ДАР

               
   Что-то коснулось моей руки. Оглянувшись, я увидела, что опрокинулась чернильница, «непроливашка», и на рукаве моей вышитой белой блузки расплылось фиолетовое пятно. За мной сидела девочка в школьной форме, её смущение от случившегося не выходило за рамки сдерживаемого спокойствия.
   Мы жили на одной улице, разница в номерах домов была десять. Вскоре мне мама тоже сшила коричневое платье и, как у  Любы – так звали  девочку – крепдешиновый фартук. В классе я не видела никого, кроме неё – мы оказались сидящими за одной партой. Когда весь класс оставили за что-то после уроков, а ей разрешили уйти на занятия в музыкальную школу, я взглянула на неё с чувством, как после той опрокинутой чернильницы. Потом я испытала сопричастность к чему-то таинственному, непостижимому, когда мы однажды шли вместе до ближайшего поворота на улицу, где находилась музыкальная школа.

   У нас были одинаковые шубки из суслика, только у Любы шубка была короче, потому что её обрезали и сшили капюшон. То же самое по моей просьбе сделала мне мама. На улице с умилением нас принимали за сестёр. Любе это не нравилось.  Во втором полугодии мы сидели за последней партой, я – у самой двери. Видела ли я оттуда что-либо, слышала ли – не помню. Оценки в моих тетрадях были как будто ниже, чем у Любы, однако третий класс я закончила с "похвальной грамотой". До этого было чтение книг вслух в комнате, где Люба жила с бабушкой, учительницей начальных классов. В комнате однажды бабушка мыла Любу в корыте. Люба брезговала общественной баней. Они обе делали свои уроки за одним столом, который был и обеденным, и кухонным, наполовину заставленным баночками с вареньем и чем-то ещё. Иногда в классе на большой перемене Люба доставала из портфеля пирожок и, откусив, оставшуюся половинку выбрасывала в мусорную корзину.

   В доме ещё была зала, где стоял только рояль. С потолка свисал патрон без лампочки. Однажды я сунула в него палец проверить, есть ли электричество, и, обжегшись,  свернулась в четверо, под смех Любы. Папа у неё был военный и учиться по месту его службы ей было негде. Она рассказывала  об одной маминой особенности: нечаянно выпускать из рук поднос с угощениями на глазах у гостей.
   Раза два мы собирались втроём – ещё с девочкой из нашего класса. Люба приходила с нотной бумагой, желая нас научить чему-то, даже устроила нам встречу со своей учительницей в музыкальной школе. У подруги не оказалось музыкального слуха, а у меня музыкальной памяти. В школе она как-то сыграла мне «Во поле берёзонька стояла». Потом попросила брать отдельные белые клавиши с тем, чтобы она их узнавала. Когда я взяла чёрную, она сразу насторожилась. В конце учебного года пригласила на «коллективный урок». Подойдя к раскрытым дверям класса, я увидела оживлённых девочек в красивых белых фартуках, застеснялась и ушла прочь, не замеченная.

   В летние каникулы я увидела Любу в розовом шёлковом платье с двумя оборками от плеч до подола. Такое платье было в чёрно-белом журнале мод, который мне кто-то отдал. В другой раз Люба ехала на взрослом велосипеде, крутила педали под рамой, в сопровождении наверно родственника. За компанию я пошла с ней к зубному врачу. К счастью, Люба вскоре уехала, а я, к удивлению приметившей меня женщины, посещала  врача целый  месяц. Затем врач предложила зуб удалить, попросив меня потерпеть; она сделала свою работу без обезболивания с ужасающим хрустом в моих ушах и незабываемой болью и выступившими слезами.

   В день отъезда в город Молотов (Пермь) я с бабушкой провожала Любу на вокзале. Когда поезд отошёл, бабушка заметила, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не расплакаться. Мы спустились в привокзальный буфет. Я посчитала свою мелочь, бабушка добавила недостающие монеты на трёхслойный мармелад.
   Писем от Любы не было. Летом я принесла заявление в музыкальную школу, осенью начала учиться и пронесла этот дар через всю жизнь.

   Переписка с Любой завязалась, когда она уже училась в музыкальном училище – школу она закончила за четыре года. Теперь я жила в Свердловске. Мы встретились, когда Люба приехала поступать в консерваторию. В учреждении, где работал мой папа, Люба сыграла мне соль-минорную «Прелюдию»  С. В. Рахманинова («Пожар Московский») и «Музыкальную табакерку» А. К. Лядова. В Свердловскую консерваторию она не прошла по конкурсу, говорила: «Конечно, они играют лучше меня. Они играют семь лет, а я четыре». Улетела в Новосибирск.

   Через какое-то время  меня нашла незнакомая девушка и сообщила, что завтра в Свердловске  проездом из Перми в Новосибирск будет Люба, каким поездом не сказала.
   Что-то аморфное, мутное закрыло мне дорогу, встало на пути, распростёрлось на всю даль. Глупо мы иногда думаем: «Всё ещё будет!».
   Мы не встретились.