Дедуля мой был шутником, и одна из любимейших его шуток повторялась каждую осень. Как только созревали ярко-бордовые яблоки-«комсомолки», дед принимался за коммерцию. Яблоки были глянцевитые, чистенькие, с красноватой мякотью, очень красивые. Он аккуратно их снимал, нагружал полную тачку и вез на газопровод продавать. Раскупали их мгновенно. Дед покупал на вырученные деньги продуктов с запасом, чтобы несколько дней не появляться в магазине и не встретить покупателей и быстро улепетывал, пока не побили. Дело в том, что есть эти яблоки можно было только замороженными, когда мороз выгонял из них очень ощутимую горчинку. Странно, что эта проделка удавалась ему каждый год.
Однажды в шалаше он проделал еще одну шутку. Соседка тетя Паня не работала в колхозе, а промышляла самогоноварением. Как-то она услышала, что готовится облава на самогонщиков и принесла свои запасы к дедуле в шалаш. Он охотно согласился выручить и спрятал полные бутыли и банки под кровать. Когда опасность миновала, Паня пришла за своим добром в шалаш и застала деда выпивающим и с аппетитом закусывающим. Уже изрядно захмелевший дед тут же принялся радушно приглашать соседку: «Ага, Панюшка, хорошо, что пришла, садись-ка выпей, закуси яишенкой, огурчиком, лучок вот зеленый, садись-садись!» А она остолбенела, увидев на земляном полу шалаша целую лужу самогона и запричитала: «Дед, что же ты наделал?!» Дед, не принимая во внимание её причитания, еще несколько раз попытался проявить себя радушным хозяином, но Паня не унималась – жалко было и разлитой самогонки и разбитой пятилитровой бутыли. Тогда дед отвернул брезент, занавешивающий вход в шалаш, и выставил её: «Выйди вон, гадюка, не порть аппетита!» Остатки дедова пиршества она смогла забрать только тогда, когда он уснул. Больше она ему ни разу не оказывала такого доверия.