Тилигульский лиман – с упоминанием этого географического понятия во мне теплой ласковой волной просыпается трепетная дрожь. Кристально чистому, сообщающемуся с морем водоему в 30-40 километрах от Одессы было суждено стать и остаться местом привязки моих самых ярких воспоминаний юности. Юности, медленно подбирающейся к дерзким попыткам вступить во взрослую жизнь. Четыре лета подряд, по полтора месяца в середине лета, с 1990 по 1993 год мы выезжали школьным лагерем на его берег и располагались палатками на узкой ленте песчаного пляжа. Нас было всегда от 20-ти до 40-ка человек, от совсем маленьких пятиклашек, до нас, старшеклассников, и, конечно же, учителей. Ставили палатки на 4 спальных места, ставили продуктовые палатки-склады, ставили огромную палатку-столовую на всех, ставили шатер для пребывания под ним днем, вне лучей палящего южного солнца. Каждая палатка окапывалась канавкой в виде буквы «П», верхней перекладиной к обрывистым склонам. Ибо летние ливни могли легко не только промочить, но и попросту снести весь лагерь водой, стремительно несущейся с высот склонов, спускающихся от окрестных деревень вниз – к самому лиману. Окапывались, крепили брезентовые места ночевки, планировали и создавали инфраструктуру на песке – места для костра, для хранения дров, для игр и купания. В два дня лагерь был готов, и начиналась размеренная и упорядоченная жизнь, с дежурствами по кухне, по походам в село за едой, в посадку за дровами. Самое интересное начиналось, конечно, во время, свободное от графиков и расписаний. Не было мобильных телефонов, портативных плееров и портативных компьютеров. Единственным электрическим прибором был кассетный магнитофон на батарейках, которые мгновенно садились, измученные проигрыванием на полную мощность по кругу Queen, Deep Purple, а также не запомнившейся, но нравившейся девочкам попсы. Жизнь была вечной. И от раннего утра и завтрака и до позднего вечера и ужина (с добавкой, порой вытащенной тайком из продуктовой палатки) проходило больше, чем во взрослой жизни проходит за несколько месяцев. Мы были бессмертными, вездесущими, живыми. На нас не действовало время, – оно нам подчинялось.">Тилигульский лиман – с упоминанием этого географического понятия во мне теплой ласковой волной просыпается трепетная дрожь. Кристально чистому, сообщающемуся с морем водоему в 30-40 километрах от Одессы было суждено стать и остаться местом привязки моих самых ярких воспоминаний юности. Юности, медленно подбирающейся к дерзким попыткам вступить во взрослую жизнь. Четыре лета подряд, по полтора месяца в середине лета, с 1990 по 1993 год мы выезжали школьным лагерем на его берег и располагались палатками на узкой ленте песчаного пляжа. Нас было всегда от 20-ти до 40-ка человек, от совсем маленьких пятиклашек, до нас, старшеклассников, и, конечно же, учителей. Ставили палатки на 4 спальных места, ставили продуктовые палатки-склады, ставили огромную палатку-столовую на всех, ставили шатер для пребывания под ним днем, вне лучей палящего южного солнца. Каждая палатка окапывалась канавкой в виде буквы «П», верхней перекладиной к обрывистым склонам. Ибо летние ливни могли легко не только промочить, но и попросту снести весь лагерь водой, стремительно несущейся с высот склонов, спускающихся от окрестных деревень вниз – к самому лиману. Окапывались, крепили брезентовые места ночевки, планировали и создавали инфраструктуру на песке – места для костра, для хранения дров, для игр и купания. В два дня лагерь был готов, и начиналась размеренная и упорядоченная жизнь, с дежурствами по кухне, по походам в село за едой, в посадку за дровами. Самое интересное начиналось, конечно, во время, свободное от графиков и расписаний. Не было мобильных телефонов, портативных плееров и портативных компьютеров. Единственным электрическим прибором был кассетный магнитофон на батарейках, которые мгновенно садились, измученные проигрыванием на полную мощность по кругу Queen, Deep Purple, а также не запомнившейся, но нравившейся девочкам попсы. Жизнь была вечной. И от раннего утра и завтрака и до позднего вечера и ужина (с добавкой, порой вытащенной тайком из продуктовой палатки) проходило больше, чем во взрослой жизни проходит за несколько месяцев. Мы были бессмертными, вездесущими, живыми. На нас не действовало время, – оно нам подчинялось.
Шло начало 90-х годов. Самые взрослые и конечно самые умные в мире, мы, 16-17-ти летние подростки, шли ногами по вечности, по нашей вечности, не заботясь ни о чем, и близко не думая о тревожности будущего. Каждый поход наверх по обрывам был сродни параду. Хотя идти было всего минут 20 туда и столько же обратно, каждое посещение села превращалось нами в приключение. Центр и цель похода – магазин, он работал не всегда и не в каждый день недели, живя по своим, незнакомым посторонним туристам правилам. Поскольку уйму еды в виде круп, консервов и прочего мы взяли с собой, то в магазине из обязательной программы нас интересовал только хлеб. Свежий хлеб нужно было принести в лагерь к определенному времени, поэтому время нами бралось с избыточным запасом, дабы не пропустить дополнительную экскурсию по интересам. Из интересов в селе были представлена возможная перспектива девушек, которые по нашим представлениям должны были достаться нам, городским, без особых усилий. Девушек мы так почти ни разу и не увидели. Заброшенный и неохраняемый ДК; действующий скотный двор с ужасным черно-кровавым озером, по берегу которого были раскиданы коровьи черепа. Ну и апокалипсического вида МТС, с разнообразными остатками разбитой техники разнообразного же состояния, что вызывало живейший интерес, давно утраченный самими аборигенами. Прогулка по селу завершалась веселым спуском обратно в лагерь, иногда пешком, иногда бегом, иногда просто кубарем по обрыву вниз.
Внизу ждал обед, – на расстеленном на песке покрывале стояли миски и чашки, по периметру рассаживались мы, обитатели лагеря, с раскрасневшимися от свежести летней природы лицами, сочно пережевывающие обжигающую гречневую кашу с тушенкой. Банальность, которую дома мы врядли стали бы есть, там нам казалась амброзией. Чтобы получить больше добавки, мы рассказывали девочкам отбивающие аппетит анекдоты, что всегда имело нужный нам эффект. Девочки отказывались иногда даже от основной порции, на которую сразу же находились желающие. Кушать хотелось всегда, и джентльменство отступало перед требованиями наших желудков. Запомнилась дискуссия о пиратах, обычае вешать на рее и полной не гигиеничности данного обычая, особенно когда повешенный висит на рее с недельку или более.
Посреди дня небо заволакивало тучами, и начиналась теплая летняя гроза, с ливнем как из мгновенно опрокинутой гигантской небесной чаши, с красивейшим сверканием молний над ребристой от ветра водной поверхностью, с тяжелым и всепроникающим громом, укрытием от всемогущества которого палатки вовсе не казались. Первичное чувство страха быстро исчезало, и мы выбегали под ливень и носились под ним как угорелые, без цели, без причины, вопя от восторга и наслаждаясь падающей на нас стеной воды. Мы забегали в лиман и, размахивая руками и ногами, добавляли воды в воздух снизу – все смешивалось, и мы превращались в ворох, искрящийся блестящей под вспышками молний водой. С чувством богоподобного превосходства мы смотрели на удивленные и завидующие лица наших младших школьников, не решавшихся выбежать. Мы, уже пробовавшие алкоголь, табак, многие даже женщин, а также другие атрибуты маячившей на горизонте взрослой мужской жизни, яростно бесились на глазах младшего и старшего тоже поколения. И не боялись повредить своей репутации, важности или принципам. Кто из нас, из тех, кому сейчас тридцать или больше, будет так безоглядно беситься под грозовым ливнем, на глазах у десятков людей, не употребляя при этом никакого допинга, кроме своей молодой души? Друзья мои, бывшие со мной там, помните ли вы это? Учитель трудов, Павел Владимирович, в ужасе выглянувший из палатки и бросившийся загонять нас в нее криком и пинками. И только загнав внутрь, он сказал простую фразу, о вещи, которой мы попросту не понимали. Он тихо сказал, что случайный удар молнии в воду даже в 100 метрах может оставить нас навечно в этом возрасте. Да, это было так очевидно, что ж мы не понимали? И все следующие грозы мы сами следили, чтобы никто даже на улицу не высовывался. Спасибо за ту частичку жизненного опыта. Как спасибо и за все остальные частички, подаренные вами, Павел Владимирович, учитель трудов и просто замечательный человек. За уроки мужества, за базовые принципы отношений с женщинами, за живой и яркий пример, как выглядят, действуют и говорят настоящие мужики. Где Вы сейчас, кроме воспоминаний?
Катя, в промокшей белой рубашке и промокшими волосами…Мы завтракали в 8 утра, и ты сидела возле меня в общей палатке-столовой среди еще 30-ти человек, и дрожала, удивленно кутаясь в одеяло, что я тебе принес. За стенами лил почти тропический, абсолютный ливень. Мы были им подавлены, мы уже почти не понимали, что происходит и где мы находимся. Но ты дрожала не от упругих ударов ливня по брезентовой крыше и не от утреннего холода струящейся везде вокруг воды. Предыдущая ночь удивила тебя, но судьба оставила нас тобой так и не узнавшими друг друга ближе. Нам было по 16 лет. Катя, ты помнишь это? Катя, где ты сейчас?
Вечерние посиделки у костра, 10-12 летние малыши, дежурившие вокруг учителей с открытым ртом, ждавшие, когда кто-то возьмет в руки гитару и затянет походно-туристические песни. Ведь это было шоком, увидеть строгого когда-то учителя в кругу рядом с тобой, играющего на гитаре и поющего. Но нам, старшеклассникам, жизненно необходим был трехлитровый бутыль и тихий уход с этих посиделок. Самым бессовестным образом, украв из продуктовой палатки бутыль компота и самым бездушным образом вылив его в ночной лиман, мы, соблюдая максимум предосторожностей, крались в село, где выменивали три литра вина на наши, тоже позаимствованные в продуктовой палатке консервы. Денег у нас не было, как факта, и местные охотно шли навстречу натуральному обмену, иногда, продавая нам, правда, вино, отдававшее уксусом. Но что это за преграда для 4-5-ти молодых ребят, познававших мир и его настоящее устройство! Бутыль сразу не был допит, ибо было трудно. Он был спрятан с целью дальнейших перспектив, но по возвращении нас уже ждали. Молодецкая удаль сыграла с нами злую шутку, где-то мы видимо упустили конспиративный момент. И наиболее авторитетный из учителей, нет, не ругал за легкий винный дух, но потребовал вернуть бутыль! Предположения о том, что его разбили, потеряли, отдали марсианам, – напрочь отвергались, и мы понуро поплелись к ближайшему холмику. Выливать было жалко, но приносить в лагерь было нельзя, и мы пили терпкое молодое вино из широкого горла бутыля, обливаясь им, заливая майки, шорты и шлепки. Допить не смогли, и последний литр ушел в лиман, смешиваясь с водой, которой мы полоскали емкость. Бутыль принесен обратно, мы прощены, остальные пропажи из палатки оставлены без разбирательств, и мы снова представляем собой одно целое со всем лагерем. Все сидим вокруг догорающего, но все равно теплого и уютного костра. В пледах, на подстилках, поджав ноги и уставившись, кто в небо, кто на огонь, а кто и на дрожащую в руках гитару, с грифа которой груздями срывались звуки. Вечность оставалась нетронутой, не начатой, ни одного кусочка отщипнуть от нее было невозможно.
Но вот костер почти догорел, спать не хочется абсолютно, а больше дров нет. Такой вечер не может просто так умереть, и бодрая мужская компания собирается в поход за топливом. Путь в посадку лежит через деревню, а идти минут 30. Вооружение в виде топоров и пил придает уверенности на перспективу встречи с местными, и мы резво продвигаемся по пустынной ночной улице в сторону дров. Село дышит тишиной, теплом и тьмой. Часть домов заброшена, но почему-то до сих пор окружена заборами, а до посадки еще минут 15 пешком, что кажется уже совсем далеко, и мы разбираем первый попавшийся забор. Из-за спешки и желания поменьше шуметь, одну секцию мы унесли прямо с деревянным столбом-бревном. Через 10 минут мы уже возле нашего вновь сияющего костра, рубим штакетины и бросаем их в огонь. Бревно разделать не удалось и оно, подтолкнутое ногой подальше от берега, отбыло по течению лимана. Костер снова догорел и скоро мы уже в палатках, видим волшебные сны. Едва забрезжил рассвет, как внушительная толпа местных уже шла облавой по берегу, пытаясь вычислить похитителей забора, – дом все-таки оказался жилой. Но недаром же мы были самые умные, – в нашем лагере даже щепок не было – все было подчищено, все следы преступления уничтожены. Сожженный в угоду нашему общению забор тогда подарил нам свое тепло безнаказанно. Несколько раз ранним-ранним утром по берегу гнали громадное стадо коров, коровы тыкались в палатки огромными мордами, оставляли после себя многочисленные следы и пугали всех без исключения перспективой быть затоптанными стадом. Молча, мы, давно уже проснувшиеся, сидели по палаткам и ждали, когда стадо уйдет. Уходило. Все живы, здоровы и с дополнительно приобретенным опытом пребывания в сельской местности.
Была еще Оля. Оля была немного старше, и это заставляло каждого из нас еще больше раздуваться от важности и стремления казаться взрослым и крутым. В борьбе за эксклюзивность общения с ней победил я. Наглостью я пытался затушевать значительную робость и банальное неумение вести себя с женщинами не по подростковому глупо, а хотя бы на уровне ее возраста. «Оля, пошли за водой вместе!» – «Не хочу» – «Оля, когда я прошу, мне нельзя отказывать!», – в таком духе я надеялся нахрапом приблизиться к пониманию таинства отношений между мужчиной и женщиной. Почти приблизился, но приблизился лишь к краю пропасти. Мы долго и интересно общались, но интеллектуально в этом плане я был настолько слабее, что продвинуться дальше прогулки за ручку мне было даже не просто страшно, а полностью невозможно. Ввиду полной бесперспективности попыток взять инициативу на себя. Но было интересно, ведь я смотрел в пропасть. Пропасть, незнакомую мне абсолютно и от этого волнующую и притягивающую. Оля стала первой удивившей меня женщиной, заставившей задуматься о том, что помимо известного и послушного мне мира есть еще один – взрослый, требующий постижения.
Одним из самых интересных удовольствий было катание на лодке – не просто двадцатиминутная прогулка, а 2-3-часовая экскурсия вдоль берега. Лодку мы арендовали сразу же по прибытию, причем сняли ее на весь месяц, за полцены, благодаря харизме нашей классной руководительницы, Елены Владимировны. Задор и буйство характера сыграло свою роль, и я на борту свежеснятой лодки тут же нарисовал ее только что придуманное гордое имя – «Чингиз-хан». Краской было бы опасно, даже если бы она и была. Это было сделано зубной пастой. Пастой, которая и так в основном применялась для обмазывания девочек по ночам. Имя присвоено, и лодка эксплуатируется с утра до вечера, с криками и ссорами за место в очереди. Прыжки в воду посреди лимана, ныряние с промером дна и ловля бычков на скорость были бы невозможны без нее.
Лагерь жил бесконечной, спокойной и размеренной жизнью. Послеобеденное массовое купание. Спортивная рыбалка или заплыв на лодке на другую сторону лимана, она еле виднелась вдалеке в белесой дымке. Игры, ловля водившихся на берегу змей и клабор на пары под тентом на берегу. Споры о дежурствах и походы за питьевой водой. Время между обедом и темнотой, – неконтролируемо расходуемое на наслаждение жизнью. Наслаждение порогом жизни, жизни между бесконечной сказкой детства и наступающей серьезностью юности. Ощущение открытости и доступности всего мира для тебя. И никаких сомнений, что весь мир ляжет к твоим ногам, стоит лишь ступить. Божественные ощущения. Может, мы и были Богами? Богами Тилигульского лимана.