Синигами бросилась к статуэтке и погладила ее ладошкой, как кошку. Янтарное сияние потускнело.
- Видите? – японка нервно прошлась по комнате. – Что-то случилось, пока мы были на улице.
- Зря вы беспокоитесь, - Искра решительно прошла к своему стулу и села на него, давая понять подследственной, что и той имеет смысл вернуться на место. Но Синигами остановилась перед Искрой и потребовала:
- Пойдите, узнайте, все ли в порядке. Может, еще не поздно…
- Мы не в санатории, - строго сказала Искра. Японка полыхнула синеватым отсветом черных волос, круто развернувшись, и вышла бы в дверь, если бы в нее не сунулся конвойный и не поманил Искру. Она вышла в коридор.
- Все, допрос закончен. – жестко заявил он. – Уходите?
- В чем дело? У меня…
- Мне плевать, что у вас, – конвойный, прижав ее к холодной стене, заговорил хрипло, - у нас сотрудник повесился.
- К-как…
- Так! На кусте сирени.
Когда Искра вернулась в комнату, Синигами смотрела в окошко. Пристально, неотрывно, напрягшись, как струна. Не обернувшись к вошедшей, японка медленно, низким голоом, проговорила:
- Ветка сирени больше не бьет в линзу стекла. Чья-то жизнь истекла.
…………………………………………………………………………………………………………………..
Прошло несколько дней, прежде чем Искра опять вернулась в серую комнату для допросов. Во-первых, два выходных. Она могла бы продолжить допрос и в субботу, и в воскресенье, но вспоминала жуткие слова японки о сирени, и ее охватывал иррациональный ужас. Стутэтка вновь стояла на подоконнике и мягко светилась в ночи.
В полночь на понедельник ей приснился сон, будто статуэтку обливает лунный свет, она растет, превращается в бледную, ужасно-прекрасную Синигами-тэнси. Японка что-то говорила, слов не было слышно, зато Искра заметила, как ее волосы отсвечивают синими сполохами, озаботилась вопросом, откуда взялось такое сияние, воскликнула: «Это же шелковые ленты!», - и проснулась.
Мама ушла, оставив записку. Календарь оповешал, что лето убыло на два дня, и скоро осень. О том же сигналил мелкий нудный дождичек. Выпив чуть теплого безвкусного кофе из цикория, Искра соорудила несколько бутербродов, натянула плащ (не переносила зонтов) и нырнула в теплую влажную муть. Страх не оставил ее, напротив, он крепчал, чем ближе она подходила к остановке, садилась в маршрутку, переходила на трамвай.
Синигами, видимо, кто-то навестил. В комнату для допросов она вошла в теплом спортивном костюме мышиного цвета. Волосы стянула резинкой в аккуратный хвост.
- В прошлый раз вы говорили о чем-то, что должно произойти или произошло, - сухо поздоровавшись, с ходу начала Искра.
- Ты боишься, - тем же странным низким голосом, с едва уловимым свистом, проговорила Синигами. – Боишься до дрожи в теле, до головной боли, до пота сквозь Рексону.
- Нет, - преодолевая подкатившую к горлу муть, ответила Искра, - уже не боюсь. – и с неожидаеной силой выкрикнула, - Ненавижу! Вы меня тоже на кусте сирени? Или что-то еще? У него….того….семья осталась. Двое детей. В конце концов, кто вы есть?
- Если бы я знала, - обессилев, прошептала Синигами.
Искра решительно распаковала бутерброды, выложила на тарелку, поколебавшись, подвинула к Синигами, налила кипятка из кулера, заварила чаю. Японка удивленно вскинула на нее глаза, промолчала, благодарно взялась за бутерброд, хотя явно была сыта. Искре стало стыдно.
- Простите меня, - сказала она, - вы ни в чем не виноваты.
- В том-то и дело, что виновата. – Синигами отложила недоеденный бутерброд, поежилась. – Не будь меня, тот человек был бы жив.
- Почему?
- Он..он пытался меня…ну, вы понимаете.
Искра поперхнулась и долго кашляла, прежде чем Синигами, подхватившись, постучала жестким кулаком по спине и пододвинула стаканчик с чаем.
-Спасибо, - Искра отдышалась, вытерла слезы, внимательно посмотрела на Сигинами и заметила, что та страшно расстроена. Даже плечи опустились «домиком».
- Что-то не так?
Синигами вздохнула:
- Все не так. Оно вышло из-под моего контроля.
- Что «оно»?
Вместо ответа Синигами вновь встала и медленно прошлась по комнате.
- Меня, наверное, скоро выпустят под залог, - вдруг сказала она печально. – Как бы хотелось рассказать вам все, все! Но….
- Но?...
- Оно уже влияет на вас.
Искра, в свою очередь, вздохнула:
- Если уже влияет, все равно влияет. Рассказывайте!
- Может быть опасно.
- Вы полагаете, оставить меня мучиться догадками куда как гуманнее?!
Синигами помолчала, устраиваясь на стуле поудобнее, скользнула взглядом по заплаканному окну.
- У вас будет совсем короткий протокол…Буду говорить так, как…вы позволите? Как говорится.
- Конечно. – Искра, преодолев отвращение и страх, теперь сгорала от любопытства.
- Что такое обида? – Синигами опять впала в знакомый Искре равнодушный ступор, слова ее текли, как мед из сот сквозь сетку. – Я часто думаю об этом. Это не страх, потому что, мы не боимся обидчика. Но это и не ненависть, так как, стоит нам отомстить, мы перестаем желать обидчику зла. Ненависть длительна, и она всегда замешана на страхе. А обида….Вот вы, Искра. Я же обидела вас сегодня, своей первой фразой. Что вы почувствовали? Сразу ненависть, или….?
- Нет, не ненависть. – Искра задумалась, поскольку понимала, что от ее ответа зависит многое. Что именно, она уловить так и не смогла в те минуты. Скорее, то была интуиция, а не логический вывод. – Мне было больно. В душе.
- Да, - протянула Сигинами, - как же я сама этого не поняла. Больно. Именно – больно! А дальше?
- Хотелось унять боль, не важно, как. Свежий пример, то, чем сделали больно мне. отсюда и желание ответить тем же.
Синигами посмотрела на Искру как на пророка.
- Как просто. Как все просто! Почему вы не ответили мне тем же?
- Это было бы нечестно. Ведь вы, по сути, в моей власти сейчас, - заметив, как во взгляде Синигами полыхнул огонь гнева, Искра поспешно добавила, - формально, конечно. Но расскажите же, что с вами было дальше.
- Дальше? Дальше все просто – я стала киллером.
- К-как?
- Возле той церкви меня заметили и, видимо, следили за мной. Я все не могла найти работу. По тогда непонятным причинам, мне везде отказывали. От варианта «содержанка» отказывалась я. Скоро иссякли последние сбережения. Была неровная, с жаркими днями и заморозками, весна. Мне предстояло съезжать с квартиры. Тогда я решила сходить на холм, где провела лучшие годы в своей жизни после отъезда из Крыма. Раньше гнала воспоминания о той ночи, о запахе обгорелого тела племянника Графини, о чудовищных волдырях, которыми было покрыто его багровое тело, и яблоне….А тут вдруг потянуло на то место. Собственно, чего я искала? Что надеялась там найти? Не знаю. Знаю только, что в солнечное утро по корявой тропке взошла на холм, остановилась у шершавой, покрытой зелеными пятнами лишайника, яблони, где могильный камень грел округлый бочок на солнышке, а гигантское пепелище до сих пор угадывалось в черном овале, уродующем лысую вершину холма. На меня нахлынули воспоминания. Всякие. Вперемешку. То крымское ласковое солнышко, то село и вечно грустная, издерганная мама, то строгая Графиня, которую я частенько в серцах называла «шелезячкой», то племянник…Вспомнила, как жаловалась яблоне на невзгоды и делилась радостями. Ноги сами подломились, я резко села на теплый камень и принялась рассказывать яблоне о том. что со мной произошло, что совсем нет денег, что жизнь вот такая, какая есть, всякий может меня обидеть.
Наверное, солнце разморило меня, да и потрясение оказалось велико. Я заснула. Мне приснилась та ночь,когда сгорел дом. Словно бы я опять в скользком, мокром овраге, и племянник лежит среди лопухов, пузыри на его багровом теле лопаются, желтоватая муть сливается со струями дождевой воды, сверху страшный треск и гул, и вдруг становится светло, как днем, но не от пожара. Нет, это был другой свет, белый, мертвенно-белый, как от ртутной лампы. В белом свете племянник оживает, садится, потряхивает лохмотьями кожи и, смеясь, говорит мне:
- Клад под яблоней. Ты была добра ко мне, завещаю его тебе. Раскопай могилу.
Проснулась я от собачьего лая. Надо мной стояла белая овчарка и лаяла. Подошла хозяйка, крепкая женщина средних лет.
- Джек, сидеть! Тихо! – скомандовала она и бросилась ко мне, - вы что, вам плохо, вызвать врача, да?
- Нет, спасибо, не надо. Меня просто разморило.
- Да-а-а… - разочарованно протянула она. – Я думала, что….Кстати, как вы сюда забрели? Здесь место гиблое.
- Гиблое? – сначала я хотела признаться, что жила здесь, но после этого ее слова раздумала. – Почему? Мне показалось, отсюда красивый вид.
- Идемте отсюда, - женщина подозвала белого Джека и пристегнула поводок. – Мы сюда не ходим, сегодня же Джек вас почуял. Да, здесь гиблое место. Раньше дом стоял, он сгорел, молния в него попала. Видите – черный овал? Его еще можно рассмотреть, хотя несколько лет прошло. Здесь жила одна чокнутая, комнаты сдавала. Племяш у нее был или еще какой родственник. Потом поселились женщина с девочкой, так женщина бросила девочку и уехала. Потом хозяйка умерла, девочка с племянником одни жили, да мало они пожили вместе. Была гроза, молния попала. Дом и сгорел. То еще зарево было!
- Почему они не отстроились?
- Ой, да погибли же все. И потом, откуда у них были бы деньги на строительство? Болтали бабки, что в доме клад есть, настоящее сокровище, но никто того клада так и не нашел.
- Неужели так все погибли?
- Да как сказать….Племянника той чокнутой в овраге нашли, да два трупа в доме, видать, воры решили под грозу вломиться. Девчонка сгорела в пепел. Говорят, любила под яблоней сидеть, как раз там, где вас разморило. Ну, вам, наверное, вот туда, на остановку, а мне домой.
Мы разошлись. Дело шло к вечеру. Завтра утром я должна была освободить съемную квартиру. Куда деваться? Медленно побрела я по улице, размышляя, где взять денег. Знакомых у меня было много, а так, чтобы денег занять, вроде бы и никого. Идти на панель? Наверное, это бы в конце концов произошло. Я бесцельно бродила по городу, пока в сине-чернильном небе не взошел тонкий молодой месяц. На одной из улиц меня толкнул какой-то небритый тип, обругал, наступил на ногу: «Что, мля, корячишься? Давай по стойке, я те клиент сейчас буду». Говорят, обида жаркая, как раскаленная сталь. Нет! Неправда. Обида – тонкая и острая, как дамасский клинок. Или как стилет изо льда. Во мне словно что-то оледенело от его слов. Прижавшись к колючему стволу какого-то дерева, я чуть слышно сказала: «Чтоб ты захлебнулся своей же мерзостью!» В тот же миг взвизгнули тормоза, раздались грохот, скрежет, треск. Когда я открыла глаза, увидела перед собой невообразимо странную картину: вывернутое с корнем дерево, фонарный столб, лежащий поперед дороги, дальше бесформенная груда, из которой торчали колеса. Груда неимоверно воняла, и оттуда слышались приглашенные голоса. Не сразу я сообразила, что к чему. А когда поняла, что это ассенизаторская машина въехала в дерево, то истерически захохотала. Мой обидчик таки искупался в дерьме!
Насмеявшись вволю, я с легким сердцем пошла к куче, чтобы откопать обидчика. Но путь мне преградили, на сей раз, двое в дорогих куртках.
- Не стоит такие изящные ручки пачкать в таком неделикатной субстанции, - сказал один. – Лучше сесть в машину и поехать отсюда подальше.
- Вы меня не за ту принимаете, – гордо ответила я.
- Идемте с нами, - предложил второй, - а то окажетесь в той куче ногами кверху.
- Где, в таком случае, окажетесь вы? – весело поддела их я. – На луну не боитесь улететь?
Мягкий шорох. Бесшумно открылась тяжелая дверца.
- Не обижайтесь на моих дуболомов. Присядьте на несколько минут, - донесся изнутри низкий, хорошо поставленный, голос, - у нас к вам деловое предложение. И, Бога ради, мы вас не принимаем за проститутку и не собираемся превращать в таковую.
Я села. Любопытство – вот то, что губит человека. Дверца захлопнулась. Мы поехали. Рядом со мной, на заднем сиденье, покоился сухонький бледный господин, чем-то напоминающий и схимника, и разбойника. Нажав кнопку, отчего салон от передних кресел отделила прозрачная перегородка, он обернулся ко мне и сказал:
- Уж простите за беспокойство и за несколько неприятных минут, которые вам пришлось пережить. Вы, я знаю, сейчас в затруднительном положении. Мы – тоже. И у вас есть то, что выведет нас из затруднительного положения. Конечно, в этом случае, мы долгу не останемся. Что скажете?
- Я не знаю кто вы, чего от меня хотите, – мне было тепло и уютно. Вот бы иметь такую машину! Эх, как тяжело отказываться от неизвестно чего, сулящего большие прибыли. – И что у меня есть такого ценного, кроме бренного тела и восточной экзотики? Правда, могу быть «блюдом» в ресторане, но…
- Это не для вас, - резко перебил он меня, - разве золотой ложкой мешают помои? Вы обладаете резким, чудесным даром - убивать.
Хозяин машины замолчал. Я не отвечала. Кашлянув, он продолжил:
- Сегодня вас обидел мой человек. Чтобы проверить. Мы который месяц следим за вами. С того дня, около церкви. Осечек не было. Вы понимаете, о чем я?
- Нет. Объясните.
- Хорошо. Всякий, кто вас крепко обидел, погибает или с ним случаются неприятности. У нас длинный список пострадавших. Идеальные сопобности для киллера. Предлагаю ошеломительные условия. Какой угодно контракт. Только согласитесь!
- Вы отдаете себе отчет в том, что хотите сделать? – я откинулась на мягкую спинку сиденья. – Я же не могу обижаться по заданию. Это от меня не зависит. Вообще, неизвестно, правда ли то, что вы говорите, или стечение обстоятельств.Но даже если все, что вы обо мне рассказали, правда. Несколько ликвидаций, и конкуренты вычислят меня, устранят или переменят.
Собеседника, казалось, покоробил мой деловой подход. Он надолго замолчал. Мы колесили улицами Киева, тонкий серпик подцепил нас и тянул за собой сквозь мохнатые холмы. Машина выехала на Софиевскую площадь, и тут хозяин машины сказал:
- В вас заключена Сила. Она непременно найдет выход. Лучше, если вы ею будете управлять. Иначе она будет управлять вами. Если вы примете мое предложение. Обещаю, переверну весь город, всю страну и найду тех, кто понимает в таких вещах. И либо вы освободитесь от Силы, либо передадите ее кому-то третьему (за вознаграждние), либо научитесь ею управлять.
Серпик качнулся, подмигнул мне. Что делать?
(продолжение следует)