Панфилов Дмитрий Георгиевич,
кандидат филологических наук,
председатель общества пушкинистов
«Захарово».
Легенды и реалии пушкинского «Анчара».
Голландский хирург А.Ферш, посетивший Малазию в 1781 году, опубликовал записки о смертоносном яванском дереве «погон упас», растущем в пустынной местности и уничтожавшем вокруг на 12 миль всё живое. Осуждённым на смерть преступникам местные вожди давали возможность спасти свою жизнь, если они принесут ядовитый сок «погон упаса». Возвращался назад с ядом только один из десяти. Вся земля вокруг дерева была усеяна костями его предшественников. Если птица подлетала близко к дереву, она падала мёртвой.
Несмотря на то, что опубликованные сведения были лживыми, образ «погон упаса» произвёл такое сильное впечатление на чувствительную часть читателей, что дерево стало легендарным.
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскалённой,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит один во всей вселенной.
Никто не обратил внимания, что настоящий анчар не может расти на раскалённой почве «чахлой и скупой» пустыни. Ему нужна тучная почва влажных тропических лесов, где зачастую один ливень даёт больше воды, чем выпадает в Европе за шесть месяцев.
Ядовитость анчара также была преувеличена. Чтобы отравить человека, надо было ранить его «послушной стрелой», наконечник которой намазан соком анчара, да и то, одиночное ранение не достигло бы критической летальной дозы. И птица, и животное, и человек могут чувствовать себя вполне комфортно, если у них нет ран и не повреждена кожа. По современным био-токсикологическим исследованиям действующей основой яда является глюкозид «антиарин» - сердечный яд.
Существуют около десяти видов анчаров, которые совершенно безопасны. Так в Индии растёт анчар, из которого делают посуду, а из коры – мешки для хранения скарба.
Во время дождей вода смывает яд с листьев, ядовитая концентрация уменьшается, и животные с аппетитом поедают их.
В России имеется много ядовитых растений (не считая грибов) – белена, борщевик, цикута, конопля, отдельные виды фикуса и полыни, «волчья ягода», но все они уступают по токсичности отдельным видам анчара.
Пушкин создавал не ботаническое описание ядовитого дерева, а обобщённую художественную картину зла и насилия в природе, где отражены все их черты в различных проявлениях.
Читатели бросились искать подлинное пушкинское ядовитое дерево, которое было убедительно описано Пушкиным, но которого в природе не было и нет. Поэт представил научные данные своего времени, которые сегодня наивны и укладываются в легенды и сказочные ботанические вымыслы.
Автора ввели в заблуждение невежественные очевидцы и фантазёры-сказители, которые описывали «долину смерти» на острове Ява, отравленную, как они убеждали, смертоносным ядом анчара, вокруг которого на 15 миль нет ни травы, ни кустика, ни деревца, где птица, подлетевшая близко к дереву, падает мёртвой.
Только в середине XIX века учёные доказали, что анчар тут не при чём. Всех животных и растения убивает выделяющийся из горных трещин углекислый газ. «Долина смерти» лежит на такой высоте, где анчар уже не встречается, но если бы он чудом попал туда, то «грозный часовой» был бы задушен углекислым газом, как и вся другая растительность и животный мир долины.
Есть основания предполагать, что ботанические сведения, послужившие Пушкину для создания стихотворения «Анчар», были почерпнуты им не из первой статьи Ферша, назвавшего ядовитое дерево «погон упаса», а из трудов Жана Лешано, имя которого ещё не называлось в пушкинской литературе, хотя в ботанической классификации ядовитых деревьев имя Лешано присвоено самому ядовитому виду анчара: «Antiaris toxicara Leschenanlt» - «Анчар Лешано». Одна из работ Лешано называлась «Записки о ядовитых растениях острова Явы, соком которых туземцы отравляют свои стрелы»,напечатаная в 1810 году в XVI томе «Анналов» парижского музея естественной истории».
Жан Лешано ссылается в своей работе на имя учёного-ботаника Л.А.Дешана, который первым называет «погон упаса» его туземным именем «анджар». Дешан пишет, что Лешано видел на Яве древо яда и повторил его туземное название «анджар», дав о нём подробные сведения. Но в них отсутствует секрет приготовления яда. Несмотря на уговоры и подкупы, секрет этот ему не выдали: туземцы умели хранить военную тайну.
Пушкина прозаичное будничное название дерева «погон упас» не устраивало ни фонетически, ни ритмически, ни психологически. То ли экзотическое туземное «анджар», заимствованное у Дешана! Тут есть где развернуться поэтической фантазии! Со временем произошла инверсия слова «анджар» - «анчар», более близко звучавшее для русского слуха.
В своих записках Лешано писал: «Когда я отправился в путешествие для открытия южных земель, профессор Жюссё посоветовал мне в том случае, если я высажусь на Яве, собрать по возможности более подробные сведения о ядах. Счастливые случайности и некоторая настойчивость, с которой я вёл свои изыскания, доставили мне эти сведения. Я привёз с собой в Европу большое количество этих ядов, благодаря которым мой друг г. Делиль, состоявший ботаником при египетской экспедиции, а также г. Мажекун произвели множество интересных опытов, позволяющих определить силу и действие этих ядов на живой организм. Эти опыты, производимые столь же разумно, как и тщательно, послужили темой для двух докладов в Институте, а также диссертации, представленной медицинскому факультету в Париже».
Свойства анчара заинтересовали не просто путешественников и искателей приключений, а в первую очередь, учёных-естествоиспытателей.
Пушкину были известны научные изыскания Лешано, и его поразил рассказ о смертельной опасности, о подвиге, совершённом человеком ради целей, ему доселе неведомых.
Шагая в неизведанное, Лешано не раз подвергал свою жизнь смертельной опасности ради науки. Он писал: «…я приказал срубить дерево яда, …я ходил среди сломанных ветвей. Мои руки и даже лицо были покрыты смолой, которая капала на меня, но я не испытывал никаких болезненных явлений: правда, я из предосторожности тотчас же вымылся. Приближение к анчару не вредно для животных, я видел ящерицу и насекомых на его стволе и птиц, сидящих на его ветвях».
Читая пушкинский «Анчар», мы находим множество наивных заблуждений поэта, совпадающих с представлениями ведущих маститых ботаников пушкинского времени. Пройдёт ещё не одно десятилетие, пока наука потеснит легенды, в плену которых находился не один поэт.
Европейцы знали силу яда анчара не хуже туземцев, хотя эти знания были антинаучны.
В Европе шла модная мейерберовская опера «Африканка», где действие происходит на острове в Индийском океане. Главный герой Васко да Гама покидает свою возлюбленную пленницу-африканку, которая не в силах перенести разлуку, умерщвляет себя, вдыхая испарения листьев анчара.
В 1827 году в Париже на французском и английском языках шла постановка Кольмана-сына «Закон Явы». Главный герой Парабойя проникает ночью в гарем короля Явы, чтобы увидеться со своей женой, похищенной королём. Парабойе грозит смерть, однако король даёт ему шанс:
- Есть, правда, шанс один, ничтожный,
На который претендовать преступники не могут…
- Да, я слышал
Про милосердие свирепое твоё – искать
То древо Явы, что на много вёрст
Грозит погибелью и Упас порождает
И всё растущее своим дыханьем губит.
Из чьих пределов даже хищный зверь,
Пустыни частый гость – уходит прочь, трепещет.
Оттуда, если, чудом, человек приговорённый
Приносит яд, из дерева текущий
Куда макаешь ты свои воинствующие стрелы,
Он получает жизнь – и ослабелый раб
Избегший Упаса-Тирана избегает.
Сопоставляя пушкинский «Анчар» с упасом Кольмана, бросается в глаза общность социального фона с острой подчёркнутостью противоречий – тиран и раб. Здесь уже нет разговора об учёном-исследователе, здесь главный герой выступает в роли жестокого, безжалостного тирана. У Пушкина сохраняется та же последовательность рассказа: образ анчара с губительным дыханием и истекающим ядом сменяется сначала образом бегущих от дерева животных, потом темой о приговорённом человеке и подробностью о воинственных стрелах, обмакиваемых в яд. Образ анчара будоражил и притягивал к себе не только ботаников, учёных, путешественников, но и поэтов, писателей, музыкантов.
Анчар упоминается и у Байрона в «Паломничестве Чайлд Гарольда», у Чарльза Диккенса, Пельхэма, Вудгауза. Английская литература в то время находилась под пристальным вниманием Пушкина, не даром он в этот период начинает изучать английский язык и берёт для своего «Анчара» эпиграф из трагедии Колриджа «Раскаяние».
«Это ядовитое дерево, когда пронзено до сердцевины плачет только ядовитыми слезами».
Лешано доказал, что яд анчара имеет смертельную силу только в соприкосновении с кровью человека или животного, когда даже лёгкое ранение влечёт за собой неминуемую смерть, чем пользовались аборигены, смазывая наконечники стрел и копий.
Научные изыскания ботаников доказали, что листья и корни анчара не содержат яд и абсолютно безопасны для человека. Пушкин не соглашался с таким утверждением и продолжал настаивать:
Природа жаждущих степей
Его в день гнева породила,
И зелень мёртвую ветвей,
И корень ядом напоила.
Это противоречило науке, но усиливало неотвратимость зла анчара, что для Пушкина, как для поэта, было важнее.
«Анналы» парижского Музея естественной истории, несмотря на учёную трезвость Лешано, оставляют простор для поэтических истолкований анчара и даже в известной степени подтверждают легенды тёплых морей и служат импульсами для поэтического антинаучного переосмысливания.
Пушкину была известна история Лешано о том, что яванцы добывали яд, подвергая себя смертельной опасности. Он знал, чем рисковал учёный-ботаник, изучая свойства яда и ища противоядие. Выходит, что и тот, и другой одинаково ходили по лезвию ножа, и в этом были равны.
Учёный «равнодушно» посылая туземца на смерть, принося его в жертву науке, руководствовался обычной моралью своего века. В ранних черновиках Пушкина нет подтверждения, что он хотел запечатлеть образ учёного, готового с риском для жизни достать яд. Можно только утверждать с большей долей вероятности, что замысел у Пушкина возник и формировался под влиянием работ учёного (но кого?) и его образ анонимно отразился в поздних черновиках «Анчара».
В пушкинских архивах нет точных свидетельств относительно того, что в руках поэта был XVI том «Анналов», где была напечатана статья Лешано. Пушкин мог пользоваться и самим текстом, и его перепечаткой, а также более поздними источниками Маженди, Демиля.
Создавая стихотворение, поэт колебался, как изобразить человека, посылающего на смерть себе подобного, хотя и раба. Он перебирает образы князя, тирана, владыки, царька:
И умер бедный раб у ног
Непобедимого владыки.
Он считает, что слово «владыко» слишком пафосно для исследователя и зачёркивает его.
Но человека человек
Послал к Анчару самовластно,
И тот за ядом в путь потек –
И возвратился безопасно.
Теперь слово «человек» легло в строку, но какое он имеет право «самовластно», единолично решать судьбу другого? Пушкин пробует другой вариант:
Но человек…………………………
К Анчару страшному подходит…
Теперь оба идут к дереву смерти, но ломается иерархическая лестница – человек и раб. Один стоит на верхней ступени, другой только пытается поставить ногу на первую ступень. Поэт не доволен. Раз не подходит «человек», что если заменить слово «раб»?
Но человека человек
В пустыню посылает…
Опять не то: один может послать на смерть, другой – нет.
Пушкин ищет всеобъемлющий вариант:
Но человека человек
Послал к смертельному анчару,
Ступай, мне нужен яд, он рек
И смелый…
Теперь «раб» стал «человеком», и не просто «человеком», а самым «смелым», но это мало что меняет.
Следует новый вариант, и опять не в точку:
Но человека человек
Послал к Анчару властным словом,
И тот безумно в путь потек
И возвратился с ядом новым…
Выходило, что только безумный человек способен идти на добровольную смерть. Пушкин чувствует, что образ исследователя ускользает от него в поэтическом тумане, чтобы послать человека на верную смерть, нужно обладать железной волей, властным гипнотическим словом. Он пробует ещё вариант, и опять мимо:
Но человека человек
Послал к Анчару равнодушно
И тот за ядом в путь потек
И возвратился с ним послушно.
Не может человек равнодушно убивать. Это уже не человек, а убийца. Стихотворение разваливается и автор чувствует это. Ничего не выходит, не помогает и обращение к родной Африке:
Природа Африки моей
Его в день гнева породила,
И жилы мощные корней
Губящим ядом напоила…
Анчар никогда не рос в Африке. Пушкин знал это, признал своё поражение и отложил перо. Два месяца он не притрагивался к «Анчару».
В 1825 году на Яве вспыхивает восстание против голландских колонизаторов. Во главе восставших стоял Дино Негоро. Газета «Северная пчела» 15 марта 1828 года сообщала: «Нидерландские колонны делают несколько выстрелов из пушек и ружей и неприятели рассыпаются столь поспешно, что редко удаётся коннице настигнуть их. Они прячутся в лесах, оттуда поражают голландцев ядовитыми бесшумными стрелами, так что их невозможно обнаружить. Ужас охватывает голландские части».
Пушкин знал о восстании на Яве, поскольку известия о боевых действиях на Яве часто печатались на страницах газет и журналов Петербурга.
Поэта привлекает «Яванская тема», он говорит о «князе», «непобедимом владыке Явы», иногда называя его «самодержавцем». Он возвращается к черновикам, где пишет о «тиране», посылавшего «смерть пернатую», «губительные», «послушливые», «догадливые» стрелы. Со временем образ «князя», «владыки», «тирана» постепенно переосмысливается и наполняется иным содержанием.
Поэт не собирался показывать и противопоставлять природное и социальное зло, у него не было конкретной социальной мишени, вернее она менялась от «князя» до «тирана».
В ноябре 1828 года, находясь в гостях у друга юности А.Н.Вульфа в Малинниках в Тверской губернии, во время дружеских бесед за бутылкой мадеры приходит озарение: «Царь!», только Он, наместник Бога на земле, имеет право распоряжаться чужой жизнью. Поэт вставляет в стихотворение типично русские слова: «шалаш», «лыко», ряд славянизмов – «древо»,«хладный», « в путь потек», «послушливые», «тлетворный» (т.е. ядовитый), «раскаленный» без «ё», «пределы». Стихотворение пишется в приподнятом тоне, как обычно писали о царях.
Пушкин читает стихотворение другу:
А Царь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы,
И с ними гибель разослал
К соседям в чуждые пределы.
Ставит точку и подписывает «9 ноября 1829 года, деревня Малинники». (ИРЛИ, № 838, л-18) Общественно-политическое звучание стихотворения сразу изменилось, мысли высказанные в нём легли на канву русской действительности. Пушкин был вынужден оправдываться перед Бенкендорфом, открещиваясь от российского варианта в пользу Яванского, кивая на восстание туземцев и их «царька» Негоро.
Художественная сила пушкинских строк, социально-философские обобщения резко выделили «Анчар» из всех произведений на тему о «древе смерти», написанных до и после Пушкина, которое, как и изображённое им «древо», возвышается одиноко «во всей вселенной» среди всех литератур мира.
А.С.Пушкин в русский научный обиход ввёл новое слово «анчар», неологизм сразу вошёл в лексику токсикологов, ботаников, географов, этнографов. В обычной разговорной речи «анчар» долго не приживался. Даже у В.И.Даля в «Толковом словаре живого великорусского языка» ему не нашлось места. Лишь когда слово «анчар» стало синонимом смерти, гибели, горя, возмездия, оно вошло в русский литературный и разговорный язык. Только в 1863 году «анчар» был впервые включён в словарь русского языка Толя под оригинальным названием «Настольный словарь для справок по всем отраслям знаний». При жизни Пушкина «Анчар» дважды печатался со словом «царь» в 1832 г. После гибели поэта В.А.Жуковскому было поручено редактировать посмертное полное собрание сочинений А.С.Пушкина, издаваемое по приказу Николая I. Деньги от продажи книг должны были быть переданы вдове поэта и детям. Не желая обострять отношения с царём и с целью лишний раз убедить Николая I в царедворческой верности Пушкина, он вставляет в строчку отброшенное и забракованное автором слово «князь»:
А князь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы…
Стихотворение так и печаталось до 1920 года, пока новый редактор
поэт-пушкинист В.Брюсов не восстановил справедливость и не вернул
«царя» на его законное место:
А царь тем ядом напитал
Свои послушливые стрелы…
Это ему не составило больших трудностей – в России ещё полыхала Гражданская война, от царя осталась одна тень и её можно было, не опасаясь последствий, свободно задвинуть за кулисы пушкинского творчества.
POST SCRIPTUM .
1.Философ Иван Ильин использовал метафору А.С.Пушкина для краткой характеристики трагедии России: «…развернулось всероссийское бесчестие, … оскуднение духа, а на этом духовном оскуднении, на этом бесчестии и разложении вырос государственный анчар большевизма, пророчески предвиденный Пушкиным, - больное и противоестественное древо зла, рассылающее по ветру свой яд всему миру на погибель».
2.Русские военные кораблестроители использовали имя «Анчар» для сверхпрочных титановых субмарин с атомным ракетным вооружением, и сегодня бороздящих мировой океан.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Благой Д.Д. «Анчар» Пушкина// в книге: «Академику
В.В.Виноградову к его шестидесятилетию»,
изд. «Академия наук СССР», Москва,1956 г., с.116
2. Пушкин А.С. «Полное собрание сочинений» под редакцией
В.Брюсова
изд. «Просвещение», Москва, 1920 г., с. 426
3. Пушкин А.С. «Школьный энциклопедический словарь» под
редакцией В.И.Коровина,
изд. «Просвещение», Москва,1992 г., с.770