Утро, оно, конечно, вечера мудренее. Но, пожалуй, я ждал от этого утра какой-то особенной мудрости.
Совершил утреннюю пробежку до мельницы. Размялся. Двинулся в обратную сторону... Всё вокруг приветствовало меня, обдавало свежестью и весельем. Но ни одного странного облачка на небе. Ни одного примечательного происшествия по дороге. Ни одной неожиданной мысли в голове. Ну просто совсем ничего! Глухо.
Дома постоял под душем, ожидая какой-то подсказки от доброй стихии воды. Но и она ничего, кроме свежести и силы, в моё распоряжение не предоставила.
Завтрак прошёл в молчании. Вернее, молчал, в основном, я, вспоминая Маринины слова и украдкой поглядывая на маму и папу, пытаясь понять, кто же из них отхватил для себя чересчур роскошный куш.
В принципе, чего-то можно было бы ожидать и от яств. Однако ни творог с мёдом и сметаной, ни бутерброды с сыром, ни кофе мудрости не прибавили – только сытости.
«Может, в этом суть?» - подумал я. – «Свежесть, ощущение полноты сил…Чем не ответ? Мужайся, мол, вьюноша! Дерзай!»...
Набрав номер Марины, я лаконично сообщил ей о своём решении. Она же ответила мне, вообще, одним словом:
- Жду!
Но до семи вечера было ещё много времени.
Позвонил Тане. Рассказал ей про разговор с Шестопёровым, передал его совет повторно написать заявление в милицию о пропаже Маши.
Очевидно, никаких серьёзных дел до того, как я сегодня надену нить, затевать не стоило, но можно было продолжать уже начатые. Немного побродив по двору и огороду, я обратился к Зеленину. И вот что мне на этот раз удалось записать:
Происхождение русалок
Во время Зеленина большинство крестьян считало: русалками становятся девушки-утопленницы и умершие до крещения младенцы, в том числе мертворожденные и выкидыши. Не сохранённые родителями дети почему-то очень дороги русалкам, так что они похищают их из ям, и даже из-под порога избы, куда малюток раньше хоронили особо горевавшие родители, не хотевшие увозить своих их слишком далеко от родного дома.
Особенно несчастна доля тех, кто умер, не получив имени. Безымянные мавки – парии среди русалок. И как-то связан с этой безымянностью тот факт, что на голове их – что у девочек, что у мальчиков – нет волос. Чтобы вырастить волосы безымянные мавки подбираются к купальским кострам, берут их золу и сыплют себе на голову. Но главное их стремление всё же – обрести имя.
Иногда человек вдруг слышит плач и голос невидимого ребёнка: «Молитесь Богу! Дайте крестика!». Услышавший такую мольбу должен знать, что это мавка, просящая о помощи, сей миг помолиться о страдающей душе, совершить крёстное знамение в ту сторону, откуда слышится голос, и сказать: «Будь ты Иван или Марья! Крещаю тебя во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Получившие такое крещение дети немедленно будут унесены в рай. Если же до семилетнего возраста они такого крещения не получат, станут русалками.
Проклятые родителями, пропавшие без вести и похищенные нечистой силой дети и девушки также нередко оказываются среди русалок.
Есть и другие, весьма странные поверья. Например, говорили: если женщина трёт ногу об ногу, сеет муку прямо в дижу (небольшую деревянную кадушку) или месит тесто на вику (крышка от дижи), появляются новые русалки. Объяснения нет, но можно сделать вывод: размножаться русалки могут и без подпитки утопленницами и всякими несчастными детками. Вспомнить хотя бы моих «баночных русалок» и мысль о «русалочьих спорах» в воде.
К русалкам сопричисляются и те, кто погиб от них самих: в основном, от их знаменитого щекотания на Русальной неделе.
Версия грамотных и воцерковлённых людей: русалки суть древние египтянки, утонувшие в Чёрмном море вместе с войском фараона, преследовавшим Моисея. Погрузившись в пучину вод, египетские женщины преобразились в водяниц и разбрелись по всему свету. Но большинство считает: египтянки – это только морские русалки. Именно и исключительно у них, в отличие от русалок пресноводных, вместо ног – рыбий хвост. Да и название для морских водяниц особое – «фаляроны» (конечно же, искажение слова «фараон»).
В Калужской губернии говорили: после того, как какая-либо женщина неестественным образом погибает, она попадает к начальнику злых духов. По его приказу женщину бросают в волшебный котёл и долго варят с различными снадобьями и зельями, отчего она делается ослепительной и вечно юной красавицей. Редкий мужчина сможет устоять против соблазна русалочьей красоты.
В 70-х годах XVIII века в одной калужской деревне крестьянский парень был очарован русалкой. Любовь и страсть его продолжались более десяти лет. И любовь эта, естественно, осуждалась миром. Близкие делали всё, чтобы избавить парня от русалочьей напасти. Только ни один знахарь исцелить его не мог. И вот однажды, когда топилась печь, парень увидел свою возлюбленную в огне. Вообразив, что она горит, желая спасти её, он бросился в печь и погиб.
Дальше я кое-что записал в раздел о внешности русалок:
Несмотря на неодолимую склонность к соблазнению мужчин, далеко не всем русалкам нравится постоянно щеголять своей прелестной наготой. Многие предпочитают скрывать её длинными белыми рубашками. На Русальной неделе крестьяне для умилостивления опасных проказниц даже развешивали в лесу на деревьях белые холсты и платки: видимо, для того, чтобы русалки могли сшить себе рубашки и одеться. На эту тему записана вот такая троицкая песня:
Сидела русалка на белой берёзе.
Просила русалка у девок сорочки:
«Девочки, сестрички,
Дайте мне сорочки,
Пусть и не беленькой,
Но лишь бы тоненькой».
Бывало, что и сами русалки крали нитки, холсты и пряжу у деревенских баб.
Есть бывальщины даже о том, что зимой лесные девы часто забираются погреться в натопленные деревенские бани. А один старик поведал, что русалка пришла к нему в овин, где по осени разводили огонь и сушили хлеб:
«Гляжу, - говорит, - а она, сердешная, вся во льду. Вошла, да и легла греться на теплину».
А следующее я занёс в раздел о происхождении русалок:
Широко распространены в русских деревнях рассказы о встречах в лесу с какими-то лесными детьми и даже младенцами. Они, как правило, голенькие. Увидевшему их следует снять с себя что-нибудь и отдать им, или, на худой конец, оторвать клок от одежды и прикрыть лесное дитя.
В Полесье одна деревенская женщина пошла по грибы. Забралась в лес далеко, да вдруг в одном месте увидела висящий на дереве большой кусок берёзовой коры, а на нём спящего голенького младенца. Пожалев ребёнка, она отвязала свой передник, прикрыла им спящего и отошла. Скоро её догнала нагая женщина с распущенными волосами, в которой она признала русалку. Русалка легонько ударила женщине по рукам и произнесла: «Спор тебе в руки». Вернулась женщина домой, и с тех пор, за чтобы она не принялась, всё у неё выходило хорошо и споро. Да и силы откуда-то постоянно брались, когда другие уже совсем уставали. Таков был русалочий дар...
Я отложил книгу. Вот оказывается как! Не только страх и восхищение народ питал к моим подружкам. Было место и жалости, и благодарности. Наверно, причиной таких смешанных чувств были сами они – непредсказуемые, нелогичные, как всё по-настоящему волшебное. Зеленин утверждает, что на момент его исследований для большинства наших крестьян русалки были лишь нечистью, видом заложных покойников. Только всегда ли так было? Но самым главным мне представился не вопрос о добре или зле, а вот что: если русалки по какой-то тайной причине утопленниц и несчастных деток с охотой принимали и, верно, до сих пор принимают в свой круг, то кто они – принимающие? Кто составляет этот круг изначально? Может, всё-таки речь как раз о славянских нимфах? Или кто там прабабушка Лайгнора? Лесная дева?...
Я достал набор открыток с репродукциями картин Константина Васильева и среди знакомых образов разыскал «Русалку». Прекрасная бледная девушка в длинном синевато-серебряном платье, а, может, это как раз и есть длинная холщовая рубашка, сидит на дереве. Печальный, задумчивый взгляд. И это нечисть? Кажется, Васильев так не считал.
Захотелось посмотреть мои собственные старые рисунки. Русалок там не было, но какой-нибудь сказочный сюжет присутствовал всегда. Действие происходило непременно ночью, при сиянии тонкого месяца на небесах. Особенно здорово, помнится, вышла у меня полянка с избушкой Бабы-Яги, окружённой забором, где на каждом колышке череп с горящими глазами…
Полный воспоминаний о своих прошлых художествах, я открыл планшет, но сразу же наткнулся на гуашную зарисовку с цветочным лугом и женским лицом. Я сделал её в первый день по приезде… Мелькнула догадка! Какая-то ослепительная мысль! Но слишком короток был этот миг, чтобы ухватить смысл. Пришлось посидеть и внимательно потаращиться на рисунок в ожидании повторения вспышки. Отгоняя посторонние мысли, я смотрел несколько минут, но так ничего и не высмотрел.
Что ж… Поставил планшет к окну, не закрывая его, дабы рисунок был передо мной, а сам вернулся к столу. Открыл тетрадь моих записей. В тетради лежал вдвое сложенный лист. Машинально развернул его – это было то самое сканированное изображение с Машиной фотографии, что вчера мне сделала секретарша Шестопёрова… Стоп!
Я поднял скан и зачем-то посмотрел его на просвет. Ничего нового, таким образом, конечно, не проявилось. Однако в тот же миг, бросив косой взгляд на окно, я увидел рисунок. И вот оно!!!... Кинулся к окну, положил скан рядом с гуашным рисунком. Так и есть! К деталям, конечно, можно придраться. Но тут и человеческий фактор – рука художника не есть фотоаппарат, и фактор машинный – та девушка, похожая на Елену Дементьеву, ведь сказала: при увеличении неизбежно искажение… Только именно такой искажённый портрет был к моему рисунку ближе, чем сама фотография: и тут, и там – несомненно, одно лицо! Значит… Значит, с первого дня я, ещё ничего не зная, думал о ней! Или она думала обо мне? И сон в первую ночь под крышей родного дома: его тоже навеяла она! Она была на том сине-жёлтом лугу. Именно к ней я рвался, стремясь перейти вброд речку! И тот должок, о котором сказала бабушка – тоже она! Спасение её – находится ли она в плену у каких-то злодеев, или в самом деле стала русалкой – моя обязанность, а не дембельская прихоть. Кем бы она ни была сейчас, она зовёт меня сердцем, мыслью – всем, что подвластно ей в тёмной неволе. Только вот почему же всё-таки именно меня?
* * *
Я вышел к Марине в половину седьмого. Шёл не спеша. Перед выходом случайно глянул на численник, и нельзя сказать, что число порадовало. Пожалуй, чёртова дюжина никогда не сотворила мне зла. Да и в Чечне по тринадцатым числам у нас ничего особенно скверного не происходило. Не помню, чтобы кто-то погиб или был ранен. Только всё равно что-то в душе зашевелилось. Впрочем, до страха оно не дотягивало: Марина такой момент не должна бы упустить. И уж если речь идёт о ломке зловещих предопределений, число и вовсе никакого значения не имеет.
А закат был красивый. Она ведь сказала: обряд должен быть на закате. И – прямо на заказ: фиолетовые летящие облака, небо многоцветное – от тёпло-голубого до кораллово-красного. Солнце ещё не багровое, но уже не слепящее. Сочное такое.
Я поднялся в заветную квартиру. Марина ждала меня при полном параде: на ней было красивое чёрно-зелёное одеяние, которое, если и можно было назвать платьем, то это было очень сложное платье. Шею волшебницы украшало ожерелье из бирюзы, а на руке сиял перстень с зелёным камнем, так запомнившийся мне по нашей первой встрече. Ни в ночь лунного затмения, ни при прошлом нашем разговоре Марина не надевала его, иначе я заметил бы. А сегодня надела, видимо, по какой-то веской причине.
- Садись, – Марина приветливо указала мне на тот же стул, на котором я сидел в прошлый раз. – Что скажешь? Ничего не поменялось? Каково окончательное решение?
- Решение – следовать совету мудрой советчицы, - ответил я. – Только вот это тринадцатое число… Оно никак нам погоды не испортит?
- Нам – нет! – улыбнулась она. – Я бы рассказала тебе об истории этой приметы, да сейчас недосуг. Но верь мне: чёртова дюжина – такому делу не помеха. А вот что нам реально может помочь, так это немного красного вина. Подожди минутку, хорошо?
Я кивнул. В комнате царил полумрак. Окон в западной стене комнаты не было. Потому и закат узреть было невозможно. Зато глазам моим предстал ковёр. В прошлый раз я его почему-то не заметил. Как и многое в этой комнате он был сине-зелёных тонов. Темой орнамента неведомый ткач избрал подводный мир: стилизованные водоросли, кораллы, медузы – всё этакое волокнистое, вытянутое, колеблющееся.
На стене – старинные часы. Их я в прошлый раз тоже просмотрел: классические часы с гирями и кукушкой. У нас на кухне были почти такие же. Только эти выглядели пораритетнее.
Марина явилась очень скоро. В её руках был поднос с двумя бокалами красного вина, но безо всякой закуски.
- Бери, – указала она мне на бокалы движением глаз, но что это было за движение! – Выпьем для храбрости.
- В присутствии такой женщины бояться нечего! - возразил я. И это не было пустой фразой. Я действительно чувствовал в этот миг, что все мои тревоги враз улеглись, что под её взорами ничто и никто не в силах внушить мне страх.
Мы чокнулись. Вино было лёгкое, ароматное. Марина пила не спеша, маленькими глоточками, но не отрываясь. Я следовал её примеру. Так мы его и прикончили: не то чтобы единым духом, но на одном дыхании.
- Приступим, - по-деловому сказала Марина, поставив оба бокала на поднос, и отодвинув его на другой конец стола. – Сейчас я снова принесу тебе нить. Смотри, не трогай её сразу! Сначала надо просто немного посмотреть, посозерцать эту вещицу и послушать то, что я скажу.
Снова появились болотная шкатулка, пинцет, салфетка.
- Видно, большая гадость, - сказал я. – Берёшь эту штуку, как тарантула.
- Тот, кто прикасается к нити, входит в связь с навью. Мне, для того чтобы быть тебе дельной помощницей, такой контакт будет помехой. Поэтому сегодня к ней должны прикоснуться только твои руки, - невозмутимо ответствовала она.
- Ладно, - кивнул я. – Что надо делать-то?
- Первое: ты возьмёшь её правой рукой. Второе: ты обратишься к западу. Запад у нас – вот, - она указала на морской ковёр. - Третье: ты протянешь к западу, но чуть вниз, левую руку, растопырив пальцы. Четвёртое: ты закроешь глаза и представишь себе воду. Не реку, не море, а водную толщу, бездонный зелёный океан, в котором мало света и надежды, но много заботы и страдания. И пятое: после слов, которые произнесу я, ты правой рукой наденешь нить на левое запястье. Это легко: нить растягивается и стягивается, как резинка. Наденешь, сомкнёшь пальцы левой руки, и на этом всё. Главное – не торопись. Делай всё точно и чётко. Каждое движение тут – знак: его должны прочитать, - говоря это, Марина наглядно, жестами показывала то, что я должен был сделать. Я повторял за ней. И, в общем, спутаться здесь было сложно.
Наконец, она взглянула на часы и молвила:
- Пора!
Я произвёл все необходимые манипуляции. Закрыл глаза. Попытался представить океан, о котором говорила моя наставница.
От недостатка воображения страдать мне никогда не приходилось. Потребовалось всего пара мгновений, чтобы я увидел мглистую океанскую толщу, пронизанную призрачным светом. Много тайн хранила зелёная глубь, но тайны эти были жуткие и безумные. Лучше не знать! Никому не будет от них счастья…
И были те, кто жили в этой толще, придавленные её тяжестью. У них не хватало сил подняться наверх, преодолев чудовищный вес. Наверно, им можно бы помочь извне. Но чья добрая рука могла дотянуться сюда? Разве что воспользоваться каким-то волшебным средством или соизволением самой зелёной стихии. Да как его добиться?...
- О, навь! – Марина, стоявшая рядом, заговорила неожиданно громко и повелительно, так что я вздрогнул, но глаз всё же не открыл, и картинку океана не утерял. – Властью, данной мне сокрытой землёй, свидетельствую, что сей входящий есть мой посланник, и заклинаю тебя: открой ему то, что должно открыть, и отдай ему то, что должно отдать! Слово моё крепко!
Волосы у меня зашевелились на голове. Может, это и просто такое нужное заклинание, но «Сокрытая земля»! «Власть»! Это она о чём?! Я чуть было не выронил нить.
- Одевай! – прошептала она. – Не медли, одевай!
Я открыл глаза и повиновался. Нить легко скользнула мне на запястье. Я подождал несколько мгновений, а потом вопросительно покосился на Марину. Но она сделала мне строгий знак оставаться на месте. Прошло ещё несколько мгновений. И вдруг:
«Пара-бам-па-па! Пара-бам-па-па! Пара-бам-па, бам-па, бам-па-па!»
Откуда-то зазвучала, вернее, запищала музыка собачьего вальса! Я смотрел на Марину, но она вновь жестом удерживала меня на месте.
«Пара-бам-па-па! Пара-бам-па-па! Пара-бам-па, бам-па, бам-па-па!»
Музыка повторилась. А потом ещё раз.
- Всё! Отбилось! - с облегчением проговорила моя волшебница. – Это был сигнал подтверждения. Сделай шаг вперёд. Просто шагни, и обряд будет исполнен.
Я шагнул по направлению к стене. Марина тут же подскочила, схватила меня за руку.
- Дальше не стоит! А то унесёт! – она перевела дух и радостно рассмеялась. – Мы сделали всё, как следует, и навь нам ответила, как условлено. Она отвечает по-разному: иногда через эти вот часы с кукушкой, иногда стуком, а бывает, и вот так, - она взяла со стола мобильный телефон. - Важно, чтобы было три сигнала. И, видишь, нам позвонили и выдержали три звонка. Правда, этот вальсок у меня на телефоне записан не был… Интересно, с какого номера звонили?
Она пощёлкала кнопочками на панели телефона. На экране высветилось: 222222222222222222222222222… Бесконечная череда двоек.
- Правильно, два – число нави, - удовлетворённо кивнула Марина. - Так она себя сама обозначает.
- А почему же тогда три сигнала?
- Тройка символизирует её время – вечер. Я же говорила тебе про закат. На закате все взгляды обращаются к западу. И навь сильна. Она любит вечер.
- М-да, - промолвил я. – Такие вещи для меня внове. Надеюсь, ты как-нибудь расскажешь об этом поподробнее.
- Расскажу, - кивнула она. – Но, прежде всего, я должна разъяснить, как тебе теперь следует себя вести, на то время, пока ты носишь нить. Надеюсь, не надо пояснять, что просто так снимать её не следует. На это нужен особый обряд. Когда всё будет выполнено, проведём его здесь же. Но вряд ли такая необходимость возникнет раньше, чем через месяц… Так вот запомни и хорошенько усвой: пока мы занимаемся этим делом – избегай утра. Утренний свет может прервать связь с навью. Старайся утро проводить дома, в затенённой комнате, а лучше всего – во сне. Ночью же, по возможности, бодрствуй. Если днём почувствуешь что-то неприятное – холод, тревогу, тошноту – выходи на солнце. Но делай это не раньше полдня. Главное же: наблюдай. Замечай всё новое, непривычное. И что бы ты не заметил – покажется ли оно тебе странным или закономерным – сообщай мне. Весь этот месяц, или сколько там понадобится, я не оставлю тебя своим вниманием. Но если не будешь бдителен ты сам, пользы от моей настройки тоже не будет... Вообще, нам надо постоянно быть на связи. Ты ещё не завёл себе мобильник?
- Заведу.
- Давай, купи прямо завтра утром. Сейчас-то салоны уже закрыты. Это вопрос твоей безопасности.
- Уяснил. Ну а ещё что? Если Лилит нападёт… Что мне делать? Как отразить нападение?
- Отражать буду я. Ты только её лишний раз не провоцируй, - на лице Марины заиграла лукавая усмешка.
- А чем же её можно спровоцировать?
- Милый мой, она – женщина! И, весьма вероятно, женщина ревнивая. Так что на этот месяц от дам тебе лучше держаться подальше. Иначе пострадаешь и ты сам, и та, которая будет с тобой. Вообще, всякий, ходящий под угрозой какой-то смертельной опасности, будь это солдат на передовой или политический деятель, имеющий сильных и беспощадных врагов, должен сторониться женщин. Смерть – она, ведь, говорят, тоже женщина.
- Вот это мне очень понятно, - сказал я. – Я только два года звал её не смертью, а войной... Что ж, ладно: два года терпели, потерпим и ещё месяцок. Только вот с одной дамой, причём такой, к которой хоть кто приревнует, я ведь должен общаться, несмотря ни на что, каждый день…
- Только невинные беседы, друг мой, - смеясь, погрозила она мне пальчиком.
- Ясненько, - вздохнул я – Строгий монашеский устав.
- Именно. Но утешься: всякое терпение вознаграждается. А победа в таком деле обещает очень дорогую награду.
- Значит, правильнее всего будет посвятить этот месяц тяжёлому физическому труду в мужском коллективе.
- Да! Это было бы идеально.
- Жалко у нас тут шахт нет. Пошёл бы шахтёром. Но, ёлки-палки, утром-то мне нужно спать! А трудиться, выходит, нужно ночью! Где такую работу найти?
- Зачем искать? - удивилась Марина. – Работу можно самому себе придумать. Поучись у тех же монахов. Наши, правда, всегда работали, насколько я знаю, на пользу людям и монастырю, а вот монахи буддийские!... Вряд ли можно сыскать более искусных изобретателей по части тяжёлой и нарочито бессмысленной работы. По их мысли, именно такая работа лучше всего помогает понять бессмысленность и иллюзорность этого мира.
- О! Я думаю, с этим можно поспорить! – возразил я. - Есть ещё одна категория изобретателей! Это офицеры, прапорщики и сержанты учебных подразделений. Они прямо говорят: мне не надо, чтобы ты сделал хорошо, мне не надо, чтобы ты сделал быстро, мне надо, что бы ты... в общем, утомился.
- Ну, вот! Значит, и придумывать ничего не надо. Просто воспроизводи свой собственный опыт.
- А можно мне, Марина, спросить ещё кое о чём?
- Спрашивай.
- Я о тех словах, что ты произнесла при обряде… Сокрытая страна…
- Тс-с-с! – волшебница сделала мне решительный знак не продолжать. – Когда-нибудь я расскажу тебе и об этом. Обязательно расскажу, но не раньше, чем мы закончим наше сегодняшнее дело. Если ты выстоишь, я смогу и даже должна буду сообщить тебе сразу о многом. Ну, а если нет – считать тебя достойным такой тайны оснований у меня не будет. В общем, думай пока, что просто ослышался, - она со вздохом пожала плечиками. - Ничего такого нет. Да и потом, когда, возможно, ты узнаешь, что оно всё же есть, за исключением особых случаев, ты должен будешь всегда утверждать, что никогда ни о чём таком слыхом не слыхивал, - она со значением положила свою руку на мою.
- Ясно, - сказал я. – Что ж, не будем торопить события.
Марина молча кивнула. Глаза её ещё несколько мгновений оставались серьёзными, но потом в них снова зажёгся весёлый огонёк:
- Надеюсь, ты всё понял правильно. А теперь, друг мой, тебе пора домой. Помни наставления. Новые ощущения у тебя реально появятся только через несколько часов. Не жадничай, делись ими со мной. Купи телефон, звони мне вот на этот номер, - она подала клочок бумаги с цифрами, - ну, и сама я, хоть раз в день, да буду справляться о твоём самочувствии.
Я шёл домой в сумерках. Вслушивался в ощущения. Пытался смотреть на себя со стороны. Когда-то мне приходилось читать о практиках самонабюдения в разных эзотерических школах. Теперь вот надлежало испытать это на самом себе.
Только наблюдать пока что было, действительно, нечего. На сердце лишь тлела лёгкая тревога: хотя ничего противоестественного и богохульного мной сделано не было, всё-таки обряд сей – что-то не слишком хорошее. Вроде доводы вчера были железные, а сожалеть о том, на что сам решился – глупость и слабость. И всё же: не стал ли я теперь орудием Марины для только ей самой известной цели, не стал ли её игрушкой? Слово, что она недопроизнесла в первый вечер нашего знакомства, так и не давало мне покоя. Сегодня она произнесла сразу много чего!... А ведь есть ещё и зелёный перстень, и были те лунно-зловещие стихи, и поцелуй перед рассветом. Что там говорить: очаровала, околдовала она меня, совсем как сотникова дочка бедного казака в «Вие»! И ничего тут не попишешь. Дело сделано. Остаётся лишь верить её словам, верить в то что она, хоть и имеет на меня какие-то виды, но в этом первоочередном деле – моя искренняя помощница… Ну уж а если всё обман – в конце концов, сорву с руки эту гадость и пойду искать защиты у той самой непредсказуемой, но благой стихии – под сенью святого храма.
* * *
После ужина и традиционных карт я продолжил чтение и конспектирование Зеленина:
«В Полесье широко распространено мнение, что, находясь в лесу, ни в коем случае нельзя откликаться на голоса, зовущие тебя по имени. Звать может леший, шутки которого не всегда безобидны, но чаще зовут именно русалки. При этом они могут и не знать настоящего имени человека, а просто перечисляют первые попавшиеся, распространённые имена. За откликнувшимся русалка обязательно погонится. А убежать от неё в лесу почти не возможно. Другое дело в поле. Русалки быстро бегают, но не могут пересечь полевую межу поперёк. Им приходится обегать их вдоль. Этим надо пользоваться и бежать только поперёк поля».
«Раньше их было много, - говорил белорусский селянин. – Бывало, из деревни далеко и не выйдешь – залоскочат. А в лесу только и слышно, что их: «гу-гу!» да «гу-гу!». Страшновато. Но рассказывали старики, что двух их как-то поймали и привезли в нашу деревню. Так у них всё как у женщин. Только цыцки большие-пребольшие – аж страшно! Да волосы долгие. Ничего они не говорили, всё плакали да плакали. Рекой у них слёзы лились, пока их не отпустили. А как отпустили, так запели, заиграли, да в лес бегом»...
Последнее сообщение было для меня крайне важно. Можно ведь, значит, и поймать и привести. Но как поймали – никаких подробностей.
Однако следующий рассказ поразил меня ещё больше: просто готовый сценарий для оперного композитора! Знал бы её Лядов или тот же Вагнер, непременно положили бы эту красивую и страшноватую историю на язык симфонического оркестра. Я записал её полностью:
Симбирская легенда
«Где-то в середине XVIII века жил в Симбирске, рядом с церковью Спаса, парень по имени Иван, по прозванию Курчавый. Церковь была старинная и вся расписана по стенам разными житиями. А на одном образе – царица-красавица: румяная да такая полная, и едет она на лебедях – одной рукой правит, в другой ключи держит. Иван Курчавый часто говаривал на хороводе:
- Мне невесту нужно эдаку, как писана царица в лебедях.
Сам Иван – златокудрый красавец. Да ещё и бандурист был искусный. Любили его девки такого.
А неподалёку от Ивана Курчавого жила молодая вдова Марина. Всего год прожила она с мужем своим, а потом, по слухам, как-то извела его. Она тоже была красавица, причём красоты какой-то строгой: черноглазая, чернобровая, лицо, что твой фарфор, а румянец на щеках так и играет. В хоровод Марина не ходила, а редко, в праздник, после обеда выйдет за ворота, сядет на завалинку, да издали на хороводящих и любуется. Всё смотрит и смотрит на Ивана Курчавого. И если заметит, что которая девушка ему приглянётся, тотчас вся покраснеет, до ушей разгорится, а уж глазами как на него взмахнёт – кажись, готова съесть. Такой-то у неё был взгляд: насквозь человека пронзит. Иван, бывало, даже побледнеет. Словом, любила Марина Ивана и ревновала ко всякой девке и бабе. А Иван, поговаривали, по ночам к Марине похаживал да с ней любился.
Это отцу с матерью Ивана стало известно. Задумали они сына женить. Нашли ему невесту хорошего рода-племени и богатых родителей – девицу красивую и степенную.
Марина, как о том услышала, сразу принялась колдовать против этой девушки. Только испортить невесту ей никак не удавалось. Тогда решила она насмерть приворожить к себе Ивана. Совершила один колдовской святотатственный обряд. И он-то подействовал. Стал Иван грезить Мариной во сне и наяву. Однако родители его ни за что не хотели Марину в невестки. Она, хоть и красавица, а была старше Ивана, да вдова, да карахтера крутого. В общем, заявленное сватовство не отменилось. Всё пошло своим чередом.
Но когда Иван вернулся домой от невесты после рукобитья, с ним вдруг случился странный припадок. Отвёл он лошадь на конюшню, в избу вошёл весь бледный, глазами бессмысленно ворочает, точно ищет что-то. Потом выбежал в сени. Начал страшно хохотать, да в воздухе руками шарить. В общем, сбесился парень. Родители кое-как заперли его на сеновале. Позвали извозчиков, чтоб те помогли связать. Так он им не дался, все путы порвал.
По случайности оказался поблизости один знающий чуваш. Посоветовал надеть на Ивана хомут с его потной лошади. Да надо было, чтобы какая-нибудь беременная женщина этот хомут держала:
- Над ним гораздо баба шутила. Ишь, шайтана в него садила. Давай, ребя! Надевай скорей, и всё пройдёт, - говорил чуваш.
На тот случай оказалась рядом беременная матушка самой рассказчицы. Она сделала всё, что просили. Держала хомут, а Иван, и правда, успокоился. В это время чуваш читал над ним заклинания. Так и заснул бедный парень, а проснулся только в полдень следующего дня и рассказал, что накануне припадка встретил на дороге Марину. Она попросила подвезти её домой. Иван подвёз, а потом вдруг потерял её из вида, начал искать, не слишком понимая, где он сам находится. Словом, какое-то наваждение с ним соделалось. Но теперь прошло. Выздоровел Иван. А Марина, напротив, заболела.
Стало ей очень худо. В муках билась чаровница несколько дней, а потом, в день свадьбы Ивана бросилась в Волгу. Как безумная, выскочила на берег нагишом, с распущенными волосами, выплыла на середину реки, да и потонула. Искали и неводом, и снастями – не могли найти.
После слухи пошли: Марина оборотилась русалкой, по вечерам выходит на берег. Сядет на камень или на край плота, и всё моет голову, да расчёсывает свои косы, а сама смотрит в избу, где живёт Иван Курчавый с молодой женой. Потом вдруг застонет да заохает жалобно-прежалобно и бросится в воду со всего маху. Многие её видели, даже слышали, как она горько плачет и поёт заунывно тихо – индо сердце берёт:
Ах, ты, Ванюшка! Ты мой батюшка!
Ты меня разлюбил, ты меня погубил!
Ненаглядный ты мой! Дорогой ты мой!...
Стали про Марину-русалку в городе толковать. И Иван сам слышал, что Марина от любви к нему утопившись в Волге, стала русалкой и живёт в страшном омуте, где и в бурю, и в тихую погоду вода как в котле кипит, белый вал ходит. Будто бы в этом валу она, порой, с каким-то седым стариком появляется и лодки опрокидывает.
Рыбаки рассказывали, что видели Марину-русалку и на песках, против Симбирска. Плывёт, кажется, лебедь тихо, выйдет на песок, взмахнёт, всплеснёт крыльями и превратится в красавицу-бабу. Развалится на песке, как мёртвая, и пугает вечерами проходящих.
А жизнь с молодой женой, меж тем, у Ивана не заладилась, хоть и красавица она была. Начал Иван тосковать. Да повадился в полночь один-одинёшенек на лодке-бударке ездить к омуту с гуслями и играть разные песенки. Сам то заплачет, то засвищет, то как лешой захохочет, то затянет заунывную песню, да столь зычным голосом, что она по всей Волге так и разольётся.
Ну и в одну ночь, когда он так-то пел, вынырнула Марина-русалка из воды, влезла к нему на лодку и давай с ним миловаться, обниматься да хохотать. После первой встречи Иван домой ещё вернулся. Но с той поры стал каждую полночь к омуту на лодке ездить. Ездил, ездил, да раз и пропал без следа. Не нашли ни его самого, ни гуслей, ни бандуры, а лодка с вёслами у берега отыскалась.
Осталась молодая Иванова жена одна. Стала плакать да тосковать. И как-то ночью Иван пришёл к ней:
- Не тужи обо мне, жёнушка, - говорит. – Мне с Мариной жить на дне Волги-матушки весело. Полюбил меня водяной Волнок. Угощает разными яствами и питиями. Живёт он во дворце изумрудном и всё просит меня играть ему на бандуре. Заиграю – он распляшется со всеми жёнами своими, а как перестану – остановится. Обещал наградить меня на этом свете: отпустить вместе с Мариною – моей полюбовницей. Да только ты об этом никому не сказывай!
После этого разговора разболелась молодая вдовушка. Вопреки запрету, рассказала она родным о том, что видела. Только язык у неё вдруг отнялся, да и дух тут же вон».
На такой вот оптимистической ноте легенда кончалась. И хоть и не было в ней ничего пронзительно ужасного, а мне стало не по себе. Прежде всего, поразило имя русалки. Понятно, что совпадение, но… Да и по описанию эта Марина-русалка была очень даже на мою волшебницу похожа. И если с теми русалками, что плясали в лесу с парнем, огородившим себя двумя крестами, я был бы счастлив повстречаться, то с этой, несмотря на всю её красоту, познакомиться поближе как-то совсем не хотелось.
Занятным в этой легенде показалось мне то, что русалка превращалась в лебедя. Чем, кстати, не царевна-лебедь из пушкинской сказки? И ещё на ту же тему: что это за царица, летящая на лебедях, да с ключами в руке, была изображена на церковной фреске? Что за святая? Всякие чудеса в житиях святых описаны, но чтоб кто-то из них передвигался при помощи лебедей, я не слышал. Помню только, лётывал на них в свою Гиперборею Аполлон…