22 марта.
Милый Ян! Я обещал не терять связи с тобой. К сожалению я не могу быть точно уверенным о том дойдут эти письма до тебя, но пойми меня, я не могу иначе. Целью всего моего существования являются одни идеалы, которыми нельзя пренебрегать. В противном случае все мое существование будет бессмысленным. Уж прости меня. Я хотел путешествовать с тобой и дальше, но разошлись мы как-то глупо. По глупости, не по желанию. Мне хотелось к звездам, тебе в бар. Лайнер отправлялся рано утром. Я не знал где ты, прости, но я не мог задерживаться в Неаполе больше. Не мог и не хотел. И ты не был настолько близким, чтобы держать меня.
Сейчас я в Париже. Город не впечатлил. Я желал увидеть больше чем брусчатку и пьяных женщин в барах. Это поверхностно. Нет того внутреннего спокойствия и гармонии от жизни как в Бомбее. Слишком все дешево выглядит. Пожалуйста, не пиши о себе. Читай только обо мне. Ты мне неинтересен как человек, но интересен как путешественник. Читай! Главное читай! Можешь не отвечать, плеваться, быть злым, но читай. Не хочу сказать, что это важно, но чем плохо?
Не придавал я тебе такого огромного значения, Ян. Да и сейчас не придаю. Ты просто эпизод, и куда более важна сейчас моя жизнь в целом. Я пытаюсь, но не нахожу ответа, и , кажется, только больше убегаю от истины. Это не беда. Я буду продолжать поиски, милый Ян! Не верь в меня, зачем тебе это! Да и дела мне нет до веры. Просто механически выполнять поставленную задачу. Будто бы завод или фабрика. Наверно, именно в этой непрерывной работе разума и открывается истина, Ян! Как считаешь? Непозволительно сложно. Сложно думать об этом, сложно говорить. Писать нелегче, милый. Я гуляю по Парижу и чувствую отвращение ко всему, даже самому безобидному, как котеночек. Я чувствую, что не должен оставаться здесь, чувствую, что надо двигаться, искать что-то, жить! Завтра я уезжаю. Пока не знаю куда, это решит кассир на вокзале. Мне нечего больше здесь делать, я только злюсь.
Я уже говорил, что не нужно огромных ответов, можешь вообще не отвечать. Какое мне дело до твоих проблем? Это может звучать обидно, но на самом деле это не так. Просто я так чувствую мир. Не горюй по жизни, это чертовски неприятно.
P.S. Я ищу, Ян! Я ищу, всем своим существом я в поисках истины. Задача непростая, но хоть чуть-чуть! Хоть немножечко! Я ищу…
31 марта.
Я остался в Париже. Этот город мне не нравится, я злюсь. Но что-то меня держит. Я чувствую что не могу уехать. Как булыжник на спине, не могу и все. И люди здесь тяжелые, непереносимые. И не комфортно, и вроде бы чего уж там, уехал и дело с концом, но если я уеду мне станет еще тяжелее. Я думаю мне просто надо привыкнуть к этому булыжнику, и когда-нибудь он сам по себе исчезнет. Перетерпеть.
Я стал другой. Сонный, неразговорчивый, тихий. Уже какую ночь я не могу спать. Закрываю глаза, и спать хочется и песок будто насыпали в глаза, но не засыпаю. Мучаюсь, а потом выхожу на улицу. И так всю ночь. А днем я гуляю, и как в замутнении. Недосып это плохо, Ян. Это ужасно. Но бессонница… Это мучение. Вечером я захожу в одно кафе в центре. Там есть официантка, молодая, с короткой прической. Я думал все парижские женщины это что-то неземное, ну или хотя бы такое, от которого не хочешь уходить. Смотришь и застыл. Нет, это не так. Моя официантка своими грубыми руками смахивает объедки прямо на пол. Сутулая, и походка, будто когда она наступает, ее током бьет. Я смотрю и удивляюсь. Нет, не противно, конечно нет. Чувство смешанное. Я не понимаю жалеть ее у себя внутри или вовсе не обращать внимания как мы не обращаем внимания на попрошаек на рынке. И я смотрю на нее, и когда мы встречаемся взглядами, она быстро отводит его и ускорят шаг. В такие моменты у меня пропадает то смешанное чувство и почему-то появляется ненависть к себе. Будто я прохвост последний. И кафе это в центре оно просто ужасное. Еда не вкусная, все грязное, но меня прямо тянет туда. К той официантке. Мне хочется вновь испытать то чувство с резкими искрами ненависти к себе, когда мы встречаемся взглядами. Дрожь будто по телу. Ее нет, этой дрожи, но что-то переворачивается внутри.
Когда я сижу в этом кафе, я забываю про себя. Все мои мысли, идеалы, они испаряются, как и не было их. Все что остается, это мещанское здание с отвратительным запахом, чашка крепкого кофе и та неуклюжая девушка с походкой, будто током ударяют…
Неделю я пишу уже тебе это письмо. И ничего не происходит. Я будто попал в какой-то изолятор. Вчера ночью я как обычно гулял по улицам. Ночью я не разбираю какие улицы. Вечером ухожу, а утром уже и замечаю где я на самом деле. Мне думалось что я ушел непозволительно далеко. Будто и не Париж вовсе, а какой-то другой город. Я присел на ступени какого-то кафе и в усталом почти бессознательном состоянии, которое бывает когда бессонница, стал смотреть в небо. Без цели, без мыслей. Уставился как слепой. Я даже пробовал шататься по улицам до изнеможения, лишь бы уснуть. Но не выходило. Все на что я был способен это задремать на лавке перед рассветом. Это была забывчивость, не сон. И от этой забывчивости состояние только ухудшалось. Я сидел, и мыслей не было. Обычно когда смотришь на небо, то думается о чем-то великом. Некоторым думается о мещанском, некоторым о музыке, а мне ни о чем не думалось. Странное это состояние, когда мыслей нет. Тишина в голове. Эта тишина не давит, скорее даже облегчает. Но это поначалу. Потом ты вроде бы и хочешь услышать тот голос, которым думаешь, но нет сил, и ты как в тюрьме. На улице тоже было тихо. Я помню только как что-то капало. И я даже не заметил как подошла та официантка. Мы не стали говорить, у меня не было сил даже думать, а там еще говорить…
Мы долго так сидели, она наверно тоже устала раз так сидела со мной. Я так устал, что не обращал никакого внимания, хотя наверное она что-то и ждала. А может и не ждала. Светать начинало рано и вскоре я понял что сижу около моего кафе в центре. А она все сидела и даже не смотрела на меня. Обычно к рассвету я начинал оживать. Уже не так хотелось спать и уже чуть меньше ощущался песок в глазах и боль в мышцах. Редко я начал поглядывать на нее. Тонкая шея, смуглая кожа и много родинок. Волосы были сухие и ломкие, негустые и нередкие, но очень короткие. Длиннее чем у мужчин, но все равно очень короткие. Она почти отвернулась от меня, но была близко, почти касалась, но я не чувствовал.
Солнце уже показалось, и люди начинали просыпаться. В ноздри стал бить запах кофе и хлеба. Ничего мне не хотелось тогда. Только бы побольше посидеть так с ней. Только бы она не уходила. А если и уйдет, то хоть бы я не чувствовал себя таким одиноким, как в изоляторе.
Я ушел первым. Встал и очень тяжело поплелся вдоль по улице. Она не пошевелилась, но спиной я ощущал ее взгляд. Я шаркал ногами, потому что не было сил поднимать их. И дышал очень тяжело, будто бегу уже два часа. Конечно я не оглядывался. Я не смел. Ведь я струсил, не пожелал быть брошенным и одиноким. Я сделал ее брошенной. То есть избавил себя от боли, причинив ее ей. Это, Ян, я себе никогда не прощу.
После я уснул самым крепким, самым здоровым сном человека, который днем работает, а ночью спит. У которого есть дети и жена, и который чувствует на себе ответственность. Который ходит по воскресеньям в церковь, а в субботу вечером заглядывает в местную пивную. Это был такой сон, какой у меня пропал еще в детстве. Без снов, без осознания того что спишь. Крепкий как кофе в моем кафе в центре. Я не знал сколько я спал, может день, может два, но когда я проснулся был рассвет. Солнце еще не всходило, но уже светало. Это было поистине волшебство. Странные мысли приходят в голову, когда встречаешь рассвет. Будто ты полностью отдался своей природе. Будто и нет всех этих городов, пыли, машин, а если и есть , то это очень далеко. А ты здесь, ты чувствуешь жизнь каждой своей порой на коже, каждым волосиком.
Но когда солнце встало и прошло то, настоящее утро, которое сменило утро в городе, запах хлеба и машин, вся это загадочность пропала. И тогда мне было так стыдно, так противно, что хотелось скулить. Как я мог просто уйти. Как я буду теперь наблюдать за ней! Да как я жить буду, зная что я на такое способен! И никого не было. Я был совершенно один. Пусть полон сил, бодр, голоден и готовый ко всему, но с огромной дырой в груди. Хотелось бежать, драть на себе волосы, просто орать от собственной никчемности. Мне жутко хотелось есть, и от этого я еще больше злился на себя. Это ужасное состояние. Всю свою силу хочется куда-нибудь деть, что-нибудь сделать, чтобы не было так противно от себя.
Весь день я сидел в номере и лежал на кровати. Я так давно не отдыхал. Вечером я пошел в мое кафе в надежде увидеть ее. Я не увидел. Я спросил у хозяина где же та официантка, а он сказал что она будет под вечер, на ночную смену. Я ждал. Я заказал много еды, благо голод немного прикрывал мои чувства, и не было так больно. Я ел, и те ужасные муки, стыд, сменило ожидание. Я ждал, и я бы конечно не ушел, не дождавшись ее.
15 апреля.
Хочу чтобы ты знал, Ян, продолжалось все недолго. Лиди ( официантка) стала моей надеждой. Не притесняй сюда высшие чувства, это другое. Мне некому писать, Ян, кроме тебя. Так выслушай же меня. Благо я не знаю, читаешь ли ты это или и вовсе не знаешь о том, что я тебе пишу, потому что письма до тебя просто не доходят. Поэтому я верю что ты это читаешь.
Говоря с Лиди перед рассветом, я начинал сомневаться в своих мечтах, убеждениях. И сейчас толком не разберусь. И нет мне больше пищи и поддержки от моей мечты. Она как застыла, будто и не было ее. Лиди хочет уехать из Парижа. Порой мне кажется ее воротит только от вида этого города. Стремление путешествовать, стремление жить манит ее. Как похожа она, Ян! По-детски наивна и по-дикарски осторожна. Я вижу как она хочет уехать, взлететь, отпустить все хлопоты, но боится. Ясное дело. Все боятся неизведанности.
Мучительно стало слоняться по городу, который я уже знаю, который я уже видел. Невыносимо стало ходить в это кафе. Я уезжаю, Ян. Завтрашнем рельсом в Лиссабон. Не хочу я, чтобы что-то держало меня здесь. Даже такая сутулая официантка не позволяет себе такой роскоши. Когда она курит, я сажусь и встречаю рассвет. И скучно мне. И хочется убежать. Куда? В неизведанное! Раньше боялся, а потом понял какое это наслаждение. Хоть чуть-чуть свободы, неопределенности! И я убегу. Как последний трус убегу!
Жалкая история не тянет даже на пару страниц, Ян. Я не устал, Ян! Мне даже смешно…
Как странно.
13 мая.
Привычное одиночество становится непривычным, если человек не смотрит на тебя как на единственного виноватого во всех его бедах подлеца. Она не смотрела на меня. Выпутывалась от моих глаз, крутилась и уходила. Утро мы проводили вместе. Она глядела на встающее, еще не слепящее солнце, а я варил кофе. Мне не нравилось. Я переставал жить, так мне казалось. Мне нужно было уехать, и причем уехать с ней. Не понимаю почему, но я должен это был сделать. Я тогда с легкостью ее воздушных негустых волос мог сойти с ума. Меня тянуло в следующие города, а у нее здесь был ухажер. Так она говорила, Ян. Никогда не поверю.
Мыслей моих едва хватает на несколько строк. Так пусто, что и не знаю что писать. Но знаешь, раньше я думал что мой взор направлен исключительно на громадные вещи. Огромные идеалы и принципы. А сейчас… Сейчас я наблюдаю за солнечными лучами, за голубями в маленьких двориках и за пенсионерами, которые их кормят. Как поразительно, что в таких маленьких ничтожностях такое огромное удовольствие. Чувствуешь жизнь каждым вздохом! Поразительно, возьму за веру.
Теперь я не буду писать тебе, Ян. Это выматывает, и я понял что необязательно все рассказывать. Пускай это исчезнет искаженными воспоминаниями. Моими, Ян! Это письмо я писал уже на корабле. Рядом со мной сидит Лиди и смеется над моей грамотностью. Счастье мимолетно, и мне незачем думать сейчас о чем-то другом. Париж прошел как сон. И я не мог оставаться там больше, я бы умер. Ведь моя жизнь, Ян, только в поисках. В поисках чего? Истины? Да плевать! Это слишком широко и непонятно. Нужна мне истина, Ян, но это губительно. Счастье, Ян! Жизнь в каждой клеточке, жизнь повсюду! Она прекрасна, Ян! В своей ярости и безразличии! Какого черта я пишу эту потную философию мне непонятно. Может ты сейчас бесишься по этому поводу, или бесишься по поводу грамматики… Но, Ян, милый Ян! Ты оказал мне огромную услугу и помощь. Не было бы этих маленьких по своему значению писем, я бы загнулся, умер бы…
Я напишу тебе когда-нибудь ,Ян, еще. Когда пройдет счастье. Но об этом и думать не желаю. Хорошо, Ян, на свете! Легко!