Экспедиция.
Снег, фальшиво искрящийся под белым небом раннего февральского утра, лежал, вольготно развалясь в широких, продуваемых каждым летучим ветром заскорузлых полях, притаившихся за каменным Уральским хребтом. Горы эти, издавна разделяют задремавшую в роскоши Европу и придирчивую жёлтую Азию, завершаемую тут мучающейся в дичайших землетрясениях Японией и блистательным островом Бали, где подземные толчки приелись, будто овсянка англичанам.
Загремел, пугая тишину рассвета, рваный камнепад, буйно покативший по крутому склону красиво-плешивой горы. Только на обратной её стороне росли, притулившись к склону редкие сосны, погибающе коричневого цвета. Камни, щёлкаясь, друг о дружку гранитными лбами, скакали почти у самого последнего сарая старообрядческой деревни. Несколько крепких бревенчатых домов, стояли чуть поодаль, как бы загораживая собою аккуратный скит.
Гудел под низким небом тревожный стальной рельс, беззастенчиво будя не выспавшееся население, но из домов вон не выходившее, предпочитая встретить тревогу внутри. А зря! Из-за ближнего горбатого отрога, поблескивая серебром обшивки, недоверчиво оглядываясь, вальяжно и по-хозяйски всплывала в тишь единственной прямой улицы, огромная тарелка.
Стучавший в набат девяностолетний бородатый дед, упал на заплатанные колени, и широко размахивая двумя перстами, осенил невиданный аппарат. Тот не смотря, а возможно благодаря этому, целенаправленно продолжил движение. Ночью было сказочно морозно, теперь же отчего то мигом потеплело и с носа, слепленной детворой из первого снега снежной бабы, часто закапало.
- Сгинь! – жалобно крикнул вдаль куцего неба старик, и посланник иных цивилизаций испугался человеческого голоса, без скрипа выпустив из чрева, остроги острых лучей. Побродил ими по крышам домов и остова тёмного скита, потрогал детскую забаву, после чего один из них схватил за шкирку деда и легко подняв, переставил к журавлю колодца.
- Ты чяво ж шумишь, Ксенофонт!? – грубо вышел на высокий крылец красномордый малый мужик в облезлом волчьем полушубке. Чёрная борода, раздваивающаяся внизу, вервью лежала на груди, пошевеливая волосками, толи от ветра, толи так себе, чертыхаясь спросонья.
- Глядиии! – выкинул руку тот. – Прилетели жа!
Неизвестный корабль, надо думать, теперь подыскивал нужное место для приземления, одновременно помигивая в такт, красными и зелёными бликами, возникавшими прямо по глянцевой обшивке. Камнепад продолжал бушевать на проплешине горы словно израненный зверь, неизвестно у кого и как требующий отмщенья. Зашлись в безумной перекличке беспричинные отголоски эха.
Красномордый успел отлучиться тайком в хилый сарай, и теперь никого не остерегался вооружённый трезубыми вилами, на исполинском черенке. Таким инструментом подавали навильники молодого сена, на темя сколь огромных, столь и кособоких стогов. Он то изначально был лучший подавальщик во всей округе, которому равных в нужном том мастерстве отродясь не было. Сам Иван Ипполитович Стригалей. Обладатель полудюжины отпрысков в юбках.
- Кто й та тама захотел в момент прижмуриться? – закричал он в сторону транспортного средства, отчего борода его затрепетала на ветерке вольной волей. – Мы туточки ребята хваткия живём, четверо одного не боимся. Жадныя толькоча, у нас снега прошлогоднего не выпросишь. Прошу, прошу не всех враз толпиться, а поочерёдно, как медсестра просит в пулуклинике!
После этих слов второй луч отвесил ему такую звонкую оплеуху, что мужик кубарем скатился с родного крыльца, и очаровательно дрыгая от неожиданности подшитыми валенками, потерял всякую воинственность. Необъятных размеров баба, в крепко повязанном под подбородком полушалке, поигрывая чугунной сковородой, вышла на свежий воздух. То была Стригалейская жена Параскева, учительница начальных классов и домоводства у девочек, которых в округе было считано-несчитано. Ребята мужицкого рода не заводились никак, ни у молодых, ни у старых, ни у смешанных, когда один молодой, второй же ж увы, словно кто проклял и напустил порчу единовременно. Шаман бубнил в бубен над каждой забеременевшей, что, однако, случалось всё реже и реже, так как средний возраст имел постоянную тенденцию к старению и завуалировано ослабевал. Кровь с молоком телятницы тайком, пешком, в непролазную грязь ходили на танцы в ракетную часть за отрогом, не помогало.
- Татки прекратите фулиганствовать, вставай Иванча на ноги, ишо чяво! – засуетилась она. – Чичас мы их сковородой то посшибаем.
И не давая словам расходиться с делом, деловито зашвырнула сковороду в сторону иноземного устройства, тонко зависшего на знакомой площади около колодца. Изворачиваясь в воздухе вокруг своей оси, выпущенный снаряд, с характерным посвистом устремился вперёд, но, не долетев метр-полтора до цели, жалобно звякнул и, ударившись о невидимую стену, рухнул ниц. На что луч как бы погрозил пальцем и закипел от праведного негодования.
Камни пристали катиться реже, зато безобразно красное выползало из-под горизонта мордастое, каким оно бывает с самого утра, солнце. Луна, согласовав отступление со скрипучими звёздами, прошмыгнула за голубую сибирскую тайгу, стратегически расположенную в десятках километров восточнее.
- Поднимай народ, Ксянофонт – распорядилась на это баба, видно матриархат староверы любили, коли в скит не войдёшь от запаха одеколона. В степи у шамана пахло травами и жареными раками, коих в местной речушке была орава.
- Детей прячьте жа!– откликнулся тот.
Девяносто лет прожил счастливо старик, а такого цирка отродясь не видел. Однажды только, когда пятки первенцу обмывали четыре дня, узрел как на ступе, какая то командировочная прилетала, с метлой. Тогда ещё все щепотью крестились на валун за околицей. Но это к войне было. Лет тридцать не пьёт теперь, аж с самой перестройки, а какой прилетел, правда, без веника.
Из четырёхоконного шалеванного дома взгромоздившегося точно напротив, любознательно и истово поинтересовалась тридцатишестилетняя вдова, Маняша Хворостина, та ещё красотка:
- Мужики, чо ли? Пущай ноги моют и прям таки ко мне, я баню прогорю, настойку коренастую улучу, у мяня ж рыжики с жаньшенью и капуста заячья. Опосля няё бабам от мужицкого полу лучше попрятаться.
Луч не спеша, потрогал её поочерёдно за всякие места, и покраснел до самых корней. Мане ничего не сталось, только дыхание слегка сбилось в кучу и щёки зарделись, может от мороза. Хотя вряд ли. Мороз ведь сдал свои позиции, кругом разливалось спокойное тепло, как в начале славного весеннего месяца май. Ксенофонт тут изрядно набычившись пунцовым овалом лица, подобрал со снега металлический язык ржавого битеня и с размаху вдарил им в избитый до полусмерти рельс. Тревожный звон всплыл над камнепадом и, врезаясь плечом в кажный дом, падал раненый, отчего стены трещали от испуга и вытирали пот с брёвен, торчавшей там и сям паклей. Тут ещё заплясала возле скита ломкая тень приехавшего на красном снегоходе шамана. Ударит колдун в кожаный бубен: «бум! бум!», мельком оглянется на наглое межпланетное чудище, явившееся без вызова, и с непривычки снова: «бум, бум, бум!!!».
- Мужиков брать тёплами мястами – беззаботно хохотала Маняша. – Поди-ка пятки та шаршавые, грудья валасатыя до среднего пупа, можа и нижа, до самых тех пят. У мяня настойка два раза сцежена, кровь беглых муравьёв, выдержка.
- Остарожно, Манька! – перекрестившись, закричал очухавшийся Стригалей, усмотрев, как аппарат поменял цвет мигавших подфарников и теперь слепил жёлтыми цветами, барражируя почти над снегом, задирая его снежинки выше себя, аж таки выгораживая из исторического потока событий хитроватое солнце. В крайнем лабазе орал в голос сошедший с ума престарелый кот.
И вдруг аппарат приземлился, крепко встав на неизвестно откуда взявшиеся столбы-опоры в миг пружинившие амортизаторами шарниров, расположенных в районе предполагающихся человеческих коленей. Вспыхнули красные стопы, и, скорее всего именно от этого упал в длительный обморок шаман, утеряв из рук юркнувший в подтаявший сугроб бубен. Тишина запеленала этот нестойкий мир, только Параскева неосознанно и медленно открывала недоумённый рот. За
дальними отрогами деловито загремел зимний гром. Из репродукторов тарелки голосом Муслима Магомаева запел на индонезийском языке невидимый певец. Под эту эстрадную песню, выдавливаемая совершенной гидравликой дверь, широкополо открылась и в проёме открывшегося показался полутораметровый гуманоид, в плавках на завязках сбоку, босой и синий. Безворсовая кожа переливалась на свету, оттенками, которых в нашей радуге не существует, и это одурманивало и шокировало одновременно, приводило в замешательство. Било наотмашь и под дых. Но вот наноустройства, которыми он озирал мир. Его глаза истинно бирюзового цвета в нескольких местах совершенно непринуждённо старались поменять врождённый ювелирный цвет на приобретённый чернильно-зелёный. Зелень пробивалась в самых уголках и посередине, отчего взгляд ускользал, дабы разбиться на равновеликие треугольники, которые бултыхались в глазницах наподобие калейдоскопа, увиливая от событий. Голова же оставалась сплошь дырявой, оттого как ушные дырки заместо раковин, глаза без плодородных ресниц и кустистых бровей, причмокивающий впалый рот до изнеможения тонкогубый. И вот этот величавый красавец, притопывая левой ногой, которая, будучи короче правой, не успевала в такт движения, начал спускаться по дюралевым ступеням лестницы.
- Ах! – всплеснула руками Хворостина. – Силу мужицку не призаморозь. Иди ка до меня я обогрейку предоставлю. Мой холюсий! Наши та, староверы, таки с мостка, за налимшами ныркают, бултых и нетути табя, под каменьями лапами взбрызгивают. Кады холодит, зады и синяи.
- Сгинь со глаз!!! – распорядился главный старовер на Хворостину. Старшой тот богато одет в валенки, три раза поверху закатанные, дублёнку обливную, шарф мохеровый, шапку ондатровую и рукавицы. Головной прибор из водной крысы, коей в округе достаточно и дубят шкурьё ласково-дёшево. Дом у него пятистенок и шестерик окон на улицу. Будто когда его кулачили он дом свой в сундуке привёз, на место поставил. Матвей Жердин.
Меж тем варяга мало беспокоит происходящее вокруг него, знай себе, нагло движется, даже не пригибается. Только на Маньку коротко взгляд бросает, так как женские мысли читать не по-русски может и даже частично желания. С мужскими труднее, у тех хотелка видно одна, а остальные вспомогательные, оттого и не поддаются расшифровке. Корабль чистенький со всех сторон будто из-за соседней деревни прибыл, только камнепад ненароком обогнул. Надо же такому приключиться, шаман пару километров по грязи чавкает на «Ямахе», всячески становится грязный, до самого пластикового шлема с прорезями для обозрения. Доверительно видно, во Вселенной грязи принципиально нет, токмо в России-матушке и осталась.
- С вилми в тыл заходитя! – командовал Жердин, открыторотым старикам и паре огнедышащих девок вооружившихся цепами для молотьбы пшеницы. Слух
уловил вдруг рычание мотора авиации ВВС, поднятой по запоздалой тревоге, в количестве нечётном – один. Присутствие вооружённых сил успокоило, а синий небрежно махнул так называемой рукой и самолёт, воткнувшись в пике, еле-еле избежал неминуемого столкновения с Уральскими горами, что бы трусовато откатиться к местам постоянной дислокации.
Но за первым пришельцем, держа строй и чеканя шаг, выдвинулись наружу четверо дыркоголовых, сплюнув у порога. Тут они чопорно вышли вон, и все в парадно-выходных плавках, и затрясся в диком экстазе дюралевый трап, сник выдохшийся камнепад. От синюшных зарябило во взоре, отчего бабы положили оружие оземь, разоружились. Иноверцы шли, разворачивая вспять лихой ветер, как идут пехотинцы бундесвера, хотя один из них нёс в оттопыренной наотмашь руке холщёвый мешок, с завязками. Пришельцы промолчали, но все разом и бесповоротно поняли, что прибыли те за лежалым прошлогодним снегом, оттого и с мягкой тарой. В загнивающем погребе Маньки, осталось чуть, на донышке, туда мыши по вечерам тусоваться навострялись, погрызть сырную корочку.
- Дяржи воров! – забился в припадке Ксенофонт. – Не давать! Самим надоть, семяро девок по лавкам, каши просят! Задрал голос стальной и набатный рельс, радетель подлунной истины, ведь ещё величайший подаватель навильников, Иван Стригалей в своих нынешних тезисах определил природную жадность оных староверов, и никакой камнепад не в силах завернуть их с пути истинного, на путь ложный.
- Тать, татааать! – в миг отозвался отрог новым обвалом, отчего обморочный шаман приоткрыл один из двух глаз, что б заметить, как до кровавых мальчиков собирается схватиться с наглым лучом Параскева, и явно никто не в силах предугадать победителя в схватке той.
Меж тем турбодвигатели серебристого корабля затихли и отключились, разом похолодало. Синенькие, словно баклажаны, выдувая пар в ушные дырки, безрассудно двинулись прямиком на взведённую толпу и шаман, подвластный своему народу, стал облакотясь в первом ряду, загородясь как щитом, круглым бубном. Матвей Жердин, распахнув до голого, хитро завязанного пупка, обливную дублёнку, от натуги вылезая из завёрнутых валенок, заревел диким рёвом:
- Выкатай сорокапятку! Повзводно, первай взвод направа, втарой налево! Шагай, сена-солома! Ящик со снарядами намерянно вскрывай, заряжающий бояпряпасы эканомь, хряновину не пороть! Когда боевую часть артиллерийскую расформировывали, лет десяток назад, вот и выменяли не глядя, пушечку на трёхлитровую банку заговорённого самогона. Два ящика снарядов пришли за четвертинку московского разлива. У безотказного Ксенофонта в дальнем сарае соломкой прикидали, желудёвым маслом регулярно механизмы помазывали.
И тут из межпланетного аппарата с плюхающим звуком громко работающего аккумуляторного шуруповёрта, вновь, как предательский чёрт из табакерки, выскользнул всклоченный, доброжелательный луч. Скромно вздохнув, сжал себя в огромный, волосатый кулак, с наколотым на среднем пальце перстнем и, убив вокруг тактическую жалость, опустил этакую кувалду на лоб Жердина. Шапка ондатровая всенародно сползла на затылок и в цвет пришельцев шишка выросла прямо таки между глаз, на переносице. После этого уничтожить пушку уже не составляло никакого свободолюбивого труда, что и было сделано без промедления, технично. Вместо грозной военной техники образовалась такая маленькая, маслянистая лужица, с плавающим поверху сереньким порохом. Баклажаны, чеканя шаг, поплёвывая, прошли мимо, направляясь строго к погребу Маняши Хворостиной, хранящему в своих закромах прошлогодний, усеянный мышиными следами снег.
- Идитя, идитя, милаи маи – по-детски взрадовалась она, победоносно оглядывая притихшие отроги. – Мяне снега не жалка! Сколь нада, столь беритя! И от слов таких первый дыркоголовый проникся к ней неземной нежностью, да такою, что серебристая летательная тарелка чуть-чуть внепланово не завелась строгими двигателями. Но включилась только наружная охранная сигнализация, от которой штаб Уральского округа мгновенно вышел на сверхурочную вахту, и пламенные генералы устроили чреватые нерегламентированные разносы своим подчинённым полковникам.
А варяг опять принялся читать её мысли, и видимо в мыслях тех было так много для него нового и интересного, что на улице по-весеннему потеплело. Напарник луча с наколкой догнал его и беззвучно зашептал что-то в ушную дырку, на что синенький беспрекословно стал менять расцветку, явно подражая лохматому зайцу, на мартовской, в проталинах, поляне. Но уже у погреба стоял шаман, развернув бубен в боевую изготовку и бородатый лицом Ксенофонт, колотил металлическим шкворнем, в нежную кожу барабана. Уральские горы озабоченно прислушались, разинув рты глубоких пещер, отчего огромный гранитный исполин откололся от самой вершины, расширяя вековую трещину, и покачиваясь, стронулся вниз. Там, в подножии, стоял скит, несколько домов старообрядческой деревни и сияющий серебром космический корабль, похожий на суповую тарелку.
- Берегися!!! – силком рванула на обильной груди новую жакетовую кофту Параскева. – Вот оно, случилася! Давно жа родители, нечистаю силу, двумя пярстами изганяли, не послушались! Гранитный, с прожилками комель, пару-тройку раз перевернувшись, заторопился прямо таки под опорную стойку аппарата для межпланетных сообщений и, видя это, пряная тишина упала на мир. Заплакали, вытирая носы, грудные девочки, сама собой отвалилась голова у снежной бабы, вседозволенно заржал конь, в конюшне Стригалея. Но синие прожгли ситуацию, один из них остался таки во внутренних помещениях, может
обед готовил, может внезапной диареей замучился, может новую подлянку, с вензелем закавыки, готовил.
Запел невидимый снаружи Муслим Магомаев, про море, про говор чаек, и скандальный кусок гранита, остановился на полпути, активно закипел паром, испустил дух, скрепя тормозами намертво застолбился. Пришлось ему даже облокотиться на стоявшую особняком заскорузлую корабельную сосну, и ещё добрую минуту сухари шишек бомбардировали его бронированную кожу, впрочем, не причиняя ей особого вреда. Потом ветер помажет ранки зеленкой мха, и излечит навеки. Счастливо избавившиеся от опасности дырявоголовые, все вчетвером, плюнули в деревенский колодец, благо Ксенофонт продолжал производить фурор на пару с шаманом, у погреба, где прошлогоднего снега на донышке. Там уже сбежали в панике хвостатые мыши, и Жердинский кот Синдбад, спешно организовывал карательный отряд из близлежащих котов, махровых рецидивистов, съевших на своём веку не одну серенькую, и теперь блаженно щурившихся на серебро металла тарелки.
Но шли по улице, числом четыре, чеканным немецким шагом, в парадных плавках, похожие на синие баклажаны, занесённые к нам ветром исследований, потусторонние граждане, с мешком наперевес. «Извините, мы то не знаем, для чего вам этакая безделушка понадобилась» - исподтишка подумали мирные старообрядцы. – «Мы на выборы ходим, президента выбираем, кстати, где он? Поди, госсовет собрал, обсуждают график межгалактических походов, жаль, у телеги колесо отвалилось, придётся зимой на санях».
- Можа вам завярнуть снег то, или по кулёчкам расфасавать? – суетилась Манька. – У прошлом годе снег хароший урадился, падал с неба упрямо сугробами, тока собирай. Высе лянились, а я та смагла, тока раз в обморочь увалилась от напруги. Тут из-за погреба выглянул первый пришелец, шевеля губами, принялся читать её мысли, и до того начитался, что шмыгнул на сеновал и там тихо - мирно затаился. Хворостина данный манёвр видела, но сделалась тут, лицом непроницательна, только четвёрке в ноги поклонилась.
Прилетел откуда-то аист, бродячими ногами погулял туда-сюда по вверенной территории, и вдруг поднявшись ввысь, плюхнул на корабль белый плюх, далеко разлетевшийся лучезарными брызгами. Мог, в самые кратчайшие сроки, произойти крупный космический скандал, последствий которого знать невозможно, даже могли санкции применить, вплоть до самоизоляции. Но глупая птица, не долго думая, стала заходить на второй круг, и было видно, что плюхи у неё ещё имеются, два или три. И только Иван Ипполитович Стригалей, воинственно выставив в небо чёрную бороду, считай, что спас цивилизацию. Ведь своими трезубыми вилами, он добирался до самого затылка стога, даже не подпрыгивая, на то и всемирно известный подавальщик, а до аиста достать, раз плюнуть. Подсмотрев это, плюнули и синенькие, в колодец не попали.
Тут уже и Матвей Жердин застёгнул дублёнку на последнюю пуговицу, жаль
пупок замёрз, а то бы ещё повоевали. Только вот без пушечки своей он многий лоск подрастерял, да и покомандовать особо, кем не стало, в основном ломкие бабы, да девки, не разгуляешься. Ушёл с места последних событий, в тёплый скит, молитвы двуперстные творить, в особом толстом двухтомном журнале головоломные события описать для потомков. Вот найдут те, сей научный труд, и познают сразу, что такое с варягами конфликтовать, и про кулак с наколкою. Мы тоже грамотные.
А пришельцы, ни слова не говоря, разделились по парам, одна осталась у двери погреба, тогда как вторая вошла внутрь, отчего-то не поплевав на косяки. Там во внутренней темноте, один, деловито пофыркав носовыми дырками, развернул холщёвый мешок, приготовил податливые завязки и, сделав неробкий шаг вперёд, беззвучно свалился в дыру погреба. Зато озвучил происходящие события Синдбад, злобно сидевший в засаде, на прошлогоднем снеге. Он орал и прыгал до потолка таким звериным способом, что баклажан, потеряв мешок, выскочил наотмашь вон, и спустя мнимые доли секунды оказался под защитой лучезарного оружия корабля.
Маняша, недолго думая, взяла бразды правления в свои руки. Необъятен ум русских старообрядок, стоило только ей открыть настежь дверь погреба, а лучу, прилетевшему из тарелки, осветить спорное помещение, так стало сразу видно и мешок, и прошлогодний снег, и покрывшегося инеем синего гражданина.
- Полнай мяшок наворачивать? – не постеснявшись, спросила она у членов межпланетной экспедиции. – Мышиные котышки ящё по - одной выбирать, вот маята та, не прявяди Господь! Сходя с ума, влепил по бубну шаман: - «Буммм!», и несовершеннолетний воробей, испуская писк, свалился ниц, с телеграфных проводов, по которым, как раз в это самое время шла радиограмма от министра обороны к агенту Х.
- Под завязку – беззвучно ответил одинокий баклажан. – У нас эксперименты большие. Будем из него металл варить, сверхпрочный, на тарелки. Щепотка на нанодомну - пять объектов. Мы уже у Лохматых Псов пол мешка заняли, могут стрелку забить, а у них лучи огого, сами боятся. По горизонту, прищуриваясь на послеобеденное солнце, пронеслись две размазанные тени, мигом оглядели сверху деревню и, сшибая снег с верхушек древних Уральских гор, унеслись на базу. Это авиация НАТО заволновалась.
Ксенофонт же с храброй Параскевой, до зубов вооружившись подручным вооружением, тайком окружали безвинный сеновал. Заходили на цыпочках и справа и немного слева, расходились, объясняясь на расстоянии знаками, и снова объединялись, толкаясь плечами. В арьергарде благородно шёл кот, хотя выгоды большой для себя не чуял, но и мимо событий пройти не мог. Синий, закопавшись в сено так, что только дырявая голова торчала вон, затаив дыхание выжидал. Скрипели от старости гниловатые застрехи и это успокаивало сон, тем более полевой запах сена, не выветрившийся вон за целое лето, укутывал память
его, милыми сердцу родными воспоминаниями. Были и на его чужедальней планете ароматизированные луга, с подстриженной в колючий ирокез травкой. Там отдыхали по выходным, благо случались те довольно таки часто, один раз в полгода. В праздники и массовые гуляния разрешались, семейный отдых.
- Ы – ы – ы!!! – безобразно завизжал вдруг трусливый Синдбад и казалось совсем иссякший камнепад, пощёлкивая лбами и громыхая, поспешил вниз, неминуемо прицеливаясь в ничего не подозревающий скит. Луч, пошаливая предоставленной свободой, вылупился из летающей тарелки и лёжа встал на защиту староверческой достопримечательности. Но тот, что прятался под сеном, стал вдруг слабоприметным и слился в экстазе с коровьим лакомством, причём достоверно так. Колебалась по углам мелочная труха, падая в паутину к паукам.
- Нету няково! – ворвался в оцепеневший сеновал Ксенофонт. – Прашляпили Праскева! Па крышам ушёл, гад синяй. Учительница повторив в большой голове спряжение глаголов, согласно закивала и оба глаза её подёрнулись томительной влагой. Хворостина прямо наоборот, зачерпнув из лужицы талой уральской воды, умыла воспламенившееся лицо, сопроводив оный ритуал ожидательным вздохом. Томный инопланетянин, даже из-под высококачественного сена читал её мысли, восторгался и мечтал, когда сотоварищи улетят домой, с триумфом.
Матвей Жердин, сняв с подрагивающей левой ноги троекратно подвёрнутый валенок, вытряхивал из него запавший туда камешек из горных запасов. Каким то чудом расхрабрилось и остальное население, уже в полный рост надвигаясь к месту, где творилась история, которую потом перепишут заново, но это потом. Наколотый луч не разобравшись в простых событиях, мгновенно вспыхнув, ласково подобрал главного старовера, нагнулся, прихватил и упавший валенок. После чего, не давая мужику опомниться, плавно переместил того на крыльцо пятистенка. Отражаясь в шестерике окон, добавил туда и обувь.
Синие, не говоря казённых слов, нагребли в мешок прошлогоднего снега, с мышиными катышками словно мелкими изюминами в молочной манной каше, досконально завязывали горловину, добротными нанозавязками. Вернулся и совершивший падение в утробу погреба, виновато потирал ушибленный бок, кипятясь ушными отверстиями.
- Доверянность давайтя – не утих Жердин. – Развели тута бандятизм, на гасударствянном уровне. Но в белой мякоти воздуха начало концентрироваться напряжение, что подтвердили и соглядатаи, юркие воробьи, гулко вспорхнув с провисших проводов, пересевшие на влекущую серебром крышу корабля.
- Фууу!!! – фукнули на них изнутри, что позволило предположить там засаду, числом неизвестным. Серые не спужались, начали драку за пшённое зёрнышко, прилепившееся к лапке одного из представителей стаи. Четверо баклажанов, поправив на теле парадные плавки засвидетельствовали своё почтение абориге -
нам, и плотно чеканя подошвами, подобно хвалёному немецкому бундесверу, понесли мешок, с прошлогодним снегом в лабиринты корабля. Битва выиграна, несмотря на потери, но почему-то его никто и не искал. Любознательно открылась гидравлическая дверь и испытанный трап выскользнул из её зева. Малюсенький лучишко проявляя высокое исполнительское мастерство, принял в свои объятия драгоценный мешок и тут же спрятал его во внутренних покоях корабля. Тарелка, не долго думая, заиграла красными огнями фюзеляжа, на что воробьи бросили зёрнышко и собрались в кружок для экстренного совещания. Четвёрка лазутчиков взошла по трапу вслед добычи, дверь сопя гидравликой закрылась и томительные лучи зорко оглядываясь по сторонам потухли совсем. Отрыгивая не нашим ароматом топлива, форсировали обороты турбодвигатели. Посторонился, освобождая коридор, кругляш солнца, а птички не показывая серого испуга, покинули согретую теплом крышу и пересели на наполненные током провода.
Матвей Жердин привёл за шкирку, сопротивляющегося шамана, следом несла бубен верная Параскева, Иван Стригалей стоял тут же бодро опираясь на трезубый навильник. Грохотал за Уральскими горами настырный камнепад и уходили от него в бескрайнюю тайгу бурые медведи и тряслась от нетерпения грустившая во чреве, хозяйка медной горы.
- Бяри инструмент - тыкнул носом колдуна в благодать барабана главный старовер. – Бубни – бум, бум! Где Манька Хворостина? Я вас апрашиваю, нама баклажанов ещё не хватает, а то негра есть, Любка ж в Крыму лятала, здаровье попровляла! Чернокожая соплюшка стеснительно хлопая глазками, спряталась за юбку матери, розовощёкой красавицы. Бесшумно пошёл быстрый, крупный Уральский снег и сорвавшись с крюка журавля, ухнуло в колодец деревянное ведро. В скиту одновременно загасли толстые свечи, оплывая тёплым воском.
Муслим Магомаев запел марш «Прощание Славянки» и огромная же тарелка забрав восвояси ноги – опоры понуро поплыла по улице деревни, прощаясь навсегда. Шаман ударил сухим кулаком в кожу барабана, но бубен молодцевато промолчал, мгновенно забыв ответные слова. Корабль становился всё меньше и меньше, белые резные снежинки добродушно залепляли его серебристые бока, плакала снежная баба, слепленная детворой.
- Улятели жа – загрустил Ксенофонт, заботливо отряхивая от нахватанной грязи заплатанные колени. – Зря пушку потяряли, тяперьча нас голыми руками бяри, без сопротивления. И когда уже инопланетяне исчезли за горизонтом и услужливое солнце встало на место, два ржавых вездехода, поднимая мокрую позёмку, влетело в уставшую деревню с обратной стороны улицы. Озверевший Синдбад еле выскочил из – под лысой резины, применив кувырок через голову.
- Буммм, буммм!!! – ошарашено взъярился шаман. – Гляди, кто приехал!!! Счас допрашивать будут, бумаги всяческие подсунут подписывать, мрак!
Зимний вечер тайно наползал на староверов из – за поворота. Муть сумерек беззастенчиво помазало тёмным оттенком стены домов, и протоптанные туда и сюда дорожки. Колодезный журавель только самым затылком торчал поверху, а так, весь никудышно серый, слагал с себя дневные полномочия. Вон и первая звезда торопливо взобралась на наклонный пол небосклона, что бы франтовато помигивая, забыться до самого не выспавшегося утра, пока с востока не возьмёт реванш пунктуальный рассвет. Оторвут староверы по листочку с календаря.
Под видом неизменной смены суток, навесила старорежимный кованный замок на пробои сеновала Манька, предварительно сунув голову внутрь. Синий отщепенец внимательно почитал по слогам её сбивающиеся в кучу малу мысли и успокоенный перешёл в состояние динамичного покоя.
- Где эти проходимцы? – оторопело оглядывался по сторонам полицейский в синем галифе, неровно постриженные усы которого при разговоре лезли в рот, деспотично покалывая длинный язык. – Зачем прилетали, что взяли и сколько!? Отвечать быстро, почему не задержали? Тоже мне, мать, староверы, бычары вы ленивые, научный подход не применили. Клизму прикажу каждому поставить, на ведро воды, с патефонными иголками. Запляшите тут яблочко с выходом.
- Разбили вдрызг лучом с наколкой – принялся докладывать Жердин. – Мы была и таки – сяки старались строить сопративление, понямаям страна у нас бедная и прошлогодний снег ей во как пригодился бы, хоть на минимальный чуть – чуть. Помним, кто пензию плотит. Но мы же голосуем правильно, как ты Сямён Ляксееч вялишь, клизьма нас не бярёт, иголки те ящё в прошлом веке в музей сдали, под стяклом ляжат. Тот, однако, подтягивая полушерстяное галифе выглядел звероподобно и ничего хорошего это аборигенам не сулило. Хоть бы кто помог – выручил, но кто же! Но кто?! Даже камнепад не щёлкал лбами, булыжники упокоились. До Москвы далеко, а власть там. У неё же три задачи: «Зениту» стадион построить на Крестовском острове пока Фонд Национального Благосостояния не закончился, Керченский мост в Крым, и не в ночь же сказано, цену на водку снизить. Про старообрядцев и слыхом не слыхивали.
Пузатая тарелка вернувшись, выхватила из себя знакомый луч и не мешкая рассовала стражей порядка по вездеходам, ещё каждому по затылку отвесила. Через миг с четвертью никой техники на староверческой улице не было. Ни тебе серебристо – чистой межгалактической, ни тебе ржавой и вонючей Российской. Похолодало и сосульки потянулись с крыш до самого снежного наста, вспыхнул свет в скиту, протягивая внутренний уют, всякому кто пожелает.
Переночевали на удивление спокойно, хотя и переговаривались некоторые тихонько в гагачьих перинах деревянных кроватей. Утром мороз встал градусов в сорок, с ветерком, задрожала в полыньях рыба, поджала поди рулевые хвосты. Часов в десять гневно засигналила возле колодца поджарая буханка с красными крестами, а в ней два фельдшера, кривоносый хирург, всю дорогу страдавший оттого, что инструменты в амбулатории позабыл и приболевший насморком док
по нервным болезням. В простонародье психоаналитик, по фамилии Полиспаст. Проверяли всех досконально, и язык смотрели, и вшей искали, и застарелый геморрой. У шамана зуб золотой коренной выдернули, в видавшую виды банку от монпансье поместили. В простейшей расписке безобразно отказали. Колдун, получивший в истекшие сутки не шуточный пласт проблем, тихонечко плакал после этого, за углом засомневавшегося в справедливости скита.
- «Ямаху» продам – горько всхлипывал он, отчего даже мороз ослабел на полтора градуса. – В Кусу уеду али Златоуст, зуб даю! В зону на бубне играть устроюсь, шаман в законе, блин! Жанюся на дикой уголовнице с Нарьян-Мара, она мяне дятишек кривоногих нарожает, назло всем врагам. Жавать таперь чем? Скажитя!!!
Психоаналитик Полиспаст хозяйски проходил по половицам горницы Ивана Ипполитовича Стригалея и необъятной жены его Параскевы предоставленной для следственно – медицинских мероприятий. Где свои, где чужие воры было не разобрать, далеко и снежно, тут ещё позёмка швырнула в окно беспощадный клубок метели, отчего стёкла судорожно задребезжали. Хирург мутно взглянул на шаги старшего и сделал знак глазами санитарам, на что док паровозоподобно высморкался и устало задал вопрос в лоб, вытирая слипшиеся пальцы:
- Все что ли? Нам бы до темноты отсель выбраться, дорогу присыпает. До лета никто чистить не отважится, такой мороз и вообще глупость какая то.
- Манька Хворостина с дырявым заморским прынцем – поспешил хитро ответить Ксенофонт. – У няво, чур, чур, чур, всё наружное тело синее, можа иде споткнулся на втором этаже и хрустнул оземь, я откель знаю? Аль надрался до синявы дянтурата, от нетярпения.
Когда Мария под руку с баклажаном, до икоты начитавшимся её упорных мыслей, ставшим рьяным, пылким и любвеобильным старообрядцем, вошла в дверь, медработники впали в ступор. Одетый в кальсоны её первого мужа и в стоптанные белые валенки, застиранную в стиральной машине «Малютка» голубую армейскую майку, шипя во все имеющиеся дырки лысой головы, он был бесподобен. По верху натянуты парадные нейлоновые плавки с завязками по правому боку. Счастливая Хворостина, будто с отличием окончившая курсы самообороны без оружия, находилась в сказке от счастья.
И они упали в скоропостижный обморок, друг на друга, подрыгивая ногами. Недремлющий Стригалейский пёс, лениво протопал к ним и ободряюще задрал заднюю ногу. Запахло мочой. Взвыла за стенами Уральская метель, углы томно заскрипели, а в закопченной трубе заворочался столетний домовой.
- Мой то сообщение получил, не довезли снег наш, растаял, как майский наст, усех разжаловали в местные авиалинии, без права межпланетных экспеди -
ций, на двадцать три с половиной года. Бяда, да и только. У них жа в тарелке холодильника нет, а фрамугу открывать сябе в убыток. Вот и не углядели, вода водой. Полнай мяшок мышиных катышей, видно заново прялятят.
- Какой снег? – скоро очнулся Полиспаст. – Уберите его! Уберите, я прошу! Всё прощу и не оговорю! Страшней моей тоски, тёща с похмелья краше. Дайте ему зеркало, пусть окинет себя взглядом, сделает выводы.
- Иди, иди, иди! – погнала синего Параскева. – Тута тябе не сеновал! Видишь власти нервнячуют, исчезни, пока тебя пальцем никто не тронул. Вот закупорят дырки то! Вздахнёшь и не выдохнешь. Аллилуй иноземный!
- А что? – подбоченилась Мария. – Мы не к тябе пришли, показания давать! Ну-ка Сямён, почитай мысли! Есть ли там измена нашей Родине? Прашу, прашу занести в протокол. Главное правильные провода!
Пока обрусевший пришелец, шевеля губами вторгался в Хворостиновскую ауру, док, хирург и пара опечаленных санитаров предприняли попытку, бочком-бочком покинуть негостеприимное помещение, и надо сказать она им удалась. Ни тебе прощай, ни тебе до свидания, растлевает город то!
Поеденная оспой луна неохотно смотрела сверху на расстилавшуюся внизу деревенскую улицу, по которой перенапрягаясь улепётывала буханка с красным крестом и проблесковыми маячками. В пугливо притаившейся чаще, осваивая новую тропу по ту сторону оврага, шаг в шаг шли на дело отощавшие волки. Нахохлившись смотрел красными глазами в темень голой чащи единственный на всю округу беспардонный сыч, готовился пронзить тишину громким криком, моргнул на хищников и зло усмехнулся. Серые сбились с отработанного шага, поджали отмороженные хвосты, и замыкающий недоверчиво оглянулся. Из-за дерева в два полных человеческих обхвата строил им рожицы пар от дыхания, выбивавшийся из берлоги неглубокого заложения, где напряжённо почёсывал лохматую шкуру трёхгодовалый медведь.
Шаман прокравшийся в незамкнутый скит, чавкая опорожнил всю братину красного церковного вина, сошёл с ума окончательно и заснул под камнем для подношений. Снился ему алый рассвет, белое от одуванчиков поле и мрачный автозак топтавший круглыми колёсами беззащитные парашютики, зачарованно взлетавшие аж выше зарешёченных окошек. За рулём важно сидел японский самурай, в любой момент готовый сделать харакири своему родному животу и животу шамана одновременно. Ходил взад-вперёд задранный пень, волочил за собой гибкие корни, щурился на яркие блики. Заходила на посадку серебристая тарелка, выдувая из-под себя вихры снега, щёлкал лбами камнепад.
И тут у колодца опять, как намедни, колоколом раз вдарил набат, колдун не досмотрев продрал глаза, прямо на него смотрел с оштукатуренной стены лик, осуждающе смотрел, даже головой покачивал. Бубен валялся тут же, рядом с пустой братиной. На селе стало тихо, мирно пахло горевшими в печках дровами,
скрипел длинный журавель, подтягивая из шахты подземелья деревянное ведро со студёной водой. Потеплело. Красногрудые снегири залетели в кормушку и устроили там, внутри, не криминальную драку, отвоёвывая лишний кусок.
Поглядывая на Параскеву пил чай с малиновым вареньем Иван Стригалей, вспоминал жаркое прошлое лето, непременно теряющие над бородатой головой труху неподъемные навильники сена, шалый июльский дождь, промочивший недоконченный стог. Жена капризно выдувала на приподнятое керамическое блюдце, поднимая на ровной поверхности чая скандальную волну. Дремал под стулом пёс, вздрагивал от резких звуков.
Кровь с молоком доярки доили грустных коров с колокольчиками, тайком вспоминали стеснительных солдатиков, круживших их в вальсе по скрипучему полу гарнизонного клуба. Жалко ст. лейтенант служивых в самоволку не пущат, дулю ему с маслом.
Матвей Жердин писал анонимку в вышестоящие органы, просил пушчонку завалящую какую, тройку снарядиков бы! Ввиду наглеющего международного положения, последнее время показывающую нам заднюю часть тела. С ней, с длинностволой, покойнее.
Баклажан взахлёб читал тайные женские мыслишки и взгляд его бесподобно зеленел, Маня Хворостина счастливо улыбалась краешками вспухших губ.
Через полгода инопланетяне, искавшие под камнепадом прошлогодний снег, обнаружили объёмистый пузырь чёрной нефти. Понаехали тогда бурильные установки и чумазые мужики на тракторах. Жизнь изменилась в корне, даже креститься стали, как положено – перстом. Синий ушёл в партизаны и спрятался на сеновале. Мария собирала в тугой узелок обед и носила ему туда, частенько задерживаясь до самого вечера.
Но это, ребята, уже совсем иное повествование…
г. Москва 2015г.