Часу пик и его чудесам
Случайная история о том, как однажды, возвращаясь со второй смены, когда солнце уже отсветило дневную норму, и город всей своей спешащей многоножкой нёсся в уютные квартиры с мандариновыми окнами, в нежданное тепло заработавшего отопления – в эти вечерние часы, которые длятся ровно твой путь от работы до остановки и от маршрутки к дверям в меру зачуханного подъезда, в моё любимое время суток, – я встретила женщину-кошку.
Она сидела напротив в тесноте вечерней маршрутки. У меня на коленях дремали «магнитовские» пакеты, у одного отрывалась ручка; людей в маршрутке было много, и я старалась не смотреть никуда, кроме как в запотевшее тёмное стекло окна. За окном проплывали огоньки многоэтажек и фары других машин; впрочем, я не вглядывалась в то, что было за стеклом, – в расхристанном пятне от прижатого к холодной поверхности кулака – по эту сторону происходило нечто гораздо более поразительное.
Она его вылизывала.
Женщина-девушка лет тридцати, хотя, может, и двадцати пяти, она упиралась мне в пакеты обтянутыми джинсой коленями; джинсы были «резинка» - дешёвенький фальсификат, в таких в подобную предзимнюю погоду, когда ещё осень, но уже абсолютно зимний воздух, когда на детей одевают тёплые шапочки, - в такую погоду в этих джинсах холодно. Я это хорошо знаю, ведь я в таких же. Однако её сынок – ребёнок лет полутора-двух – одет в тёплые штанишки, на нём крохотные, но совершенно взрослые на вид кроссовки и шерстяная вязаная ушанка, его щёчки беленькие, а глазки блестят, и он бесконечно хохочет. Вы слышали, как умеют хохотать маленькие дети?
А она играет с ним.
У неё короткая, под мальчика, стрижка. Волосы выкрашены в светло-русый цвет – в сочетании с оливковой кожей и рысьим разрезом глаз выглядит очень красиво, но вы никогда бы не назвали такую красавицей. Ни длинные ноги, ни гибкая фигура, ни этот прямой, не по-монгольски тонкий нос и выступающие бархатные скулы – ничего из этого набора вы не сможете назвать, ибо собрано воедино, и на этаком шалтай-болтае - одежда одной из тысяч родивших зачем-то женщин.
Они работают, эти женщины, и их дети подвергаются воспитанию стихийно; очень крепко любят они и ждут из командировок или из мест куда менее отдалённых, или не ждут, или ждать некого.
И вот едет она со своим – котёнком – забрав из продлённой группы детского сада.
Она его вылизывает: то резко поцелует в белую щёчку, и он тут же заливается смехом, то ухватится за вязаную шапочку зубами, пожуёт помпончик, потом снова – в щёку. И он оборачивается и трётся о мамину шею, и этот близкий тактильный контакт огораживает их от прочих людей, сидящих вплотную, нависающих сверху.
Так и едут: неожиданно, исподтишка, вдруг поцелует, вдруг снова потрётся породистым носом о тёплую родную тяжесть, а он... Отчего? - начинает ковырять пальцем резину уплотнителя окна и лезть куда-то ещё. Тогда она подаёт голос.
Низким грудным урчанием она осаживает своего детёныша и тут же снова целует.
Лижет, лижет, кусает, бьёт лапой, затем снова лижет – обыкновенное, естественное животное поведение. Детёныш прижимается к мохнатому маминому животу, ластится. Она - так-то обычно зыркает на мимопроходящих своими круглыми раскосыми орехово-коньячными глазами - сейчас она всецело поглощена своим чадом.
В запотевшем окне маршрутки, в этом сизом, непробиваемо скопированном зеркальном мире она живёт своими инстинктами, своими не первобытными даже, а вовсе архаичными посылами. Её чувство материнства в этот будничный морозный вечер рудиментарно. Оно – рудимент стремящейся в своё логово человекомассы. Ему нет предназначения, оно неуместно и чуждо всем присутствующим. В том числе и мне. Но я продолжаю вглядываться.
След, оставленный шлейфами метеоров, звёздные треки - линии заоконного космоса.
Это – не ко мне.
Лишь она – живое.
Дворовая кошка с котёнком,
забравшаяся под днище машины,
укрывшаяся в нечеловеческой тени,
верная голосу крови,
ласковая, сильная –
последнее во Вселенной дикое животное –
мать.
Молодая мать.
Женщина-кошка.
Потом маршрутка останавливается «на магазине», и поток людей исчезает в чёрном дверного прямоугольника. Меня настигает нордическое дыхание ночи. Я хватаю соскальзывающий с покатых колен пакет, и в этот момент – ей достаточно мгновения – она смотрит мне в глаза. Долю секунды. Опускает сына на металлический пол общественного транспорта. Подталкивая, выталкивая, вталкивая это невинное дитя в ночь, она смотрит мне в глаза, уже не та, что в зеркале оконного дымчато тонированного стекла.
Живое – к живому. Иллюзия – к иллюзии.
У моего пакета отрывается ручка, я возношу Ему хвалебную песнь и собираю рассыпавшиеся мандарины, а когда опустевшая маршрутка трогается, и мы с кассиром – единственные пассажиры, которым надо на конечную, – остаёмся одни, я вдруг понимаю, что вряд ли когда-нибудь снова увижу ту дымчато-серую женщину-кошку.