Фантастическая повесть
Недавно мне исполнилось 33 года. Возраст Иисуса Христа, когда его распяли на кресте. Он умер и после себя не оставил мемуаров, другим пришлось придумывать за него жизнь, дописывать, поэтому я решил о себе написать сам, не привлекая литературных негров, чтобы ничего не напутали. Хотя, с другой стороны, любая биография без выдумки и прикрас довольно пресна и скучна, не правда ли?
Да и сомневаюсь, что кто-то другой захочет писать обо мне, даже если оставлю всё своё наследство. Интересно, надолго ли ему хватит моего богатства? Это, смотря, как тратить будет, какими ложками станет жрать чёрную икру. Если столовыми, то лет на сто, не больше, потом ему придётся к другому жизнеописанию переходить.
Лично я чёрную икру не очень-то люблю, обожрался, будучи на стажировке в Астрахани, едва ли не каждый день намазывал на хлеб с маслом, а потом, чуть ли не до самого ужина ощущалась лёгкая рыбная отрыжка.
В Астрахани мы доводили до ума, заброшенный было, экраноплан «Икар», двадцать лет простоял в секретном ангаре порта ещё со времён советской власти, которой вскоре стало не до передовой технологии, рассыпалась, словно наскоро состряпанная конструкция Лего.
После того как Семён Семёнович Хрящеватый, заместитель начальника порта, проводя внеплановую ревизию по поводу всплывших на рынке украденных моторов, нашёл дисколёт в закрытом наглухо ангаре, и вник в конструкцию, слизанной ещё немцами с индийских кораблей «Вимана», он загорелся желанием, поднять его в воздух, в полёт, и меня настроил на несомненную победу: коль немцы летали, чем мы хуже?
— Ваня, представляешь, как мы можем утереть нос всем этим чинушам, не верящим, что и до нас были высокоразвитые цивилизации! — говорил он, заглядывая мне в глаза, что было не трудно при его малом росте, я про себя называл его Чаплиным. Сходство с Чарли полное, если бы ещё котелок на голову нахлобучить, да усики пририсовать.
— Хорошо-то хорошо, — отвечал я, — Но где мы столько ртути возьмём?
— Это я беру на себя.
Ну и ладно. Я не против. Действительно, через три дня грузовик «Муромец» привез три тяжеленных жёлтых контейнера ртути, которой и заправили двигатель, для этого Семён выделил кубанский погрузчик с дистанционными манипуляторами «Крепыш», и два японских респиратора, чтобы случайно не отравиться парами.
До этого, в свободное от основной работы время, мы успели отремонтировать ходовую часть экраноплана: заменили, потрескавшиеся от времени, шины на колёсах, на более современные, с жаропрочной резиной, которая у Семёна осталась от сгоревшего болида на гонке. Семён, как хозяйственный мужик, проявил расторопность, купил у тренера Черепкова, за считанные рубли. За свои кровные, надо заметить.
Вообще, Семён Семёнович отличался патологической честностью, которая шла ему во вред на такой должности, на которой все воруют и обогащаются, покупают коттеджи на лазурном берегу Средиземного моря, там дешевле, чем на Чёрном море.
Единственное, что мы не успели благоустроить, довести до нужной кондиции, так это — довольно просторный салон экраноплана, где можно было бы, при желании, разместить не менее полусотни авиационных кресел, но откуда их взять без спецзаказа, и государственного обеспечения, или же, на худой конец, спонсорского? Но спонсоры, словно предвидели кризис, не спешили расставаться с деньгами.
Внутренне пространство «Икара» напоминало железную сплющенную бочку, в которой грохотали наши голоса, если кто-то забывался и начинал говорить громче обычного, чаще всего, негодуя на многочисленные неполадки с двигателем, не желал работать.
А пока, на первое время, возле приборной доски перед лобовым стеклом принайтовали два кресла и диван от разбитых «Жигулей», которые Семён, тоже приобрёл по случаю, словно предвидел, что понадобятся.
В кресла уселись сами, а диван оставили для будущих пассажиров, если полёты будут успешными. Признаться честно, я не очень-то и надеялся на успех: после сидения в офисе соблазнила работа с живыми железками, которые могут заурчать от радости движения. Двадцать лет кораблём никто не занимался, значит, потеряли веру, что его можно поднять в воздух, а тут, появился столичный конструктор, то есть я, плевать, что стажёр, и все карты в масть!
Наверное, пора уже сказать, что мне в ту пору было всего 23 года, только успел закончить авиационно-строительный институт в Самаре. Семён в два раза старше меня, то есть и во столько же, опытней: жена в наличии, и две дочки, старшеклассницы, с которыми он предпочитал меня не знакомить.
Я лишь, мог догадываться, почему: опасался, что девочки увлекутся мною, столичным ловеласом, как он иногда, в шутку называл меня, а я даже школьными романами не мог похвастаться, не до того было, всё свободное время уходило на учёбу, на книги, библиотеки, школьные олимпиады.
Все мои друзья давно уже потеряли девственность, кто с одноклассницами, кто с подругами матери, а Евгению Ярмузько, вообще, повезло, удостоился любви нашей математички Елены Прекрасной, получившей своё прозвище, едва ли не в первый же день после появления в школе после окончания института — настоящая её фамилия была — Покрасс.
Об их романе мы узнали не сразу, хотя разговоры между парнями на эту тему и были, многие на неё заглядывались с едва удержимой страстью, но её взгляд заметно теплел, лишь при мимолётном броске на Евгения, который сидел сзади меня на последней парте.
В начале марте 2013 года, когда акватория порта очистилась ото льда, мы ночью вывели дисколёт «Икар» на чистую воду, и опробовали первый запуск двигателя под нагрузкой, а не на холостом ходу, как это было в ангаре, где мы осмеливались, лишь на подлёты под крышу, которую едва не сносило от мощного удара — не всегда удавалось соизмерить прилагаемые усилия на моторику пальцев, держащих регулятор вертикального подъёма.
Ночь выбрали для того, чтобы не привлекать постороннего внимания. Если опозоримся, то никто не станет над нами посмеиваться, а триумф, если он будет, разделим с прессой и телевидением.
— Ну, с Богом! — произнес Семён, быстро перекрестился и нажал на тумблер пуска. — Трогай, Саврасушка, трогай!
Двигатель чуть слышно заработал, мы это почувствовали по мелкой дрожи корабля, почти незаметной. По идее, дрожания не должно быть, оно возникало от незначительных, микронных сопряжений деталей механизма, не всюду выдерживалась нужная точность. Не было у нас столь дорогущих токарных автоматов, поддерживающих высочайшую точность. Можно лишь удивляться, откуда индийцы их взяли, или у них тоже корпус дрожал?
Вспыхнула разноцветными светодиодными огоньками приборная панель. Два нажатия переключателя, и перед нами вспыхнули два ярких луча фар, которые осветили ржавые корпуса старых катеров и танкеров, причаленных яхт с обвисшими парусами, бетонный мол, убогую фанерную будку сторожа, который дрых без задних ног, даже наш свет его не поднял.
Семён, чуть приподнял «Икар» над водой, передвинул рычаг скорости и мы, едва не врубились в обшарпанный бок наливного танкера, остановились в метре, медленно, по инерции сближаясь. Семён смахнул со лба испарину:
— Вот это чувствительность! Мощность запредельная. Запросто, могли бы врубиться всмятку.
Полчаса понадобилось, чтобы методом проб и ошибок, научиться управлять дисколётом: вывести корабль на простор речной волны, где Семён, уже решительней, передвинул ползунок скорости, и нас чувствительно прижало в кресла, от перегрузки. Высота сто пятьдесят метров, скорость сверхзвуковая — 1450 километров в час! Моментальный набор!
— Ваня, не могу поверить, что мы с тобой это сотворили! Полетели! Ты представляешь?! Да и как полетели! Пуля не догонит! — лихорадочно бормотал Семён, стараясь приручить дикого коня, заставить его лететь медленнее, ибо мы могли, легко, выскочить за границу, в степи Казахстана. Конечно, на такой высоте нас, вряд ли, засекут радары, но ничего нельзя исключать, могут, сдуру, и ракетой пульнуть.
— Смотря, какая пуля, — занудливо поправил я. — Пистолетная может и не догнать, а вот, винтовочная, запросто. У неё скорость до трёх тысяч.
— Так это я, осторожничал, не выжимал на полную катушку. Потом выясним, какая у него запредельная скорость. Не всё сразу. Душа поёт от радости. Ваня, ущипни, не сплю ли я? Да не так сильно! Рад стараться.
— А то. Всегда к твоим услугам. Могу по спине постучать.
— Нет уж, не стоит. Сам понимаю, во сне ты не будешь мне сниться. Мне даже жена редко снится.
Ночь почти безоблачная. Ущербная луна висит над горизонтом, словно театральный задник над сценой. Мистический полёт на грани фантастики, будто во сне. Редкие облака проносятся над нами, словно не ватные комочки, по виду, а булыжники, выпущенные из пращи Голиафа.
Я внимательно наблюдал за действиями Семёна: если доверит управление, то не подкачаю, ничего сложного, но понимал, что в первый день — это его право, наслаждаться управлением бесшумного дисколёта. Если бы нас кто-то увидел с земли, то, наверняка, принял бы за инопланетян.
— Ф-фу! — вдруг выдохнул Семён. — Ты сможешь меня сменить? Я полностью измотан из-за напряжения. Пора возвращаться домой, чтобы до рассвета никто не заметил нашего отсутствия. Я даже не знаю, имеем ли мы право, передавать этот корабль в руки правительства? Представляешь, какую фору мы получаем перед американцами! Не помогут им и тысяча баз вокруг России.
— Ты думаешь, у них нет таких кораблей? — спросил я, переходя в кресло первого пилота. Семён же, просто пересел. — Пресса много раз писала о полётах дисколётов в засекреченных районах, там, где они хранят трупы разбившихся инопланетян. Об этом даже фильм сняли.
— Если бы имели, то летали, нам на зависть.
— А многие и видят. Но принимают за корабли инопланетян, вот, как нас сейчас.
— Возможно, ты и прав. Но нужно хорошенько подумать, всё взвесить, прежде чем объявиться всему свету. Испытать на всех режимах, хотя бы, месячишко, а-то может развалиться через неделю из-за усталости металла, стыда не оберёшься, корпус-то старый, столько лет простоял в ангаре.
Думаю, он лукавил: хотелось самому полетать, отвести душу. Если передашь военным, они потом и близко не подпустят из-за строжайшей секретности.
Мы едва успели, до рассвета, спрятать корабль в ангар порта. Никто ничего не заметил. Всё сонно и спокойно, лишь мы во взбудораженном состоянии. Наскоро осмотрели внешнюю оболочку дисколёта, никаких трещин не заметили, да и то, запредельных нагрузок старались избегать, чай, не на государственных испытаниях, для себя.
— Иван, ты сможешь уснуть? — спросил Семён, когда мы, налегке, выходили из проходной порта, навстречу потоку рабочих.
— Надо, если хотим и этой ночью полетать. Ты не против?
— Я — за! Ох, как же я проголодался! Олухи! Не догадались взять с собой хоть что-нибудь перекусить. На эту ночь будем умнее. У тебя в гостинице есть, что покушать?
— Найду. Горчичные баранки завалялись с прошлой недели. Чай в банке вскипячу, хватит до обеда.
Вечером я никак не мог дозвониться до Семёна, будто он нарочно отключил свой телефон. В нетерпении, пришёл к нему на дом, и застал Нину Пантелеевну в слезах: только что Семёна посадили на пятнадцать суток за хулиганство, буянил в ресторане, да ещё штраф пришлют на пятьдесят тысяч за разбитую посуду.
— Утром пришёл сам не свой. Что-то бормотал. Я не вслушивалась, мало ли, бурчит себе и бурчит, — говорила Нина. — Поспал три часа, вскочил как ошпаренный, и отправился в город. Куда, не спрашивала, не до него, — младшенькую отводила в стоматологию, зуб разболелся. А недавно соседи сообщили: Семён в ресторане напился и ко всем приставал, хвастался, что у него свой самолёт, может за ночь в Африку слетать, и обратно. Что за блажь? Ну, скажи, откуда у него может быть самолёт?! Враль несчастный! Мюнхгаузен доморощенный!
Не знал я, что Семён любит выпить, но понимал: как не напиться от радости? Поставил на крыло, можно сказать, рухлядь. Со мной пить не захотел, молод ещё, чтобы спаиваться.
В сумерках, я приехал в порт, но проходную миновал, чтобы не вызывать лишних расспросов у вахтёров, куда, мол, прёшься в неурочный час: пробрался к нашему «Икару» сквозь пролом в бетонной стене — этим путём пользовались многие судостроители, испытывающие желание похмелиться, неподалёку, в киоске, торговали разливным пивом.
На этот раз я взял с собой термос, который наполнил густым какао на сгущённом молоке: и сытно, и сон прогонит. Положил в пакет четыре бутерброда с копчёной колбасой и сыром. Перед этим, в ресторане, хорошо поужинал, выпил две бутылки чешского пива. В общем, настроение было отличное, в предвкушении ночного полёта над Каспийским морем, чтобы с земли видело как можно меньше людей, и ненужные вопросы не задавали. Семён Семёнович сам виноват. Незачем было, нарываться на неприятности.
Я пробрался в сухой ангар, пахнущий металлом и техническими маслами, едва выдержал прихода глубокой ночь, когда влюблённые перестали смотреть на небо, и занялись собой. Вывел корабль из порта и, то ли по-глупости, то ли в состоянии лёгкого хмельного опьянения чешским пивом, включил крейсерскую скорость, то есть нажал ползунок скорости до отказа, до верхнего предела на панели.
Перегрузка была довольно ощутимой, как вероятно, и скорость, потому что салон залил ослепительный свет. Жгучее солнце висело над кораблем, мне пришлось откинуться на сидении, чтобы глаза не ослеплялись солнцем, а внизу, на высоте пяти километров, простирался зелёный ковёр джунглей. Ни фига себе! Куда же меня закинуло?
Минут пятнадцать на небольшой скорости рыскал по континенту, пока не понял, что я над Африкой. Ещё часа полтора понадобилось, чтобы добраться до Каспийского моря и Астрахани. Но вот, в порту не было знакомого ангара, в котором я бы мог запрятать свой корабль. Какая-то чертовщина творилась на земле: я ничего не узнавал. Береговой рисунок был тем же, но все строения странным образом перемешались.
Я висел над городом и мучительно соображал, что же мне делать? Чтобы прояснить сознание, выпил две чашки какао, вяло сжевал два бутерброда с колбасой, которая в первую очередь могла испортиться: холодильника-то у меня не было, бог знает, сколько времени прошло, то ли я потерял сознание, то ли ещё что-то приключилось в пространстве и времени.
Легонько тронул ползунок движения корабля. «Икар» заскользил над руслом Волги, отблескивая солнечной дорожкой. Быстротечно промелькнул Сталинград. Города и посёлки сменяли друг друга.
Я, между тем, не мог решиться, что же мне делать в создавшейся ситуации. Высоко не поднимался, чтобы не столкнуться с рейсовыми самолётами, угрозу представляли лишь одномоторные монопланы, но я старался бдеть, сетуя, что не смогли, не успели поставить, хотя бы простенький радар, который облегчил бы моё положение.
При такой, моей небольшой скорости, столкновение маловероятно, да и спасала маневренность «Икара», он мог менять направление, чуть ли не на девяносто градусов. Фигуры высшего пилотажа не рисковал делать, ни к чему, пока, но при необходимости, за мной не заржавеет.
Саратов различил по протяженности города. Жаль, мы не догадались запастись картами. Летел наугад. Вот и Самарская лука, и мой город Волжск. Родителей не видел три месяца, заезжал к ним после защиты дипломной работы. Отец трудился ведущим хирургом в местной больнице, мать заведовала терапевтическим отделением.
Я единственный ребёнок в семье. Отец и мать поженились ещё в институте, и не могли позволить второго ребенка, не хватало времени на него. Да я, и никогда не просил братика или сестренку, соседских ребят для игр было в избытке. Часто, заигравшись, у них же, и оставался ночевать, деля одну подушку на двоих, мать, лишь ставил в известность, у кого я, на этот раз, обитаю, втыкал записку в замочное отверстие.
Лишь четыре года назад родители смогли позволить себе, в дачном посёлке, купить двухэтажный коттедж, в расчёте, что я, когда-нибудь женюсь, и пяти комнат нам, вполне, хватит на первое время. Все свободные деньги двух зарплат уходили на отделку и обустройства коттеджа. Я, пока, ничем им не мог помочь, наоборот, родители частенько подбрасывали деньжонок, чтобы я себе ни в чём не отказывал, баловали сыночка.
Я, действительно, ни в чём себе не отказывал: едва ли, не первым из студентов нашего курса, купил себе ноутбук, на который занёс все лекции и учебники. Недолго душа тешилась: ровно через десять дней ноутбук исчез из тумбочки, стоящей у изголовья кровати.
Три соседа, по комнате общежития, клялись, что крепко спали и ничего не слышали: дверь на ночь запиралась во избежание случайных визитов, бывало, подвыпившие студенты теряли ориентацию и открывали первую, попавшуюся под руку, дверь.
Не стал искать пропажу, понимая, что ноутбук не станут держать на виду, а обыскивать, не имею права: в милицию заявлять бессмысленно, невелика потеря, не человека убили, нечего было выпендриваться. Да и, если вора найдут, мне же, будет стыдно ему в глаза смотреть до окончания института: из-за денег на него поставится клеймо на всю жизнь. Видать, ему нужнее, коль украл.
За пять месяцев я накопил нужную сумму и купил второй ноутбук, но на этот раз был умнее, каждый вечер относил ценную вещь на хранение в кладовую, что было несколько неудобно, хлопотно, но приходилось мириться: в третий раз, покупать одну и ту же вещь, было бы несусветной глупостью.
Загадка с вором разрешилась на пятом курсе, когда Виктор, мой сосед по комнате, единственный из всей компании, идущей, навеселе, по тротуару, попал под автомобиль, и надолго прописался в больнице. Я навестил его в палате, и следующий визит принёс ему свой ноутбук, чтобы он смог работать и успел, защитить диссертацию.
— А как же ты? Тебе он тоже нужен, — в смятении проговорил он, облизывая пересохшие губы.
— Не волнуйся, я, в любой момент могу поработать на библиотечном компьютере.
— Ваня, я перед тобой сильно виноват. Это я, тогда, на первом курсе, умыкнул твой ноутбук. Не зря, меня одного, покалечило машиной, бог шельму метит, воздал за мои грехи.
— Что за глупость говоришь. Если бы Бог наказывал всех воров за содеянное ими, то на Земле давно бы наступил рай. Да и тебе, видать, ноутбук был нужнее, коль пошёл против совести.
— Я сотни раз проклинал себя за это воровство… Да и воспользоваться им не мог… Вырученные деньги ушли сквозь пальцы. Ты мне оставь свой адрес: начну работать, всё верну. С процентами.
— Пустое. Главное, что ты понял. Осознал. Ты же потом, ничего у других не брал?
Взгляд Виктора беспокойно заметался, и я, философски, заметил:
— Впрочем, это твоё дело. Мир не перевернулся, лучше не стал. И я не изменился. Выздоравливай, — сказал я и повернулся к двери. В спину услышал тихое:
— Прости.
— Бог простит, — автоматически произнес я шаблонную фразу, закрывая за собой дверь в палату, и одновременно думал: как же так, выходит, Бог его может простить, а я не простил? По большому счёту, Виктор всегда мне был безразличен: он тусовался в другой компании, в друзья не набивался, мы редко пересекались, не мне его судить и виноватить. На будущую выплату за украденный ноутбук и не надеялся: с меня не убудет, а он, вполне, может забыть. Знает, что я ни в чём не нуждаюсь: вместе с ноутбуком у меня есть планшет, который прятать от воров намного легче.
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2015/04/20/1133