Эпизод из моей жизни, который я хочу вам рассказать, очень напоминает короткий, в одну строфу, сюжет Пушкина, и поэтому я решила использовать некоторые пушкинские выражения. Итак, мой дядя был самых честных правил. Будучи известным ученым, он никогда не был замечен в заимствовании чужих идей, в бессовестной эксплуатации аспирантов. Никто никогда не подвергал сомнению заслуженность его степеней, должностей, научных наград. О его личной жизни я почти ничего не знала; он был братом моего отца, отношения их смолоду как-то не складывались - слишком разные они были люди, но плохого о своем брате отец никогда не говорил. В детстве я пару раз была у дяди дома, а когда отца не стало, все, что я узнавала о дяде, было из научных журналов или из газет. Возможно, я могла бы использовать его помощь или имя в своей научной карьере, он должен был знать обо мне. Но сам он ничего не предлагал, а я, слава богу, справилась сама. Короче, никаких отношений между нами не было, так бывает в жизни, вы знаете.
И вдруг, совершенно неожиданно, я получила от него письмо, в котором он сообщал, что серьезно болен, и просил меня навестить его, не откладывая. Он был дома, меня встретила его жена, как она представилась; была в доме и еще одна женщина. Дядя лежал в постели, внешность его описывать не буду - это было страшновато. Но встретил он меня слабой улыбкой и начал с Пушкина: когда не в шутку занемог, то уважать себя заставил, и тут же уточнил: нет, не для этого я тебя позвал, уважением я за свою жизнь наелся. И сидеть со мной от тебя не потребуется, как ты догадываешься. Мне нужна твоя... нет, не помощь, конечно, и поручением это назвать не могу, пожалуй, просто просьба. И прошу именно тебя, потому что ты человек как бы со стороны и в то же время своя, сейчас поймешь.
Жить мне осталось всего несколько дней, я знаю, но все, что собирался сделать - сделал. И свою последнюю работу я завершил, вот она, - и он указал на стопку листов на прикроватной тумбочке. - Но я не успел отредактировать и опубликовать её. Это мог бы сделать кто-либо из моих учеников, но я не хочу напоследок сеять семена раздора между ними. Так вот, все эти годы я следил за твоими научными успехами и знаю, что ты могла бы выполнить такую работу, и тебе я могу полностью доверять.
- Я сделаю это, дядя, - сказала я.
- Спасибо. Если я встречусь там, на небесах, со своим братом, я расскажу ему о тебе. И вообще, надо бы нам поговорить...
Он замолчал, потом вытащил последнюю страницу рукописи, на которой был список цитированных работ, указал пальцем на одну из фамилий и, понизив голос, спросил: - Ты знаешь, кто это?
Я кивнула. Это была его сотрудница прошлых лет. Дядя жестом попросил меня нагнуться к нему и, переходя почти на шепот, сказал: - Она, наверно, будет на похоронах, но ты лучше позвони ей и передай мое последнее прощай. Мы с ней много лет любили друг друга.
Потом дядя отстранил меня и нарочито бодрым голосом завершил ранее начатую фразу: - Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог!
Я почувствовала, что у меня на глаза наворачивались слезы. Но дядя погрозил мне пальцем и дал понять, что аудиенция закончена.
Будучи в состоянии сильного волнения, я не заметила, как оказалась на улице. Вот, был дядя - и не было дяди. А теперь вдруг появился на мгновение и исчезнет насовсем. Хотя, почему исчезнет? Ведь я-то жива, и в руках моих его мысли...