Бегущий Орёл девушка воин Шульц Д. В

 Джеймс Уиллард Шульц

БЕГУЩИЙ ОРЁЛ ДЕВУШКА ВОИН



ПОСВЯЩЕНИЕ
   «С искренним одобрением моего народа индейцев племени черноногих я посвящаю эту книгу Мэри Робертс Рейнхарт , второй женщине достойной носить древнее и благородное имя воина индейцев племени черноногих, имя это Питамакан, означает Бегущий Орёл. И это имя принадлежит ей по праву, ибо она была под варварским огнём на фронте во Франции, и мы так же не можем забыть о её неустанных усилиях в Вашингтоне направленных на пользу нашего народа, благодаря которым, она спасла многих наших людей от голодной смерти в снегах, зимой 1915 – 16 годов.
   Питамакан, мы молим Солнце, чтобы оно даровало тебе долгую и счастливую жизнь»
                Апикуни
  Резервация племени черноногих, Монтана.
                20-е февраля 1919 года


ОГЛАВЛЕНИЕ
ГЛАВА 1
Отаки, моя почти сестра объявляет о своей независимости.
ГЛАВА 2
Отаки доказывает свою смелость.
ГЛАВА 3
Отаки принимает на себя бремя женщины.
ГЛАВА 4
Отаки вновь становится охотницей.
ГЛАВА 5
Отаки идёт на войну.
ГЛАВА 6
Во вражеском лагере.
ГЛАВА 7
Отаки засчитывает Ку на вражеском воине и спасает наш табун.
ГЛАВА 8
Отаки и я выдерживаем священный пост.
ГЛАВА 9
Наш поход против племени Калиспел.
ГЛАВА 10
Высокая честь Отаки.
ГЛАВА 11
Солнце запрещает Бегущему Орлу выходить замуж.
ГЛАВА 12
Превратности военной тропы.
ГЛАВА 13
Поединок.
ГЛАВА 14
Песчаные холмы.




ГЛАВА 1.
Отаки, моя почти сестра объявляет о своей независимости.

     О, боги! Придайте ясности моему рассудку, и укрепите мою память, чтобы я смог рассказать историю моего друга, той, кто стала девственной женщиной – воином  нашего племени, и за свою храбрость получила право носить мужское имя. О, Солнце! О, Те, Кто в Вышине над нами! Ты, Мать Земля! И вы, Живущие в Глубине вод! Освежите мою память! Помогите мне рассказать эту историю правдиво!
     В дни юности её имя было Отаки, а меня в те юные годы звали несколько странно звучащим для уха белого человека именем – Ап-Ах. Так случилось, что мы родились в один день и старый знахарь-шаман, давший нам наши первые детские имена, рассказал, что у него был сон-видение, в котором он видел, бегущую жёлтую ласку и с нею рядом бежала белая ласка. И поэтому он нарёк её Жёлтой Женщиной Лаской, а мне он дал имя Белая Ласка.
     Мы оба принадлежали к клану Короткие Шкуры племени пикуни великого народа черноногих. И куда бы ни перекочёвывал наш клан, на стоянках, оокова – так на нашем языке мы называем свои жилища, которые вы белые называете палатками, или наманер племени, сиу которых мы называем «Перерезающие Горло» – типи, так вот палатка – оокова родителей Отаки, всегда стояла рядом с нашей палаткой с северной стороны. На стоянках в большом племенном круге палатки клана Коротких Шкур всегда стояли с восточной стороны ближе всего к восходящему солнцу. Рядом с палатками нашего клана с северной стороны всегда стояли палатки клана Жарящих Спинной Жир, а с юга ставили свои оокова люди клана, который назывался Никогда не Смеющиеся. У Отаки в своё время появились две сестры и два брата, но прежде чем они родились, мы с Отаки уже стали близкими друзьями и называли друг друга – почти сестра и почти брат. Я же, был единственным ребёнком в нашей семье.
      Вот первое моё воспоминание, связанное с Отаки, которое я ясно помню. Мы играли на берегу небольшого, но быстрого ручья, и она упала в воду, быстрое течение подхватило и понесло её. Сам я ничем не мог помочь своей подружке, однако крик, поднятый мной, привлёк внимание наших матерей, они прибежали на берег и успели выхватить Отаки из кружившего её водоворота, однако прошло довольно много времени, и она уже почти утонула!
     Наши отцы были великими охотниками, а наши матери, были хорошими хозяйками наших жилищ – оокова, и заботливыми хранительницами домашнего очага. Из всего мяса, добываемого на охоте нашими отцами, кроме самых жирных кусков, которые приготавливались и поедались сразу, наши матери делали пеммикан, они сушили мясо в больших количествах, высушенное мясо перетирали в порошок, а затем смешивали его с сушёными и так же перетёртыми ягодами и топлёным жиром. Приготовленный пемикан, наши бережливые хозяйки сохраняли прозапас для тех времён, когда охота окажется, не столь удачной, и охотники не смогут добыть свежего мяса вдосталь. Так же, на всё зимние луны, у нас было припасено много сушеных ягод, и полные парфлеши  сладких засушенных корней камаса. Да, обе наши семьи были богаты, наши отцы владели табунами по две сотни лошадей у каждого. Все члены наших семей носили хорошую повседневную одежду, была у нас и праздничная одежда, искусно украшенная вышивкой из бисера, и цветных игл дикобраза, бахромой и шкурками ласки, так же у нас было много мягких и тёплых покрывал для наших постелей. Каждую весну наши матери шили из самых мягких шкур бизонов новые покрышки для наших палаток, а старые отдавали старикам, о которых некому было заботиться или более бедным семьям нашего племени.
     Я помню день, когда, с другими мальчиками моего возраста, от восьми до десяти зим отроду, я пускал тупые без наконечников стрелы в большую глыбу грязи, которую мы слепили на берегу реки. К нам подошла Отаки и попросила, чтобы мы дали ей лук и стрелы, она хотела испытать, сможет ли она попасть в цель. Один из мальчиков сказал ей, что девочки не должны стрелять из лука, а должны играть со своими куклами.
     — Куклы! Я ненавижу их! — Закричала Отаки и бросила куклу, которую она держала в руках, в реку. Мы же, были настолько поражёны её неожиданным поступком, что удивлённо уставились на Отаки, и никто не сказал ей ни слова, поскольку все мы видели, что она была очень расстроена и сердита. Вслед за этим Отаки отвернулась от нас и побежала домой. Она плакала и, не оглядываясь, набегу бросала нам упрёки, в том, что мы оказались такими «вредными жадинами». И мне, стало, ужасно жаль, что я не дал Отаки пострелять из моего лука.
     Вечером того же дня я со своими родителями пришёл в гости в палатку её отца, которого звали Утреннее Перо. Отаки, подошла к отцу и, взобравшись к нему на колени, сказала:
     — Отец мой, пожалейте меня! Сделайте для меня хороший лук и несколько стрел!   
     Утреннее Перо и мой отец, долго и громко смеялись, услышав от Отаки такие слова, а женщины, её мать и моя, воскликнули: “Kyaй-йо! Кто когда-либо слышал о девочке, желающей получить лук и стрелы!”
     Отаки, спрятала своё лицо на груди отца, но скоро отстранилась от него, чтобы смотреть прямо в его глаза, и, положив руки на шею Утреннего Пера, сказала: "Отец, да я хочу этого! Будьте же щедры! Сделайте лук и стрелы для меня! "
     — Не сходи с ума, дочка! Играй со своей куклой! Я сделаю ещё одну, и тогда у тебя будет две, — сказала её мать.
     — Не хочу я больше ни каких кукол! А ту, что была у меня, я выбросила в реку! — Воскликнула Отаки, и женщины снова сдавленно произнесли: «Ку-аи-йо!» — и в знак великого удивления хлопнули себя ладонями по губам.
      Но мужчины, только громко рассмеялись, засмеялся вместе с ними и я, а затем, Утреннее Перо, погладил девочку по спине и сказал: «Ну, ну, дочь моя, только не плачь, ты, конечно же, должна иметь свой собственный лук и стрелы!»
     Отаки тут же засмеялась и захлопала в ладоши, а потом подошла и села рядом со мной.
     — Ты, слышал, что сказал мой отец? — Сказала она. — У меня будут собственные лук и стрелы! Мы с тобой пойдём на охоту вместе, Ап-ах.
     Я ничего ей не ответил. Я боялся, что мои друзья мальчишки не позволят  ей охотиться с нами. Но я очень любил Отаки. Я не мог бы больше думать о ней и заботиться, даже если бы она была моей настоящей родной сестрой. И я мысленно решил, что всё равно несмотря ни на что, буду иногда брать её с собой на охоту.
     Пообещав Отаки лук и стелы, её отец сказал так же, что у его дочери должно быть настоящее подходящее ей по силам оружие, а не детская игрушка. Так же Утреннее Перо заявил, что по вечерам, когда он будет возвращаться с охоты в свою палатку, то сразу, как только закончит вечернюю трапезу, он будет делать для Отаки лук и стрелы. Если только в этот день он не будет приглашён в чью-нибудь палатку, чтобы выкурить трубку, или к нему самому не придут в гости другие мужчины.
     Для изготовления лука  у него была припасена хорошо выдержанная древесина ясеня, срезанная у порогов реки Миссури немного ниже впадения в её воды устья Лосиной реки. Вот из этой заготовки Утреннее Перо и начал делать лук для Отаки. С самого начала, я наблюдал за его работой, и понимал, что это будет прекрасное оружие, на много лучшее, чем мой по сути своей игрушечный лук. Утреннее Перо был одним из лучших в нашем селении мастеров по изготовлению луков. Наконец, я не выдержал и тоже попросил отца Отаки сделать такой же лук и для меня, а чтобы возместить его усилия и потраченное время, я со своей стороны пообещал пасти его табун, и ухаживать за лошадьми семьи Утреннего Пера, насколько это было по силам мальчику моего возраста.
     С неописуемым словами интересом, Отаки и я наблюдали за изготовлением наших будущих луков; неспешное аккуратное выстругивание, сменялось осторожным соскабливанием слоёв древесины, перемежаясь с постоянными пробами на изгиб, делалось это для того, чтобы подогнать каждый лук под силы его будущего владельца. Мой лук, конечно же, был более тугим и тяжёлым. Когда выстругивание луков было завершено, из бизоньих копыт сварили клей, и наклеили на заготовки, полосы буйволовых сухожилий, как на самые настоящие охотничьи и боевые луки.
     Отаки и я хранили изготовление для нас этих замечательных луков в великой тайне от наших приятелей. Мы хотели преподнести им большой сюрприз и в полной мере насладиться их удивлением и завистью в тот момент, когда мы с Отаки появимся перед ними с нашими собственными настоящими боевыми луками. Отаки к тому времени уже перестала играть с девочками, и всегда держась около меня, она стала членом нашей мальчишеской ватаги. Отаки могла бегать и плавать не хуже многих из наших мальчишек. Одним из наших любимых развлечений, было изготовление из глины фигурок разных животных. Спустившись с глинистого берега на небольшой пляж, мы проводили бессчётное время за вылепливанием зверушек. Отаки всегда лепила фигурки лошадей, вставляя им в шею и ноги для стройности и устойчивости веточки ивы. И нужно сказать, что в отличие от всех сделанных нами глиняных животных, вылепленные ей фигурки были больше всего похожи на живых лошадей. Изо дня в день наши глиняные стада лошадей, бизонов, антилоп, снежных баранов большерогов и других животных увеличивались, пока они не покрыли большую часть берега на небольшом островке, расположенном напротив нашего лагеря. Наконец глиняный табун Отаки достиг сотни лошадок. Когда она слепила сотую лошадку, она поставила её, как вожака впереди всего табуна, а на последнюю в табуне фигурку Отаки посадила фигурку человечка, словно погоняющего лошадей.   
      — Это я, — объявила она нам.  — Когда-нибудь у меня будет столько же лошадей, и все они будут захвачены у врагов. Когда я достаточно вырасту, я отправлюсь на войну!
     Такое заявление со стороны девочки, показалось очень забавным и все за-смеялись. Некоторые из мальчишек издевались над Отаки, некоторые так смеялись, что даже упали на землю и продолжали хохотать, ухватившись за бока и катаясь по земле. Другие плакали от смеха, отпуская разные шутки в адрес расхрабрившейся девчонки. Но она ни разу не улыбнулась: «Смейтесь, смейтесь если хотите, — сказала она им, — Но придёт день, и смеяться буду я!»
     Думаю, что я был единственным из мальчишек, бывших в тот час на берегу, кто действительно верил, что всё так и будет, как сказала Отаки.
     Наши луки были уже закончены, и работа теперь шла над стрелами к ним. И вот наконец-то однажды вечером наши отцы завершили и эту работу, сделав нам по две затуплённые стрелы для охоты на птиц, скрывающихся среди листвы на ветках деревьев, и ещё по две стрелы с острыми наконечниками позволявшими охотится на скачущих в траве кроликов, способные пронзить их пушистые шкурки. И луки и стрелы были красиво украшены. Следующим утром, с луками, на которые уже была натянута тетива и стрелами в руках мы выбежали из наших палаток и направились к ватаге мальчишек собравшейся на речном берегу. Они уже слепили большой ком глины и пускали в него стрелы.
     — Посмотрите, что у нас есть! — Кричали мы, сжимая луки и стрелы в руках, и на бегу размахивая ими над головой.
     Мальчики окружили нас и с любопытством, внимательно рассматривали наши с Отаки луки со стрелами, издавая время от времени восхищённые восклицания. И вдруг мальчишка из клана Никогда не Смеющихся, с криком: «Такие вещи не для девчонок!» — Выхватил из рук Отаки и лук и стрелы. Она закричала от внезапной обиды, а я, отбросив свой лук в сторону, набросился на обидчика моей почти сестры. Сбив его с ног я, прижал противника к земле, и начал колотить его, что было сил, пока он не закричал от боли и страха, взывая о помощи. Однако, среди собравшихся на берегу мальчишек, больше никого не было из его клана Никогда не Смеющихся, а среди наших мальчиков у Волчьих Глаз, так звали этого мальчишку, друзей не было. И когда я, наконец, отпустил его, он с криками и жалобами побежал плакать домой к палаткам своего клана. 
     А наша компания принялась по очереди стрелять в глиняную глыбу, и с самого начала Отаки показала, что она станет хорошим стрелком. Она правильно держала лук и без долгих колебаний выстрелила свои стрелы в глиняный ком, и уже четвертая,  выпущенная ей стрела, попала в цель. Мы все дружно закричали, приветствуя её удачу, и с этого момента Отаки стала равноправным членом нашей мальчишеской ватаги, и я, и все остальные мальчишки стали относиться к ней как мальчику. И это, как раз и было то, чего она так хотела.
     Нам было тогда где-то по десять – двенадцать зим от роду, но скорее всего двенадцать. Мы быстро росли и взрослели, становясь по прохождению каждой новой зимы сильнее, выше, и всегда сохраняли стройную и гордую осанку. Отаки стала красивой девушкой высокой и стройной, как палаточный шест. У неё было прелестное личико, большие мягкие и выразительные глаза, а длинные и пышные волосы даже будучи заплетёнными в две толстые косы ниспадали до самых её коленей. Её небольшие и изящные кисти рук надёжно служили своей хозяйке, уверенно и легко натягивая тетиву лука и отправляя стрелы в цель, а маленькие, аккуратные ступни ног быстро и без устали несли свою хозяйку в беге. Отаки всегда была красиво одета в безупречно сшитые платья из тонко выделанных оленьих шкур и красиво украшенные вышивкой мокасины. Её мать заботилась о внешнем виде дочери, пока Отаки не стала достаточно взрослой, чтобы заботиться о себе сама. Я даже не подозревал до этого насколько девушки и женщины аккуратны и скрупулёзны, во всём, что касается их внешнего вида, и моя почти сестра Отаки в этом была ничуть не хуже других женщин.
     В ту пору, когда наступило наше четырнадцатое лето, мы стали ходить на охоту с нашими отцами и помогать им в разделке туш животных добытых на охоте. В такие моменты, рабочее платье Отаки, было покрыто пятнами от свежих и застарелых брызг крови и жира, однако она сразу же по возвращению в лагерь, переодевалась в чистую одежду. Кроме того, Отаки купалась и мылась в реке, как и все мужчины, и мальчики нашего народа. Летом и в любое время года, и даже зимой, если не было открытой воды, вырубив во льду полынью, каждый наш мужчина, невзирая на возраст, будь-то старик или младенец мылись по утрам в реке после пробуждения от сна. Это делало наших мужчин крепкими и закалёнными, и позволяло им долго охотиться на равнинах, даже в самую морозную пору совершенно не страдая от холода. Наши женщины и девочки, тёплое время года купались в водных потоках днём в укромных местах, а зимой они очищали своё тело в палатках потельнях. Но не такова была Отаки. У неё было специально сшитое короткое платье для купания, и даже в самую холодную пору она отправлялась со своим отцом купаться на реку. И нужно сказать, я любил смотреть, как она это делала.
     Как-то летом, у Отаки случилась большая ссора с её матерью. Это произошло однажды вечером, когда обе наши семьи сидели на полянке между наших палаток, и наблюдали, как яркие краски заката сменялись сгущающимися в долине глубокими тенями наступающей ночи. Я и Отаки вместе с нашими отцами уходящий день провели на охоте и очень устали, мы добыли столько мяса, что нам пришлось возвращаться домой пешком, а обильно навьюченных нашей добычей лошадей пришлось вести шагом в поводу.
     Ни что не предвещало неприятностей, но вдруг мать Отаки, неожиданно резко и даже сердито воскликнула: «Эй, девушка, ты мне нужна! Настало для тебя время учиться женской работе. Хватит уже бездельничать, и скакать по округе изображая охотника. Завтра я начинаю дубить бизоньи шкуры, нам нужна новая покрышка для нашей палатки, и ты будешь работать со мной».
     Вскинувшись, словно её хлестнули плетью, Отаки так же резко ответила матери: «Скребок и швейное шило не для меня! Мои сёстры немногим младше меня, вот их и учите домашней работе и тому, как убираться в оокова, а я продолжу помогать моему отцу».
     — Бесстыжая, ленивая неженка, девочка-мальчик!  — Закричала её мать. — А я говорю, что ты будешь работать в палатке, как положено девушке!
     — Я хочу быть мальчиком, и мне очень жаль, что я родилась не мальчиком, — ответила матери Отаки. — И уж если я не могу быть мальчиком, я могу, по крайней мере, делать работу мальчика! Я не буду выделывать шкуры, и делать другую домашнюю работу, я буду и впредь помогать моему от-цу!
     Мать Отаки вскочила на ноги с криком: «Моя дочь заявляет мне, что она будет делать, а что не будет делать! Сейчас я покажу ей, кто тут решает, какую работу она будет делать в этой палатке! — С этими словами она бросилась к куче дров сложенной у входа в жилище, и, схватив из неё палку величиной с мою руку, побежала к Отаки.
     — Женщина, остановись! Стой на месте! Брось эту палку! — Буквально взревел Утреннее Перо, и его жена, как громом поражённая замерла, глядя на мужа, а палка выпала из её опустившейся руки.
     — А теперь, слушайте! — Продолжил он более спокойно, но всё же решительным голосом: «Я слышал уже достаточно, и скажу вам  — хватит ссориться! Я буду решать, чем будет заниматься моя дочь, и я буду говорить, что ей делать. Сейчас она хорошо помогает мне, и я хочу, чтобы она и далее продолжала помогать мне пасти наших лошадей и ходить со мной на охоту. Когда наши сыновья подрастут и станут достаточно взрослыми, чтобы помогать мне, вот тогда возможно и настанет для Отаки время приобщиться к домашней женской работе в палатке».
     — Но пасти табун лошадей, ходить на охоту, и разъезжать по округе верхом, как делает она, неподходящее для девушки занятие. Место дочери рядом с матерью. В лагере и так уже ходят разговоры, что она какая-то дикая. — Попыталась возразить мать.
     — Пусть говорят! Они просто завидуют! Любой из этих говорунов был бы только рад иметь такую замечательную дочь! И хватит об этом! Просто запомните, что Отаки будет и далее помогать мне, — подвёл черту в разговоре Утреннее Перо, а его жена, повернулась и плача удалилась в палатку. Спустя небольшое время, Отаки пошла вслед за матерью и помирилась с ней, и уже чуть позже этим же вечером они разговаривали и вместе смеялись, а ссора была забыта.
     В тот год с наступлением месяца Падающих Листьев наше племя откочевало к пискан – бизоньей ловушке у реки Два Талисмана, чтобы выследить и заманить в неё бизонов нагулявших за лето жир, поскольку пришла пора сделать запасы мяса и жира на зиму. В это время года бизоны накапливают наибольшее количество жира, и погода ещё достаточно тёплая и сухая для сушки запасаемого мяса.
     Возможно, вам тоже довелось видеть эту ловушку – пискан, как мы её называем на своём языке. Она начинается на вершине высокой скалы и состоит из двух расходящихся в стороны и сбегающих к подножию утёса линий состоящих из каменных насыпей и стоящих торчком скал и валунов. Под крутым обрывом утёса, прямо под почти сходящимися друг с другом линиями насыпей, находился большой загон, сооружённый из брёвен и наваленных камней и валунов, он имел форму полукруга упирающегося своими концами в стену скалы, которая составляла его заднюю часть.
     Наблюдатели занимали свой пост на вершине утёса каждое утро перед рассветом и находились там до заката, и если бы они заметили на равнине стадо бизонов, приближающееся к широкому устью ловушки, один из них должен был спешно спуститься вниз и сообщить зазывателю бизонов об их приближении. Гонец должен был так же призвать людей племени срочно собраться и спрятаться за каменными насыпями. Зазыватель бизонов тем вре-менем отправлялся навстречу стаду, чтобы попытаться заманить стадо в широкое устье V-образной ловушки. Мало, очень мало было людей способных совершить такое дело. Это всегда были мужчины, обладающие большой духовной и магической силой, которые верно служили богам, и боги благоволили им. Никогда такие зазыватели бизонов не пытались вызвать стадо без длительного предварительного поста и долгих молитв и заклинаний.
     И вот наступило утро, когда наблюдатели сообщили, что стадо бизонов приблизилось к ловушке и остановилось в месте благоприятном для начала ритуала заманивания. Наши люди поспешили занять свои места за скальными насыпями. С того места где лежал я, мне была видна Отаки и её младшие братья и сёстры, которые прятались за третьей от меня грудой камней располагавшейся выше по склону утёса и ближе к обрыву. Вскоре, чтобы начать свою работу мимо нас проехал зазыватель бизонов, он сидел на маленькой гнедой лошадке и был облачён в большую бизонью шкуру, наброшенную на плечи его плечи мехом наружу, и покрывавшую круп и бока его лошади.
     Вдалеке на холме, как раз напротив устья ловушки мы могли видеть стадо бизонов количеством где-то голов в триста, одни животные паслись, другие лежали в траве, а некоторые старые быки стояли на месте и, опустив свои большие лохматые головы, дремали в полусне продолжая жевать свою травяную жвачку. Зазыватель, распластавшись на спине своей лошадки, медленно ехал по направлению к стаду, большая бизонья шкура скрывала его и почти всю его лошадь, и издалека они и впрямь были похожи на пасущегося бизона. Когда он приблизился к стаду, некоторые из быков вдруг подняли головы и уставились на неожиданного пришельца, но сходство зазывателя и его лошади с настоящим бизоном обмануло их и быки, приняв его за одного из них, вскоре перестали следить за ним, и снова принялись пастись. Всё ближе и ближе подъезжал к стаду зазыватель, пока не стал, уверен в том, что животные смогут услышать его голос, и тогда он развернул своего коня и стал издавать свой специальный зов — никто не знал, что это за звуки, так как зазыватель хранил их в полном секрете. Продолжая издавать свой призыв, зазыватель принудил свою лошадь совершить несколько скачков, а затем стал пятиться прочь от стада. Быки вновь подняли головы и опять стали наблюдать за этим странным, как им казалось бизоном, затем они приблизились к продолжавшему свои магические действия зазывателю на несколько шагов, остановились, и стали его внимательно разглядывать. Лежавшие в траве бизоны, поднялись на ноги и так же стали смотреть на зазывателя, и вскоре некоторые коровы сначала шагом, а затем и рысцой последовали за пятящимся и брыкающимся странным животным, и вскоре они уже бежали за ним все, ускоряя свой бег. Вслед за ними и другие бизоны сорвались с места, и с мычанием помчалось за убегающими коровами стремясь поддержать, как им казалось оказавшихся в беде сородичей, возможно, они подумали, что убегающие коровы с телятами подверглись нападению волков и нуждаются в защите всего стада.
     Всё быстрее и быстрее скакал укрывшийся под бизоньей шкурой зазыватель, всё глубже словно в разверстую пасть, заводя бегущее за ним стадо в устье V-образной ловушки. Скатившись с холма, и сходу миновав лощину, стадо, стало волной накатывать на утес, проносясь между каменными насыпями западни. И как только стадо промчалось мимо первых каменных куч, спрятавшиеся за ними люди поднялись и начали кричать и размахивать одеялами. Это, конечно же испугало бизонов, задние животные, всё сильнее стали напирать на бегущих впереди, а те, в свою очередь, при попытке свернуть направо или налево, тут же натыкались на кричащих и размахивающих одеялами и накидками людей. Таким образом, у бизонов оставался только один путь – прямо вперёд.
     Зазыватель, в скорости свернул вправо за каменную насыпь, и, спешившись, привязал свою лошадку к дереву, его работа была окончена. Теперь скрывавшимся за насыпями людям только и оставалось, что пугая бизонов не давать им свернуть в сторону, и направлять их на вершину утёса к обрыву.
     Впереди стада теперь бежала большая старая буйволица. Возможно, она уже попадала в подобную ситуацию, и ей даже удалось спастись. Во всяком случае, она казалось, знала, что их ждёт впереди, и продолжала метаться из стороны в сторону от одной линии каменных насыпей к другой, и каждый раз отворачивала в сторону от кричащих загонщиков. И в какую бы сторону она не поворачивала, всё стадо как привязанное следовало за ней. Эта корова была опасна, если бы вдруг ей хватило смелости прорваться сквозь линию загонщиков, то множество людей было бы растоптано насмерть следовавшим за ней стадом.
     И вот, наконец, она, решилась бросить вызов колышущейся и вопящей стене из одеял и кожаных накидок. Чтобы прорваться сквозь линию загонщиков бизониха повернулась в сторону насыпи, за которой прятались мы, и на-правилась вперёд и влево, прямо к тому месту, где скрывались за камнями Отаки и её братья и сёстры. Дети были слишком испуганы, чтобы встать на-встречу страшным буйволам, и начать кричать и размахивать одеялами — Отаки же, как она позже рассказывала, вдруг стало больно и обидно от мысли, что от неё самой, и от её братьев и сестёр, через какие-то мгновения не останется ничего кроме, кровавой кучи растоптанной плоти. Но с храбростью отчаяния, она решила спасти своих младших сестёр и братьев. Выскочив из-за насыпи, Отаки побежала прямо навстречу корове и всему мчавшемуся на неё стаду. «Вернись! Поверни и беги на север!» — кричали ей со всех сторон, но наши голоса тонули в грохоте и скрежете сотен копыт и рогов. Буйволица и за ней всё стадо бежали, не сворачивая прямо на Отаки, а она остановилась и словно оружие сжимала в своих девичьих руках одеяло из бизоньей шкуры. В тот миг, когда коровьи рога должны были вот-вот вонзиться в её тело, Отаки быстро отскочила вправо, а своё одеяло она ловко набросила на лохматую голову проносившейся мимо её левого бока бизонихи. Ослеплённая корова, встала на дыбы и упала, а затем вскочила и стала, кружась на месте и мотая головой, прыгать и брыкаться, пытаясь освободиться от ослепившего её одеяла, а бежавшее за ней стадо испуганное её прыжками и криками загонщиков свернуло в сторону, и вновь помчались между каменных насыпей. Когда, наконец, буйволице удалось сбросить с головы одеяло, она поняла, что осталась одна, и тогда она бросилась догонять убегающее стадо. Мы же, как только бизоны пронеслись мимо, выскочили из-за скал и, продолжая кричать и размахивать одеялами, бросились за ними, гоня стадо на вершину утёса прямо к обрыву. Бегущие сзади бизоны, всё сильнее напирали на тех, кто бежал впереди. И если даже поначалу, впереди бегущие животные, пытались остановиться на краю обрыва, их попросту сталкивали вниз следующие за ними бизоны, то потом в облаках густой пыли поднятой копытами, уже никто не смог бы разглядеть край обрыва, и бизоны слепо неслись навстречу смерти у подножия утёса. Те животные, которые падали на туши своих собратьев и не погибли от падения, оказались запертыми в большом загоне под скалой, со стен которого их поражали пули и стрелы охотников. Кровавая работа забоя и разделки бизоньих туш растянулась на весь день. Когда же, наконец-то, наступил вечер, весь лагерь был красным от развешенных повсюду на просушку длинных полос мяса, они были нанизаны на длинные верёвки растянутые между поставленными вертикально и скрещенными вверху шестами от травуа, и даже на ветвях деревьев и на кустах.
     А вокруг палатки Утреннего Пера не смолкали восторженные возгласы и обсуждения случившегося на охоте происшествия. Все только и говорили об Отаки, и храбрости проявленной ей в столкновении со старой бизонихой. Она спасла свою семью и многих других людей от верной смерти, и развернула бизонье стадо к обрыву. Более чем когда-либо до этого дня, её отец гордился своей дочерью, и все мы члены клана Коротких Шкур, да, и все остальные члены племени гордились ею. Она совершила то, что не забудется никогда! Она сделала себе имя! Мы остались у бизоньей ловушки – пискан возле реки Двух Талисманов более чем на целую луну, и зазыватель бизонов заманил в неё ещё раз в два раза больше буйволов, чем во время первой охоты. Второе заманивание прошло, без каких либо трудностей, зазыватель, вновь заманил стадо между каменных изгородей, и мы обратили бизонов в паническое бегство между скал к вершине утёса и обрыву. В результате этих двух удачных заманиваний, мы сделали большой запас мяса, и когда мы покидали это место, на каждую палатку приходилось по три, а то и по четыре лошади навьюченных тюками с сушёным мясом, жиром, и парфлешами наполненными пемиканом приготовленным из перетёртого сушёного мяса, костного мозга и жира.
     Форт Бентон в те дни ещё не был построен. В нашей стране в те времена было два торговых поста белых людей, а именно – большая фактория Красных Курток, которая стояла на севере у Большой Реки, и форт Длинных Ножей, стоявший возле устья Лосиной Реки в том месте, где она впадает в нашу Большую Реку . Вот к этому форту Длинных Ножей, мы и прибыли, чтобы обменять добытые нашими охотниками шкурки бобров на ружья, порох и пули, табак и чай, шерстяные одеяла и прочие товары белых людей. В те дни белые торговцы ещё не покупали шкуры бизонов; бобёр, бобёр и только бобёр, только бобровые шкурки их тогда интересовали, ну и ещё зимние шкуры волков, это было всё, что они хотели.
     Когда мы пришли к форту Длинных Ножей, оказалось, что вкруг него рас-положились лагеря ассинибойнов, ворон-кроу и янктонаев-отрезателей голов, все наши заклятые враги как нарочно собрались там. Едва мы разбили свой лагерь и установили свои палатки, как предводитель белых торговцев, и наш большой друг, которого мы звали Большим Ножом , потому, что он всегда носил на поясе очень большой нож в металлических ножнах, созвал на большой совет вождей всех четырёх племён. На этом совете, он, заставил вождей пообещать сохранять мир в форте и возле него, во время торговли, и даже дольше – на всё, то время, когда племена будут возвращаться в свои земли и охотничьи угодья. Все вожди с готовностью согласились с ним и пообещали, что так и поступят, но мы-то знали чего стоят слова наших врагов. Они были достаточно миролюбивы, пока все племенные лагеря располагались вокруг форта, в пределах досягаемости его больших пушек. Но стоило только нам отправиться к своим охотничьим угодьям, как они сразу же пошлют свои военные отряды вслед за нами, чтобы преследовать нас, нападать на небольшие группы наших охотников, и пытаться угнать наших лошадей.
     Мы закончили наши торговые дела, так быстро, как это только было возможно, и на десятый день, распродав последние бобровые шкурки, собрали все наши вещи, и, свернув лагерь, отправились на запад по той же тропе, что и пришли к форту Длинных Ножей. В нашем лагере тогда насчитывалось девять сотен палаток, а проживали в них около сорока пяти сотен человек. В пути нашу кочевую колону сзади прикрывали отряды воинов, высылавшие разведчиков в далёкий тыл, разведчики так же высылались и вперёд и на фланги, чтобы разведать путь и в случае обнаружения следующих за нами вражеских военных отрядов успеть вовремя, предупредить весь наш перекочёвывавший лагерь. Двигались мы в постоянной готовности разместить женщин и детей внутри круга воинов и, приняв бой, дать отпор любому врагу. До времени разведчики не обнаруживали признаков того, что за нами кто-нибудь следит, но по ночам мы всё же держали всех лошадей внутри лагерного круга, а рано утром под усиленной охраной позволяли им пастись и насыщаться, пока лагерь сворачивался перед дневным переходом. Так мы, не встречая врагов, продвигались несколько дней пока не достигли верховьев Ручья Посередине  - потока протекающего между горами Медвежьей Лапы и Волчьими Горами  и впадающего в Большую Реку (Миссури) напротив Коровьего острова. К этому времени мы уже решили, что никто из наших врагов не собирается преследовать наше племя, или нападать на нас. Приближалась зима, а в это время года военные отряды редко выходили в рейды. В верховьях этого ручья было прекрасное место для долговременной зимней стоянки. Наши палатки стояли под прикрытием тополиной рощи, там было много сухих отмерших ветвей деревьев, а значит много топлива для наших костров. Подножия гор были полны дичи всех видов, оленей, лосей и антилоп, а равнины были черны от пасущихся на них бизоньих стад. Все животные кроме старых быков были всё ещё жирны, и мы охотились и убили столько животных, сколько нам требовалось для пропитания, приберегая ранее запасённое сушёное мясо и бизоний жир для голодных дней в конце зимы и ранней весны. Выше в горах на каменистых склонах паслись стада снежных баранов большерогов, и однажды утром Утреннее Перо, мой отец Онистайна , Отаки и я, пошли в горы, чтобы поохотиться на них. Мы хотели добыть несколько шкур снежных баранов для изготовления одежды, шкура большерога лучше всего подходила для этой цели, так как она очень тонкая, и после выделки может сравниться с мягкой тканью белых людей.
     Мы кликнули наших собак и, вскочив на лошадей, поехали в горы настолько высоко, как только могли взобраться наши кони, а затем, когда подъём стал настолько крутым, что кони уже не могли идти дальше, мы привязав их к деревьям, и продолжили подниматься на гору пешком. Вскоре после того, как закончился лес, росший на склоне горы, мы увидели около двадцати большерогов пасущихся в узком проходе между скал. Наши собаки бросились вперёд, а снежные бараны поскакали к вершине горы и сгрудились на небольшом скальном выступе, где собаки не могли их достать. Мы также стали взбираться вверх, и подойдя довольно близко к скале, на которой жались друг к другу, большероги, мой отец, а вслед за ним и Утреннее Перо начали стрелять по снежным баранам. После каждого их выстрела одно из животных подскакивало и, упав со скалы, кубарем катилось вниз по склону, где я и Отаки удерживали наших собак, чтобы они своими зубами не порвали шкуры убитых баранов. Нам с Отаки казалось очень забавным, то, как кувыркались и подскакивали, падая вниз туши убитых животных, и мы с нетерпением ждали нового выстрела. Но количество большерогов на скальном вы-ступе всё уменьшалось, и когда их осталось всего семь, один из них, невзирая на бешеный лай рвущихся со сворок собак, спрыгнул со скалы и помчался вниз по склону горы, пробежав какое-то расстояние вниз, он резко развернулся и поскакал к вершине. За ним последовали и остальные большероги, а затем за убегающими снежными баранами помчались и отпущенные со сворок собаки, и вскоре все они скрылись за скалами.
     — Хорошо, пусть побегают, мы добыли уже достаточно для одного дня, — сказал мой отец, и все мы занялись снятием шкур и разделкой туш убитых большерогов, а вскоре набегавшись по горам за ловкими и быстрыми снежными баранами, вернулись и наши собаки. Бросив собакам, бараньи потроха мы увязали в плотные пакеты из бараньих шкур лучшие куски мяса, навьючили ими оставленных внизу лошадей, и стали пешком спускаться с горы вниз. С полян то и дело открывавшихся среди леса покрывавшего склон горы мы могли разглядеть дымки, поднимавшиеся над верхушками палаток в нашем лагере. Достигнув подножья  горы, мы ещё раз, поудобнее переложи-ли тюки с мясом и шкурами на спинах лошадей, а затем и сами взобрались на них сверху и отправились домой. Отягощённые большим грузом наши лошади шли медленным шагом, мы были очень довольны удачной охотой и погодой, для начала зимы день выдался довольно тёплым. Мой отец и Утреннее Перо запели военную песню Носящих Волосы на Пробор, и Отаки, а за ней и я стали им тихонько подпевать. Отаки, не имела права петь военные песни, так как женщинам это запрещалось, но наши отцы посмотрели на неё и рассмеялись, а потом предложили продолжать пение. И вот, мы ехали, все вместе, громко пели и были счастливыми и беспечными, никто из нас не думал об опасности, и вдруг, с лева из заросшего кустарником оврага грохнули ружейные выстрелы. Пули засвистели вокруг нас, и мы увидели, как к нам бежит, стреляя на ходу, и громко выкрикивая боевые кличи – вражеский военный отряд!

ГЛАВА 2.  Отаки доказывает свою смелость.

     Враги были так близко от нас, что я мог даже разглядеть, как сверкают их глаза. Мы разом развернули своих лошадей, мой отец, и Утреннее перо выстрелили в приближающихся врагов, и один из них вскинув руки, упал, а его ружьё отлетело в сторону. Мы же понукая своих перегруженных коней, поскакали к нашему селению. И нужно сказать, что это было не таким уж простым делом, заставить наших коней скакать галопом. Мы, что было сил, колотили пятками в лошадиные бока, заставляя их бежать быстрее, и когда они всё-таки перешли на галоп, это была настолько натужная и медленная скачка, что вражеский военный отряд бежал вслед за нами почти с такой же скоростью. Бег врагов замедляло то, что они на ходу перезаряжали свои ружья. А это было непросто. Им приходилось засыпать порох из пороховниц в стволы, а затем поверх пороха, они забивали шомполами пули и пыжи, и уж затем, подсыпав порох на полку затвора, или установив капсюль на затворную наковаленку. И только совершив все эти действия, они останавливались, и приложив наконец-то ружьё к плечу, стреляли нам вслед. Вскоре мы поняли, что, не смотря на небольшую скорость наших лошадей, мы всё же сможем уйти от погони, если только нас не поразят свистевшие вокруг нас и взбивавшие фонтанчики земли у копыт наших коней пули. Нам было нужно, как можно быстрей оторваться от преследователей на расстояние большее, чем дальность стрельбы вражеских ружей.
     Мой отец и я ехали на более сильных лошадях, чем Отаки и Утреннее Перо, и поэтому мы вырвались вперёд и были в несколько большей безопасности. Наша небольшая группа, ехавшая до этого вместе, теперь растянулась по всему полю, Отаки была в ста шагах позади меня, а её отец скакал где-то в половину этого расстояния за ней. Утреннее Перо и мой отец, оборачиваясь на скаку, продолжали стрелять во врагов, и, перезаряжая свои ружья, на-сколько только могли быстро, снова стреляли в преследователей. Как же я хотел, чтобы и у меня было ружьё! Я чувствовал себя совершенно беспомощным. На своей старой медленной лошади, я был лёгкой целью не только для оружия врагов, но и для их насмешек. Я боялся, что каждый неверный и шаткий скачок моей коняги может оказаться последним, что следующая из проносящихся мимо меня пуль угодит в мою спину. Кожа у меня на спине и затылке нервно дёргалась, и я никакими усилиями не мог этого прекратить, меня тошнило от страха, и всем моим телом овладела жуткая слабость. В этот миг я услышал, что Отаки громко вскрикнула, и оглянулся. Лошадь её отца подстрелили, и она упала на спину, судорожно дёргая в воздухе всеми четырьмя ногами, Сам же Утреннее Перо, по всей видимости, был невредим и, поднявшись на ноги, вновь выстрелил в приближающихся врагов, а затем побежал вслед за нами. Мой отец и я развернули своих коней и поскакали, чтобы защитить его.
     — Скачите с Отаки домой! Я один пойду на выручку Утреннего Пера! — Прокричал мне отец.
     Но Отаки проявив не девичью храбрость, остановила свою лошадь, и, соскочив на землю, перерезала ножом верёвки крепившие груз мяса и шкур на её спине, и столкнула вьюки на землю. Преследуемый по пятам несколькими самыми быстрыми бегунами из вражеского отряда, Утреннее Перо уже подбегал к своей храброй дочери, он на бегу засунул ружьё за пояс, чтобы освободить себе обе руки и, подхватив Отаки на руки, забросил её на лошадиную спину, а затем и сам вскочил на коня позади дочери. Утреннее Перо, что есть сил, хлестнул уставшую конягу тяжёлой плетью с рукоятью, из оленьего рога свисавшей на ремешке с его правого запястья, и в то время, самый быстрый из преследователей высокий и мускулистый воин, подбежав к ним, ухватил левой рукой лошадь Отаки за хвост. Он отбросил своё разряженное ружьё в сторону, выхватил правой рукой нож из ножен и, зажав его в зубах, ухватившись за конский хвост обеими руками, стал тянуть лошадь назад. И лошадка Отаки и без того отягощённая двумя всадниками, стала всё больше замедлять свой бег, какое-то время она ещё тащила за собой упирающегося ногами в землю и скользившего по высохшей траве мощного вражеского воина, но наконец, обессилев, почти остановилась. В этот момент, Утреннее Перо, вынул из-за пояса своё ружьё, и, ухватив его за ствол, обернувшись назад, широким замахом с силой опустил ружейный приклад на голову врага.  Я был далеко от них, но всё равно услышал глухой звук этого сокрушающего удара! И сразу же после этого удара вражеский воин, как подкошенный рухнул на бок, и я не видел, чтобы он после этого хотя бы дёрнул ногой или пошевелил рукой!   
     Освободившись от державшего её воина из вражеского отряда, лошадь под Отаки и её отцом пошла значительно быстрее. Мой отец уже подъезжал на помощь своему другу, когда тот свалил врага мощным ударом приклада. Утреннее Перо, продолжая сидеть за спиной Отаки, перезарядил своё ружьё и, обернувшись назад, выстрелил в самого близкого из приближающихся вражеских воинов.  И этот выстрел достиг цели! Я видел, как брызнула струя крови из груди врага. Мой отец как раз в этот момент подъехал к Утреннему Перу и Отаки, и стал по очереди нахлёстывать своего и их коня, заставляя их бежать быстрее, и мы снова начали постепенно увеличивать разрыв между нами и вражеским военным отрядом. Разрыв этот быстро увеличивался, по-скольку вражеские воины уже изрядно запыхались от бега. Они ещё несколько раз выстрелили в нас, но после долгого бега и в результате душившей их злобы, стреляли они не точно, и вскоре мы отъехали на расстояние намного превышающие дальнобойность их ружей, и направили бег своих коней прямо к нашему лагерю.
     После того, как мы достаточно оторвались от вражеского преследования, мой отец крикнул мне: «Сбрось груз со своего коня и возьми с собой Отаки. Поезжайте, как только сможете быстро в наш лагерь и приведите сюда наших воинов. Мы убили двоих, а может и троих воинов из этого военного отряда, и должны убить их всех! Поезжайте быстро! А мы будем следить за врагами, и следовать за ними, куда бы они ни отправились. По вашему возвращению, вы найдёте нас здесь или где-нибудь поблизости».
     Теперь я понимаю, что отправляя меня и Отаки в лагерь за подмогой наши отцы в первую очередь заботились о нашей безопасности, ведь в случае продолжения вражеской погони, они могли бы задержать преследователей, пусть даже ценой своей жизни.
     Я сбросил груз мяса и шкур со спины своей коняги, и Отаки, соскочив со своей лошадки, запрыгнула на мою позади меня. Удивительно, но моя старая охотничья лошадь, освободившись от груза мяса и шкур, теперь, когда нам уже не угрожала смертельная опасность, довольно резво побежала, хотя и несла двух всадников, и уже вскоре мы приехали в наш лагерь и, стали кричать во всё горло, о том, что неподалёку от нашей стоянки появился вражеский военный отряд. Как только мужчины нашего лагеря услышали эту весть, они тут же бросились во всех направлениях за своими лошадьми, или посылали за ними мальчиков, а сами, после того, как мальчишки быстро разбежались, стали выносить из палаток своё военное снаряжение: щиты, оружие и сёдла. У некоторых лошади были привязаны у палаток, и они были готовы отправиться в путь почти, что сразу. Один из наших воинов дал мне свежую лошадь, и как только я оседлал её, он сказал мне, чтобы я ехал впереди и показывал собравшимся воинам, куда нужно было ехать. Мы тут же отправились в путь, сначала за мной ехало около десятка воинов, но постепенно наш отряд догоняли, то один, то другой воин, и вскоре уже почти все мужчины, которые были в лагере, присоединились к нам. 
     Было уже недалеко до заката, когда немного восточнее того места где мы их оставили, в конце долины у подножия горы, мы наконец нашли моего отца и Утреннее Перо. Они, рассказали, что вражеский военный отряд только что прошёл вверх по ближнему горному хребту, как раз тому, на котором мы утром охотились на снежных баранов. Теперь они наверняка укрылись в сосновом лесу, покрывавшем склон горы. За то время, что наши воины обсуждали, как действовать дальше, к нам присоединилось ещё несколько мужчин из нашего лагеря, и теперь отряд насчитывал пять десятков воинов, и ещё многие были на подходе. Наш вождь Одинокий Ходок прокричал: «Нас уже достаточное количество собралось! Поспешим же и уничтожим врага! Ночь уже близка!
     — Я пойду с вами, — сказал я отцу.
     — Я тоже пойду с вами! — Неожиданно раздался рядом со мной выкрик Отаки.
     И все только теперь заметили, что она не осталась в лагере, а в общей суматохе последовала за воинами. Утреннее Перо и мой отец обескуражено посмотрели на нас, а потом друг на друга, и на какой-то миг, задумались, что нам ответить. Я замер в ожидании, опасаясь, что нам велят возвращаться домой. Отаки, тоже стояла, плотно сцепив руки перед собой, такая у неё была привычка, когда она ждала ответа на свой вопрос.
     — Мы разрешим вам остаться, если вы пообещаете, не лезть вперёд, и будете оставаться на расстоянии недосягаемом для пуль выпущенных из вражеских ружей. — Наконец сказал отец Отаки.
     — О да, да, мы обещаем вам это. — Ответил я, и дальше мы поехали вдвоём на коне Отаки, так как моего свежего коня, на котором я приехал из лагеря взял себе Утреннее Перо.
     Судя по всему вражеский военный отряд, не заметил подход наших воинов из лагеря, иначе бы они закрепились на вершине хребта, вырыв там ямы для укрытия от огня из ружей наших воинов. Когда же мы достигли вершины хребта, то сразу увидели их внизу на поляне между горами. Враги, наконец, тоже заметили наш отряд, и поскольку они были застигнуты на открытом месте, и деревья за которыми можно было укрыться, находились далеко, они, подобно барсукам начали спешно рыть ножами ямки в твёрдом и неподатливом грунте, пытаясь создать некое подобие укрепления.
     — Вы двое оставайтесь здесь,  — крикнул мой отец Отаки и мне, и Утреннее Перо, тоже сделал нам знак оставаться на месте.
     Я и Отаки, конечно же, очень хотели последовать за нашими отцами, но уважая их волю и помня наше обещание, мы послушно спешились, и стали наблюдать за развивающимися событиями. Под предводительством вождя Одинокого Ходока наши воины пришпорили своих лошадей  и лавиной по-неслись вниз по склону горы, они были подобны вихрю и скоро скрылись в туче поднятой лошадиными копытами пыли. На скаку наши воины запели военную песню, изредка прерывая её пронзительными боевыми кличами. О, какой прекрасной музыкой эта боевая песня, и кличи войны звучали в наших ушах! Мы пританцовывали и подпрыгивали от охватившего нас возбуждения и боевого восторга, а мимо нас проносился поток наших воинов спешивших присоединиться к сражению, некоторые из воинов смеялись над нашим волнением, и кричали нам, чтобы мы набрались храбрости и следовали за ними.
     — Пойдём дальше! Давай спустимся немного поближе к месту битвы! — Стал я уговаривать  Отаки, но она, только отрицательно покачала головой.
     — Отцы сказали, чтобы мы оставались здесь, здесь мы и останемся.
     Она, конечно, была права, и я больше не стал звать Отаки пойти дальше, но как же я хотел, оказаться рядом с отцом и нашими воинами, чтобы у меня было ружьё, и я мог принять участие в предстоящей битве! Так и остались мы, стоять на вершине и наблюдать за разворачивавшимися в долине событиями.
     Наши воины к этому времени уже почти доскакали до вражеской позиции. Некоторые вражеские воины продолжали окапываться, отбрасывая комья земли и камни, их ямки-окопы были хорошо заметны сверху, выделяясь тёмно коричневыми пятнами на жёлтом фоне сухой травы. Они были похожи на испуганных прерийных собачек увидевших орла, и пытающихся спрятаться в норах. Но с приближением наших всадников, они перестали рыть землю и залегли в своих окопчиках, каждый вражеский воин лежал теперь, укрываясь за небольшой кучкой земли с готовым к стрельбе ружьём, ожидая момента открыть огонь, как только наши воины приблизятся. Но наш отряд, не доезжая до позиции противника, внезапно разделился на две половины, и сал охватывать залегших врагов справа и слева, а всадники свесились в стороны, укрывшись от вражеских выстрелов за спинами своих коней. Облачка дыма поднялись над коричневыми пятнами вражеских окопчиков, и вслед за этим до наших ушей долетели звуки выстрелов. Бах! Бах! Ба-бах! Наши всадники, лишь слегка показавшись из-за лошадиных спин, ответили на вражескую пальбу только двумя – тремя выстрелами. И мы поняли, что они специально вызывали огонь противника на себя, желая заставить врагов разрядить свои ружья.
     Мы видели, как две лошади под нашими воинами упали, а их всадники, соскочив на землю, тут же укрылись за тушами своих ещё бьющихся в агонии лошадей, так же мы увидели, как один воин из нашего отряда, взмахнув руками, упал с коня и больше не двигался.
     — О! О! — Закричала Отаки — надеюсь, это был не мой отец!
     — Аи! И не мой! — Так же закричал я, и призвал Солнце защитить моего отца.
     — Да! Да! О Солнце! Защити наших отцов! — Молила заходящее Солнце Отаки. — Даруй им победу и позволь, победив врагов невредимыми выйти из этой битвы!
     В это время на поляне началось настоящее сражение. Объехав вражескую позицию с двух сторон, два отряда наших всадников соединились, и под предводительством старого вождя Одинокого Ходока, прорвав оборону не столь прочную, как со стороны обращённой к склону горы, ворвались прямо внутрь круга вражеской позиции. Они стреляли из своих ружей во все стороны, спрыгивали с коней, и бились с вражескими воинами врукопашную. Всё смешалось в неистовой схватке, люди и кони бились в тучах поднявшейся пыли и порохового дыма, и мы с Отаки уже не могли ничего толком рассмотреть.
     — Давай сядем на нашу лошадь и спустимся вниз. К тому времени, когда мы туда доберёмся, всё уже кончится.  — Сказал я Отаки. И теперь, она согласилась со мной.
     Мы стали медленно спускаться с горы. Страх за наших отцов сопровождал нас на всём протяжении этого спуска, он нашёптывал нам самые страшные предположения о том, что мы сможем увидеть в этом клубящимся пылью круге кричащих воинов и скачущих лошадей — то, что мы никогда не хотели бы увидеть! Спустившись с горы, мы поехали по поляне ещё медленнее пока не приблизились к месту боя, и смогли уже различать лица отдельных воинов.
     — Вот, я вижу! Мой отец, что-то привязывает к седлу! — Прокричала у меня над ухом Отаки, и в тот миг, я тоже наконец-то увидел своего отца, который в это время, что-то говорил Одинокому Ходоку. И теперь я тоже радостно вскрикнул и начал подгонять нашего коня и вскоре мы уже оказались на краю круга вражеских окопов. Толпившееся там мужчины нашего племени, обсуждали, только что закончившийся бой, и все наперебой рассказывали друг другу, о том, что каждый из них совершил в этой битве — как, и в кого, он стрелял, или, как он скакал вниз с горы, и как нанёс врагу смертельный удар. Мы подъехали к моему отцу и вождю Одинокому Ходоку.
     — Дети мои, — сказал вождь. — Вы видели эту битву. Мы быстро истребили врагов, но они всё-таки успели и нам нанести урон. Они убили Одинокую Стрелу, Удары по Ошибке и Тело Бизона. Поторопитесь назад в наше селение и скажите женщинам, чтобы приехали сюда и привели пять лошадей с волокушами некоторые из наших воинов ранены и не могут двигаться.
     Мы развернули лошадь, на которой сидели, и снова проехав через разорённый круг окопов вражеского укрепления, увидели двадцать семь мёртвых вражеских воинов, с которых наши мужчины снимали скальпы. Считая трёх убитых ранее моим отцом и Утренним Пером, вражеский отряд насчитывал три десятка воинов. Они были ассинибойнами, и их вождь Одинокая Гора, который приходил с якобы дружеским визитом наш лагерь на Лосиной Реке, и стремился изо всех сил показать нам своё притворное дружелюбие! Он говорил о том, что очень хочет посетить нас в нашем краю. Ну, что же, вот он и посетил нашу страну! Здесь и настал конец и его посещению, и ему самому!
     Когда мы уже собрались уезжать, Утреннее Перо, окликнул нас, попросив немного задержаться, и после короткого разговора со стоявшими рядом с ним мужчинами, он подвёл к нам двух свежих коней, чтобы мы быстрее могли доехать до нашего лагеря, чем мы смогли бы сделать это на нашей заезженной вьючной лошади.
     — Поезжайте скорее домой и передайте женщинам, чтобы они привели восемь, а лучше даже десять дополнительных коней. Мы останемся здесь, и будем охранять наших убитых воинов, пока их жёны не приедут за ними. — Сказал он нам.
     Смеркалось, когда мы с Отаки выехали на вершину хребта, и, оглянувшись, мы увидели на уже погружённой во тьму поляне в ущелье, ярко горящие костры, сложенные из легко воспламеняющихся веток гризвуда или как его ещё называют сального дерева, и в свете костров виднелись фигурки  наших воинов охраняющих тела своих погибших товарищей. Всё дальше от места битвы и всё ближе к нашему лагерю ехали мы в ночной тьме, радуясь уничтожению врагов, и печалясь от того, что мы несли домой и скорбные известия о гибели наших воинов. Нас особенно угнетало, что именно нам предстояла горькая участь сообщить  печальную весть их вдовам и внезапно осиротевшим детям. В скорее мы уже прибыли в наш лагерь, и как только принесённые нами вести разнеслись по лагерю, все бросились к лошадям, казалось, все желали отправиться на поле битвы и сопроводить наших воинов победителей домой. И в то же время среди раздающихся то здесь, то там победных песен, были слышны, плачь и стенания безутешных вдов и родственников погибших воинов. Отаки пошла в свою палатку, а я отправился к себе домой, и мы оба после этого долгого и опасного дня крепко уснули, прежде чем наши матери успели приготовить нам поесть.
     На следующий день, и в течение многих последовавших за ним дней все разговоры в лагере были только о разгроме и полном уничтожении военного отряда ассинибойнов. Множество раз мой отец и Утреннее Перо должны были пересказывать, как вражеский отряд, обстрелял нас, из оврага, а потом бросился за нами в погоню, когда мы, сидя поверх тяжёлых тюков с мясом и шкурами, не спеша ехали на своих вьючных лошадях. Как, затем Отаки с её храбростью и присутствием духа, спасла своего отца, сбросив груз со своей лошади и ожидая его, в то время когда его лошадь упала подстреленная врагами. Отаки и я должны были множество раз разыгрывать сценки и показывать в лицах, как всё это произошло, и мужчины и юноши, и даже некоторые женщины очень хвалили её за проявленную храбрость. Но нашлось много других женщин, которые, наоборот, с недовольством говорили, что место девочки в палатке рядом с матерью, а Отаки подаёт плохой пример их дочерям, так и они скоро начнут отказываться делать домашнюю работу, и захотят охотиться вместе с мужчинами. Нашлись и некоторые из мужчин, которые так же не одобрили поведение Отаки.
     Утром, на другой день после битвы, мы с Отаки отправились вместе с нашими матерями, чтобы отыскать брошенные нами во время нападения врагов тюки с мясом и шкурами. Женщины, одни, ни за что не пошли бы в те места, где лежали тела убитых ассинибойнов. Да и я, тоже не очень-то хотел этого, но я должен был с вьючными лошадьми спуститься вниз, чтобы подобрать брошенные тюки и вернуться к женщинам, ждущим меня на верху длинного горного хребта. Известно, что тени убитых врагов в течение долгого времени остаются в местах, где они были убиты, и могут, оставаясь невидимыми насылать на проходящих через эти места людей смертельные болезни. Перед тем, как отправиться в это опасное место, я помолился Солнцу и совершил жертвоприношение в его честь, те же молитвы я повторил и после возвращения, и ни какое вредное колдовство ко мне не пристало.
     Я ожидал найти тюки с мясом и шкурами, разорванными и изъеденными волками и койотами, но они оказались в полной целости и сохранности, такими же, как мы бросили их, спасаясь от врагов. И наши семьи пировали вкусным жирным мясом в течение нескольких дней.
     Спустя несколько дней после битвы с ассинибоинами, мы свернули наш лагерь и спустившись до Большой Реки, перешли её по льду и поехали дальше к Жёлтой Реке  и устью Тёплого Весеннего Ручья, где мы и разбили лагерь, намереваясь оставаться  там до конца зимы. Эти места изобиловали всевозможной дичью, и охота там была всегда обильна добычей. Мы поймали в свои ловушки множество бобров, и так же добыли много тёплых зимних шкур волков. На равнинах паслись многочисленные стада антилоп и бизонов, оленьи стада насчитывали тысячу и более голов, и лосей в близлежащих лесах так же было много. Но эта зима всё равно была долгой, морозной и снежной, трудной зимой и мы радовались, что у нас были большие запасы сушёного мяса и пеммикана, которыми мы всегда могли подкрепиться.
     Отаки продолжала проводить время со мной и всей нашей мальчишеской ватагой. Нам нравилось, усевшись на широкие бизоньи лопатки кататься с крутых заснеженных холмов и вертеть на речном льду волчки, и, конечно же, мы постоянно охотились с нашими замечательными луками на куропаток, кроликов, и даже несколько раз на рысей, которых загоняли на дерево наши охотничьи собаки. Отаки, больше не пытались заставить делать домашнюю работу, всю долгую зиму основным нашим занятием было пасти лошадей наших отцов. У неё не было подруг среди девочек нашего селения, а они, в свою очередь, обижаясь на Отаки, зато, что она не хотела иметь с ними ничего общего, говорили, что она дура и гордячка. Они так же прозвали Отаки – Са-кво-ма-пи А-ки-кван, что означает Девочка – Мальчик. Отаки, не обращала на них внимания, никогда не огрызалась и проходила мимо так, как будто не слышала и не видела дразнивших её девчонок. Никто из них, да и мы её друзья мальчишки, не могли представить себе, что придёт такой день, когда они будут делать всё, чтобы показать насколько они почитают её.
     Но вот, наконец, пришла весна, дни стояли тёплые и безветренные, и мы сменили тяжёлую тёплую одежду и мокасины из бизоньих шкур, на более лёгкие одеяния из тонко выделанных шкур большерогов и снежных козлов. Как же хорошо и приятно было, после долгой и холодной зимы гулять, не-жась в тёплых солнечных лучах. Прежде, чем проросли первые стрелки новой травы, из земли показались зелёные ростки и голубые цветки камаса , или мааса, как мы называли его, и все женщины и дети из нашего лагеря высыпали на холмы и равнины с заострёнными палками и мешками для сбора его вкусных корневищ. Варёными и даже сырыми клубни камаса, служили отличным дополнением к надоевшей за зиму однообразной мясной пище. Вскоре все корни в окрестностях лагеря были вырыты, и однажды утром Отаки, сказала мне: «Давай пойдём вверх по слону горы, где люди из нашего лагеря ещё не копали, и пусть каждый из нас наберёт по полному мешку кореньев».
     — Да, давай сделаем это, — ответил я, и, взяв мешки, палки-копалки, а так же повесив за спину наши луки и колчаны со стрелами, мы, пройдя через долину, отправились в предгорья. Поднявшись повыше, на горном лугу, этакой маленькой горной прерии окружённой соснами и осинами мы, нашли много камаса и начали выкапывать его корневища, вырыв корень мы, сбивали с него остатки земли, и, открутив листья ботвы с его верхушки, сам корень клали в мешок. Наполнив частично свои мешки на этой горной поляне, мы, пошли через лес в поисках ещё одной маленькой горной прерии. И вскоре мы вышли на ещё один горный луг, он был несколько сотен шагов в длину и примерно столько же в ширину, в верхней части этого луга возвышался скальный утёс, а у его подножья громоздились друг на друга несколько больших валунов, некоторые из которых были размером с дома белых людей.  Здесь было много камаса, а земля была влажной и рыхлой, так что мы довольно быстро накопали много корней, и почти наполнив свои мешки, присели отдохнуть в тени деревьев на левом краю луга. И вдруг, мы услышали странный и пугающий звук не то плача, не то крика переходящего в вой. Этот стенающий плач раздавался из-за нагромождения скал у подножия утёса.
     — Что это было? Кто это выл и плакал? — шёпотом настолько тихим, что я едва смог его расслышать, спросила меня Отаки.
     — Не знаю, — ответил я. — Я никогда не слышал такого крика и воя, как этот, но если припомнить рассказы наших охотников, думаю, что это может быть крик рыси.
     И тут этот странный вой, переходящий в подвывающее рычание раздался снова. Звук был долгий низкий, и как бы приглушённый, казалось, что тот, кто его производил, находился в пещере, или каком-то углублённом месте. В этот раз мы смогли определить место откуда шёл звук, кто бы его ни издавал, зверь, дух, или человек, находился он слева и сверху от того места где мы находились, где-то за скалами на верху поляны.
     — Звук не очень громкий, значит и зверь его издавший не очень крупный. Это, скорее всего рысь, — сказал я.
     — Да, это точно рысь. Давай поднимемся к скалам у подножия утёса, разыщем и убьём её, — решительно сказала Отаки.
     — Отаки, ты сказала, то, что хотел сказать я. — Ответил я ей, достал свой лук из висевшего за плечами чехла, и натянул на него тетиву.
     Отаки, тоже достав из чехла, приготовила свой лук, а потом мы вынули из колчанов стрелы с острыми железными наконечниками, предназначенными для охоты на крупного зверя. Незадолго до этого, наши отцы изготовили для нас по четыре такие стрелы. Четыре, это священное число приносящее удачу. Оставив мешки с собранными кореньями под деревом, мы стали осторожно, переходя от дерева к дереву подниматься к скалам, но пока, ни рыси, ни какого другого зверя не видели. И вот, когда мы поднялись уже совсем близко к основанию утёса, туда, где уже не росли деревья, мы снова услышали низкий и в то же время жалобно подвывающий голос зверя, он раздался из-за скал, находившихся перед нами, и тут же, чуть в стороне раздалось утробное рычание, переходящее в высокий вой.
     — Их здесь двое, — прошептал я Отаки.
     — Да, и значит, каждый из нас принесёт домой хорошую, тёплую и пушистую шкуру. — Ответила мне она.
     Сделав ещё несколько шагов, мы оказались на краю леса у подножия скального завала. И тут мы поняли, что дальше пройти нам не удастся, скалы вблизи оказались ещё больше и круче, чем они казались нам при взгляде издали, и громоздились они друг на друга совершенно невообразимым образом. Пришлось нам с Отаки вернуться по тому же пути, что мы пришли, а затем пойти в обход скал, и тут мы снова услышали, сначала воющий плач, а в ответ на него низкий хриплый рык. Теперь мы точно знали, где находились звери, они были недалеко от нас с правой стороны скальной гряды, скрытые от наших глаз грудами валунов, из них ближним к нам был воющий плакса, как я назвал его для себя, а грозный ворчун, был немного дальше за теми же скалами. Подёргав меня за рукав, чтобы привлечь к себе внимание, Отаки прошептала: «Они, там за валунами, совсем близко! Давай же, пойдём и убьём их!»
     — Да. — Шепнул я, и подал знак следовать за мной. Бок-обок, с готовыми к стрельбе луками, мы, осторожно ступая по пожухлой прошлогодней траве, приблизились к проходу между двумя огромными валунами. Проход этот был шириной шагов в пять или шесть, и где-то шагов двадцать в глубину, прямо по центру прохода была протоптана уходящая вглубь, и темноту тропинка, тёмным этот проход был из-за того, что сверху его, как крыша в домах белых людей, накрывал ещё один огромный валун. Мы не знали, насколько глубоко между скал уходила эта тропинка, поскольку в глубине прохода стояла тьма, какая бывает только в безлунную ночь. И всё же мы осторожно пробрались сквозь заросли шалфея у входа, и, войдя в этот узкий проход, стали потихоньку продвигаться вперёд, чем дальше мы шли, тем сильнее и невыносимее становился резкий запах хищных животных и тяжёлый смрад разлагающихся останков их жертв. Мы остановились, пытаясь разглядеть, хоть, что-нибудь впереди, но ничего, кроме неровных стен и такой же грубой кровли образованной верхней скалой, увидеть не могли, так же ничего не было слышно, ни что не выдавало присутствия скрывающихся где-то в глубине зверей.
     Человек больше всего боится того, чего он не видит, и мне, конечно же, было страшно идти в эту чёрную дыру в скалах, но я сказал себе: «Мы, не должны бояться. Там нет никого, кроме двух злых друг на друга рысей, которые не могут поделить добычу. Я наклонился к Отаки, и, желая подбодрить её, а скорее самого себя, я прошептал: «Давай, иди за мной!» Она улыбнулась, кивнула головой, и мы пошли дальше. Проход становился всё уже и теперь, мы не могли идти рядом,  и вынуждены были двигаться только друг за другом, высота прохода, так же менялась, но кровля возвышалась над нами на одну, максимум на две руки. Наши тела перекрывали доступ света просачивающегося снаружи, и через каждые три-четыре шага, мы приседали и наклонялись поближе к полу, чтобы дать свету проникнуть в глубину и дать нам хотя бы небольшую возможность рассмотреть, что было там впереди. Неровные бока скал образовывали то сужающийся, то вновь расширяющийся коридор, от которого то и дело отходили в стороны другие проходы, и в них могли найти укрытие не две рыси, а сотня или две, и ещё только Великому Духу известно, кто мог скрываться в этой сети скальных расщелин. «Да…— сказал я себе мысленно, — вряд ли сможем мы в этой темноте и тесноте сделать хоть один уверенный выстрел, мы этих рысей даже разглядеть толком не сможем, а они могут скрываться за любым из поворотов этих узких проходов». В это время, мы, в очередной раз присев огляделись, а затем, выпрямившись, сделали четыре или пять шагов к первому из боковых проходов. И тут я увидел, что какая-то смутная тень, похожая на большую птицу, летит прямо к моему лицу. Я вскинул руки, чтобы прикрыть голову, и, тут же, что-то тяжёлое ударило меня в левое плечо, и будто вихрем развернуло назад лицом к Отаки, и мы, с моими испуганными воплями и девичьим визгом Отаки, ринулись прочь из смрадного и страшного прохода. Назад на свет дня и свежий воздух мы выскочили гораздо быстрее, чем до этого пробирались внутрь, и не останавливаясь ни на миг бросились бежать вниз по склону горы, и только достигнув нижнего края скального завала, мы впервые решились оглянуться. Сделали мы это, как раз вовремя, чтобы увидеть, как большая пума, быстрыми и длинными прыжками перескакивала с валуна на валун и, достигнув лесной кромки, скрылась за деревьями.
     — О, Ап-Ах! Там были горные львы, а не рыси! Мы едва спаслись! — Впервые за долгое время, заплакала Отаки.
     И тут, после испуга и быстрого бега вниз, моё левое плечо напомнило о себе сильной болью. Осторожно заведя правую руку за спину, я потрогал раненое плечо, и нащупал мокрый от крови, разорванный рукав моей рубахи из кожи большерога. Мимоходом, горный лев, едва не оторвал мне руку одним взмахом своей когтистой лапы, и оставил глубокие борозды разорванной кожи на моём левом плече! Отаки увидев мою рану, воскликнула: «Тебе боль-но, Ап-Ах? Ты весь в крови! Давай поспешим к роднику, что бьёт в нижней части луга, и обмоем твою рану!»
     Мы спустились к роднику у нижнего края этой маленькой горной прерии. Бьющая из глубины горы вода, образовала небольшую заводь чистой и холодной воды, а затем, наполнив эту похожую на каменную чашу естествен-ную ёмкость, переливалась через её края и бежала вниз звонко журчащим ручейком. Оказавшись у воды, я стянул разорванную и мокрую от крови рубаху через голову, и Отаки стала поливать раны на моём плече холодной родниковой водой, до тех пор, пока кровотечение не прекратилось. Но хотя кровь и перестала течь из четырёх глубоких борозд оставленных когтями пумы, сами они, да и всё левое плечо сильно болело, и горело, будто в огне!
     — Ну, что же, теперь мы пойдём домой. — Сказала Отаки, после того, как помогла мне снова надеть рубашку. Я ничего не ответил ей. Я был очень сер-дит на себя, и так же мне было стыдно за тот крик страха, с которым я бежал из скального прохода.  Я сидел, не двигаясь, и напряжённо думал, как мне поступить дальше. В это время Отаки, снова предложила мне отправиться домой, чтобы, как следует заняться моими ранами и наложить на них лечебные снадобья. Я повернулся к ней и сказал: «Иди домой если хочешь, а я вернусь к скалам и убью второго горного льва, того рычащего и ворчащего сото-варища ранившей меня и сбежавшей воющей пумы!».
     — Ты не должен идти один! — Воскликнула Отаки. — Вставай и пойдём! Я иду с тобой!


ГЛАВА 3.  Отаки принимает на себя бремя женщины.

      План действий уже сложился у меня в голове, и план этот был, как мне казалось хороший. Я провёл Отаки по кромке леса окружавшего маленькую горную прерию, до самого начала скальной гряды. А затем, мы взобрались на ближний к нам валун, с него перебрались на следующий, и так переходили с валуна на валун, пока не взобрались на плоскую вершину скалы. Наконец, мы остановились прямо над входом в тот самый скальный проход, который мы недавно так спешно покинули. Здесь мы и устроились с приготовленными к стрельбе луками, ожидая, когда горный лев выйдет из своего укрытия. Я был уверен, что на закате зверь обязательно выйдет, чтобы отправиться на охоту. Наклонившись вперёд, мы могли видеть из конца в ко-нец всю границу между скалами и лугом. Я предполагал, что выходя из укрытия, горный лев не будет смотреть вверх, а станет высматривать опасность прямо перед собой. Солнце уже давно прошло половину своего дневного пути, с той поры, когда мы заняли свой сторожевой пост. То Отаки, то я, иногда наклонялись, чтобы заглянуть за край скалы. Рана на плече, болела всё больше, и мне стало казаться, что солнце, словно приросло к небу и не собирается отправляться в свой дом на западе, а хочет изжарить нас на этих разогретых им скалах. Я уже сомневался смогу ли я, оставаясь на этом месте выдержать до вечера, но собравшись с силами, я мысленно сказал себе: «Несмотря ни на что, я буду здесь ждать появления пумы, до тех пор, пока смогу видеть, куда стрелять». Однако чувствовал я себя всё хуже. Боль всё усиливалась и вместе с опухолью расползалась от плеча вниз по руке и на шею, а с шеи на спину, но я ничего не сказал об этом Отаки.
      Сидя в ожидании, я мысленно представлял, как пума появится из укрытия, и тут я понял, что если мы с Отаки в момент выхода пумы, будем оставаться на том же месте, что и сейчас, то не сможем ни натянуть, как следует свои луки, ни точно прицелиться. И к тому же, если мы резко встанем во весь рост и начнём натягивать луки, пума наверняка услышит нас, и к тому моменту, когда мы будем готовы пустить свои стрелы, она успеет убежать. Я наклонился к Отаки, и прошептал: «Как только лев покажется, нам нужно будет тихонечко отползти назад, а затем, поднявшись в полный рост, натянуть тетиву, и только потом с готовыми к стрельбе луками подойти к краю скалы и стрелять во льва». Отаки, в знак согласия кивнула головой, и мы продолжили своё бдение. А моё разодранное пумой плечо и вся верхняя часть туловища, болели всё больше.
      Наконец, когда уже начало смеркаться, Отаки увидела ожидаемого нами горного льва. Она как раз наклонилась, чтобы заглянуть вниз, и по тому, что она стала потихоньку отползать назад, я понял, что Отаки увидела льва, и тоже стал отползать назад, и при каждом движении, мне казалось, что мою левую руку и плечо пронзают множество острых и раскалённых шипов. Отступив на достаточное расстояние, мы, встали на ноги и, приготовив луки к стрельбе, сделав несколько осторожных шагов, вновь подошли к краю скалы. Теперь мы смогли увидеть вышедшего из укрытия горного льва. Пума стояла прямо под нами, и, глядя прямо перед собой, настороженно нюхала воздух, при этом её уши поворачивались, то в бок, то назад, то вперёд, она пыталась расслышать любой пусть самый тихий звук, предупреждающий её о возможной опасности, но вверх где стояли мы, она так и не оглянулась.
     Мы стояли в напряжённом ожидании, видимые нами голова и плечи горного льва, пока были недостаточной для нас целью. Но вот пума начала потихоньку двигаться вперёд, она делала небольшие осторожные шаги на полусогнутых лапах, и вскоре нашим глазам предстало всё тело горного льва и даже его мощный длинный хвост, который со свистом нервно рассекал воздух. И тут мы увидели следовавших по пятам за пумой двух котят горного льва в пушистых покрытых лёгкими пятнами шкурках. Этим детёнышам пумы было всего несколько лун от рождения. Всё это мы увидели, уже поднимая луки и натягивая тетиву, а затем мы быстро отпустили тетиву наших луков и пустили свои стрелы в эту горную львицу. Вернее стрелу пустила в цель только Отаки, потому, что мою левую руку в момент натяжения тетивы пронзила такая резкая боль, что я чуть не выронил лук из руки. Но стрела Отаки быстро полетела точно в цель и вонзилась тело пумы чуть выше правой почки и прошла дальше, пробив лёгкие зверя. Пума издала  громкий рёв боли и гнева, и резко обернувшись, хотела вновь нырнуть в скальное укрытие, но я заранее подумал о такой возможности, и, свернув, положил у края скалы свою накидку из шкуры бизона. И вот теперь ударом ноги я сбросил её вниз почти на голову разъярённой пумы. Падение накидки отпугнуло горную львицу от входа в её логово, и она бросилась бежать вниз по открытому склону и её котята бежали вслед за ней. Отаки пустила ей вслед ещё одну стрелу, но эта стрела прошла мимо цели.
      На полпути вниз как раз посередине луга пума зашаталась и, сделав пару неуверенных шагов, упала на траву, а подбежавшие к ней детёныши остановились возле поверженной матери.
      — Она умирает! Она уже умерла! Мы убили её! Теперь нужно поймать молодых львов! Давай поспешим туда! — Кричала Отаки.
      Мы, соскользнув с верхнего валуна, спрыгнули вниз, я побежал к входу в логово пумы и, подобрав свою кожаную накидку, последовал за Отаки, которая бежала вниз по склону так быстро, что не каждый парень бегун её возраста смог бы её догнать. Мне это удалось с трудом. Я настиг Отаки, только когда она уже добежала до сражённой её стрелой львицы. Львята, обнюхивав-шие свою мёртвую мать, при приближении Отаки, прижались к земле и стали шипеть и рычать на неё. Отаки отбросив лук в сторону, расстегнула пояс, и, освободив свою накидку, сняла её с себя и набросила её на львят, а затем, ловко подхватив края накидки с барахтавшимися в ней котятами, так завернула в неё зверят, что они оказались, словно в мешке.
     — У меня теперь есть два маленьких льва! — Снова радостно прокричала она. — Ап-Ах, подай мне мой пояс, чтобы завязать верх этого свёртка.
      Я подобрал с земли пояс Отаки, и завязал верх этого импровизированного мешка так, чтобы нам было удобно и безопасно нести этих когтистых малы-шей, и чтобы им было достаточно воздуха, и они не задохнулись.
     — Тебе придётся самой снять шкуру с этой львицы. Моя рука так болит, что я не смогу, сейчас, что-либо сделать. — Сказал я Отаки и протянул ей мой нож.
     Но Отаки была так возбуждена, что её руки дрожали от волнения, и я бо-ялся, что сейчас она не сможет нормально, не порезав снять шкуру львицы, и потому я решил дать ей возможность отдохнуть, прийти в себя и успокоить-ся. Однако Отаки, довольно скоро успокоилась и быстро сняла шкуру с убитой ею пумы. Как только шкура была снята, Отаки свернув её, набросила шкуру на левое плечо, а затем, подняв с земли лук и колчан со стрелами, она повесила их на то же плечо поверх шкуры. В довершение всего, Отаки, взяла свою завязанную мешком накидку с маленькими пумами, и взвалила её на правое плечо. Наконец мы начали спуск с горы оставив мешки с собранным камасом на месте, решив вернуться за ними на следующий день.
     Мы вернулись в наш лагерь как раз на закате, и сначала дети, а вслед за ними и взрослые, завидев, что мы возвращаемся с добычей, собрались в толпу и следовали за нами до наших палаток, чтобы разглядеть получше большую львиную шкуру, и узнать, как нам удалось её добыть. Я рассказал всё, как было собравшимся соплеменникам, и в мгновение ока весь лагерь знал, что Отаки убила горного льва и добыла живьём двух маленьких львят. Она снова сделала себе имя. И снова одни соплеменники хвалили её, восхищаясь смелостью девушки, а другие, и это были в основном женщины, вновь осуждали Отаки, с неудовольствием и раздражением глядя на её поведение. «Ни одна девушка в здравом рассудке не станет  бродить с мальчиками по всей округе, охотясь на зверей и пася полудиких лошадей!» — Говорили они, и строго настрого запрещали своим дочерям водиться с Отаки, и иметь с нею, что-либо общее.  Весь этот вечер палатки Утреннего Пера и моего отца были переполнены вождями всех рангов, знахарями и воинами, все хотели во всех подробностях узнать, как нам удалось убить взрослую пуму и поймать её де-тёнышей, и все хотели купить шкуру взрослой львицы. Горный лев – пума или, как его ещё называют кугуар, является магическим животным, он так мудр, силён и быстр, и в то же время осторожен и тих в своих движениях, что многим охотникам, за всю их жизнь так и не выпадает шанса добыть такого замечательного зверя. Считалось большой удачей, если удавалось добыть или приобрести шкуру горного льва, и сделать из неё покрытие для седла или чехол для лука или колчан для стрел. Отаки за добытую ею шкуру пумы предлагали две, три, и даже пять и больше лошадей, но она решила ни за что не расставаться с такой замечательной добычей, а всем желающим купить эту шкуру, она ответила: «Я оставлю эту шкуру горного льва себе, и когда-нибудь сделаю из неё – чехол для своего лука и колчан для стрел».
     — Ну, а до той поры, когда ты решишь сделать из неё колчан, разрешишь ли ты, мне покрывать этой шкурой, моё седло, дочка? — Спросил Отаки её отец.
     — Да конечно, если её хорошо выделают, и вы, отец, дадите мне вашего трёхлетнего пинто . — Быстро ответила Отаки.
     Услышав это, все собравшиеся в палатке Утреннего Пера и около неё раз-разились таким громким смехом, что его было слышно даже в самых отдалённых концах лагеря.
— Что же, это выгодная сделка, лошадь твоя, — сказал Утреннее Перо, как только смех немного стих и он смог расслышать собственный голос, и вновь мужчины громко рассмеялись. Им казалось очень смешным, что девочка договаривается с собственным отцом, чтобы он для неё выделал шкуру! Однако многие женщины, услышав такое, сказали: «Была бы она моей дочерью, я бы показала ей, что такое хорошо дублёная и выделанная шкура! И кто должен этим заниматься!»
     В тот вечер моя рана на плече болела так сильно, что я не мог уснуть, и мама всю ночь обмывала плечо горячей водой. Много дней прошло, пока спала опухоль и хотя бы немного утихла боль, и я смог пусть и по не многу пользоваться левой рукой. Но я сомневаюсь, что вообще смог бы сохранить    её, а возможно и жизнь, если бы не помощь Падающего Медведя старого знахаря-шамана, того самого который дал наши имена мне и Отаки. И, конечно же, если бы у него не было его магической Громовой трубки.
      — Приведите мальчика ко мне, и я постараюсь излечить его раны, — сказал он моему отцу. И в тот же день, отец привёл меня в палатку Падающего Медведя, и усадил по правую сторону от целителя. Многие знахари и целители, а так же и их жёны уже были в палатке Падающего Медведя, мужчины сидели в правой половине оокова, а их жёны напротив них с левой стороны. Жена Падающего Медведя сняла висевшую на треноге священную трубку, укутанную во множество слоёв священных покровов из раскрашенной оленьей кожи и меха, и положила её на ложе между мужем и собой. Затем все присутствующие начали петь священные песни, каждая из которых предназначалась для исполнения во время снятия с магической трубки очередного покрова. И вот, когда, наконец, был снят последний покров, и магическая трубка предстала во всей красе, все присутствующие на церемонии, очистившись священным дымом сладкой травы , вознесли молитвы и танцевали с трубкой. И наконец, Падающий Медведь, повернулся ко мне и раскрасил моё лицо священной красной краской, а затем стал взывать в своих священных молитвах ко всем богам и духам, чтобы они сжалились надо мной и помогли мне быстрее выздороветь. О, насколько сильной и искренней была эта молитва! Настолько, что у всех кто её слышал, слёзы подступили к глазам, и когда Падающий Медведь закончил молитву, все закричали: «Да, да! Могучие Боги и духи сжальтесь над этим мальчиком! Даруйте нашему страдающему сыну скорейшее выздоровление! Благодарим вас! Благодарим! Благодарим!»  — После этого я вышел из палатки знахаря, чувствуя себя намного лучше. 
     И с этого дня, моё выздоровление пошло быстрее и наступило очень скоро!
     Во время моей болезни я много времени проводил с Отаки в палатке её родителей, наблюдая за её игрой с двумя маленькими львами, и нужно сказать, что поначалу управляться с ними было не так уж просто. Львята всё время стремились укусить или поцарапать Отаки своими острыми клыками и когтями, и Отаки приходилось надевать на руки варежки, сшитые из толстой бизоньей шкуры и держать львят привязанными к палаточному шесту прочными веревками, сплетёнными из конского волоса, потому, что они, всё время пытались убежать. Но поскольку Отаки давала им много мяса и воды, и всегда нежно и терпеливо обращалась с шаловливыми маленькими львами, они привыкли к ней, и даже полюбили. Вскоре для них не было большего удовольствия, чем мурлыкать лёжа на коленях у Отаки, в то время, как она гладила их и почёсывала за ушами, а они урчали от удовольствия, и, продолжая мурлыкать засыпали. А, как они любили играть, особенно, когда просыпались на закате солнца и принимались гоняться друг за дружкой вокруг палатки, затем, когда один настигал другого, львята, разыгрывали целые сражения. Они, пытаясь «грозно» рычать и шипеть, прижимая свои круглые ушки, а потом схватывались в рукопашную, кувыркаясь с урчанием и повизгиванием, кусаясь и царапаясь, но серьёзного вреда друг другу они в этих шутливых боях не причиняли. Было очень весело наблюдать за ними. Львята очень быстро росли, но к нашему великому сожалению, однажды ночью они перегрызли привязывавшие их палаточному шесту верёвки и убежали, а бросившиеся в погоню за львятами собаки, настигли и загрызли их.
     Как только наши лошади окрепли и даже питаясь молодой травой нагуляли немного жира, наш лагерь снялся с места и мы отправились на север вдоль подножии гор, останавливаясь для ловли бобров на несколько дней возле встречающихся по пути ручьёв и потоков. И наконец, мы прибыли к располагавшемуся на берегу Большой Реки Севера торговому посту Красных Курток.  Там мы встретили наши братские племена северных черноногих и кайна , а также два племени находившиеся под защитой и покровительством черноногих – гровантров и сак-сис. Мы были рады встрече с родственными и союзными племенами, и совершали много дружественных визитов в лагеря друг друга, не забывая однако, что мы прибыли туда, чтобы обменивать наши меха на товары белых людей. Наши отцы купили для меня и Отаки большие и тяжёлые белые одеяла, такие красивые, каких у нас ещё не было. Мы были так рады, и так горды их обладанием, так высоко их ценили, что не могли их использовать в повседневной жизни. И я, и Отаки хранили эти одеяла с нашей самой нарядной одеждой и облачались в них только в самых значительных случаях.
     Тогда же вожди союзных племён собрались на большой совет, чтобы решить насущные вопросы наших людей и всей нашей большой страны. На совете вожди согласованно решили, что племена жившие на северо-востоке от наших земель – кутенаи, флэтхеды, кёр д’алены  и другие горные племена, не представляли большой угрозы для наших народов и наносили небольшой ущерб нашим охотничьим угодьям, а посему не нуждались в особом присмотре. На юге же напротив племя ворон - кроу , стало всё чаще переходить в наши охотничьи земли на северный берег Лосиной реки за которую мы их изгнали. А ассинибойны и янктонаи  истребляли всех бизонов вдоль Большой реки, заходя так далеко вглубь наших земель, что добирались даже до устья Медвежьей реки и переправляясь на её другой берег заходили в самое сердце наших земель на востоке. И поэтому было принято решение, что северные черноногие, гровантры и сак-сис должны этим летом сдерживать наших врагов вдоль восточной границы, а племя кайна, должно помочь нам пи-куни в борьбе протии  вороньего народа кроу.
     Мы свернули свой большой лагерь и вместе с кайна двинулись на юг, всех вместе нас было тысяча девятьсот палаток, а другие племена направились на юго-восток, чтобы нанести удар врагам у Большой реки у нижнего конца предгорий Волчьих гор.
     Наши люди вместе с народом кайна двигались прямым путём, день за днём, питаясь тем, что добывали наши охотники в процессе похода, наконец, мы разбили свой лагерь у Ивового ручья  на восточном склоне Снежных гор. С этого момента наши дозорные могли легко следить за равнинами к югу от Лосиной реки, и, находясь в том месте, мы были всего в двух или трёх днях езды от стоянок братских племён располагавшихся к северо-востоку от нас.
     Наступил сезон изготовления новых покрышек для наших палаток - оокова. Охотясь, мужчины добыли множество бизоньих шкур, и женщины обрабатывали их, соскребая с внутренней стороны мездру и остатки мяса и жира, а затем растягивали на рамах и на земле для просушки, и после высыхания шкур соскребали с них волос, превращая в тонкие и мягкие кожи. Из готовых кож вырезались куски правильной формы, а уж потом они сшивались сухожилиями, и вот в результате всех этих нелёгких трудов появлялась новая покрышка для оокова. Из четырнадцати бизоньих шкур получалась средних размеров палатка – оокова, а на большую палатку уходило до двадцати четы-рёх шкур. Утреннее Перо хотел иметь большую и просторную палатку, и с помощью Отаки и своего старшего сына за три – четыре дня он добыл двадцать четыре бизоньих шкуры, и его жена и дочери начали их обрабатывать.
     Ещё в то время, когда наш лагерь располагался на севере, мать Отаки жа-ловалась на тупую боль в спине. И вот теперь тяжёлая работа по обработке шкур окончательно сломала её, и несчастная женщина уже не могла вставать с постели и только ползком перемещалась по палатке, и так же ползком выбиралась из оокова на воздух, и возвращалась назад в свою постель. Знахари призванные к больной, поили её крепкими травяными отварами, и делали горячие припарки, чтобы излечить её больную спину, но ни один из них, ни чем не смог ей помочь. Наконец её перенесли в палатку Падающего Медведя, и он провёл для неё свою церемонию магической Трубки Грома, но даже этот великий ритуал не смог умерить боль терзавшую мать Отаки. Утреннее Перо стал полубезумным от переживаний за свою жену, он и их дети, горюя, день за днём сидели в палатке с больной женой и матерью, никуда не выходя. Некоторые  родственницы больной и кое-кто из родственниц Утреннего Пера, приходили, время от времени, чтобы приготовить еду и сделать другую домашнюю работу, но у них были свои мужья и дети, и они не могли уделять достаточно времени на помощь семье Утреннего Пера. Многие друзья Утреннего Пера советовали ему взять другую жену, или даже несколько жен, если понадобится, чтобы его палатка вновь стала ухоженной и удобной, такой, какой она всегда была. Но он и слышать не хотел ни о чём подобном.
     — Всю мою жизнь, я любил и заботился только об одной женщине, о моей теперь заболевшей жене!! И у меня никогда не будет других женщин вместо неё!!! — Ответил он советчикам, так решительно, что все поняли, что убеждать его, и спорить с ним по этому вопросу бесполезно.
     И, нужно сказать, что это решение Утреннего Пера вызвало удивление всего лагеря!
     Как-то на закате спустя три дня, как больную мать Отаки вновь перенесли домой из палатки знахаря Падающего Медведя, я в одиночестве сидел на вершине холма возвышавшегося над нашей стоянкой, и тут я увидел Отаки, которая медленно поднималась на холм, чтобы присоединиться ко мне. Мы с ней часто приходили на этот холм, чтобы полюбоваться с его вершины видом Великих равнин на востоке – жёлтых и золотистых в лучах заходящего солнца. Смотрели мы, и на ближние и дальние холмы с плоскими, словно ножом Великого Духа обрезанными вершинами, в закатных лучах они светились красным светом, словно были в огне. Нам нравились эти яркие цвета, и то, как они менялись, тускнели и исчезали в небытие с приходом ночной тьмы.
      — Привет, — сказал я, когда Отаки подошла и села около меня, но она ничего не ответила, а, только молча, прислонилась ко мне и заплакала. Моё сердце упало от сочувствия и жалости к ней. Не зная, что могло так расстроить мою почти сестру, я тоже ничего не сказал, и только обнял её за плечи и, прижав к себе, позволил ей долго – долго плакать у меня на груди. Свет заката погас сначала на равнинах, потом на холмах, и наконец, Отаки перестала плакать, и сказала настолько тихим голосом, что я едва её расслышал:
      — Брат, закончились мои счастливые дни, они ушли навсегда! Теперь я уже не смогу охотиться и пасти лошадей с тобой, прошло время игр и забав, теперь я должна занять в нашей палатке место моей матери!
      — Кто это сказал? — Спросил я у Отаки.
      — Никто. Никто кроме меня так не говорит. Но. Я так сказала! — Ответила она.
     — Но ты не можешь сделать это! Ты не такая, как все остальные девушки! Ты не создана для домашней работы, ты даже не знаешь, как это делается. — Возразил я.
     — Но я могу научиться! — Неожиданно выкрикнула она. — Я могу собирать дрова для очага, приносить воду в палатку, могу приготовить мясо. Что же до выделки кож, шитья одежды и мокасинов, и другой домашней работы, то я могу научиться и этому. То, что родственники приходят в нашу палатку, и что-то делают для нас какую-то домашнюю работу, очень сильно волнует мою мать. Ап-ах, брат, пойми, я должна заботиться и о маме, и об отце. И мои братья и сёстры тоже должны помогать мне в домашней работе, мальчи-ки должны пасти лошадей и носить воду и дрова…
     — Нет! Нет! Они не должны делать этого!  — Воскликнул я. — Неужели, ты хочешь, чтобы они были навсегда опозорены?! Позволь мальчикам пасти лошадей, а я помогу им в этом, пусть они помогают отцу на охоте, пусть они помогают ему приносить в дом мясо и шкуры, которые отец добудет на охоте. Но никогда не заставляй их делать женскую работу!
     — Ты прав, брат, как всегда прав. — Ответила Отаки. — Просто я так переживаю из-за болезни мамы, и душевного состояния отца, что не всегда знаю, что я говорю. О, почему я не родилась мальчиком?! У мальчишек есть всё, что им нужно, они делают то, что хотят делать, а девочки, после нескольких счастливых зим детства, становятся рабынями домашней работы! Просто представь, брат, что я больше никогда не смогу пойти с тобой на охоту! Скажи, Ап-ах, разве тебе не жаль меня?
     — Да, конечно! — Пылко ответил я. — Не нужно терять надежду. Возможно, скоро твоя мать выздоровеет, и тогда у нас снова наступят хорошие времена.
     Отаки покачала головой.
     — На что ещё надеяться, если даже Падающий Медведь со своей магической Громовой Трубкой не смог вылечить её? — Воскликнула она, и я не знал, что ей ответить.
     Глубоко задумавшись и не произнеся больше ни слова, мы просидели на холме до глубоких сумерек, а потом пошли домой. Я рассказал моим родителям о выборе Отаки, и они горячо одобрили её решение. Моя мама сказала: «Она была беспечной и своенравной, но я всегда знала, что придёт время и Отаки возьмётся за ум и всё станет на свои места. Теперь она займётся домашней работой и в палатке Утреннего Пера снова всё будет в порядке, я же сделаю всё, что смогу, чтобы помочь ей».
     На следующее утро, когда Утреннее Перо, отведя свой табун сначала на водопой, а затем снова отогнав коней на пастбище, возвратился в свою палатку, он обнаружил, что Отаки ждёт его с приготовленной утренней трапезой состоявшей из хорошо прожаренного мяса, куска подкопчённого сала с бизоньего горба, и даже небольшого чайника с заваренным кутенайским чаем. Утреннее Перо, был настолько поражён такой приятной неожиданностью, что было даже весело наблюдать за ним.
     — Как, дочка?! — Воскликнул он, глядя то на Отаки, то на поставленную ею перед ним еду. — Но, как, дочь моя?! — Помолчав, произнёс он, — Я никак не ожидал от тебя такого. А где наши родственницы? Они, что не приходили сегодня, чтобы приготовить для нас утреннюю еду?
     — Почему же, они приходили, но я отправила их домой. Отныне я сама буду готовить еду и заниматься домашней работой. — Спокойно ответила Отаки, но её отец был настолько удивлён, что продолжал просто сидеть и смотреть на дочь, так, словно всё ещё не мог понять, правильно ли он расслышал её слова.
     — О, отец, вы не должны так смотреть на меня, — обращаясь к Утреннему Перу, сказала Отаки. — Всё будет так, как я сказала. Конечно, сейчас я не смогу изготовить покрышку для нашей палатки и вы должны попросить наших родственниц, чтобы они сшили её. Однако с сегодняшнего дня, я буду заботиться о порядке в нашей палатке, и мои младшие сёстры должны будут помогать мне в этой работе, а братья должны помогать вам на охоте и заботиться о наших лошадях. Но попробуйте же, наконец, мою стряпню, и вы, и младшие дети.
          — Если, ты дочка будешь готовить пищу и управляться с домашней работой, как сегодня, я думаю, что мы больше не будем просить помощи у родственников,  — сказал Утреннее Перо, попробовав предложенную ему еду.
     Мать Отаки лежала на своём ложе, улыбаясь и вытирая слёзы.
     — Я плачу потому, что я счастлива, — сказала она. — Я боялась, что Отаки вырастет никчемным человеком, но она выбрала правильный путь. О, как я счастлива нынешним утром, несмотря даже на то, что я больна!
     Отаки ничего не сказала и даже не улыбнулась, и занялась домашней работой с таким невозмутимым видом, как будто она всегда только этим и занималась. Но вечером того же дня, когда мы снова сидели с ней на холме над нашим лагерем, она вдруг воскликнула: «О, брат! Как я ненавижу эту женскую работу! Как же я ненавижу её! Ненавижу! Ненавижу!!! — Зло и отчаян-но повторяла она снова и снова, а потом снова надолго расплакалась.
     Но никому другому кроме меня она не открывала своих истинных чувств. Всякий кто видел её за домашней работой, и как она управлялась со своими младшими братьями и сёстрами, мог бы подумать, что это ей очень нравится. Народ в лагере был более чем удивлён такой внезапной переменой в поведении Отаки. Одни соплеменники хвалили её, но находились и такие, кто, презрительно ухмыляясь, говорили: «Ха! Эта девочка, которая хотела быть мальчиком, делает ту работу, которую, как она говорила, она не будет делать никогда! Ха! Прекрасная хозяйка оокова и хранительница домашнего очага из неё получится!
     Женщина Журавль, мать Волчьих Глаз – того мальчишки, которого я избил за то, что он вырвал из рук Отаки изготовленный её отцом лук, была самой активной из тех кто злословил по поводу перемены в поведении Отаки. Она и ей подобные любили собираться у палатки Утреннего Пера и наблюдать за тем, как Отаки занималась домашней работой, а потом, ходя по лагерю из палатки в палатку, обсуждали её действия и отпускали критические замечания по поводу того, как Отаки удавалась её работа. И вот однажды, я снова застал Волчьи Глаза, когда он, стоя у палатки Утреннего Пера, издевался над ней, называя плохой работницей и хозяйкой грязной палатки, я набросился на него и нанёс Волчьим Глазам несколько увесистых тумаков, заставив его снова с плачем убежать домой.
     Помня своё обещание, моя мама по соседски помогала Отаки, чем могла. Прошли летние луны, пришла и ушла зима, и с приходом луны Новой Травы всем в лагере стало видно, что Отаки, насколько это было в её силах, вполне справлялась с работой хозяйки и хранительницы палатки, и их оокова была не хуже других палаток нашего лагеря.  Конечно, Отаки ещё не могла в оди-ночку выделать большие бизоньи шкуры и сшить из них новую покрышку для палатки. Но она, хорошо выделала оленьи и лосиные шкуры и шкуры снежных баранов, получив из них отличные тонкие кожи для шитья одежды и мокасинов. Из этих выделанных ею кож, Отаки, сшила для членов своей семьи хорошую обувь и одежду, а ту одежду, что она сшила для своего отца, Отаки, украсила красивой вышивкой из раскрашенных игл дикобраза. И не было в нашем лагере женщины, которая лучше бы могла приготовить и сохранить прозапас жир, сушёное мясо, и пемикан с сушёными ягодами.
     Из всех обитателей нашего лагеря, только я знал, как же Отаки ненавидела всю домашнюю работу, которой ей приходилось заниматься, как ей хотелось забросить за плечи свой лук и колчан со стрелами и снова охотиться и скакать вместе со мной верхом на своём пинто по окружающим холмам и равнинам. После каждой охоты, на которую я ходил со своим отцом, она заставляла меня рассказать всё в малейших подробностях. И как же сияли её глаза, и учащалось дыхание, когда я рассказывал о некоторых захватывающих приключениях, которые произошли с нами, когда мы сталкивались, то со старым гризли, или с подкрадывавшимся к нашему лагерю вражеским военным отрядом.
     Больше, чем какая либо из женщин нашего лагеря, Отаки, проявляла интерес ко всему, что относилось к войне и нашим воинам. Когда наши военные отряды возвращались из успешных походов, голос Отаки звучал громче всех в хоре восхвалявших их соплеменников. И не было такой церемонии танца войны, в которой бы она не принимала участия, и всегда доля принесённых ей продуктов для следующего за танцами пира, превышала обычную долю вносимую участниками обряда. Члены разных военных обществ нашего племени: и общество Все Друзья, и Ловцы, и Бешенные Псы, и Носители Ворона, и даже Бизоны, называли Отаки своей Маленькой Матерью, потому, что всякий раз когда какое либо военное общество проводило свои собрания и церемонии, она была у входа в их палатку с угощением – большим  куском пеммикана, или жаренными бизоньими языками, а иногда с котелком тушёных ягод.
     С севера на юг и обратно, перекочёвывали мы по нашим великим охотничьим угодьям. Мы охотились не только для добычи мяса для пропитания, и шкур для одежды, но и так же мы ставили капканы на бобров, зимой охотились волков и других пушных зверей, мех которых мы запасали для обмена у купцов белых людей на оружие, табак, шерстяные одеяла и нарядную одежду белых. В таком неспешном круговороте прошло ещё несколько зим. Мать Отаки продолжала болеть и становилась всё более беспомощной, во время перекочёвок её приходилось возить на травуа. Отаки приходилось работать по дому всё больше, и работа эта становилась всё тяжелее, у неё почти не оставалось времени для отдыха. Она заставила своих младших сестёр в меру их детских сил помогать ей в домашней работе, но девочки всё равно жаловались, что у них совершенно не оставалось времени, чтобы побегать и поиграть со своими подружками. Братья Отаки, теперь не только пасли табун лошадей своего отца, но большое время проводили на охоте, добывая необходимую для пропитания семьи дичь. И я тоже стал в своей семье основным охотником и обязанность следить за нашими лошадьми, также была на мне. Мой отец и Утреннее Перо, освободившись от этих обязанностей стали чаще ходить в военные походы против враждебных нам племён. Они всегда ходили в походы вместе, и так же вместе возглавляли большие отряды наших воинов, и походы эти были всегда настолько успешными, что воины просили, чтобы им разрешили присоединиться к отрядам, возглавляемым моим отцом и Утренним Пером.
     В начале восемнадцатой для меня и Отаки весны, мой отец и Утреннее Перо, возглавили отряд из семидесяти воинов и отправились в поход против племени ворон, или как вы белые их называете кроу. Наш лагерь тогда располагался в верховьях Большой реки, и мне разрешили отправиться в мой первый военный поход в качестве слуги двух вождей. Моей обязанностью в походе было нести их трубки и священные укладки, готовить для них еду, и всячески заботиться об их удобствах. Каждый раз, когда наш отряд останавливался на длительное время, я должен был устраивать для вождей отдельный маленький лагерь. Вожди военных отрядов всегда держались в стороне от остальных воинов, чтобы те не отвлекали их во время проведения вождями магических церемоний. И главное, чтобы никто не тревожил сон предводителей, так как во снах вожди часто получали откровения свыше о том, что ждало их самих и весь отряд в ближайшем будущем, а иногда предупреждали о грозящей в ближайшее время великой опасности.
          Передвигаясь пешком и только по ночам, наш отряд в конце второй ночи разбил лагерь для дневного отдыха в верховьях Жёлтой реки. Я, быстро поджарил на одном из костров, которые разожгли наши воины мясо для отца и Утреннего Пера, и подал им. Позаботившись о трапезе вождей,  я затем приготовил для них два ложа из сосновых лап под тенистым деревом, а между них сложил небольшой костерок, чтобы у наших предводителей были под рукой угли, если они захотят разжечь трубки для совершения магических обрядов и молитв. И только после этого я снова отправился к костру воинов, чтобы получить свою долю жареного мяса. За исключением четырёх дозорных разместившихся на высоких местах расположенных вокруг нашей стоянки, остальные воины, поев, все быстро заснули. Я же последним присоединившийся к трапезе, ещё доедал свою порцию, и слышал, как Утреннее Перо заканчивал свою молитву: «…И мы просим вас, Те, Кто в Вышине над Нами, пошлите нам видение того, что ждёт нас впереди, и научите нас, как нам из-бежать опасности и победить наших врагов!» И тут же глубоким и проникновенным голосом мой отец продолжил молитву: «Аи! Сжальтесь над нами Всемогущие! Даруйте нам успех и удачу, и долгие годы жизни и счастья!»
     Через какое-то время вожди легли спать, и я тоже присоединившись к остальным воинам, лег на свою подстилку и тут же заснул.
    Уже почти наступила ночь, когда я проснулся от того, что услышал, как мой отец зовёт меня, чтобы я приготовил мясо для него и Утреннего Пера. Все воины уже проснулись и поджаривали над кострами мясо. Вскоре я тоже приготовил несколько бизоньих рёбер для наших вождей и парочку для себя. Когда они ели, я вдруг услышал, как мой отец произнёс: «Но, друг мой, разве ты не видишь, что мой сон содержит прямое указание на то, что нам следует повернуть назад и вернуться к нашим палаткам – что он предрекает какую-то большую опасность, которая поджидает нас впереди?»
      — А мой сон, наоборот был очень благоприятным. И я говорю тебе, брат, давай продолжим наш поход хотя бы ещё нынешней ночью, а если завтра любому из нас будет во сне дурное предзнаменование, мы тут же прекратим поход и вернёмся к нашим палаткам, — сказал Утреннее Перо.
      — Ну, что же, ты, должен следовать по своей тропе, и мы все вслед за то-бой, но помни, все неприятности которые случатся с нами этой ночью, будут на твоей совести, из-за твоей настойчивости, потому, что мы продолжаем идти вперед, несмотря на предупреждение посланное нам свыше. — Ответил ему мой отец.
      Мы съели приготовленное мясо, и пошли дальше, на ходу, я продолжал обдумывать услышанное, но держал свои мысли при себе. Не моё это было дело оценивать или обсуждать действия наших вождей. Но я знал, что сны – видения моего отца всегда сбывались. И вот новый сон отца предсказывал нам какую-то большую опасность впереди. Когда мы поднимались по тропе, которая вела через перевал в горах, мой страх возрастал с каждым шагом. Полная луна делала ночь почти такой же светлой как день. И я шёл, напряжённо высматривая в  глубоких тенях вдоль тропы, поджидающие нас опас-ности и возможные вражеские засады.

               

ГЛАВА 4. Отаки вновь становится охотницей.


     Тропа была узкой, и мы шли гуськом друг за другом, Утреннее Перо шёл впереди, мой отец следовал за ним, а я нес за ними их магические трубки и священные укладки, и футляры с военными головными уборами, а уж следом за мной шли остальные воины. В ночной тишине звук от шагов стольких ног обутых в мокасины, казалось мне, должен был разноситься далеко по округе. Время от времени, тропу впереди нас перебегали олени и лоси, вспугнутые нашим приближением, мы их не видели, а только слышали стук их копыт на тропе, и шелест веток, когда самцы продирались сквозь заросли, издавая похожие на громкий свист звуки, предостерегающие их самок и детёнышей о приближающейся опасности.
     Задолго до полуночи мы достигли вершины перевала, и устроили там небольшой привал, воины, разбившись на небольшие группки, покурили, а затем отряд всё так же возглавляемый Утренним Пером начал спуск с горы. Здесь на южной стороне горной гряды лес был не таким густым, то тут, то там встречались прогалины и небольшие горные прерии поросшие высокой травой. Пересекая такой горный луг, мы идущие впереди, вдруг услышали глухой звук от множества бегущих ног и треск ломающихся сухих веток справа от нас, мой отец попросил Утреннее Перо остановиться, и передал идущим позади, чтобы они тоже остановились и прислушались. 
      — Не думаю, что это лось или олени, — сказал мой отец. — Они бегут ровным, размеренным шагом, а не длинными скачками, и звук этот глухой, как от человеческих ног обутых в мокасины, а не от твёрдых копыт животных.
     — Но если лось или олень бежит по толстому слою опавших листьев под теми соснами, то звук будет таким же. — Ответил Утреннее Перо.
     — Я же говорю тебе, что лоси и олени делают большие скачки и редко бьют копытами в землю, а мы слышим частые короткие шаги. — Возразил мой отец, но Утреннее Перо, ничего ему не ответил. Звуки шагов стали постепенно стихать, и к тому времени, когда они достигли кромки зарослей, постепенно стихли. Подождав немного, и больше не слыша подозрительных звуков, Утреннее Перо, произнёс: «Куи! Идём дальше!  — Он нарочито быстрым шагом двинулся вперёд, и мы последовали вслед за ним. Мой отец больше ничего не сказал, но вдоль линии нашего отряда волной прошёл говор воинов между собой, однако говорили они так тихо, что я ничего не расслышал.
     Мы пересекли маленькую прерию, прошли сквозь узкую полоску сосновой рощи, и вышли на ещё одну горную прерию, широкую в своей верхней части, и постепенно сужающуюся по мере спуска в низ, пока не упиралась узким и острым концом в лесные заросли внизу. Этот горный луг точь в точь был похож на огромный наконечник копья. Протоптанная тропа проходила прямо посередине луга, склон был довольно крут и мы поневоле ускоряли свой спуск, и уже довольно скоро  оказались у плотной стены деревьев. Мы были всего в нескольких шагах от леса, когда в темноте зарослей, с лева и спереди от нас, раздались щелчки отпускаемой тетивы нескольких луков и вокруг нас засвистели вражеские стрелы. И тут Утреннее Перо взмахнул руками, спотыкаясь, попятился назад прямо на моего отца и, воскликнув — Они попали в меня! — Упал на землю.
     В темноте лесной чащи было слышно, как убегают враги, их там было немного, судя по звукам шагов всего шесть или восемь.
     — Ищите их! Скорее!! Найдите и убейте!!! — Прокричал мой отец нашим воинам, и упал на колени возле раненого друга всей его жизни.
     — Тебе очень больно, брат? — Спросил он у него.
     — Я умираю! Стрела пронзила мою грудь… — ответил Утреннее Перо, и мы, взглянув на него, только теперь разглядели стрелу, почти по самое оперение вошедшую в его тело. Мой отец, сжав зубы, застонал так, как будто он сам испытывал страшную боль.
     — Брат, послушай!.. — Воскликнул Утреннее Перо, и, охнув, задохнулся от боли. — Я умираю, и прошу тебя брат, позаботься о моей жене и детях, я оставляю их на твоё попечение. Отдай моим братьям и моей сестре каждому по десять лошадей из моих табунов, остальных же коней отдай Отаки, когда придёт время, она отдаст своей матери и младшим братьям каждому причитающуюся им долю.
     Он говорил срывающимся голосом, часто останавливаясь и задыхаясь, и казалось, что моё сердце разорвётся от горя, такой сильный и смелый человек, великий воин! И так неожиданно и быстро оборвалась его жизнь!
     — Я всё сделаю, как ты говоришь, брат. — Ответил Утреннему Перу мой отец, а затем, застонав от досады, он добавил: «О, если бы ты, послушал меня! Если бы ты, поверил предупреждению моего видения во сне, то этого не случилось бы!»
     Утреннее Перо, соглашаясь, кивнул головой: «Ай-и! Да это моя ошибка – моя ошибка!» Прошептал он. И это были его последние слова. Прошло ещё немного времени, и он умер.   
     Мы с отцом ещё долго сидели там, оплакивая смерть нашего хорошего друга. Я вспоминал всё хорошее, что он сделал для меня простого мальчишки! Он был так добр ко мне и всем нашим соплеменникам, особенно бедным и старикам. Как же нам всем будет нехватать его! А, Отаки?! Как сказать ей, что её отца больше нет? Какую боль доставит ей это известие?
     Было уже далеко за полночь, когда стали возвращаться наши воины. Они разделились на небольшие группы, преследуя убегающих врагов, но всех их постигла неудача, и они сказали, что не смогли настичь врагов и даже не смогли понять, в какую сторону они скрылись. Все наши воины скорбели о потере Утреннего Пера, они собрались вокруг его тела, и так просидели, не говоря ни слова пока восточная сторона неба не стала светлеть, окрашиваясь красками рассвета. И тогда мой отец сказал: «Наступает новый день. Мы должны похоронить нашего брата здесь. Кто из вас хочет продолжить наш поход на врага?
     Никто не ответил.
     — Значит, мы возвращаемся домой. — Заключил мой отец, а затем, сняв со своих плеч накидку из бизоньей шкуры, и попросил, чтобы кто нибуть из воинов дал лассо, чтобы обернуть и связать тело погибшего. Воины тут же наложили перед ним верёвок и накидок гораздо больше, чем было нужно, и отец с помощью двух воинов взялся за приготовление тела своего друга к погребению. Они положили погибшего на несколько кожаных плащей и положили рядом с ним его оружие, лук в чехле и стрелы в колчане положили с лева, а ружьё, рог с порохом и сумку с пулями справа, на грудь же положили его щит. И тут я выкрикнул: «Только не ружьё! Пусть он возьмёт с собой страну теней лук и стрелы, а ружьё дайте мне я передам его Отаки! Она, конечно же, захочет получить его, как память об отце.
     — Ты прав! Она должна получить ружьё отца! Думаю, что и он бы тоже этого хотел. — Сказал мой отец, предавая мне ружьё, рог с порохом и сумку с пулями. И многие воины согласились с тем, что это правильное решение.
     Вскоре мы завершили скорбную работу по погребению погибшего вождя; воины положили плотно увязанное в несколько накидок тело в яму образовавшуюся под вывороченными корнями поваленного ветром могучего, но уже отжившего своё время дерева, покрыли его срезанными ветками дерева, а сверху заложили яму грудой камней. После этого мы по той же тропе, что пришли сюда, отправились к нашим палаткам, но прежде чем уйти воины поклялись вскоре повторить поход, и отомстить кроу за смерть своего вождя. Стрела, убившая Утреннее Перо, была стрелой кроу – вороньего племени.
     Уже наступил вечер, когда мы сразу после сумерек тихо вошли в наш лагерь, и разошлись по своим палаткам. Войдя вслед за моим отцом в нашу оокова, я обнаружил Отаки сидевшую рядом с моей матерью, увидев нас, она вскочила на ноги и воскликнула: «Как быстро вы вернулись! Мне нужно бежать, чтобы встретить и накормить своего отца!» — Но, тут она увидела в моих руках ружьё с узором в виде креста образованного шляпками десяти медных гвоздей на прикладе, и остановилась, словно наткнулась на невидимую стену, а затем, отступив назад, Отаки тихо произнесла: «Мой отец…»  — и, не дождавшись ответа, вскрикнула, — Где он?
     Что, мы могли сказать? Мы с отцом, молча сели на свои места и скорбно опустили головы, но этого было достаточно, чтобы она всё поняла.
     — Он мёртв! — вскрикнула Отаки, и затем прошептала, — мёртв… — Ноги её подогнулись и она, опустившись на место возле моей матери заплакала. Мама, придвинувшись к ней и обняв Отаки, и стараясь успокоить, стала утешать её, но вскоре из других палаток стали доноситься стенающие крики: «Утреннее Перо! Он мёртв! Ох-Аи!
     Услышав эти крики, Отаки вскочила на ноги и с криком: «Моя мать! Это убьёт её! — Она выбежала из нашей палатки. Моя мама выбежала вслед за ней, отец же, сидел и качал головой, и слёзы текли из его глаз. Я тоже плакал. Горестные звуки, доносившиеся из палатки Утреннего Пера, терзали наш слух, а потом пришла моя мать, и, утирая слёзы, печально сказала: «Женщина Утреннего Пера мертва, плохие новости убили её. Вы должны сами позаботиться о себе нынешней ночью, я нужна там».
     Аи! Это действительно было тяжкое и скорбное время! Позволь мне побыстрее закончить рассказ о нём! На следующий день, после того как жена Утреннего Пера была уложена на своё последнее ложе устроенное в ветвях дерева в тополиной роще вверх по реке к северу от нашего лагеря, все родст-венники собрались в палатке сирот, не зная какой сюрприз их ожидает. Мой отец и я тоже были там.
     Старший брат Утреннего Пера заговорил первым: «Наш вождь, наш брат ушёл, и его женщина так же ушла вслед за ним. Таким образом, на нас лежит обязанность разделить всё их имущество и позаботиться об их детях. Я приказал, собрать и пригнать сюда всех лошадей принадлежавших нашему брату, и когда они прибудут сюда, мы их разделим между нами поровну. Я возьму в свою палатку Отаки и следующую за ней по возрасту сестру, и вы так же возьмёте в свои палатки по ребёнку.
     Их было трое, этих родственников погибшего, два брата и сестра. Родст-венники его умершей жены тоже были там, но они не шли в счёт, так как не могли претендовать даже на самую малую часть наследства.
     Когда старший брат Утреннего Пера закончил говорить, мой отец попытался, что-то сказать, но Отаки перебила его сказав: «Вы все кто здесь присутствует, не должны строить планы, о том, как жить дальше мне и моим братьям и сёстрам, потому, что я сама буду содержать нашу палатку и заботиться о младших».
     Вы бы только посмотрели, как все эти родственники уставились на Отаки, когда услышали её слова. Какое-то время все молча, смотрели на неё, а потом загалдели все разом: « Ты не можешь сделать этого!» — « Девушка не может быть хозяйкой оокова!» — «Это испортит твою репутацию! Ни один воин из нашего племени не возьмёт тебя замуж!» — Кричали они.
     Отаки засмеялась странным сдавленным смехом, в котором не слышалось и звука радости.
     — Никто не может сказать, что я не знаю, как содержать палатку, — сказала она своим возмущённым родственникам. — И меня, пока я знаю, что я права, не волнует, что обо мне говорят, или ещё будут говорить люди. Что же касается замужества, — тут она опять засмеялась. — Я никогда не выйду замуж! Я никогда не стану рабыней ни одного из мужчин!
     — Хватит болтать глупости! — Выкрикнул старший дядя Отаки. — Ты и твои братья и сёстры, прямо сейчас собирайте свои вещи! Делайте, как я сказал!
     — А я говорю, что мы останемся здесь! — не менее решительно ответила ему Отаки.
     — Послушайте! Слушайте вы все, что скажу вам я! — Решительно вмешался мой отец. — Когда мой друг был сражён вражеской стрелой и умирал, он попросил меня, чтобы я позаботился о его детях, и я сделаю всё, чтобы исполнить его последнюю волю. Если Отаки хочет сохранить свою оокова, и заменить и отца и мать своим младшим братьям и сёстрам, то она так и должна поступить, а я и моя жена, всецело поможем ей в этом. И ещё одно. Вы трое не разделите между собой имущество моего погибшего друга и принадлежащие ему табуны лошадей. Умирая, он сказал мне, чтобы я отдал вам каждому по десять коней из принадлежащих ему табунов, а остальных лошадей, я должен сохранить для его детей, и ответственной за их сохранность должна стать Отаки.
     — Наш брат, должно быть, сошёл с ума, когда умирал, раз он оставил та-кие распоряжения! Я не собираюсь обращать на них ни малейшего внимания! Я должен взять на себя ответственность за его детей и имущество, и распорядиться ими, так как я считаю нужным.  — Резко заявил старший брат Утреннего Пера.
     — Медвежья Лапа, — спокойно ответил ему мой отец, — я не стану с тобой спорить и ссориться по этому поводу. Этот вопрос для совета вождей, они и должны принять решение. Обратимся к ним.
     — Я согласен. Я знаю, что они решат этот спор в мою пользу. — Проворчал Медвежья Лапа.
     Мой отец послал меня, к вождю Одинокому Ходоку, с просьбой, чтобы он созвал всех вождей на совет, и уже скоро мы все встретились с вождями в большой палатке совета. Как, только пройдя по кругу, была выкурена трубка, мой отец поведал совету вождей о данных Утренним Пером перед смертью распоряжениях, и сказал, что погибший хотел, чтобы они были выполнены в точности.
     Затем слово взял Медвежья Лапа. Он сказал: «Без всякого сомнения, мой брат не понимал, что говорит, как уже было рассказано вождям, он умирал, а умирающие часто говорят странные вещи. Мой брат чтил законы нашего племени. А закон, гласит, что когда человек умирает, то его отец, становится его наследником, а если того уже нет в живых, то его наследником становится брат, первый из оставшихся по старшинству. В случае если такового нет, то его ближайший родственник из мужчин, принимает права на всё имущество умершего, и  делит его между его родственниками, так как он посчитает нужным. Унаследовавший имущество, размещает его детей в тех семьях, где о них будут лучше заботиться. Я утверждаю своё право сделать это сейчас, независимо от того, что сказал мой брат, потому, что он, без всякого сомнения, потерял рассудок, когда его сразила вражеская стрела. Кроме того я прошу вождей, чтобы они объяснили моей племяннице Отаки, что она и её братья и сёстры, должны теперь смотреть на меня как на своего отца, и всегда делали то, что я им скажу.
     — О, вожди! — Прервала речь своего дяди Отаки. — Он говорит, что я и мои сёстра должны жить с ним, а остальных сестёр и братьев он хочет, как щенков раздарить в разные оокова! Я знаю, чего он хочет, он желает, чтобы мы, как рабыни работали на него, а я хочу работать для себя, и для моих братьев и сестёр. С тех пор, как заболела наша мать, матерью для младших стала я. Каждый может сказать, что я хорошо заботилась о них, что наша палатка содержалась как должно…
     — Да, но теперь, когда твои отец и мать ушли в страну теней, ты больше не можешь этого делать! — Почти закричал на Отаки Медвежья Лапа. — Девочек должна воспитывать женщина, учить их, ухаживать и присматривать за ними. Моя жена будет делать это вместо тебя, и следить, чтобы ты и твоя сестра вели себя как следует, она также присмотрит, чтобы вы не пошли по неверной тропе, и не попали в плохую компанию!
     И тут Одинокий Ходок, поднял руку, призывая всех к молчанию.
     — Этого достаточно! Достаточно! — Сказал он. — Мы слышали всех вас. Теперь вы можете идти. Мы обсудим ваши требования, и сообщим вам своё решение, как только примем его, а теперь идите.
     Медвежья Лапа, уставился на вождя, губы его дрожали, как будто он со-бирался ещё, что-то сказать, но старый вождь посмотрел прямо в его глаза так спокойно и в тоже время твёрдо, что он, молча, встал и вышел из палатки совета вместе с нами, а затем тихо отправился в свою оокова. Все мы разошлись по своим палаткам, где с нетерпением ожидали решение совета вождей.
     Отаки, так волновалась, что её била дрожь, как будто она сильно замёрзла. Наконец она поднялась на вершину холма над лагерем и стала оплакивать своих отца и мать, с плачем и стонами в отчаянии, выкрикивая их имена. Это был скорбный день для всех нас, особенно для моего отца, он и Утреннее Перо были самыми близкими друзьями с самого раннего детства, буквально с момента, когда они сделали свои первые шаги.
     В полдень Одинокий Ходок прислал глашатая с вестью, что нас всех ждут в его палатке. Я сходил на холм за Отаки и её сестрой, и вскоре мы все были на наших местах в палатке совета, где нас ожидали вожди. Медвежья Лапа пришёл последним, и как только он уселся на отведённое ему место, Одинокий Ходок сказал:
     — Куи! Мы рассмотрели вопрос, с которым вы обратились к нам, и ты Медвежья Лапа, и ты, Онистайна, и Отаки. И вот, что мы вам говорим: наш брат Утреннее Перо был одним из самых здравомыслящих людей в нашем племени, и мы не можем предположить, что даже смертельная рана, нанесённая ему врагами, могла лишить его рассудка. Без сомнения, он много думал о благополучии своей семьи, в случае если они вдруг останутся без его заботы, и когда это время пришло, он прямо сказал, чтобы он хотел сделать для них. Он сказал, что присутствующий здесь, наш брат Онистайна должен позаботиться о его детях, и как он пожелал, так и будет. Кроме того, после того, как вы, его два брата и сестра, получите каждый по десять завещанных вам Утренним Пером лошадей, Онистайна получит в своё владение всех оставшихся лошадей. Да! Таким образом, мы разрешили этот вопрос! И по другому не будет! Всё конец!
     С перекошенным от гнева лицом и сверкающими злобой глазами, Медвежья Лапа, вскочил с места и выбежал из палатки совета, затем вдруг вернулся и, не входя в палатку наклонившись, откинул входной занавес и крикнул: «Я отказываюсь принимать эту подачку в виде десяти лошадей! Я, либо получу попечительство над детьми брата, и весь табун, либо ничего!»  — И прежде, чем кто нибуть, успел ему ответить, он снова исчез. Другой брат и сестра Утреннего Пера, тоже встали и вышли из палатки, что-то недовольно бормоча, наверняка какие-то ругательства, но они не сказали, что отказываются от завещанных каждому из них десяти лошадей.
     Когда они ушли, Отаки встала со своего места и сказала: «О, вожди, у меня сейчас очень тяжело на сердце, чтобы много говорить, но вы просто следите за мной, и я покажу вам и всему племени, что моя палатка будет содержаться должным образом, а о моих сёстрах и братьях будут хорошо заботиться.  — Потом она обратилась к моему отцу. — Одинокий Лось, — она назвала отца именем, которым привыкла обращаться к нему с детства, когда он ещё не получил почётного имени Онистайна, что означало Прекрасный Вождь, — теперь ты мой отец, скажи, я буду заботиться о моей палатке? — Да, с помощью моей жены. — Ответил мой отец.
     — Лошади, завещанные отцом, принадлежат мне? — Задала ещё один вопрос Отаки.
     — Да, они принадлежат тебе, но отдавать их кому либо, ты можешь, только получив моё разрешение.
     — Тогда, давай пойдём и отделим для моих дядюшек и тёти положенных им лошадей. — Сказала Отаки, и мы, выйдя из палатки совета, направились к уже собранному братьями Отаки табуну. Из него мы выбрали для каждого брата и сестры Утреннего Пера по одному хорошему и быстрому коню, приученному к охоте на бизонов, по три молодых коня, и по три кобылы с их жеребятами, всего получилось по десять каждому, как и завещал Утреннее Перо. За тем мы отвели отобранных лошадей к палаткам их новых владельцев. Сестра и младший брат Утреннего Пера, вышли из своих палаток и, приняв этих лошадей,  отогнали их в сои табуны. Но Медвежья Лапа, не откликнулся на наш зов и не вышел из своей оокова, и мы просто оставили причитавшихся ему коней у его палатки. Его женщина стояла рядом с их палаткой, молча наблюдая за нами, и пристально рассматривая приведённых нами лошадей. Несколько дней спустя мы всё же увидели их среди лошадей Медвежьей Лапы!
     В течение некоторого времени после этого, я не видел Отаки. Она со своими братьями и сёстрами, укрывшись от посторонних взглядов, горевали и оплакивали потерю своих родителей. Иногда, они плача и причитая, поднимались на холм. Моя мать проводила с ними много времени, утешая их, как только могла, но больше никого другого они видеть не хотели. Я добывал и передавал им вдоволь мяса, но ели они мало, скорбящий редко бывает голоден.
     Прошло более одной луны, и Отаки мало-помалу смирившись со своей потерей, вновь занялась домашней работой. Она взяла себе в помощницы бездетную вдову по имени Суйяки  из клана Никогда не Смеющихся, и эта женщина оказывала ей большую помощь в уходе за младшими детьми. Суйяки, была высокой и стройной, красивой и ещё не старой женщиной. Она не так давно потеряла своего мужа, который был ей очень дорог, и она говорила, что больше не хочет иметь дела с другими мужчинами. И нужно сказать, что она была очень тверда в этом своём решении.
     Вскоре после того, как Суйяки стала жить с Отаки и помогать ей, однажды утром, когда я собирался отправиться к нашим табунам, чтобы взять себе бизоньего скакуна для охоты, Отаки попросила, меня пригнать из табуна и её  любимого гнедого с белыми пятнами пинто.
     — Ты собираешься ехать на охоту со мной?
     — Да, я поеду с тобой Ап-ах.
     — И ты будешь охотиться? — Спросил я Отаки.
     — Да отныне я буду охотиться вместе с тобой, и добывать столько мяса, сколько понадобиться, чтобы прокормить всех живущих в нашей палатке.
     Я поймал коня Отаки и быстро оседлал его, и своего коня, я был несказан-но рад, от того, что теперь моя почти сестра снова будет скакать вместе со мной по нашим бескрайним равнинам.
     Я хочу, чтобы вы поняли здесь и сейчас, и однажды и навсегда, что Отаки была для меня действительно, как настоящая родная сестра. Мальчики и девочки одного клана, относились друг к другу, только таким образом, через своих отцов они были очень тесно связаны. И по этой причине мужчины и женщины внутри клана не могли создавать семьи, и мужчинам приходилось искать себе жён в других кланах нашего племени.
     Когда мы выехали тем утром на охоту, Отаки была вооружена лучше меня, поскольку у неё было доставшееся по наследству от отца ружьё, а у меня, своего ружья пока не было. Я пользовался иногда отцовским ружьём, но сейчас у него осталось мало пороха и пуль, и отец приберегал их для более важной потребности – для сражений с врагами. Мы оба охотились раньше с луком и стрелами, но в этот раз, как только мы отъехали подальше от лагеря, Отаки попросила меня, чтобы я научил её обращаться с ружьём. Мы спешились, и я довольно быстро научил её заряжать, целиться и стрелять из ружья. Вначале она вздрогнула и невольно отвернулась, когда порох вспыхнул на полке затвора, но после трёх-четырёх выстрелов Отаки быстро приноровилась и уже почти каждый раз попадала в центр отметки сделанной нами на пне поваленного дерева.
     — Хватит.  — Сказал я Отаки. — Ты уже можешь стрелять достаточно хорошо, чтобы убить бизона. И мясо бизона это как раз то, что мы хотим сегодня добыть.
     Мы какое-то время ехали в северном направлении и наконец, обнаружили небольшое стадо бизонов, пасущееся на склоне невысокого гребня. Сделав широкий круг, и хорошо осмотревшись, мы, придерживаясь ложбин скрывавших нас от бизоньего стада, выехали наконец, на вершину хребта, и оказались прямо над пасущимися буйволами. Выбрав себе цель, мы пустили наших коней вскачь.  Под Отаки, был любимый конь её отца хорошо натренированный для охоты на бизонов. Она направила его за нагулявшим жир буйволом трёхлеткой, и конь неотступно преследовал испуганного и делающего повороты в разные стороны молодого бизона. Наконец настигнув быка, конь вынес Отаки для выстрела прямо к его правому боку. Она выстрелила, и поражённый в сердце бизон совершив ещё несколько скачков, наконец, упал, зарывшись рогами и лохматой головой в траву. Вслед за Отаки, и я всадил стрелу в большую, но не очень жирную корову, и она тоже вскоре упала. Сдержав своих разгорячённых скачкой коней, мы развернули их и подъехали к нашей добыче. Отаки неописуемо радовалась от того, что ей удалось с одного выстрела уложить первого же бизона, в которого она стреляла охотясь с ружьём впервые своей жизни!
     Я чувствовал себя не менее счастливым, чем она.
     — Сестра, — сказал я. — Ты сделала это не хуже любого опытного охотника!
     Отаки рассмеялась, а потом, вдруг запрыгнув на тушу бизона, она легла вдоль его бока, вынувшись во весь рост, и запела волчью песню. Отаки пела охотничью песню, а потом, не прекращая пения, она вскочила на ноги, и стала отплясывать победный танец прямо на туше поверженного ею бизона. Нужно сказать, что это было необычное и красивое зрелище, вряд ли кому-либо из наших охотников и воинов доводилось видеть женщину или девушку, танцующую на убитом её руками буйволе. Женщины, не охотятся, не думаю, что вообще, когда нибуть до этого момента, женщина из нашего народа стреляла из ружья.
     Брат Отаки по имени Новая Одежда и одна из её сестёр следовали за нами с запряжённой в травуа лошадью, и когда они прибыли, мы все вместе, наточив наши ножи, занялись разделкой туш убитых мной и Отаки бизонов. Вы-резав лучшие куски мяса, мы завернули их в содранные с бизонов шкуры и уложив их на травуа, прибыли в лагерь незадолго до заката. Я никому ничего не рассказывал об этой охоте, но брат и сестра Отаки всё разболтали своим подружкам и приятелям, и уже к заходу солнца весь лагерь знал, что Отаки вместе со мной участвовала в конной охоте на бизонов и убила буйвола из доставшегося ей от отца ружья. В каждой палатке, и у каждого костра только об этом и говорили. И насколько мне стало известно все женщины и некоторые мужчины говорили, что ни одна уважающая себя девушка не будет вести себя подобным образом – скакать по равнинам за бизонами и пренебрегать женской работой в своей палатке – оокова. А одна девушка из клана Чёрные Входные Занавеси получила увесистую затрещину от своей вдовствующей матери, когда заявила, что она тоже хочет научиться стрелять, чтобы добывать мясо для их палатки.
     Вечером следующего дня несколько мужчин из клана Не Бывающих В Одиночестве пришли к нам в палатку. Торжественный вид, с которым они прибыли и серьёзные выражения на лицах давали повод подумать, что пришли они по какому-то очень важному делу. И, конечно же, не раньше, чем пройдя несколько раз по кругу, была выкурена трубка, старый вождь их клана Небесный Певец, обратился к моему отцу: «Одинокий Лось, так как ты теперь стал отцом этой девушке, Отаки, мы пришли к тебе с просьбой, чтобы ты заставил её вести себя, как подобает порядочной девушке и заниматься женской работой, а не скакать по равнинам охотясь вместе с твоим сыном».
     — Какой вред причинила она каждому из вас? — Спросил их отец.
    — Какой вред? Да, много, очень много вреда приносит она всему племени!   — Вспылил Небесный Певец. — Из-за неё наши дочери и даже некоторые жёны стали проявлять недовольство и непокорность, они начинают ненави-деть домашнюю работу! Они говорят, что тоже хотят иметь оружие и лошадей, и охотиться на равнинах! Конечно же, мы, можем заставить их подчиняться нам, есть для этого способы и средства, но они очень неприятны, и нарушают мир и спокойствие в наших палатках. А по сему, ты должен заставить эту девушку жить, как положено, жить женщинам – оставаться дома и заниматься женской работой в своей палатке, как это делают все женщины. И в нашем племени снова восстановится мир и порядок.
     — Небесный Певец, и вы все друзья, — ответил им мой отец. — Как вы правильно говорите, я занял место своего погибшего друга, и стал отцом для Отаки и её братьев и сестёр, я знаю, что они сделают всё, что я им скажу. Но и даже за всех лошадей нашего племени, я не стал бы приказывать Отаки поступать так, как вы того хотите. Напротив, я буду поощрять её поступать, таким образом, который принесёт ей радость, потому, что она не такая, как все и очень отличается от всех других девушек, когда-либо рождавшихся в на-шем народе. Вы, кто знает её с раннего детства, и наблюдали, как она росла, должны были видеть это. У меня было видение о её судьбе, но я не могу сказать вам больше того, что уже сказал, кроме того, что видение предсказало ей великое имя! Да будет так! А теперь давайте ещё покурим и поговорим о чём нибуть другом.
     Но посетители, видя, что с отцом бесполезно спорить и говорить на интересующую их тему, и злясь от того, что судя по всему переубедить его, чтобы он поступил, так, как они того желали не удастся, они отказались выкурить вторую трубку, и вскоре покинули нашу палатку.
     Не прошло много времени с момента их ухода, как в нашу палатку проскользнула мать Волчьих Глаз и подло улыбаясь, присела возле входа, но прежде чем она успела открыть рот, мой отец сказал ей: «Женщина, если ты пришла, чтобы тоже говорить против Отаки, то можешь даже не начинать. Держи свои слова при себе».
     И сказав это, он встал и вышел из палатки, а незваная посетительница, стала, что-то лепетать в оправдание, что она пришла всего лишь попросить взаймы ниток из сухожилий, и, получив их от моей матери, направилась к себе домой, без всякого сомнения, чтобы ещё больше распространять сплетни и  говорить об Отаки всякие гадости.
     После этого, для Отаки вновь начались дни столь любимой ею настоящей вольной охоты. Её добычей становились бизоны и лоси, олени, вапити и антилопы, и все звери, кто только оказывался на мушке её ружья. В палатке Отаки всегда было вдосталь мяса, хорошо выделанных шкур и дублёной кожи для шитья одежды и мехов для торговли. Однако Отаки не всё время проводила на охоте, когда она бывала дома, она много и упорно занималась домашней работой. Отаки работала сама и обучала женской работе младших сестёр, они вместе обрабатывали шкуры и дубили кожи, сушили мясо, делали пеммикан и учились готовить еду и шить одежду. Её братья пасли лошадей, а на охотах следовали за нами с вьючными лошадьми. Старший же из братьев, которого звали Новые Одежды был уже в состоянии охотиться и перевозить добытое мясо самостоятельно.
     Однако вернёмся немного назад. Спустя несколько дней после гибели Утреннего Пера большой отряд наших воинов выступил против племени кроу, чтобы отомстить за его смерть. Но этот отряд так же не смог дойти до вражеской страны, по тому, что у предводителя отряда знахаря и шамана, так же были дурные видения, во снах предупреждающие о плохом исходе похода и заставившие отряд вернуться назад. Они дошли до южных пределов наших земель у Лосиной реки, но так и не обнаружили лагеря кроу. Вскоре после их возвращения, вожди собрались на совет, и решили отправить послов к братскому племени кайна, чтобы уговорить их воинов совершить совместный большой набег в самое сердце охотничьих угодий вороньего племени. Но, наши послы вернулись с известием, что большая часть воинов кайна, отклик-нулась на призыв северных черноногих, и отправилась вместе с ними в поход против племени янктонаев, которые вторглись в восточные пределы наших земель. А по сему, нам придётся ждать не меньше целой луны или даже больше, пока они смогут присоединиться к нашим воинам. И наши вожди решили, что мы должны подождать прихода воинов кайна. Однако молодой но очень удачливый воин по имени Видит Чёрное, заявил, что не хочет ждать и поведёт в земли кроу небольшой отряд в десять человек, которых он отберёт сам, и готов безотлагательно заняться отбором воинов в отряд, и подготовкой похода. Вожди, дали ему разрешение на этот поход, и нужно сказать, что я был одним из десяти воинов, которых Видит Чёрное выбрал для участия в своём отряде.
     Была тёмная безлунная ночь, редкие облака наполовину скрывали и слабый свет звёзд, когда наш отряд выступил в поход, но мы шли уверено и спокойно без каких либо приключений. Только два раза за ночь, идущий последним в нашем отряде, останавливал, весь отряд, чтобы посмотреть, на пройденный нами путь. Он говорил, что возможно зрение и слух обманывали его в темноте ночи, но кто-то или что-то преследовало нас. Оба раза мы долго отдыхали, и наблюдали за тропой позади нас, но никого не видели, и не слышали. Но вот когда мы подошли речной долине, уже светало, и тут мы все увидели, что какой-то путник следует за нами.
      — Наверное, это кто-то из тех, кого я не взял в отряд, — сказал наш предводитель. — Дождёмся его, и отправим назад в лагерь.
     Завернувшись в большую накидку из бизоньей шкуры, наш преследователь шёл в полутьме раннего утра. Но даже когда он подошёл совсем близко, мы не могли понять, кто это был, потому, что покрывавшая голову бизонья шкура скрывала большую часть лица. И только когда он был всего в нескольких шагах от нас, он отбросил накидку с головы, мы увидели, что нашим преследователем была Отаки.


Уважаемые читатели, если вы хотите получить полный вариант текста с иллюстрациями повести Джеймса Уилларда Шульца «Бегущий Орёл девушка воин» пишите мне на адрес:
 viktor-ohaeza@mail.ru или agakhan@front.ru