Остановка в октябре

     - Мы покупаем или продаем?
     Замигал второй мобильный; он посмотрел, кто звонит, и продолжил говорить о втулках.
     - Сколько? Нужна лицензия на ввоз?
     Зазвонил один из стационарных телефонов.
     - К вам из Донецка. – Секретарша плотно закрыла дверь, но все равно понизила голос. Работает недавно, а соображает хорошо – когда сказать, что у него совещание и закончится нескоро, когда – уехал, будет завтра; если не знает, что отвечать, заходит и тихонько спрашивает.
     Он сделал условный жест, секретарша кивнула и вышла. Теперь (для них) – он появится только завтра. До сих пор не подготовлена документация для отправки, а должна бы уже быть.
     - На какое количество нужна лицензия?
     Зазвонили два стационарных одновременно.
     Пометив насчет втулок, он попросил жену обождать, договорился о встрече, перезвонил насчет «Sony» и уже протянул руку к лежащей на столе трубке…
     Вошла секретарша, положила перед ним документы.
     - Вчера была комиссия – СБУ, поэтому не сделали, - шепотом сказала она.
     - Донецкие ушли?
     - Пошли к Петрову, сказали, что хотят внести ясность.
          С Петровым они могут вносить ясность до темноты, Петров сегодня работает с барышнями из Министерства; скорей всего, вернется ночью, и не на работу, а к себе домой.
     Он прочитал документы, взял ручку и начал подписывать, перекладывая листы.
     - Почему пять экземпляров?
     - Им с собой нужно три – кажется, кто-то из учредителей или заместителей хочет иметь экземпляр у себя.
     «На всякий случай обезопасить себя, если его надуют компаньоны», - подумал Мартын. Хорошо, у него самого один зам, с которым вместе начинали и работают столько лет; Мартыну не нужно собирать по экземпляру всех документов и хранить у себя на всякий пожарный.
     Он улыбнулся, закончил подписывать, отдал секретарше и взял со стола трубку телефона.
     - Да, я слушаю.
     Донеслись гудки.
     «Не забыть позвонить Оле. Как договорюсь насчет лицензии, сразу позвоню», - приказал себе Мартын и набрал номер по внутреннему.
     Было улажено с лицензиями, получены квоты, переданы документы, закуплены кондиционеры; Мартын позвонил домой. Трубку сняла няня и сказала, что она дома одна с малышкой.
     «Наверно, звонила сказать мне, что уходит», - подумал Мартын.
     Они с Олей давно собирались куда-нибудь сходить вместе прогуляться и поужинать или провести тихий вечер дома вдвоем, а может, побыть       на пляже или в лесу, искупаться в реке или озере; варианты менялись при смене сезонов: летом они собирались вместе с дочкой выехать в парк, забраться подальше, бродить по тропинкам («собирать цветы, лесные гвоздики – такая прелесть, - говорила Оля. – А грибы!..Ты когда-нибудь собирал? Знаешь, как отличить белый гриб от мухомора?»). Зимой – сидеть у камина («пусть электрический, но пламя как натуральное»); зажечь свечи, пить глинтвейн и разговаривать или молчать, как получится. Не получалось – ни летом, ни зимой, ни весной, ни осенью… Надо было ехать на склад, договариваться, читать документы, встречаться по делам, держать все в голове.
     Тихий вечер или спокойный день переносился на следующий раз, который никак не мог наступить.
     Звонил телефон, приходило сообщение, приезжал партнер, привозил товар…
     Все требовало срочного вмешательства и правильного решения, Мартын уходил рано утром, приходил поздно вечером или ночью.
     Частые встречи с нужными людьми почти всегда проходили в тихом комфортном ресторане, где администратором работала сестра сотрудника; Мартын возвращался домой, как правило, после обильного ужина и не менее обильной выпивки. Нет, он вовсе не был пьян; обычно он все же  садился за руль и  проезжал два квартала; но дома хотелось только спать, разговаривать или хотя бы слушать уже не было ни сил, ни желания.
     Мартын говорил – «так надо,  это работа» - себе, когда хотелось идти домой смотреть футбол или взять в руки книгу (он так давно не читал ничего, кроме договоров, актов, отчетов и т.д., что уже с трудом представлял себя читающим стихи или прозу), жене,  когда она просила помочь с весенней уборкой.
     «Заработаю деньги и заплатим их за уборку, чтобы самим не возиться», - думал Мартын, звонил и говорил, что сегодня не получится, придет позже.
     Потом появилась какая-то женщина, которая помогала с капитальной уборкой; и тут же исчезла – Оля сказала, что это называется «не убрать квартиру, а размазать по ней грязь».
     А потом  его это перестало интересовать, потому что заканчивался год и нужно было со всеми рассчитаться за прошедший, придумать и обсудить планы на будущий, проследить за порядком в документации, а не в квартире.
     Даже футбол постепенно отошел на второй план,  а потом куда-то дальше,  и не верилось, что когда-то он ходил на многие матчи «Динамо» и болел, кричал до хрипоты, когда забивали гол.
     А вот дочка Мартына радовала; он выкраивал время (даже когда его катастрофически не хватало) побыть с ней хоть с полчасика; слушал все, что о ней рассказывала жена, многое он помнил почти дословно, - как Аллочка
первый раз села « в коляске во время прогулки схватилась за бортики, подтянула ножки и села!», как она смеется, если делаешь «вот такие движения»…
     Мартын подумал, что давно не заходил к маме, даже не звонил. Он тут же набрал номер. Занято.
     «Позвонить маме после обеда».
     Он мог бы позвонить и в то время, когда наскоро перекусывал у себя за столом (как обычно и бывало ); но сегодня на обед пригласили японцы, с которыми  несколько удачных сделок уже провели и заключили очередную.Обедать пригласили к себе в офис, чтобы продемонстрировать настоящую японскую кухню ( «суши и сашими здесь и в Японии совсем разные»), поэтому опоздать или проводить время в телефонной беседе нельзя. А вот вечер у него сегодня свободен.
     Вечером, когда он собирался идти домой, позвонили со стройки и спросили насчет перекрытия.
     Разговор по телефону не клеился, Мартын не особенно разбирался в строительстве и дизайне, пришлось ехать туда самому и смотреть, потому что мастер, которому Мартын поручил стройку не соглашался с начальником строительства – слишком дорого, а строитель настаивал, объясняя, что дешевизна обойдется  чересчур дорого потом.
     Постройка загородного дома ( хоть и порученная другому ) отнимала много времени – выбрать ту или эту плитку, ванну, мебель, где разместить летнюю кухню и открытый душ, а где оставить место для цветника и фруктовых деревьев – все требовало немедленного ответа; а Оля с рождением дочки почти перестала проявлять интерес к стройке, впрочем, и раньше не слишком интересовалась.
     «У всех есть загородные дома или дачи, на которых можно жить и зимой», - убеждал Мартын.
     «У моих родителей нет ни дачи, ни дома, как и у твоей мамы», - отвечала Оля.
     «У Петрова квартира в Москве и в Крыму дача, а мой зам присматривает квартирку в Регенсбурге – так что? Каждый живет по-своему».
      «Именно не по-своему».
     Не по-своему…
     «У кого-то есть деньги на квартиры в Париже и Мадриде, а у кого-то нет денег на коммунальные услуги за жилье в своей квартире в своем городе. Это нормально».
     «Ненормально».
     «Всех под одну гребенку? Это мы уже проходили».
     «Сейчас тоже – под гребенку. Только под другую».
     «Не понял».
     Он так и не понял ее тогда – закончил разговор и  выбежал на улицу –  и так уже задержался за утренним кофе, давно пора было выходить; но они теперь редко завтракали вместе и даже не всегда виделись по утрам : если жена ночью не смыкала глаз, успокаивая дочку, и засыпала под утро, он тихо, чтобы их  не разбудить , вставал, собирался, перекусывал и уезжал; если она еще не ложилась или уже встала, то обычно за утренними хлопотами не успевала позавтракать с ним … а может, подумал Мартын, и вообще не успевала?
     В тот день она успела все сделать, приготовила завтрак и села с ним за стол, они даже поговорили, чего давно не было.
     «Что она имела в виду? Все живут по-разному – какая тут может быть одинаковость?»
     Он расспросит ее, когда они проведут вместе день на природе (почему-то он решил – этим летом, за городом). Впрочем, зачем откладывать – вернется и спросит ее сегодня! Если она не будет спать и не будет занята с ребенком.
     Он вернулся поздно. Жены дома не было. Няня недовольно посмотрела на часы.
     - Мне она сказала, что вы придете около восьми. Иначе я бы не согласилась,  сколько ни платите. У меня свой внук, тоже маленький, а дочери вечером на занятия уходить. Спасибо подружке, согласилась посидеть, пока дочка зачет сдаст… У нее сегодня зачет…
     - А где Оля?
     - Мать у нее приболела, а отец в командировке... Она вам звонила, звонила, чтобы пораньше с работы пришли и не задерживались…Не смогла дозвониться ни по-мобильному, ни на работу.
     - Она не говорила, что с ее мамой?
     - С сердцем вроде неважно, «скорую» вызывали…
     Мать приболела, отец в командировке - эти слова говорились так часто, что стали привычны, и лишь сейчас, услышав знакомую фразу, Мартын задумался над ней. И над теми, кого она касалась.
     Мать Оли очень часто была или больна, или плохо себя чувствовала, или ей нездоровилось, или она устала и переволновалась…
     Он подумал – действительно теща так часто болеет или болезни полупридуманные – заставить обратить на себя внимание. Нет, ни внимание дочери или зятя, подруг или знакомых – внимание собственного мужа.
     «Плохо, когда есть время думать», - усмехнулся Мартын.
     Задумываешься над многими вещами, которые всегда знал и видел, но не осмысливал, просто фиксировал и тут же срочно набирал номер, подписывал документы, проверял накладные, принимал комиссию…
     Немного зная ее мужа, Мартын не сомневался, что все эти хвори (подлинные или мнимые) лишь раздражают Глеба. Хотя этого никак нельзя было прочитать ни в его жестах или на его лице, ни услышать в словах или голосе.
     Хотя Глеб (Олин отец) никогда не утруждал себя тем, чтобы казаться лучше, чем он есть на самом деле. Глеб не играл ни в какие роли ни перед собой, ни перед окружающими и не стремился увидеть в глазах других впечатление, какое он на них производит.
     О людях или событиях он говорил ровно то, что хотел сказать, словно их тут не было (людей или тех, кто имел отношение к этим людям или событиям). Так, Мартына удивило, когда Глеб сказал ему (тогда еще даже не жениху) о своей дочери: «Она девушка хваткая, своего добьется, даже если будет все делать вроде бы для кого-то другого и для его же блага».
     И тем не менее со временем убедился в правоте этих слов, хотя тогда еле удержался от протестов.
     А о жене своей Глеб ничего не говорил, вроде  ее и не было. Ни плохо, ни хорошо. Лишь пару раз Мартын заметил вскользь брошенный взгляд, чуть пренебрежительный и ужасно холодный взгляд Глеба на свою жену, но обычно он смотрел на нее равнодушно и говорил безразлично, как, впрочем и со всеми остальными.
     Возможно, оттого что ученый. Не просто человек со степенью (как сам Мартын, например), со званием, каких много, даже отбрасывая тех, кому кандидатские писали за деньги другие, или тех, чьи диссертации специалисты оценивали на уровне средней дипломной работы.
     Нет, у Глеба и голова была на плечах, и руки на месте – его разработки и исследования в области неорганической химии интересовали не только его самого или сотрудников его института: одна из  его идей  нашла масштабную реализацию в производстве пластмассовых изделий, другая – в фармацевтической промышленности. Идеи и разработки после  опубликования в английском журнале  взяли  «на вооружение» местные производители и после успешного внедрения выплатили  Глебу кругленькую сумму. Мартын знал, что до сих пор тесть что-то получает как автор идеи.
     Ему самому с определенными идеями пришлось расстаться и переключиться на совсем другие. Тесть же сумел, не бросив любимого занятия – профессии, неплохо устроиться в современной жизни – учредил фирму при Академии наук, приносящую нормальный доход, а чтобы особо не отвлекаться на оргвопросы, взял толкового человека заместителем.
     Внешность Глеба ничуть не походила на облик «кабинетного ученого»,  как его обычно представляют. Во всяком случае Мартын так его представлял после Олиных слов «папа – химик, ученый, доктор наук», а когда увидел, то не сомневался, что наука химия, формулы и таблицы, пробирки и реагенты остались в прошлом, в государстве, которого не  существует, а в современном обществе крупный ученый переквалифицировался в мелкого предпринимателя благодаря чему и имеет кусок хлеба ( впрочем, отметил Мартын, сидя за столом, не только кусок и не только хлеба).
     В поведении Глеба не было никакой позы, его как будто не интересовало впечатление, какое он производит на других. Хотя, наверняка, его красивое лицо, спортивная фигура, общая, слегка небрежная, элегантность производили впечатление, особенно на женщин. Так же, как ум, общая эрудиция, и легкая ирония, включая самоиронию, вряд ли оставляли кого-либо безучастным.
     Позже, общаясь с отцом Ольги, Мартын поймал себя на мысли, что с трудом представляет этого человека в роли отца. Какая-то неприкрытая откровенность в суждениях о близких ему, чуть высокомерная и достаточно снисходительная, производила впечатление неприкаянности и беспокойства одновременно.
     Мать Оли, Жанна, показалась Мартыну настолько же обыденной, насколько необычным был ее отец. Тем не менее, живут же долго вместе и ,судя по всему, хорошо; Оля говорила – ни разногласий, ни ссор, ни скандалов.
     Мартын отметил, что квартира сверкает чистотой, цветы на подоконнике ухожены, как в оранжерее, стекла окон и шкафчиков отмыты до прозрачности, в ванной – белизна, как в операционной…
     Интересно, о чем, Глеб говорит с женой, вдруг пришло в голову  Мартыну – о меню и уборке? Впрочем, если Глеб с утра до вечера пишет свои статьи, читает чужие, ставит опыты, составляет отчеты, общается с сотрудниками и зарубежными партнерами… Что еще?.. словом, занимается делом, которое, судя по всему, ему не в тягость, а в радость; а дома просто отдыхает.
     С такой, как Жанна не нужно ни о чем заботиться – стол накрыт, еда вкусная, дом в порядке (замки, краны, смесители, электроприборы и т.д. чинят специалисты по просьбе и под присмотром Жанны, он только оставляет требующуюся сумму); жена не настаивает, чтобы ее куда-то «сводили», «свозили» или кого-то «показали»…
     Не проявляет недовольства и всем довольна. Когда не болеет.
     А когда болеет, Глеб едет в командировку? Или это просто совпадение?
     Раньше Жанна работала бухгалтером в банке, недавно перешла главбухом в ателье возле дома, хотя зарплата меньше, свободного времени больше.
     Свободное время она тратила не на себя, а на заботы по дому. Еще лучше, еще чище, еще вкуснее, еще больше. Даже Ольге не слишком много, как казалось Мартыну, помогала  нянчиться с внучкой – то муж звонил, что заедет за документами, а она хочет и обедом его покормить, успеть бы приготовить; то соседка сообщила, где продается хорошая гречка по прежней цене, а Глеб так любит гречку, она едет, может, им тоже купить?; то муж отправляется в командировку, нужно его собрать, погладить рубашки…
     Как-то Оля не могла выбраться к зубному врачу, пока Мартын не отвез спящую Аллочку к теще, которая пообещала мужу найти несколько книг (он сказал, какие) и передать аспиранту, когда тот зайдет; а через два часа забрал дочку, которая за это время даже не проснулась.
     Оля боялась оставлять малышку дома одну, заходить в магазин с ребенком на руках было неудобно; Мартын изредка покупал что-то по дороге домой, но, как правило, не то, что хотела Оля, а что попадалось под руку, но часто и вообще ничего; управляться с малышкой, вести хозяйство, тем более – подумать о себе удавалось не всегда. Сотрудница порекомендовала няню, которая к ним приходила и которой они остались довольны.
     Оля созвонилась и договорились; няня пришла и подошла, однако теперь Оле приходилось идти не в магазины, парикмахерскую или поработать над переводом, а бежать к маме, потому что она теперь почти всегда «плохо себя чувствовала», когда Глеб уезжал в командировку.
     Мартын несколько раз возил ее к врачам и в поликлинику на анализы, как-то к ней доставил известного специалиста из другого города. У нее не находили ничего, кроме обычных в этом возрасте отклонений, советовали больше гулять, меньше есть сахар, высыпаться и не нервничать, принимать такие-то лекарства при повышенном давлении и такие-то – при тахикардии.
     Однако плохое самочувствие Жанны повторялось при отъездах мужа в командировки и проходило к возвращению. Это Мартын мог объяснить только тем, что она по каким-то причинам не хочет, чтоб он уезжал – боится оставаться дома одна? Волнуется о здоровье мужа? Опасается, что он влипнет в какую-то аферу, свяжется с сомнительными партнерами? Переживает, что он едет в опасный регион, а не в Москву, Харьков, Лондон или Новосибирск?
     Вот и сейчас он вроде бы уехал в Днепропетровск, а на следующий день теще стало плохо, Оля побежала к ней.
     Няня ушла в отвратительном настроении. Фыркала что-то под нос, бубнила самой себе полушепотом, одеваясь в коридоре.
     - Оля когда придет? – спросил Мартын.
     - Не знаю, мне не докладывала.
     - Аллочке нужно что-нибудь… -  он растерялся, не закончив фразы.
     - Если до утра будет спать, ничего не нужно.
     Няня ушла.
     Он набрал мобильный жены и услышал, что связи нет и нужно позвонить позже.
     Набрал домашний ее родителей. Никто не ответил, впрочем, он быстро прервал связь – вдруг мать уснула или там сейчас врач или «скорая».
     На цыпочках зашел в комнату к дочке, посмотрел, как она спит, осторожно поправил сбившееся одеяло; дочка перевернулась на другой бочок, потом опять перевернулась; он замер на месте, боясь пошевелиться, чтоб не разбудить.
     Потом шагнул к приоткрытой двери, распахнул пошире…
     Зазвонил телефон.
     Он вышел, закрыл дверь и снял трубку.
     - Слушаю!
     Никто не ответил.
     Наверно, ошиблись номером.
     Ему обычно звонят на мобильный.
     - Говорите! Ничего не слышно!
     Незнакомый мужской голос:
     - Мартын?
     - Мартын. Кто спрашивает?
     Молчание.
     - Алло! Мартын слушает!
     - Тебя и нужно.
     - Кто говорит?
     - Кто хочет тебе передать, чтоб ты быстренько передал 10 тысяч, кому нужно.
     - Какие 10 тысяч? Кому?
     - Сам знаешь, какие. Подумай, кому. Вспомни про подписанную резолюцию. А не хочешь вспомнить – известно, где ты с семьей живешь, как выглядят жена с дочкой, когда и где гуляют тоже известно…
     Трубку положили.
     Все это походило на избитую сцену из сериала, глупый розыгрыш, репетицию неудачного спектакля. Но заставило припомнить.
     Месяц назад он  заработал 15 тысяч на сделке, оформлением которой занимался в основном его зам.  Но сделка состоялась благодаря именно ему, Мартыну, а не Диме.
     Мартын  оставил себе 14 тысяч, а Диме дал тысячу.
     Обычно давал больше, но Мартыну требовалось срочно расплатиться за стройматериалы для загородного дома (со дня на день они должны были подорожать), а главное – в прошлый раз Дима выступил только в качестве курьера, но Мартын выплатил ему, как обычно, поэтому теперь счел справедливым уменьшить сумму. Но почему ничего не объяснил? Решил, что Дима и так все поймет?
     Все надо объяснять, даже разумным людям (тех, кого считаешь разумными), даже родным, друзьям, сослуживцам…
     Дмитрий решил, что так будет всегда? Отвез- привез и получил солидные деньги?
     Он не прав!
     «Но и ты не прав, Мартын, надо было объяснить, отчего так мало», - сказал себе Мартын.
     Набрал номер. Мобильный вне зоны.
     Позвонил ему  домой. Автоответчик попросил оставить сообщение после сигнала.
     Мартын бросил трубку.
     Неужели человек так обиделся? Затаил злобу?
     Может,  чья-то дурная шутка?
     Дима не мог так поступить, не мог.
     Впрочем, жена считала его наивным. «Мартын, нельзя так доверять людям, которые тебя окружают».
     «Ты не права! Людям нужно верить!»
     Он действительно так считал.
     «Не тем, которые тебя сегодня окружают».
     «С которыми я вместе организовал такое дело! Чем они хуже других?
     Тем, что больше зарабатывают?
     Что могут учить детей за границей и отправлять туда отдыхать жен несколько раз в год? Этим только и отличаются. Другие хотят того же, но не получается».
     «Не думаю, что все хотят отправить жену и детей за границу. Конечно, большинство сдвинуто на деньгах (а как иначе, жить-то надо), но не всякий даже ради денег пойдет на обман.
     А твои товарищи-сотрудники пойдут!»
     «Ерунда! Откуда ты можешь знать?»
     «Я так думаю».
     «Меня они не будут обманывать».
     «Если можно других, можно и тебя».
     «Глупости».
     Глупости. Наверно, Дима ни при чем. Наверно, имели в виду что-то другое. И угрожает другой. Если действительно угрожает.
     Все равно – надо дозвониться Оле. Малышка рядом, а жены нет. Даже если он их разбудит, убедится, что Оля у мамы.
     Он таки дозвонился и действительно разбудил, во всяком случае Олю.
     - В чем дело? – спросила она недовольно, - я же сказала, что всю ночь буду у мамы, отец в командировке. Неужели не можешь один раз побыть дома с Аллочкой?
     Он сказал, что утром за ней заедет.
     Она удивилась:
     - Зачем? Мне еще в аптеку надо. И вообще – не оставляй Аллочку одну. Няня собиралась прийти позже обычного; я хотела прибежать домой, дождаться ее, а потом – опять к маме до вечера, папа должен вернуться.
     Он за ней заехал.
     Звонил секретарше сказать, что будет позже, но ее мобильный не отвечал.
     Дождался няню.
     Опять звонил секретарше в приемную и на мобильный, но трубку никто   не снял.
     Оля удивилась, сказала, что будет капризной женой большого босса, который возит ее за лекарствами в служебное время, улыбнулась и села в машину.
     «Вот аптека, останови, пожалуйста».
     Увидев свободное место для парковки, он резко затормозил, рискуя, что в него врежется шедшая сзади машина. Ее водитель выругался, взмахнул кулаком и унесся прочь.
     Оля вышла из машины и поднялась по ступенькам к входу.
     Сквозь стеклянные двери и большие окна Мартын увидел, что народу очень много, а аптекаря нет. Оля встала в очередь, которая не двигалась.
     Он еще раз набрал секретаршу. Странно, она обычно не опаздывает. А мобильный носит с собой.
     Мартын вышел из машины.
     Постоял у дверей. Оля то ли была в следующем зале, то ли затерялась в очереди, он ее не увидел.
     Люди спешили по тротуару, по шоссе мчались машины, задребезжал трамвай, делая разворот; все торопились по своим делам.
     На их спешку равнодушно смотрело сверху бледное солнце. «С утра светило ярче, или мне показалось?» - подумал Мартын.
     Мужчина, идущий навстречу, остановился рядом с ним.
     Стоял и молчал.
     - Вы что-то хотели?
     - Хотел сказать, чтоб подумал насчет денег, Мартын. Известно, где твоя жена и дочка сейчас.
     - Где? – глупо спросил Мартын.
     -Жена, - мужчина указал рукой на вывеску над стеклом, - там, а дочка с няней дома. Пока дома.- Он нажал на слово «пока».
     Мужчина, каких много. Ничем не примечательная внешность. Темная куртка, темные брюки. Кепка надвинута на лоб.
     - Деньги сейчас можешь передать. Или перечислить до послезавтра как благотворительный взнос на счет …возьми ручку, запиши.
     Мартын записал.
     - Тогда все будет в порядке. Можешь спокойно оставлять жену и дочку дома. Иначе – разговор пойдет другой. Верней, разговор закончится.
     Он свернул в проходной двор и скрылся с глаз.
     Мартын набрал номер домашнего телефона.
     Няня сняла трубку.
     - Алла спит?
     - Нет, давно встала, - удивленно сказала няня. – Сейчас доест и пойдем гулять…
     - Никуда не выходите! Слышите?
     - Почему не выходить? – спросила жена.
     Она стояла рядом и услышала.
     - Садись!
     Мартын открыл дверцу. Порыв ветра тут же ее захлопнул. Мартын снова открыл и придержал.
     -Почему им не выходить гулять? - повторила Оля.
     -Лекарства купила?
     Она кивком  указала на полиэтиленовый пакет.
     -В другие аптеки не нужно?
     -Не нужно. Почему не  выходить?
     Мартын  молча стоял у открытой дверцы. На землю упало несколько крупных капель.
     Он глянул вверх. Солнце закрыли серые облака, причудливо обрисованные по краям сверкающей  кромкой, словно их вырезали золотым резцом, оставившим след на сером небе.
     - Дождь вот-вот пойдет, - сказал Мартын. – Нечего гулять под дождем.
     - Не было никакого дождя, когда ты говорил, и сейчас нет.
     По стеклу застучали капли, порыв ветра ворвался в машину и оставил мокрые следы на приборном щитке.
     Мартын захлопнул дверцу, плавно тронул машину и включил «дворники».
     Проехав Старый Ботанический, он не повернул, а продолжил спускаться по бульвару.
     - Высади меня здесь. Тут рядом, я быстро добегу. Зачем тебе со мной возвращаться?
     - Я отвезу тебя к маме, только возьму деньги, которые мне сегодня понадобятся.
     Она промолчала.
     Обычно она не задавала вопросов о его тратах, количестве денег поступивших, использованных, одолженных, оставшихся… Надо, значит так надо.
     Если хотела  что-то купить себе или Аллочке, называла предполагаемую сумму и Мартын говорил: «Конечно, купи, что нужно».
     Он искал предлог попросить ее подняться с ним, чтобы не оставлять ее одну в машине, когда она сказала:
     - Если ты заедешь домой, я поднимусь с тобой, возьму зонтик и плащ надену.
     Мартын взял деньги, подумал, что это – почти все наличные, которые он отложил уплатить рабочим, остальные были на счетах его фирмы, и Мартын не хотел обналичивать лишнее.
     По дороге на работу он перечислил требуемую от него сумму как благотворительный взнос.
     Посмотрел на часы. Десять.
     Отогнал машину в сторону. Вышел, закрыл и пошел к скверику на бульваре.
     Странное чувство – не спешить. Некоторые, наверно, не фиксируют на этом внимания и просто не замечают, что не торопятся. И это нормально. Могут, конечно, спешить – после работы домой смотреть фильм или футбол, до работы отвести ребенка в садик или в школу, вернуться после обеденного перерыва, если не вовремя, то «почти вовремя» и т.д.
     Мартын опять посмотрел на часы.
     Не может он сейчас мчаться в офис.
     Надоело набирать секретаршу, которая не отвечает, не хочется  звонить Диме – наверняка  он уже в курсе, что деньги перечислены… Да и в офис ехать сейчас не хочется…
     Впрочем, его работа – не только офис, но и встречи, поездки, переговоры, обеды, ужины, коктейли с нужными людьми – партнерами, клиентами, чиновниками, потенциальными партнерами и клиентами, конкурентами…
     К счастью, он умел пить не пьянея; не очень много, но и не так, чтоб мало; просто знал свою норму и умело, почти машинально соизмерял ее с длительностью разговора, количеством и ассортиментом закусок (иногда обильный ужин, иногда – орешки и лимоны), с общим самочувствием.
     Потом спешил домой, чтоб застать малышку и жену еще не уснувшими, хотя бы жену.
     Когда они жили вдвоем, она обычно ложилась поздно, старалась дождаться его. Забеременев, засыпала рано, а несколько раз плохо себя чувствовала и легла только под утро. Он хотел спросить, в чем причина, но так и не спросил – не было времени; нет, не для того, чтоб спросить, а чтобы спокойно выслушать ответ не на бегу, если он окажется обстоятельным;  а когда время появилось, она сказала, что все прошло, уже все в порядке…
     «Что прошло?» - подумал Мартын.
     Почему он вспомнил это сейчас?
     Потому что сквозь деревья виднелась детская площадка, где играли дети и ходили женщины с колясками? Потому что появилась угроза потерять Олю и Аллочку? Ненастоящая, может быть, угроза, но он знал  нескольких, пострадавших от таких «пустяшных» угроз; нет, все остались живы, но неприятности были большие и нервы потрясли по-крупному. И он взял из дому почти все наличные деньги, чтоб избавиться от этой угрозы (подлинной или все-таки не совсем? неужели Дима мог…ну ладно.).
     Или вспомнил потому, что просто сидит на скамейке и смотрит на …
     На часы надо смотреть! Что он тут сидит, когда к нему должны приехать сегодня в одиннадцать из …
     Но он не хотел никуда идти.
     А может, хотел доказать себе, что сейчас ему никто не требуется, ни сотрудники, ни клиенты, ни кто либо иной; доказать, что он может сидеть в парке и смотреть не в ноутбук или деловые бумаги, а просто вокруг себя…
     В одиннадцать тридцать он встал, сел в машину и  через четверть часа был на работе. Пошел к себе в кабинет, но …
     Петров курил в приемной Мартына. Рядом с ним на месте секретарши сидел Эдик и звонил по телефону. Андрей расположился у компьютера.
     Мартын  закрыл за собой дверь.
     Никто не отреагировал.
     - Что это значит?
     - Ты ничего не знаешь? – спросил Эдик.
     - Маша уволилась?
     - Твоя Маша теперь сама кого хочешь уволит.
     - Откуда?
     - Отсюда. Она подписала у тебя документы о передаче тобой всей фирмы на имя своего мужа.
     - Она не подписывала… - начал он и тут же осекся.
Подписывала другие и заодно подмахнула несколько таких – отказ от своей фирмы в чью-то пользу…
     - Ты же знаешь, как это делается. Отказываешься в пользу ее мужа, которому все передаешь.
     -У нее ж вроде нет мужа… - вяло сказал Мартын, чтобы что-нибудь сказать.
     - Выходит, есть, а может муж – типа любовник. Подсунула тебе парочку своих заготовок среди документов на подпись – авось не заметишь. Так и получилось.
      Так и получилось.
     С этого дня, точнее – с той минуты, когда он подписал документы, он  больше не имеет никакого отношения к этой фирме. Которую сам создавал на ровном месте, на которую оформлял документы как положено, чтобы ни к чему нельзя было придраться.
     -Теперь нам нужно срочно что-то искать или создавать заново, - сказал Эдик.- Мне,  Мартыну и Леше – точно. Насчет Андрея и Толика не знаю, может, вас и оставят; компьютерщиков, технарей, буфетчиц, уборщиц наверняка это не коснется вообще.
     У Мартына возникло чувство, что он смотрит какой-то фильм. Сейчас сеанс закончится, в зале включат свет, и можно будет идти к выходу.
     Он действительно встал и сделал несколько шагов к двери.
     - Кто его знает, чем заниматься теперь… - задумчиво сказал Леша. – Привык каждый день садиться к компьютеру и искать потенциальных продавцов – покупателей…
    - Привыкнешь к другому. Или будешь делать то же в другой фирме.
     Мартын  пошел  назад от двери к окну. Затем опять в обратном направлении. В стекле мелькнул его силуэт, какой-то надломленный, не такой, как обычно, точнее, выглядел не так, как Мартын обычно себя представлял, и от собственной тени, искаженной то ли стеклом, то ли косым светом люстры, то ли серым проблеском пасмурного дня Мартыну стало не по себе. Он почувствовал себя усталым, пресытившимся, связанным своей же одеждой.
     - Надо принять решение, - сказал Эдик.
     - А решение есть? – спросил Андрей.
     У Мартына не было никакого.
     Но и потребности принять его тоже пока не было.
     - А ты что думаешь? – спросил у  него Леша.

     - Еще не знаю.
     Он больше ни о чем не хотел думать и по-прежнему ходил по диагоналям комнаты.
     Когда в очередной раз глянул в оконное стекло, вдруг увидел себя таким, когда еще не работал здесь и был аспирантом первого года обучения, полным радужных мыслей.
     Преддипломную практику проходил в математической школе у известного учителя-методиста Левизовского, который после одного из уроков, прямо тут же, в классе, сказал :"Ребята, такого красивого доказательства теоремы Пифагора, нетривиального доказательства, я еще не видел. Нам с вами повезло! Поздравляю, маэстро!» 
     «Маэстро» - так его никто не называл.
     Как получилось, что через три года после защиты он бросил все и попробовал заняться бизнесом?
     Во время зарубежной конференции он познакомился с Олей. Она была переводчицей.
     «Плохонькая переводчица, - подумал он про себя. – Впрочем, много математических терминов, которые она может не знать, - нашел он оправдание.-  Хотя для математической конференции хорошо бы подобрать соответствующих специалистов… Но хорошенькая на редкость, если не красивая».
     Вечером Оля сказала, что у них будет другой переводчик – сегодня он был занят на международном симпозиуме.
     - Вы будете довольны, это не со мной о математике беседовать.
     Она попрощалась. 
     Он спросил:
     - А если нам с вами не о математике побеседовать?
     Она растерялась.
     - А о чем же?
     - О вашей работе, например, о ваших вкусах, привычках…
     А вскоре им трудно было представить, что еще совсем недавно они не были знакомы друг с другом.
     - А если бы меня тогда не попросили на один день заменить переводчика…Или симпозиум состоялся бы в другое время…
     - Мы бы не познакомились.
     - Выходит, все – дело случая?
     Теория вероятностей, другое сочетание событий во времени и пространстве, и жизнь была бы иной. Что тут говорить.
     - Я же вообще не специалист, да и финский – второй язык; основной – итальянский; так получилось, что кроме меня в этот день никого больше не было…
     Значит, это было неизбежно.
     Неизбежно, что они влюбились друг в друга? Выходит, так?
     Тогда неизбежно и то, что он бросил науку, статьи, задумки насчет докторской – не все свои исследования он включил в кандидатскую, остался хороший задел…
     Эти материалы он долго хранил, готов был просто отдать кому-то толковому для кандидатской. Желающих не нашлось (с бестолковыми он дел иметь не хотел).
     Желали заработать: большинство -  на квартиру и учебу (себе, жене, детям), другие – на машину, загородный дом, отдых за границей, на комфортную красивую жизнь, которая вдруг появилась, как будто сошла с телеэкранов о развлечениях зарубежного бомонда.
     И телепередачи такие тоже вдруг появились. Не  демонстранты с плакатами и полицейские с дубинками, не «перестрелки в секторе Гааза», «выступление «железной леди» накануне военных действий» и  «трагедия в Ольстере», а  дефиле и оценка дефилирующих – на сколько баллов тянет наряд той или иной кинозвезды; конкурс по приготовлению буйабеса и паэльи, показ платьев от Валентино, костюмов от Версаче…
     Да мы чем хуже? У нас есть Караванская, Зверев, шествия по подиуму; а отдыхать на Карибских островах и в Куршевеле, лечиться грязевыми ваннами в Мертвом море или воздушными – в Альпах можно так же, как это делают граждане Голландии или Франции.
     Нет, он не помышлял о роскошных курортах и виллах, дорогих костюмах и иномарках. Им с Олей (когда решили пожениться) нужно было где-то жить.
     Мартын с матерью и младшей сестрой жили в двухкомнатной квартире, она – с матерью, отцом, старшим братом с его женой и ребенком – в трехкомнатной. Обе квартиры смежные, малогабаритные, далеко от центра.
     Его сестра не прошла в институт по бюджету, мать готова была сдать в аренду их квартиру и жить в коммуналке, чтобы оплачивать учебу; сестра искала подходящую работу, но желающие взять на неполный рабочий день («утром обязательно должна быть на занятиях!») девочку  без образования, углубленных знаний и с отсутствием практических навыков что-то не находились, особенно учитывая ее желание получать «хотя бы две тысячи в месяц». «А что? Это же не в долларах и не в евро", - удивлялась Света.
     Мартын работал в НИИ на полторы ставки; публиковал статьи, в том числе в зарубежных журналах, не раз получал гонорары; подрабатывал чтением лекций по линии общества «Знание», имел почасовку в университете – кое-как существовать на это еще получалось, но о жилье и речи быть не могло.
     К власти пришел Горбачев, началась перестройка, многие запреты исчезли, стали доступны поездки за границу, оживилась торговля… Мартын увидел свой шанс – все оставить и заняться бизнесом, хотя не был уверен, получится ли вообще заработать, не говоря о том, чтобы заработать на квартиру и учебу сестры.
     Оля сказала: нужно писать докторскую, а жить они могут у нее – одну комнату им выделяют; взяла себе подработку в институте, водила по выставкам во время ярмарок иностранные группы, вела для них автобусные экскурсии по городу.
     Ни Оля, ни ее мать (отец не особо вникал в их дела и не высказывался по этому поводу), ни его мать и сестра не верили, что у него что-то может получиться.
     Они с Димой начали вместе, понимая лишь то, что нужно подешевле купить, а подороже продать, не очень понимая, что именно лучше покупать и продавать и совсем не понимая – кому, где искать продавцов и покупателей.
     Самое смешное – продавали по названию, не вникая в суть, что же продают:"двойки», «тройки», «моноблоки»…
     Странно, но получилось почти сразу – они умели говорить и слушать; слушать больше, чем говорить, тоже умели; у каждого был свой широкий круг общения, и, как теперь видел Мартын, оба были умны и образованы.
     Удавалось находить покупателей на товар и товар для платежеспособных покупателей. Время от времени что-то срывалось, кто-то их подводил, кого-то они подводили, но в целом им удалось найти свою нишу между покупателями и продавцами.
     Однажды попали в сложное положение, пришлось обнулить счета – отдали все, что было, чтоб не иметь проблем и выйти сухими из воды, сохранить нормальные отношения с партнерами.
     А он только начал зарабатывать… Недавно похвастался жене, что скоро сможет откладывать на будущее жилье. Оля спокойно отнеслась к этому.
     - Ничего страшного. Ты все правильно сделал. Вы никому ничего не должны и никого не подвели. Можно продолжать.
- И продолжали. Но уже три месяца без копейки. Спасибо твоей тете – с жильем повезло, но за квартиру-то надо платить.
     Они поженились полгода назад и жили в отдельной квартире. Двоюродная сестра Олиной мамы уехала в ОАЭ к дочери нянчить внука. Дочь должна была выйти на работу, а няню брать им не по карману; сдавать квартиру сестра не хотела – не знала, когда вернется: адаптируется ли к местному климату, обойдется ли без знания языка, как сложатся отношения с зятем-арабом и всей его родней…
     Она просила не оставлять квартиру без присмотра, а если кому-то нужно будет пожить – Оле, например, или Саше с семьей – она одну комнату закроет, а вторая открыта, пожалуйста.
     Олиного брата с семьей это жилье не интересовало (родители его жены уже разменивали свою квартиру, чтоб выделить им двухкомнатную), и Оля перебралась туда.
     Мартын навещал ее, периодически оставаясь на день-другой. Когда пришло письмо из Эмиратов, что у сестры более-менее сложилось, а дочке без ее помощи не обойтись, и раньше чем через год она не приедет, Оля сообщила Мартыну, что теперь они могут пожениться.
     Честно говоря Мартын не мог сказать, что ему не терпится вести ее в загс – ведь они уже почти муж и жена: почти всегда рядом, ведут вместе хозяйство, помогают друг другу, чем могут…
     Знакомых в том районе не было, никто ими не интересовался, родственники Оли не заглядывали. Почему нужно что-то менять?
     Но если Оля так сказала, он не мог ей ответить –«Зачем?»


     Он задал себе этот вопрос, когда шел домой после работы. Нет, после пустого дня, какого давно не случалось в его жизни.
     После разговоров о создавшейся ситуации начались разговоры, как ее изменить, если честно – пустопорожние разговоры.
     Мартын первым поставил точку. Прервал свое маятниковое движение по комнате из угла в угол, сказал:
     - Все, я пошел.
     Никто его не задерживал.
     Кажется, кто-то (то ли Андрей, то ли Эдик) сказал, что ему тоже пора, кто-то встал из-за стола…
     Мартын медленно шел по улице. Мимо высоких домов, домов с сотнями, тысячами закрытых или открытых окон, десятками и сотнями компьютерных коробок и тарелок спутникового телевидения, мимо двориков с клумбами и скамеечками, детскими и спортивными площадками (изредка), с мусорными баками и вывешенным бельем (часто), мимо всего нагромождения – и ввысь и вширь – кишащей жизни, которого он был лишен еще вчера.
     Ему не хотелось идти домой, вообще не хотелось идти в какую-то заданную точку.
     Он наугад свернул в узкий проход между домами и очутился на противоположной улице. Перешел ее и двинулся вдоль аллеи.
     Ритм шагов увлекал его, как плавная музыка.
     Узнаваемые места –ателье, сберкасса, кинотеатр… От кинотеатра рукой подать до дома.
     Он остановился, читая афиши.
     Давно они не были в кино.
     Протянул руку к мобильному и тут же сунул ее в карман.
     Когда он в последний раз стоял у кассы и разглядывал афиши? Студентом? Нет, позже. Аспирантом? Еще позже. Когда встречался с Олей, в самом начале.
     Потом Оля обычно брала билеты сама, куда считала нужным пойти. Только спрашивала, когда ему удобнее.
     Он оставлял деньги и запоминал, что в такой-то вечер будет занят. Позже, но когда они еще ходили в кино, театры и на концерты, он помечал в календаре: этим вечером не нужно соглашаться на встречи, поездки, проводить совещания или сильно задерживаться. А потом секретарша напоминала ему, что с 18 часов он занят.
     Ему оставалось только встретить Ольгу по дороге или у входа и найти свободное место для стоянки, если он был за рулем, но с некоторых пор он оставлял машину и ехал городским транспортом, чтобы выпить в буфете или баре, если захочется, и пить, сколько хочется, не опасаясь, что придется сесть за руль.
     Ольга сидела или стояла рядом с ним, хотя обычно не пила, не ела и лишь изредка выбирала шоколадку или сок.
     Да, она сидела или стояла рядом, так же, как была рядом дома и на улице, на кухне и в постели, но он не обращал на нее особого внимания. Как привыкаешь к предметам  обстановки, не вглядываясь каждый раз в них. Нет, конечно, она оставалась для него личностью, однако постепенно стала восприниматься  как привычный персонаж будней. Он даже не всегда замечал ее.
     Важно, чтоб была рядом.
     Он опять вынул мобильный и увидел непринятый  звонок. Номер не определялся. Он хотел выключить телефон, но увидел, что ему звонят.
     - Молодец, перечислил деньги. Все.
     Он  выключил телефон.
     Сосредоточился на афише.
     Шли фестивальные французские фильмы. «Помните о приятных вещах» начинался через полчаса.
     Ему понравилось название. Тут же он спросил себя – помнит ли он о приятных вещах, и решил, что помнит не всегда.
     Фильм шел на французском, на экране появлялся перевод.
     Сообразив, что показывают дом (интернат ? больницу ? лечебницу ?) для людей с психическими  отклонениями, он едва не ушел, но остался, когда понял – пациенты попали сюда потому, что зациклились на плохом, случившемся с ними.
     Один извел жену беспричинной ревностью, если она чуть позже возвращалась с работы – угрозы, скандалы, побои; другой считал себя преступником и являлся с «показаниями»  в убийствах, о которых узнал из газет или интернета. По ходу фильма кое-что выясняется.
     Ревнивцу первая жена изменяла со своим сотрудником, объясняя возникающие иногда недоразумения усталостью, перегруженностью; когда муж неожиданно зашел к жене в выходной день на работу и сумел открыть запертую дверь, застал любовников «на горячем». «Преступник» в юности обнаружил в соседней квартире убитого, вызвал милицию  и проходил по делу свидетелем.
     Мартын увлекся и следил за перипетиями несчастливых людей.
     Главврач разрешил под свою ответственность уйти двоим из общего дома-лечебницы: женщине, которая совсем не ориентируется на местности – не может из комнаты дойти до кухни (у нее отличный голос, она начинала как многообещающая оперная певица) и мужчине, который выйдя из дому, забывает, куда и зачем он идет (при отличной памяти на даты и события, поскольку он – незаурядный ученый-историк).
     Главврач видит их обоюдную симпатию и на свои деньги снимает неподалеку домик для молодых людей и держит их в поле зрения.
     Мартын забыл, что еще сегодня утром слышал угрозы по телефону; ездил за Олей, названивая домой насчет Аллочки; перечислял деньги; узнал, что его фирма ему больше не принадлежит…
     Он вышел из кинотеатра одним из последних и под впечатлением от фильма какое-то время куда-то шел.
     Остановившись на красный, заметил, что идет по направлению к работе. Он усмехнулся – там сейчас он и должен быть.
     Посмотрел на часы. Только начало пятого.
     Куда теперь?
     Он не привык возвращаться домой так рано.
     Вышел на какую-то улочку, которую определил, когда спустился вниз, только по станции метро.
     Яркая вывеска продуктового магазина привлекла его внимание
     Впереди он увидел несколько столиков, окруженных кадками с вьющимися растениями. За одним собралась веселая компания.
     В глубине зала виднелся вход в торговый зал.
     Когда-то он часто ходил по разным магазинам, даже стоял в очередях за продуктами, которые теперь легко купить в любом магазине в любом количестве. Если есть деньги.
     Он выбрал коробку конфет, которые нравились Оле, подумал, присоединил к ним бутылку шампанского, уплатил в кассу и обнаружил, что бумажник почти пуст. Хватит на жетон в метро – ему вдруг захотелось поскорее попасть домой. Прийти  к себе не ночью или  поздним вечером, когда все спят, а раньше, когда можно спокойно посидеть за столом и поговорить не о сделках и поставках, а о самих себе; слушать не компаньонов и представителей фирм, а свою жену.
     Он открыл ключом дверь.
     Тихо, чтобы не привлекать внимание, разделся, прошел в комнату.
     Странно тихо. Темно. Даже полоска света от ночника не чертит желтую полоску на полу под дверью в спальне.
     Неужели спят?
     Непривычная тишина.
     В спальне никого. На столике записка: «Мама хотела посмотреть на Аллочку, отец заехал за нами. Заночую у родителей. Вернусь завтра вечером или послезавтра утром – папа должен куда-то отвезти документы (или статьи, или отчеты, а может, забрать). Еда на плите и в холодильнике».
     Сегодня пятница!
     Только сейчас он об этом вспомнил. Действительно, он обычно работал по субботам, а иногда и в воскресенье выходил на пару часов с утра. И Оле действительно лучше быть с мамой, которая нездорова, если отец опять куда-то едет, да и внучку ее родители навещали где-то с месяц назад.
     Мартын положил записку на туалетный столик, рассеянно передвинул расчески, щетки, какие-то баночки…
     Как раз сегодня, именно в тот день, когда он смог прийти рано и ему некуда спешить, она поехала навестить Жанну и Глеба … отца и мать, то есть …
     Он опустился в кресло и закрыл глаза …
     Сколько он так просидел?
     Несколько минут? Полчаса? Больше?
     Он встал, подошел к столику, посмотрел на себя в зеркало, но увидел лишь неясный темный силуэт.
     Посмотрел в окно.
     Неужто так стемнело?
     Протянул руку, нащупал выключатель и нажал. Зажегся плафон с легким рассеянным светом над изголовьем кровати, четко освещая лишь его, слабее  - столик и детскую кроватку, скользил дальше по комнате, оставляя в темноте противоположную стену, кресло и шкаф у входа.
     Мартын встал и зажег люстру.
     Хотелось что-то изменить. Что? Он не мог сформулировать даже в мыслях.
     Может, не просто изменить – от чего-то отказаться, что-то новое найти, старое исправить, дополнить …
     Зачем? Чтобы добиться – чего?
     Увлечься самим процессом, как в студенчестве был увлечен процессом познания точных наук, в которых видел красоту, так и не раскрывшуюся взглядам многих других, даже успешных, студентов.
     А ему открылась красота цифр, формул, он видел гармонию в решении уравнений и изысканность в доказательствах.
     И он от всего этого ушел. Отказался.
     Возможно, его желание что-то изменить было связано с событиями в стране, обстановкой, когда многие «перестраивали» свою жизнь – меняли работу, меняли место жительства и место в квартучете, место учебы и отдыха, меняли взгляды на все – условия быта и безопасность транспорта, обслуживание в магазинах и ассортимент товаров, качество дорог и охрану природы и больше, – по-другому смотрели на любовь, дружбу, взаимоотношения с коллегами, начальством, преподавателями, видели другие цели и искали другой смысл …
     Нет, это тоже не то.
     Может, он  был готов к этому давно, всегда. Может, то, что произошло, сначала вчера вечером, а потом сегодня, на работе, подготовило, подтолкнуло его к тому, что должно было произойти, к чему он  внутренне был готов уже давно.
     Он подошел к столику, взял записку и перечитал. Присел, вынул ручку, перевернул листок.
     Он сидел в каком-то напряженном ожидании.
     Ему это не нравилось.
     Опять посмотрел на часы – это понравилось еще меньше.
     Встал, подошел к окну. Во дворе никого не было, в доме напротив ни одно окно не светилось – словно все вокруг вымерло.
     Он стоял, прижавшись лбом к стеклу.
     «Нет электричества», - сообразил он. И это почему-то придало ему сил.
     «У нее на счету 50 тысяч и 100 тысяч я положил ей на депозит полгода назад. Она может снять их в любой момент и в любом количестве.
     При такой сумме у нее не возникнет затруднений».
     Банк работает до девяти. Успеет. Или не нужно никуда торопиться и успевать?
     Зайти в банк – это не вязалось с тем настроением, с теми ощущениями, которые владели им.
     Он сел в кресло и уставился в стену напротив.
     Зачем писать записку?
     Проще ничего не объяснять, если не можешь объяснить самому себе. И даже не совсем знаешь, что сделал.
     Все-таки написал:
     «У меня работы уже нет. У тебя есть деньги на счету плюс депозит.
     Должно хватить до моего возвращения. Не волнуйся. Со мной все в порядке. Попробую что-то сделать.
     Когда вернусь, не знаю.
     Целую тебя с Аллочкой».
     Он хотел вычеркнуть слова «попробую что-то сделать», но не вычеркнул.
     Встал, надел пальто, вышел на улицу.
     Было непривычно темно. Фонари и окна соседних домов не светились, луна едва мерцала сквозь плотно сбитые тучи; звезд он не увидел; перевел взгляд на окна их квартиры и обнаружил, что  не погасил люстру в спальне.
     Наверно, если бы вокруг горел свет, он бы вернулся выключить электричество. Он не стал возвращаться. И лишь немного колебался, заходить ли ему в банк сейчас.
     А выйдя из него, он уже ни о чем не думал и быстро пошел по улице.



     Раньше Мартын, глядя из окон комнаты и кухни, выходящих во двор, видел сквер с фонтанчиком и детской площадкой, удобными скамейками в тенистой каштановой аллее. Оля слегка задергивала с двух сторон шторы и чуть-чуть опускала жалюзи – в окне виднелись лишь кроны деревьев, вроде находишься не на третьем этаже многоквартирного дома, а на лужайке или в аллее; когда каштаны цвели, за окном на деревьях покачивались белые и розовые подсвечники, и казалось, что ты слышишь их запах.
     Теперь вместо деревьев и цветов громоздились плиты, вбитые бетонные сваи, горы строительного мусора и облицовочных плиток.
     Оля не раз говорила об отсутствии воды и света, которое ЖЭК объяснял работами на стройке.
     Когда он возвращался домой, свет и вода уже появлялись, а стройка в темноте просматривалась плохо. А сегодня  явилась во всей неприглядности.




     Его шаги гулко звучали на почти пустынных улицах.
     Что такое? Еще ведь не так поздно, а ни  прохожих, ни проезжих … Наверно, сегодня какой-то интересный фильм. Или футбол.
     Он остановился, едва не хлопнув себя ладонью по лбу. И правда, футбол!
     Он сейчас не смотрел матчи даже по телевизору, с трудом верилось, что не так давно он ходил на стадион и кричал до хрипоты. И играть в футбол любил. Старшеклассником несколько лет даже играл в воротах за юношескую армейскую команду.
     Может, он и идет сейчас вечером  по безлюдной улице, чтобы вновь обрести этот интерес – к футболу, к стадиону, кинотеатру, книгам, к чему-то еще, не имеющему отношения к делам, деньгам, рынкам сбыта, продвижению по карьерной лестнице, строительству загородного дома …
     Как это Оля сказала?
     «Идут в ногу, причесанные под одну гребенку, смотрят, куда надо …», как-то так …
     Уж она-то не  шла в ногу, «причесанная под одну гребенку». Но умудрялась и не выделяться на общем фоне, и не стоять в стороне, не быть чужой, отдельной.
     Всегда знала, что ей нужно и неуклонно к этому продвигалась.
     Он вдруг подумал – а он сам тоже был ей нужен? Да, он увлекся ею, конечно. Она была хорошенькая, и там, в Тарту, на конференции, выгодно отличалась от немногих женщин. Да еще и говорила на родном ему языке. Может, в другой обстановке, при других обстоятельствах, он бы не обратил на нее внимания? Прошел мимо? Работал бы с ней, пока не освободился основной переводчик,  и так же точно работал бы с ним.
     Он хорошо помнил свои ощущения, когда она сообщила, что будет жить теперь отдельно, в квартире своей тети, которая на время  уехала к дочери, что у нее теперь другой телефон и адрес. Что он может к ней приходить в гости – когда захочет.
     И когда он пришел и на всю ночь остался, а потом  на следующую, он решил, что все у них наладилось, и когда она сказала, что теперь они могут подавать заявление, едва не спросил – «Зачем? Что нас не устраивает?», но сказал : «Хорошо».
     Нет, он не был несчастлив в браке. У них хороший союз. Но почему вдруг ему вспомнились слова Олиного отца, откровенные до цинизма слова о своей дочери малознакомому мужчине, который с ней встречается.
     Да, у них хороший союз. Разумные отношения. Комфортный секс. Маленькая дочка, которую оба очень любят.
     Они сами и их близкие относительно здоровы, более-менее обеспечены, более-менее  устроены. Что еще нужно? 
     До вчерашнего дня он не задумывался о том, что может быть нужным что-то еще. А чего-то не было. Чего?
     Он не мог ни ответить на этот вопрос, ни даже толком его сформулировать. Ему казалось – вернись он в ту, студенческую пору, тотчас бы ответил. Впрочем, в раннем студенчестве он бы внимания на нее не обратил. Его прежде всего интересовала математика, а девушки постольку поскольку. А когда начал увлекаться ими, его привлекали вовсе не такие, как Оля – более яркие, эффектные; не шумные и болтливые, но умеющие быть в центре компании, способные что-то занятное рассказать, пошутить и посмеяться; пусть не «душа общества», но и не «мышка на задворках».
     У Оли, конечно, было и чувство юмора, и чувство меры, а ее ума и на двоих бы хватило, но он не мог избавиться от слов «серьезная сосредоточенность», думая об Оле.
     Она четко выполняла указания – независимо, давались они начальником на работе или научным руководителем диссертации, мамой или братом, детским врачом или манипуляционной сестрой, ученым секретарем или ректором института, директором кинотеатра или заведующей столовой…
     Конечно, ее нельзя было назвать человеком, действующим исключительно по чьей-то указке и потому-то и состоявшимся как личность, однако ее внутренняя жизнь (если она у нее была) пряталась под этими требованиями, обязанностями, инструкциями, так, что не проглядывалась за ними. Если она у нее была …
     А его жизнь – была ли она чем-то,  кроме обязанностей: служебных, семейных, родственных, дружеских, гражданских, кроме стремления (и необходимости) заработать деньги – не только для развлечений и отдыха, а сначала, чтобы кормить семью, обращаться по мере надобности к врачам, парикмахерам, слесарям; потом – приобрести жилье, для чего нужно было работать и работать, рано уходить из дому, думать, подписывать документы, звонить, ходить, ездить, думать, говорить, согласовывать … и приходить очень поздно.
     А как иначе?
     Сейчас захотелось иначе – никуда не бежать, никому не звонить, почувствовать себя свободным, хоть на короткий срок, свободным от дел и обязанностей, долгов и обязательств, жить «сам по себе», как хочется, как получается, как считаешь лучшим, интересным для себя, в конце концов …
     Мартын почувствовал, что ему холодно и обнаружил, что стоит, облокотившись о перила лестницы.
     Не стоять же так всю ночь.
     Если спуститься, он выйдет к метро, как  раз на ту линию, которая  выходит к новостройкам.
     Он не хотел случайно повстречать родственников, соседей, сослуживцев, вообще не хотел видеть никаких знакомых лиц. А в том районе мало шансов кого-то встретить.
     Года три назад он общался  там с одним прорабом по поводу строительства дома (Мартын впервые отвлеченно подумал о доме, будто это был не его, а чей-то чужой строящийся дом). Тот человек свою работу выполнил и они расстались. Тогда Мартын обратил внимание на мощное развернутое строительство; наверно, он сам спросил, а может прораб ему рассказал, что здесь строят комплекс жилых домов, а поодаль, ближе к реке, гостиницу.
     Почему бы не поселиться в этой гостинице, если она построена и работает?
     Через час он стоял в большом холле у стойки с надписью «Reception» и заполнял бланк, который ему протянул молодой человек с усиками в форменном зеленом пиджаке.
     Мартын не ожидал, что гостиница окажется респектабельной и благоустроенной. Он бы предпочел что-то поскромнее. И на сегодняшнюю ночь ему смогли предложить из одноместных только полулюкс, свободных ни «бизнес-класса»,  ни «эконом» не было.
     - Если вы останетесь, то такие номера через два-три дня освободятся.
     Он сам не знал, останется или нет.
     - Но в вашем номере из окна видно Днепр. Четвертый этаж.
     «Как дома» , - подумал он.
     -«Шведский стол»  на том же этаже. Завтрак до 11 часов.




     Комната выглядела стильно. Санузел сверкал чистотой, в шкафу висели «плечики», вешалки для брюк и юбок, внизу стояли щетки и кремы для обуви. Над зеркалом в коридоре горел яркий свет. Мартын всматривался в свое лицо, будто впервые видел, и не мог сказать, доволен своим отражением или не ожидал увидеть себя таким, поэтому ничего не может сказать, словно увидел в первый раз.
     Он был один.
     Он мог смотреть телевизор, принимать ванну, спуститься в бар или отыскать ночное кафе, интернет-клуб или дансинг-холл (рекламные листки лежали на журнальном столике), мог читать журналы или лечь спать.
     Он не должен был никому звонить и ни от кого не ждал звонков – странное чувство.  Выключил мобильный телефон и приоткрыл дверь на балкон.
     Балкончик был маленький, узкий, скорее для притока свежего воздуха в комнату и в солнечную погоду для сушки полотенец и еще каких-то вещей, стоять на балкончике и смотреть вниз желания не возникало – перила показались Мартыну с высоты его роста слишком низкими и ненадежными.


                *  *  *


     Балкон и окно выходили не на улицу, а, наверно, как сказал молодой человек за конторкой, на реку; вдали вроде бы что-то блестит, но может, я вообразил, будто вижу речную воду, а это лужи разлились по тротуару. Воображение у меня достаточно живое, его не стерли ни годы работы, ни постоянное обдумывание и осмысливание разных комбинаций и предложений, ни бытовые хлопоты, ни цифры и графики в годы учебы …
     Впрочем, цифры и формулы никогда не казались мне сухими и скучными, я видел загадочную недосказанность цифр, элегантную стройность графиков, в самих числах и формулах находил утонченность и красоту, какую, наверно, видят стилисты в словах.
     Итак, вдали что-то блестит. Справа деревья, много деревьев (наверно, роща), слева шоссе, по которому едет машина и вскоре скрывается из вида.
     Моросит дождь, на низком небе черные силуэты деревьев, стеклянно блестит вода, вокруг ни души; мрачноватая картинка получается.


                *  *  *
 
     Мартын вернулся в комнату, закрыл балкон, включил настольную лампу и ночник, снял пальто, нажал пульт телевизора.
     Несколько минут смотрел на экран.
     Подумал, что с утра ничего не ел; встал было, чтоб пойти в бар, но тут же опять опустился в кресло, выключил телевизор и какое-то время сидел; затем просмотрел справочник гостиничных служб и невесть как попавшие сюда журналы «Вокруг света» и «Корреспондент», даже прочитал материал о перуанской женщине в глухой горной деревушке, которая сама сделала себе кесарево и так родила, потому что во время грозы была отрезана в своем домике от всего мира.
     Он несколько минут думал, насколько это возможно, если человек далек от медицины и от образования вообще, не является ли эта история красивой выдумкой журналистов; потом решил, что поскольку крестьянка разделывает туши  животных, а роды у нее пятые, то история правдива – человек не всегда знает, на что он способен, особенно когда его терзает постоянная мучительная боль.
     Мартын закрыл журнал.
     Направился в ванную.
     Вернувшись, включил радио, которое молчало, покрутил рычажок люстры, освещая комнату от тусклого, едва заметного света до самого яркого; открыл холодильник и убедился, что он пустой, выложил из карманов бумажник, расческу, ключи от своего рабочего кабинета и от своей квартиры, усмехнулся  и сидел, глядя в темноту за окном.
     Наконец лег в постель и уснул.
     Он не думал, засыпая, что станет свидетелем странной цепочки событий здесь, которые уже начались далеко отсюда и косвенно уже его коснулись.




     Утром он проснулся, потому что солнце било в глаза.
     Не сразу понял, где он.
     Удивился, что не прозвенел будильник и почему его нет рядом на тумбочке.
     Потом сообразил.
     Подошел к окну.
     Солнце, повсюду лужи; сломанные ветки на дорожке, которая поворачивая налево теряется в роще; с другой стороны лента шоссе блестит, как лакированная.
     Ему захотелось поскорей выйти на улицу, пройти по дорожке вокруг гостиницы, посмотреть, далеко ли до речки; вернуться, позавтракать, купить свежую газету …



     В воздухе пахло лесом (хвоя, зелень, сухие листья, что-то еще), с деревьев капало; облаков почти нет, но солнце не яркое, не ослепляет, а гладит лучами.
     Роща переходит в лес – березки, дубы, еще какие-то лиственные деревья, потом сосны, сосны, сосны …
     Что здесь? – камыши, трухлявые мостки, вода …Озерцо, похоже, ила больше, чем воды.
     Через небольшой овраг перекинут деревянный мостик;  за крутым подъемом опять спуск.
     Снова вода. Озеро, пруд, искусственный водоем?
     Водная гладь тянулась, сколько он ни шел по высокому берегу; Мартын решил, что это похоже на небольшой приток Днепра, и повернул назад.
     На мостике он издалека увидел мужскую фигуру, которая показалась смутно знакомой; мужчина прошел по мостику, свернул к роще и исчез из поля зрения.
     Мартын вернулся через лесок, мимо илистого озера; с одной стороны берег полностью скрывали сосны, утопив ветви в воде; солнце почти не проникало сюда, было мрачно и тихо.
     Миновав рощу, Мартын обогнул гостиницу и вошел через парадный вход.
     Запах кофе напомнил ему о завтраке; почувствовав, как проголодался, он решил не дожидаться «шведского стола» (было полвосьмого), а перекусить здесь, на первом этаже, а там видно будет.
     Он взял у стойки кофе с бутербродами, купил газету и сел за столик за углом, у самого окна. Съел бутерброд, отхлебнул кофе и наугад развернул газету.
     Страница, повествующая о культурной жизни столицы, рассказывала о перипетиях светской жизни певиц, ведущих, актрис и актеров – кто с кем развелся и сошелся, кого застали в неглиже у известного певца в гримерной, как и где рожали певицы и актрисы и чьи мужья присутствовали и поддерживали (кто игрой на гитаре, кто пением или плясками) своих жен в родзале, упоминалось также ограбление квартиры известного пародиста, драка продюсера с президентом клуба … фотосессия «модного ансамбля в обнаженке» …
     И это – культурная жизнь столицы?
     Мартын оторвал взгляд от газеты, сложил ее, но тут же развернул и поднял повыше.
     В двух шагах, спиной к нему стоял его тесть с подносом, уставленным тарелками и стаканами, и смотрел, куда сесть. Свободный стол Мартына за углом он не заметил, но сел неподалеку от него.
     Что он тут делает?
     Оля писала насчет поездки и передачи документов куда-то.
     Наверно, не состоялась, или он уже все сделал, или будет передавать, а может, Мартын перепутал.
     Тесть не спеша закурил сигарету, посмотрел на часы. Курил, поглядывал на двери гостиницы, потом переводил взгляд на часы, и Мартын больше не сомневался – деловая встреча, на которую тот, другой, опаздывает.
     Придется пока тоже посидеть – столик Глеба  прямо у выхода, тесть не любопытен и вряд ли задаст вопросы, но Мартын не хотел, чтобы  кто-нибудь знал, что он здесь.
     Подождет, пока они пообщаются и уйдут, а может, устроятся за барной стойкой или Глебу понадобится выйти  …
     Мартын сидел, спрятавшись за газетой, и ждал.
     Ожидание затягивалось.
     Он уже подумывал подняться и быстро пройти мимо; в конце концов у него тут тоже могут быть служебные дела.
     - О! Наконец-то!
     Глеб просиял улыбкой, привстал …
     Если бы тесть не был так занят встречей, непременно заметил Мартына. Он, уронив газету на стол, привстал и смотрел, как Маша, его бывшая секретарша, входит в кафе, расстегивая на ходу пальто, идет к столику Глеба и садится рядом с ним.
     Они уже говорили, когда Мартын вновь загородился газетой и превратился в слух.
     - …вчера. Смог только сегодня, с утра ходил и на шоссе, и в лесок, но тебя все не было.
     Она что-то тихо ответила.
     - Сегодня-завтра нереально, ты сама это понимаешь.
     - А когда?
     Ответ потонул в громком объявлении о номере стола для какого-то Михаила в «Интернет-кафе».
     - Вот тогда и все остальное будет, - сказала Маша.
     Тесть с жаром что-то говорил, она что-то отвечала, наверно, они говорили не очень тихо, но Мартын слышал только то, что третий стол за Михаилом сохраняется в течение 30 минут и если у него изменились планы, пусть сообщит об этом немедленно.
     За столиком воцарилось молчаливое чаепитие; Михаил, очевидно, сел за стол или сообщил об изменившихся планах, потому что объявления прекратились.
     Мартыну надоело сидеть за столом и глядеть в газету, он уже решил махнуть на все рукой и выйти из кафе, и вдруг увидел, что стол свободен. За стеклянной стеной мелькнули Глеб с Машей, но группа прибывших в гостиницу людей заслонила их от Мартына.




     Мартын поднялся к себе.
     Его раздражало, что именно здесь, сейчас, когда он хочет отключиться, забыть обо  всех делах и обязанностях, отринуть себя от всего, что ежедневно окружает, возникли эти люди и встали (точнее, сели) перед ним.
     И сейчас он сам сидит в кресле и невольно вспоминает, как нелепо подписал документы и прикидывает, зачем Маша встретилась с Глебом.
     Он приказал себе выбросить из головы этих людей и их встречу, потеплее оделся, чтобы прогуляться и проветрить мозги.




     Он не пошел к лесу (возможно, из опасения встретить там кого-нибудь из них или обоих), а направился в противоположную сторону – в город.
     Он удивился, невольно сравнив этот район с центральными, где он жил и работал. Сейчас он наглядно понял название «спальный район». Люди спешили в центр – на работу и учебу, на остановках стояли долгие очереди или хаотичные группы; водителям маршрутных такси, автобусов иногда приходилось долго ждать, пока толпа протиснется внутрь или  кто-то выйдет, чтобы закрылись двери.
     В обратном направлении транспорт шел почти пустой.
     Мартын очутился на каком-то перекрестке, где слепила глаза вульгарная реклама – льежские вафли, венские сосиски, баварские колбаски.
     Он перешел на другую сторону и уткнулся на изображенную на вывеске диву, смахивающую на раздетую куклу Барби, но лицо заменяла фотография – реально выступающей девушки или увеличенное фото из журнала – неизвестно.
     Он прошел дальше мимо стрипбара, парикмахерской  и кафе, мимо стройки и вышел на проспект.
     Он шел минут 10 или больше, так и не встретив ни одного человека, пока не дошел до следующей остановки. Здесь протянулись ряды лотков и киосков с товарами, и у него мелькнула мысль купить себе что-то из еды – бутерброды с сыром и чашка кофе в гостинице только разожгли аппетит, поэтому увидев вывеску «Закусочная», он вошел.
     Вдоль двух нешироких полок, протянувшихся во всю длину обеих стен, к полу крепились высокие табуреты; напротив входа за прилавком девушки в голубых халатиках передавали из-за стеклянной витрины наполненные тарелки или наполняли пустые, а кассир выбивала чек.
     Рассчитавшись, Мартын занял подвернувшееся место и поставил поднос на полку.
     Почему тесть оказался в этой гостинице?
     А Маша?
     Какие у них общие дела?
     Или это вообще не деловые отношения?




     Мартын, когда впервые увидел родителей Оли, сразу отметил, до чего они разные. Отец – высокий, ладный, подтянутый, чем-то похож на военного в отставке; мать – ничем не примечательная, глянешь и не заметишь, среднее арифметическое (по всем показателям).
     Позже Мартын убедился, что первое впечатление его не подвело – Глеб Анатольевич дома сосредоточен, терпелив, серьезен и в большом и в малом, безукоризненно вежлив, особенно с женой, и выказывает ей все знаки уважения, которые (по мнению Мартына) скорее подошли бы юноше-стажеру в общении с уважаемой руководительницей. Однако, в гостях, в ресторане или на коллективном пикнике Глеб преображался – шутки, улыбки, галантные ухаживания за женщинами, остроумный треп, приглашения на танцы, словом, куда девалась сдержанность, он ее утрачивал, а взамен приобретал яркость и незаурядность.
     А мать -  Жанна Андреевна  - еще больше становилась похожей на среднюю женщину, ничем не примечательную и даже старающуюся эту усредненность еще больше натянуть на себя, чтобы ничем не выделяться, не привлечь ничьего внимания; дома из-под этой женщины проглядывала  «домашняя квочка» (Мартын не мог сказать иначе), которой важно, что соленые огурцы удались – их быстро разобрали, и зять даже попросил еще огурчиков, а вот баклажаны - никуда, не ели, муж откусил кусок, да так и оставил на тарелке.
     Мартын сказал себе, что в конце-концов, это мать его жены, можно видеть в ней женщину, которая сумела хорошо воспитать Олю, и полна желания сделать их  жизнь как можно счастливей, готова помочь, чем может; работает бухгалтером  на трикотажной фабрике и там на хорошем счету, хорошая мать, жена, хозяйка – что ей еще нужно? Более, чем достаточно.
     Мартын был вежлив с Олиными родителями, несколько раз помог Жанне Андреевне по хозяйству – покупал продукты, передвигал мебель, ремонтировал телевизор; пару раз ходил с Глебом на футбол и с удивлением увидел в нем азартного болельщика, который не слишком стесняется  громких выкриков и сомнительных жестов, и они выходят у него так естественно, словно он иных слов, жестов, движений и не делает.




     Мартын думал о своем, не замечая окружающих. Откуда-то внезапно выплеснулись громкие звуки музыки (будто кто-то включил приемник), Мартын повел головой направо-налево, увидел человека с приемником, повернулся и уткнулся взглядом в … Машу.
     Перед ней стояла тарелка с омлетом; она не ела, а смотрела на Мартына, словно решала, уйти ей или остаться, но, поймав его взгляд, успокоилась, словно уже решила.
     - Ешьте, остынет, - сказал он, чтобы что-нибудь сказать. И добавил чуть с издевкой:
     - Приятного аппетита.
     - И вам,- спокойно,  вроде они - бывшие знакомые или сослуживцы - встретились случайно в столовой и поздоровались.
     Он постарался сосредоточиться на своих сосисках, картофеле и омлете, но невольно на ум приходили разные вопросы, и он еле удерживался, чтобы их не задать.
     Покончив с омлетом, он подумал, что для сосисок не помешал бы нож и подошел к лоткам с чистой посудой. Ножей не было.
     «Это закусочная, а не кафе или ресторан», - сказал он себе и вернулся на место.
     Она сидела в прежней позе.
     - Что же вы не едите? – спросил он, чтобы не задать вопрос, который крутился на языке, и тут же сказал:
     - Документы на передачу фирмы мужу подписаны вчера вместе с донецкими?
     - Вчера, но не тогда. И не на мужа, которого нет.
     - На кого?
     - Пока на себя.
     - То есть …для самой себя? – удивился Мартын.

     Секретаршей она была толковой, даже, выходит, слишком толковой, но в роли главы фирмы …
     Она посмотрела на него и сказала:
     - Я бы не сделала это для себя. Собираюсь все оформить – в ближайшие дни перерегистрирую, пойду к нотариусу … Словом, сделаю все, как положено, чтобы оформить на другого. Я сделала это для одного человека.
     «Для одного человека!» Можно подумать. Если делаешь для кого-то, то же самое можешь сделать и для самого себя, так он думает. Не верит он, что у кого-то потребность  д а в а т ь больше, чем потребность  п о л у ч а т ь.
     Мартыну нужно спросить только одно, чтобы и она это тоже поняла.
     - Для человека, за которого рассчитывали выйти замуж? Если он оценит по достоинству, что для него сделала?
     Вопрос звучит жестко, и она на него не отвечает. Наверно, поняла.
     Он даже не заметил, что стал говорить ей «ты».
     Сделала для себя в конечном счете.
     Хотя, вероятно, искренне считает, что сделала ради него. Он наверняка женат, а может и ребенок есть …
     И тут его словно стучит по голове …
     -Глеб? – спрашивает он. – Мой тесть?
     Она смотрит ему в глаза и говорит «да», а может, не говорит, а шепчет или кивает головой, или отвечает взглядом, он читает ответ у нее в глазах.
     Она придвигает к себе тарелку и отламывает вилкой кусочек омлета, медленно принимается за еду.
     Он отодвигает от себя тарелку, берет чашку и прежде чем сделать глоток, спрашивает:
     - И как давно у вас началось?
     - Семь с половиной лет.
     Он не ожидал.
     Выходит, раньше, чем он познакомился с Ольгой.
     - И все это время …
     - И все это время.
     Неужели Жанна ничего не подозревала, подумал Мартын. Или живет по принципу – пусть гуляет, лишь бы из семьи не уходил; Мартын встречал таких женщин.
     - Не смущает, что он женат, двое детей …
     - Дети уже сами родители, а жена … Человек имеет право на счастье в любом возрасте, и счастье в своей личной интимной жизни тоже …
     - Даже за счет несчастья других?
     - Несчастье? У кого? Дети живут своей жизнью, жена …
     - Ну да, жена. Она тоже живет своей жизнью?
     И тут Мартын сам себе ответил, что она живет жизнью своего мужа, а точнее – ради своего мужа; жизнь Глеба с его творческими интересами, научными исследованиями и честолюбивыми устремлениями вряд ли ей понятна, но она сосредоточена на нем и делает для него все, что в ее силах, и по ее разумению необходимо для полного комфорта (наверно, она называет это счастьем) Глеба и реализации его замыслов.
     - Жена, - тихо сказала Маша.
     - Его жена – квочка, - вдруг с вызовом сказала она, словно отстаивала свою правоту перед кем-то, – сущая квочка.
     - И от этой квочки он почему-то не уходит  к молодой и красивой, а сидит рядом на насесте, и тогда молодая-красивая обманом подписывает документ, который должен переманить к ней любовника и, возможно, сделать его мужем. А наседка пусть сидит на шесте одна или со своими цыплятами.
     Он увидел все, как есть, и ей это показал. Пусть не воображает, что она  сподличала ради кого-то. Всякие пакости, и мелкие, и крупные делаешь,  в результате, ради себя и своего блага – материального или морального, а красиво прикрываешься тем, что делаешь ради детей, друзей, жены, родителей …
     - Я не верю, что он счастлив в браке, -  сказала Маша.
     Он задумался.
     Смотря как понимать семейное счастье. Если жена – кратковременный передых между работой, любовницей, хозяйством и прочими делами, то вполне довольно того, что жена не ворчит и не пилит, дома уютно и прибрано, а на столе вкусная еда.
     Если же смотреть по-другому …
     Смотреть так, как Глеб, наверно, смотрит …Может так смотреть. По-научному,  с точки зрения химических реакций, или как он там смотрит.
     Любовь, страсть уже удовлетворена с Машей, зачем лишние хлопоты с разводом и женитьбой.
     Уже свои внуки есть, зачем ребенок младше внуков, которого нужно растить, кормить, воспитывать, отдавать время ему, а не науке и своей работе.
     Наверно, что-то из своих мыслей он произнес вслух, потому что Маша сказала:
     - У него неприятности на работе, их отдел вообще закрывают, а весь институт после сокращения на 50%  переподчиняют  профильному министерству. Так что в скором времени он лишится работы. И не сможет содержать семью, которую он раньше содержал. Ну, до недавнего времени , - поправилась она, уловив несогласный  жест Мартына. – Дети взрослые, значит, содержать себя и жену.
     - Если он уйдет от жены… - начал Мартын.
     - Он будет давать жене столько же, - сказала Маша. - Она ничего не потеряет.
     Мартын задумался. Он не очень хорошо знал тещу, но вряд ли она  бы удовольствовалась этими деньгами без мужа. Он помнил, как расцветало ее лицо, если муж говорил ей что-то хорошее – хвалил ее еду или благодарил за красиво зашитый карман в пиджаке; хотя Мартыну казалось, что тесть произносит это машинально, по привычке быть вежливым, а не потому что восхищен вкусным обедом или аккуратным швом.
     Но Жанне это было нужно, как воздух, тяжело представить, как бы она обошлась без комплиментов – не ей, а ее поварству, ее рукоделию, умению вести хозяйство, ее заботам.
     Он вдруг подумал, как мало знает о своей теще; а о тесте, как выясняется, вообще почти не знал, если он столько лет имеет любовницу и выглядит примерным семьянином.
     - Мне очень неловко, что я тогда подписала …
     - Теперь у меня тот же вариант, что в скором будущем у тестя – нужно куда-то идти устраиваться …
     - Думаю, Глеб возьмет к себе. Скорей всего, замом, ему нужен такой человек… Если он вообще на это согласится… И у меня все с оформлением получится…
     -  «И если мне захочется», - добавил Мартын про себя. Он слишком много вложил в свое первое дело – не только материального, главное – ум, силы, знания, энергия, время…Что еще? Он как-то слышал, что художник (или писатель?) если считает, что произведение удалось, какое-то время не берется за новое – то ли наступает какая-то опустошенность, моральная усталость, то ли душа ни к чему другому не лежит, то ли еще что-то. Вот и сейчас у него похожее состояние. Можно ли сказать, что он вложил душу в свое дело; или это выспренно звучит? Вкладывать душу в бизнес? – над ним бы посмеялись; вкладывать душу в искусство, науку, кондитерское и ювелирное дело – можно, а в бизнес – нельзя? Цифры и буквы, формулы и таблицы, резец и скалка, мука и платина – как же тут без души! А купюры – тут мораль одна: иметь их много, быстро и сразу. Может, у него все и получилось, потому что у него всегда было свое видение цифр и знаков, и он чувствовал (хотя, конечно, над этим многие будут смеяться) красоту своих деловых финансовых операций, не стремился просто урвать побыстрей большой куш и бежать с полными карманами за следующим.
     Он вспомнил о Маше и услышал, как она что-то говорит.
     - … если согласится.
     - Почему не согласится?
     Мартын не спросил, о ком и о чем идет речь, чтобы не показать, что не слушал ее.
     - Он хотел посмотреть документы, чтобы во все вникнуть, я передала кое-какие бумаги, которые захватила. 
     Она, оказывается, еще что-то «захватила»!
     - И что же передала?
     Она иначе поняла его вопрос.
     - Все, что взяла, но только копии, сделала на «ксероксе».
     - Документы  после похода в ЗАГС? – насмешливо спросил Мартын.
     Она не ответила.
     Чего он над ней насмехается? Каждый устраивает свою жизнь, как может. Оля тоже сказала ему, когда идти в ЗАГС. И ему было неловко сказать, что они могут жить так и дальше.
     Оля говорила – им нужно жить в своей квартире, а не в квартире родственницы, и он с ней полностью был согласен; определила, где и когда ей рожать ребенка; где и когда найти няню, решила понаблюдать, как няня управляется с малышкой до того, как сама пойдет работать хотя бы на полставки – «языки нельзя терять, один я знаю очень прилично, обидно забыть его сидя дома».
     Он встал и пошел к выходу.
     Он забыл о Маше и удивился, когда обнаружил ее рядом с собой на улице.
     - Я  в этой же гостинице, - сказала она.
     Подумав, Мартын спросил:
     - И он тоже?
     - Глеб в «люксе», у него тут были какие-то дела, осталось пару дней свободных, и он заказал мне номер.
- Вы на каком этаже?
- Он даже в другом корпусе.
- «Ничего себе конспирация», - подумал Мартын. Но Маша сказала:
- В его корпусе в тот момент свободных номеров не оказалось.
- Нельзя было договориться? Да хоть к нему подселить или …
     - Глеб договаривается только насчет колб и реактивов. Насчет всего остального договаривается его жена. А на работе – зам.
     «Нормально. Заниматься своим делом, остальное – в коротких перерывах с остальными, пусть подстраиваются, если хотят, как ему удобнее; наука – прежде всего».
- А где его корпус?
     - Не рядом. Маловероятно, чтоб вы встретились, я не буду больше с ним видеться в нашем корпусе.
     Она поняла его раньше, чем он о чем-то ее попросил (да он и не стал бы  ни о чем ее просить – после того, что она сделала, сказал он себе, хотя при этом никакой злости не почувствовал), поняла, что он не хочет встретиться здесь с тестем, даже раньше, чем он четко определил это для себя.
     Но и возвращаться в гостиницу с ней он не слишком хотел.   
     Они медленно шли по проспекту.
     - Согласится он или нет? – тихо, словно саму себя, спросила она.
     - Принять документы или жениться? Или одно вытекает из другого? – не удержался он.
     Она задумалась и больше ничего не говорила до самой  гостиницы. Когда они миновали парк у центрального входа, сказала, что зайдет в магазин напротив, и оставила его.
     Прежде чем войти в гостиницу, Мартын огляделся, рассмотрел за стеклом людей в холле, у стойки «Reception», у камеры хранения, и только потом вошел.    
     Надо ж было забраться сюда, чтоб избегать встречи с тестем, которого дома он мог видеть когда захочет, если вообще захочет увидеть.
     Мартын подошел к лифту. Стояла очередь людей с чемоданами, он решил подняться по лестнице.
     У себя на этаже встретил горничную, которая спросила, нужно ли у него убрать. Он ответил – нет; она сказала ему взять в комнате горничных мыло и шампунь.
     Комната была закрыта, он решил дождаться прихода кого-нибудь из горничных, дошел до конца коридора, и завернул за угол.
     Там  оказалась открытая лестничная площадка, с которой просматривался  почти весь первый этаж.
     Он постоял, глядя на постояльцев гостиницы, прибывающих и уезжающих, работников администрации, горничных, бармена в кафе, и вдруг подумал, как Маша легко поняла и быстро отреагировала, чтобы он не столкнулся с Глебом в гостинице!


    
 
     Он не хотел этих мыслей, но они лезли в голову – почему ему иногда так сложно рассказать что-то Оле о своих делах, о встречах с любопытными людьми (такими они ему казались), о том, какая интересная задумка пришла ему в голову… Нет, она слушала, и вроде бы внимательно, но как-то ни к месту  вдруг говорила: «Ой, у Саши жена и ребенок второй месяц болеют, то нос, то горло, никак из простуды не вылезут» или сообщала, что ее подруга разводится с мужем, или что у мужа соседки инфаркт – еле вытащили, сейчас в больнице …   
     Он чувствовал себя немного неловко – вроде не стоило рассказывать о приятных впечатлениях от встречи с заместителем директора одной  сибирской фабрики или хорошем договоре с башкирским пчеловодом – башкирский мед, собранный  с местных трав, необычайно вкусен и совсем не похож на  наш, а запах просто дурманит…      
     Все слова застревали у него в горле, а потом проглатывались, потому что нельзя было рассказывать о своих приятных ощущениях и блестящих задумках, о вкусном меде и веселом человеке, если у родных и близких Оле людей такие проблемы…
     Нет, он вовсе не против, чтобы она поделилась неприятностями, которые ее волнуют, но она как-то выбирала для них самое неподходящее время. Если бы она вдруг начала говорить о дочке, он бы обязательно ее слушал, даже если  бы это были не самые приятные вести, но слова Оли о плохих событиях и болезнях посреди его рассказа о награждении их коллектива почетной грамотой Кабинета министров как-то постепенно перестали до конца восприниматься, и он  часто  ловил себя на мысли, что похожее уже было пару дней назад.               


 

     Когда Мартын опять наведался в комнату горничных, горничная выдала ему мыло, два пакетика шампуня и свежее полотенце, сказала завтра зайти за ними опять – их выдают каждый день.
     Мартын вернулся в номер, положил принесенное на тумбочку и не успел даже снять пальто, как в дверь постучали.   
     - Это Маша. 
     Он открыл незапертую дверь.
     - Можно?
     Не дожидаясь ответа, она вошла и села на табуретку.
     Обвела взглядом комнату, словно  искала кого-то, потом встала, вышла в коридор и  повернула ключ в двери. Вернулась, выглянула на балкон.
     - Глеба здесь нет, - сказал Мартын.   
     Он не знал, что подумать.
     - Глеба здесь не может быть.    
     - А кто тут может быть, кроме меня?      
     - Жанна.
     - Жанна?
     - Жена Глеба. 
     - Откуда ей тут взяться?
     - Из магазина.
     - Какого магазина … При чем тут магазин?
     - Я видела ее в магазине, куда едва не вошла …Не знаю, может она и не заметила меня, когда я открыла дверь…
     - Ошибиться не могла?   
     - Нет, я ее знаю. Она высматривала что-то в окне, которое выходит на центральный вход. Может, она нас видела?               
     - Наверно, она высматривает здесь своего мужа, а не нас.
     - Но ее муж в другом корпусе.
     - Наверно, она этого не знает.
     Маша вынула из кулька папку и  протянула ее Мартыну.
     - Здесь документы. Документы, которые я подписала позавчера. Мне будет спокойнее, если они будут здесь.
     Мартын не знал,  что сказать.    
     - Я же могу их не вернуть, - сказал он. – Порву и выброшу. Они же нигде не заверены и никем не зафиксированы.
     Она пожала плечами.
     - Порву и тем самым ликвидирую …
     Он хотел сказать «ликвидирую крепость семейного союза Маши и Глеба», но вовремя замолчал.
     - Я все-таки не совсем понимаю … - опять начал он.
     - Я тоже ничего не понимаю, но мне так спокойнее… Эта женщина … Она меня пугает… почему-то… Я в стекле разглядела ее лицо. Глаза какие-то безумные… странные глаза…
     - Стекло сильно все искажает. Даже в зеркале иногда пугаешься своего отражения, а иногда вообще его не узнаешь.
     Что Жанна может сделать? Ну, устроит скандал мужу – и все. О документах она, наверно, не знает, да они вообще ее вряд ли интересуют…


   
 
                Записи Мартына
    
     «Я взял документы и невольно почувствовал к Маше симпатию, принимая любую причину ее поступка. Раскаяние, угрызения совести, сочувствие ко мне – это я отмел сразу как почти невероятное или маловероятное.
     Может, верила, что если исправить таким образом свой обман, то судьба пошлет ей желаемое в лице Глеба, а может , вправду считала, что так будет честнее – обманом вынудила меня подписать документы, а теперь вернула, я волен распоряжаться ими по своему усмотрению.
     Я взял папку и положил ее на стол. Решил – если она захочет забрать сейчас папку – пусть забирает и уходит, не буду ей мешать.
     Так папка и лежала на столе, все время, пока мы говорили».    
      
                               


     Собственно, это нельзя было назвать разговором.
     Говорила в основном она, рассказывала о себе.   
     Почему?   
     Может, вообще не привыкла о себе говорить, а изредка надо выговариваться.
     Отца у нее не было, т.е. по документам он был, но она его не знает и не помнит.    
     Мать умерла, когда она училась в восьмом классе, ее взяла к себе бабушка; ей  очень хотелось учиться, но после школы пришлось идти работать – сначала курьером, а потом в той же фирме секретаршей; кое-чему она выучилась: много читала, сидела за компьютером, пошла на курсы иностранного… Начальник сказал – это все хорошо, но если она рассчитывает на большее (а задатки у нее есть), пусть получает образование.    
     Она собралась на вечерний, но тут заболела бабушка – и стало не до того, а через полгода умерла.
     Маше было очень одиноко, до того одиноко и горестно, что она стала любовницей сотрудника.
     Мартын не слишком поверил в грусть и одиночество. Симпатичная девушка, одна в отдельной квартире, естественно, найдутся желающие скрасить ее одиночество, особенно если она и сама не против.
     Маша была уверена, что они поженятся, особенно после того, как забеременела. Она  третий год ходила на курсы английского – успешно закончившим выдавали сертификаты с правом преподавания, она была в числе лучших; все складывалось, до того дня – он не заметил в темноте грузовик на обочине, они врезались, остались живы, но он с переломом руки и ушибами, а у нее случился выкидыш и ей порекомендовали на время избегать интимной жизни и предписали жесткий лечебный режим (лекарства, процедуры дома и в поликлинике), если она не хочет иметь потом проблемы.
    Проблемы иметь она не хотела, но без пяти минут жених не хотел их себе создавать, и они расстались.
     Истратив все имевшиеся деньги, она выполнила все рекомендации, хотя до чего ей было плохо…
     Ну, это не так важно.
     Ее начальник, когда слышал, как кто-то жалуется на плохое самочувствие, низкую зарплату, бытовые неурядицы, семейные проблемы и т.д., говорил: «А кому сейчас легко?»
     Вот и все.
     Она тоже повторяла себе «Легко не бывает»: восстановилась на курсах, окончила их – благодаря высшим баллам по тестам и отличным переводам на практике она попала в число тех (3%), которые оканчивали бесплатно, и начала работать секретарем-переводчиком в одной фирме, где и познакомилась с Глебом. 
     Глеб не скрывал, что у него жена, с которой он не собирается разводиться, и дети, но, как она позже поняла из его полуответов и вскользь брошенных замечаний, любовницы у него были всегда или почти всегда.
     Когда она заговорила о ребенке, о женитьбе, он сказал, что она молода, возможно, ей нужен совсем другой человек - моложе и ближе ей по интересам, и резко добавил, что с самого начала ничего ей не обещал.
     Когда пошли слухи, что его контору закроют, он занервничал – работа для него очень много значит; вернее, как она, Маша, сама понимает, не работа, а наука – Глеб без нее, науки, себя не мыслит.
     Она как-то спросила, представляет ли он себя без науки хоть изредка, Глеб на полном серьезе ответил: никто себя не может представлять отдельно от химии, ибо и жизнь, и то, что после жизни, и то, что до нее – сложные химические процессы, многие из которых до сих пор не изучены и не очень скоро будут изучаться…
     А работа Глеба позволяет получать пристойные (даже по сегодняшним меркам) деньги за то, что он делает с таким интересом, если не сказать – азартом и поглощенностью.
     Вот тогда и подложила  эти бумаги среди других документов, которые несла Мартыну на подпись.
     Маша кивнула на папку.
     И показала Глебу – тот же текст, те же документы, только без подписи Мартына.
     Он возмутился – почему не показала бумаги с подписью.
     Мартын подумал – показала бы с подписью, Глеб бы их забрал, и все вопросы о совместной жизни в супружестве с Машей отпали; странно, что она хотела построить таким образом свою личную жизнь; неужели не ясно, что ничего хорошего из этого не выйдет?            
     А может он, Мартын, сам чего-то не понимает?
     Саша, брат Оли, женился на своей девушке после того, как ее отец пообещал подарить  им на свадьбу машину, а потом, если все у них пойдет хорошо – и квартиру устроить.
     Одна из его одногруппниц, приехавшая из райцентра, хотела остаться в городе – вышла замуж и через два года развелась, зато теперь столичная жительница в «гостинке» (после размена), если повезет, еще раз замуж выйдет.
     «Такие сами себя везут", - подумал Мартын. И она, Маша, тоже. Как может, так и устраивается.
     Если у Маши никого из близких родственников нет, должна сама о себе заботиться, а тут еще испарившийся жених, лечение, влюбленность в семейного мужчину.
     А Глеб? Ставит свои опыты и пишет статьи, умудрился ничего не меняя в своей жизни, не сильно заботясь о хлебе насущном, неплохо устроиться, а под видом командировок (или во время их?) проводит время с любовницами, которых, очевидно, наличие жены не смущает, а может, устраивает – как и его. А вот Машу не устроило.
     Он подошел к столу и протянул ей папку.
     -Возьми. Ты это сделала в надежде разрушить чужую семью и создать свою. Доводи до конца.
- Разрушить  семью?! – воскликнула она.
     - Да нет там никакой семьи! У них и близости давно нет, даже видимости… Глеб почти всегда спит на диване, ссылаясь на срочную работу или необходимость звонков по телефону, которые будут жене мешать, как и свет…
     - Не поверю, что он занимается  чем-то другим.
     -  Нет, он действительно пишет, звонит, читает, но его просто раздражает ее присутствие, ему лучше, когда она где-то рядом, но не перед глазами – на кухне, в комнате, на балконе…   
     Я подумал, что это она знает только со слов Глеба, а проверить не может. Но верил в то, что Глеб так говорил – это согласовывалось с тем человеком, которого я недавно в нем увидел.
     - Неужели жена не догадывается, что у него есть любовница?    
     - Не знаю, наверняка догадывается, зато – муж есть, он на месте, ест ее борщ и котлеты, она гладит его рубашки и пришивает к ним пуговицы, они вместе навещают детей и внуков и ходят в гости… Что ей еще надо?
     Может, ее все устраивает…
     «Может, и его все устраивает, - подумал Мартын. – Занимается любимой химией и неплохо на этом зарабатывает, бытом занимается жена, секс обеспечивают любовницы, у детей внуки подрастают – зачем что-то менять? Неужели Маша не задумывалась над этим? Или просто не хочет верить в неприятное?"
     - Странно, что ты…
     Он не договорил, что странно. Странно, что он в этой гостинице, что у него в номере сидит секретарша, которая его обманула и возвращает ему эти подписанные обманом бумаги; странно, что он не выхватывает их, а напротив, не хочет их брать… Странно, что она любовница его тестя, а теща, мать Оли, где-то поблизости, выслеживает своего мужа…
     Значит, Оля уже дома, дошло вдруг до него. Она собиралась вернуться в субботу вечером или в воскресенье утром… Впрочем, не исключено, что Оля с Аллочкой у родителей, а родители здесь, рядом с Мартыном – кто шпионит, кто развлекается…
     - Странно… - опять начал он.
     - Странно?.. – сказала Маша.
     Странным было все, что за этим последовало, странным и непонятным – то, что он протянул ей папку с документами, а она встала и подошла к нему, не обращая внимания на вытянутую руку, и ему пришлось прижать к себе папку, и скоро между ними остались только документы и он отбросил их как ненужную вещь, а высвободившуюся руку положил ей на талию, а она приподнялась на цыпочки и совсем просто, будто у них так было давно задумано, раскинула руки и прижалась ртом к его рту.




     Еще более странным было то, что он почти обрадовался, не обнаружив ее рядом с собой, когда проснулся.
     Комната была погружена в темноту, только свет от уличного фонаря попадал в комнату сквозь незадернутые шторы.
     Да, он в самом деле, если не обрадовался, то был близок к этому и подумал, что, по крайней мере, одним вопросом меньше.
     Если бы еще и папки не оказалось в его комнате – это было бы совсем хорошо, но папка лежала там, куда он бросил ее вчера – на полу.
     Он посмотрел на часы – половина пятого, можно спать дальше.
     Он прислушался, присмотрелся – может, она вышла в туалет или стоит у окна за занавеской – но нет, везде было тихо, только за окном шумел дождь. Она, очевидно, встала и ушла к себе в номер… или в номер к Глебу… Он удивился, что подумав об этом, не испытал никаких ощущений, ему было все равно, во всяком случае он нисколько на нее не сердился и желал ей решить свои проблемы и выйти замуж, лучше не за Глеба, даже если он вдруг рискнет развестись, а за другого хорошего человека.
     Он попытался заснуть, лежал некоторое время, но сон не шел,будто его вспугнули, и снова и снова ворочаясь и закрывая глаза, он уже знал, что уснуть больше не сможет.
     Мартын встал и подошел к окну.
     Едва-едва начало светать, только забрезжил рассвет, но видно, что дождя нет и небо чистое.




                Записи Мартына

     «Я накидываю на постель одеяло, рубашку на себя и выхожу на балкон – мне кажется, в комнате душно.
     На ближайших деревьях – это клены – еще есть листья; желтые, крупные, они блестят от дождя, как лакированные.
     Я захожу в комнату и надеваю пальто – зябко; опять иду на балкон.
     Дождь все-таки идет, совсем мелкий, из окна и не видно, а ночью, похоже, лил, не переставая.
     Что делает сейчас Маша – спит, просто лежит в постели, стоит в ванной у зеркала или вот так же, как он, смотрит на дождь.»





     Ему не хотелось думать, что она может быть с Глебом.
     Нет, не может она с ним быть.
     Он знает, в каком номере она остановилась. Он зайдет к ней чуть попозже. Она там с двумя соседками, ну и что. Зайдет только, чтоб отдать документы, пусть делает с ними, что хочет. Он хочет от чего-то уйти, что-то кардинально поменять в себе. Вот только лучше это делать одному или с кем-то? Или меняться лучше, если рядом кто-то, кто меняется вместе с тобой  в ту же сторону? Не зря женщины  худеют или учатся вместе с подругами, группами записываются на курсы, ходят в бассейн, на консультации, на рынки…
     Отдаст папку и уйдет.
     Разумеется, эта ночь не будет иметь продолжения. Ни для него, ни для нее. У него есть Оля, у нее есть Глеб. Пусть сама с ним устраивается, как может и как хочет. Его это не касается.




     А вообще-то Мартын не верил, чтоб тесть развелся. Слишком много появится забот и неприятных хлопот, которые отвлекут от научных исследований и находок. Чтобы жениться на шестом десятке на молодой, надо не иметь жены, иметь мужество и уметь рисковать. Даже если бы жены не было, он слишком осторожен. А имея жену, да еще такую, как Жанна, которая хлопочет вокруг него и закрывает глаза на любовниц, но может и скандалом напугать не на шутку…
     Как там вчера сказала Маша? «Жанна Андреевна ссылается на свое больное сердце, высокое давление и плохое самочувствие, а она со своими хворями нас всех переживет, вот увидишь».
     «Почему? Ты думаешь, она притворяется?»
     «Нельзя, конечно, сказать, что притворяется, думаю, у нее и давление временами повышается, и самочувствие бывает, как и у всех людей, плохое, особенно, когда Глеб уезжает в командировку и требуется ее конкретная помощь детям или внукам; а когда Глеб дома, она готова суетиться вокруг него с утра до вечера… А только он задержится на работе или на пару дней едет навстречу «с партнерами» в пригороде – она уже слегла…»
     «Не задумывался…»
     «В каком-то рассказе Моэма или Моравиа, а может, другого автора – больная старушка, которая не выходит из больниц и лечебниц, требует от врачей и медсестер делать ей уколы, массаж и прочие процедуры,  хоронит одного за другим свою родню и причитает, как ей плохо и тяжко, опять пора ложиться в больницу, до чего ей, бедняжке, нездоровится…»
     Мартын подумал:
     Оля несколько дней назад была у матери, вызывала «скорую», жила у нее пару дней, когда отец был в командировке. В командировке…
     В командировке ли он был?
     Может, она что-то узнала и хотела поскорей вернуть его домой, ссылаясь на плохое самочувствие? Может, у нее во время его отлучек повышается давление, ухудшается самочувствие, все мысли – о Глебе, и ей действительно не до забот о других, даже близких.
     Неужели она явилась сюда, следя за мужем?
     Ну что, документы он вернет, а остальное его не касается.
     Он вытянул вперед руку, подержал ее на весу и убедился, что дождь кончился.
     На дорожке появились люди, наверно, постояльцы гостиницы, они шли к автобусной остановке на шоссе.
     Проехало такси и повернуло к центральному входу.
     Листьев на деревьях в роще стало меньше, наверно, был сильный ветер, если за ночь почти все облетели.
     Что там за деревьями?
     Какая-то фигура быстро передвигалась за деревьями, но не вышла на дорогу, а продолжала идти рощей.
     Через минуту человек (или животное?) попадет в просвет, где рощу делит узкая тропка, а дальше роща тянется непрерывно и переходит в лес.
     Мартын вытянулся в углу балкона, стараясь не пропустить, и в его поле зрения попал человек, совсем ненадолго. Мартын плохо рассмотрел, но достаточно, чтоб быть уверенным, что это женщина. Он смотрел ей в спину и пытался сообразить, похожа ли она на Жанну, есть ли у тещи черное пальто или плащ, может, длинная куртка…
     «Что я себе выдумываю?»
     Чего ей следить за кем-то в лесу? Если уж она следит за мужем, то в гостинице… Или Глеб вышел прогуляться? Ночью, в дождь и холод, вряд ли у него в лесу любовное свидание, - если есть уютная гостиница, и  Жанна не настолько дурна, чтоб это не понимать.
     А может, это вовсе не Жанна, которая сейчас спит дома и вечером встретит мужа не ласковой покорностью и готовностью услужить, а хорошей взбучкой.




     Мартын вошел в комнату, закрыл балкон, направился в ванную.
     Когда вышел оттуда, комнату освещало солнце, правда неяркое, но это слабое солнце после долгой серости и темноты радовало глаз.
     Хороший завтрак в зале «Шведский стол» окончательно привел Мартына в хорошее настроение.
     Он захватил папку и направился в 202-й номер к Маше. «Заходить и разговаривать не буду, только отдам и все».
     На стук дверь открылась не сразу.
     На пороге стояла горничная со шваброй, в комнате никого не было.
     - Никого нет из этого номера? – зачем-то спросил Мартын, хотя и так было ясно.
     - Кто-то на завтраке, а две, кажется, съехали, надо у ночной дежурной спросить; вроде две утром затемно отсюда ушли, правда, не предупредили, у нас так не делают…хотя срок заканчивался и уплачено… Все равно надо предупреждать! Вышли вроде погулять… А вы кто, знакомым приходитесь? – посмотрела она на Мартына.
     - Да, хотел кое-что узнать… Ну раз уехали, значит все.
     Он поднялся к себе.
     Странности продолжаются.
     Почему она ушла с какой-то другой жиличкой… Наверно, просто вышли вместе…
     Мартын включил телевизор и посмотрел  повтор вчерашнего матча группового турнира Лиги чемпионов.
     Давно он не смотрел с таким удовольствием,  и давно не играл.
     Матч окончился.
     Он подумал, что смысла еще раз идти  в 202-й нет, но все же пошел.
     Он спустился и застал в 202-м рыженькую девушку, которая укладывала чемодан. На  вопрос о Маше, девушка сказала, что Маша собиралась уезжать только завтра, но, наверно, планы изменились – рано утром, когда еще все спали, за ней зашла какая-то женщина, Маша сразу…
     - Какая женщина? – спросил Мартын.
     - Я проснулась, когда постучали в дверь, и тут же снова вздремнула. А потом открыла глаза, когда Маша уже стояла одетая со своей сумкой в руках; я спросила, куда она идет, ведь мы же сегодня собирались (мы действительно собирались) в город на концерт «Арии» с Кипеловым, она хотела послушать. Маша сказала, что у нее сейчас решается важный вопрос, за ней пришли, она должна идти…   
     - Кто пришел?
     - Не знаю, я поняла, что родственница…
     - Маша так сказала?
     - Нет, Маша сказала, что «все решит, если получится», не знаю, с кем и какой вопрос она должна решать.
     - Она, что – ушла насовсем?
     - Ничего не сказала, но раз вещи взяла… Вот только зубную щетку и расческу забыла… И носовой платок…




                Записи Мартына

     «…Я ничего не мог понять.    
     Я раскрыл папку, словно она могла пролить свет.
     И правда – перед файлом с деловыми бумагами лежали листы, исписанные с двух сторон.
                «Мартын!
     Я принесла вчера документы, потому что поняла, – с Глебом нужно расстаться.
     Глеб сказал мне, что не разведется и не женится на мне, и дело не в деньгах, документах, даже не в работе.
     Причина в Жанне.
     Сказать, что она его любит – ничего не сказать, ее чувство приняло гипертрофированную форму, может это какая-то болезнь, неизвестная форма психоза, проще – сумасшествие?
     Я вдруг подумала, что, возможно, Глеб не знает чего-то о любви или забыл?.. не о физической стороне, конечно, а обо всем остальном, что связано с моральным, духовным…
     Или у всех по-разному?
     Возможно, я усложняю.
     Но для себя поняла – любить кого-то важнее, чем знать, что кто-то любит тебя.
     Жена каким-то образом узнает о его любовницах – нутром, что ли чует (их и было всего две, по словам Глеба, я – третья), но, узнав, сразу нервничает и заболевает – сердце, давление, ложится в постель, жалуется… Глеб сказал: «Подумал, что притворяется, но вызвал врача – действительно, повышенное давление, тахикардия. Если бы только это; она заболевает ненавистью к этим женщинам и не успокаивается, пока не выплеснет эту ненависть на них.»
     Он временами боится не столько за нее и за себя, сколько за этих женщин.
     После последней безобразной сцены, которую она устроила прошлой его пассии у нее в квартире, он пригрозил, что уйдет от нее, если она не научится нормально себя вести.  («Нормально вести» - это значит спокойно относиться к его любовным похождениям?).
     Жанна ответила, что и так относится спокойнее, чем полагалось бы, потому что понимает, что одаренный талантливый человек не может быть рядовым в каких-то житейских поступках, она так и воспринимает его измены – как признак его неординарности.
     Я подумала – может, у нее любовь приняла такую странную форму, потому что со стороны Глеба никакой любви нет, вот она и держит двумя руками то, что ей остается, не ревнуя только к работе (науке); все остальное забирает у нее мужчину, который ей по-настоящему даже немного не принадлежит, и она с этим, как может, борется, вытесняя всех и вся.
     К нему, как ни странно – никаких претензий – это они его совратили, он просто попался на удочку, ведь он так далек от обыденной жизни, день и ночь занят наукой!
     Но после того, как она подстерегла его любовницу ночью в парадном и изорвала на ней одежду, исцарапала лицо, он сказал, что если она еще раз устроит подобное, он сразу подаст на развод, и от развода его ничто не удержит.
     Не знаю, возможно, эта угроза на нее подействует, а может, она будет продолжать, хотя допускаю, что сможет увидеть еще один признак неординарности мужа  в выборе любовниц и замечать в них не только плохое.
     Наверно, у каждого своя любовь и каждый по-своему прав; я, например, едва не заболеваю, когда влюбляюсь сама; ни с кем не дерусь и не ругаюсь, но иногда веду себя странно (мягко говоря), просто плохо потом мне, а не той девушке, с которой он (в кого я влюбилась), куда-то пошел или пригласил к себе.
     А у Жанны иначе.
     Но главное – у Глеба  тоже иначе. Женщины, конечно, важны для него – как женщины, но я сомневаюсь, что он любил кого-нибудь, и меня в том числе. Возможно, вся его любовь (сила этого чувства) отдана науке и работе, точнее – самому себе в успешном служении делу (науке и работе).
     Я возвращаю документы и хочу вернуться домой; не знаю, может, уеду ненадолго к знакомой в Минск, она давно приглашает, а я ни разу не была в Белоруссии (может, это меня немного отвлечет).
     Спасибо.
     Благодаря тебе я поняла, что разрыв с Глебом – не конец жизни, в том числе и личной.
     Счастливо оставаться, Мартын.
     Мария.»




     Я перечитал еще и еще раз.
     Кое-что прояснилось, кое-что запуталось.
     Кто же та женщина, с которой Маша ушла? Знакомая из Белоруссии? Но она не могла знать, где находится Маша. Или знала? А может, случайно встретились? Или к ней приходила Жанна? Так или иначе – куда и с кем ушла Маша?
     Хотел я того или нет, я не мог о ней не думать. Не мог не испытывать… чего-то, чего раньше не ощущал – как к ребенку, которому нужно помочь выбраться из комнаты в коридор, а потом на улицу… Квалифицированная секретарша, растерянный человек, красивая женщина, заблудившийся ребенок – в таких ипостасях она промелькнула передо мной и две последние запомнились особенно ярко, а сейчас – последняя…»




     Мартын набрал телефон.
     Трубку долго не снимали.
     Он уже хотел положить, но тут услышал голос Оли.
     От неожиданности повесил трубку.
     Подождал минуту-другую и позвонил опять.
     Теперь Оля сняла трубку сразу.
     - Оля? Что ты здесь делаешь?
     - Ты дома или на работе? – Не ожидая ответа, сказала:
     - Когда освободишься, забери домой Аллочку. С мамой плохо, едва успеваю смотреть за обеими.
     - Сердце? Повышенное давление? – Он сам почувствовал невольный сарказм в своем голосе, но Оля не услышала.
     - Совсем простужена.
     - Простужена?
     - Я рано вчера легла, она по просьбе отца должна была кому-то что-то вчера передать, ты же знаешь, какая вчера погода была…
     - Она выходила вчера вечером?
     - Наверно.
     - Тебя не было дома, раз ты не знаешь?
     - Мы с Аллочкой вчера днем нагулялись, и рано уснули, я обещала маме завтра поехать и отвести по просьбе отца все, что нужно, она вроде согласилась. А ночью меня разбудил какой-то шум, а может, не ночью, а ранним утром… Ты слушаешь?
     - Я слушаю.




                Записи Мартына

     «Я дослушал до конца – как Оля опять уснула, как утром встала и, зайдя к Жанне, поняла, что мать заболела, как у нее поднялась температура, как она лежит сейчас в полубреду и что-то бормочет… какие-то непонятные слова…
     Я не расспрашиваю, какие это слова. Я боюсь их услышать.
     Обещаю забрать Аллочку, когда освобожусь.
     От чего освобожусь? От своих мыслей? От мрачных картинок, которые встают перед внутренним взором воочию?
     Одеваюсь потеплее.
     Иду через  парк и рощу к заросшему илом пруду.
     Солнца уже нет, возможно, скоро опять пойдет дождь – светлое небо на глазах тяжелеет и насыщается темно-синим, потом набухает серым, сильнее и сильнее; только вдали у горизонта еще видна белая полоска.
     Я смотрю на эту полоску и представляю:




     Жанна поздно вечером одевается потеплее, тихонько уходит из квартиры, приезжает сюда; выжидает, определяет, наблюдает на остановке, в магазинчике, у киоска; ночью проходит через черный вход в гостиницу – там в это время можно пройти -  в 202 – й номер, никого не встретив; стучится, спрашивает Машу и говорит с ней тихо в дверях о том, что сейчас они идут к Глебу, который ждет недалеко от гостиницы и все втроем решат, потому что жить так втроем больше нельзя; она думает – Глеб останется с ней, пусть Маша услышит это в лицо и оставит их в покое.




     Не знаю, так это или нет, но если Жанна это говорит, то говорит очень искренне, - так жить она действительно больше не может.
     Эта искренность подкупает Машу, она начинает сомневаться, что ей нужно уходить от Глеба – а вдруг он скажет, что разведется.
     Все еще может быть, думает Маша, берет с собой вещи (так советует Жанна?), чтобы сегодня все решить – так она и говорит соседке, когда та просыпается.
     Обе выходят из гостиницы через черный вход и идут к леску через рощу.
     Маша, наверно, удивлена, что Глеба нет.




     Что было дальше, я не представляю.
     Бледная полоска на горизонте скрывается. Словно набросили серое покрывало.
     Пейзаж становится зловещим, мрачным; забарабанил дождь, от него по гладкой поверхности пруда идет рябь, черные силуэты деревьев мрачно окружают пруд, словно окутывают своими ветвями невесть какие тайны.
     Я спотыкаюсь. Лежит большой камень.
     Как-то поверхностно лежит, вроде недавно, не  вдавлен глубоко в размокшую от воды почву.
     Почему?




     Жанна Андреевна говорит Маше, что Глеб в лесу под дождем ждать их не будет (это правда), наверно, он возле пруда, где-то здесь, под ивами или у елей; они проходят чуть дальше, еще дальше – темно; «А вот тут!» - энергично восклицает Жанна – она нашла, что искала (или подготовила заранее?), наклоняется; Маша подходит; Жанна наклоняется еще ниже, под дерево; Жанна поднимает камень…




     Силы ей не занимать, я сам в этом убедился, когда мы с ней таскали тяжести с балкона в кладовку…
     Я тороплюсь выбраться из лесу, иду быстрее, быстрее, почти бегом…»




     Очнулся только в вестибюле гостиницы.
     Что он тут  делает?
     Мартын быстро поднялся, собрал вещи, спустился в вестибюль, рассчитался и сдал ключ.
     Он чувствовал себя настолько разбитым, что не мог идти до шоссе, останавливать проходящую машину или ждать автобус…
     Дождался, когда подъехало такси, вышли приезжие, и сел, сказав адрес Олиных родителей.




                Записи Мартына

     «Не знаю, что я выдумал, а что правда. Может, все выдумал. Или, все правда.
     Или мое воображение сыграло со мной злую шутку, высветив белесую полосу на горизонте и подстегнув красками мою фантазию».




     Оля открыла почти сразу.
     - Ты?
     Она же не знала, где он был и что делал. Как провел эти выходные.
     - Налить чаю? Я пока соберу Аллочку. Сейчас …   она там, я к ней на минутку…
     Оля ставит перед ним конфеты, наливает чай, убегает.
     Он выходит в туалет, моет руки, а когда возвращается, застает на кухне Жанну Андреевну.




                Записи Мартына

     «Она в длинном темном халате цвета хаки («цвета болотной тины» - думаю я), держится очень прямо, хотя на ногах еле стоит, словно борется со своей слабостью.
     - Здравствуйте… Как себя чувствуете? – говорю, чтоб что-то сказать, хотя мне хочется спросить…
     Она смотрит на меня внимательно, какой-то странный взгляд – то ли боится меня, то ли хочет,  чтоб я ее боялся?
     Вдруг я говорю:
     - Был сегодня в гостинице.
     И называю, где я был, и говорю, что гулял в парке.
     Она смотрит на меня расширившимися глазами и хотя, кажется, шире раскрыть нельзя, она их раскрывает и раскрывает.
     Наверно, они сейчас выскочат из орбит, но я продолжаю говорить.
     - Потом вышел в лесок. Там, где пруд, заросший илом…
     И вдруг вижу, что она успокаивается. Даже во взгляде успокоенность, какое-то самодовольство даже, или тень самодовольства.
     - А потом прошел дальше, по мостику, ко второму водоему, точнее, это небольшой проток, узкий рукав реки.
     Она настораживается.
     Я начинаю чувствовать ее мысли на расстоянии, словно держу руку на пульсе и, как опытный врач , ставлю диагноз по малейшим колебаниям в нем и внешнему виду.
     - Там есть мостик, небольшой мостик, а внизу вода, темная, с илистыми участками.
     А тут я уже фантазирую – тогда толком и не рассмотрел ни мостка, ни воды.
     Она начинает озираться, словно боится, что кто-то сюда сейчас  войдет.      
     Голос мой звучит уверенно.
     - Выступ, с него что ни бросишь – не всплывет, потому что илистое дно, тина…
     Она молчит, глаза у нее безумные.
     Моя фантазия иссякает, я не знаю, что еще говорить.
     Рот Жанны раскрывается в безмолвном крике, она сползает, опираясь на подоконник, и садится на табуретку.
     Я  бросаюсь к ней и поддерживаю.
     Она не сопротивляется.
     Она догадывается, что я знаю.
     А я сам не знаю, что здесь правда, а что я выдумал.
     Я больше ничего не говорю.
     Я смотрю ей в глаза.
     Взгляд настороженный, подозрительный; постепенно подозрительность исчезает, появляется намек на просьбу… нет, на мольбу…
     Я смотрю на нее.
     Я не знал, что так проведу выходные.»




     Придя домой с женой и дочкой, Мартын убрал свою записку из спальни. Оля не знала, что его не было дома, не было на работе, не знала, где он был…
     Перед уходом из квартиры Олиных родителей, Мартын заметил выстиранные вещи, развешенные на балконе – куртки, брюки, платье, кофта… Он не стал спрашивать, чья это одежда и кто и когда ее стирал…
     Потому что, пока Оля собиралась сама и собирала Аллочку, он все время думал об одном и том же, и начал сомневаться, что он прав.
     Теща просто поскандалила с Машей, устроила ей сцену, может, сломала какую-нибудь вещь, а потом выбросила в реку; конечно, отошла с Машей подальше от гостиницы, чтоб никто не видел, а тут оказался свидетель – да еще и зять; может рассказать все Глебу, который велел не скандалить - иначе с ней разведется.
     Вот она и боится.
    



     Через некоторое время Мартын попытался разыскать Машу.
     Он нашел ее адрес, но там, как сказала соседка, около полугода никто не жил.
     Мартын  вспомнил, что последнее время Глеб снимал Маше квартиру, откуда она собиралась вернуться к себе.
     «А если она никуда не вернулась и продолжает там жить, оставшись любовницей Глеба?»




                Записи Мартына

     «Когда я поговорил  с Машиной соседкой  по лестничной площадке, оказалось: Маша год назад сказала, что собирается к подруге в Белоруссию, а может останется подольше – у подруги своя фирма с филиалами за границей, приглашает ее поработать; вдруг захочется и понравится, тогда оформит документы и поработает.    
     Больше Маши она не видела, но это не значит, что Маша не заходила больше к себе.
     Не исключено, что Маша осталась любовницей Глеба и живет в той же квартире.
     Несколько раз я видел Глеба, когда заходил к ним (или они к нам), настроение у него превосходное, однако объясняется это продолжением отношений с Машей, появлением новой любовницы или  новым удачно проведенным исследованием или удавшимся опытом (что мне иногда кажется вернее всего) – кто знает.
     Кто знает…
     «Во многой мудрости много печали…» - кажется так.
     Неужели правильно – больше давать, чем получать? Получать такое знание, чтобы нести его в себе и ничего никому не говорить, чтобы этим молчанием давать спокойно жить другим?
     А может – молчу не только я?
     Может, вовсе не Жанна, а Оля пошла к Маше и попросила оставить их в покое? Особенно, если стала случайной свидетельницей ссоры между матерью и любовницей.
     А может, сам отец попросил Олю об этом? При этом передал определенную сумму? Или мать подслушала их разговор, кинулась к ним, схватила и выбросила деньги?
     Чем больше думаю, тем больше сомневаюсь.
     Несколько раз перечитывал записку Маши.
     Когда она пишет, что влюбляясь ведет себя странно, что благодаря мне поняла:  конец отношений с Глебом – не конец жизни.
     Может, вовсе не подруга в Белоруссии и не скандал с женой и разговор с дочерью Глеба вынудили ее исчезнуть, а любовь?
    Любовь, объектом которой был я?
     Разными путями я пытался разыскать Машу или хотя бы о ней узнать.
     Безрезультатно.
     Пока.
     И мучительные вопросы посещают меня все чаще и чаще.
     Я пытаюсь уходить от них.
     Думать о хорошем.