февраль.
«Спасибо»
Как в наш февраль, я не был так счастлив даже в те короткие недели сразу после знакомства с Вивьен, до вечера на мосту.
Дни были быстрыми и сонными, а ночи бесконечно длинными.
Мы проводили их вместе. И в те часы наши души находились так близко друг другу, что границы между ними были уже совсем не различимы, и в какой-то момент они просто слились в одно.
Поразительно. Мы не имели ничего, но у нас было все, все, в чем мы нуждались. Одна бутылка вина до рассвета и вдоль стены ряд холстов, ожидающих, пока на них наконец появится она. Полотно будто желало Вивьен, даже сильнее, чем я. Но я не ревновал.
Полотно получало желаемое. Она появлялась на холстах снова и снова, а позже даже сама стала принимать участие в написании картин.
Вивьен больше не позировала мне как раньше, замерев в кресле, словно прекрасная каменная статуя, а я больше не выводил каждую линию и каждый мазок дрожащей рукой, в страхе ошибиться хоть в чем-то.
Это было безумие, танец, который не прерывался ни на секунду. Краска была на полу и стенах, на наших телах и лицах. Ее было так много, что отмыть не представлялось никакой возможности, впрочем, это было совершенно не нужно. Во всем этом мы сами становились героями картин, совершенными и прекрасными образами.
С поздним зимним рассветом все останавливалось. Мы оглядывались вокруг себя, смотрели на все, что сотворили за ночь и замирали в недоумении и восторге. В те минуты нам нужна была только тишина, слова моментально отравили бы все вокруг, убили бы это странное и прекрасное чувство чистоты в окружении настоящего хаоса. Тишина же была самым красноречивым выражением всего, что чувствовала наша общая душа.
Но в одно утро Вивьен все же нарушила ее всего одной не менее красноречивой фразой.
- Мы прекрасны, - тихо прошептала она мне на ухо, опустив голову на мое плечо, а ее слова эхом разлетелись по воздуху.
Мы в ту минуту были больше чем людьми. Честное слово, на миг мне даже показалось, что за нашими спинами выросло по паре крыльев, и я был уверен, что если бы мы только захотели тогда воспарить к потолку, нам стоило бы только взяться за руки.
А потом мы рассмеялись.
Наша первая выставка тоже случилась в феврале. Случилась совершенно вынуждено, поскольку картины в моей мастерской уже некуда было складывать, я вывесил часть полотен в выставочном зале. А когда Вивьен увидела, что из этого вышло, она ахнула, закрывая ладонью изумленное лицо, и буквально заставила меня провести выставку.
В тот день я впервые за долгие годы испытывал волнение и трепет, перед пришедшей на открытие публикой. Находясь за дверью в зал, я нервно пил вино и пытался вспомнить хоть что-то из своей заготовленной речи. Безрезультатно.
Рядом со мной стояла Вивьен, кутаясь в шаль, и глядя на нее, я перестал пить и нервничать. Я просто смотрел. Думал о том, как хорошо помню вечер, когда подарил ей эту шаль.
Это был один из ледяных вечеров в мастерской, когда я заметил, что ей холодно, а она в очередной раз не захотела этого признавать. Она никогда не жаловалась на холод или неудобства, когда я рисовал ее. Вивьен лишь раздражалась от каждого моего лишнего вопроса. Она хотела, чтобы я ни на минуту не прекращал рисовать, чтобы не отвлекался ни на что. Но я не мог. Тогда я ушел, не сказав ей ни слова, и вернулся с шерстяной шалью глубокого изумрудного оттенка. Вивьен так понравился цвет, что она не стала кричать на меня из-за того, что я отвлекся от работы. Она улыбнулась и сказала, что с этим цветом картина должна заиграть по-новому, и что это прекрасно.
В вечер нашей первой выставки я не сводил с нее глаз, все пытаясь понять, что же все-таки в ней изменилось. Она была все той же, но почему-то совсем другой. Могу поклясться, что я знал каждую ее деталь и мог с закрытыми глазами набрать на палитре точный оттенок ее кожи. Я выучил наизусть, как закручиваются возле уха надоедливые пряди, когда она забирает за него волосы, и то, какую форму принимают ее пальцы, когда она рефлекторно скрещивает руки на груди.
Все было тем же, но в ее глазах в тот день больше не было мучающего чувства битого стекла под кожей. Глаза Вивьен горели, сияли каким-то внутренним светом.
Это было впервые, либо просто в тот день я впервые обратил на это внимание - в глазах Вивьен больше не было боли.
Следующая мысль мгновенно взорвала мое сознание: «Неужели все это благодаря мне?»
И ней, с этой мыслью, переполняющей меня самым невозможным счастьем, я толкнул дверь и вышел в зал к ожидающим меня гостям.
Под аккомпанемент вспышек фотокамер и аплодисменты я оказался в центре своей выставки. Окинув взглядом все висящие на стенах картины, я снова поймал взгляд Вивьен, скромно стоящей справа от меня, чтобы убедиться в том, что там, за дверью, мне не показалось.
Я точно знал, что хочу сказать и что должен, хотя по-прежнему не мог вспомнить ни слова из заготовленной речи. Тогда я по привычке я начал свою речь с пафосного приветствия, отметив важность данного события и то, как мне приятно видеть всех этих добрых людей, собравшихся на моей выставке. И не смотря на пафос, в этот раз я говорил искренне.
- Возможно, кто-то из вас уже слышал обо мне, возможно, вы видели мои картины и раньше, но уверяю вас, эта выставка – моя первая работа, - произнес я. - Да, я рисовал раньше, я рисовал всю свою жизнь, но никогда не был доволен собой. В моей семье все рисовали, я рос в окружении холстов и красок, а после смерти родителей, я даже не мог себе представить другого пути. Рисовал дальше, по привычке, годами технично пачкал холсты, а в какой-то момент стал понимать, что лишь плыву по течению, которому мне было лень сопротивляться. Тогда я потерял всякий смысл, я больше не знал, что мне делать и чем заниматься дальше, - я сделал паузу на этом моменте, чтобы снова посмотреть на Вивьен – я был сбит с толку. Но в одни день я встретил ее. И все стало ясно. Разрешите представить вам ту, без которой не было бы ни этой выставки, ни меня самого.
Когда я указал на нее, растроганная и смущенная Вивьен закрыла лицо руками. Я убедился, что Виьвен в порядке и не против, чтобы взял ее за руку и вывел вперед к публике. Гости разбивали руки в аплодисментах, фотографы ослепляли нас вспышками.
Я сделал шаг назад и вышел из кадра, чтобы на первом плане была именно она. Ведь она была главным на выставке, и было бы справедливо, чтобы именно Вивьен напечатали в газетах. Не меня. Хотя я был уверен, что глупые журналисты этого не поймут, ведь им было сказано снимать художника. Минуту я даже злился на их глупость, не смотря на то, что никаких снимков в газетах еще не было опубликовано.
В моей памяти навсегда останется ее темный силуэт в свете фотовспышек и софитов. Она просто стояла перед всеми этими людьми, скрещивая руки и качая головой. Счастливая и совершенно сбитая с толку Вивьен, которая не имела ни малейшего представления о том, как ей себя вести. Она обернулась ко мне, и я увидел ее блестящие глаза переполненные смущением и счастьем до краев. И в ту минуту мне стало плевать, я перестал думать обо всем, что происходило вокруг нас. Я притянул Вивьен к себе и поцеловал, словно не было ни журналистов, ни фотографов, ни даже нашей выставки. И именно этот кадр на следующее утро напечатали во всех газетах. Мы вышли на нем прекрасными, и даже больше чем людьми. Хотя возможно, что так показалось только мне
Это произошло в феврале.
«Даже самая счастливая и взаимная любовь, по своей сути – бесконечное преодоление боли. Но и самые несчастные, обреченные на страдания пары хотя бы однажды переживают что-то подобное нашему февралю. Дни безграничной радости и эйфории, момент наивысшего счастья, момент, который позже они назовут самым лучшим, что у них когда-либо было. Он будет спасать их, когда боль станет невыносимой, и одновременно делать боль еще сильнее. Он будет безумно важным и не похожим ни на что временем. У одних он может длиться годы, а у кого-то, возможно, всего лишь сутки или даже меньше. У нас он длился один февраль»
март.
«Не знаю почему, но я всегда ощущал его невидимое присутствие рядом с нами. Это происходило так, будто мы шли с тобой вдвоем по улице, но на асфальте всегда было три тени. Иногда я мог увидеть его странный темный силуэт в толпе или даже разглядеть черты лица в отражении на витрине. Я видел это повсюду и знал, что в один день он все же придет. И он пришел»
После оглушительного успеха выставки мы стали городской легендой и настоящими местными знаменитостями. Теперь, куда бы мы не пришли, нам везде были рады, а в каждом баре нас любезно угощали вином. Я соврал бы, сказав, что повышенное внимание нас утомляло. Мы оба порядком устали от изоляции и затворничества, поэтому были рады общению с людьми, как глотку свежего воздуха.
Кроме внезапной популярности пришли также средства. Денег, заработанных всего за неделю, мне хватило на то, чтобы оставить старую мастерскую и купить уютный обустроенный дом с подвалом идеально подходящим для работы. И мы сразу же переехали туда.
Так началась новая страница в нашей с Вивьен истории.
Все двигалось в непривычном для меня быстром ритме, люди быстро стали наполнять нашу жизнь своим шумом и земными проблемами, а моя Вивьен сияла как никогда прежде, и с каждым днем я все больше забывал о том, как выглядела боль в ее глазах.
Теперь она была счастлива и освещала своим счастьем все вокруг, весь мир расцветал в ее тепле и любви. Я, кажется, даже забыл о наступлении весны, как и о том, что это происходит каждый год. Глядя на нее, я всерьез думал, что снег тает только от того, что Виьвен больше не больно.
Эта мысль вдохновила меня тогда на написание очередной серии картин, которую я назвал «Цветами Вивьен».
__________________________________________
В тот день шел первый дождь за год. Он начисто смывал снег с тротуаров, смешивая его в грязь и убивая напрочь все следы долгой зимы. Я оставил Вивьен дома и отправился проверить старую мастерскую один. Мы договорились поверять ее время от времени, приводить в порядок, чтобы место оставалось живым и не порастало пылью.
К моему удивлению, двери оказались открытыми, а когда я вошел в комнату, то увидел, что у окна стоит человек. Он был одет в странный плащ, который явно был ему велик, и курил, повернувшись ко мне спиной.
Я отметил желтовато-серый оттенок плаща и то, что с него не стекала вода, а значит, этот человек находился в моей мастерской давно.
- Простите, - окликнул я его, - кто вы? Что вы здесь делаете?
Он повернулся, и я увидел его лицо. Оно было мне знакомо. Я точно помнил эти светлые глаза, которые сейчас были переполнены грустью и пустотой. Сейчас он выглядел немного иначе, у него болезненно выделялись скулы, а тонкие губы были сухими и бледными.
Это был Марк, муж Вивьен, от которого она ушла ко мне пару месяцев назад.
Убедившись, чтоя его узнал, он отвернулся от меня и задумчиво провел рукой по стене, с которой рваными кусками слезала краска.
- Вам ведь дорого это место? – тихо спросил он. – Вам обоим?
Я был сбит с толку всем происходящим, поэтому в ответ лишь еле заметно кивнул.
- Почему вы тогда его оставили?
- Здесь… здесь неудобно работать, - рефлекторно начал оправдываться я, не знаю зачем, - постоянно холодно и сыро, знаете, даже летом…
Ситуация выглядела чертовски странной. Марк производил впечатление душевнобольного человека. Любого могли бы напугать его отсутствующий взгляд и интонация. Я не знал, чего от него ждать, но был готов к тому, что Марк в любой момент достанет из кармина нож и перережет мне горло.
- Да, я понимаю. Но вы ведь не собираетесь продавать помещение? – взволнованно спросил он.
- Нет, конечно, нет..
- Хорошо, - он с облегчением вздохнул. - Вы ведь понимаете, что нам нужно поговорить, Томас? Только не здесь, я знаю один хороший бар.
И я согласился поехать с ним.
На самом деле, если бы он не пришел ко мне в тот день, однажды, я бы нашел его сам. Не знаю точно, есть ли судьба, но за свою недолгую жизнь я успел понять, что есть события, которые не могут не произойти, и нам никак их не избежать. Моя встреча с Марком была именно таким событием.
Меньше часа прошло прежде чем мы наконец сели в том самом баре. Место оказалось ужасно неприятным. Внутри было темно, пахло сыростью и пылью, однако меня безусловно радовало, что мы с Марком оказались в этом заведении одни, поэтому я не видел смысла уходить куда-то еще.
- Вы мне нравитесь, Томас, - произнес он, закурив, и я заметил по его глазам, что Марк говорит искренне, - думаю, Вивьен будет с вами счастлива, а это все, чего я могу хотеть.
Я невольно вздрогнул, когда Марк произнес ее имя. Мне было непривычно его слышать от кого-то, кроме меня самого.
- Я тоже этого хочу, я сделаю все, чтобы она была счастлива. Всегда.
Он внимательно посмотрел на меня, как будто пытаясь проверить степень моей искренности, вглядываясь в глаза. Как будто желая через них поникнуть в мою голову и выяснить, что в ней творится.
Затем он грустно улыбнулся, должно быть, ему удалось проникнуть в мою голову.
- Я успел неплохо вас узнать, Томас. Я знаю ваше прошлое, знаю, что вы хороший парень, и что вам можно доверять. Поэтому я не хотел бы задерживать вас просто так. Уверен, что у вас есть еще планы на сегодня. У меня есть к вам всего две просьбы.
Я был готов к чему угодно. Но Марк всего лишь достал из своего кармана потрепанную толстую тетрадь в мягком переплете и протянул мне.
- Я хочу, чтобы вы дописали письмо.
- Письмо?
Марк кивнул, потушил свою сигарету в грязной пепельнице и сразу же потянулся за следующей.
- Понимаете, в тот день, когда мы потеряли нашу дочь, я собирался покончить с собой, - закурив, он продолжил. - Виьвен лежала в своей палате, и меня не пускали к ней всю ночь. Я не знал, что происходит. Я был наедине со своими мыслями в том коридоре, и моя ненависть уничтожала все вокруг. А когда я наконец понял, что сломал ее жизнь, моя боль стала невыносимой, - он запнулся, поглотив тяжелый ком, подкативший к горлу. - Но мне нужно было оставить записку.. хоть что-нибудь. Тогда я вышел на улицу и купил в книжной лавке эту тетрадь, а потом вернулся в коридор и начал писать.
Я открыл блокнот на первой странице и прочел:
«Дорогая Вивьен, если ты это читаешь, значит я принял решение, и мы больше никогда не увидимся.
Я часто думал о том, как сложились бы наши жизни, если бы мы не узнали друг о друге. сейчас, ты была бы замужем за любимым человеком, у вас был бы ребенок, большой дом, как в твоих мечтах, семья. А меня бы, наверное, уже давно не было в живых. Думаю, мы оба заслуживаем таких судеб. Ты достойна счастья, я – не достоин ничего. В идеальном мире время можно повернуть вспять, чтобы вернуться назад и исправить все наши ошибки, чтобы сделать все правильно. Но этот мир не идеален..»
- Это все? И вы хотите, чтобы я его дописал?
- Все дело в том, что я так и не смог придумать для нее ту прекрасную жизнь, в которой мы бы не встретились. Я пытался, правда пытался, но писатель из меня никакой... Собственно говоря, поэтому я и не стал этого делать, - он грустно усмехнулся, - я не мог умереть, пока не напишу, понимаете? Я не мог сделать ее счастливой. Все что я мог – написать историю, в которой она будет счастлива, и мы никогда не встретимся. Правда вскоре я понял, что не могу даже этого. И как только она смогла быть со мной?.. А потом появились вы и написали эту историю вместе с ней. Поэтому вы должны закончить письмо.
-Марк я не могу…
Я попытался отложить блокнот в сторону, но он настойчиво вложил его в мои руки.
- Прошу вас, допишите его.
Я ничего ему не ответил. Было очевидно, что после всего пережитого этот человек сломался и сошел с ума. А в какой-то момент мне самому показалось, что я должен это сделать. Не знаю почему. Я не стал думать об этом, только взял тетрадь и положил ее в свой карман.
- Вы сказали, что у вас ко мне две просьбы?
- Да, все верно. Вторая для вас будет сложнее. Знаете, я был счастлив, когда она нашла вас. Честное слово! С того дня, как все случилось, я знал, что рано или поздно она уйдет. Ей пришлось пережить больше боли, чем мне, поэтому я боялся больше всего, что она уйдет на совсем.
- Что значит «на совсем»?
- Сделает то, на что так и не решился я - покинет этот мир. Но она встретила вас, - Марк с улыбкой посмотрел мне в глаза. - Я наблюдал за вами. Думаю, вы замечали меня иногда. Хотя я выучился следить незаметно, за столько времени вы не могли совсем ничего не заметить, ведь так?
Я кивнул ему в ответ и тоже закурил.
- С вами она счастлива. Вы знаете, я никогда ее такой не видел. Но у меня к вам будет еще одна просьба, Томас: я прошу вас, сделайте так, чтобы она больше никогда не чувствовала боли. Я просто хочу, чтобы вы знали, что если однажды вы причините ей боль, я вас убью.
В эту минуту улыбка покинула его лицо, а взгляд стал таким сосредоточенным и ледяным, что любому стало бы не по себе. Только меня все это ни капли не пугало. В ситуации, которой шла речь, я не боялся ни смерти, ни быть убитым.
- Я никогда не причиню ей боль, - уверенно сказал я, - и сам убъю любого, кто попытается это сделать.
Марк кивнул мне и встал из-за стола.
- Тогда прощайте, Томас! Был рад нашей встрече, надеюсь, последней.
После этих слов он молча покинул пустой бар, оставив меня одного.
Я снова открыл блокнот на первой странице и внимательно пробежался по строчкам взглядом.
«Дорогая Вивьен, если ты читаешь это, значит я принял решение…»
«Дорогая Вивьен..»
«Виьвен..»
Я достал из кармана ручку и еще одну сигарету, сделал глубокую затяжку и на минуту задумался. Я не знал, что писать, но моя рука сама потянулась к тетради. На бумаге начали возникать буквы, затем слова и фразы. Мне нужно было выполнить просьбу Марка и дописать его письмо к Вивьен. Только теперь оно было уже моим письмом к ней. И я не мог его оставить.
И я стал писать:
«..Наша с тобой история началась в августе того года, когда мне исполнилось двадцать четыре. К тому времени я уже многого достиг в своей творческой карьере и завис где-то посередине между сумасшедшим успехом и оглушительным провалом, но там, где я оказался, я не видел ни того, ни другого. Это состояние еще называют творческим кризисом. Сплошная пустота, в которой я тонул. Тоска, уныние, полное непонимание того, что мне делать и куда двигаться дальше. В то смутное время я отчаянно искал хоть что-то, за что смог бы зацепиться, что вытащило бы меня из всего этого и вернуло бы к жизни. И я нашел это в тот день. Я нашел тебя.
Прокручивая время назад, словно пленку, я все равно не могу понять, что произошло в тот странный вечер. Было ли это твоей роковой ошибкой или самой большой удачей в моей жизни. Это просто космос. Наша жизнь – космос, и порой планеты сталкиваются. Последствия этого столкновения - настоящая катастрофа. В результате планеты ждет разрушение и конец.
Но это разрушение - самое лучшее, что могло бы произойти с ними в мертвом космическом спокойствии»
Это произошло в марте
апрель.
«Дорогая Вивьен, теперь тебе известно, что идея написать письмо была не моей. Хотя с того момента, как я взял в руки тетрадь Марка, это обстоятельство уже не имело значения. Я думаю, что сейчас, когда существует телефонная связь и возможность поговорить с любым человеком в любой точке земного шара, люди пишут письма с одной только целью, и это вовсе не общение с адресатом. Правда в том, что это помогает разобраться в себе, в своих чувствах и мыслях. Порой только так их можно привести в порядок, по крайней мере, должно стать легче. До сих пор у меня не возникало необходимости наводить порядок в себе самом. Я находился в гармонии с хаосом, который царил в моей голове и в моем сердце, но в апреле хаос стал невыносимым. Так я понял, что начал сходить с ума»
С момента нашей встречи с Марком в моей душе поселилось чувство, которое я никогда прежде не испытывал, поэтому сначала мне не было понятно, с чем я имею дело. Оно было мучительно и не отпускало меня ни на минуту. Вечерами я торопился скорее лечь спать, потому что только во сне я его не ощущал, и это было прекрасно. Однако просыпаясь утром, я снова возвращался в состояние, которое стало теперь моим адом.
Я стал все сильнее чувствовать перемены, происходящие с Вивьен. Она была самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо встречал в своей жизни, и я понимал это с первого дня нашей встречи. Но только сейчас что-то в ней изменилось и стало как будто еще прекраснее. Все, что когда-то увидеть мог только я, вглядываясь в ее черные глаза, теперь открылось миру и стало очевидным всем. С приходом тепла она распустилась как цветок, и даже на смену ее платьям глубокого синего и черным платкам теперь пришли светлые оттенки.
Цвет значит много. Люди, далекие от моей профессии, часто недооценивают его значение, а между тем, цвет играет важнейшую роль.
И Виьвен расцветала. Источала красоту, которая долгое время была доступна лишь немногим.
И чем сильнее, тем мучительнее становилось мое ужасное чувство, и я наконец понял, что это есть СТРАХ.
Я боялся потерять ее.
Я видел мужчин, которые не сводили взгляда с Вивьен. Мы приходили на выставки, собирали в новом доме шумные вечеринки, гуляли по городу. Я стал замечать каждого, проходящего мимо нас, и то, как каждый из них смотрел на нее.
Поскольку я всегда считал, что ревность противоречит любви, это чувство мне было проще считать страхом. Ведь мы ревнуем то, что считаем своим. А я никогда не смел думать о Виьвен так.
Люди ревнуют, потому что их отношения заключаются лишь в том, чтобы поймать бабочку и крепко сжать ее в ладони. И только те, кто любит, сильно и по-настоящему, всегда держат ладонь раскрытой. Они знают, что не имеют права претендовать на свободу другого человека, и если он захочет уйти - он уйдет.
Я любил Виьвен больше жизни.
Он тоже любил ее. И был вынужден отпустить, когда пришло время. Она улетела.
Чем больше я анализировал это, тем сильнее становился страх внутри меня. "Однажды она захочет уйти, а ты будешь вынужден навсегда ее отпустить, стиснув зубы" - шептал мне ледяной голос моего страха, который уничтожал меня и был сильнее.
А наш мир казался более чем спокойным, с одинаковыми вечерами и утрами. Она просыпалась, улыбалась, целовала меня. А я все так же смотрел на ее лицо, безуспешно пытаясь запомнить. А потом она уходила..
_____________________________
Это произошло на одной из выставок, куда нас пригласил мой университетский друг Леонард Вуд. Леонард был известен в городе как сумасшедший художник. После каждой своей выставки он устраивал продажу картин, а все, что оставалось не распроданным за сутки, сжигал. Он делал это по той же самой причине – он считал, что имеет право претендовать на свое искусство. Поэтому ставил цель: не оставлять себе ни одной картины, ничего.
Когда я рассказал Вивьен о странности Леонарда, она пришла в настоящий восторг и загорелась к нему невероятной симпатией. Она была счастлива, когда Леонард пригласил нас на очередную выставку.
Возле каждой из его картин она останавливалась и долго вглядывалась в детали. Рассматривала каждый штришок, каждую линию (Леонард работал в графике). Пока я наблюдал за этим со стороны, мучительное чувство снова возникло в моей голове и усиливалось с каждой секундой. Иногда нужно было просто подождать, чтобы это прошло само собой, и я ждал, но сейчас ничего не проходило, а лишь становилось сильнее.
Я отошел туда, где гостей угощали напитками, и залил в себя несколько бокалов вина подряд. Только это не помогло избавиться от страха, и мне пришлось выйти на улицу, где я достал из внутреннего кармана своего пиджака флягу с ромом.
Мои руки дрожали, и ром пролился на пиджак. Я брезгливо отбросил его на землю и остался в одной только тонкой рубашке.
Ночи в апреле все еще холодные, не смотря на календарный разгар весны. Я закурил, позволяя ледяному ветру замораживать меня до онемения пальцев. Я долго пил и оставался на улице, пока болезненное чувство холода не привело меня в чувства, а затем, бросив сигарету под ноги, поспешил вернуться в зал, где Вивьен уже должна была начала меня искать.
Но Вивьен не беспокоилась о том, куда я пропал. В момент, когда я поднялся на второй этаж и вышел к экспозиции, я увидел ее мило беседующей с Леонардом напротив одной из его картин.
Я увидел бокал вина в ее руке, сияющую улыбку, она, должно быть, смеялась над забавной шуткой Леонарда. Тогда трезвость ума, которую ненадолго мне подарил холод, начала теряться, и я снова потянулся дрожащей рукой за вином. Рука дрогнула, и бокал упал к моим ногам, разбившись вдребезги.
Я машинально потянулся вниз, чтобы собрать осколки, но подняв всего один, застыл, словно какая-то судорога не давала мне сделать больше не единого движения. Я видел, как ко мне подходят люди, словно в замедленной съемке. Их голоса казались мне чужими и далекими, и я не понимал, что уже сижу на полу практически без сознания.
Вивьен была ко мне ближе всех остальных людей, которые казались прозрачными и нереальными голограммами. Она выглядела тревожной и что-то кричала, но я не мог разобрать ни слова.
- Что ты делаешь, Томас? Прекрати! – наконец некоторые фразы стали более разборчивыми.
Она продолжала трясти мою правую руку, которую я совершенно не чувствовал, но взглянув на нее, вдруг понял, что в своей ладони уже несколько минут сжимаю осколок от разбитого бокала, сжимаю так сильно, что у меня идет кровь, стекает по рукаву белой рубашки и капает на пол.
- Я сошел с ума? – спросил я Вивьен, все еще не отпуская осколок.
- Ты не сошел с ума, - с отвращением ответила она, - ты просто пьян. Отвратительно пьян!
___________________________________________________
Шрам на моей ладони зашили, и он быстро зажил.
На следующее утро, после произошедшего, Виьвен была напуганной и рассерженной.
- Ты вел себя как животное! - кричала она, со слезами на глазах. – Сколько ты выпил? Тебе уже не семнадцать, чтобы не знать меры! Еще и на выставке своего друга! Да что на тебя нашло?
Я смотрел на свежий шрам, пересекающий мою ладонь, и все пытался понять, есть ли хотя бы что-то, оправдывающее меня. Мой страх? Моя любовь? Она была настолько ненормальной, что сводила с ума.
Я смотрел на зашитую рану и безрезультатно пытался сопротивляться приходящему пониманию того, что происходило. Тем не менее, оно становилось все яснее, как и крики Вивьен, которые казались приглушенными и далекими, но постепенно становились громче и отчетливее.
Больше ничего не будет как прежде.
- Прости, - произнес я.
Я извинялся не за свое ужасное поведение в предыдущий вечер. В ту минуту, как и всегда после, я испытывал невероятную вину только за то, что однажды возник в ее жизни и позволил себе поглотить ее. Я мог исчезнуть. У меня было достаточно моментов, чтобы просто уйти, или я мог позволить ей это сделать еще осенью. Было столько шансов. Но я не позволил, и сам не ушел. Планеты столкнулись и разрушение уже невозможно было остановить - все взорвалось, и мне нет прощения.
В эту минуту Вивьен вся в слезах бросилась ко мне и обняла меня изо всех сил. Я ощутил ее тяжелое дыхание и всхлипы, вырывающиеся из груди.
- Я так испугалась, Томас.. если бы ты только знал, как я испугалась за тебя..
«Ничего уже не будет как прежде»
это произошло в апреле.