Фантомная иллюзия Глава 11-12

                ГЛАВА 11               


  Бесконечная чернота и пустота. Словно миллионы галактик слились воедино, перед огромным разрушающим взрывом. Тысячи дней и часов, уволакивают время, выплевывая огрызки настоящего. Они гниют и разлагаются в такой же черной земле, но потом на их месте вырастают прекрасные алые розы. Дети, рожденные жизнью и смертью.
 Следами ботинок, я разрушаю прекрасную уродливость действительности. Мне тяжело, но ей тяжелее. Когда люди боятся настоящего, прошлое перестает казаться столь ужасным.
 Я часто думаю о родителях, Поло и друзьях, а непрекращаемый водоворот засасывает их, оберегая меня, словно вакуум. Душевный отсеиватель, способный притупить эмоции.
 Но и они рано или поздно возьмут верх.
 Сначала слабые. Эмоции, не реагирующие на прикосновения. Их не будет, но внутри что-то снова йокнет. Как будто то, что ты так долго ждал само начинает стучаться тебе в двери.
 Слабые эмоции захватывают меня и под вой ветра просачиваются сквозь душу вперемешку с неправильными советами - сподвижниками глупости и безрассудства. Именно они подталкивают меня заговорить с ним; и я говорю.
На темноволосом парне висит пропитанная кровью майка, под ней находится разорванное в клочья плечо. Саймон снял бинт давно, еще в одном из домов, и окунув его в холодную воду, положил мне на лоб.
 — Саймон, твоя рука... — напоминаю я.
 — Что? Не обращай внимания, — он накидывает куртку поверх футболки и вновь выпячивает глаза от боли.
 — Я серьезно, покажи мне ее.
 Смех, милый детский смех. Семнадцатилетний парень вытянутый и подросший, разглядывает меня глазами семилетнего мальчишки, прилепливающегося жвачку под парту. Тот детский взгляд ребенка, считающего себя чересчур взрослым. Он словно говорит: «Ты это серьезно? Как маленькая...».
 Киваю и встаю на цыпочки, стараясь как-то дотянуться до его плеча. Снимаю куртку и пытаюсь немного задрать футболку, чтобы осмотреть рану. Кровь хлестала вовсю, и неудивительно, что рука немного пожелтела. Огромный кусок содранной кожи, немного затянулся, но местами все так же сильно кровоточил. От раны шли фиолетово-красные полосы.
 Саймон снимает футболку, и разноцветные капилляры расползаются по всей руке.  Внедренные под кожу, охватывающие все плечо и предплечье. Фиолетовые синяки и царапины.
 Я сморщилась, но продолжала говорить.
 — Ну, зато она уже не такая большая...
 Он наклонил голову, пожал плечами и собрался надевать футболку, принимая мою маленькую ложь как должное. Иногда люди вовсе не нуждаются в правде, но нет смысла разочаровывать их. Им нужно поверить в лучшее, и тогда обязательно случиться что-то хорошее.
 Не проходит и минуты, как мои холодные руки согреваются. Этот путь не сравнится с самой длинной беговой дорожкой. Дистанция, павшая передо мной, замыкает последние нескончаемые круги.
 — Не надо. — Выдыхаю я, вместе с белым паром. — Не надо.  — И он отступает, приобнявши меня в ответ.
Повернувшись спиной к неизвестности, мы находим друг друга в темном обличье леса.
 Сложно различить место, где заканчивается он и начинаюсь я. Два человека, крепко обнимающие друг друга, готовые пойти на все ради несуществующего спасения и чего-то другого.  Неизведанного, заселившегося в душе волнением и переживанием.
 — Я многое не помню, но некоторые вещи просто так не забываются. — В памяти всплыл наш давний разговор в бункере, когда я лежала на ворсовом полу в одном из номеров и тихо слушала слова разочарованного и испуганного парня.
 — Из-за этой суеты многое забудешь.
 Он садится на спальник и замирает в секунде, отсчитывающей наше время. Быстротечной, как течение реки и волнующей, словно море во время шторма.
 Это никогда не прекратится, потому что я не желаю видеть концовку. Отмотать назад, снова назад, пока переключатель сам не станет выполнять нужную команду. Я кладу голову на плечо парня, он мягко смотрит в мою сторону и сразу же отворачивается.
 — Ты дорога мне, и я всегда хотел знать взаимно ли это.
 Тепло. Душу согревает костер его слов. Единственный источник тепла во вселенной, усеянной холодными белыми точками. Сверху на нас смотрят светила, снизу усопшие дети времени.
 Нет больше таких мгновений, как это. Ничто не обречено на повтор.
 — Дело в том, что ответ на тот вопрос да.
 Я люблю тебя, и это то, что никогда не произойдет снова.
 Нет больше тайн и нет загадок. Все было слишком просто и легко. Он отвечает на все вопросы, не произнося ни слова. Покрывает мои уставшие глаза поцелуями, вдыхает жизнь и забирает все, что у меня когда-либо было. Забирает мою вселенскую боль, а я его душевную печаль.
 Мы такие, какие есть. Мы никогда не исправимся и никогда не изменимся. Мы надеемся, когда нет никаких шансов.
 Поцелуй на плече и вкус ментола. Время идет, но наши лица никогда не покроются морщинами. Вечно молодые, темноволосые и глупые. Свершаем одни и те же ошибки, надеясь, что что-то изменится.
 Саймон касается всего существующего, выращенного на поле небоскребов и усыпленного под рокот вертолетов.
 Он. Выросший среди этих деревьев, мальчик, исчезающий в спокойном бирюзовом море. Он верит в будущее, но я нет. Не верю в Бога, не верю в завтра, не верю в правду или ложь, не верю в жизнь. Я верю в настоящее, в то, как шумит кровь под моей головой, как одни горячие губы впиваются в другие.
 Нет конца, как нет начала. Только тепло и извечный холод. Ритм биения сердец.

***

Мои прямые волосы взъерошены. Рубашка испачкана в грязи, а джинсы по колено покрыты порезами и дырками. 
 Вокруг одни леса и дома, а главное, ни души. Этих людей нет и не было. Они испарились в воздухе, словно белый сигаретный дым были унесены ветром. Теперь мы дышим этими людьми. Шагаем по ним. Их лица и тела — песок, застревающий в подошве моих кед. Эти люди погибли, а их жизни никто и не боролся. И иногда я честно сказать совсем не понимала, почему люди готовы свернуть горы, лишь бы помочь каким-то совсем незнакомым им людям.
 Полицейские машины столпились на дороге, мужчина лежал посреди улицы на осколках разбитого лобового стекла машины. Вокруг него столпились врачи. Они занесли его в машину и включили мигалку. В больнице все застыли над его кроватью, десять докторов боролись за жизнь одного из семи миллиардов. Но тот вечер на дороге сбили еще одного человека. По окутанных дым улицам ехали машины, по тротуарам шагали люди. Он лежал на спине и не звал на помощь, старался дышать, пока очередная машина, не заметив его присутствие, проехалась по его телу. 
 Его нашли только под утро. На улице впервые зажгли лампы, помыли асфальт. На фонарном столбе повеселили дешевый красный венок. Ничего не изменилось, люди остались теми же, холодными. Я побежала сквозь толпу, распихивая ее руками, на красный свет пробежала дорогу. Затем часами сидела дома, меня тошнило. Казалось, из-за этих обоих мужчин. Мне приходилось искать себе новое оправдание в том, что я не могла им помочь. Я сожалела об их смерти, хотела, чтобы им дали вторую попытку, перезапустили игру жизни, ведь мы имеем право на второй шанс, даже его не могут нам предоставить. Главное это — простить себя за свои ошибки, надеясь, что они больше никогда не повторятся. 

 Серый глаз. Серый глаз. Серый глаз. Потресканная желтая краска на асфальте. 
 Саймон легко толкает меня в плечо, пытаясь сдвинуть с места. 
  — Эй, чего стоишь? 
 Отвожу взгляд от светофора и иду вперед. 
  — Нет, ничего. 
 Серые газоны и однотипные домики. Квартал сменяется кварталом, но на тротуарах все еще валяются выбитые двери и местами непогашенные горящие деревянные доски.  Кажется, что мир погрузился во время великой чумы. Повсюду разбросаны чьи-то вещи; дома полуразрушены, а под отвалившимися деревянными балками, скорчившись и посинев, прячутся люди. 
 Над каминами висят картины, около них лежат сгоревшие ковры. Электричества в домах совсем нет. 
 Саймон касается очередного переключателя; люстры в очередной раз отказываются загораться. Мы бесполезно потратили еще несколько дней. Но зеленоглазый парень все так же идет куда-то, обходя по траве горы битых стекол. Саймон всегда шагает вперед, а я вечно остаюсь на шаг позади него. 
  — Стой. — Мямлю я. — Хватит. 
 Он не слышит. 
  — Остановись!
 Парень оборачивается, растерянно почесывая исцарапанный лоб. 
  — Что? — Спрашивает он, подойдя ко мне. 
  — Мы уже несколько дней из-за этого всего потеряли. Да куда мы вообще идем? 
 Саймон кладет ладонь на мою щеку. Он почти никогда не отвечает на поставленные мною вопросы. Парень, привыкший обходиться без всех и сам решать все важные проблемы. В приютах детей редко учат, что солнце — это солнце, а дерево — это дерево. Все смешивается, особенно старые детские воспоминания о родителях. Я совсем нечетко помню их. Хотя явно припоминаю Эмму. Весной солнце светило ярко, бирюзовая вода отсвечивалась в ее маленьких кукольных зеленых глазах. Эта девочка носила бантики, а Саймон топал за ней, держа в руках лопатку и желтое ведро. 
 Это не было. Нет, это было. Некоторые вещи начинаются гораздо раньше, чем я подозревала. 
 Больше нет пляжа и волн. Цветы перестали источать запахи. Но природа переживет. Вопрос: доживем ли мы до этого момента?
  — Ближайшая к нам страна — Нидерланды и Франция. Хочешь романтическое путешествие с бойфрендом на лодке во Францию?
 Он улыбается, я стараюсь удержаться на ногах. 
  — Есть одна проблема. Интересно же, где нам достать лодку. 
 Парень взмахивает руками: 
  — Соорудить или взять в бункере. Первый вариант меня устраивает больше. Хотя в принципе мы можем ее сами сделать. Город. Развалины. Теперь всё наше. Дома. Мосты. Памятники культуры. Все.
  — Я не уверена, что мы сможем сделать это быстро. Тем более, когда Элисон и Пит в бункере. И Арчер тоже там. 
 — Мы доберемся до туда, найдем какой-нибудь безопасный способ.
 Парень наклоняется вниз, и подняв острую палку, усаживается на землю. На улице становится теплее с каждым днем; неудивительно, что он снимает куртку и кидает ее на газон. 
 Деревянная ветка сжата в его ладони. Острым ее концом вычерчивает слово:
 «Первое». 
 Придумать способ переправы в другую страну.
 Буквы нечетко вырисовываются на сухом песке в трещине между плитками черного асфальта. 
 «Второе». 
 — На следующий день мы проберёмся в бункер. — Серьезность меняется на смех. —   Может у меня появится щетина, и они меня не узнают.
 Я подсаживаюсь ближе и беру его за руку. Касание двух влажных ладоней. Отсыревший бункер. Элисон. Все, что пыталась забыть вновь обретает огромное значение. Нельзя просто так забыть то, что навсегда изменило тебя и твою жизнь. 

 Элисон лежала на кушетке в углу камеры. Она и я попали в бункер не из-за ценности. Я ошибалась всегда и ошибаюсь сейчас. Словно крыса в лабиринте, каждый раз попадаю в тупик. 
 Профессор склонился надо мной и выдохнул сигаретный дым мне в лицо. Покопался в карманах, и достав оттуда нож, легко лезвием по моей руке. 
  — Что вы видели в центре города? 
 Голос стал жёстче и настойчивей. 
 Элисон медленно процедила что-то, ударяясь связанными руками о стену. 
 — Пустите её! Она не знает! Я знаю, а она нет! 
 — Я не понимаю, — проскулила я, хватаясь рукой за железные перила кушетки. 
 — Что вы видели в центре города? — Повторил Профессор, приложив свою грязную ладонь мне на рану. Его ладонь быстро покраснела, темная кровь медленно, но обильно вытекала из пореза. 
 Элисон посмотрела на нас и громко неотчетливо выговорила:
 — Люди, там были люди. 
 Она осталась в бункере, а труп Профессора, как утверждал Саймон, нашли в его кабинете. Он лежал у дверей, впереди своего шикарного длинного стола и забитых папками шкафов. 
 «Меня поймали, а потом сказали, что я убил главу бункера и наутро меня казнят. Я убийца».
 Если Саймон вновь спустится в бункер, то больше не вернется. Если туда пойду я, шансы сократятся вдвое. 
 Мы обсуждали это, когда парень еще лежал на прогнутой кровати, касался пальцами бинта, щедро обмотанного вокруг моей правой руки. Он дышал мне в лоб, и подождав минуту, приобнял меня. 
 — Если ты не можешь пойти в бункер, туда пойду я. 
 Он тяжело посмеялся. 
 — Юми, ты когда-нибудь играла в шахматы?  Мы ведем свою игру на их поле, совсем не зная правил. Делаем шаг, завися только от удачи. Ты готова доверить свою жизнь обстоятельствам?
 — Да, я готова.
 — А я нет.

***

 Вскоре мы убрались из той квартиры. Перешли улицу, пошли в другую сторону от бункера. Несколько часов мы волочились по дорогам, обыскивали дома, но не находили внутри ничего. Мы только шли и шли, пытались убежать от настоящего. Нам нужно было бежать как можно дальше от того страшного подземного жилища, и мы бежали. День и ночь, одни и те же сны, разговоры и маленькие перекусы. Дальше от Брэда, себя и Элисон. Нам нельзя было вернуться и бросить все на полпути. Профессор мертв, Брэд наверняка в ярости. Сидит в бункере ожидая участи своего папаши или же раздумывая над новыми извращенными поступками, которые сможет совершить, как только мы покажемся на горизонте. 

 — Ты не можешь туда идти, — возражаю я, осматривая корявые буквы на песке под цифрой два. — Слишком высокий риск. 
 — Ну и что? Ради Элисон и Пита, я рискну. 
 — Я не смогу тебя переубедить, да?
Он смеется: — Не сможешь.
 — Тогда нам не стоит попусту терять время.

 Я пытаюсь подняться с земли, но парень сжимает мою руку и тянет ее вниз. Он закатывает глаза, словно только что услышал самую глупую вещь во вселенной. 
 — Юми, —  больше просьба, чем требование, — это мужская работа, ты пока можешь заняться чем-нибудь другим. Ну или вдохновлять меня на новые приключения.
 Я лишь смеюсь на это, толкая его в сторону. Парень почти заваливается набок и резко поворачивает голову к развалинам, в которые я вбегаю и мгновенно захлопываю за собой двери. Он не отстает, так же быстро забегает внутрь очередного хлипкого коттеджа. Мы встречаемся с ним в гостиной и расходимся по комнатам, преодолевая метр за метром, крепко прислонив ладони к стене. Из-за дыма и пыли ничего не видно. Потолок почернел, а темные картины покрылись толстым слоем пепла. Балки, на которых держится все строение, ужасно скрипят. 
 Саймон вновь натыкается на меня, в этот раз в холле. На вешалке, справа от парня висит коричневатое мужское пальто. Саймон ощупывает его и запускает руку в карман. Ухватившись за что-то легкое, парень вытаскивает руку и выносит предмет на свет. 
  Им оказывается телефон. Местами разбитый белый экран с фотографией маленькой девочки и женщины бликует. Черный отпавший корпус и половина зарядки. Телефон выжил, а хозяева вряд ли. 
 — Смотри. — Он показал его мне. — Может через него получится в интернет выйти и узнать, что там с другими странами? Вдруг во Францию идти бесполезно?
 Он роется в настройках и проверяет сеть. Она постоянно пропадает и меняется. Сейчас она есть, затем ее нет. Странички еле загружаются, а браузеры сходят с ума, буквы прыгают по строчкам. 
 Проходит час, второй. Все грузится и виснет; вновь зайдя в дом и поднявшись на второй этаж, Саймон произносит:
 — Извержения вулканов в Японии. 
 Так тихо, что слышно, как скрипят половицы. 
 — Сильное наводнение в Америке... В остальных странах пока ничего такого не произошло... Но они пишут, что только связь с нашей страной была потеряна. Отсюда давно не приходило никаких сигналов, а спутники зафиксировали огромные разломы земной коры, из-за которых любые спасательные операции считаются небезопасными. 
 Саймон потирает подбородок и обессиленно садится на гору сгоревших книг. 
— За нами не прилетят, — промолвил он, — и плевать на то, что здесь могут остаться живые люди. 
 Я опускаюсь рядом с разочарованным парнем и забираю телефон. Жадно просматриваю каждую букву, не находя ничего такого, о чем бы он мне ни прочитал. Тысячи комментарий под каждой новостью. Землетрясение 2013 года украшает каждую газету и страничку. Люди активно обсуждают эту тему, сидя в своих домах, а не лежа на камнях или прячась под разломанными кроватями. Им интересно что произошло на самом деле, ведь ни один репортер не побывал здесь. Так почему бы не открыть всем людям глаза тот ужас, происходящий в этом месте?
 — Нам нужно снять видео. — Прогундосила я. — Пусть они узнают, что не все потеряно. Здесь несколько десятков людей.
 Саймон ухмыляется: 
— Знаешь, есть один телеканал, пусть он и кабельный, зато его почти каждый смотрит. Если пойдет слух, а он наверняка пойдет, мы появимся на тысячах экранов.  И никто уже не сможет придумывать эти тупые оправдания на счет «огромных» земных разломов. 
 Он аккуратно обходит комнатку.
 — Так, видео, о’кей только где его снять? Светиться на улицах не совсем хорошая идея. Тем более, мы прошли не так много и настигнуть нас — пара пустяков. 
 — Тогда мы может заснять здесь, в комнате. Вряд ли они смогут узнать обстановку.
 Я поворачиваю телефон так, чтобы передний объектив был напротив наших лиц. Саймон протирает его футболкой, потому что нечеткое изображение сильно расплывается. 
 — Отлично, — камера настроена, остается только нажать кнопку. Красная точка. Идет запись. — 10:09. 
 — Стой, — возражает парень, — останови. Нам нужно вернуться кое-куда и снять его в другом месте.
 — Где именно? 
 — Просто послушай меня.


***

 
Дорога, прежде занявшая у нас несколько дней, укладывается в несколько часов. Раньше мы ночевали в каждой попавшейся квартире, не могли и пяти шагов сделать, не коснувшись разодранными коленями земли. 
 Теперь же Саймон шагает может быть и не слишком быстро, но уверенно. Телефон он держит в руке, а на его левом плече висит футболка и куртка. Иногда солнце отражается от черного кожзама, и он словно начинает светиться. Саймона и меня это в который забавляет. Желтые солнечные зайчики бегают по лицу парня, часто освещают радужки его глаз и потемневшие немного сальные волосы.
 Парень останавливается посреди пустой главной улицы города и достает камеру. Не успевает накинуть что-нибудь на плечи, как пустая черная точка начинает мигать красным. 
 — 15:56. — Быстро вещаю я, уже рассказав немного информации о нас и нашем городе. —  Как видите, выжившие есть и их достаточно много. Всего примерно тридцать человек...
 — Уже десять, — вклинивается Саймон, появившись в углу экрана. — И.… эм... Юми, — замечает он, кинув взгляд на его грязную футболку, которую он сжал в руке, как тряпку. Ему наверняка стыдно сниматься перед камерой топлес, но мне все равно. И ему наверно тоже. Нет времени обращать внимание на такую ерунду. И парень без стеснения подходит к камере и продолжает говорить.
—  Тут на каждом шагу стало небезопасно, мы уже не знаем куда деться.
 —  Мы просим откликнуться на наш призыв о помощи. 
 Саймон выходит из кадра и берет телефон. 
 — Я не хочу сеять панику среди всех вас, но я должен это показать. —  Переворачивает погаснувший телефон, и кинув его в карман джинс, идет вдоль по улицы, часто сворачивая налево. 
 — Что ты творишь? 
 — Юми... — Парень вновь включает камеру и тихо договаривает мне на ухо все предложение. — 
 Я не хотел тебе этого говорить, но следуй за мной. —  Он часто моргает из-за попадающей в глаза пыли.
 Парень ведет меня за собой, перемещается между разбитыми машинами и поваленными деревьями. Шагает мимо вывесок магазинов и разбитых стеклянных дверей. Здания мало повредились, зато все стекла вылетели из ран при первом же толчке. Оборвались линии электропередач, кабели; повсюду лежат битые торшеры уличных фонарей. 
 А впереди них, на асфальте расположилась трещина. 
 И она просто огромна.
 Саймон говорит и говорит, смотрит в камеру и указывает рукой вниз, пытаясь повторить ее очертания. Я случайно ударяюсь ногой об дерево, шагаю назад, не спуская глаз с парня и телефона, снимающего находящееся перед нашими ногами. 
 Элисон обманула Профессора. Здесь вовсе нет людей и нет ничего похожего на них. Я не могла представить себе что-то подобное лежа в бункере или укрываясь курткой в лесу. До сих пор не могу открыть глаза и понять происходящее. 

 — Эта трещина могла погубить наш город.
 
 — Н-нет, останови съемку.

 — И это последний год в истории человечества.



                ГЛАВА 12               

 Кровь стучит в висках. Ладони потеют.
 Красный свет скользит по поверхности земли. Попадает в серую трещину и   перемешивается с грязью и камнями, вылетает из бесконечно тянущейся вниз трещины, волочится по белоснежной, постоянно мигающей картинке, зависнувшей на экране телефона. Словно карандашные наброски на нем мелькают взлетающие вороны и наш город. Обрушенные высокие дома. На нижних этажах все перевернуто, а верхние совсем уже обвалились. Улица, прежде заслонявшая горизонт, превратилась в пустое поле разбросанных костей и кусков бетона.
 Саймон сидит каком-то булыжнике и смотрит на экран.
 Пятьдесят процентов из ста.
 Листья перекатываются по дороге.
 Пальцы замерзают, рубашка быстро покрывается снегом.
 Я застываю на краю крошащейся земли, осторожно заглядывая в расщелину, которую не покажут по телевизорам и не вспомнят в сводках новостей.
 Шестьдесят из ста.
 Экран отсвечивает плывущие по небу тучи и расползающийся туман. Птиц теперь совсем не видно. Мы не замечали их в последнее время, хотя даже и не пытались. Увлеченная борьбой за нереальную правду, я бежала за Саймоном, слепо веря в ложь, которую он сам преподносил мне на блюдечке последние несколько дней.
 «Мне нужно знать, почему Элисон сказала Профессору, что видела в городе каких-то людей. Что происходит? Она соврала? Ты знаешь что-нибудь об этом?»
 «Нет. Ничего что его заинтересует».
 «Хорошо. А теперь скажи мне правду».
 «Ему неинтересны всякие тайны семнадцатилетнего мальчика, поэтому — нет».
 Он отрывает взгляд от телефона, рука непроизвольно тянется к сигарете с желанием закурить. Кисти парня исцарапаны, помятая пачка сигарет разорвана. Сигарета выпадает из нее, и я, выступив вперед, раздавливаю ее в лепешку.
 Не при мне.
 Дым от сигареты в тысячи раз хуже, чем запах, излучающий гниющими телами собак и кошек в разломах асфальта. Но этот аромат хотя бы не сможет разъесть твои легкие, превращая их в обугленные черные булыжники. Саймон курит с пятнадцати. Выходя за ворота школы, направляясь в сторону приюта, он сразу выкуривал несколько сигарет. А вспоминая отца, мог сжечь целые добрые пол-пачки. Его не винили в этом. Поло, каждый раз замечавший мое покрасневшее от злости лицо, говорил: — Остынь. У парня вся семья умерла, чего ты еще ожидала?
 И я не трогала его. Но то время давно прошло.
 Раньше он мог врать, курить, убегать, сбивать кулаки о стену и орать на всю улицу. Сейчас — нет. Раньше у него не было того, за что можно было цепляться.  Сейчас, после долгого зимнего сна, появилась надежда и я.
Но даже меня он умудряется отдалить от себя всей этой ложью.
 — Что все это значит? — Хлопья снега летят прямо в глаза. — Зачем ты это сделал? Почему все время ты молчал, не сказал нам об этой трещине?!
 Парень не реагирует. Сидит неподвижно. Немного приподнимает голову, но все равно ничего не отвечает. Я жду. Он снова сдается.
 — Я просто не хотел говорить тебе о ней, зачем это знать?  — Шестьдесят восемь. — В любом случае мы веберемся, обещаю.
 Он смотрит на то, как скачут цифры по разноцветному экрану телефона.
 — Нет, Саймон, мы теперь никогда не выберемся из этой ямы!— Один кадр сменяет другим. Злость оборачивается слезами. — Мы попали впросак, признай это. Просто напросто перестать отрицать действительность.
 Саймон поворачивается в сторону и опускает глаза. Снег ежесекундно тает на его голых плечах. Лицо краснеет, руки сильно сжимают телефон.
 — Я не тешу тебя неоправданными надеждами. — Прекращай. — Ради тебя я построю ракету, и пока Земля будет взрываться, высажу нас на другую планету, и мы откроем там новую жизнь.
 — Прекрати врать. — Мы живем впроголодь, скитаемся, у нас нет ни дома, ни друзей. — Это пора остановить. — Нас ищут, а мы уже и не пытаемся скрываться. Слишком устали, а может быть почувствовали свою обреченность.
Слезы стекают по щекам, обожженные ладони встречаются с острыми камнями.
 — Пожалуйста, не надо...
 Я сдираю бинты с рук и сажусь на землю, прижимая подбородок к коленям, пытаясь не закричать, вцепившись зубами в джинсу.
 — Пожалуйста, Юми, не надо....
 Я больше не могу. Я больше не могу. Я больше не могу.
 — Не факт, что это оболочка Земли, может я просто пересрал. Быть может, это обычное,, просто очень сильное землетрясение из-за чего и погибли люди, а вслед этому и появилась эта трещина. Ты умрёшь старушкой в тёплой постели я тебе гарантирую! Зачем всё драматизировать? Я ведь просто хочу, чтобы нас спасли, понимаешь?
 Он говорит это, и кажется сам не верит своим словам. Саймон неподвижно сидит на камне, смотря вниз, в самую глубину трещины, пока его ресницы вместе с бровями покрываются коркой льда. Набросив на себя куртку, парень переводит взгляд на меня, сидящую на бардюре с завязанными в тугой узел черными шнурками на кедах.
 Я стараюсь не смотреть на Саймона и потираю глаза, пытась скрыть от самой себя этот минутный порыв слабости. Оттолкнувшись от земли, неустойчиво держусь на ногах. Листья, запутавшиеся в волосах напоминают об осене, о запахе сливок; я возвращаюсь домой, не сделав и шагу. По-прежнему не строю грандиозных планов, хотя часто задумываюсь о конце. О мире. О последнем дне.
 Если бы сегодняшний день был последним, который мне бы удалось прожить, то что бы я смогла изменить в этом мире или в самой себе? Ответ: ничего. Ведь жизнь продолжается, даже когда вокруг все перегорает. Ты уже ничего не изменишь и не исправишь. Будет поздно принимать решения или бороться. И тогда только та вселенная, живущий внутри тебя, подскажет правильный путь.
 Он говорит мне: «Беги».
 И я бегу.

 Изо рта вытекает вода, она хлещет на землю, пока я, не рассчитав, влетаю в дерево. Удар отдается звоном, перепонки лопаются и снова восстанавливаются.
 С ветки на меня смотрит ворон. У него угольно черные глазницы и огромные когти. Эти острые лезвия почему-то заставляют меня вспомнить ту пушистую собаку, готовую в прыжке снести мне голову.
Ворон каркает, шествует по палке, но не сводит глаз с меня. Черное пятно перьев усаживается на грудь молодого парня, и вцепившись в его лицо когтями, начинает дырявить клювом серые открытые глаза.
Меня выворачивает раз за разом, я убегаю туда, перекатываясь по земле и просто ползком. Меня рвет, мне страшно, мне хочется исчезнуть.
Глубокий шрам на левой руке, точь в точь, как у Элисон. Глаза матери и губы отца. Улыбка дяди. Он убивал львов, а я убиваю воспоминания о нем. 
 Я стою на открытой площадке. Ветер ударяет в лицо, а снег накрывает всю улицу. У меня чешутся руки и голова. Губы потрескались Саймон, исчезнувший под снегом, сидит на камне. Он видит меня и жестом приглашает сесть рядом с ним. Мне не сразу удается успокоиться, поэтому я поднимаю снег с земли и протираю им опухшее лицо. Затем сажусь на камень и начинаю более подробно разглядывать трещину. Она расползается по всей поверхности земли. Она будет сниться мне в кошмарах, если я, конечно, смогу уснуть.
Парень наклоняется, и теплый воздух согревает мой нос.
 — Я... я понимаю что ты чувствуешь. Я сам испугался, когда увидел все это впервые. — Трещинки в виде вен расползлись по моим рукам. — Это был самый первый день, когда мы выбрались из леса. Мы разминулись, я решил пойти ближе к центру, чтобы осмотреться, хотя бы понять что случилось. Но вместо ответов получил больше вопросов. Я правда не хотел напрягать вас всех этой проблемой, которая, может быть, даже и не нуждалась в обсуждении. Мы еще ничего толком не знаем.
 — Знаешь... ты сделал что-то плохое, я это сделала. Мы все постоянно ошибались.  Но сейчас, я не знаю, это глупо. Все кажется таким тупым и простым. Я хочу дать второй шанс всем нам, и самой себе.
 Он смотрит на меня глазами полными печали, я на него разочарования. Меня словно облили бензином и подожгли. Спина горит, ребра тоже. Немного шатает в разные стороны, но это ничего. Я говорю себе: «Все нормально» и не замечаю того, как все проходит.
 — Всё хорошо? — Спрашивает парень.
Я перевожу:
 — Что там с видео?
 — 98% загрузки... Всё. Надеюсь, что оно вообще заработает. Вероятность слишком мала, связи нет, да и аккумулятор уже просто умер.
 — Все пройдет нормально. — Отрезаю я.
 — Надеюсь, что кто-нибудь да посмотрит. Очень-очень надеюсь.
  И мы принялись ждать. Час, второй пролетали в разговоре секундно. Я и Саймон сидели на бардюре возле разбитого магазинного стенда и смотрели на свои же красные колющие пальцы, скользщие по застывшему экрану, пока не пришло первое сообщение.
 Я разблокировала телефон, а на его экране сразу же засветился текст:
 «Люди давайте поможем этим неандертальцам. У них даже рубашек нет. Бегом спасать их!»
 Мы тяжело посмеялись над собой же. Затем чуть не пустили слезу и вновь улыбнулись. Солнце пускало свои последние лучи гулять по остывшей земле, а дождь вперемешку с снегом таял и капал на асфальт, пробежавшись по нашим лицам. Закат каснулся домов и лесов, но лишь в бункере под землей, где мирно спали наши друзья стоял вечный день.
 Трассу почти полностью замело сверкающим снегом, он попадал мне в ботинки, залетал под куртку Саймона, накинутую на нас обоих. Сейчас мы прячемся под ней от дождя, а раньше мы так скрывались от проблем.
 Я поджала ноги под себя и принялась в ознобе по-привычке заламывать пальцы на руках.
— Ты лихорадишь, — прошептал Саймон, случайно дотронувшись губами до моего лба. — Пойдем.
 И он шел, а день сменялся ночью. Вместо снега посыпал град, затем ливень и на секунду выглянуло красное солнце. Пробежавшись по траве, оно уплыло за нечеткую линию, где темные тучи соприкасались с пустой рощей, идущей прямо после ряда нетронутых домов. Мы вернулись обратно и остановились посреди дороги, высматривая себе новое пристанище.
 Несуществующее место для несуществующих людей.
 — Давай выберем самый большой хоть чут-чуть поживём красиво, — произнес парень, зная, что я вовсе не спала.
 Но кошмары преследовали меня теперь и наяву.
 — Пойдём вон туда? — Он наугад показал на маленький дом с немного разбитым крыльцом.
 — Как скажешь. — язык совсем уже заплетался. — Если дома целы , где все люди? Не все же успели эвакуироваться.
 — Вот мне все интересно. Наверняка же не все люди успели эвакуироваться, наверное, они были в другом месте во время землетрясения, только не могу даже придумать где. Хотя, если кто-то и выжил, то они уже где-то далеко. — Точно не здесь.
 Сейчас мне меньше всего хотелось об этом думать. О главной улице, молодом пареньке, лежащем на дороге, вокруг которого летали вороны. Может быть, это именно он когда-то жил в этом доме. Нет разницы. В конце концов, все мы станем подобно ему лежать на земле. Такие же холодные и посиневшие. И больше нас ничто не согреет. Ни батареи, ни ламы, ни другие люди.
 Снаружи все холоднее, в доме тепло. Прихожая, лестница, гостиная. Диваны, тумбочки и запах перегоревшей проводки. Местами протекающая крыша. Мягкие ковры. Здесь уютно, как дома. Это место мне знакомо.
 — А знаешь, — слышится из гостиной, — я бы тут задержался!