Посвящается прадедушке Ивану и прабабушке Татьяне.
В конце тридцатых годов, в Смоленской области, одной из красивейших деревень, была Кубаревка. Расположенная на возвышенности, окруженная, со всех сторон лесом, щедро освещенная солнцем, словно, нарисованная на огромном полотне яркими красками, деревня будто вставала из сказки.
Широкие поля, засеянные рожью и пшеницей, зеленые луга, большие, как тарелки желтые головки подсолнухов, небольшая церковь, с золоченым куполом, дополняли картину.
Никто не помнит, за что и почему дано такое название. Может быть, спустившись с крутого пригорка, кубарем выкатывался к речке?
Летом, небольшая опушка зарастала крапивой. Дети, раздевшись догола, пробегали по крапивнику, и бросались в прохладную воду. После обжигающей травяной бани, вода казалась раем. Зимой по заснеженной горке, санки вылетали на скованную льдом реку. Катанье на коньках, лыжах. Скучать ребятне не удавалось.
Домики в деревне, как на подбор, высокие, с широкими окнами. Недаром проживающие, в ней считались зажиточными людьми. И колхоз, один из самых богатых. Но особенно выделялись два дома Денисовых. На широком просторном дворе, две пятистенки (большой дом с пристройкой), с нарядными наличниками над окнами, крашеными ставнями, широким крыльцом. А все эти деревянные наряды были сделаны руками деда Дениса, уже отметившего свое девяностолетие. Говорят, их предки еще в крепостное время, поселились на этих роскошных местах. Можно сказать, старожилы. Их трудолюбию и старанию, обязана Кубаревка своим рождением. Не одно поколение Денисовых выросло на хлебах этого края. Вот и нынешняя семья тоже не маленькая. Сын Иван с женой Татьяной, уже старики, вырастили семерых детей. Троих сыновей и четырех дочерей. Андрей, Алексей и Матрена учителя. Наталья, старшая дочь вышла замуж в соседнюю деревню, растят двух девочек. У Веры с мужем дом по соседству, двенадцатилетний Витька, десятилетний Ленька, и двухлетний Ванька. Анюта с мужем и дочкой Лидочкой живут в Ленинграде. Лидочка на каникулы приезжает в гости к деду с бабкой. Алешка уехал в Гуково, там директор школы. Андрей возглавил местную школу. С женой и двумя дочерьми живут во втором доме. Мотя учительница в Алешкиной школе, нынче с двухлетним Женькой гостит у родителей.
Денисовы с соседями жили дружно. Ни у кого ничего не просили, и давать не любили.
— Не давай соседям дежу, / дежа — деревянная кадка, в ней тесто на хлеб ставили./ — напоминал дед Денис. — Вкус хлеба после станет иным, не Денисовским. У каждой хозяйки свой рецепт хлеба.
Однако, хлебосольностью, Денисовы славились. Кто к ним зайдет, не уйдет голодным. Все, что есть, на стол поставят, накормят и напоят, и с собой дадут.
Мнение дедушки Дениса, высоко ценилось и сельчанами, и председателем колхоза.
Помнит дед Денис, как однажды Андрей Иванович зашел в хату,( хата – дом), огляделся.
— Стыдно мне, бать, я коммунист, а в хате, во всех углах Иконы.
— А что, и то, правда, — согласился Денис с внуком.
Оставили уголок, с позолоченным образом, и лампадкой.
Грянула колхозная компания. Денисовы первыми повели на общий двор лошадей, овец. А следом, потянулись односельчане.
— Сын директор школы, коммунист, нельзя подводить. — важно поправлял усы Иван Денисович.
Дед Денис, опираясь на костыль, вышел со двора, сел на лавочку у дощатого забора. Разгладил ладонями густую седую бороду, покрутил лохматый белый ус. Синяя в белый горох, ситцевая рубаха, облегает широкие плечи. Старик еще довольно крепкий, костылем пользуется больше для порядка.
— Скучаешь, Денис Киреевич? — присел рядом председатель колхоза Степан Иванович.
— Да некогда скучать. Вот отдохнуть решил, закончил очередную поделку на крыльцо для Наташки. Просила, новые наличники смастерить.
— А что ж мужик ее, не умеет?
— Говорит, таких никто не может сделать.
— Богатый ты, Денис. Много денег скопил за свою жизнь?
Дед хитро прищурил левый глаз.
— Да, вот если стану кидать за окно по бумажке, так до следующего утра не перекидаю.
Председатель расхохотался.
\ — Шутник! А по какой купюре кидать, можно ведь и по самой малой. — он хлопнул деда по колену.
— Что Ваш Володька?
— Так реабилитировали его, еще два года назад, в 1939-том.
— На власть зла не держит?
— Сам дурак, пошел в гости к незнакомому человеку, а там сборище антисоветское, всех в тот вечер и повязали. И загремел на Соловки, потом на Колыму. А возвращаться не хочет. Анютка тоже к нему уехала.
— А вдруг война? Как думаешь, осилим? — с дедом Денисом всегда и все любили советоваться.
Денис набил трубку табаком, разжег, глубоко затянулся, выпустил дым.
— Никому и никогда не одолеть русский народ. Вот мое слово.
Приметные Денисовы владения кошками и собакой. Утром на дойке, двадцать, а то и больше, разношестрных животных дружно восседают на заборе. А на крыльце, огромный пес, охраняет кошачью компанию. Черный, помесь овчарки и охотничьей породы, могучие лапы, длинная морда, и блестящие глаза. Кто-то привез маленького щенка из города в подарок Андрею Ивановичу. Денисовы животных любили. Лидочка все лето нянчилась с кутенком, спать в постель с собой брала, как не ругали старики. Пес от детей не отходил, они в ночное, и он с ними, в футбол, а как же без него. Шутники вечером одевали Шарика в старое дядьки Алешки галифе, фуфайку, шапку, играли в куча-малу. И заливались громким смехом, визжа, от острых собачьих зубов, растаскивающих ребят, если слишком наседали соседские на Денисовых, спасал, так сказать своих с особым усердием и громким лаем. А было и такое. Январь 1941 года, выдался особенно морозным. Вышел ночью дед в коридор воды попить, глядит, а на крыльце мужик сидит и курит. Иван толкнул Татьяну в бок.
— Старух, на крыльце мужик сидит.
— Спи, старый, не выдумывай.
— Да, ты сама погляди.
Татьяна, накинула на плечи платок, прильнула к окну. Ну, точно мужик. В тулупе, шапка на голове, и то ли дым, то ли пар изо рта. Вдруг мужик повернул голову, и тихонько тявкнул.
— Тьфу, ты! — дед Иван топнул ногой. — Шарик, будь он неладен! Лидка нарядила, больше некому.
Старики рассмеялись.
— Вань, а помнишь, прошлым летом, Лидуська с рыжим котом Васькой учудила. Клушка слетела с гнезда, зараза. А еще неделю до вылупа птенцов. Так, Лидка Ваську на гнездо и усадила. Он послушно сидел, сбегает на двор и опять на гнездо. А как цыплята стали вылупляться, кричал, аж на другом конце деревни было слышно. После, цыплята бегают по двору, а как Ваську увидят, так за ним. Как никак, отец. Бедный кот с криком залезал на дерево.
— Вот чертова девка. — бормотал дед Иван, натягивая на голову одеяло, и устраиваясь поудобнее на постели.
Каждое утро, дед Денис не забывал о своих любимцах.
— Татьяна, кошкам молока давала?
— А как же, бать, в первую очередь. Вон лакают из корыта.
Денис выходил на крыльцо, и, созерцая утреннюю кошачью трапезу, поглаживая густую белую бороду и усы, довольно улыбался.
Животных Денисовы любили. Весь скотный двор ухожен, чистый и опрятный. И как, ни странно, вся живность отличалась особой понятливостью. Ведут пастухи на вечерней зорьке стадо, ни одна Денисовская корова, или овечка не пройдет мимо своей калитки. А там их ждут. Каждой, присоленный кусочек хлебушка, овечкам, коровам, лошадям.
Кошки тоже не отставали сообразительностью. Ухоженные, упитанные. По осени, Татьяна устраивала им «экзекуцию». Топила баню, наливала в банку керосин.
— Кошки, за мной, на осеннюю обработку! — приглашала пушистых и длиннохвостых.
Гуськом, высоко подняв хвосты, кошачья «стая», важно шагала за хозяйкой по дорожке к бане.
Бабка Таня, клала кошку на деревянную лавку, мочила гусиное перо в керосине, густо смазывала кошачью одежку, и укладывала животных на соседнюю лавку. И так всех подряд. Ни одна не убежала. Все покорно терпели привычную процедуру. После опускала в большую кадку с теплым мыльным раствором, затем ополаскивала в кадушке с чистой водой. И раскладывала всю компанию на завалинке, поближе, к печке. В бане животные оставались до полного просыхания своих шуб, а потом выходили друг за другом во двор.
Денис не сетовал на судьбу. Вырастил трех дочерей, сына Ваньку, нянчил внуков.
Так бы жили Денисовы, доживая свой век, но началась война.
Из громковорителя колхозного радио, звучал голос диктора. Сельчане, прижавшись, друг к другу, замерли.
На колхозное собрание пришел и дед Денис, хотя не любил заседаний.
— Первый вопрос, что делать со скотом? — встал председатель. — Мы посоветовались с дедом Денисом. Решили скот не гнать. В соседних деревнях погнали, да по дороге немец с самолетов пострелял. Раздадим по дворам. А после как немца прогоним, так снова соберем в колхоз.
— Неужто сюда дойдет поганый? — перекрестилась старушка Дарья.
— А кто его знает? — покачал головой Степан Иванович.
Все потянулись к выходу.
— Андрей Иванович, задержитесь. — догнал в коридоре Андрея председатель. — С вами поговорить хотят. Человек из города приехал.
В небольшой комнате колхозного клуба, высокий мужчина с густой шевелюрой седых волос, ходил по ковровой дорожке и курил папиросу.
— Андрей Иванович Денисов. Директор школы. — Степан Иванович подтолкнул вперед себя Андрея, оробевшего при виде гостя.
— Федор Николаевич. — протянул мужчина широкую ладонь.
— Присаживайтесь. — гость прошел к широкому столу, покрытому красным сукном, и уставленному рядами стульев, с высокими деревянными спинками. — Мы в обкоме подумали, лучшей кандидатуры не найти. Вам уже за сорок? Возраст не самый подходящий по окопам прыгать. Останетесь в деревне. Придут немцы, пойдете к ним на службу. Вам поверят. Дома у вас богатые. Брат и сестра на Севере, будто в ссылке. Вы, как есть обиженный Советской властью. Немецкий язык знаете. А по ходу дела будете выполнять иную работу. С вами свяжутся. Согласны?
— На фронт бы. Что ж, я хуже других? — Андрей Иванович тяжело вздохнул. — Если надо, согласен. Куда партия прикажет. Только как же я людям в глаза стану смотреть?
— Народ у нас понятливый. Не беспокойтесь. А место очень удобное. Вокруг лес. Для партизан прямо, скажем, места самые рабочие.
Каждое утро с надеждой слушали сводки. Но войска отступали. И у поселян сжималось сердце.
Немцев ждали. Но и надеялись, а что если остановят и погонят. И не дойдут до Кубаревки.
Ночами Татьяна не спала. Поворачивалась с боку на бок, но сон не шел. Вспоминалась вся прожитая жизнь. Детство, ранняя смерть матери, отец и четыре старших брата под ее присмотром. Потом замужество, дети, хозяйство. Судьба детей особенно беспокоила. Анютка непутевая. Вздыхала Татьяна. Уехала к Володьке, а теперь, видимо, до особого распоряжения, никого с Колымы не выпустят. Лидочку с кем оставила? С беспутным отцом? Она девочка понятливая. Возможно, села на поезд и едет в деревню. А где теперь будет лучше, только Бог знает. Да и по дороге все может случиться. Поезд разбомбят, или немцы всех в плен возьмут. Алешку забрали на фронт. Хоть бы весточку прислал. Верка, Мотька уже проводили своих мужиков. Вернутся ли? А дети? У Верки трое. Витька глупый. Как бык покатал, так умом тронулся. Ленька, бедовый паренек, как бы не натворил чего. Двухлетний Ванька, как и Мотькин Женька, совсем мальцы.
Будто наяву, пригрезилось. Хата, залитая утренним солнцем. Она хлопочет у печки.
Семилетний Володька, на коленочках молится перед святым углом.
— Сейчас, сынок, тебе картошечки горяченькой с молочком.
Володька, продолжая осенять себя крестами, громко всхлипнул.
— Что мне твоя картошка. Я блинов хочу.
Женщина улыбнулась, повернулась на другой бок. Прошептала: «Только бы деточки мои все живы были».
Деревня будто застыла от ожидания. Андрей Иванович, как ему велели к школе не подходил. Проснувшись утром, занимался на дворе хозяйством. По совместительству, как и раньше, ходил по дворам, охотно выполняя обязанности ветеринара. У кого корова телилась, у кого лошадь. Спасал овец и свиней. Самоучка, но ладилось у него отлично.
И вот мрачный день настал. Загудели, затрещали мотоциклы. Загалдели солдаты, одетые в чужую форму, оглушая непонятным громким говором. Двое немцев, один постарше, видно не простого чина, вошли во двор.
— Гут, гут! (хорошо!) — мужчина громко цокал языком, разглядывая двор и дома.
Иван вышел на крыльцо.
— Шарик нельзя! — крикнул на пса, оскалившего пасть, но еще не успевшего залаять. Шарик обиженно глянул на хозяина. Ему было непонятно, почему надо пропустить чужаков, но послушно ушел.
Немцы поднялись по ступенькам, распахнули дверь.
Просторная горница залита солнечным светом. По лавкам вдоль окна и стола, мирно расселись кошки. Кто намывал усердно лапой морду, кто, свернувшись в калачик, спал.
— Катце, катце! (кошка) — улыбнулся старший немец.
— Зачем так много кошек? — с акцентом спросил высокий, рыжий солдат.
— Я люблю. — постукивая костылем в горницу вошел дед Денис.
— Какой красивый старик. Сколько лет? — улыбнулся немец.
— На Карла Маркса похож. — добавил переводчик.
— Девяносто стукнуло. — Денис сел на лавку, погладил ладонью бороду.
Немцы заговорили на своем языке. Денис внимательно наблюдал за пришельцами.
— Дом, тот, что в саду освободить. Кто соберет людей на собрание? Герр офицер будет говорить. — сообщил переводчик.
— Я соберу. — Андрей Иванович вошел в комнату.
— Ты будешь помогать?
— Буду помогать! — кивнул Андрей.
У клуба собрались сельчане. На крыльцо вышел немецкий офицер, Антон, так звали переводчика, и Андрей Иванович. Теперь Андрей вынужден был сопровождать немцев. Он стоял рядом с оккупантами, не смея поднять глаза на односельчан.
— Нельзя радио, нельзя партизан, и еще много чего нельзя. Говорил офицер, переводчик переводил. Он долго объяснял правила поведения. Люди слушали, с поникшими головами.
После собрания, офицер пригласил Андрея Ивановича.
С трудом переставляя ноги, Андрей вошел в знакомое помещение. На стене уже висел портрет Гитлера во весь рост. Красное сукно со стола сняли. Остался только графин с водой.
Повелительным жестом офицер указал на стул. Андрей присел.
— Коммунист? — спросил переводчик.
— Найн. (нет.) — Андрей поднял глаза на офицера. — Мы никогда не были коммунистами. Мой брат и сестра в тюрьме. Коммунисты посадили.
— Чем занимался при советской власти?
— Хозяйством. У нас большое хозяйство. Овцы, лошади, свиньи. Наша деревня не входила в колхоз.
— Будешь старостой. — сказал переводчик.
— Шпрехен зи дойч? — улыбнулся офицер.
Андрей кивнул головой.
— Немного!
— О, гут, гут! — офицер подошел к Андрею и дружески хлопнул по плечу.
А дома уже шла работа полным ходом. Феня, жена Андрея, и две дочки, четырехлетняя Валя и девятилетняя Даша носили вещи в дедушкин дом. Солдаты обустраивали жилье. Здесь же оборудовали склад, в котором хранили оружие, провизию. Две машины стояли у забора. Для чего, солдаты засыпали клумбу с цветами, заботливо сооруженную внучкой Лидочкой.
— Пришлось потесниться. — качал головой дед Денис.
— Обедать садитесь. — Татьяна поставила на стол хлеб, чугунок с борщом.
— Я их убью! — Ленька, сын дочки Веры, сжал кулаки.
— Слушать меня! — стукнул Денис кулаком по столу. — Никаких геройских выходок. Разве это геройство? Плюнул врагу в лицо, а он расстрелял тебя на месте. Герой тот, кто может сидеть за одним столом с врагом. Да, приходится идти и на такое. А дело делать свое. Вот тот и герой. Они здесь временно. Нам надо выжить, пережить это бесовское время. Придут наши, освободят, и снова будем жить как люди. А нынче нас может спасти только терпение.
— Что ж, мы их терпеть будем? Смотреть на них?
— И терпеть, и смотреть, а надо, и за одним столом есть и пить. Все надо вытерпеть.
— Целоваться с ними? — всхлипнула Даша.
— Целоваться никто не заставляет. Подальше держись от немцев. Старайся не попадаться им на глаза. Партизаны будут приходить, никто не должен болтать лишнего.
— Так мы будем помогать партизанам? — Ленька улыбнулся.
— Молчать! — снова стукнул дед кулаком. — Об этом ни слова. Если жить хотите.
Начались тяжелые дни. Андрей Иванович каждое утро ходил в клуб, где немцы оборудовали штаб.
Эх, пострелять бы их всех ночью. Вздыхал Андрей, закуривая папиросу в сумерках, на крыльце.
— Знаю, о чем ты думаешь сынок. — Иван, облокотился на перила крыльца рядом с сыном, закурил трубку. — Всему свое время.
Андрей не мог пожаловаться отцу, как тяжело ему ходить на работу каждое утро к немцам. Ночью ему не спалось, он прислушивался к каждому шороху, когда же, наконец, придут те, ради кого он пошел на эту поганую сделку. Дни шли, а никто не приходил. Не знали, как дела идут на фронте. Радио у всех отобрали. Зато заходили гости.
Татьяна уже привыкла к их визитам.
— Что готовишь, матка? — офицер зашел в хату огляделся.
Старушка катала на столе тесто.
— Прелики. — она ловко, раскатывала лепешки из вареной картошки, морковки и свеклы, пересыпая мукой, и ставила противень в печку. Готовые прелики лежали в чугунке.
Офицер взял один, подул, откусил кусок.
— О, вкусно. — сел на лавку, подвинул чугунок, с аппетитом поглощая горячее лакомство.
Татьяна большая выдумщица, на вкусные продуктовые изделия, вздыхала, поглядывая, как фашист уничтожает ее стряпню.
Офицер ушел. Через час повар Антон заглянул в хату, поставил на лавку котелок со свиными почками.
— Офицер прислал. Он съел ваш обед. — на ломаном русском языке, произнес Антон. — Завтра просил на его долю напечь преликов. — Татьяна уже хотела сказать, чтобы он забрал чугунок, но дед Денис подмигнул снохе.
— Ты откуда родом? Говоришь по-русски. — прищурил левый глаз дед Денис.
— Из Прибалтики. — Антон широко улыбнулся.
— Вроде свой, а вроде и нет. — покачал дед головой.
Офицер зачастил в хату.
Усевшись на лавке, постучал пальцем по столу.
— А что, дед, скоро Москву возьмем.
Денис стукнул костылем о пол.
— Не бывать этому никогда! Русский народ нельзя победить!
Татьяна вздрогнула, чуть не упала у плиты. Сейчас расстреляет старого.
Офицер громко захохотал.
— Молодец, Старик, смелый старик. Сколько лет?
— Девяносто первый пошел. — Денис глубоко затянулся трубкой.
— Москва не дается нам, твоя правда. Хочешь радио послушать?
Денис не ответил.
Вечером офицер принес маленький приемник, включил, сел на лавку, прищурил глаза.
Голос Левитана читал фронтовую сводку.
Денис слушал, и мелкая дрожь пробегала по телу. Сволочи, к самой Москве подошли. Неужели, немцы войдут в столицу?
Теперь каждый вечер немец приносил радио, и Денис слушал фронтовые сводки. С каждым днем положение под Москвой было не в пользу немцев.
— Эх, придет время, погоним вас, только пятки засверкают. Наполеон в Москву вошел, а ушел с позором. И вы уйдете. Подождите немного. Соберемся мы с силами.
— Твоя правда, старик. — вздохнул офицер.
— Матка, иди сюда. — позвал немец Татьяну.
Старуха подошла, присела на край лавки.
— Смотри. — офицер поставил на стол небольшой железный чемоданчик, раскрыл. Ожерелья из жемчуга, кольца с разноцветными камнями, засверкали, радуя глаз.
— Все твое будет. Скажи, кто в деревне есть коммунист?
— Зачем мне это. — отодвинула драгоценности Татьяна.— Я уже старая, куда мне их надевать.
— Дочкам, внучкам дашь.
— У нас не принято наряжаться. Мы в деревне живем. А коммунистов у нас никогда не было. У нас частные хозяйства. Мы в колхоз не входили. — Татьяна встала, расправила юбку. — Вот я преликов напекла. Ешь. — подвинула чугунок офицеру. — А лучше бери и уходи.
— Хитрый старух! — заржал немец. Взял угощение и ушел.
Дни тянулись медленно. Видимо, они только в доброе время бегут. Каждый день приходили слухи, что в соседней деревне кого-то повесили, или расстреляли.
Татьяна, крестилась на икону.
— Господи, Слава Богу, у нас тихо. Когда же наши придут?
— Тихо, ты старуха! Не накликай беду. Андрюшка их уверовал, что у нас нет коммунистов. — успокаивал жену Иван.
— Не могу я больше. Сил нет. Офицер этот ходит, видеть его не могу. Девчонкам наказала, не показываться. Так они лицо сажей мажут, и на печке сидят. Да ведь, не усидишь на печке. Живые ведь.
— Потерпи старуха. Вчера партизаны приходили, еду им передала? Послезавтра снова придут.
— Ой, как стукнули в окно, так чуть не умерла от страха. А у меня уже все приготовлено было.
— Слышала, в соседней деревне списки для угона в Германию, пропали. Мост взорвали не речке. Поезд угнали с провизией. Работают люди.
— Ой, Благослови, их, Господи! Только страшно очень.
А время никого не ждет. Год прошел, второй.
Женщина у печки, возилась со стряпней. Вбежала соседка Дарья.
— Слышала, Тань, в Семеновке, учителя повесили вчера, Валентина Даниловича.
— Господи, а его за что? Маленький, горбатенький. Никому зла не желал. — Татьяна села на лавку, потянула с головы платок, вытерла прослезившиеся глаза. — Маруська Наташкина рассказывала, как он к доске вызывает, уткнется в журнал носом, и словно вынюхивает. Так она обезьянничала, безобразница, изображала, смех устроили над человеком. А его и нет больше. Вот как бывает. Слыхал, Иван? Повесили Валентина Даниловича. Сколько еще терпеть их бесчинства? Пришли бы партизаны и перебили всех.
Денис закурил трубку. — Молчи, Танька. Придет время, погоним с нашей земли фашистскую нечисть. Жаль учителя. Донес кто-то, что он коммунист.
— Так это только Федька полицай, Глафирин сын. Она плачет, не просыхая. Говорит, стыдно людям в глаза смотреть. А он ходит по деревне, с повязкой на рукаве. Хорошо, в нашей деревне, предателей нет. Только нет сил смотреть на этих гадов.
— Ты, старуха утихни, и язык прикуси. — дед Иван спрыгнул с печки.— Завтра портной придет, глухонемой, шить будет шапки, шубы.
— Ой, а что будет? — Таня села на лавку, закрыла рот ладонями.
На следующее утро в хату вошел невысокий мужчина с черной бородой, шапка надвинута на лоб, глаза смотрят из-под толстых очков.
— Вот здесь работать будешь. — Иван подвел его к маленькому столику. — А спать тут, на сундуке, в прихожке.
Мужик кивнул головой.
— Пашкой его зовут. Только он ничего не слышит. — Иван подошел к Татьяне, хитро подмигнул.
Павел раскрыл чемодан, вытащил швейную машинку, пристроился за маленьким столиком. Разложил шитье и застрочил.
Как всегда, с утренним визитом вошел майор.
— Кто такой? — он уже без переводчика прилично изъяснялся по-русски. Сказались его ежедневные беседы с дедом Денисом.
— Портной. — бабка Танька повернулась от плиты. — Оладушки будешь свеженькие? — поставила на стол миску с оладьями. Стараясь отвлечь и задобрить недоброго гостя. — Он глухонемой. Каждую осень шубы шьет на деревню, старые ремонтирует.
Немец обошел портного со всех сторон, взял в руки кусок материи. Портной не поднимал глаз от работы, ничем не реагируя на внимание немца.
— Да, он не слышит ничего. — Татьяна поставила чугун с капустой в печку. Ее так и подмывало поддать немца ухватом, но она улыбнулась.
— Обошьет всех, и уйдет. Живет он далече, за сорок километров.
Немец, кивнул головой. Старушка перевела дух. Вот ведь подлец, каждый день как привязанный, приходит.
— На дворе уже морозы, холодно без шубы ходить. Зима не за горами.
— О, гут, гут. — закивал немец головой, и вышел из хаты.
— А ведь вечером снова заявится. И что за беседы у вас? — Татьяна покосилась на вошедшего Дениса.
— Нравится мне с ним спорить. — рассмеялся дед. — Не беспокойся, Тань, он нам верит. А все прелики твои виноваты. Поест и добреет. А вообще, он человек не плохой. Радио приносит. Ни за что, им нас не победить.
— Ой, старый, подведешь ты всех нас под монастырь.
— Бабка Танька, вот возьми. — повар Антон положил на лавку ляжку мяса.
— Ой, стыдно мне подачки от них брать. — вздохнула Таня.
— Бери, раз дают. — постучал Денис трубкой о край стола, выбивая пепел. — Нам нельзя с ними ссориться. Да, ведь, это наша свинья. Нам ведь, без их бесовского разрешения, только курицу можно зарезать. Сваришь, ночью отдашь. Им там, в лесу голодно.
— Страшно, бать, под носом ведь у врагов.
— Вот и хорошо, что под носом. Никто ничего не учует.
Портной жил у Денисовых две недели. Строчил на машинке. Выходил на крыльцо покурить. Денисовы с ним не общались.
Однажды утром, проснулись от криков. Немцы, как умалишенные бегали по двору. Ночью, пока все спали, партизаны вывели из стойла, лошадей, унесли провизию, вывезли все оружие, пулеметы, автоматы. Остались штабисты, можно сказать, в чем мать родила. В суматохе, никто не заметил, что исчез и портной.
— Дай подводу. — вбежал офицер. — Партизан, партизан. Все украл. — кричал он по русски, вставляя непонятный, наверное, бранные, немецкие слова.
Дед Иван, вывел лошадь, телегу
Немцы грузили оставшееся барахло.
— Сынок, почему ты не уехал с партизанами. — дед Иван коснулся рукой плеча сына, прошептал на ухо.
— Неужели не понятно, старик, за нас боялся. А теперь все одно. Никого не пожалеют. — вздохнула мать.
— Ком, ком. (иди). — в хату вбежал офицер. Ткнул дулом автомата в грудь Андрея. — Собирайся, шнель. (быстро). — прогнусавил немец.
Татьяна, сложив руки на груди, отступила к стене.
Андрей поглядел на отца с матерью, и вышел из хаты.
— Андрей! — Феня кинулась к мужу, но свекор встал перед нею.
— Не ходи. Детей береги. Они сами разберутся.
На дворе, офицер ударил Андрея кулаком в лицо.
— Русский свинья! Предатель! Обманул. — ударил еще раз. Андрей отлетел метра на два, упал не землю. Глаз сразу заплыл, из разбитой губы медленно потекла струйка крови.
— Фершиссен, фершиссен! (расстрелять). — кричал, брызгая слюной, немец, нанося удары мыском сапога по лежавшему на земле, Андрею. От боли в боку, перехватило дыхание. Андрей ждал, прозвучит автоматная очередь, и конец. Эх, взглянуть бы последний раз на жену, обнять детей.
Но автомат молчал. Офицер, размахивая руками, побежал к подводе. Подошел Антон.
— Ком, ком.
Андрей с трудом поднялся.
Антон связал ему руки за спиной толстой веревкой.
— Ком, ком. — кивнул на подводу.
— Крепись, мать! — Иван обнял Татьяну за плечи.
— Всех теперь постреляют. — прошептала женщина.
— Чему бывать, того не миновать. — вздохнул старик.
Немцы уселись на телегу. Один из солдат, высоко поднял автомат и дал очередь. Все загоготали, и телега, тронулась с места. Лошадь, медленно ступая, пошла по пыльной деревенской тропинке, и вскоре исчезла в лесу.
— Ну вот, старуха, сбежали немцы. Страшно стало. А все-таки, всех партизан не перебьют. — Иван сел на лавку, рядом с отцом.
Денис, молча, курил трубку.
Андрей Иванович сидел на телеге, рядом с поваром Антоном. Крупная фигура немца закрывала дорогу, и Андрей с трудом узнавал места, где едет подвода. В голове путались мысли. Немцев на телеге, четверо. Выхватить автомат у Антона, всех пострелять и в лес. А родители? Их всех расстреляют. Веркиных детей, Мотькиного Женьку. Только вряд, ли справлюсь с Антоном. Он тяжело вздохнул. Антон повернул голову, поглядел пустыми серыми глазами на Андрея, смачно сплюнул, и отвернулся. Спрыгнуть, и бегом. Расстреляют на месте. Куда везут? Зачем? Почему сразу не расстреляли? Пытать хотят, Надеются, узнать, где стоянка партизанского отряда. Предателем никогда не стану. Лучше смерть.
Лесной воздух опьянял. Густая шевелюра деревьев уже местами поредела и пожелтела. А славная нынче осень. Теплая, сухая. Наверное, потом сразу польет, и подморозит. Эх, как же хорошо жить! А что меня ждет? Наши придут, тоже разбираться станут, что да как. Хорошо бы, на фронт. Среди своих и умереть не страшно. Пока он размышлял, не заметил, как телега остановилась у крайнего деревенского дома. Он сразу узнал избу бабки Настасьи. Баба стояла на крыльце, жмурясь от яркого солнца.
Антон толкнул Андрея.
— Ком. — указал автоматом на распахнутую дверцу покосившегося на бок сарая. Андрея понял и пошел к сараю. Дверь захлопнулась. Он упал на сваленное в углу сено, закрыл глаза, и заснул. Очнулся от громкого немецкого говора. Подполз к стене сарая, прижал глаз к щели. Немцы бегали по двору, выносили из хаты деревянные ящики, картонные коробки, и грузили на машины, стоящие у забора.
И здесь им не сидится. Наверное, наши близко. Удирают. А что будет со мной? Или им теперь не до меня? В голове гудело, сильно ныла разбитая нога. Он снова упал на сено.
Как там жена дети? Что с ними стало? Живы, или постреляли всех? Валя часто доводила мать до слез. Не любила мыться. Кудрявая вся в отца, кричит до одури. А Феня на нее с ухватом. Девчонка запрыгнет на печку, и орет еще громче.
— Оставь ее. Покричит, потом помоешь. — смеялся Андрей, успокаивая жену. Сейчас все казалось таким далеким, будто и не было тех мирных счастливых дней. Он пошевелил занемевшей ногой, повернулся вниз лицом, вдохнул пьянящий запах сена, и задремал.
Разбитое плечо сильно затрясли. Андрей застонал.
— Вставай, браток! Очнись!
Андрей с трудом открыл глаза.
В темноте различил знакомое лицо, заросшее густой бородой.
— Пашка! — Андрей оперся на руку. — Немцы где?
— Сбежали немцы. Бабка Настасья указала, что ты здесь.
Они что ж, забыли про меня?
— Выходит, так. Наши уже близко. Бегут немцы. — Павел потянул Андрея за руку.— Вставай, скорей. Своих надо предупредить, каратели завтра придут, пожгут все.
Время, казалось, остановилось. Ушли немцы из деревни, а на душе спокойней не стало.
— Каратели по деревням ходят. — вздохнул дед Иван, усаживаясь к завтраку.
— Ты батьку разбудил? — Татьяна поставила на стол чугунок с горячей картошкой.
— Сказал, он только плечом повел. — дед Иван взял картофелину, подул, круто посолил, и откусил большой кусок.
Все занялись завтраком.
В двери остановился дед Денис, прижимая под мышкой небольшой узелок.
— Садись, бать, завтракать. — Татьяна смахнула фартуком крошки со стола, поставила большую кружку молока.
— Кушайте, а мне пора, пошел я. — постукивая костылем, Денис прошел к выходу.
— Куда пора? — Татьяна замерла с картофелиной в руке.
— В божью канцелярию. Позвали меня.
Женщина поглядела на мужа.
Иван поднялся, догнал отца во дворе.
— Бать, какая божья канцелярия? Что с тобой? Заболел? Так давай лошадь запрягу, отвезу в район, там немец доктор посмотрит. Он всех глядит и помогает.
— Нет, сынок, моей болезни никто не поможет. Смерть за мной пришла.
Дверца чулана скрипнула. Денис вошел, поправил на старой лежанке ветхое одеяло, сел, расчесал ладонями седую бороду.
— Иди, сынок, не мешай. Я тут немного полежу. И не ходите ко мне.
Иван покачал головой, и ушел.
— Что батька? — встретила мужа Таня.
— Совсем рехнулся старик. Говорит, не мешайте. В божью канцелярию меня позвали.
— Ну, пусть полежит, может к обеду придет. — Татьяна вошла в хату, застучала посудой.
— Дети, не ходите к деду. Он в чулане отдыхает.
Приготовив обед, Татьяна подошла к чулану, потянула скрипучую дверь, в темноте долго присматривалась. Старик лежал, вытянувшись, сложив руки на груди. Глаза его были закрыты. Она прислушалась.
— Вроде и не дышит. Господи, никак помер? — приблизилась к лежанке, наклонилась над свекром. Приложила руку ко лбу. Пальцы ощутили холод.
— Так и есть, помер. — прошептала женщина. — Вот тебе и божья канцелярия. — Таня вздохнула, потянула одеяло, накрыв свекра с головой.
— Вань. — вбежала в хату. — Отец помер.
Иван перекрестился.
— Девяносто три годика прожил. Что ж, пришла его пора. Надо собирать. Хоронить будем.
Дениса похоронили на деревенском кладбище. Иван, обняв Татьяну, прижавшись щекой к цветастому платку, тихонько плакал. Так и стояли они у деревянного креста. Татьяна посапывала носом. Дети, сгрудившись у свежей могилки, стояли, низко склонив головы.
Дома ждал накрытый стол. На поминки собрались только свои.
— А помнишь, Тань, как он привез меня к тебе свататься? — Иван выпил рюмку самогонки, захрустел соленым огурцом.
— Помню. — Татьяна вытерла концом платка глаза и, мокрые от слез, щеки.
— Ты сидел на лавке. Я села возле тебя. Ты, еще спросил меня. У вас поддевы носят? А я ответила тебе, что у нас не носят. /Поддева — толстая суконная юбка./
— А через три дня в церкви обвенчались. — Иван обнял жену за плечи. — И сколько годков вместе. И в горе, и в радости. Знаю, характер у меня не мед. Спасибо тебе за терпение, Танюша.
— Скорей бы война кончилась.
— Кончится, скоро.
Без Дениса стало пусто в доме. Готовя обед, Татьяна поглядывала на дверь светелки. Так и ждала, вот откроется дверь, и тихонько постукивая костылем, выйдет Денис.
Лето заканчивалось. Но дни стояли светлые, теплые, жаркие. Осень не собиралась вступать в свои права. А ночи уже стали длиннее.
Татьяна лежала, глядя в потолок открытыми глазами. Сон не шел. Тихий стук в окно насторожил. Накинула платок, прижала лицо к холодному стеклу. Никак Андрей.
Откинула крючок. Андрей обнял мать.
— Немцы бегут, наши наступают. — тихо заговорил Андрей. — Завтра придут каратели. Уже три деревни сожгли. Я ухожу к партизанам.
Женщина зажгла свечу. — Господи, как они тебя. — разглядела лицо сына. Сплошной синяк. Тебя били?
— Теперь не обо мне. Собери что-нибудь, Пашка на улице ждет.
Татьяна достала чугунок из печки.
— Вот, картошка, еще не остыла от ужина, сала кусок, последнее осталось, хлеб. — она завязала концы холщевого мешка.
— Прощай! — Андрей обнял мать, поцеловал в щеку. Подошел к отцу, прижавшемуся к косяку двери.
Старик перекрестил сына. — Береги себя!
— Фене скажите, пусть не плачет. Молодцы, что не пустили, когда меня немцы увозили.
— Андрей! — Феня, с распущенными по плечам черными волосами, в ночной рубашке, бросилась к мужу.
— Куда? Не пущу, или с тобой пойду.
Андрей обнял полное, горячее тело жены, пахнущее парным молоком. В голове закружилось. Он взял ее лицо в ладони, быстро покрывая поцелуями, щеки, глаза, губы.
— Не плачь, родная! Я вернусь, обязательно вернусь, береги девочек. Он оттолкнул жену, и исчез в темноте ночи. Так же тихо, как и появился.
Феня, села на лавку. Ладонями вытерла слезы. — Господи, что будет?
— Надеяться надо на лучшее.— Иван погладил невестку по растрепавшимся волосам.
Только стало светать, в окно постучали.
— Выходи, на двор! — прозвучал Федькин голос.
Шарик громко залаял. Федор дал автоматную очередь, и, завизжав, собака умолкла.
— Ты что сделал, гад? — во двор выбежала Феня.
— Заткнись, шалава. А то и тебя изрешечу.
Дети склонились над собакой, и громко в голос заплакали.
— Придут наши, тебя повесят. — размазывая слезы по щекам, крикнула Даша.
Витька навел на девочку автомат, но Дарья, подперев руками бока, смело глядела полицаю в глаза.
Полицай смачно сплюнул.
— Выходите.
Всех жителей деревни выгнали на улицу. Люди прижимали узелки к груди. Кто-то складывал на телеги узлы с нажитым добром, посуду, привязывали оставшийся скот.
— Мам, куда мы пойдем? — дети прижались к матерям. Веркин Ленька сжимал кулаки.
Федор, еще двое полицаев из соседней деревни, и несколько немцев, автоматами, прижали людей к телегам.
— Вперед, иди, быстро.
— Мам, это не немцы, все русские, только надели немецкую форму. — прошептала на ухо матери, Даша.
— Знаю, доченька, это каратели.
— Поджигай! — крикнул Федька. Полицаи щедро поливали вокруг домов бензином из канистры. Один из полицаев бросил горящий факел, и громко загоготал. Пламя быстро охватило деревню.
Люди, склонив головы, плелись по дороге. Вышли из деревни, на большак, так называли единственную грунтовую дорогу, ведущую в город.
Шли весь день. Уже стемнело.
— Мам, куда они нас гонят? — плакала Валя, прижимаясь к матери.
— Не знаю, доченька. — Феня погладила дочку по непокорным кудрям.
— Мам, а немцев нет. — Ленька толкнул мать в бок.
— Как нет? — удивилась Вера.
— Да нет, сбежали. Сворачивай в лог. — схватив лошадь, под уздцы, Ленька повернул подводу к оврагу.
Кубаревцы вдруг увидели, их никто не охраняет. И подводы, одна за другой, свернули в овраг.
Прижавшись, друг к другу, сельчане молчали. Ожидая, что вот появятся каратели и всех постреляют. Но тишину ночи никто не нарушал. Так и просидели. Уже стало светать. Где-то далеко послышался гул. Он то усиливался, то стихал.
— Мам, похоже на канонаду. — шепнул на ухо матери, Ленька. — Я сбегаю к дороге, посмотрю.
— Не ходи, сынок. — Вера прижала сына к груди.
— Что ты, мамка, нет же никого. Я быстро.
Ленька выполз изо рва. Соседский Сашка догнал на тропинке.
— Я с тобой.
Мальчишки вышли на дорогу. Ленька лег на землю и прижался ухом.
— Крики какие-то. Не пойму. — мальчик встал, всматриваясь вдаль.
— Сашка. Это наши! Ура кричат. Наши идут.
Мальчишки побежали к своим.
— Наши, наши идут!
В деревню возвращались почти бегом.
— Мам, скоро придем. — подбадривал, Ленечка, мать.
Сильно запахло гарью. Огромное поле, еще дымилось. Запах гари ударял в нос.
— А вот и наша Кубаревка. — прошептала Татьяна.
Высокие, черные, печные трубы, торчали над пепелищем, словно стражники.
Все что осталось, от некогда красавицы — Кубаревки.
Бабы дружно заголосили, размазывая слезы по щекам.
Татьяна, потянула с головы платок. Положила руки на бока. Высокий, звонкий голос разнесся далеко, до самого леса.
— «Эх, запила моя головка, загуляла».
Дед Иван подхватил песню зычным баритоном.
Денисовы поют. — зашептались, соседи. — С ума что ль, сошли?
Закончив куплет, Татьяна, оглянулась. — Что приуныли? Живые! А что еще надо. Отстроимся.
Записано со слов моей дорогой бабушки, Анны Ивановны. Вечная ей память!
Зиму жили в землянках. Весной начали строиться ниже, отступив от леса.
Леня, двоюродный брат моей матери, стал машинистом. В 1973 году приезжал в Ташкент.
Место, где была деревня Кубаревка, заросло лесом. Ходить там страшно. Можно провалиться в колодцы.
Андрей Иванович ушел на фронт. Пропал без вести. Полицая Федора, расстреляли советские солдаты. /Имя вымышленное. Настоящего не помню./.
Повар Антон, после освобождения Смоленской области, пошел служить в Советскую Армию. Возможно, был разведчиком. Его видели в городе.
Алексей Иванович служил зенитчиком, защищал Москву. В 1943 году учителей демобилизовали.
Мужья Веры и Моти дошли до Берлина, вернулись домой.
Прадедушка Иван и прабабушка Татьяна, после окончания войны, жили у сына Алексея в городе Гуково, где Алексей Иванович, как и до войны, стал директором школы. Дед Иван умер в 1948 году. Бабушка Таня умерла в 1951году. Прожили более девяносто лет.