Иронический трактат. Часть первая.
Посвящается Ци Бай-Ши
БЕССОННИЦА, ОБЕРНУВШАЯСЯ БЛАГОМ
Да-да, чёрт побери! Вы угадали! На меня напала бессонница! Конечно, я слыхивала, что спокойно спят только люди с чистой совестью, а ещё с чистыми руками, ногами и всем прочим. Хотя, в экспедиции, на съёмках героической киноэпопеи, мы так уставали, что все - сплошь и рядом! – спали, включая знаменитого режиссёра и ведущих актёров, с грязными ногами, руками, головами. Боюсь, что и совесть кое у кого была не совсем чиста, но и те спали. Ох, как сладко спали! А вовсе не терзались муками, что где-то там, на большой земле, почитай, что в столице Третьего Рима, у дражайшей половины на лбу пробивается, пускает побеги, кустится и ветвится, покрываясь буйной зелёной листвой, некая рогатая растительность.
Так что СОВЕСТЬ и СОН - проблема надуманная, я полагаю.
А вот БЕССОННИЦА... Бессонница - это крест и расплата... и счастье... Бессонница - это наше всё!
Да и стала бы фармацевтическая промышленность всего мира выпускать снотворные препараты исключительно для того, чтобы ублажать нечистую совесть и дать ей возможность сладко посапывать в две дырки? Это как-то уж чересчур даже для фармацевтических монстров!
Поначалу я попробовала бороться с бессонницей методом, рекомендованным мне соседкой то ли с девятого, то ли с одиннадцатого этажа. Метод прост. Очень прост. Судите сами: необходимо всего-навсего представить себе какой-нибудь «абсолютный» цвет и смотреть на него. Смотреть, смотреть и ещё раз смотреть - до одури, пока глаза из орбит не полезут - тут-то ты и вырубишься. Должна, как пить дать!
Правда, просто?
Просто, да не совсем: ибо, представить себе какой-нибудь абсолютный цвет - не менее трудно, или не более легко, чем абсолютное Зло, или абсолютное Добро. Последнее, я имею в виду абсолютное Добро и Зло, - даже легче, так как в голове всплывает целая вереница словесных и изобразительных образов, мотивов и символов, придуманных кем-то задолго до нас. А вот абсолютный цвет... Признайтесь, его хоть раз кто-то видел? Реально, собственными глазами, а? Или вы только что-то слышали и читали про это? Если видели, то я вас умоляю: поспешите поделиться своей удачей. Мой адрес известен всем, кто прочитал жуткую историю о событиях в ЖСК им. Афины Паллады.Итак, столица Третьего Рима, ул. Палиха, ЖСК им. Афины Паллады, Лёле Майоровой лично в руки. (На вахте не оставлять!)
Тем не менее, как человек изрядно отчаявшийся, я попыталась ЭТО проделать. Итак: перед моим мысленным взором, в порядке живой очереди, промелькнули друг за другом: «абсолютная чернота», точно такая же «белота», «краснота» и «зеленота». С дальнейшими пунктами цветовой саморегуляции я не справилась и послала всё это бумерангом (ой, ко мне же и прилетит!) на фиг, предпочтя маяться от бессонницы.
Не скрою, иногда легкомысленное побочное дитя великого Гипноса забегало ко мне и тут же исчезал, лишь слегка побренчав по клавишам ресниц, а я оставалась, один на один, с неподъёмной и не сочтённой алмазной тяжестью на распластанной душе. Я лежала, не шевелясь, и прилежно изучала, чернеющий на фоне серой небесной мути, иероглиф оконного переплёта, постижению тайного смысла которого, судя по всему, мне предстояло посвятить остаток жизни.
.
ИЗОБРЕТЕНИЕ РИТУАЛА
Чтобы хоть как-то скоротать ночь и не думать о грустном, я изобрела уроки каллиграфии, решив превратить их в некий ритуал. Скажу без ложной скромности - это была отличная идея: не изобрети я столь изнуряющего занятия - с бессонницей мне бы ни за что не совладать! За год я просто померла бы от переутомления!
Но мающиеся бессонницей господа эпигоны, не спешите хвататься за первую попавшуюся кисточку и чернильницу! И уж тем более за какую-нибудь пошлую авторучку даже пусть и самой знаменитой фирмы! Ни-ни! Прежде, чем приступить к подобным занятиям каллиграфией, необходимо постичь суть ритуала. А для этого просто необходимо войти в образ, но для начала, как минимум, следует подобрать достойное ситуации облачение: ибо, по моим понятиям, этот, изобретенный лично мной, ритуал, если и не покруче, чем какая-то там чайная церемония, то уж точно круче традиции ходить в баню под Новый год! К тому же, сам процесс подготовки - тоже стоит великого множества утомительных усилий, после чего всегда есть шанс заснуть.
А главное – необходимо выбрать один единственный иероглиф, над пожизненным написанием которого, вы будете работать каждую ночь…
РИТУАЛЬНОЕ ОБЛАЧЕНИЕ, ИЛИ НЕМНОГО О КИТАЙСКИХ ТКАНЯХ,
Каждый ритуал нуждается в соответствующем антураже, и костюмы участников здесь дело не последнее. Но вначале, следовало выбрать ткань, и тут-то моя костюмерная сущность вылезла наружу, ведь изначально я всего лишь художник по костюмам и хуже того – модельер, а не создатель ритуала уроков каллиграфии моей бессонницы в китайском стиле.
. Час за часом, век за веком несуществующего времени прикладывала я к себе драгоценные шёлковые ткани, что ткутся вручную на деревянных станках - из шёлка-сырца в основе и шёлковых нитей в утке, и... И всё никак не могла сделать выбор! Помучившись немного в поисках затерявшейся в ночи совести и не найдя её, я всё же решилась. И лишь по моему желанию замелькали, зажужжали опасными золотыми пчёлами, сменяя друг друга, тысячи и десятки тысяч миниатюрных бамбуковых челночков, чтобы в угоду моему капризу и тщеславию мастера, бессмысленно соперничающего с нерукотворной природой, выткать тончайшие переходы тонов и изящнейшие извивы линий, невольно образуя на границах цветовых участков небольшие просветы, как в настоящих, а не в поддельных европейских гобеленах. Оттого-то эти ткани и называются кэсы - резаный шёлк.
И не было ещё под луной шёлка прекрасней и грустней, чем тот, что был соткан этой ночью. И я облачилась в него. И стала похожа на печальную императорскую вдову. Я закрыла лицо вуалью, чтобы никогда больше не видеть, как восходит солнце. И слёзы - слёзы жалости к себе, как и положено в таких случаях, окатным жемчугом и россыпью разорванных нефритовых подвесок покатились к моим ногам...
Тут я спохватилась, что уж слишком вошла в роль, и отшвырнула прочь бесценный наряд.
И вновь долго и вдумчиво вглядывалась я в потемневшую от времени бронзу ночного зеркала: на сей раз, я примеряла драгоценную нанкинскую шёлковую парчу юэцзинь с «облачным» орнаментом. Но, увы! И так и эдак прикидывала я синие набивные ткани с небрежно разбросанными по полотнищу, многократно воспетыми, цветами сливы мейхуа; и даже ткань с изображением летучей мыши - традиционного символа счастья - не обошла я стороной. Как в зыбучие пески, погружала я руки в шёлк, хлопок и парчу, узнавая их на ощупь кончиками пальцев в кромешной темноте плотно сомкнутых век, но ничто не было мило мне.
- Что делать? - опрометчиво расстроилась я, но самые разные ткани являлись сами из неоткуда, грозя завалить меня, стоит лишь мне остановиться с их выбором. Сразу вспомнились сказки и про неутомимый горшочек каши, затопившей гречкой или ячкой всю округу; и про жадного раджу, засыпанного золотом, превратившимся в черепки и похоронившего его под собой. Как остановить этот текстильный шабаш, я понятия не имела, но раздумывать было некогда. Уж не помню, как задрапировалась я в тёмно-синий хлопок с изображением Лю Хай-чаня, знаменитого приемника Патриарха Люя - основателя даосской школы Пути золота и киновари; Лю Хай-чань был изображён методом набойки в компании с трёхлапой жабой и связкой монет в цепкой старческой руке, что означало вполне вежливое пожелание - всем! всем! всем! - в необозримом будущем всевозможных жизненных благ, включая богатырское здоровье, несметные богатства, победу на выборах правящей партии и всего прочего в том же духе.
Примерила - не удержалась! - и халат с великолепной вышивкой в технике сусю… На шершавом шёлковом поле буйно цвели и благоухали, покачиваясь на длинных, похожих на ядовитых змеек, извивающихся стеблях, удивительные растения; порхали, хвастаясь яркой пыльцой, весьма довольные собой жирные усатые бабочки и мотыльки-однодневки; заливались, воспевая бесспорные достоинства рукотворного шёлкового мирка, голосистые птицы Юга Китая. Тысячи птиц, цветов и трав славили на все голоса мою несравненную красоту, оживали и жирели, впитывая капельки крови от исколотых иголками пальцев, и лишь алые лепестки продолжали хранить в себе их следы - следы исколотых иголками пальцев бледных, как известь, мастериц. И стала я дебела и чванлива, словно жена чиновника, умело созидающего из всего - безгрешные доходы; хвастливо держала я в руках золотую клетку с вещей птицей Фэн и улыбалась, улыбалась... Улыбалась, покачивая головой: тик-так, тик-так, тик-так. И вновь улыбалась: неискренне и зло.
КИТАЙСКИЙ БОЛВАНЧИК
В какую-то секунду я поняла, что превращаюсь в фарфорового китайского болванчика с веером, стоявшего когда-то в старинной стеклянной горке одной из моих киевских двоюродных бабушек, той, что была госпожой министершей. Мне всегда хотелось открыть эту горку и дотронуться до него и, едва коснувшись его, заставить качать головой – направо, налево и так без конца, пока не замельтешит в глазах. Но горка почти всегда была заперта на ключ – там стояли «ценные вещи», впрочем, как я понимаю это теперь «ценные вещи» у той бабушки стояли повсюду. И даже на макушке гардероба стояла фарфоровая китайская шкатулка в виде огромного, расписного цветами и бабочками яйца, а мой дядька, подтрунивая над матерью, над ее фарфоровой «китайщиной» часто шутил, что из этого яйца непременно вылупится птица Фэн, и уж тогда-то мы все непременно станем счастливы. Видно, что счастья не хватало и в этом доме. Он шутил, а я, малявка, верила и ждала, пытаясь представить себе эту волшебную птицу, приносящую счастье. Иногда она казалась мне похожей на стеклянную птицу из песни Вертинского: «… У неё стеклянные перья, /И слуга ей седой попугай,/Она открывает двери/ матросам, попавшим в рай». Потом я посмотрела фильм «Садко», и образ Птицы - Феникс ужаснул меня: эта птица счастья была злобной тварью! Из «моего» яйца точно не может вылупиться такая… И я продолжала терпеливо ждать, даже тогда, когда уже пошла в школу. Но птица так и не вылупилась, а много лет спустя яйцо разбилось. Мне было так его жаль, что, узнав об этом, я даже расплакалась. Чем напугала бабушку. Узнав причину, она покачала головой: «Лёля, ну сказала бы, я бы с радостью тебе его подарила! Мне это яйцо досталось по случаю, я терпеть его не могла. Да ещё Лёня все время над ним издевался, оттого и упрятала на шкаф…» Тут я разрыдалась еще больше – я могла бы стать обладателем своей детской мечты, но мне это и в голову не пришло – попросить бабушку, так оберегавшую все «ценные вещи», подарить мне яйцо птицы Фэн. Может, у меня она вылупилась бы, а?
Но еще пару слов о китайском болванчике, том, что жил в стеклянной горке вместе с чашками, вазочками и прочими фарфоровыми мелочами.
Так вот, этот болванчик был дамой и весьма чванливой. Но особенно раздражало ее соседство французской пастушки, легкомысленно выставляющей на показ мысок голубой туфельки с золотым бантиком. Дама пыталась прикрыть всю себя огромным веером, дабы отгородиться от бесстыдно глазевшего на нее мира и вульгарной иностранки, но не могла скрыть головы с вычурной прической и злого выражения лица с тонкими поджатыми губами. Вероятно, она была так зла из-за того, что люди без ее разрешения могут не просто коснуться ее головы, но и качнуть ее без всякого смысла и ее на то разрешения – тик-так, тик-так... Пару раз – по случаю моего приезда и отъезда – подобную процедуру разрешили произвести и мне. Первый раз она меня развеселила, второй – привела в ужас.
ЕЩЕ НЕМНОГО О МОЕМ РИТУАЛЬНОМ ОБЛАЧЕНИИ
И вот теперь я сама превращалась в этакого китайского болванчика…
Подобная метаморфоза, признаюсь, изрядно ужаснула меня: неужели стоит лишь сменить «одеяние, опирающееся на плечи», а, попросту говоря, халат, и Четыре Господина - четыре времени года, придут и поклонятся тебе, и всяк принесёт свои дары: аромат цветущих абрикосов, пышнотелость пионов, горечь хризантем и благородство бамбука? И две уточки-мандаринки будут плавать у твоих ног, обещая образцово-показательную любовь до гроба? Лёля Майорова, ты ли это? Душа моя заметалась-заметалась и сбросила лживый наряд! А птица Фэн выскользнула из моих рук и разбилась, и только фарфоровые осколки с расписными бочками лежали грудой на полу, постепенно превращаясь в фарфоровое яйцо-шкатулку. Но чтоб хоть как-то прикрыть свою наготу, я умудрилась задрапироваться в огромную - размером с двуспальную простынь по евростандарту - вышитую композицию «Лу Синь и Бернард Шоу». Тут я почувствовала, что зашла слишком далеко, даже для моего воображения! И хотя ещё остались не примеренными столь любимые мной батиковые ткани с рисунком лажань, а так же ещё одно необыкновенно искусно вышитое панно, скопированное с лубка художника Дэн Шу «Сбор подписей под Стокгольмским соглашением», неожиданно для себя я громко сказала «стоп!», решив остановиться на чём-то попроще.
Ночь внезапно поглотило всё это текстильное безумие, прихватив с собой за компанию и старую тюлевую занавеску, которую я никак не решалась выбросить в память о какой-то из двоюродных киевских бабушек.
Тут-то я и приметила строгий, весьма элегантный тёмненький – почти что чёрный! - шёлковый халатик, слегка мерцающий в темноте то жёлтым, то красным отливом, и надела его, подпоясавшись тяжёлым витым шёлковым шнуром с множеством немыслимых узлов и петель.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С БАЙ ШИ.
Взглянув на бабушкины каминные часы (до рассвета оставалось ещё часа три и целая вечность!), я отправилась в путь.
Я спешила. Мне нельзя было опоздать! Я карабкалась в горы и преодолевала водопады. Не знаю, как я умудрялась это делать, ибо все, встречавшиеся на моём пути пейзажи, были по сути неплохим, но всё же дилетантским подражанием работам старых китайских мастеров в жанре шан-шуй,1 выполненным тушью на рисовой бумаге. Прямо в туманных небесах, поверх клубящихся туч, странными птичьими стаями вились столбцы иероглифов - изящных стихотворных строк, сопровождающих каждую графическую композицию. Некоторое время я чувствовала себя героиней мультфильма, но потом, на смену анимации, явно пришло игровое кино. Правда, я заметила это только тогда, когда, споткнувшись о какую-то корягу, шлёпнулась на землю, больно ударившись коленкой. Каюсь, даже в этой ситуации я нашла пару минут, чтобы пожалеть себя и подуть на родную коленку, но вовремя спохватилась: доносившийся из влажного тумана голос бронзового колокольчика, заставил меня подняться и вновь пуститься взапуски - наперегонки со временем. Мокрые ветви деревьев ловко хлестали меня по лицу, а невидимые, но от этого не менее хищные, звери устрашающе рычали в ближайших кустах под традиционно-истерический хохот диких обезьян - символ невыносимой тоски в китайской поэзии. Впрочем, их хохот и впрямь был невыносим - от таких звуков вполне можно захотеть повеситься на ближайшем суку, факт! На ходу я попыталась припомнить, в каком из приключенческих сериалов я видела нечто подобное, но на сей раз, память подвела меня. Вконец запутавшись в названиях сериалов и основательно запыхавшись, я едва успевала, подкалывая волосы одной нефритовой и, всё время ускользавшими от меня, двенадцатью цзиньскими шпильками.
И всё же я успела.
Старец - хозяин Павильона Восьми Камней Для Растирания Туши - поджидал меня. У него на плече сидела Сорока в шёлковой чиновничьей шапочке, завязанной под клювом изящным бантиком. Четыре чёрные бусинки глаз - Сороки и Старца - с тщательно скрываемым любопытством уставились на меня.
Я поклонилась.
Старец оглядел меня и сказал:
- Негоже ученику, начинающему Путь, рядиться в шелка, тем более, в шелка цвета Неба.
Я покраснела и опустилась перед Учителем на колени.
Он, молча, протянул мне маленький камень с углублением для воды и палочку туши и исчез вместе с сорокой. И лишь маленький свиток остался лежать на белом камне у ручья, возле которого он сидел. Я развернула свиток.
Хозяин павильона Восьми камней для растирания туши.
Вокруг безлюден мир, заходит солнце
Я возвращаюсь домой, мои куры клохчут
Художник не любит беспокойную жизнь
И мне хотелось бы, чтобы не каркали в полночь.
Эту картину написал отшельник Бай-ши, а так же стихотворение на старинный лад. (Если в полночь каркают вороны, значит, поблизости грабят солдаты.)