы - «шёлковые люди».
Новоприбывший - сухонький старичок с длинной седенькой бородкой и усами, похожими на развязавшиеся шнурки от кроссовок. Он шелестел на ветру, словно сухой осенний лист, сделанный искусной мастерицей из тончайшего лоскутка охристо-золотистого шёлка, с изысканно нарисованными умелой кисточкой прожилками. Увидев нас, он поспешил надеть высокую шёлковую шапочку, которую до этого держал в почти прозрачной руке (видимо для того, чтобы ту не унесло ветром) и аккуратно завязал её бантиком под подбородком. И лишь затем церемонно поклонился всем по очереди, включая сороку. Чёрная косица, казавшаяся неправдоподобно-тяжёлой для такого бесплотного существа, извивалась по склонённой спине оледеневшей шёлковой змейкой.
Это и был старинный приятель Учителя – бывший Чиновник-Гардеробмейстер «Весеннего ведомства».
Пока я выслушивала всю причитающуюся мне порцию китайских любезностей и пожелания пяти земных блаженств, включающих в себя - тугой кошелёк, крепкий сон, толстый живот, долгую жизнь и лёгкую смерть, Павильон Восьми Камней Для Растирания Туши преобразился самым чудесным образом: на медном треножнике кипел чайник, а в его глянцевитых боках отражались матовые блики от фарфорового фонаря в виде фантастической рыбы с горящими глазами. Скорее всего, этот фонарь заменял нам луну, ибо свисал он из ниоткуда и точнёхонько над маленьким резным столиком, сработанным с большим тщанием и искусством самим Учителем ещё в то время, когда его односельчане называли его попросту - Ци Хуан. На лаковой поверхности столика уже всё было готово к чаепитию. Четыре белые пиалы тончайшего фарфора (четвёртая - для сороки), словно скорлупки от только что вылупившихся волшебных птиц, сияли собственным матовым светом, отражаясь, как лепестки лилий в тёмной воде, в черноте лака. И - о чудо! - как только Учитель наполнил их чаем - голубые рыбки проступили на стенках хрупких скорлупок и суетливо поплыли навстречу неизбежности.
- Ну что ж, - неторопливо опустошив первую чашку и как следует отдохнув после этого, промолвил покойный Чиновник «Весеннего ведомства», - я попробую быть вам полезен. Хотя, прежде чем приступать к изучению комментариев к поучениям о регламентации костюма, должным образом соответствующих принципам конфуцианства, вам, дама, следовало бы ознакомиться хотя бы с азами самого учения великого Конфуция. - Тут его раскосые глазки хитренько посмотрели на меня, и я порадовалась и почти поверила словам, находящемся на постоянном подпитии, нашего дворника Нилыча, что в одном из своих прошлых воплощений была спартанцем: иначе всего этого занудства мне просто не выдержать! - Ну ладно, - смилостивился надо мной после некоторого раздумья Шёлковый Чиновник, - поскольку дама иностранка, - да простит нас Конфуций! - начнём, пожалуй, сразу с главы «Веление лун». Хотя нет, там описаны только те ритуалы, что связаны со сменой времён года. Или дама считает, что её ритуал связан со временем года? - он вежливо склонил голову и приготовился ждать ответа, даже если бы тот последовал через несколько веков.
- Мммеее, - заблеяла я. - Возможно и связан, если моё увлечение каллиграфией отнести на счёт осенней депрессии, но вообще-то я не очень в этом уверена... Видите ли, со дня проведения мною первого ритуального акта ещё не прошла годовой цикл: а вдруг с наступлением зимы ЭТО не кончится, и мне суждено, заниматься этой самой каллиграфией до скончания жизни? Что тогда?
Бывшего Чиновника-гардеробмейстера мой вопрос, я полагаю, не смутил: во всяком случае, он не подал вида.
- Что ж, - молвил он, - не стоит так отчаиваться, дама. «Сань ли» - «Три книги о ритуалах», а так же многочисленные комментарии, ученые толкования и соответственные разъяснения к этим книгам дадут нам ответы на все случаи жизни.
МОЙ МАЛЕНЬКИЙ ХРАМ
Но для начала позволю себе небольшой совет, а именно: начиная анализ несколько затруднительной, как в вашем случае, ситуации, всегда следует исходить из того, что ритуальный костюм - это миниатюрный храм. И оттого ваш костюм должен - хотя бы в общих чертах - характеризовать ваше миропонимание; оно-то и ложится в основу формообразования и оформления костюма, не так ли, уважаемая дама? - он испытующе взглянул на меня, и я, как послушное дитя, на всякий случай согласно кивнула. Впрочем, подобный подход мне, как художнику по костюмам, вовсе не претил и казался вполне разумным, но я не сочла нужным ставить об этом в известность шёлкового старикашку: пусть выступает по полной программе: авось и ночь быстрее пройдёт. - Но, - не меняя интонации, продолжил Чиновник-гардеробмейстер, - при этом обязательно должна быть соблюдена надлежащая степень торжественности и наличествовать утварь, сопутствующая ритуалу.
Он принялся с совершенно неожиданной и непостижимой энергией шуршать великим множеством невесть откуда появившихся свитков различной степени древности, самым естественным образом сменивших на лаковом столике хрупкие пиалы с голубыми рыбками. Вернее, без рыбок: как только чай был выпит, рыбки тут же исчезли: как не бывало!
- Итак, - прошелестел бывший ответственный работник Поднебесной, и я приготовилась слушать. - Во втором году эры Вечного мира Сыновне-почтительный и Просвещённый император (далее следовал полный посмертный титул восточноханьского Мин-до, запомнить который я даже и не попыталась!) впервые созвал чиновников для того, чтобы установить формы ритуального платья на основе доскональнейшего изучения следующих древних книг… Тут старик поднял на меня глаза: две чёрные бусинки перечёркнутые косыми штрихами туши, чтобы я осознала всю важность момента, продолжил сой шелест. Это был полный перечень ВСЕХ древних книг, во время чтения, которого мне посчастливилось хоть немного вздремнуть.
Сорока клюнула меня в нужный момент, за что я ей очень благодарна, и я приняла вполне пристойный вид, как раз в ту долю секунды, когда ветхий и давно покойный Чиновник, оторвавшись от испещрённых затейливыми закорючками свитков, в очередной раз взглянул на меня.
- Ну, вот и отлично... Так-так... Ритуальный костюм первой степени - дацю-мянь - для жертвоприношения Небу, отличавшийся наибольшей роскошью и наибольшим количеством символических изображений, мы пропускаем: он нам, я полагаю, не к чему... - Свитки, самостоятельно раскручиваясь и вновь сворачиваясь в хрупкие коконы, зашуршали с бешеной скоростью. - Впрочем, счёл должным пояснить Чиновник-гардеробмейстер, некоторые источники, в том числе комментарии-чжи восточноханьского учёного Чжен Сюаня, более известного как Поздний Чжен, донёсшего до нас благодаря своим трудам сведения о комментария, написанных к «Чжоусскому церемониалу» его однофамильцем - Ранним Чженом, жившем в I веке, но абсолютно не сохранившиеся для благодарных потомков в силу самых разнообразных, но всегда закономерных причин... Равно как и, поддерживающий теорию Позднего Чжена, суньский чиновник по имени Не Чун-и, - все они утверждают, что самый торжественный костюм должен быть самым скромным и лишённым украшений... Утверждение довольно смелое и не лишенное, конечно, известной логики, что, однако, и не мешает ему быть оспоренным другими уважаемыми авторами...
ШАН-ШУЙ
Некоторое время был слышен только шелест ветхих свитков и самого Чиновника-гардеробмейстера, и я, забыв обо всём, принялась разглядывать удивительный пейзаж «шан-шуй» прямо передо мной. Мазки пейзажа «гора-вода» были необычайно смелы, а линии, проведённые одним ударом кисти – отличались необычайной виртуозностью. Три столбца иероглифов слева на, утратившем перспективу в туманной дымке, небе были похожи на стаю галдящих птиц, и мне было чертовски любопытно знать: что они означают. Несомненно, что автором всех, окружающих нас пейзажей, птиц, цветов и насекомых, населявших этот удивительный мир созерцания и поэзии, был сам Бай-ши, но не тот, что полжизни копировал чужие работы, боясь сделать по-своему хотя бы один мазок, а поздний Бай-ши - возмужавший мастер, обретший свой собственный, узнаваемый во всём мире стиль. Окружающий мир, невзирая на обилие цвета, был совершенен, как белый лоскут шёлка, что ещё предстояло записать. И всё же, что-то было в нём не так. Чего-то очень важного этому миру не доставало. Чего? Я и не сразу сообразила: в нём не было запахов. Никаких.
Чем дольше я разглядывала окружающий пейзаж, тем большее количество деталей, приходящихся на все времена года, я обнаруживала. Из нарисованной туманной дымки то проступали ветки мушмулы, обильно осыпанные плодами… То вдруг - стоило задержаться глазу! - проступала виноградная лоза с лиловыми гроздьями переспевших ягод. Или откуда-то неожиданно проступала, не замеченная раньше (а может, и не существовавшая до этого?) ветка магнолии, цветы которой - о, ужас! - как и всё в округе, были лишены даже намёка на аромат. Бутылочные тыквы - нарядными ёлочными игрушками - свешивались на расстоянии руки; дикие гуси галдели в невесть откуда взявшихся камышах. Мотыльки, воробьи, комары и лягушки, - да всего и не перечислишь! - всё это мельтешило перед глазами, словно быстро сменяющиеся слайды на лекции по истории искусства, пока, наконец, я не углядела работу Старца «Осенний колорит, осенний аромат». И тут я неожиданно ощутила, что этот странный мир внезапно насытился мучительным ароматом осени. Горьким и сладким одновременно.
Едва я успела вдохнуть порцию свежего воздуха, в котором уже, однако, явственно проступил лёгкий привкус вселенского тлена, Чиновник-гардеробмейстер недовольно поёжился:
- Сквозняк! - брезгливо обронил он, и все запахи тут же спешно исчезли: только обнаглевшая, не по-осеннему упрямая ветка магнолии успела - на прощанье! - окатить меня одуряюще-сонной волной.
- Спасибо, - мысленно учтиво поклонилась я магнолии.
Ветка магнолии что-то торопливо ответила мне... И всё: сколько я не старалась, сколько не пялилась по сторонам, пытаясь вытянуть из погружённых в дымку пейзажей на поверхность хоть какие-нибудь «второстепенные» подробности, мне это больше не удавалось.
Скука.
От нечего делать я уставилась на столик, с которого, словно очистки от гигантского картофеля, свешивались рукописи, судя по внешнему виду, принадлежавшие не просто к разным столетьям, а к разным тысячелетьям.
ШЕЛКОВЫЙ ЧИНОВНИК
- Ага! - неожиданно воскликнул искренне обрадованный чему-то Шёлковый Чиновник. (Согласитесь, Шёлковый Чиновник - это более учтиво, чем шёлковый старикашка; и именно так, решила я называть этого удивительного, шелестящего на ветру, словно страницы древних рукописей, сухонького старца. Про себя, разумеется.). И в следующую минуту он не подвёл меня: торжествующе ткнул бесплотным пальцем в какой-то иероглиф. - Вот, вот как раз то место в комментариях, где написано, что император должен одеваться, следуя учению Оуяна, а аристократы и чиновники, включая самые низшие ранги, должны следовать учению Старшего и Младшего Сахоу - толкователей книги «Шу цзинь» - «Классической книги исторических документов». Тут он слегка замялся, что меня тотчас же насторожило и, как незамедлительно выяснилось, что не напрасно. - Но дело в том, - продолжил старец, внезапно став похожим уже не на шёлковый лист, а на нахохлившуюся диковинную чёрно-золотую птицу со старинной миниатюры, - что их замечательные труды не сохранились... К тому же уважаемые авторы не пришли к единому мнению по поводу количества нефритовых завес, которые непременно должны украшать парадный головной убор императора...
Я насупилась…
Старцы переглянулись. Учитель всё это время сидел рядом на белом камне и подкармливал сороку невидимыми крошками. Боюсь, что они почувствовали себя неловко, а я тем более: притащилась в такую даль, куда меня, кстати, никто и не приглашал, потревожила покой усопших старцев, а теперь ещё и капризничаю. По лицу было видно: я раскаялась.
- Но не стоит так огорчаться, дама, - попытался утешить меня Чиновник, решивший, что я впала в тоску из-за споров учёных мудрецов по поводу должного количества подвесок на парадной шапке императора, а заодно реабилитировать и себя. - Обратимся к другим, не менее уважаемым, авторам. В замечательной книге «Цзинь шу» (История династии Цзинь) есть раздел «Колесницы и одежда». Эта книга, конечно, более поздняя, но, если я правильно понял, ваш ритуал не исходит из глубокой древности?
- Не исходит, - кивнув головой, подтвердила я.
- Так вот, эта книга замечательна ещё и тем, что в ней есть картинки, - по-детски обрадовавшись, гордо возвестил чиновник.
Я тоже оживилась.
- Вот, смотрите, уважаемая дама, - сказал он, и страницы зашелестели сами собой, с приветливостью рекламного проспекта продемонстрировав мне вначале костюм продавца горячей пищи, затем - лекаря, образованного китайца, кули, чеботаря, парикмахера, жены мандарина в парадном одеянии, генерала со свитой... И, наконец, бедняка, живущего на воде, шаньдунского пахаря, какой-то непрезентабельной старушонки. И так далее, и так далее - всего не упомнишь. - Но, позволю себе заметить, любезная дама, - тут Чиновник-гардеробмейстер торжественно поднял палец вверх, и я вновь с удивлением уловила искорку хитрецы в его глазах, - требуется изрядная изворотливость ума, чтобы отождествлять какую-либо из описанных в этой книге деталей одежды с тем, что на этих картинках изображено... Ибо, рисунки делают художники, а им свойственно, так или иначе, - тут он учтиво поклонился Бай-ши, - искажать реальность...
Я скисла, но старик и не думал сдаваться:
- Тем не менее, на основании всего вышеизложенного, мы можем придти к целому ряду преинтереснейших догадок, но при этом не следует забывать, что значительная часть этих догадок может оказаться ошибочной. Вам всё ясно, дама?
Я отвела глаза.
Учитель сжалился надо мной.
РИТУАЛ - ЭТО НАШЕ ВСЁ
- Послушай, мой уважаемый друг, - сказал он, обращаясь к бывшему Чиновнику «Весеннего ведомства», - прости меня, позднерождённого, но неужели мы будем так нелюбезны, что отпустим даму, - едва заметно улыбнулся Бай-ши, - так и не оказав ей должного внимания и помощи. - «Надо же, - отметила я, - оказывается и для Учителя я уже не просто «любопытная женщина», а - дама! Прогресс налицо! Оказываются - заразительными бывают не только дурные примеры!» - Согласись, дорогой друг, - продолжил тем временем Учитель, - не так уж часто в нынешние времена живые вспоминают о нас. Тем более, несомненно, стоит учесть, что дама изобрела свой собственный, никогда не существовавший и нигде не существующий ритуал, который бесспорно совершенствующий душу. И, возможно, руку, - добавил он после некоторой заминки. - Ведь когда ты зачитывал список книг, рекомендованный к изучению Просвещённым императором, он же не ограничивался четырьмя этими фолиантами. Помниться, я еле дослушал этот перечень до конца, ибо длина его была минимум четыре тысячи китайских ли.
Чиновник министерства церемоний согласно склонил голову.
- Да-да, - прошелестел он, - ритуал - это наше всё! Я постараюсь по мере своих ничтожных сил помочь чужеземной даме, тем более что книг, дающих нам те или иные сведения о костюме, существует великое множество. Среди них есть и совсем поздняя книга, 1074 года, суньского учёного Го Жо-сюй. Это знаменитый трактат «Тухуа цзянь вень чжи» - «Рассуждения о картинах, которые мне довелось видеть или о которых я слышал». Это уникальная книга. Кстати, в ней автор делает однозначный вывод о том, что художник в изображении костюма, должен стремиться к исторической правде, ибо иначе весь изобразительный материал по истории костюма несёт в себе больше загадок и секретов, чем ясности и конкретности. Не так ли?
При этих словах он по-птичьи любопытно глянул на меня, и, признаюсь, это меня смутило, здорово смутило: а как же полёт шмеля? в смысле - полёт творческой фантазии и всё такое прочее? Хотя, с другой стороны... Воображаю, что подумали бы благодарные потомки, если бы им пришлось строить свои мудрые исторические догадки только на основе наших эскизов, да ещё описывать их в трактатах, да ещё судить с наших слов, вычитанных из переписки близких подруг, спешащих поделиться своим просвещённым мнением о высоких достижениях своих любимых коллегах по цеху. Какое счастье, что эпистолярный жанр нынче в полном упадке! Иначе, как любит говорить моя соседка: «с ума сбеситься можно»!
- Ну что ж, - будем исходить из суровой прозы жизни, - сложив прозрачные ладошки, покойный Чиновник «Весеннего ведомства» учтиво поклонился.
Я, как сумела, ответила тем же.
Он опять поклонился.
Я - ответила.
Продолжалось это до бесконечности. Во всяком случае - время отступило.
ПОСТИЖЕНИЕ ПРЕМУДРОСТИ
Жаль, что не было зеркала.
Уж не знаю, насколько я была похожа на знаменитую «Женщину с фениксом и драконом» с картины периода Чжаньго, но чувствовала я себя примерно так же. Ну, кто мне теперь поверит, люди добрые, что хотелось-то мне самую малость: накинуть на себя нечто «опирающееся на плечи», то есть то, что по-русски мы запросто называем халатом, но, чтоб этот самый халат - по всем пунктам! - соответствовал новоизобретённому ритуалу?
Но не тут-то было!
Очень быстро, под руководством Шёлкового Чиновника, научилась я завязывать памятные узлы - цзешен - на поясных шнурах, что ведут своё начало от древнейшего одноимённого узелкового письма; подвешивать к поясу минимум, приличествующих случаю, утилитарных предметов: нож - дао, огниво - суй, кольцо для стрельбы из лука – хуань… А кстати, как я догадалась, что это кольцо для лука? Неужели я умудрилась в одном из абсолютно забытых мной воплощений побывать не только спартанцем, но ещё и лучником в старом Китае? Не успела я об этом даже толком задуматься, как мне добавили иглу для распутывания этих самых памятных узлов - си...
Тут старики озабоченно переглянулись, и Учитель протянул мне собственный штихель - сяо - для вырезывания иероглифов на бамбуковых дощечках...
Если честно, то чем больше памятных узлов я завязывала, тем меньше мне хотелось шутить и ёрничать. Что-то происходило со мной, и названия этому я не знала.
САНОВНИК «ЛЕТНЕГО ВЕДОМСТВА»
Вскоре заявился и Сановник «Летнего ведомства», некогда ведавший головными уборами. Было очевидно, что при жизни он, скорее всего, был человеком весьма дородным, чтоб не сказать тучным. От ого был похож на разлапистый золотисто-багровый и искрящийся, как нанкинская парча, лист каштана, засушенный когда-то мной в детстве для школьного гербария меж страниц довоенного подарочного издания «Записок охотника». Сановник был строг и необычайно привередлив.
«Боюсь, - подумала я, - этот парчовый Каштановый Лист обиделся на Учителя, а заодно и на меня за то, что не был приглашён на чайную церемонию: не так-то много здесь у них развлечений»!
Но я была не права: минутой спустя, выяснилось что Сановник - замечательный дядька, просто при жизни он так привык важничать и гордиться своим золотым журавлём (или фазаном?) на буфане, что и спустя века не изжил тень своего обременительного тщеславия. К тому же, уже после смерти, он написал замечательные комментарии к «Развитию мандаринового квадрата» и к «Китайским халатам с драконами» - книгам американского исследователя С. Каммана, и надо отдать ему - Каштановому Листу - должное: очень положительно отозвался об иллюстративном материале.
Под его бдительным оком я научилась собирать волосы в узел при помощи шпильки цзы и при помощи шпильки цзань. Конечно, эти причёски, по древнекитайским меркам, не назовёшь дамскими при всём желании, но таскать у себя на башке дурацкую «икебану» и авоську с конским волосом, как положено пристойной даме, я отказалась напрочь! И узнала весьма любопытную вещь: снять головной убор в старом Китае означало отказаться от должности или придти с повинной головой. - Вот почему Шёлковый Чиновник так поспешно нацепил свой чёрный чепчик, прежде, чем приступить к приветствиям и прочим любезностям, - сообразила я.
Кто бы знал, как я упахалась в эту бессонницу! Всё, хорош! С бессонницей пора завязывать. Сейчас же возвращаюсь домой - на свою родную подушку и… баиньки!
Но тут перед моими глазами возникла ночная бездна, и я вспомнила: «цвет Ночи»! Если я сейчас не узнаю, что это такое, то не узнаю этого уже никогда!
ЦВЕТ НОЧИ
- Цвет Ночи? Ну, это же так просто! - услышав мой вопрос, загалдели наперебой старики. - У нас – китайцев, всё очень строго регламентировано и на всё есть свои инструкции...
Вновь под медным треножником с чайником разгорелся огненный цветок. Временами он становился похож на огромный алый пион, вышитый знаменитой мастерицей, и капельки крови от исколотых иголкой пальцев, огненными искорками-мотыльками мельтешили вокруг него. Вспышка и темнота. Вспышка и темнота. «Даже жизнь бабочки-однодневки показалась бы искрам вечностью», - подумала я, незаметно потирая затёкшую ногу. - Всё-таки сидеть на нормальном стуле мне было как-то привычнее, по крайней мере, в моём последнем воплощении - это уж точно!
Рыба, исполнявшая обязанности луны, куда-то исчезла, и её сменил фарфоровый дракон с точно такими же слепяще-светящимися глазами, но более энергично отбрасывающий блики каждой пластинкой своей фарфоровой чешуи, отчего Павильон Восьми Камней напомнил мне ёлку в Доме офицеров, куда меня вместе с братом водил отец: вращающийся под потолком зеркальный шар, потрясший моё воображение лет сорок с гаком назад, оказался совсем рядом - над головой, но теперь из него вылупился дракон.
Я ждала, когда на столике появятся хрупкие белые скорлупки, и я вновь смогу удивиться стремлению голубых рыбок уплыть в никуда, но на лаке стола появились увесистые красные матовые пиалы. Это было так похоже на коралл, что я не удержалась и коснулась пальцем - керамика...
ДИСКУССИЯ О ЦВЕТЕ СЮАНЬ
- Небо - Ян - начинается на северо-востоке, и поэтому его цвет - сюань! И я не вижу смысла это оспаривать, - не выдержав, привстал со своего места Каштановый Лист из нанкинской парчи.
- Никто и не оспаривает, что цвет Неба - сюань, это знает каждый ребёнок! Но в «И цзине» ясно написано, что Небо чёрно-фиолетовое или, быть может, даже совсем чёрное. А, по-вашему, уважаемый Сановник, ведающий головными уборами, выходит, что «сюань» - это почти чёрный цвет севера, но, благодаря смещению к востоку, не совсем чёрный, - несогласно прошелестел шёлковый осенний лист неведомого мне дерева.
- Но, согласно триграммам Фу-си, прошу простить меня, позднерождённого, что я вмешиваюсь в вашу учёную беседу, уважаемые, Небо - на юге! - неожиданно встрял Учитель, видимо пытаясь что-то уточнить для себя. - Огонь - стихия, соответствующая Югу, красного цвета. Но красный с жёлтым дают - «сюнь»! Но «сюнь» - это не цвет Неба, - почти робко закончил он, видимо смутившись, что встрял в спор высокоучёных боши - чиновников, разъясняющих значение классических книг и руководящих ритуалами.
Ему поддакнула сорока, отчего ее шапочка слегка съехала набок, и она поспешила ее поправить
КНИГА ПЕРЕМЕН.
У меня же и до этого голова шла кругом: я и до этого-то плохо понимала, о чём идёт речь, а тут и вовсе мозги закипели:
- Простите, что вмешиваюсь в вашу столь интеллектуальную дискуссию, - бесцеремонно влезла я, чувствуя, что ещё секунда и почтенные старцы, напрочь забывшие о моём присутствии, вцепятся друг другу в ветхие бородёнки, - но не могли бы вы, уважаемые, слегка просветить даму-чужестранку, чтобы я хотя бы понимала о чём идёт речь?
Я ведь, всего-навсего, хотела узнать каков «цвет Неба»? Ибо, если я правильно поняла Учителя при нашей первой встрече, мне - ученику, лишь пытающемуся сделать первый робкий шаг на Пути постижения истины, негоже рядиться в цвета не соответствующие моему званию. К тому же мне бы вовсе не хотелось выглядеть вороной в павлиньих перьях!
Видимо моя риторика произвела должное воздействие на старых джентльменов, и они вновь, с деланным спокойствием, уселись на насиженные места. Отчего стали в большей степени похожи на нахохлившихся хрупких экзотических птичек, вышитых искусной мастерицей, чем единственный присутствующий среди нас представитель пернатых. Сорока.
На сей раз Сорока в чаепитии почему-то не участвовала и предпочитала сидеть на левом плече хозяина Павильона. Однако и ей, как выяснилось, захотелось вставить свои пять ланчиков:
Твёрдое и мягкое взаимно касаются.
Восемь триграмм взаимно перемежаются.
Барабаны грозы возбуждают твёрдое.
Косой ливень увлажняет мягкое.
Солнце и луна идут по кругу.
Холод и тепло сменяют друг друга.
Путь Неба совершается в Мужском.
Путь Земли совершается в Женском.
Небо познаёт великие начала.
Земля завершает рождение вещей.
Как ни странно, но слова, произнесённые Сорокой, окончательно вернули всем старикам полное душевное равновесие, и они реально припомнили, что именно собирались поведать мне.
- Ну конечно! - слаженным дуэтом воскликнули Шёлковый Чиновник и Каштановый Лист. - Как у вас выражаются, надо танцевать от печки! Слышала ли, уважаемая дама, что-нибудь о «И цзин» - «Книге перемен»?
- Да кто ж о ней не слышал! - самодовольно ответила я. - Я её даже читала: она у нас на всех лотках у метро продаётся. Говорят, что есть и электронная версия, но я с компом не на короткой ноге, так что приходится листать брошюру.
Брови стариков поползли вверх от изумления. Если честно, то я была очень этому рада: наконец-то не только я чувствовала себя полой идиоткой!
Однако - из вежливости! - я всё же сочла своим долгом пояснить:
- «Книга перемен» - это такая игра-гадалка: надо взять три монетки одинакового достоинства... «Орёл» - соответствует энергии Ян, а «решка» - Инь. Монетки надо как следует потрясти в кулаке... Ну, как игральные кости, и бросить на стол. Можно, конечно, и не на стол, но на стол удобнее: не надо на полу корячиться! Ну а дальше записываешь комбинации - их всего-то четыре! - и смотришь в инструкцию: что тебя ждёт в настоящий момент или в будущем! Да у нас пол-Москвы на улицу не выходит, прежде чем не кинет монетки!
У некоторых предсказания здорово совпадают! У моей соседки, например, выпало: «Когда надевают колодки, то гибнут пальцы на ногах. Хулы не будет!» Мы просто голову сломали, пытаясь понять: что же это может значить? Весь подъезд занимался дешифровкой! И представляете, на следующий день она купила новые туфли! Очень известной фирмы. Хулы ей, соседке, точно не было, но фирме она этого не спустила! Уж как она её костерила - вам лучше и не знать. Да и на китайский это всё равно не перевести! Ведь мозоли она себе натёрла - за один-то раз! - ну просто кошмар!
Я же раза два пробовала погадать (хотя, если честно, то я во всю эту чепуху не очень-то верю!), но всё - мимо. Говорят, что результат верняк, если взять китайские монеты! Старинные - с дыркой! Но лично я гадала нашими рублями: откуда я возьму китайские монеты? У меня же ни одного знакомого китайца... Ой, извините! - я не имела в виду присутствующих! Наверное, потому-то и получилась полная лажа! - стараясь сэкономить время, быстренько протараторила я.
ПРОСВЕЩЕНИЕ ВАРВАРОВ
Было похоже, что старцы утратили дар речи.
Первой опомнилась Сорока:
- Какая чудовищная профанация! - возмутилась она. - Хотя я возмущаюсь, пожалуй, напрасно: чего ещё ждать от непросвещённых варваров! Если бы не Поднебесная, то сами бы и пороху не изобрели, не говоря уже о бумаге, компасе, фарфоре, шёлке и праздничных фейерверках! Так бы и жили в дремучей дикости! Прочие же наши открытия я даже не буду перечислять, дабы не отнимать времени у нынешней ночи...
- Сорока права, - прошептал покойный гардеробмейстер, резко сменивший свою окраску с явно осенней на цвет только что пробудившейся зелени: вероятно, взыграло ретивое, напомнив о прижизненной высокой должности зеленооблачного чиновника в «Весеннем ведомстве».
Остальные согласно кивнули.
Я смирилась с мыслью, что сейчас меня погонят поганой метлой, и я навсегда распрощаюсь с милыми давно покойными стариками, так и не уразумев сути всех этих китайских заморочек с «цветом Неба». И как всегда всему виной дурацкие книжонки с развалов! Но я ошибалась: мудрецы, они, на то и мудрецы, чтобы прощать чужую глупость и наставлять желающих учиться.
КАШТАНОВЫЙ ЛИСТ
Первым заговорил важный Каштановый Лист из нанкинской парчи:
- Начало создания «Книги перемен» положил Император Китая Фу-си, живший в ХХIХ веке до нашей эры. Был он наполовину человек, а наполовину - змей. И жена его - Нюй-ва - тоже была змеехвостая, что несомненно свидетельствует о их божественном происхождении. Оттого-то и парадные одежды императоров имели всегда шлейфообразные хвосты. Но это так, к слову, - смутился Сановник, ведающий головными уборами, явно влезший не в свою епархию, и покосился на Чиновника «Весеннего ведомства». Но тот лишь опустил прозрачные веки в знак согласия, и Каштановый Лист продолжил.
- Так вот, жена Фу-си, научила жить людей парами, а сам Фу-си научил людей жарить мясо... И объяснил, как устроен мир, и какие законы движут им, а чтоб люди всё это не забыли - записал с помощью линий, ибо даже он ещё не умел писать иероглифы! Это ясно?
Я кивнула.
- Он же и людей научил изображать все основные явления жизни при помощи восьми групп строенных горизонтальных линий - либо целых, либо - с просветом, - продолжил попэкскурс в очень древнюю историю Сановник, довольный моим вниманием, - и уже гораздо позже, в ХII веке до нашей эры, Вэнь-ван - отец У-вана, основатель династии Чжоу, сдвоил эти восемь групп во всех возможных комбинациях и получилось шестьдесят четыре гексаграммы; он же написал и их первое иероглифическое толкование, а младший брат У-вана - Чжоу-гун - объяснил значение отдельных линий.
И только Великий Конфуций, живший в 550-479 годах до нашей эры наконец-то написал пространное толкование к этому натурфилософскому трактату и назвал его «Ши и» - «Десять крыльев»; фрагмент из «Сицы чжуаня» - одного из «Десяти крыльев» нам и процитировала уважаемая Сорока.
- «Ну и Сороки в этом Китае: любого профессора за пояс заткнут»! - подумала я и приготовилась слушать дальше.
ШЕЛКОВЫЙ ЧИНОВНИК
Тем временем, нарисованный тушью пейзаж передо мной, изображавший туманные горы и водопады, сменился полотнищем старинной ткани, словно в класс вошёл учитель географии и истории в одном лице и повесил на доску карту Мира. Разобрать что-либо на этом, испещрённом всевозможными закорючками, облачными лентами, завитками волн и спиралями грома, и, конечно, свастиками и прочими «простейшими» и самыми многозначительными элементами орнамента, полотнище было не так-то просто; и только в самом центре располагался огромный круг с вписанным в него квадратом.
Пока я разглядывала это изумительное произведение ткацкого искусства, произошла смена лектора: теперь вещал Шёлковый Чиновник.
- Так вот, - прошелестел он, - раз дама уже уяснила, что «Книга перемен» - это не игрушка-гадалка, то пойдём дальше. Многое я обещать не могу, ибо Истины, как таковой, не существует и есть только Путь к познанию её, но я искренне надеюсь, что до понятий «сюнь» и «суань» - в самом общем виде, конечно, мы доберёмся... Нам ведь некуда спешить, любезная дама, не так ли? - он вопросительно взглянул на меня, и я кивнула - так, на всякий случай, из вежливости.
- Ещё со времён легендарного императора Фу-си, Небо представляется нам круглым, а Земля - квадратной. Разумеется, речь идёт не о понимании подобным образом физического устроения неба и земли, а о геометрических символах, в которых воплощается сущность двух космических Начал. Это концепция, милая дама, прекрасно гармонирует с символикой чисел, ибо круг замкнут в пределах одной линии - нечётное число, а квадрат имеет четыре стороны и четыре угла, что представляет чётное количество чётных чисел. Кроме того, я надеюсь, что это очевидно, - указав на парчовое полотнище, мерцающее всеми цветами Вселенной в свете, излучаемом фарфоровым драконом, продолжил он, - что круг символизирует бесконечность Неба, так как у линии, ограничивающей его, нет конца, а каждая сторона квадрата заканчивается углом, наглядно изображая предельность Земли...
Итак, - сделав глоток из коралловой пиалы, продолжил он, - все процессы, происходящие в мире, как учит «И цзинь», зависят от взаимодействия мужского начала - Ян и женского - Инь.
- Да-да! Я знаю! - перебила я, как задавака отличница. - Это две такие закорючки, что обозначают единство и борьбу противоположностей! Ян - это свет, а Инь - тьма: типичный случай женской дискриминации!
Каштановый Лист осёкся и видимо ждал, что последует за этим дальше. Я не сдавалась:
- Ну, если не единство и борьбу - то некое взаимное влечение к покою и равновесию, к равноправию, наконец! Не так ли? Но, если честно, то в равноправие полов я не очень-то верю! А вы сами-то верите?
В пространстве, освещённом фарфоровым драконом, вновь повисло тягостное молчание.
Не знаю, сколько бы оно длилось, но и на этот раз мудрых старцев выручила Сорока: видимо в своём прошлом воплощении она была изрядной балаболкой и подрабатывала внештатным лектором в обществе «Знание», ибо моментально привела нужную цитату из комментариев Конфуция:
Цянь символизирует начало Ян.
Кунь символизирует начало Инь.
У сил Инь и Ян - общие свойства.
Но у твёрдого и мягкого есть своеобразие.
В этом воплощается творческая сущность
Неба и Земли.
«Каштановый Лист ей должен памятник поставить», - успела подумать я, прежде чем покойный Сановник «Летнего ведомства» собрался с мыслями.
- Всё верно, - он отвесил Сороке церемонный поклон, выдал соответствующее количество благих пожеланий и лишь затем обратился ко мне. - Многоуважаемый Ван Би в своих комментариях к комментариям Конфуция к «И цзинь» выражается по этому поводу весьма недвусмысленно:
«Тьма и Свет - силы, стремящиеся друг к другу», из чего абсолютно ясно, что теория Инь-Ян имеет в виду не противоборство Света и Тьмы, а их естественное чередование на протяжении годового цикла, и кульминация цикла - это слияние Неба и Земли в творческом акте!
И именно этот акт - акт творения! - является лейтмотивом древнекитайской символики во всех её проявлениях: графических, числовых, орнаментальных, формообразующих и, разумеется, цветовых.
Так что взаимодействие Света и Тьмы - это не антагонизм Бога и Дьявола, как в христианстве, а союз, отождествляемый с матерью и отцом, - подытожил Каштановый Лист и важно замолчав, принялся энергично обмахиваться огненно-пурпурным веером.
СИМВОЛИКА ЦВЕТА
- Символика цвета очень, очень важна, - с нажимом на слове «очень» молвил в свой черёд Шёлковый Чиновник, сменивший своего собрата по несчастью на боевом посту, хотя ему никто и не возражал - даже я. - Её воздействие на сознание и подсознание неизмеримо сильнее, чем символика линий или чисел. Ибо, прежде всего цвет - это эмоции, родственные стихиям, но в тоже время символика цвета и более сложна, и противоречива, но так же, как всё перечисленное выше, символизирует диалектику бытия, - слова Шёлкового Чиновника уже не только шелестели на ветру, но и легонько позванивали: боюсь, что дамская тупость его раздражала.
Затрудняюсь даже предположить чтобы думала я о самой себе, будь я на его месте. Но хвала разумному взаимодействию Света и Тьмы! Всё, вся и все оставались на своих местах, и никто даже и не пытался прибегнуть к телесным наказаниям, типа битья бамбуковыми палками по пяткам и лишения десерта, дабы процесс обучения продвигался более успешно.
- Итак, подведём черту, - прошелестел Шёлковый Чиновник, - Цянь - это Небо. Его цвет - сюань. Вспомните нашу ласточку: головка и крылья у неё чёрные, а грудка - красная... Таким образом, большинство толкователей, за некоторым досадным исключением, сходятся на том, что сюань - это разнообразнейшие градации от чёрного к красному! Кунь - это Земля. Её цвет - жёлтый. И от этого летит жёлтая пыль житейской суеты по всей Поднебесной, оседая на лицах её жителей... Но у Земли четыре стороны света и четыре времени года. Пик же её наибольшей активности между Летом и Осенью, оттого-то уважаемый Цзя Гун-янь пишет в своих комментариях, что Земля опирается на Юг! Чего же здесь не понятного? Огонь - стихия соответствующая Югу, красного цвета. Красный и жёлтый дают цвет сюнь.
Сюнь и суань взаимодействуют друг с другом. При желании этот процесс можно увидеть воочию, наблюдая закат. Лично я очень люблю наблюдать закат, сидя на берегу пруда с карпами, или слушая лягушек на затопленных рисовых полях... Согласитесь, мирная деревенская жизнь - лучше всего способствует философическим размышлениям и пониманию мироустройства.
Старики согласно закивали.
- А ведь я умею удить рыбу! - неожиданно воскликнула Сорока, но все проявили должную тактичность и не обратили на её нелепый хвастливый выкрик ни малейшего внимания.
- Вам всё понятно? - глаза-бусинки Шёлкового Чиновника скосились в мою сторону.
Не знаю, как я ему показалась, ибо глаза у меня уже давно были стеклянные, голова - оловянная, а всё остальное - деревянное.
Всё. Конец. Этот шёлковые старикашки, вернее их тени, вконец уморили меня. Нынешней ночи мне точно не пережить. Я умру и на моей могиле, совсем как на могиле Чжоу Таня, десятого сына минского императора, высекут из гранита:
«ЛЮБИЛ (А) ЛИТЕРАТУРУ И РИТУАЛЫ»
- Но даже если что-то и не понятно - придётся смириться, ибо ритуальная одежда императора должна быть цвета сюань и сюнь. - заключил свою речь чиновник-гардеробмейстер.
МОИ ДОЗВОЛЕННЫЕ РЕЧИ
- Но... Позвольте! - взвилась я, мгновенно раздумав умирать. - Причём здесь император? Меня же интересует исключительно моё личное ритуальное одеяние!
Вот, смотрите! Вы довольны? Вам не кажется, уважаемые, что вы забыли меня раскрасить? Я выгляжу, как газетная фотография! Хотя откуда вам знать, как выглядят газетные фотографии? - с досады я махнула рукой и плюхнулась на своё место за резным столиком и на нервной почве принялась уплетать черешню из огромного керамического блюда, в точности такого же, как на картине Бай Ши.
- Ну-ну, - примирительно пробормотал Учитель. - Я-то прекрасно знаю, как выглядят газетные фотографии, ибо родился я в 1862 году, а перешёл в этот мир в 1957. И мне было тогда девяносто шесть лет... Так что представление о газетных фотографиях у меня не хуже, чем у тебя, капризная женщина.
- Девяносто пять! Тебе, Учитель, было девяносто пять, когда...ты...ну, сам знаешь...
Старец рассмеялся.
- В Китае возраст исчисляют с момента зачатия.
- Надо же, а во всех книжках о твоём творчестве, Учитель, написано, что ты, исключительно из суеверия, приписывал себе лишний годок! Кто бы мог подумать? А мы только начинаем вести робкие дискуссии: с какого срока беременности человек - это уже человек, а не сгусток непонятно чего, от которого не грех избавиться! Ваша мудрость и впрямь простирается так далеко, что мне захотелось ещё немного задержаться у вас, если вы, - я обвела глазами всех присутствующих, включая Сороку, - не возражаете, конечно. Заодно и обсудим кой-какие, интересующие меня детали, а?
Все вежливо поклонились мне. Я ответила. И так продолжалось до тех пор, пока - на этот раз уже Сорока! - не поставила чайник на медный треножник. Но на этот раз в нём подогревалось вино.
ПРОДОЛЖЕНИЕ БЕСЕДЫ
- Пока вода ночной клепсидры ещё не истощилась на пять половинок часа, жители одевают ритуальное одеяние: в день Личунь - одеяние цвета пробуждающейся растительности, в день Лися - красное, как пылающее солнце, в день Цзыся - жёлтое, как созревающие хлеба, в день Лицю - надевают белое, как наполняющее житницы зёрна риса, и выходят в западное предместье столицы встречать дыхание осени... - шелестел Шёлковый Чиновник, совершенно забывший всё своё недавнее неудовольствие в отношении меня.
- И не важно, что я женщина? - полюбопытствовала я.
- Четыре свойства - сы дэ, определяющие как женскую, так и мужскую гексаграмму, полностью совпадают, - любезно пояснил Каштановый Лист, оставляя мне автограф на своём замечательном веере. - Весной - зачинают хлеба, Летом - выращивают хлеба, Осенью - отдают выращенное людям... а затем приходит Зима - время стойкости и внешней неподвижности.
«Время стойкости и внешней неподвижности», - повторила я про себя. - А потом... конец. Конец всему, что я так люблю, и чем не успела толком насладится в этой жизни. Наработаться вдоволь - и то не успела, не говоря о прочем!»
- «На юго-западе найдёшь друга, на северо-востоке - потеряешь друга...» - в очередной раз продемонстрировала свой интеллект Сорока, но сейчас от её сентенций мне стало как-то не по себе.
Тишина стала прозрачной.
Где-то вдалеке звякнул бронзовый колокольчик.
- Пожалуй, дама права: её костюм надо несколько исправить, - прошелестел Чиновник-гардеробмейстер « Весеннего ведомства».
- Я не возражаю, - поддержал его Каштановый Лист – Сановник «Летнего ведомства», ведающий головными уборами.
- Что вы собираетесь делать? - с плохо скрытой тревогой спросил Учитель.
- Да ничего особенного: в круги-туани на ткани её ритуального облачения, означающие нескончаемый полёт жизни, и круговорот времени, неплохо бы ввести хризантемы - символ завершения годового цикла...