Смятая постель, лунный блик на ногах и стук веток в грязное окно. В моей голове жужжало непреодолимое терпение дождаться утра, так как от бессонных видений потолок и стена искажались во что-то неприлично странное. Будто картины Дали оживали в моих глазах. Я закрыл их, но в темноте моего мира меркли россыпи серебристых спиралей - они вытягивались в трубки и бежали за зрачками в пустоте, а потом медленно таяли до следующего вздоха. Я чувствовал себя куском мяса на сковороде, под моей кроватью явно находились угли. Они иногда поскрипывали в такт биения сердца, а, возможно, оно само скрипело, провалявшись в пыли из-за ненужности. Оно не болело, оно было старо, как и все в этом чахлом и болезненном мире.
Я потянул пальцы к краю и неожиданно ощутил ледяной ожег железа, на этом моменте в моем рту ассоциативно проскользнул вкус метала, но сразу пропал. Я долго не мог отпустить его из памяти, открывая и закрывая высохшие губы, облизывая их потрескавшуюся кожу. Вкус не вернулся, и я снова провел ладонью по нижней стороне кровати. Туман и снег… внизу было прохладно как в ноябрьское утро на берегу канала. Под сковородкой была ранняя зима, а мясо, видно, жарилось само, из-за внутреннего кровотечения.
Я снова поразмыслил о сердце. Ведь я болен, черная рука хвори залезла мне под рубашку и незримо сжала грудь, обесточив главный механизм. Он закрылся для чувств, скукожился и превратился в старика, что вечно брюзжит или тихо сопит, следя мутными глазами за закатом жизни. Я не любил его и не презирал, сердце-старик не интересовалось мной и не останавливалось. Мы жили в одном теле, как соль и перец на обеденном столе – разные, но видевшие мир из-за одного положения.
Я повернулся набок и сунул руку в яму темноты, окружавшей заднюю часть комнаты. Не понимаю, зачем это сделал, но по руке проскользнула бледная боль. Тонкие жилы на запястьях вздулись, и рука повторно повисла на белой ткани одеяла. Один из пациентов недовольно кашлянул впереди – тоже не спал. Мне не хотелось говорить с ним и даже видеть его изнуренное лицо. Я отвернулся к стене и тихо провел по ее выбеленной фигуре, после чего прижался к ней так близко, как позволяла телесная оболочка, и еще раз погладил шероховатую поверхность. Нет этого мира, его нет… есть только я, скрипы дедушки в объятьях ребер и плоская иллюзия.
Прошло много времени с минуты, как я замолчал. В комнате становилось светлее, и на глаза мои посыпался порошок Морфея. Видно, творец сновидений не увидел открытой форточки, и его наркотик разлетелся на маленькую подушку и волосы, раскинутые на её холмах. Резкий нарастающий шум долетел до моих ушей, я свернулся, ожидая надоедливых медсестер с тряпками и уколами в руках. Их белые халаты пахли спиртом, а отвратительные морды извергали огненные кольца из приговоров. Я всегда пристально водил за ними бездумным взором, чтобы не выдать свой стареющий механизм их колким жалам рапир.
Я слышал шумную ругань за дверью, постоянный стук каблуков и звонкие удары железного подноса. Мне хотелось окунуться в сновидения, просто опустить голову в реку небытия, но сны не вода… к сожалению. Я лежал и чувствовал, как пот стекает с моего лба и носа прямо на подбородок. Я снова облизал губы, и меня затошнило от соли. Отвратительная на восприятие, она будто разъедала язык. Я взвыл, и высунул голову. В палате не было еще одного дряхлого мужчины с седыми волосами. Это он не спал всю ночь… Мне все равно, однако.
- Лиза, ты позвонила в полицию?! Хорошо… Да, надо сразу приготовить тряпки и воду! Тащите воду! Александр Владимирович, что сказать пациентам? Да, конечно.
Женские восклицания были на заднем плане, я снова гладил белоснежную стену, отыскивая знакомые выемки. Протяжный вздох вырвался из моей груди, что напугало старика. Меня заинтересовал этот хаос за порогом, за границей, отличающей доктора от больного. Я посмотрел на свет, проникающей под потолком, и меня охватило непонятное чувство, будто надо узнать или что-нибудь спросить. Я заморгал глазами, и принялся гладить стенку, пытаясь думать только о ней. Это невозможно, ведь я апатичен к этому миру, я умер для него… Спрятать идею, да.
Физический скрип раздался где-то далеко в моем сознании. Молодая медсестра зашла с женщиной в синих резиновых перчатках. Они посмотрели на нас, как на безмолвных скульптур. Я закрыл глаза. Возможно, я спал, и мне лишь послышалось, что женщина постарше прошептала:
- Господи, что у них в голове творится! Ладно, старик… сколько ему было? 70? Наглотался таблеток в уборной, а нам теперь убирать. Вон, молодые лежат. Им бы семью заводить и детишек, а они только и делают, что на потолок смотрят. Ты дай им таблеточек побольше, чтобы крепче спали. Лиз… А то ведь если один начал, другие подхватят. Ты слушаешь меня?
- Я слышу. Страшно что-то… Ответственность такая, это же наркотики. Может, им и так плохо, а мы их ломаем еще больше.
Мне почудились удаляющееся бормотание и хлопок двери. Я сглотнул от отвращения, мой организм не хотел взбалтывать яд с кровью, но мое сердце часто заскрипело от предвкушения. Голова повернулась к стакану и маленьким разноцветным пуговкам. Закинув в рот пару штук таблеток, я почувствовал, как тону в грезах. Мне хотелось кричать, но рот давно уже зашит, и я больно упал в океан. Пациенты заерзали в своих постелях, тоже ожидая новой порции сладкого небытия.