Три спасибо
Тайга – дело серьёзное. В неё с бухты-барахты соваться не след. Это она для местных – дом родной, а для приезжего – погибель. В городе народу много, случись чего – спросить можно, не делом, так советом помогут, а в тайге только на себя и надёжа, да ещё ежели духов лесных задобришь.
В тайге хорошо тихим ясным сентябрём – мошки нет, комарья мало – так, прозвенит, прожужжит за весь день один, другой – это разве ж комарьё? Дерева листья зелёные меняют на разноцветные наряды, лес прозрачным становится, грибы-ягоды поспели – благодать. Да вот только этим сентябрём лешак охотнику козни стал строить – безобразничать. То на ведьмин круг заведёт, закружит-захороводит, то зверя-птицу из-под выстрела уведёт, то в глухомань на болота затянет и в ночи гнилушками светит, как глазами волчьими да мало ли ещё чего… В общем не стало охотнику прожитья от этих козней. А ведь делом–то охотничьим заниматься надо – осень-то не бесконечная. Тайга того и гляди скоро в снега-шубы оденется, лешак в щель-нору до весны забьется – поди, тогда договорись с ним. Весь сезон охотничий насмарку пойдёт.
Второго дня охотник вершу из прута ивового плетённую в старое лесное озеро закинул – время пришло проверить. Не зря ставил – четыре больших, почти чёрно-зелёных окуня-горбача в верше хороводились, да щурёнок-челночёк. Для хорошей ушицы в самый раз.
На поляне-прошлёпине соорудил охотник костерок, вбил две рогатины, на перекладину котелок приладил с водой ручейной чистой (с озера-то вода тиной потягивает да взвеси разной полно). Закинул в котелок пяток чищеных картох да луковицу большую не резанную. Пока вода закипела, он уж и рыбу выпотрошил да почистил.
Вечер был уж шибко хорош – ясный, тихий, так-то всё на душе ладно и благостно было – петь хотелось.
Когда картошка почти до готовности дошла, аккуратно, рыбу, большими кускам нарезанную, в котелок вложил. Присолил, перчику чёрного и душистого не пожалел. Два крупных листа лаврового в котелок кинул уж когда рыба поспела. Котелок снял, на его место чайничек закопченный приладил. Постелил ватник, крупно нарезал хлеба чёрного, из рюкзака четвертинку достал да две большие кружки. Куски рыбы, бережно, чтобы они не развалились, в миску выложил. А уж запах от юшки плыл – голова кружилась! Половником, из старой кружки склёпанным, юшку по мискам разлил.
«Слышь, лешак, знаю – здесь ты. Хватит прятаться, иди к столу. Юшка поспела. Чего молчишь? Подгребай к костерку, кости старые погрей, горяченького похлебай, да за жизнь поговорим».
У дальней кривой берёзы зашевелился старый трухлявый пень, и не пень вовсе – дедок. В штопанной перештопанной рванине, росточком с ружьишко. Выпрямился, снял треух, стряхнул мох да листву ржавую, подошёл. Молча уселся на комель поваленной сосны, чёрными сто лет немытыми руками поднял за края миску и приладил между ног. Из-за драного ичига достал старую деревянную обкусанную ложку.
«Знаю непьющим числишься – не предлагаю. А я уж под юшечку стопочку приму» - охотник из четвертинки плеснул в кружку, смачно крякнул и выпил.
Ели молча. Похлебав ушицы, охотник пододвинул щучью голову лешаку: «Любишь в охотку – знаю – не побрезгуй».
Лешак, всё также молча, разобрал по косточкам голову щучью, а за одно и пару горбачей. Налил в кружку чай, сидел мелкими глотками прихлёбывал. Видать юшка лешаку на пользу пошла – на лбу испарина проступила.
Вечер догорал тихим закатом, туман белёсой пеленой поплыл над озером. Где-то в глуши таёжной проухал филин, а может неясыть, собираясь на охоту.
Костерок догорал, потрескивая синеватыми угольками. Хорошо.
Охотник достал кисет, коротко глянул на лешака – тот крутнул головой: «Не надо».
«Как знаешь. А я люблю после сытного варева дымком затянуться. Разговор к тебе имею – поговорим?».
Лешак первый раз за весь вечер слово сказал: «Отчего ж не поговорить – поговорим».
«Обида у меня к тебе, старый – пошто ты меня изводишь? Столько лет душа в душу – тут - на тебе! Зверя-птицу бить не даёшь, по кругам ведьминым, как мальчишку гоняешь, по болотам да буеракам водишь – с чего вдруг?».
Лешак отставил в траву кружку, зачем-то взглянул на небо, вздохнул: «Тебе, мужик, вот годов-то сколько? Пятьдесят? Пятьдесят. А мне триста пятьдесят. Думаешь, за это время характер мой мёдом стал? Сахарным? Да и один живу – скучно мне. Молодых да неопытных по тайге кружить веселья мало. Орут, плачут – ни фантазии ни какой, ни выдумки. С тобой во сто крат интереснее. На всякую мою закавыку отгадку находишь, не воешь, не мечешься – глядеть любо-дорого. И тебе вроде занятие, и мне объегорить тебя всласть. Вот так оно на так и выходит – ты меня на старости лет веселишь, я тебе заскучать не даю. Когда гладко всё – жизнь разве?».
«Ну, ничего себе - скучно ему! Это у тебя жизнь не мерянная, а моя-то по годам считанная, и годов лишних мне никто не добавит, их и так уж немного осталось, а я с тобой в кошки-мышки играй? Ты ж меня молодым охотникам на посмешище выставляешь – они, эвон, с добычей, а я попусту по тайге шарахаюсь, как заяц зачумлённый».
Лешак хохотнул: «Ишь, взъерепенился! А что, лучше было бы, ежели просто б сидел, со скуки маялся? Ни тебе загадок, ни тебе разгадок. Да и хорошо мне с тобой, прикипел я к тебе душой своей старой – может, продолжим?».
Тут уж засмеялся охотник: « Ну, ты наглец! Интересный разговор получается – я что же и согласие тебе дать должон, чтобы ты меня за нос водил?!».
Лешак помолчал, потом, кряхтя и поскрипывая, встал: «Пора мне. Тайга большая и ты в ней не один. Тайге пригляд нужен».
Дойдя до кромки леса, обернулся: «За хлеб, за соль - спасибо. Что разговором потешил – спасибо. За то, что без злобы и хитрости живёшь – спасибо. Вот три спасибо ты от меня и получил. А уж остальное ты сам знаешь – три спасибо лешего дорогого стоят – не первый день в тайге. Фарт тебе будет. Сегодня только в тайгу не ходи – отдохни у костерка, пока я все свои узелки да загадки на тебя ставленые расплету. А уж по утру смело в тайгу ступай. Ну, прощевай». И словно растаял в тумане, что кудрявился у кромки таёжной – только будто крылья ночной совы воздух прорезали…
Да-а-а, три спасибо лешего это вечная удача в деле охотничьем не только тому, кому они сказаны, но и сыновьям его и внукам.
С того сентября охотника иначе как фартовым и не называли – все в тайге знали – уговор у охотника с лешаком на три спасибо скреплён.