- Ну-ка, Нюра, вынеси нам сюда бутылочку, да закуси какой-нибудь, мы тут с мужиками на свежем воздухе посидим, – попросил прадед Ян, проходившую мимо них свою жену, еще крепкую, статную, семидесятидвухлетнюю пожилую женщину.
- Сиди, сиди! Тебе не привыкать на свежем воздухе сидеть. Может еще и доху принести. А береза, вон, прямо перед крыльцом растет, – улыбнулась ему жена, проходя мимо куряк.
- Вот, ведь, крапива! Так и норовит ужалить! - бросил ей вслед прадед Ян.
- Про что это она? – ничего не поняли родственники. - Вот у кого память! Я и то позабыл, а она помнит. А все прибедняется : « Склероз у меня. Ничего не помню. Все позабыла».
"А,ну, расскажи. Поржем хоть". - Значит так, ядрена вошь! Хоть на части меня режь, хоть в костер бросай, но уж такого со мной больше не случалось никогда.
Это она сейчас про мою встречу с волками напомнила. Случилось это как раз перед окончанием войны. Мне уже четырнадцать исполнилось. Приходилось наравне с мужиками ворочать.
Да и то сказать, мало этих мужиков в деревне тогда осталось. Одни старики, пацанва, как я; инвалиды, пришедшие из госпиталей; и бывший кулак, сосланный на поселение.
Тогда многих к нам в Сибирь ссылали на исправление. Видно считали,что мороз, крепче всякой тюрьмы, мозги вправляет. А,ведь, так оно и было в действительности.
Вот как-то раз прибегает к нам домой сторожиха конторы Ганюшка-криворучка и спрашивает у матери: «Янек-длинный дома?" Меня, значит, ищет. Мы, ведь, поляки. Правда, обрусевшие уже. Язык свой и то почти забыли. Ругались только по-польски.
В выселке Польском нас два Яна было, и оба – Островские. Так, нас, чтобы не путать, звали: Янек-малой и Янек-длинный. У нас даже отчества одинаковые.
Выхожу к ней, а она, как заверещит своим визгливым голоском, аж у меня в ушах зазвенело: «Янек, пся крев, чтоб тебя на месте разразило, холера пшеклентий. Кричу, кричу, чтоб тебе повылазило. Всю глотку прокричала, глухарь таежный. Ноги в руки и шибчей до конторы. Председатель тебя кличет, лихоманка его забери».
Я со всех ног в контору. У председателя уже этот бывший кулак сидит; развалился, что гнилая солома в омете. Вот и говорит председатель мне: «Янек, пойдешь к Стефану в подручные. Забирайте сотню телят с фермы и гоните их в Заготскот».
Я про себя ужаснулся: « Мать Честная! Это ж тридцать километров, да все лесом, да еще зимой по морозу!» А ничего не поделаешь, с начальством нашим не поспоришь!
Ну, запрягли мы пару кобылешек, побросали сенца в сани-розвальни, чтобы мягче и теплее сидеть было, оделись в дохи собачьи ( избным теплом недалеко уедешь) и погнали телят.
Идут себе телята по дороге за быком, а мы в санях на сене разлеглись, махру для сугреву потягиваем. Километров 25 эдак одолели. А тут тебе и темень разом навалилась. Немного погодя, небо вызвездилось все, к морозу значит; и луна в ореоле, как в венце, высветилась.
Хоть и дохи на нас, и катанки на ногах, и шубенки на руках, но все же мороз стал и нас пробирать. И мы все чаще за санями бежали, чем на них ехали.
И вдруг! Пресвятая Богородица! Упаси, Бог, и коня, и меня! Вот они. Стоят себе впереди на дороге. С десяток, не меньше. Ждут! Волки! Да крупные такие, матерые!
Мы орать благим матом. Стоят! Что делать? Ружей-то у нас нет. - Смотри! Смотри! Впереди белолобый! Это мать-волчица! Вожак их, значит, - шепчет мне Стефан, дрожа от страха.
Глянул я, точно волчица. Да крупная такая! А Стефан опять мне: « Хорошо, что телята впереди, а мы позади. Сначала они телят драть начнут, может до нас дело и не дойдет».
- Давай, убежим! – предложил я ему, а у самого от страха зубы клацают, и спина вся вспотела. - Нет, бежать нельзя! Так они сразу за нами погонятся. Давай на березы залезем, да поскорее, - потянул он меня с саней к двум, стоящим рядышком, огромным березам.
Привязали мы с испугу лошадей к одной из этих берез, чтобы не убежали. Сами, как были в дохах, так и сиганули на березы. Взлетели мигом, словно на крыльях, и сидим на ветках, как филины.
Сидели, сидели, стали замерзать. Тут Стефан и предлагает мне: - Янек, кричи: « Рятуйте, волки, рятуйте, а то мы вас в колхоз свой запишем!»
Я и давай орать, что есть мочи, не подумав. А когда совсем охрип, то спросил Стефана: « А, пошто, так орать- то надо?» А он с ухмылкой мне. - Дак, волки, милок, шибко колхозу боятся, на дух его не выносят.
- Гад ты, дядя Стефан. А я – круглый дурак! Ты и есть настоящий волк. Это ты колхозу боишься, да Советской власти. А она тебя, гада, пожалела, не расстреляла, жить позволила.
А он дотянулся до меня, да как врежет. Я так и сверзился с сучьев-то. Упал, лежу на снегу в дохе, подняться не могу, со страху аж дух перехватило. Думаю:
« Ну, мне конец теперь, растерзают волки».
И вдруг вспомнил, что у меня в кармане штанов коробок спичек лежит. Схватил я клок сена с саней, поджег его, да с воплями и понесся на волков, захватив второй рукой еще пук сена.
Бегу, что заяц, поджав уши, и думаю: « Что это за волки за такие? Легли и лежат. И телята лежат. И лошади не хрипят, не взбрыкивают, спокойно стоят себе».
Подбегаю ближе, а у самого от страха вся спина взмокла, да, как кину горящий пук сена на них. Они, как вскочат на ноги. А я гляжу, поверить не могу, а душа петухом запела. Мать Честная! Давай я хохотать.
Хохочу, хохочу, остановиться никак не могу. Это, оказывается, телята! Чужие! И откуда они только здесь взялись?!
Стефан видит, что я смехом исхожусь, да ко мне. Увидел телят, но не рассмеялся даже. Стоит. В молчанку дуется. Чувствую, боится чего-то он. Мялся, мялся, да и говорит он мне: " Ты, уж прости меня, Янек. Пошутил я с колхозом-то. Прошу тебя, никому не говори про это."
Жалко мне стало его: " Ладно, так уж и быть, промолчу. Но для меня ты больше не друг. Сколько ни мой гагару, а все черна."
Сморщился он, как от зубной боли, но драться со мной не стал. Подошли мы к березам, отвязали лошадей, и полез я за шапкой, что при моем падении за сук зацепилась.
Лезу, цепляюсь за ветки, а взобраться не могу, хотя и доху с себя снял. Сучья подо мной так и обламываются. Кое-как шапку с березы достал. И как мы только в дохах на такую высоту залезли?! Вот что, значит, страх с нами сотворил. От страха, выходит, нас ровно ветром на березы занесло.
Под утро пригнали мы телят в Заготскот. Там и выяснилось, что телята, которых мы за волков приняли, оттуда сбежали.
Благодарность нам объявили за них. Рассказали мы про свои ночные страхи и ужасы, только про то, что я кричал, умолчали оба. Нахохотались все до слез.
А потом и в нашем выселке все об этом узнали, проходу от насмешек не стало, хоть дерись с зубоскалами. И моя вот тоже туда! Столько лет прошло, а она все насмехается надо мной. Жалючка этакая!
Вот такая у меня встреча с волками в первый раз произошла. Конечно, потом я и с настоящими волками встречался, но страху такого большого уже не испытывал.
" А Стефан? Что дальше с ним стало?" - стали расспрашивать мужики. - Жил бобылем. Работал исправно, как все. Да надорвался как-то однажды уже после войны на строительстве телятника, умер, бедолага, в одночасье. Царствие ему, Стефану, Небесное, не к ночи помянутый.
Бабы-одиночки сильно горевали по нему. Всем помогал по хозяйству по мере возможности. А они за это кормили, обшивали, обстирывали его, да и лаской не обделяли горемыку бедового.