Страдивариус

               
Вечером по телевизору показывали «Визит к Минотавру» – про то, как артист Шакуров ищет украденную драгоценную скрипку работы великого мастера. На следующий день я пришел в школу и сказал, что та самая скрипка находится у нас на даче. Да, старинный шедевр пылится на шкафу среди хлама, и никому до него нет дела. Сосед по парте Владик Артюхов страдальчески застонал – он не мог перенести такой чудовищной лжи. Математик, не терпевший на уроке даже шепота, выпучил глаза и топнул ножкой. Ходивший у него в любимчиках Владик аккуратно поднял руку, встал и со смущенной улыбкой объявил: «Саша говорит, что у него на чердаке спрятана скрипка Страдивари». Грянул великий смех. Хохотали все – даже вечно серьезные отличницы, даже не умеющие смеяться парии класса. Математик болезненно поморщился и продолжил чертить на доске треугольник.
Всю неделю – пока не кончился сериал – я был объектом самых гнусных насмешек. Более всего усердствовал Владик.
– Вот интересно, если бы фильм был не про Страдивари, а про Гварнери, ты сказал бы, что  нашёл на чердаке скрипку Гварнери? – издевательски вопрошал он.
Слышать это от Владика было больно. Владик был особенным. Он был сверхчеловеком, облечённым в импорт. Не знаю, кем работали его родители – дипломатами или фарцовщиками, но кроме школьной формы все на их сыне было не наше, не советское. Даже трусы. Во рту у него вечно благоухали заморские жвачки, он шокировал окружающих тем, что мял и выбрасывал фантики от иностранных конфет и шоколадок, а не коллекционировал их, как все. На переменах он слушал плеер с таинственной надписью «Panasonik». Его итальянский портфель был пёстр от ярких наклеек. Иногда он отдирал надоевшие и милостиво дарил фаворитам. «Вкладышей» у него было больше всех, и он ими не особенно дорожил. Во время игры он вальяжно вынимал из кошелька пачку драгоценных картинок с утятами и микки–маусами – так миллионеры в кино вынимают из портмоне зелёные купюры –  и бросал на парту. Этими же «вкладышами» он расплачивался со второгодником Кульковым за проведение карательных акций против своих немногочисленных оппонентов.
Владик был постоянно окружён толпой прихлебателей. Одно время в этой толпе тёрся и я. Рядом с ним я испытывал восторг и сосущее чувство собственной неполноценности. Мне нечем было похвастаться – у нас дома был старый бобинный магнитофон с хрипящим Высоцким внутри. Даже на обладателей советского кассетника «Весна» я смотрел как на небожителей.
Владик знал все об иностранной жизни. В его устах то и дело звучали чарующие звуки: «Адидас», «Мерседес», «Сони». Однажды он публично высмеял меня за невежество. Это было на физкультуре. Владик только что надел белоснежную футболку с изображением лихого губастого утенка. Утенок был в ковбойской шляпе. На выпуклой утиной груди сияла шерифская звезда.
– Шериф! – сказал я, ткнув пальцем в звезду.
– Какой еще Шерифт? – нахмурился Владик. – Это Дональд!
Пристыженный, я натянул свою застиранную футболку и треники с отвисшими коленками и побрёл в строй.
Мне хотелось, чтобы Владик меня уважал. Я мечтал иметь что-то особенное – чего не было ни у кого. Даже у него.

Благодаря фильму «Визит к Минотавру» страна узнала, кто такой Страдивари. Маму этот фильм расстроил.
– Нет мне прощенья, – сказала она. – Давно надо было это сделать.  Плевать на деньги.
Там, за ледяными километрами, в обложенном снегами ветхом деревянном доме, в кромешной тьме и вековой пыли томилась немой калекой та самая скрипка. Инструмент был похож на детский трупик – из четырех струн три были оборваны, хрупкий корпус почернел, но там, внутри еще можно было прочесть  таинственные латинские слова: Antonius Stradivarius Cremonensis Faciebat Аnno 1715.
Конечно, это была подделка. Потом я где-то прочитаю, что одна немецкая фирма в девятнадцатом веке выпустила около сотни фальшивых страдивариусов. Видимо, одна из них попала к нашим немецким предкам.
На скрипке играл брат маминой бабушки. Про него было известно лишь то, что он родился в Митаве и умер от сифилиса. Сохранилась его карточка – во фраке с пышными усами и выпученными глазами гипертоника. Мама всю жизнь мечтала отреставрировать его поддельного страдивариуса, надеясь, что кто-то из нас, лентяев и хулиганов будет играть на этой скрипке. Это было одно из многих мечтаний, услаждавших и мучивших моих родителей всю жизнь. Сколько себя помню, скрипка всегда лежала на высоком, как крепостная башня, старом шкафу – ее маленькая головка на гнутой шейке печально свешивалась сверху, безмолвно напоминая о своей горестной судьбе.

Когда прозвенел звонок, я сказал Владику:
– Спорим, не вру. Спорим, я ее в школу принесу.
– Ну принеси, принеси, – снисходительно буркнул Владик, смахивая импортным платочком с изображением Белоснежки перламутровую соплю.
Я начал систематически обрабатывать родителей на предмет перевозки страдивариуса в город. Я давил на мамино чувство вины, сетовал на ее пренебрежение наследием предков. Я даже изъявил желание заниматься музыкой. Каждый день Владик складывал пухлые ручки на груди и вопрошал:
– Ну и где скрипка? Только не говори, что ее украли.
Прихлебатели при этом гаденько хихикали.
В конце марта мы совершили первый выезд на дачу. Чтобы войти в дом, отцу пришлось поработать лопатой. Внутри было сыро, холодно и темно – как в склепе. Зимой хозяевами в доме были зубастые твари – от них на полу и на мебели остались коричневатые россыпи. Маленький мышонок нашёл смерть в бутылке, из которой не смог выбраться. Я успокаивал себя тем, что до скрипки грызунам было не добраться. Да и вряд ли они покусились бы на инструмент, в котором не было ничего съедобного. К тому же всем известно, что крысы до смерти любят музыку.
Чище и теплее всего было на веранде – там мы отпраздновали открытие дачного сезона плавлеными сырками и килькой в томате. Для страдивариуса я приготовил большую спортивную сумку. Но оказалось – зря. Скрипки не было. Кто–то забрал ее, и едва ли это были воры.
Неделей раньше на даче побывал дядюшка. Он сказал, что отдал скрипку на реставрацию одному очень авторитетному специалисту. Когда–то дядюшка работал венерологом, и подобных знакомых у него было много. Они дарили ему диковинные бутылки и оказывали покровительство.
– Ну как там твоя скрипочка? – дразнил меня Владик.
– Реставрируется, – спокойно отвечал я, немного жалея, что страдивариус утратит свой ветхий вид.
Между тем, шло время, а скрипки все не было. Летние каникулы стали спасением. На три долгих месяца я перестал быть мишенью насмешек. А первого сентября сам напомнил о скрипке. Я сказал, что столь драгоценные инструменты быстро не отреставрируешь и предлагал подождать еще немного. Вскоре выяснилось, что авторитетный специалист блестяще сделал свое дело и даже не взял за это денег – наоборот, он дал дяде целую тысячу рублей и оставил скрипку себе.
Меня ждал позор. В школу я шел, как на казнь, проклиная дядюшкино легкомыслие. Кто мог знать тогда, что пройдёт совсем немного времени, и мой добрый, весёлый дядюшка окончательно сопьётся и умрёт!
А я так и остался пустозвоном. Даже много лет спустя после окончания школы, во время посиделок бывших одноклассников, предающихся воспоминаниям о школьных деньках, отлично устроившийся во взрослой жизни Владик Артюхов любит похлопать меня по плечу и сказать:
– А помните, Саша говорил, что у него на чердаке хранится скрипка Страдивари?
И все смеются.