Майское солнышко наконец-то прогрело землю. Она теплыми, чуть влажными комками послушно рассыпалась в руках старика, сажающего тюльпаны возле серой советской многоэтажки.
Неподалеку стоял пластиковый пакет, куда он складывал мусор, найденный на газонах: обрывки полиэтилена, одноразовые стаканчики, какие-то грязные тряпки, сгнившие зимой под снегом, мокрые куски скомканных газет, которыми жильцы только что вымыли окна. Взрыхленная небольшими грабельками земля источала неповторимый живой аромат, и ноздри старика втягивали его с радостным наслаждением.
Заглушив мотор, неподалеку остановился черный форд-фокус, хлопнула дверь, и над головой согбенного человека прозвучал молодой жизнерадостный голос: «Привет, папа!»
Старик медленно выпрямился, стряхивая землю с ладоней: «Здравствуй, сынок!»
- Ну что ты тут опять копаешься! – брезгливо поморщившись, упрекнул мужчина. Он заботливо осмотрел свои туфли из светлой замши, не решаясь сойти с асфальта. – Тебе что, платит кто-нибудь за эту возню? Не обидно, что дворники за твою работу зарплату получают?
Старик промолчал, окидывая взглядом неоконченный фронт работ.
- Хочешь на земле работать, приезжай к нам: в саду всегда дело найдётся. А тут для чужих стараешься. Зачем?
Старик несогласно мотнул головой.
- А ещё лучше – перебирайся в мой дом: с внуками тебе веселее будет.
- Да не нужен я им, - горько усмехнулся старик. – Они же целый день у компьютера, там интереснее.
- А от тебя ничего и не требуется, просто живой человек в доме, когда они одни. Мне бы так спокойнее было, чем чужим платить. И колени опять будут болеть, - продолжал сын. - А про радикулит ты не забыл? Опять придется тебе медсестру нанимать, чтобы уколы делать?
- Я потихоньку, - буркнул отец.
- Ага, потихоньку, - начиная раздражаться, продолжал уговоры сын, - знаю я: каждый год одно и то же.
- Здесь я сам себе хозяин, - старик уверенно взглянул в глаза собеседнику.
- Вот же ты упрямый! – возмутился тот. – Заладил одно и то же! У меня-то что, плохо тебе разве? Не хозяин ты там?
- Нет, там я прислужником буду, приживалом, - старик тоже начинал сердиться.
- Отлично! – повысил голос сын. – Хорошего же ты обо мне мнения! Ты понимаешь хотя бы, что сейчас оскорбил меня?
Они помолчали, глядя в разные стороны.
- А я, вынужденный кого-то нанимать, когда тебе уход потребуется, не прислугой тебе буду разве? – наконец, выложил новый аргумент сын.
- Нет. Это твой долг. Да и обхожусь я сам пока.
- Мой долг? О чем ты? Я тебе ничего не должен. Своих кредиторов я знаю в лицо.
- Вот как? А то, что мы с матерью на свет тебя родили, растили, воспитывали – это ничего? – обиделся отец.
- А я не просил вас меня рожать, - парировал сын.
Они засопели оба, глядя исподлобья.
- Чего ты от меня хочешь? – наконец, выговорил старик.
Мужчина, взяв в себя в руки, вновь заговорил тихо и ласково: «Понимаешь, пап, мне деньги нужны. Очень. Давай твою квартиру продадим! Честное слово, ты не пожалеешь! У меня будешь жить, как сыр в масле. Ты же знаешь: у нас всегда полный холодильник – бери, что хочешь. Ну, нет у меня больше родных людей! Кто мне поможет, если не ты?»
Старик задумался, заколебался. Помочь сыну хотелось, но что потом?
- А зачем тебе деньги? – осторожно спросил он.
- Долг надо отдать. Если не отдам, меня убить могут. Как ты жить после этого будешь? Совесть ведь замучает!
Отец испуганно распахнул выцветшие глаза и спросил тревожно: «А моей квартиры хватит, чтобы долг погасить?»
Сын кивнул, на лице его отразилась надежда.
Старик долго молчал, нахмурившись:
- А если машину продать? – робко предложил он.
- Вырученных денег не хватит, да и нужна мне машина для работы. Я же без нее ни копейки не добуду!
- Может, тогда кредит возьмешь?
- Да ты хоть знаешь, отец, какие сейчас проценты по кредиту? Нет, это не годится!
Снова наступила пауза в разговоре – долгая, томительная.
- А если тебе коттедж свой продать: и долг отдашь, и на квартирку хватит, - предложил отец.
- Ты с ума сошел?! - возмущенно воскликнул сын. – Предлагаешь переехать в «квартирку»? - он язвительно выделил это слово. - А вещи – выбрасывать? Они же не уберутся в «квартирку», они все для нашего дома на заказ сделаны! И дети привыкли уже к простору, к саду, и гараж у меня на участке. Нет, мы свой коттедж ни при каких условиях продавать не будем, это неприемлемо! Другое дело – твоя квартира: там ни одной ценной вещи, все можно на помойку! К нам переберешься, и все дела!
Старик молча посмотрел на него странным взглядом и твёрдо произнес:
- Так вот тебе мой ответ: продажа моей единственной собственности для меня тоже «неприемлема».
Сын поднял голову, в глазах его мелькнула ярость, тут же сменившаяся презрением. «Вот же бесполезное существо», - подумал он.
- А знаешь, что, папа? Я ведь помню, как вы с матерью ко мне относились. Постоянные скандалы. Ты ведь меня с детства ненавидишь, так?
Старик дернул головой, словно его ударили:
- Не говори глупостей, родители не могут ненавидеть своего единственного ребёнка.
- Ненави-идели! – торжествующе продолжал сын. – Вы били меня! Вы хамили мне! А ребёнок - равный взрослому человек и имеет свои права! Вы не имели права меня бить ни при каких обстоятельствах! Насилие недопустимо, это авторитарный стиль воспитания!
- А что нам оставалось делать, если ты не хотел учиться, прогуливал школу, грубил, наших увещеваний не понимал и даже чуть не стал наркоманом? Матери пришлось уволиться, чтобы спасать тебя от наркотиков! И вообще, принято считать, что дети хамят родителям, но не наоборот.
- «Принято считать», - передразнил сын, - кем это принято? Для меня не существует авторитетов, кроме меня самого. И только себе самому я доверяю. Физическое наказание – признак собственного бессилия, вашего краха как педагогов, неправильная модель воспитания, - назидательно произнёс он. - Надо было позволить мне жить самостоятельно!
- Это как? Чтобы мы тебя только обслуживали, исполняли твои желания и слова поперёк не говорили? В четырнадцать – пятнадцать лет, когда ты мотался весь день неизвестно где и даже ночевать порой не являлся? А мы по больницам и моргам каждый раз тебя искали. Да тебе предлагали поступать куда угодно, хоть в ПТУ, если в школе не сложилось. Но ты же не смог сдать экзамены никуда, ты вообще бросил учиться и работать не хотел, только гулять. Может, мама из-за тех переживаний и умерла так рано.
- Ты не смеешь меня винить в смерти матери! Не-до-ка-зуемо! - процедил сын сквозь зубы. – Если ребёнок убегает из дому, значит, ему там плохо! Стоило бы родителям задуматься об этом, ты так не считаешь?
- И чем же тебе дома не нравилось?
- У вас всегда было мрачно, скучно. Вы постоянно надсаживались, выполняя свой долг, мать разрывалась между работой и семьей, ты – между домом и огородом. Сплошной труд и насилие над собой, вы мечтали и меня заставить жить так же. А я хотел жить для радости!
- В девяностые все выживали, как могли, но тебе было плевать, что родители стараются из последних сил. Разве тебя загружали так, что не было свободного времени? У тебя ведь никаких обязанностей по дому не было, ты ничего не желал делать ни для себя, ни для нас! Да пока мы деньги зарабатывали, ты бездельничал, как хотел, и в холодильнике всегда была домашняя еда, но домой ты не спешил. Почему не захотел учиться, как все? А потом бы работал, как все. Никто бы не помешал тебе строить свою взрослую жизнь, но, пока ты в школе, мы за тебя отвечали.
- «В школе! Как все!» - зло передразнил сын. - Ты только послушай, что ты несёшь! Да я никогда не хотел быть, как все! А школа – она уродует детей, превращая их в послушные винтики! Люди сами не понимают, в каком рабстве они живут, в какой несвободе! А человек рождён для свободы, как птица для полёта, и волен делать, что хочет! Я уже в старших классах ненавидел вашу школу всей душой.
- Ты просто захотел жить, как дошкольник – без труда и обязанностей! Мать слишком баловала тебя с пелёнок, прислуживала тебе, и вот результат: тебе противен любой труд. Недаром говорили в старину – не портите детей баловством!
- Любовью и восхищением испортить невозможно! – обрезал собеседник со знанием дела. – А насилие калечит ребёнка.
- Ну что же ты врёшь! – обиделся отец. - Тебя же маленького никогда не наказывали, только в подростковом возрасте, когда ты совсем отбился от рук. Любое принуждение можно расценить как насилие, но как воспитывать, не принуждая ни к чему? И разве мы не любили тебя?
- Если бы ты любил, то помог бы мне сейчас. Сделал бы то, о чём я тебя прошу!
- Как тебе верить? – возразил старик. - Ты ведь живешь не трудом, а обманом!
- Если люди благодарны мне за это, почему нет? – фыркнул презрительно сын. - Они хотят волшебных таблеток, магических приборов, которые лечат все болезни. Они жаждут вновь стать молодыми и здоровыми, и я им даю надежду, которой не дают врачи. Про эффект плацебо приходилось слышать? – насмешливо спросил он.
- Но ведь ты купил свой диплом, ты налогов не платишь, у тебя даже трудовой книжки нет!
- А зачем мне она? Я на помощь вашего государства не надеюсь, я свободен от него. Мне глубоко отвратительны все эти бюрократы! Зачем платить налоги, если они всё разворуют? Свою семью я прекрасно обеспечиваю, рабочие места даже создаю. А что диплом? Кому сейчас нужны знания? Зачем насиловать себя ради них, если моя стратегия явно успешнее твоей, отец! Признай это! Успешнее, чем твоя! Что, не хочешь? Что головой мотаешь? Правда это, то-то. Ты вот всю жизнь трудился на благо вашего советского общества. И что ты имеешь на старости лет? Мизерную пенсию и убогую квартирку? Труд создал не человека, а раба. «Трудом праведным не наживешь палат каменных», - вот что говорит пословица. А ещё: «Работа не волк, в лес не убежит», - торжествовал сын.
- Ты обираешь нищих пенсионеров, у тебя нет совести! – угрюмо возразил старик.
- А почему они нищие? Всю жизнь трудились, как ты, но не разбогатели, как же так? А потому, отец, что успешен лишь тот, кто отринул вашу дурацкую стадную мораль, вашу выдуманную совесть и сделал то, что хотел. Совесть придумана, чтобы подчинить человека стаду. Лишь тот, кто отличается от стада, тот, кто стал личностью, тот и преуспевает. Всё можно, что прямо не запрещено, только попадаться не стоит! – захохотал сын.
Старик угрюмо молчал, осуждающе покачивая головой.
- Ну что ты упрямишься, это же глупо, признай, что я молодец, уверен в себе и успешен вопреки вашим бездарным родительским потугам на воспитание, - почти весело предложил сын.
- Да ты и детей такими же растишь, как сам, к труду не приучаешь, стариков уважать не учишь, они у тебя только американские мультики смотрят целый день! – продолжал спорить отец.
- Уважать стариков? С чего бы это вдруг? За то, что били? – возмутился сын. – Ты так, пожалуй, и почитать тебя попросишь? Но мы не кавказские дремучие народы, а цивилизованные, современные люди. Понимаю: ты просто хочешь власти надо мной, но никогда ты не получишь от меня взглядов снизу вверх, ясно? И опять ты про труд свою песню завёл? А кто тебе сказал, что к нему надо приучать? Ты сам это придумал? А я так не считаю. Или ты лишь повторяешь то, чему тебя учили когда-то? Те времена закончились, очнись. Я не собираюсь ничего делать специально в воспитании, стараться, как вы. Детям хорошо, только если их родители счастливы и свободны, а не замучены трудом. Ты не хочешь признавать реальность? Похоже, что так. И неправда, они смотрят не американские, а любые мультики, которые найдут в интернете, любые культурные пласты, и никаких оценок тому, что они смотрят, я им навязывать не собираюсь. У них свои головы на плечах, и я доверяю детям. Они сызмала знают, как нужно обращаться с компьютером, теперь иначе нельзя. И дети мои растут свободными и всегда будут делать, что захотят, понятно? И никакой замшелый пень им не указ.
- Пойду я, - вдруг заспешил домой старик, забыв про рассаду в пластмассовом ведёрке и нехитрый инструмент.
«Только небо зря коптит», - с досадой подумал молодой. - Да ты ведь мне завидуешь, признайся! – крикнул он с весёлой издёвкой вслед сгорбившемуся как-то вдруг отцу. – Иди-иди! А если передумаешь – звони. Я всегда открыт для диалога.