Посвящается учёному-литературоведу
и фольклористу, Большому Марату -
Марату Халяфовичу Мингажетдинову.
18 мая 2014 года ему бы
исполнилось 80 лет.
Учкояк
Три башкирских аксакала поведали мне о батыре Табризе и его чудесном коне Учкояке. О тех временах, когда вершины Уральских гор еще не подпирали неба, плавные воды красавицы-реки Агидель не отражали лазурных облаков, а сочный изумрудный ковыль волнами перекатывался по степи. Один рассказывал, второй поддакивал, третий помалкивал.
В далёкие старые годы башкиры кочевали в войлочных кибитках по всей степи в поисках водных источников и пастбищ для конских табунов и стад скота. Вместе со всеми кочевала и старая Хумира-апа. В прошлом году ранней весной местный бай приказал её сыну арканить диких кобылиц. И затоптали его кобылицы. Пожалел бай несчастную и присвоил её лошадок – пусть не мучается.
Невестка после смерти мужа зачахла от тоски, и на руках Хумиры остался внук Табриз – хилый и слабый, хотя ему уже минуло семнадцать. Пора женить парня, но кто за такого замуж пойдет? Да еще родинка у него на правой ладони – не к добру это!
Говорят, мальчишка язык птиц и зверей понимает, лошадей травами лечит. Пожалел бай и Табриза: за миску пустой шурпы и черную лепёшку в день нанял пасти свои табуны.
Говорят, нашёл Табриз в степи жеребёнка и принёс в табун. Совсем слабый. Голову не держит, на ногах не стоит, глаза слезятся, шёрстка свалялась, и рой мух над ним… Да и непонятно – жеребёнок ли. Узнал про то бай, избил плёткой, велел убираться вместе с заморышем. Боится, не заразный ли.
Говорят, завернул Табриз найдёныша в старую кошму, взял на руки и ушёл в степь. Два дня как ушёл. Хумира знает — не печалится: «В старую кошму завернул? В степь ушёл? Значит, и сам не пропадет, и жеребёнка выходит».
Так неторопливо судачили соседки, сидя на кошмах в гостевой кибитке. Наливали в расписные чашки душистый чай, заваренный степными травами, осторожно брали руками золотистый медовый чак-чак.
Табриз шёл по степи, не чувствуя ни усталости, ни жажды. Только один раз передохнул – положил заморыша на землю, сорвал траву-очанку и спрятал за пазуху. Вот уже и звёздочки высыпали на синий бархат неба – перемигиваются. Байбаки и суслики свистеть перестали, значит – всем спать пора. Вдруг путник услышал стук дятла: где дятел – там и деревья, а где деревья – там и вода. Вскоре вдали замаячила небольшая роща и показался ручей. Табриз нашёл то, что искал, и направился на приветливый говор ручья.
Зачерпнул котелком воду, напоил заморыша и напился сам, разжёг костёр, заварил в котелке траву-очанку, остудил и промыл жеребёнку глаза. Расстелил кошму, укрыл жеребёнка рубахой, обнял найденыша – и уснул, как провалился
Проснулся, а вместо заморыша на лугу пасется дивный конь: с аккуратной головкой на длинной шее, огромными фиолетовыми глазами в чёрных ресницах, ветер играет его шёлковой гривой. Серебряные копыта отражают солнечные блики. Как же не похож он на выносливых низкорослых башкирских лошадок! Бег его отличался и от бега обычной лошади, и от бега иноходца – казалось, конь летит: быстро перебирая стройными ногами, конь отталкивался одной, а три парили в воздухе. «Я назову его Уч кояк – Три копыта», – воскликнул юноша.
Вдруг конь заговорил: "Пора, хозяин, в дорогу. Пока ты спал, прошло лето. Родная земля напоила тебя соками, ты возмужал – стал батыром". Звуки, которые издавал конь, не были ни конским ржанием, ни речью человека, но Табриз понимал Учкояка.
Юноша наклонился к ручью умыться – и не узнал себя. Водная гладь отразила прекрасного юного батыра в воинских доспехах…
Опять судачили соседки, наполняя ароматным чаем свои чашки. Повезло старой Хумире: что на земле просила, то у неба получила. Внук вернулся, говорят, настоящий батыр, по родинке на ладони только и признала. Да не один вернулся - вместе с богатырским конём!
Говорят, один раз в месяц его серебряные подковы заменяются новыми. Кто найдет подкову – того и счастье. А ещё говорят, зачастил Табриз в кибитку бая – деньги к деньгам идут. Очаровала его одна из дочерей. Говорят, скоро сватов зашлёт. Бай вряд ли откажет.
Бай всегда рад юному гостю. Не дало ему небо сыновей, зато дочек полна кибитка, значит и зятья появятся. Вон и Табриз порог обивает. Наверняка одна из дочерей приглянулась. Только которая? Хорошо бы старшая...
В кибитке бая чисто, всегда свежий чай, пахнет наваристой шурпой. Восемь дочерей у бая, но только одна с утра до вечера выбивает пыль из одеял и кошм, чистит казаны, стирает, моет, стряпает.
Однажды в безлунную ночь, возвращаясь с дальнего пастбища, заметил Табриз в степи девичью фигурку. Девушка то ли от кого-то убегала, то ли к кому-то спешила. Внезапно остановилась возле одинокого дерева, глубоко вздохнула и запела. Ее голос то восходил к звездам, то замирал в сонных травах. Табриз слушал и не смел шелохнуться, боялся вспугнуть беглянку.
Песня оборвалась, и девушка так же быстро направилась в обратный путь. Не теряя её из виду, Табриз проводил незнакомку до её кибитки. И удивился – она проскользнула в самую богатую. Вот тогда-то и зачастил батыр к баю. Среди восьми его дочерей он нашёл ту, чьим песням покорилось его сердце.
«Что за дела? Восемь дочерей у бая, семь холеные, жирные как тушканчики по осени, глаза томные с поволокой, белые ручки не знали чёрной работы. И только одна, как прислуга. Может и правду люди сказывают – приёмная она. Без Гульнары не будет мне счастья в жизни, а жить с нелюбимой, что плыть в лодке без дна", – размышлял Табриз.
Долго не тянул - заслал сватов. Как же бай был рад гостям! Усадил на самое почётное место. Улыбался полной луной: «Скорее выбирай, любая за тебя пойдет с радостью!» И Табриз выбрал Гульнару. «Позор на мою голову! – захлебнулся бай в злобе, – забыл, дармоед, как хлебал мою шурпу, ел мой хлеб! Работницу забираешь?! Погоди, придет время...» Но ничего поделать не смог, пришлось отдать. С радостью встретила Хумира-апа молодую хозяйку, а Гульнара стала холить её старость.
Семь раз прилетал к кибитке Табриза белый аист, семь раз приносил по сыну. Вот и сегодня выехали в степь восемь молодцов. Гульнара любуется всадниками из-под руки, закрывая глаза от нестерпимого солнца, от которого в тот год земля покрылась трещинами на ширину ладони, трава выгорела и рассыпАлась в пыль, изумрудный ковыль поседел, высох и не годился на корм. Ни одна тучка не задерживалась над степью – все пролетали мимо и далеко от степи проливались живительной влагой.
И тогда аксакалы решили собрать сход старейшин всех башкирских родов. На вершине священной скалы развели костёр, дым его поднимался чёрным столбом и виден был на расстоянии бега коня за три перехода. Но не все добирались до священной скалы, многие погибли в дороге, и степные грифы указывали место горького пира.
Сход открыл старейший аксакал.
– Улым, – шептали его почерневшие губы, – мы не знаем, как сообщить тебе горькую весть… Родники пересохли, степь усеяна костями павшего скота. Сгорело молоко в материнских грудях, дети похожи на чёрные головешки. Каждый день мы хороним наше будущее…
Улым, бай велел принести в жертву Учкояка. Тогда начнётся дождь, он напоит землю, заколосятся травы, кобылицы дадут молоко, женщины накормят детей. Учкояк оборотень. В лютый мороз он не нуждается даже в клочке жухлой травы, которую с трудом добывают наши лошадки. В летний зной обходится без воды. Учкояк шайтан. Сход принял решение – убить его.
– Лучше убейте меня!
– Бай сказал – коня…
– О, старая хитрая лиса с чёрной змеёй вместо сердца!..
В этот момент послышался легкий топот, это Учкояк словно летел по воздуху. Он коснулся копытом огромной скалы, она отделилась от земли и повисла над степью, а на её месте извивалась кольцами огромная чёрная змея. Сжатой пружиной она взмыла вверх, распрямилась, стрелой метнулась навстречу Учкояку – и начался бой. Змея была сильнее, Учкояк был подвижней. Он изловчился и копытом ударил прямо в сердце змеи. Змея упала и сгорела в священном огне. Весь в мыльной пене, Учкояк еле держался на ногах.
И как только змея сгорела, на месте поединка забил родник. Что за чудо! – его вода была белой, а вкусом напоминала молоко кобылиц. «Ак идель! Белая река!», – женщины плакали от счастья, набирали в пригоршни воду и поили детей, пили сами – и не могли напиться.
Священная скала опустилась на землю и покатилась по степи. Ускоряя бег, она рассыпАлась на камешки до тех пор, пока не остался самый маленький. Гряда камней начала расти, и вскоре превратилась в высокие горы с ущельями и водопадами, с тёмными лесами на склонах гор, полными зверей и птиц, ягод и грибов.
Громкое «Ура!» разнеслось над степью. «Как, как? Как люди меня назвали?» – гора наклонилась к земле. «Кажется, они дали мне имя - Урал?!"
Теперь тяжёлые дождевые тучи не смогли одолеть вершин высоких Уральских гор, они зацепились за них и пролились над степью щедрым дождём. Когда же дождь прекратился, все увидели, что белая речушка превратилась в полноводную реку, и в горделивых водах красавицы Агидели отражалась лазурная синева облаков. Но ковыль так и остался седым. С тех пор его волнующиеся под ветром трАвы напоминают разлитую по степи водную гладь…
Каждое утро провожала Гульнара сыновей и мужа в степь. Но что это? Вот споткнулся Учкояк под Табризом, – защемило сердце Гульнары.
Когда пали на траву утренние рОсы, Учкояк заговорил:
– Пора мне на покой, хозяин. На память о себе я оставлю четыре серебряных подковы и четыре серебряных копыта. Сделай из них солонки. Одну оставь себе, остальные подари на свадьбу первому сыну, первому внуку и первому правнуку. Пусть берегут солонки, разобьётся солонка – семья распадётся. У входа в кибитку пусть каждый повесит подкову на счастье. А счастье это согласие в семье и умные здоровые дети.
Учкояк поднялся высоко-высоко и медленно растаял лёгкой тучкой. Ни разу Табриз не оскорбил друга ударом плети, ни разу не стреножил его шелковыми путами. Долго горевал Табриз, но делать нечего - он исполнил волю Учкояка. Мастер изготовил четыре солонки, украсил их витым золотом и жемчугом реки Белой. Одну серебряную солонку Табриз наполнил солью и поставил на свой стол,а серебряную подкову укрепил над входом в кибитку.
«В седой дали заплуталось мое детство. Юность промелькнула утренней зорькой. Годы пролетели осенними стаями перелётных птиц. Вот и сейчас журавлиный клин тянется к югу, унося на крыльях жаркое степное лето, – вздохнул Табриз. – Время руками не удержишь. Завтра у старшего сына свадьба».
Каких только даров не приготовили гости, но самым почетным подарком искрилась солонка из копыта Учкояка. Постепенно рядом с кибиткой Табриза выросло семь новых. «Не ищите счастливой доли в чужих странах, в бескрайней степи места хватит всем, пейте её чистый воздух, пойте родные напевы», – наказывал Табриз.
Вот уже и первый внук нашел себе пару. Третья солонка заняла достойное место в их кибитке. Все семьи жили дружно, а потому счастливо, всё у них ладилось и все были здоровы, и было в каждой семье помногу детей. Род Табриза рос и креп: девушки приводили суженых, а юноши брали в жены из дальних степных селений.
Настало время свадьбы первого правнука. И статью, и лицом он походил на своего прадеда, даже такая же родинка на правой ладони, за что и назвали его Табризом. Нашёл свою судьбу в дальнем степном ауле – красавицу гордую и своенравную. На неземную красоту невесты невозможно было наглядеться, но никого не грела её холодная красота.
А в день свадьбы все жалели Табриза. Как жить с такой? Неумеха. Затеяла стряпню – тесто передержала, начинку пересолила, пироги снизу подопрели, сверху подгорели. Со всеми перессорилась, пожилых не уважает, ребятишек с глаз гонит. Табриз не знал, куда спрятаться от стыда.
При виде серебряной солонки глаза невесты засверкали злобой. Копыто?! Пусть даже серебряное! Не будет она жить в степи! Вырвала невеста солонку из рук седого Табриза и швырнула её на серый валун, а сама прыгнула на коня и ускакала в родное селение.
Её прислуга, юная Гульнара ночью собрала осколки, сварила костяной клей и склеила осколки, да так что не было видно ни единой трещинки, и утром отдала солонку тому, у кого на столе она должна была стоять. Гости еще не успели разъехаться, когда Табриз вывел Гульнару и сказал: "Вот кто будет поддерживать огонь в моем очаге".
... Неслышно пролетают над степью года. И пока из рода в род будут передаваться серебряные солонки, пока в семьях богатством будут не деньги, а честь и достоинство, пока будут бережно сохраняться народные традиции, напевы и сказки – род Табриза и Гульнары будет жить в веках.
*********
апа – так называют пожилую женщину, пожилого мужчину "ага"
шурпа — густой, наваристый мясной суп из жирной баранины, чаще с овощами и специями
чак-чак — кондитерское изделие; мелкие, как кедровые орехи, кусочки сдобного пресного теста, вначале испеченные в духовке, а затем сваренные в меду. Переводится как "чуть-чуть"
улым – сынок
идель – река