Суррогат

               
      Вот интересно все-таки – бывают такие особенные слова, которые превращаются в аналог пароля к вашему доверию. Четыре года назад я пребывала в глубоком убеждении, что одна моя знакомая – душевнейший человек, способный сопереживать моим несчастьям и протянуть руку помощи в случае необходимости. Вы не поверите, если я скажу, что это убеждение во мне поддерживало одно слово. В разговоре со мной эта знакомая через каждую минуту вставляла слово «потрясающе».
     «Потрясающе» - особенное слово. Если его регулярно, но дозировано подавать и расставлять в нужных местах текста, оно создает впечатление крайней заинтересованности вашего собеседника, его душевного волнения, сопереживания и даже экстатического ужаса от ваших неприятностей или, наоборот – радости от ваших восторженных впечатлений. Лишь много позже и чисто случайно - оказавшись с этой дамой в шумной компании – я с удивлением убедилась в том, что это волшебное слово говорится абсолютно всем, по любому поводу и даже без оного. Оно произносится с одинаковым выражением лица и одинаковыми восторженно шипящими интонациями.
    Меня это покоробило, но я задала лингвистам вопрос:
«Есть ли еще такие слова – способные создавать о человеке исключительно позитивное впечатление у окружающих?»
     Лингвисты, почесав репу и перебрав слов десять, пришли к выводу, что слово «потрясающе» – исключительное в своем роде. Оно лучшее и особенное, поскольку само создает внутри себя гениальную аллитерацию. «П», «т», «эр», «с» и «щ» в «одном флаконе». А к этому добавляется змееподобное «ю» и финальная клаузула (безударное женское окончание с открытым финалом и потенциальной возможностью музыкальной октавы): «пт-тряс-с-аю-у-щ-ще».
    Слушая лингвистов, я размышляла о том, что неплохо бы ради интереса поэкспериментировать с этим волшебным словом и посмотреть, какое впечатление это произведет на окружающих: а вдруг и мне удастся создать у них ощущение «лучшего друга», «своего в доску» человека? До сих пор у меня как-то не было мысли морочить людям голову, но если они делают это со мной...
- Попробовать можно, - серьезно ответили мне лингвисты, когда я озвучила свое желание.
      Тут же к сказанному ранее было добавлено квалифицированное лингвистическое заключение о том, что слово «потрясающе» не имеет аналогов еще и потому, что любое другое – «великолепно», «восхитительно», «необыкновенно», «невероятно» – не несет в себе всего ранее
перечисленного, а значит – нуждается в дополнительной актерской акцентировке. То есть слово «потрясающе» еще и само работает на вас, а вы эмоционально отдыхаете. Ну, например – вы хотите выразить свое восхищение, возмущение, сопереживание и говорите: «великолепно». Если вы произнесете его спокойным тоном, вам не поверят или решат, что вы произнесли его машинально, не слушая собеседника. Скажете «невероятно» - тоже не поверят. А если вы еще и скажете «восхитительно», то кому-то это интонационно окрашенное слово покажется нарочитым, манерным и слащавым. То ли дело слово «потрясающе»! Произноси его с любыми интонациями или без них, и оно само сделает свое черное дело.
- Потрясающе! - сказала я совершенно искренне.
- Что?! - воскликнули лингвисты. - Ты уже начинаешь экспериментировать?
- Прошу прощения, случайно вырвалось, - смутилась я.
     Впрочем, одним этим словом мои впечатления о словах и их силе воздействия на окружающих не ограничились. Мне в связи со всеми этими открытиями вспомнилась одна девица лет восемнадцати. Имени ее я уже не помню, да и видела ее всего один раз лет десять назад. Она работала в каком-то магазине, приехала из дальнего Подмосковья и вообще интеллектом не отличалась. Та моя знакомая, кандидат наук, оперировала словом «потрясающе». У девицы тоже была формула, открывающая двери к чужим сердцам. Формула, учитывая ее уровень – попроще и повульгарнее, но не менее действенная. Расспрашивая вас о каких-то впечатлениях, она дозировано и по любому поводу таращила глаза и произносила:
     «Да вы что?»
- Потом они уехали в Англию.
- Да вы что?
- Его арестовали.
- Да вы что?
- Наутро выпал снег.
- Да вы что?
- Сколько на свете нелепостей.
- Да вы что?
     Примерно так это выглядело. Грубовато, но эффективно. Создавалось полное впечатление, что эта девица несказанно удивлена, взволнована, потрясена всем, что вы говорите, и теперь ее собственная жизнь необратимо изменилась под влиянием вашей с ней встречи. Завтра она будет точно так же произносить «Да вы что?» другим людям и по другому поводу:
- Мой ласточка описал все новенькие пеленки!
- Да вы что?
- Банка тушенки стоит уже не шестьдесят, а шестьдесят пять рублей.
- Да вы что?
- В русском языке шесть падежей.
- Да вы что?
    Решив, что эти впечатления – дело прошлого, я уже начала забывать об этом, а слово «потрясающе» почти утонуло в тумане ушедших лет и старых, прерванных временем знакомств. В конце концов, ни ту даму-кандидата, ни ту девицу из магазина я никогда больше не встречу...
     ...А все-таки странно с моей стороны – думать, что таких людей единицы! То есть – «ну встретила такого человека, получила впечатление, но другие-то люди вовсе не таковы». Величайшее заблуждение, присущее лишь такой доверчивой и забывчивой натуре, как я. Вот поэтому-то я и натыкаюсь всю жизнь на одни и те же грабли, как будто жизнь меня ничему не учит. С одной стороны – это мое исключительное, спасительное достоинство: я совершенно не ощущаю шрамов и ран, полученных от людей, потому что просто забываю неприятные впечатления. С другой – довольно глупо, что я попадаю в одни и те же ловушки с упорством склеротика.
                ***
      Прошло года три, и я обнаружила еще одну исключительно душевную даму с таким же знаковым словом. Каждый раз, набирая ее номер телефона, я слышала в трубке: «Здравствуй, моя хорошая!» или «Да, моя хорошая!», «Слушаю, моя хорошая!»
     Мне это показалось немного странным, потому что мне самой никогда не приходило в голову отвечать людям подобным образом. Я всегда и всем отвечаю по-разному – в зависимости от того, кто мне звонит и какое у меня настроение и отношение. И если я говорю: «Здравствуй, моя дорогая! Как я рада тебя слышать!» - то можно быть уверенным, что я именно это и чувствую.
      Но и тогда я восприняла это приветствие за чистую монету – просто добрый, душевный человек, радуется моему звонку. К тому же обращение «хорошая» показалось мне еще и весьма оригинальным: можно ведь было говорить – «дорогая», «милая», «золотая». Размышляя над значением слова «хорошая», я не переставала удивляться и довольно быстро вернулась памятью к тем знаковым словам, которые произносятся по поводу и без повода и всем подряд. Но... Быстро-то быстро, но только тогда, когда душевность и особенное ко мне отношение в первый раз было поставлено мною под сомнение. Только тогда, и ни минутой раньше.
     Я делилась с этим человеком своими переживаниями, рассказывала о своих впечатлениях, посылала свои тексты, спрашивала совета. Ответы обычно бывали вполне адекватны и логичны. То есть мне так казалось – что они адекватны и логичны. Сейчас я вспоминаю эти ответы: «Ты меня этим прямо заразила», «Я уже все это посмотрела», «Я все прочитала», «Дай мне продолжение», «Ты просто уникальна», «Как легко ты пишешь», «У тебя исключительная творческая прозорливость». И ни слова по сути того, что я написала, ни одного вопроса, ни одного совета или замечания.
     Когда меня читают, я готова к предложениям вроде таких: «Знаешь, этот конец эпизода не очень убедителен, мне кажется, что трагический финал надо бы убрать», или: «Последняя фраза не слишком вписывается в сюжет, надо бы ее переделать». Такие советы нечасты, но обычно я им следую, потому что они даются не просто так и вполне сообразно логике восприятия.
       Я помню, как я разозлилась на одного своего приятеля. Он писал мне: «Прочел. Пришли еще». Что значит «прочел»? Где впечатления, замечания, советы? Я, что, в почтовый ящик все это бросаю? Или на помойку отношу? Легче не бывает – вот так отписаться: «Прочел». Никаких усилий. Я, как пчелка, пишу, делюсь своими мыслями, а мне этот лопух пишет: «Прочел». Откуда я знаю: может, он и не прочел ничего, усилий тратить не захотел.
       А потом я вдруг подумала: «А с чего же я тогда решила, что человек, встречающий меня фразой «здравствуй, моя хорошая», действительно читает то, что я пишу, и понимает мои мысли и впечатления. С чего? С того, что этот человек имеет два образования и просто-напросто хорошо умеет создать о себе впечатление внимательного, деликатного и интеллигентного? А ведь там тоже не было никаких особых рассуждений, никаких впечатлений, одни ничего не значащие слова - «Ты молодец! Какая творческая прозорливость! Это уникально!» Разве это не напоминает: «Да вы что?» или «Потрясающе!»
     Вспомнилось и другое: я все время звоню по телефону, но мне-то не позвонили ни разу. Мне даже было сказано:
- Ой, моя хорошая, я такая рассеянная! Все время куда-то деваю твой телефон. Дай мне его еще раз, пожалуйста.
      Потом мне была назначена деловая встреча, я приехала – никого. Я еще тогда – как маленький сигнал ума – подумала, что если бы я кому-то назначила встречу, то, хочется мне или нет, пришла бы непременно: некрасиво ведь подводить человека. Но тот сигнал, похожий на вспышку фонаря в темноте, утонул в экзальтации моих впечатлений от этого человека. А потом отменилась еще одна встреча, потом другая.
      При этом мой телефон всегда находился, когда надо было что-то уточнить по делу. Например, спешно прочитать месячный курс за три копейки. Очевидно, кроме меня никого не нашлось его читать. Вымотал меня этот курс изрядно. Каждую неделю без перерыва на обед носиться по Москве с тремя переездами, а вечером с одним пакетиком томатного сока в желудке подряд четыре часа вещать что-то радостным, заинтересованным голосом трем с половиной идиотам, считающим себя почему-то режиссерами.
     Эти мои слушатели тоже меня вымотали – так называемые режиссеры самодеятельных театров, не владеющие элементарной грамотностью. Они напоминали мне набор театральных масок или газетных карикатур: пожилая навязчивая тетка с тяжелым характером; озабоченная девушка, мечтающая выйти замуж; аморфный молодой человек, полагающий, что материализм и декаданс – это одно и то же. Вся эта команда пропащих режиссеров как будто явилась прямо с улицы – оттуда, где вовсе нет никаких знаний, романтизм изучается на примере «Анжелики, маркизы ангелов», а Мейерхольда путают с Гольфстримом. Кому и зачем нужны такие режиссеры, и что они могут поставить? Очень скоро стало ясно, что они просто платят институту деньги, вот их и обслуживают. У нас ведь эпоха дилетантов, суррогата и случайных денег. Почему-то мне из этих заплаченных денег полагалось две с половиной тысячи рублей в месяц. За шестнадцать часов занятий. То есть сто пятьдесят шесть рублей и сорок пять копеек за час. Это не покрывало даже тех денег, которые я тратила на проезд до этой злополучной академии. Зачем я все это делала? Ума не приложу! Очевидно, из уважения к означенной даме – типа: мы с ней подруги. Но очень скоро я догадалась, что мы вовсе не подруги. И продолжала читать этот курс просто потому, что сама позволила заманить меня в ловушку, и мне стыдно было отказаться из интеллигентской щепетильности. Кажется, Станиславский сказал: «Если вам платят сто рублей, то какого черта вы играете на тысячу?»
- А сейчас я покажу вам пятиминутный ролик, основанный на эксцентрике.   
       Слово «эксцентрика» уже вызвало удивление у режиссеров, которые никогда раньше его не слышали.
- Его снял режиссер Эйзенштейн.
       Ноль реакции: как выяснилось, эту фамилию они тоже не слышали.
- В титрах фамилии, которые вы наверняка знаете, - говорю я и чувствую, как мое вдохновенье предательски падает, а вместе с ним и голос. - Штраух и Александров!
     «Режиссеры» смотрели на меня так, что я почувствовала себя полной дурой. Как будто я сказала какую-то нелепость. Моя язвительная коллега по работе не преминула заметить на это:
- Очевидно, слово «знаете» было в этом ряду лишним.
       Они смотрели на меня, тараща глаза, а я с упорством самоубийцы разыгрывала перед ними свою клоунаду, сыпала терминами и фамилиями из истории мировой режиссуры. Они пялились на меня все более потрясенно, и у меня появилось чувство, будто я читаю лекцию на французском языке для шведов. При этом я, фонтанируя энергией, подогретой за весь день только стаканом томатного сока и собственным энтузиазмом, пыталась понять, где же находится та нервная точка, на которую я должна нажать, чтобы вызвать у моих слушателей хоть какую-то реакцию, и сколько еще эти вампиры будут тянуть из меня кровь.
    В конце этого удивительного курса мне к двум с половиной тысячам  накинули из жалости полторы тысячи сверху – из кафедрального общака, приготовленного, очевидно, для покупки чая. Месячный проездной на метро стоит все равно в пять раз больше. При этом мне было сказано, что учащиеся от меня в восторге, что они ждут меня на весеннюю сессию. Слово «восторг» меня подкосило, и я отправилась к моим «шведам», чтобы выяснить правду. Они действительно оказались в восторге, но признались, что до меня им никто никогда не произносил столько незнакомых фамилий сразу.
      Интересно, как я стану эти лекции дальше читать, если уже сейчас ко мне записываются ученики на индивидуальные занятия? К слову сказать – два часа моих индивидуальных занятий стоят как раз те самые две тысячи, которые я получила за месяц этих мазохистских самоистязаний.
         Но тогда я снова была «моя хорошая», потому что делала все это только ради человека, который меня позвал. То есть исключительно по дружбе. Думая, что вот это и называется дружбой. А для чего еще мне было это делать? Для себя? Для творческого самоудовлетворения? Для понта? Но какого? Что я впервые режиссерам читаю, а не школьникам десятого класса? Но эти так называемые режиссеры знают в пятьсот раз меньше, чем мои школьники десятого класса, а за школьников мне платят больше. Однако сказать «я школьный учитель» - это значит расписаться в своей социальной несостоятельности. А, надув грудь, произнести «я читаю курс режиссерам» - это звучит гордо!
       У нас на вечерних курсах в лицее есть пожилая дама, которая страшно падка на такие «понты»: для нее слова «кандидат наук», «профессор», «курс для режиссеров» - как дверь в потусторонний мир славы и власти, до которого она так и не добралась. Когда я, просто ради смеха, раскидала перед ней веером все эти громкие слова, она впервые стала смотреть на меня снизу вверх, а я ощутила себя Наполеоном, но мне стало противно. Я ведь сделала это не ради хвастовства, а просто ради интереса – чтобы проверить ее реакцию. Когда я еще не была кандидатом наук и не читала курс этим уличным режиссерам, я была отнюдь не глупее, чем сейчас. Но тогда она смотрела на меня сверху вниз и еще поучала. Просто социальный статус у нас ценится дороже самого человека. Но это уже тема другого размышления.
                ***
      Чем закончилась эта история с душевной дамой? А ничем. Мы договорились встретиться накануне нового года, я даже отменила частные занятия, потеряв на этом, по меньшей мере, три тысячи. Но чего не сделаешь ради встречи с другом! Однако выяснилось, что невестка этого «друга» решает важные профессиональные вопросы, а с внучкой некому сидеть:
- Давай завтра, моя хорошая! Если у меня получится. Вечером я уже буду знать, освобожусь ли завтра или она не успеет доделать свои дела.
       Вечером мне, разумеется, никто не позвонил, чтобы поставить в известность. Я позвонила сама и едва могла понять, что мне говорят, из-за дикого шума, производимого ребенком.
- Сколько ей лет? - в ужасе спросила я.
- Три года.
- А почему она такая… шумная?
- Это она еще тихая. Обычно гораздо громче кричит.
- Боже мой! Я ничего почти не слышу. Я такая шумная не была.
- Это тебе сейчас так кажется.
     Я знала, что она так ответит: так сейчас все отвечают. Возможно, в это трудно поверить, но я действительно никогда не мешала взрослым разговаривать по телефону. Ни в два года, ни в три, ни в пять. Меня иначе воспитывали. Но теперь к детям относятся как восточным деспотам: им можно все. Вот поэтому из меня вырос человек, не путающий Мейерхольда с Гольфстримом, а из них вырастет только восточный деспот, привыкший получать все, что захочет, причем даром. Это те самые, которые считают, что дверь – имя прилагательное, потому что она прилагается к стене. Но когда в школе проходят «Недоросля», они искренне убеждены, что это не про них написано. Люди вообще удивительно устроены: они всегда думают, что книги пишутся для кого-то другого и о ком-то другом. 
- Что поделаешь, моя хорошая! Завтра я тоже не смогу, потому что у невестки корпоратив. Они там новогоднюю вечеринку затеяли и хотят повеселиться.
- Значит, у них там вечеринка, а мы ни на что не имеем права даже в праздник? - спрашиваю уже с нарастающим раздражением.
- Что делать. Такой уж у нас возраст.
     Какой возраст? Что-то я не помню, чтобы я в молодом возрасте проводила время на корпоративных вечеринках. Мне все больше приходилось проводить его возле кровати старого, парализованного человека, и отпускали меня только на институтскую сессию – в виде особого исключения.
- И тебя это ждет, - вдруг добавляет она.
    Это меня ошеломило. Такое впечатление, что я разговариваю с совершенно незнакомым мне человеком! С человеком, которого я случайно встретила на улице и который ничего обо мне не знает.
- Ты же знаешь, что меня это не ждет.
      Легкая пауза. Как будто на том конце удивились. Видимо, она только теперь поняла, что сморозила глупость. В самом деле – что на это ответишь?
- Ну давай завтра созвонимся, - кисло бормочет она, - хоть по телефону поговорим.
- Так, может быть, ты мне позвонишь? - спрашиваю я настойчиво. - У тебя есть мой телефон? Или тебе его продиктовать?
- Хе-хе... Ну-у... вот же у меня высветился тут телефон. Это ведь твой телефон? Значит, есть.
     Назавтра она не позвонила. И через день тоже. А в первый день нового года мне пришло впечатляющее и очень пространное письменное послание:   
     «С Новым годом! С новыми планами и плодотворной их реализацией! Душевного тепла, здоровья, исполнения желаний!»
     Мне не нужно быть оракулом, чтобы предсказать, что это клише рассылалось абсолютно всем знакомым в совершенно одинаковом, неизменном варианте – одним нажатием кнопки. И о каком «душевном тепле» может идти речь?
     Но этим ее творческая, человеколюбивая фантазия не ограничилась. Можно ведь посылать людям какой-нибудь знаковый «подарок». Мне была послана «горящая елка», которой придавалась такая важность, как будто это было что-то необыкновенное и... очень душевное. Я, покорно следуя инструкции, нажала на кнопку, и у меня в углу страницы встала горящая елка. Теперь, куда бы я ни заходила в компьютере, елка торчала в углу и страшно мешала мне, отвлекая от дела. Ненадолго я даже озверела от этой елки: всеми способами я пыталась ее убрать из угла моего экрана и наконец нашла кнопку, после нажатия которой она исчезла. Эта елка была таким же суррогатом настоящего подарка, как слова о «душевном тепле» - суррогатом настоящего тепла.
      Впрочем, еще один «квази» или суррогат мне был продемонстрирован несколькими днями раньше:
- А я тебе говорила, что меня благословил настоятель храма?
- Нет, - ответила я, стараясь не показаться равнодушной.
      Дальше я выслушала просветленный монолог о каком-то больном старичке-настоятеле, который выходит к алтарю лишь раз в год. Монолог сводился к тому, что моей собеседнице явилось подлинное чудо, ниспосланное господом: когда она случайно зашла в храм в старинном городке, этот старичок как раз вышел благословить верующих и даже погладил ее по голове.
- Он меня благословил, и, когда его рука коснулась моей головы, я почувствовала такую радость, прямо свет внутри, и слезы полились из глаз моих сплошным потоком!
      Я не стала бы об этом упоминать: каждый человек имеет право на религиозную экзальтацию. Но одним настоятелем дело не ограничилось. Моя знакомая вдруг принялась рассказывать мне еще об одном «чуде» - о какой-то «огромной и гениальной» иконе, сделанной в виде... голограммы. Вот тогда-то у меня и появилось ощущение, что я не верю своим ушам. Даже мое истерическое состояние не помешало мне испытать крайнюю, выходящую из берегов степень изумления. Это все равно, что на полном серьезе заявлять, что открытки для туристов принадлежат кисти Матисса или Леонардо да Винчи. Или перепутать Барыкина с Бетховеном, а Мейерхольда все с тем же Гольфстримом.
      В моем своеобразном отношении к вере – как, впрочем, и к любому серьезному вопросу – есть нечто, совершенно непонятное для одержимых религией неофитов. Я вообще не люблю всякую фальшь. Как не приемлю фальшивых слов о «душевном тепле» и фальшивых «елок», украшающих угол моего компьютерного экрана, так не приемлю и фальшивых символов веры. Не могу сказать, что это вызывает во мне неприязнь или гнев. Скорее это можно назвать подозрительностью. Мне подозрительны такие странные изъявления религиозной экзальтации, потому что я их никоим образом не понимаю.
     В тот момент я не поверила в то, что все это можно произносить серьезно: как может человек, считающийся себя верующим, на полном серьезе восхищаться голограммой и обливаться слезами просветления? При этом - повторю еще раз – речь шла не о какой-то полуграмотной тетке, готовой молиться любому бревнышку только ради того, чтобы соседи чего не подумали. Мне это с чувством и энергией произносил кандидат наук в должности профессора.
     Тут я очень кстати вспомнила еще одну начальственную даму, кандидата наук, которая имела мужа и двух любовников. Муж ей нужен был для социального статуса. А с любовников она собирала дань в виде песцовых шуб и золотых цепочек:
     «Я возмущена! Он подарил мне золотую цепочку плохой пробы».
            При этом она никогда не забывала просветляться и очищаться. Каким образом? Регулярно посещая церковь и омываясь в священной купели.
- Я омылась ледяной водой, все стенки этой купели исползала и сразу ощутила такое просветление! Как будто бог снизошел на меня!
      Это был, очевидно, крайний случай ханжества. Он мне просто вспомнился. Нет, вру. Не просто. Наверное, каждый раз, когда я ощущаю запах фальши, я с опаской начинаю извлекать из памяти такие случаи, чтобы сравнить их друг с другом и понять – идет речь о том же самом, или все еще не настолько запущено. Боюсь я таких вещей. И только мой жизненный опыт способен уберечь меня от опасности лжи и двойных стандартов окружающих людей.
      Но сейчас меня поразило не это, а какая-то феноменальная, переходящая все границы глупость сказанного. Тогда, много лет назад, это были просто фальшивые слова и фальшивые чувства, больше похожие на ханжество. Сейчас же все это еще и сконцентрировалось в одном фальшивом символе - голограмме. Мне, человеку совершенно непросвещенному в религиозном плане, было непонятно, как можно считать голограмму источником просветления и еще проливать перед ней экстатические слезы. Даже я понимаю, что икона – это не просто доска с нанесенным на нее изображением. Это даже не просто символ веры. Икона – нечто большее, а для ортодоксально верующего человека тем более. Откровенно говоря, мне все это показалось... ну как бы помягче выразиться?.. совершенно неприличным.
      Особенно в устах человека, считающего себя верующим.
                ***
      Бывают два типа общения: демагогическое и экзистенциальное. У меня складывается впечатление, что большинство людей живет по каким-то демагогическим установкам. Они желают всем душевного тепла, не зная, что это такое, рассылают послания, которые никому не нужны, произносят знаковые слова, которые ничего не значат, и молятся голограммам.
    Кому и зачем все это нужно, я не знаю, но знаю, что в обиходе советских, русских или просто наших людей есть еще одно замечательное слово – бюрократический неологизм: «отметиться». Обычно оно говорится по серьезному деловому поводу.
     Некогда я почему-то должна была каждый день ходить на прием к проректору. Туда все ходили, чтобы продемонстрировать свое почтение. И мой вполне интеллигентный коллега, кандидат наук, строго спросил меня:
- Ты сегодня была у проректора?
- Я заходила, но секретарь сказала, что ее нет.
- Это неважно. Главное – ты отметилась.
       Теперь я понимаю: рассылать ничего не значащие фразы с «душевным теплом», равно как дарить эти ничего не значащие, всем мешающие «елки» или восхищаться голограммами, это – тоже «отметиться», выполнить свой долг перед людьми, до которых нет никакого дела.