ЗНАМЯ ПОБЕДЫ
=1=
Прошли четыре года, как не стало деда Архипа, и поселковские стали забывать о его причудах. Еще несколько лет и вовсе перестанут вспоминать, а ведь хороший был человек, царство ем небесное.
Валерий Фомич часто вспоминал о нем в дни Победы, когда на площади звучала военная музыка о том радостном дне, и воздух вокруг был словно пропитан значительностью этой даты. Звучали слова поздравления, и у памятника Ильичу собиралась толпа напротив небольшой трибуны с председателем местной администрации с делегацией из района и небольшой группой пожилых людей с медалями и орденами на груди. Только вот жаль, что в этот год уже нет среди них участников боевых действий, присутствуют только ветераны тыла и Балашов Гордей Иванович, который проходил войну в качестве сына полка. Раньше он всегда находился в рядах ветеранов войны, но нынче толкался среди «тыловиков», основная масса которых состоит из женщин. Несколько ветеранов в поселке еще живы и все, как и положено, учтены, но по состоянию здоровья не могут присутствовать. Подарки и поздравительные адреса к ним подвезут уже домой. Прослезятся старики, вспомнят, как «в прошлом годе» водили их, после митинга в столовую, где угощали здоровенными котлетами с пюре и наливали фронтовые сто граммов.
Дед Архип, в свою бытность, уходил со столовой домой и продолжал свой праздник. Не сказать, что он был пьяницей… Да и какой от него алкаш, в его-то годы? Шумел он, правда, на своем балконе двухэтажного дома еще долго, можно сказать дотемна. Выпивал, уходя в комнату, но возвращался снова с гармошкой и играл, подпевая себе хриплым голосом, не совсем попадая в аккорды. Голос у него тоже не особо соответствовал вокалу, но кричал от души. Гармошка его, однако, ошибалась редко и репертуар из двух-трех песен помнила хорошо, а потому соседи вначале относились с пониманием и даже подпевали про себя, но постепенно уставали и начинали стыдить, что пора закругляться, ибо звучали одни и те же песни, что начинало надоедать. Другая особенность состояла в том, что в этот день 9 мая он всегда привязывал к балкону красное знамя с коротеньким древком, возле которого красовались звезда и серп с молотом. Где и когда он приобрел знамя, никто не знал, но знамя было настоящим. Знали пожилые люди, что раньше такие вещи не продавались в магазинах. Даже утеря знамени пионерской дружины могла стать предметом разбирательств в райкомах партии. Это теперь можно покупать, что угодно и чудить по любому поводу. Знамя и вправду было настоящим, с кисточками по краям полотна. Весело это знамя, привязанное, свисая параллельно балкона, чтобы была видна символика.
Враги сожгли родную хату,
Убили всю его семью.
Куда пойти теперь солдату,
Куда нести печаль свою.
Молодежь эту песню не знала, да и сам дед Архип сбивался часто, по причине памяти своей старой, путал очередность куплетов, но повторял часто и многие слова запоминались соседскими детьми и просто жильцами поселка , передавались в разговорах о его причудах, хотя в соседних деревнях даже и не помнили, что когда-то пели такие песни. Он считался поселковым чудилой.
И пил солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
А на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Еще одна привычка, которую имел дед Тихон, не могла нравиться всем соседям без исключения. Старик не любил беспорядок , творимый отдельными жильцами домов и не забывал «тыкать их носом» в эти дела, не выбирая при этом выражений. Его, правда, не особо слушали. Некоторые, кто плохо его знали, спорили, делали выводы и исправлялись, но пару человек из соседнего дома не желали терпеть его «выходки» и продолжали творить свои безобразия, не видя ничего зазорного в своих действиях. Старуха Серафима и сравнительно молодая Наталья из дома напротив, казалось, жили каждая своими заботами и в разных подъездах, но и имели общую точку соприкосновения. Они любили животных. Серафима собирала кошек возле своего подъезда, подкармливала их, что вскоре там образовалась целая стадо котов, которые собирались в определенное время, чтобы подкормиться из добрых рук и устраивать ночные концерты. Наталья же была предана лишь одной собачонке, которую всегда носила, как ребенка, на руках, называя «дочуркой» или «моей прелестью». Маленькая комнатная собачка, с большими ушами, круглыми и черными, как агаты глазами, редко ходила своими лапами, ибо боялась тех же котов и кошек, которые оккупировали всю территорию между домами. Она была меньше их ростом, побаивалась быть разодранной, а потому не сходила с рук хозяйки, одиноко проживающей в однокомнатной квартире соседнего дома. Наталья часто вступала в споры с дедом Тихоном, защищая котов Серафимы, но уходила, быстро перебирая каблуками от некоторых выражений деда, чуть ли не затыкая уши своей собачки: «не слушай дочурка, деда – человек невоспитанный». Серафима, в свою очередь, чувствуя небольшую разницу в возрасте, схватывалась с Архипом не на шутку, так же не выбирая выражения, но постепенно утихомирилась и продолжала увеличивать число своих кошек и котов, отвечая лишь одними словами – «Не твое дело, старый хрен!».
Именно эти две женщины и пожаловались Валерию Фомичу о выходках своего соседа, который устраивает на балконе концерты и мешает отдыхать жильцам окружающих домов. Было это несколько лет тому назад, пожалуй, год до кончины деда Архипа, после Дня Победы. Валерий Фомич служил участковым инспектором, так же последние месяцы, и собирался уйти по выслуге лет на пенсию еще в рассвете сил, чтобы не упустить должность начальника охраны в городе, который ему предлагали. До этого побывать в гостях у Архипа Васильевича ему не приходилось. Он за годы своей работы знал, что дед, по существу, совсем не вреден и скорее является достопримечательностью двора, чем неурядицей. Большинство жителей ждали День Победы с нетерпением, вспоминали слова его песен и уже не могли представить праздник в отдельности, без его непосредственного участия.
- Вот ведь вражины, товарищ участковый, эти бабы, - говорил дед, который смотрелся после вчерашнего «выступления» вполне приличным, - надоели они своими котами , да собаками. Какой там только заразы нет! Некоторые совсем облезлые, видать, с лишаями. И вот вся эта свора ходит по двору и гадит в песочнице, где дети днем играют. Там теперь и собаки собираются, ищут остатки пищи, после котов этих. Некоторые псы такие огромадные, что если выскочит нежданно из-за угла, сам по ночам писаться начнешь, не то, что дети. А с балкона я никогда не матерюсь и никому не мешаю. Хотя при встрече, с глазу на глаз, могу этим двум вражинам обозначить свою точку зрения на счет их личности. Это есть. Не буду врать…
В углу на покрытой салфеткой ножной швейной машинке стояла гармошка деда Архипа. Гармошка такая старая, видать, не младше своего хозяина, с содранной во многих местах краской.
- Да, - проговорил Валерий, глядя на этот раритет, - Когда же ты её приобрел, дед Архип? Видать, еще на старые деньги?
- Бери больше! Действительно на старые, но еще на те , что были до денежной реформы 1961 года! Только вот игрок я не ахти какой, говорят, что походил косолапый по моим ушам. И играю я только три мелодии, которые выучил еще в госпитале во время войны. Другие выучить так и не смог, да и не особо старался. После войны долго не брал в руки, а вот в году шестидесятом купил эту и вспомнил те мелодии. С трудом, но вспомнил. Душу они мне греют.
- А знамя у тебя настоящее. И где только раздобыл его?
- Это знамя мне в музее в Балакино подарили. Вернее, я выпросил сам. И повезло мне тогда несказанно, как теперь считаю. Музей тогда только начинали создавать, но уже устраивали различные мероприятия, а параллельно продолжали собирать экспонаты. Вот и оказалось, что принесли туда целых два знамени, вернее, выписали откуда-то знамя, а позже принесли другое. Я тогда сразу ухватился за такую возможность и выпросил, можно сказать со слезами. Вняли словам ветерана – подарили. Правда, пришлось рассказать свою историю, связанную со знаменем, на котором погибал в Рейхстаге. После этого и преподнесли такой дар.
- Так, вы брали Рейхстаг? Это я тоже должен знать, дед Тихон. Соседки соседками, а такую историю люди должны знать. Я не спешу и от чая тоже не откажусь. Расскажите мне, дед Тихон. Это и дети мои должны знать. Я расскажу.
=2=
За время этой страшной, казалось бы, нескончаемой войны боец Матюшин Архип Иванович так и не успел научиться перебороть свой страх быть убитым. Уж больно она прилипчивая была и всегда находилась рядом, унося с собой изо дня в день новые жертвы. С большим трудом дорога вела на Запад, а позади оставались наспех склоченные кресты, звездочки на фанерных пирамидах или просто забитые колы, на которых прикреплялись доски ящиков из-под снарядов и другой амуниции, где химическим карандашом выводились данные того, кому уже не было страшно. Так было суждено тем, кто маялся от ранений или были убиты после налетов и атак. После кровополитных же боев вырастали целые братские могилы, где было суждено покоиться десятками и более. Особо запомнился первый бой под Полоцком, где на головы бойцов поредевшей дивизии ссыпались бомбы, от которых на этой равнине негде было скрыться. Земля покрылась сплошными воронками и телами убитых товарищей. Гул стоял страшный, комья земли забивались в уши, глаза или вообще накрывали окопы. Налеты продолжались один за другим, но их прекращение ничего хорошего не предвещало – пошли танки. Что могла сделать неполная дивизия, имея ширину фронта почти в сорок километров? Даже считать место боя оборонительным рубежом было бы смешно. Однако же было отбито шесть атак, и только на вторые сутки был получен приказ отходить. От дивизии осталось менее трех батальонов. Шли более суток голодные и усталые с остановкой мимо воинской части, куда подтягивалась техника. Там их покормили на скорую руку и погнали дальше в тыл на переформировку.
Гитлеровцы, покоряя целые страны, уже давно выработали свою тактику наступательных боев, и шли, пережовывая на своем пути все, что попадалось. На первых порах, советские войска держались, как сказали бы теперь, на человеческом факторе. Многие разрозненные боевые единицы, вплоть до соединений, имели плохую связь, терялись в неизвестности , попадали в окружения, но дрались отчаянно и отступали выматывая силы врага, являя доселе невиданную отвагу и героизм. Хваленая тактика врага начала давать сбои уже на первых порах. Никто не собирался сдаваться на милость победителю, ломалась вся стратегия, рушились планы и сроки фашистов.
Архип часто вспоминал лицо маленькой дочурки, жены и родителей, которые стали представляться какими-то расплывчатыми и он сердился на себя, понимая в то же время, что скорее всего его страх упирается в них. Отец , получив бронь , работал на заводе, но сильно заболел, а что могут сделать мать и жена с маленьким ребенком. В тылу голодали. Это он знал из писем, которые стали приходить в последнее время, после долгой разлуки. Письма эти долго искали адресата, и обычно их удавалось получить через длительное время и по несколько штук сразу. За них действительно было страшно, но он понимал, что есть и никуда не делся страх за себя, о чем не всегда хотелось сознаваться даже самому себе. Страх этот сильно давил в те минуты, когда смерть проходила совсем рядом, обдавая запахом крови, гари, сопровождаемая стонами раненных. «Неужели и мне не суждено увидеть своих родных, прижать их к груди? Ведь столько народу погибает, а ведь я тоже не заговоренный. Чем я лучше остальных и почему она должна пощадить именно меня?» Эти мысли посещали часто, но за спинами других Архип не прятался и поднимался во время атак без лишних напоминаний, поддаваясь в эти минуты общему порыву. Страх в это время отступал, лишь изредка напоминая о себе – сейчас это случится или чуть позже. Сковывать Архипа страх никак не мог. Он был един в строю с остальными, выполняя общие команды. Он был одним из тех, кто дрался вместе с лучшими сынами Родины, а эта сила была выше страха. «В конце концов, - думал он, - лучше половчее драться за своих родных, чем успокаивать себя, что боишься из-за них. Какой в том толк? Смешно даже. Ишь какое оправдание придумал. Стыдно должно быть, боец Матюшин». Именно в один из таких дней, под прикрытием двух танков КВ углубились всем батальоном в ряды фрицев так далеко, что сами чуть в плен не попали. Едва выбрались под утро, оставив больше половины личного состава убитыми. После этого у него появилась еще одна мысль : « Пронесло же. Значит, даст Бог, пронесет и в следующий раз». Тогда они вдвоем пытались вынести молодого старшину Левчука Лёню, сменившего комвзвода, раненного в живот. Уж больно был молод старшина и дрался смело. Ранение было тяжелое, и Лёня, прижимая руками вываливающиеся внутренности, просил оставить его в покое и звал маму. Можно было действительно оставить его, ибо каждое движение отдавалось страшными болями, да и когда вышли к своим оставалось только похоронить почестями. Умер старшина так и не осознав, что находится среди своих.
В конце войны для деда Архипа стал понятен смысл слов «военные будни». Если раньше она, война эта, состояла сплошь из одних отступлений и наступлений с большими потерями, то в конце вошло в свое русло и в победе не сомневались даже враги. Появились дни отдыха с настоящими артистами, которые посещали воинские части целыми труппами. Тогда-то он и заслушивался песнями под гармошку, считая чуть ли не лучшим из всех музыкальных инструментов. Страх притупился, но как оказалось, чтобы вынырнуть в самой неподходящий момент, перед самой Победой. Он уже прокручивал разные варианты возможной встречи с родными, и даже сердце билось иначе у всех бойцов и вели они себя так, будто слышали биение сердца соседа. Разговоры между ними так же круто поменялись в другом направлении, все жили одной мечтой, уже несколько не сомневаясь, что вот уже совсем скоро вернутся к своим так любимым близким. О сколько они лелеяли эти мысли каждый отдельно, даже боясь произносить при других, и теперь она вырвалась через столько лет кровавой бойни и влилась в одну общую. Архип уже готов был прогнать эти мысли, ибо понимал, что все равно всё случится иначе, чем ты мечтаешь о таких подробностях. Главное – это случится! В то же время, погибать товарищи продолжали, и терять их в эти дни было труднее. Победа была совсем рядом. Только руку протяни. Погибнуть самому и вовсе непростительно. «Доча, моя! Доченька, у которой даже зубы еще не резались, уже бегает, спрашивает, когда приедет папа! Я приеду доченька! Я обязательно приеду!»
=3=
- Вот рассказываю вам, товарищ участковый, а самому совершенно не стыдно. Победил я свой страх. Вздох он вместе с войной, а я живой остался - смеялся дед Архип, продолжая свой рассказ, не спеша, с подробностями. Видать давно ни с кем не делился. Последний бой он помнил хорошо, восстанавливая все, пока находился в госпитале, где учился играть на гармошке у раненного танкиста.
Берлинская операция длилась десять дней. 8-я гвардейская армия генерала Чуйкова соединилась с 3-ей ударной армией генерала Кузнецова, разделив Берлин на четыре части. Так получилась, что 171-я дивизии, где служил Матюшин Архип Иванович должна была штурмовать Рейхстаг.
-Не так-то легко было прорваться к Рейхстагу этому, - продолжал дед , - нужно было сначала прорваться на другой берег реки Шпрее. Со стороны улицы Альт-Моабит вышли к еще уцелевшему мосту Мольтке. Удалось пройти через него немногим, как началась отчаянна пальба с целью уничтожить его и отрезать наши основные силы. Отборные эсэсовские части стояли насмерть, ибо знали, что это их последний бой и пощады никакой не будет. Однако по горящему мосту прорвались основные силы, и нужно было штурмовать сам Рейхстаг. Только не было такого, что Егоров с Кантарией первыми прорывались сквозь занавес пуль и фаустпатронов, чтобы установить знамя Победы, хотя именно они установили свое знамя, которое было видно всем. Молодцы – ничего не скажешь. Сначала по приказу из военсовета раздали много знамен штормовым группам, и был штурм, который длился целый вечер 30 апреля. Знамен было не меньше пяти. Нам с сержантом Хамитовым так же было вручено знамя, и мы прорывались в составе штурмовой группы. До нас многие не дошли до Рейхстага, а какая-та из групп оставила свое знамя, привязав к колонне у самого входа в здание. Видимо, они погибли или были вынуждены перейти к обороне. Видел я так же знамя, прикрепленное к парапету, внутри здания. Враг там не сидел, сложа руки, и припасов у них было достаточно. Я пытался потом вспомнить все и восстановить в памяти, но только помню, как сверху наискосок выстрелили из фаустпатрона. Меня тогда отбросило вверх, и придавила - в добавок - огромным осколком какой-то статуи. Извлекли уже потом. Не до меня было. Так я попал в госпиталь и для меня война закончилась.
Валерий Фомич был крайне удивлен, что рядом в поселке живет фронтовик, штурмовавший Рейхстаг, о чем никто не догадывается.
- Как же так Архип Иванович? Почему вы не рассказываете об этом молодежи? Они должны это знать. И куда краеведы наши смотрят?
- Ну ты и сказанул, товарищ участковый. До меня ли им? Да и сам я действительно не очень люблю рассказывать. Только вот в музее Балакино рассказывал, когда к другу ездил. Да и рассказал я тогда, потому как шибко хотелось знамя у них выпросить. Выпросил, однако. И сказу я тебе, участковый, вот что успел пережить. В одно время я шибко интересовался, как пишут нынче о тех событиях. Сильно я разочаровался. Я понимаю, что на Западе кричат, что коммунисты де не жалели свой народ, а потому посылали на смерть свой народ, чтобы, значит, к Первому Мая Рейхстаг занять и отметить этой Победой день трудящихся. Выходит, что мы слепые котята, раз за разом со знаменами шли на смерть по приказу чекистских командиров. Шут с ними, с Западом. Наши один дом Павлова обороняли столько дней, что Гитлер за такой срок любую страну на этом Западе завоевывал. Я уже не говорю о Брестской крепости или Ленинграде. Вот слышать такое от своих больно обидно. Такие умные все стали и память у них какая-то кособокая, что нам фронтовикам обидно. Нас уже нельзя было удержать, мы хотели покончить с Гитлером и домой ехать. До-о-мой, понимаешь?! Такая победа без крови не дается. Вот они западные, выходит, не имея у себя чекистов из гуманных соображений сдавали свои страны в рабство почти без боя, что лучшим сынам приходилось идти в партизаны и создавать группы сопротивления. По вине таких же политиков Запада пришлось советским солдатам отдавать свои жизни и освобождать их. И наши туда же… Умники, мать их. Извините. Меня вот, в последнее время, память подводить стала, а об этом дне забыть никогда не смогу.
Рассказ свой дед закончил уже, смоля сигарету, на балконе, где обычно устраивает свои «концерты» 9 мая. Знамя уже было убрано.
- Значит, вы в госпитале успели научиться играть на гармошке? Есть, значит, у вас зачатки и музыкальный слух.
- Какое там! - смеялся дед Архип, - У меня даже руки меж собой не дружат. Играю я без басов и всего три мелодии, которые изучал так упорно, что даже планку с кнопками рисовали. Ох и матерился этот танкист раненный, пока научил этому. А сколько потом я учился петь под свою музыку? Ужас! Жена смеялась и дети тоже. Умора. Вот выпью в День Победы и тянет поиграть. Чего мне стесняться. А вот соседки эти, что на меня жалобы пишут, никак не могут мимо меня пройти. С балкона я их не материл ни разу, а с глазу на глаз было пару раз. Это не отрицаю. Опять же, чем им мое знамя помешало? Наталья высказала, что у нас уже другое трехцветное Российское Знамя, а я, дескать, коммуняка, который не может принять настоящую жизнь. Смех, да и только. Мы за эту жизнь умирали, а выясняется, что сами оказались чуть ли не лишними? Вот дура. А вот, возьму и напишу завещание, чтобы схоронили меня с этим Знаменем. Один раз умирал с таким же знаменем и выжил, может снова воскресну, - смеялся он от души, почему-то вытирая слезу.
Валерию Фомичу удалось потом отписаться по этой жалобе указав, что провел с ветераном разъяснительную беседу. Во дворе стало тихо, и Серафима с Натальей обращаться «куда выше» не стали.
Теперь они и вовсе не хотели вспоминать о своей жалобе. Во дворе стало тихо. Особенно тихо и неуютно для жильцов был день Победы, без деда Тихона и его военных песен, таких родных, надоевших раньше, которых теперь так не хватало.