Бояджи

               
                1
          Антону Бояджи приснился сон, будто он проснулся. В спальне было светло, дымно и явно пахло отхожим местом. Антон сел в постели и огляделся. У туалетного столика на крутящемся стуле, вальяжно развалясь, закинув ногу за ногу, сидел некий субъект. Незваный гость был безвкусно одет в зеленые узкие брюки, стекающие на лакированные штиблеты на высоком каблуке и похожие на копыта, и клоунский красно-желтый пиджак. Воротник полосатой рубахи незнакомца и его тонкую жилистую шею подпирал синий галстук с обнажённой женщиной. Физиономию пришельца разрезал широкий лягушечий рот, остриё маленького курносого носика всё время двигалось, шевелилось, словно вынюхивая что-то, тёмнорыжие волосы он гладко прилизал на прямой пробор, только над острыми ушами неаккуратно торчали непокорные пряди, напоминая рожки. Субъект зелёными кошачьими глазами, вдетыми в красные веки, рассматривал массивный золотой перстень с огромным кровавым карбункулом на длинном сухом когтистом пальце
.
          – Ты кто? – недоумённо спросил Антон сонным голосом, запустив пятерню в шевелюру.
 
          – Я? – незваный посетитель издевательски посмотрел по сторонам и ответил, растягивая слова,  Я дьявол! – и самодовольно вскинул голову.
 
          – Что-то ты неказист для дьявола, – скептически усмехнулся Антон, с любопытством разглядывая непрошеного ночного посетителя и почему-то нисколько не удивляясь, – Ты что – суккуб? Или как там тебя – инкуб?  Тогда – вон отсюда!

          – Обижаешь, хозяин! Я по другому ведомству. Если быть точным, то я посланец Сатаны. Его уполномоченный и…

          – То есть, чёрт, – перебил его Бояджи. – И зачем ты ко мне пожаловал? Я вроде бы тебя не вызывал, – уже с недовольством спросил Антон.
 
          – Фу, как грубо – «чёрт!» Я демон! Да, ты меня не вызывал, но иногда ведь готов был встретиться со мной, а? Признайся! – хитро прищурился посланец
.
          Антон проигнорировал гнусный клеветнический намёк на его греховные помыслы и вновь спросил строго:

          – Так зачем ты ко мне заявился? – А про себя подумал: «Хотя итак ясно зачем».
 
          – Ха, как будто ты не знаешь зачем. Я пришёл заключить с тобой сделку! – объявил самодовольный чёрт, в предвкушении потирая прокопченные руки.

          – Тоже мне, нашёл Фауста! – пробормотал Антон.

          Рот чёрта скривился, изогнувшись от уха до уха.
 
          – Какую-такую сделку? – валял дурака Антон.
 
          – Такую! Скажи вот, ты ведь хочешь быть знаменитым художником и богатым человеком, чтоб за твои работы дрались музеи и частные коллекционеры, чтобы твоё имя стояло в ряду великих мастеров живописи ещё при жизни. Можешь не отвечать, я и так знаю, что хочешь! – ухмыльнулся посланец Сатаны.

          – Хочу! – с вызовом бросил Антон. – А кто не хочет? И я добьюсь этого. Но душу свою… душу… я… – и задохнулся от возмущения.
 
          – Остынь! – остановил его собеседник. – Никто пока о душе твоей речь не ведёт. Но ты оглянись на себя, на свою жизнь – из академии художеств тебя выперли, на выставки тебя никто и не думает приглашать, потому что тебя никто не знает и знать не хочет. А если сам набиваешься, опусы свои предлагаешь, то галерейщики морщатся, отговариваются, за-являя, что ты им неинтересен, непонятен, а то – и похлеще, – что ты надоедливая бездарность! И картины твои никто не покупает, а сам ты их продать не можешь и живёшь впроголодь или за счёт охмурённой тобой женщины. А пьёшь много, наркота дорогая, да и не помогает она. И что – разве не так? И что же дальше? Стена! И стену эту, эту преграду тебе не прошибить и не перепрыгнуть! А ведь по таланту, да и по фамилии*  ты прямо обязан быть знаменитым художником и, следовательно, богатым. Ты же амбициозный человек, ты, как никто, заслуживаешь и славы, и внимания. А ведь я, то есть, мой шеф может помочь тебе. Ну! Соглашайся!
 
          «Увы, эта сволочь права!» – уныло подумал Антон, слушая справедливые и обольстительные слова негаданного вербовщика.

          Из академии его отчислили за расхождение взглядов на искусство и живопись, за провалы на внутренних конкурсах, «За систематическую неуспеваемость и неприятие официального направления», как туманно гласил приказ об отчислении студента 5-го курса Антона Бояджи. Уйдя из Академии, он пытался самостоятельно «выйти в люди», но... В общем, чёрт кругом прав, да – он, Антон неудачник. Кроме трехкомнатной квартиры и раздолбаной «шестёрки», перешедших к нему по наследству от дяди, Максима Бояджи, ничего у него не было, иногда даже приходилось голодать. Распухал долг за коммунальные платежи, не хватало денег на кисти и краски, на бензин... Если бы не поддержка верной, влюблённой в него Оксаны, работающей дизайнером в рекламном агентстве, которою он очень любил и которой, что греха таить, частенько изменял, Антон бы пропал. Он, конечно, пытался что-то предпринять: расклеивал объявления на столбах и на остановках – «продам картину…», обошёл все издательства, желая иллюстрировать книги, но везде окопались свои художники, профессионалы, члены союза… Опускаться же до оформителей, рекламщиков он считал оскорбительным.

          – Но ты ведь не альтруист и не меценат, ты, же что-то взамен потребуешь? – безнадёжно спросил Антон. «Что за чушь мне снится?» – мелькнула у него мысль и погасла.
 
          – Естественно! – осклабился чёрт. – Твою душу, конечно, сам ведь знаешь!
 
          – Нет, нет, и ещё раз нет! – раздражённо сказал Антон, – Я христианин! Как ты, чёрт рогатый, можешь предлагать такое? Как ты, вообще, посмел заявиться ко мне? Проваливай отсюда!

           – Да ты не кипятись, подумай! – попытался убедить художника лукавый гость.
 
          – Я сказал: проваливай, что расселся? – бушевал Антон. Уполномоченный миролюбиво поднял руки вверх:

           – Всё, всё! Успокойся, я понял, не кричи. Я хочу предложить тебе другой вариант!

          – Ничего я и слушать не хочу! Уходи, кому говорят!

          – Да погоди ты! – в сердцах повысил голос чёрт, и в комнате ощутимо дохнуло смрадным дымом, – дай договорить!
 
           Антон дал.
 
           – А давай так договоримся, – начал настырный визитёр медленно, как бы раздумывая, – Ты становишься, как я уже говорил, богатым, уважаемым, известным и даже прославленным художником, а я взамен забираю другую, чужую душу. Идёт?
 
          От неожиданного предложения Антон оторопел:
          – Как это чужую? Это что-то новое. Что значит – другую? Что, я, по-твоему, – душегуб? – гнев его был искренним, и чёрт сбавил тон и зацокал:
\
           – Тс-с, тихо, тихо, успокойся! Дослушай до конца.
 
           Оскорблённый хозяин замолчал, а ночной гость вкрадчиво продолжил:

            – А если он, то есть другой человек, сам согласится заложить свою душу, ради тебя, ради твоих успехов, ради твоей будущей славы? – Лукавая замшевая морда хитро поблёскивала белыми, как у наркомана глазками, безгубый жабий рот растянулся в подобие улыбки.
 
          Антон замешкался, даже поперхнулся и, поняв, на кого намекает опасный собеседник, похолодел: «Ведь Оксана, Ксюша точно согласится!» Её жертвенная к нему любовь, её неистребимая вера в его талант не только поражали Антона, но порою пугали и тяготили. Он вспомнил, как она безропотно терпела все его выходки, пьянки, истерики, измены с натурщицами, которых сама же оплачивала. И как преданно, с каким обожанием она смотрела на него, когда он был ласков с нею. Он точно, например, знал, что, если они расстанутся, то она что-нибудь с собою сделает. Антон погрузился в эти почти ежедневные раздумья, забыв о бесцеремонном посетителе и, видимо, молчал долго, потому что тот стал дёргаться, деланно кашлять и притоптывать ногой.
 
          Антон как бы очнулся и непонимающе уставился в мерзкую рожу напротив. Рожа встрепенулась и, суча цепкими коричневыми руками, сладко прогундосила:
 
           – Ну, что согласен?

            Антон, молча глядел на бесстыжего неотвязного субъекта, наливаясь тяжестью и злостью и, словно вспомнив что-то нужное, вскочил и заорал вдруг срывающимся на визг дискантом:


           – Изыди, Сатана! Изыди! – и сложив щепотью пальцы, поднял правую руку для крёстного знамения.
 
           Чёрт как-то весь сжался, ощетинился и, злобно оскалившись, быстро, скороговоркой прошипел подлую фразу:
 
           – Сделка будет иметь силу, если ты тоже согласен. Ты промолчал, что нами расценивается, как согласие. Всё равно твоя продажная душа будет нашей! – и исчез.

            Бояджи тут же проснулся. Комната была наполнена жидким предутренним светом, а воздух отравлен спёртым непристойным запахом. «Однако, я напердел!» – сонно поморщился Антон, вспомнив странный, чудной даже, сон и пробурчав:

           – Надо же, присниться же такая чертовщина! Тьфу! – снова безмятежно уснул.
 
            О своём диковинном сне он собирался со смехом, как забавный анекдот, рассказать Оксанке, но днём замотался, а после и вовсе забыл о событиях необычной ночи.

                2
            Оксана в эту ночь спала у себя дома в маленькой комнатёнке-светёлке в коммунальной квартире на две семьи. Соседи, молодая бездетная семья, неделю тому назад уехали по оргнабору по сбору фруктов и овощей в Швецию, и в квартире царили тишина и покой.
 
             Под утро девушке приснился сон, как будто она внезапно проснулась, словно что-то её разбудило. В комнате плавал неясный серый свет и какой-то дурной запах, словно от протухшего яйца. На стуле у окна сидел неизвестный ей человек, вульгарно одетый. В предрассветных сумерках рассмотреть лицо его было трудно, только поблёскивали на крупной, взъерошенной над ушами голове нехорошие глазки.

          «Антоша»? – подумала поначалу Ксюша, но тут же поняла, что это кто-то чужой, но почему-то совсем не испугалась и не удивилась, а тихо спросила:
 
           – Вы кто такой?
 
          Незваный посетитель, не называя себя, чуть подавшись вперёд, осклабившись, галантно произнёс:

           – Простите, сударыня, за столь неожиданный визит, но я явился к вам в интересах известного вам лица. – Голос его звучал глухо, словно сквозь повязку, и с лёгким привыванием.

           – Так кто же вы? Вы от Антона? С ним что-то случилось? – вопросы её вылетали один за другим, Ксюша, волнуясь, задрожала готовая заплакать. Её совсем не озаботило – каким образом этот неприятный пришелец оказался в квартире, её тревожило одно – что с Антошей?
 
           – Успокойтесь, сударыня, не буду вас томить, перейду сразу к делу. Вы же хотите, чтобы Антон Бояджи стал известным и знаменитым художником и уважаемым и богатым человеком? – собеседник прожигал её змеиным взглядом, но ей не было страшно.
 
           – Конечно, хочу! Но вы-то тут причём? – ответила Ксюша раздражённо, и тут ужасная догадка заставила её проснуться окончательно, она вся затрепетала, и страх заполз ей в сердечко: «Дьявол» ?! Глаза у девушки округлились, рот полуоткрылся, она прижалась к стенке, и во всей её хрупкой фигуре, напряжённой позе прочитывались растерянность и удивление, но не испуг, как ни странно.
 
          – Интересно, как вы здесь очутились? И что вы делаете в моём доме, а? – Голос её нарастал, в нём зазвучали строгие интонации и раздражённость: – Как вы вообще осмелились вторгаться в комнату к одинокой девушке так бесцеремонно и нагло, да ещё среди ночи? Как вам не стыдно! Что вам от меня надо? Я попрошу вас выйти отсюда немедленно. Я требую! Слышите?
 
           Бессовестный гость отвратительно захихикал отрывистым, лающим смехом, потом склонив голову на плечо, с насмешливым любопытством уставился на негодующую хозяйку. Кончик его вертлявого носика непрерывно двигался, словно червяк, и будто жил самостоятельной жизнью. Острые глазки его щурились. Комната по-прежнему была наполнена слабым разбавленным полусветом, казалось, светало и всё плавало, словно в лёгком тумане, хотя за окном чернела непроглядная ночь. В комнате висела какая-то неподвижная пугающая тишина.

          Оксана уже завелась:
 
           – Ну что уставился, бесстыжая твоя морда, расселся тут, наглец. Вали отсюда, кому говорят! – Ксюша попыталась встать с кровати, но тело не слушалось её, и она смогла только присесть, прикрывшись одеялом. И ей вдруг стало очень обидно, и она заплакала, громко всхлипывая, и что-то бормоча сквозь рыдания.

          Незнакомец, булькая, захихикал, удовлетворённый и заговорил высокомерно, по-деловому, отбросив притворную галантность:
          – Ты не ошиблась, детка, я Дьявол! И мы с тобою сделаем Антона знаменитым и богатым – ясно? Ну что ты молчишь? Давай соглашайся, второго такого раза не будет! Ну? – назревающее утро вынуждало пришельца торопиться.
 
          Оксана растерянно смотрела на смутного посетителя, не зная верить ему или нет. Но, всё же, взяла себя в руки и решительно, даже с угрозой спросила:

          – Так вам душа моя нужна?
\
          – Зато твой возлюбленный будет всемирно прославленным и очень богатым художником, и музеи будут драться за его работы! – уклонился от прямого ответа дьявольский эмиссар.

 
           – Но ведь это страшный грех! И душа в вашем аду гореть будет! – приходя в ужас, Ксюша возмущенно и с какой-то наивной назидательностью пыталась втолковать ночному кошмарному собеседнику неприемлемость его жуткого предложения, не осознавая до конца, с кем имеет дело: – Ведь это же грех! Это же великий грех! Нет! Вы что, с ума сошли? Нет, нет, нет, ни за что! Да и на Антона этот грех упадёт! Нет, ни в коем случае! – и с гордостью продолжала – Антоша со своим талантом и сам пробьётся, без бесовской помощи, вот увидите! Уходите отсюда! Всё, уходите!
 
          Чёрт, не обращая внимания на Ксюшин протест, ядовито заметил, вроде бы сам себе:

           – Ну конечно, он уже семь лет пробивается, и ещё лет пятнадцать будет, пока не сопьётся… – помолчав, как бы соображая, пошевелив носиком, он вновь открыл рот: – Но, если душу за него ты не хочешь отдавать, то уж тело-то своё согласишься?
 
           – Что?! – задохнулась от гнева девушка и, потеряв слова, издавала какие-то нечленораздельные звуки.
 
           – Да обожди ты, не реви! – поморщившись, одёрнул несчастную чёрт, – Ты меня не так поняла. Я вовсе не это имел в виду. А ты что подумала, дура? Эх ты! Лучше ответь – ты жизнью своей готова пожертвовать ради любимого? – вопрошал ушлый искуситель, он знал, чем взять наивную, неискушённую девушку. Вопрос прозвучал, как жестокий удар.
 
           – Жизнью – да! – не задумываясь, даже с некоторым вызовом воскликнула Ксюша и вновь заплакала.

          – Да не плачь же ты, я ведь жизнь у тебя не собираюсь забирать вот так вот сразу! Давай договоримся по-другому: за каждую выставленную в известной галерее или в музее картину, за каждый удачно проданный портрет, за восторженные отзывы о творчестве художника Бояджи ты отдаёшь, – он остановил порывающуюся что-то сказать хозяйку, подняв руку. – Отдаёшь два года жизни, то есть постареешь на два года. А это значит, что при интенсивной и, конечно, успешной работе твоего… м-м... возлюбленного, ты быстро превращаешься в старуху, но прожить можешь долго. Новая картина, – новая морщина! – издевательски скаламбурил пришелец: – Вот такой расклад! – и стал рассматривать крупный перстень на правом безымянном пальце. Видя, что девушка колеблется, уточнил:
 
           – Срок договора пять лет, – и тут же поправился: – Ну, так и быть, три года, три!
 
           Ксюша призадумалась, Она безумно любила Антона и как красивого мужчину, и как талантливого, хотя и безуспешного художника, и сделать его счастливым было её мечтой. И она медленно промолвила:

           – Что ж, буду для Антоши чем-то или кем-то вроде портрета Дориана Грея. Будь что будет! – И вопросительно поглядела на жуткого визитёра по-детски чистыми глазами. Но того ничего не могло смутить: ни честный и кроткий взгляд, ни литературные аллюзии. Он мгновенно, непонятно откуда извлёк лист пергамента с готовым текстом договора, дорогущий «Паркер» с золотым пером и печать.
    
          Ксюша внимательно, въедливо по буквам прочитала кабальный, договор, каллиграфически написанный светящимися чернилами. Черт, любезно изогнувшись, словно мелкий клерк, подал ей ручку и сказал вкрадчиво, но твёрдо:
 
          – Простите, голубушка, но это надо подписывать кровью!
 
          Вот тут Ксюшу ударил настоящий страх, но она мужественно прошептала:

          – Я готова!
 
          Довольный агент ада осторожно взял девичью ладонь своей копчёной лапой и чиркнул когтем по беззащитному пальчику. На пальце выросла крупная капля крови. Девушка вздрогнула, решительно обмакнула в кровь перо. Чёрт подал договор, и, в нетерпении сделав острым кадыком глотательное движение, ласково, но твёрдо сказал, торжествуя:

           – Подписывайте!

           И Оксана подписала.
 
           Чёрт свернул пергамент в свиток, пропустил в трубку шёлковый шнурок, обвязал им рулончик, затем залепил концы шнура какой-то смолой и, смрадно дохнув на печать, вдавил пятиугольный оттиск. И, сверкнув уже не зелёными, а огненными глазами, посланец инфернальных сил пропал.
 
          Ксюша тут же проснулась. В комнате было ясно и светло от приветливого раннего солнца, ничего не напоминало о ночном кошмаре, разве только сомнительный запах да маленькая ранка на левом безымянном пальце. Но беспокойный запах могло натянуть со двора через форточку, а порезалась она, скорее всего, вчера, когда чистила картошку. И Ксюша успокоилась, забыла неприятный сон и долго о нём не вспоминала. Лишь иногда непонятное предчувствие какой-то беды ложилось тревогой на сердце. Но Оксана была оптимисткой, в сны не верила ни в обычные, ни в вещие, и вскоре тревога улеглась.
      
          Девушка не стала рассказывать Антону о своём сне или видении, а может быть, происшествии, не зная, как он всё это истолкует.

                3
         Антон Бояджи познакомился с Оксаной два года тому назад на выставке современного изобразительного искусства в Манеже. Представлены были только российские художники, в основном москвичи. Антон медленно бродил по залу, со скептической улыбкой осматривая экспозицию. Разнообразие картин, скульптур, инсталляций, их количество утомляли. Но более всего утомлял, даже раздражал общий низкий уровень выставки. У предприимчивых художников в дело шло всё: могучие металлические конструкции и отработанная туалетная бумага, мрамор и прессованный мусор, плазма и рыбья чешуя... «Разбойники кисти и мастихина», «каменотёсы», «старьевщики» – так называл жёлчный Бояджи одиозных авторов. По залу среди истинных любителей лениво фланировала специфическая публика – дельцы от искусства и отлавливающие их женщины в вечерних платьях, жеманные мужчины с голубым отливом и шустрые юноши с быстро шныряющими глазами, журналисты-искусствоведы и папарацци от жёлтых таблоидов…
 
          И в секции живописи Антон и приметил привлекательную девушку у полотен незнакомого художника, который, ему тоже понравился. Они разговорились и с тех пор не расставались. Это была Оксана Минина.
 
          Кстати, Бояджи мог бы участвовать в выставке, купив место, но заявил, что не желает светиться рядом с этими... – тут он презрительно кивал куда-то в сторону, хотя причина крылась в другом – как всегда, не было денег.
         
                4
          Не было денег и два года спустя. Антон с утра решил поехать в антикварный магазин и продать что-нибудь. И теперь размышлял, что именно. От увлекающегося дяди осталось немного старинных вещей и безделушек, но отдавать их в чужие руки было жалко. Наконец, он остановился на одной пикантной вещице, за которую точно можно получить хорошие деньги. Он выбрал миниатюрную скульптурную композицию пасторально-эротического содержания: пастушок и пейзанка занимались любовью, не стесняясь тупо наблюдающего за ними телёнка. Дата и клеймо, выдавленные на подошве статуэтки, свидетельствовали – это подлинный Севрский фарфор конца восемнадцатого века. За эту вещицу можно было взять хорошие деньги.
 
          В магазине всё случилось как нельзя лучше. Антон сразу увидел алчный азарт в глазах, в раздувшихся ноздрях антиквара и смело, и, якобы беззаботно, торговался. Сошлись на довольно-таки приличной сумме, которая позволяла художнику погасить долги, купить свежих красок, комплект голландских кистей, букетик орхидей для Оксаны и заправить машину. И кое-что ещё оставалось на прожитьё.
      
           Антон уже выходил из магазина, когда в дверях возник успешный, можно даже сказать, распространённо известный живописец, лауреат, кавалер орденов, заслуженный и народный Тимофей Иголкин. Антон, пропуская его, вежливо поздоровался. Иголкин поглядел на него, как бы вспоминая:
 
           – А, Бояджи! – слегка поморщась, вяло поприветствовал титулованный коллега и уже проследовал дальше, как вдруг окликнул Антона: – Погоди, дело есть! Ты как – сильно загружен?

           – Сейчас не сильно. А что? – насторожился Антон.
 
           – Да, понимаешь, такое дело, я уезжаю в Испанию, там, в Барселоне мой вернисаж намечается, и один заказ на портрет зависает. Выручай! – попросил, успев похвастаться, Иголкин.

           Он по пьянке на каком-то рауте пообещал, забыв о важной поездке, выполнить портрет одному настырному нуворишу, положившему за работу несуразно большой гонорар. Вспомнил Иголкин об этом утром перед отъездом, когда подыскивать достойную замену было некогда.
 
          – Наверное, заказчик для тебя мелковат, вот ты и хочешь мне
его впарить! – с некоторой обидой откликнулся Антон.
 
           – Бояджи! Что за жаргон! Заказчик, конечно, не знаменитый, но очень богатый, так что не прогадаешь. – Несколько раздражённо возразил Иголкин, и, наклонившись, доверительно пророкотал Антону на ухо: – Десять тысяч евро! – в пять раз занизив предлагаемый ему гонорар. Прославленный, он не мог допустить, чтобы кому-то платили больше, чем ему.

           Заказчик, Титаев Сергей Александрович, принял Антона в своём загородном доме, и не в доме, в псевдозамке, являющим собою торжество китча, с несуразными башнями и башенками, с эклектическими фасадами и портиками, вызывающе вторгшимися в прекрасный подмосковный пейзаж. «Вот урод»! – мысленно сплюнул Бояджи, имея в виду и дом, и его хозяина. Хозяин, бывший криминальный авторитет, а проще – бандит по кличке Китаёза, выживший в девяностые, а ныне респектабельный бизнесмен и, судя по жилищу, набоб – в свою очередь подозрительно, даже презрительно разглядывая незнакомого художника, явно сомневался.
 
          Тогда Антон проявил инициативу:
 
          – Сергей Александрович, чтобы убедить вас в моей состоятельности, я могу, так сказать, в счёт гонорара для пробы написать портрет... ну, хотя бы кого-нибудь вашего родственника или, например, водителя.  И, если вам... ему понравится, то вы....
 
          Осторожный Китаёза согласился. Он распорядился, и в кабинет вплыла его сестра Аграфена, солидная, суровая женщина, которая вела дом, и была привередливой и дотошной. На её крупном теле доминировал бюст, а на прямоугольном лице римского центуриона – мощные генсековские брови. Хозяин точно знал, что угодить этой сорокапятилетней особе очень трудно.
 
          На этом и порешили. Вечером, встретив у себя дома Ксюшу, Антон, оживлённый и ироничный, сообщил:
 
           – Всё, милая, продался я дьяволу... – и рассказал о заказе.
           Девушка не побледнела, она побелела и, качнувшись, ухватилась за спинку стула, затем села, сразу поникнув, как увядший цветок. Антон ничего этого не заметил и продолжал кривляться:
           – Завтра приступаем, граждане, к падению и дисквалификации. Будем, так сказать, воплощать в красках на холсте некую даму, родню представителя новой буржуазии, хозяина жизни. Условия замечательные. Если понравится – озолотят, если нет, то могут, – он хотел сказать: «и покалечить», но добавил: – и фигу показать! Вот такие дела, Оксаночка.
 
          Ксюша, которой вспомнился чудной сон, вернулась в себя, отмахнулась от неприятного воспоминания и стала вытаскивать из вздёрнутого, чуть истеричного любовника подробности заказа. А перед сном она вдруг предложила:
 
           – Слушай, Антоша, а нарисуй-ка ты её в виде светской дамы четырнадцатого – пятнадцатого века, раз уж она в замке живет!
 
          Антон удивлением обернулся к своей подруге и с восторгом поцеловал её.
 
          Портрет, а именно: эскизы, лицо, фигуру сидящей женщины он писал с натуры в её апартаментах, а одевал её в старинные платья и драгоценности, прорисовывал фон и средневековый антураж в мастерской, самой большой и светлой комнате своей квартиры. Оксана из альбома «Женский средневековый костюм» подобрала подходящий образец, платья, причёску и украшения.
 
          Антон, жестоко обуздав себя, работал в несвойственной, чуждой ему манере, за неприятие которой и был выдворен из академии. Он решил, как некоторые творческие люди, заставить себя зарабатывать, чтобы потом жить безбедно и писать для души, забывая, что эта дорога, в общем-то, отравленная. Но предполагаемый размер вознаграждения, возможный наплыв новых заказов согревали душу, облегчали ломку и делали художника терпеливым и тщательным. И Бояджи почти три недели каждый световой летний день не отходил от мольберта, пока не закончил. Он, не придавая этой работе творческого значения, слегка лукавил, передавая образ женщины. С написанного в стиле старых итальянских мастеров холста на вас смотрела властным взглядом, сидя в кресле, молодая особа лет тридцати пяти в богатом одеянии, поразительно похожая на сестру Титаева. Оксана, поглядев скептически на готовую картину, улыбнулась и вынесла оправдательный приговор:

          – Антош, ты, конечно, льстишь этой... матроне, но я не ожидала, что так классно получится!

          Антон сделал обиженное лицо и с наигранным высокомерием ответил:

          – Знаете ли, уважаемая Оксана Арсеньевна, но я плохо, уж извините, не умею, – и добавил миролюбиво: – А потом у меня азарт какой-то появился, как в покере, где надо рисковать и блефовать.
          Когда Антон сдавал заказ Китаезе, тот посмотрел на портрет недоверчиво и высказал сомнение:

          – Ну, парень, похоже, ты влип, в натуре! Вот, если Груне не понравится, то ты мне тогда ещё должен будешь. Понял?

          – Это – как это? За что ещё? – удивился огорошенный автор, и ему сразу стало скучно и захотелось уйти.
 
          – За оскорбление моей сестры! Понял? – осклабился Титаев и позвал сестру. – Ну вот, смотри, Аграфена Александровна, как тут тебя этот... типа, художник намалевал. Ишь ты, с понтами! Короче, решай сама.
 
          Женщина долго смотрела на своё изображение, лицо её порозовело, глаза странно заблестели, рот полуоткрылся. Она решительно подошла к Антону, обняла, слегка придушив его бюстом, и крепко по-мужски поцеловала. Это была немая сцена! Титаев наблюдал её, выпучив глаза.
 
          – Плати, Сергей! – требовательно сказала она брату. – А не хочешь, я заплачу сама, из своих...

          Сергей, обескураженный, стоял, словно решаясь на что-то:

          – Подождёт! Пусть теперь мой портрет нарисует, тогда и посмотрим, сколько ему платить и когда. – И повернулся к Антону: – Понял художник?
 
          Они договорились лишь о времени позирования, всё остальное ушлый хозяин отложил на потом.
 
          Титаева Антон изобразил этаким рыцарем в латах. Правой рукой он опирался на меч, левой держал шлем-биккокет с плюмажом. Фоном служил загородный дом хозяина.
 
         И Китаёзе, вопреки ожиданиям автора, не удержавшегося от капельки яда в передаче образа заказчика, работа понравилась: и напыщенное лицо рыцаря, и блестящие латы, и собственный замок за спиной. И он, примирительно хлопнув Антона по плечу, уже дружеским тоном сказал:

          – Ну что, мазила, с заданием ты справился, нарисовал как надо! Готовь краски и кисточки свои, я тебе ещё заказчиков пришлю! – и заплатил за оба портрета тридцать тысяч евро.

 
          И вскоре к художнику Бояджи потянулись за портретами не только криминальная и деловая элита, но и политики, звёзды эстрады и другие светила.

          Антон не утруждал себя выдумкой. Всем клиентам, как правило, хотелось видеть себя в образе аристократов или воинов двенадцатого – девятнадцатого веков, тем более, что многие из этих деятелей купили себе дворянские титулы от баронов до князей. От подобной живописи он удовольствия не получал, но халтуры и небрежности не позволял и гонорары брал пятизначные. Коллеги по цеху, завидуя, дружно запрезирали его ещё больше, чем за авангардные опусы. Но Антон, сцепив зубы, зарабатывал деньги, мечтая, как он снова станет самим собой, будет писать так, как он видит этот мир, и как требует душа.

           И однажды он вспомнил тот давний странный сон и усмехнулся: «Душу-то я дьяволу не продал, однако вот, стал успешным и скоро стану богатым». Но мысль эта ни радости, ни удовлетворения не принесла, и не пропадало ощущение, что сделка с нечистой силой всё-таки состоялась. И тут всплыли в памяти, словно тотчас над ухом прозвучали, вкрадчивые страшные слова привидевшегося тогда чёрта: «А если он, то есть, другой человек сам согласится?» и Антон вздрогнул. «Всё это явная мистическая чепуха, суеверие, вздор, ну, a вдруг? А вдруг этот мерзкий тип и к Оксане приходил? Во сне, конечно? И она...» Дальше Антон не мог продолжать, рассудок протестовал, возмущался и отвергал эту дикую версию. И всё же он решил как-нибудь поговорить с Ксюшей на эту тему. Поглощенный противной и азартной, но всегда срочной работой Бояджи почти не видел свою подругу, хотя она всегда была рядом, активно и полезно помогая ему как советом, так и обиходом. Когда же, отрешившись на время от процесса непрерывного заколачивания денег, он обратил внимание на Оксану, то поразился, как сильно она изменилась за промчавшиеся десять месяцев. Рядом с ним, глядя на него печальными, обречёнными и любящими глазами, находилась не юная девочка двадцати лет, но взрослая уставшая, отмеченная зрелой красотой сорокалетняя женщина. Он увидел нестираемые морщинки вокруг прекрасных глаз и грустного рта, новые складки на нежной белой шее, искорки седины в её роскошных волосах. И он с болью начал осознавать, что эта женщина отдаёт свою молодость, свою жизнь, посвятив себя ему, его сомнительному занятию, ему, разбазаривающему попусту свой талант и время. А ведь не прошло и года, как он ринулся, словно в мутную воду, за лёгкой, скверно пахнущей добычей!

                5               
          Разговор с Оксаной Антон начал издалека, подавляя сильное волнение и тщательно подбирая слова:

          – Знаешь, Ксюша, я давно собирался да всё забывал рассказать тебе – мне прошлым летом, ну перед этим первым заказом, сон чудной приснился, да отчётливый такой, – как бы беспечно начал он, внимательно наблюдая за девушкой. Она вздрогнула, но промолчала, и он поведал ей, посмеиваясь, об этом давнем происшествии подробно, утаив только о последней тираде чёрта. Ксюша слушала бледная, потрясённая, потом тихо и неуверенно сказала:

          – Брось, Антон, чушь всё это, не мучай себя.

          – Я понимаю, что чушь, но иногда эта чушь представляется сущей истиной: и лёгкость, с которой я получил первый заказ, и непомерный гонорар, и знаменитости, внезапно ставшие ко мне в очередь... и ты... И невольно я начинаю терзаться, стонать от стыда, обвинять себя... Вот и мучаюсь! Да, я успокаиваю себя, что дурацкий сон здесь не причём, да, я затеял что-то вроде игры, что это временно, что надо пробовать себя во всём, и мы с тобой не раз обсуждали всё это. И ты меня вроде бы понимала. Но всё равно, всё равно – и случайные счастливые совпадения, и лёгкость успеха, пусть сомнительного, и шальные не по труду деньги, и особенно ты, так вдруг изменившаяся за это время, не дают мне забыть проклятый сон! И как мне себя не мучить, Ксюша, милая, как же не удручаться, когда я, как вампир! – уже почти кричал Антон с гримасой отчаяния на лице: – Как подлый вурдалак высасываю из тебя молодость и здоровье, красоту и саму жизнь!

          – Прекрати, – простонала Оксана и заплакала: – Ты тут не причём. Я сама... я сама...
 
          – Что значит «я сама»? Поясни? Что ты хотела сказать, Ксюша, что? Скажи! Я теперь не успокоюсь! Я изведу и тебя, и себя постоянным самоедством, чувством неисправимой вины, невозможностью изменить...

           Оксана как-то подобралась вся, сжалась и, хотя слёзы сползали по её осунувшемуся лицу, тихо, упавшим голосом произнесла:

          – Я сама согласилась...
 
          Антон, обняв плачущую подругу, нежно целуя мокрые её глаза, поглаживая волосы, тихонько, слово за словом выведал у неё о таком же странном сне, который привиделся ей чуть ли не в ту же ночь, как и ему. Он ужаснулся, невольно поверив. «Угу, значит, это адское отродье и к ней являлось! И она ради меня... а я-то, скотина последняя, кинулся деньги хапать, славу за хвост ловить, а от них, от них-то – серой, серой!».
 
          И он, едва ли не насильно, стал таскать Оксану по лучшим клиникам, научным институтам, тем более, что некоторые медицинские светила уже побывали в его мастерской.
 
         Оксане поставили убийственный диагноз, – у неё обнаружили редкое заболевание – ПРОГЕРИЮ, преждевременное старение. И хотя Антон горячо убеждал Ксюшу, что сон её тут не причём, первобытное суеверие всё чаще и чаще приводило его в отчаяние. Оксана же стоически и безропотно воспринимала происходящее с ней, ибо внутренне была готова к этой жертве давно.

          Антон со времён своего крещения никогда не бывавший в церкви, не ничего говоря Оксане, посетил храм святой Варвары Великомученицы и попросил аудиенции у священника, так и сказав, что хочет исповедаться и, если возможно, получить необходимую помощь. Отец Серафим внимательно выслушав художника, усомнился в причинно-следственной связи между сновидениями молодых людей и последующими событиями в их жизни, но и не исключал подобной возможности.

          – Дьявол лукав и коварен, и мог ввести девушку в искушение. Но душу свою она не вверила в руки нечистого, она пожертвовала здоровьем своим и молодостью ради любви к ближнему своему. И хотя сделка с ловцом человеческих душ – уже страшный грех, помыслы её чисты, а Бог милосерден. Молись, сын мой, за спасение души рабы Божьей Оксаны, молись и проси Господа Бога нашего о прощении. И она пусть молится и кается, и Бог простит.
 
           – А дьяволу-то, какая выгода, коли душой её он не завладеет, ему-то это зачем? – недоумевал Антон.
 
          – О, Сатане лишь бы напакостить, смутить бедную девушку, ввести во грех. Но охотится он, по всей видимости, за твоей душой, сын мой. Он же заявил открыто, что и слава, и деньги придут к тебе, даже если кто-то другой ради тебя совершит с ним сделку. И ты, сын мой, не ужаснулся его словам, да и ему самому, и с лёгким сердцем, и с беспечной душой, ринулся добывать себе богатство и громкое имя, не щадя другого, бескорыстного и любящего тебя человека. Тщеславие и корысть застили глаза твои, сделали уши твои глухими, а душу чёрствой, что уже является тяжким грехом, а ты, грешник – лёгкой добычей дьявола.

           И на немой вопрос помрачневшего Антона добавил:

           – Молиться надо, сын мой. Бог милостив, он услышит молитвы твои, увидит искреннее раскаяние твоё и простит, поможет и тебе, и невесте твоей.

          И хотя в вещие сны Антон всё равно не верил, а во всякую чертовщину тем более, и толкования отца Серафима звучали чисто риторически, он начал действовать.
 
           Во-первых, он заставил Оксану ещё раз повторить эстафету по врачебным кабинетам, тщательно записывал все предписания и рекомендации: регулярно принимать назначенные лекарства и процедуры, избегать стрессов и вообще постараться сменить суетливую и шумную городскую обстановку на сельский антураж, чистый не отравленный воздух, свободные от химии продукты, красивую умиротворяющую природу. Всё это должно было застопорить опасный процесс в организме Оксаны.

           Во-вторых, Антон Бояджи женился на Оксане Мининой, и отец Серафим венчал их. Поначалу Ксюша не соглашалась на этот брак, не желая обременять любимого какими бы то ни было обязательствами, – да и зачем молодому, красивому мужчине жена, которая через год-два превратится в старуху! Но настойчивость любимого, страстные и нежные заверения в любви успокоили её, и она, наконец, согласилась. Затем они купили небольшой, но добротный, из соснового кругляка, дом с поросшим редким дубками участком на берегу Истринского водохранилища, недалеко от Солнечногорска. Места здесь были замечательные – вода, живописная дубрава, вкусный целебный воздух действовали умиротворяюще.

          И хотя Антон продолжал убеждать себя в том, что столь редкая болезнь жены никак не связана с непонятными случайными снами, по-прежнему энергично отвергая всяческую мистику и считая толкования «пророческих» снов невежеством и шарлатанством – он уверен был, что никакого успеха не достиг, а жестокие изменения в организме Ксюши объяснили большие доктора, всё равно, иногда пронзала его тревожная знобливая мысль, заставляя содрогаться: – а вдруг! И он решил не рисковать.

               Он полностью забросил живопись и вообще исключил ремесло художника из жизни – это и было, в-третьих!

           В Солнечногорске Антон Бояджи устроился на работу в авторемонтную мастерскую мойщиком.

           Оксана сначала очень переживала из-за столь радикального поступка мужа, но со временем успокоилась, дисциплинированно выполняла наставления врачей и обустраивала быт в новом доме.

           Систематическое, тщательное отслеживание никаких новых изменений на теле её и лице не обнаруживало, пугающее старение прекратилось, и можно было смело утверждать, что лицо разгладилось, остались лишь две вертикальных скорбных складочки между бровями. Печать трагического ожидания и обречённости исчезла.
 
          Весь мир шумно отмечал в это время миллениум, переход в новое тысячелетие.
               
                6
          К живописи Бояджи вернётся после восьмилетнего перерыва. Писал он только то, что хотел и как хотел, никому не показывая, нигде не выставляясь.


           Всемирно известным он станет после своей кончины.

* Бояджи(тюрк.) - художник