С удовольствием, иногда грустью, вспоминаю школьные годы!
Как я их торопила, спешила взрослеть: не могла и думать, не то что понимать,
что эти годы станут самым ярким, самым счастливым периодом во всей последующей
моей жизни!
Сейчас хочу вспомнить и поведать тебе, дорогой читатель, о некоторых эпизодах того благодатного времени. У тебя, возможно, да нет, уверена, возникнут свои воспоминания, ассоциации, ещё более яркие, эмоциональные - это и мне будет отрадно!
И так, я первый день в пятом классе! Из корпуса начальных классов нас перевели в корпус среднего школьного возраста. Школа расположена метрах четырёхстах от моего дома. И на большой переменке я побежала домой... совершенно не знаю, зачем... Прибегаю на урок... после звонка! Идёт урок истории и в классе присутствовала, кроме преподавателя, наш новый классный руководитель - Елена Владимировна.
Я спросила разрешения войти. Учитель спросил очень строго, почему я опоздала.
Елена Владимировна за меня ответила:
-Она у меня отпрашивалась, я разрешила ей отлучиться, она просто немного не уложилась во времени.
Я была шокирована: во-первых, я не отпрашивалась, во-вторых, я даже и не помнила хорошенько, как её зовут, как она, говоря обо мне, называет меня "она". Больше за все десять лет обучения ни единого раза не опоздала я на занятия!
Вот так состоялось моё первое знакомство с моими новыми учителями. Занятия шли своим обычным порядком. Но это всё внешне. А какая кипучая жизнь, если заглянуть внутрь, услышать объяснения, ответы, замечания ученикам и их реакцию на замечания! Это же драма, комедия, фарс и всё самого высшего порядка, неожиданного расклада...
Урок математики. Ведёт его просто красавец необыкновенный: высокого роста, худощавый; седая шевелюра, как на подрисованных портретах Сталина - волосок к волоску; костюм серо-голубого цвета очень ловко сидит на его прекрасной фигуре. Он инвалид войны - остался без глаза, но повязку не носил. Глаз был просто прикрыт веком. Чудесный профиль, бесподобный рисунок полных губ!
Когда мы совершали какой-то ляп в ответе у доски или с места, он запрокидывал голову и как-то очень необычно... не смеялся, но издавал звук удивления... иронии(?):
-О! Хо-хо-хо!!!
И мы старались, чтобы не получить вот этот непонятный возглас в свой адрес.
Но ещё необычен он был своими присказками, отрывками из частушек. Они были разными. Например, если он был недоволен, то произносил тихо, ворчливо:
- Милая моя, я тебя потешу!..
И ему всё равно, кто вызвал недовольство: мальчик или девочка - не взирая на пол ученика - милая моя, я тебя потешу!..
Михаил Васильевич (так его звали, как и учителя истории) обожал вставлять в свою речь украинские словечки и целые предложения. Хотя видно было даже нам,
никогда не слышавшим украинской мовы, что это не родной ему язык.
Как-то случилось, спросил у дежурного, кто отсутствует.
- Отсутствующих нет, - бойко ответствовал дежурный по классу.
-О, це гарно!- басовито прожурчал Михаил Васильевич.
К доске тут же выходит девочка.
- Что тебе? - спрашивает он у неё.
- Вы меня вызвали.
-Я тебя не вызывал!
- Вы сказали: ЦыгАнова.
- Я тебя не вызывал, но ставлю тебе "два". Иди садись. Ты всё равно ничего не
знаааешь, - растягивал он последнее слово, вырисовывает "двойку" в журнале!
Много лет прошло, но я, как сейчас, помню: вот Михаил Васильевич объяснял нам десятичные дроби. Он написал на доске простую дробь - 1/2 (одна вторая). Потом спросил нас, как по-другому можно написать это же число? Весь класс включился... но так и не придумали, хотя какие-то варианты предлагали. Наконец, помучив нас, учитель написал 0,5... Поверите? - класс ахнул! Вот было благодатное нам время! Так легко можно удивить и порадовать разгадкой. Михаил Васильевич картинно развёл руки, склонил голову набок и как-то "подпёр" нижней губой верхнюю. И... пауза...
Он наслаждался сам, объясняя нам новую тему.
Потом у нас математику вела Анна Алексеевна. Если ученик отвечал невпопад, она подбегала к нему и трогала его лоб... Вообще-то она была очень рослая, но не громоздкая. Все годы, что она учила нас, ходила в школу в шерстяном коричневом платье, изрядно поношенном. Одном и том же! Лишь на выпускном мы впервые увидели её в платье в мелкий горошек на тёмно-синем фоне. Но и оно не было новым. Видимо, этому "праздничному наряду" было столько же лет, сколько Анна Алексеевна работала в школе...
На уроке она очень "подвижно" вела себя: от стола к доске, от доски к кому-нибудь потрогать лоб - всё бегом. Этого ей было мало и она совершала какие-то немыслимые пируэты, резко поворачиваясь то в одну, то в другую сторону на 360 градусов!.. Думаю, не одну меня это очень отвлекало от темы и мы слушали её рассеянно.
Был у нас очень, ну, очень старенький учитель географии - Аполлон Николаевич!
Прозвища у него не было потому, что для нас его необычное имя уже было прозвищем. На переменках он вечно раскладывал географические карты, перекладывал их, сворачивал или развешивал. Мы подбегали:
- Здрасть, Аполлон Николаич!
- Шдрааааштвуйте!
Мы отбегали и по одному, а то и по нескольку человек сразу - снова к нему:
-Здрасть, Аполлон Николаич!
- Шдраааштвуйте!- и так всю перемену! В каждом классе! И не было случая,
чтобы он оторвался от своего занятия, посмотрел на тех, кто уже в десятый раз приветствует его, хотя бы с укоризной... Нет, доброжелательно, пришепётывая: шдраааштвуйте!
А вот урок истории! Её преподавал уже знакомый нам Михаил Васильевич. Очень крупный мужчина. Любили мы его до обожания! Он не заигрывал с нами, просто очень классно преподавал свой предмет. Пролети муха - было слышно её жужжание, когда он объяснял материал.
Но вот мы уже старшеклассники. Тема урока очень серьёзная. Политическая! Последние работы В.И Ленина. Михаил Васильевич, как и всегда, впрочем, очень увлекательно, с большой ответственностью преподносит материал.
На следующем уроке, среди прочих, он вызывает к доске Шурика-Мурика, нашего любимца, добрейшего, чистого душой мальчишку. Тот явно не готов к уроку. Но не сдаётся, что-то говорит.
Михаил Васильевич предлагает ему назвать последние работы Ленина.
Шурик затрудняется. Наш историк всем ученикам вообще говорит "вы", сейчас, видимо, хочет помочь Шурику:
- Вы помните, конечно, Саша, работу "Как нам реорганизовать Рабкрин"...
Шурик тут же подхватывает, то есть повторяет: - "Как нам реорганизовать Рабкрин". И... молчит...
- "Лучше меньше, да лучше", - продолжает подсказывать учитель.
- "Лучше меньше, да лучше",- то ли голос ломается, то ли от усердия, Шурик говорит каким-то низким, рявкающим тембром. И снова замолкает.
- "Материализм и эмпириокритицизм",- не сдаётся учитель.
- "Материализм и эмпириокритицизм!" - рявкает Шурик.
- Кто не помнит названий этих работ, - обращается учитель уже к классу, -
запишите их к себе в тетрадь.
- Кто не помнит названия этих работ, запишите их к себе в тетрадь!- с чувством
рычит Шурик... Хохот невообразимый, а Шурик смущённо улыбается.
На этом же уроке отвечает Маша. Вызывая её к доске, учителя
называют её полным именем: Овчинникова Мария Николаевна. В классе есть ещё
одна Овчинникова Мария, но Григорьевна. И никаких - Мария первая, вторая - только по отчеству!
Мария Николаевна очень спокойная по характеру, до флегматичности. Голос у неё нежный, тихий, мягкий:
- ... И Ленин скОнчился..
- Скончался, Маша, поправляет Михаил Васильевич, - его интонация
спокойная, голос тихий, почти нежный.
- Ленин скОнчился. - Заключает Мария Николаевна.
- Скончался, Маша, - терпеливо повторяет учитель с той же трогательностью.
- Ленин скОнчился...
- Ну, хорошо, продолжайте, - обречённо машет рукой историк.
На переменках мы смаковали эти случаи, пересказывали их в лицах и хохотали до упаду!
Я заметила, что мальчик из параллельного класса как-то необычно на меня посматривает. Он был хорош во всех отношениях. Вы думаете, только
мальчики выражают свои симпатии дёрганием косичек и другими мелкими пакостями?
Я придумала, как "намертво присушить" его к себе.
Из дома я принесла кусочек пластилина. Перед концом одного из уроков я хорошенько размяла пластилин, сделала из него "стаканчик", закачала в него
тушь для черчения и "запаяла" сверху. Получился начинённый комочек. На переменке я постаралась попасться на глаза этому мальчику и стала подбрасывать шарик и осторожно ловить. У мальчика появился повод войти со мной в контакт. Он попросил у меня пластилинчик. Я отрицательно покачала головой и продолжала подбрасывать шарик. Он бросился ко мне и... конечно, поймал шарик: я ведь его повыше подбросила. В большой радости он сжал его, а сам торжествующе смотрел на меня, не замечая, что его руки заливают чёрные потоки...
Почувствовав обильную влагу на руках, он взглянул на них:
- Обманууула!!!... - его возглас перемешанный с обидой, разочарованием, недоумением и, Бог весть, ещё с чем, разнёсся по всему коридору, а
у меня до сих пор в ушах звучит...
Хохот был такой, что несколько дней вспоминали этот мой подвох.
Но... мальчика я больше не помню, наверное, он очень старательно избегал меня!..
Вот и "присушила".
Мы обожали нашего учителя физики. Его имя было - Иван Никитич. Но все его за глаза называли "Пафнутьич". Почему? Не знаю. Мне он казался старым... и лишь недавно, увидев на кладбище его могилку, посчитала, что когда я училась в десятом классе, ему было - 38 лет!!! Он на переменке , бывало такое, заходил в класс и, конечно, видел, что некоторые переписывали домашние задания из чужих тетрадей. Он весело спрашивал:
- "sreib - gesriben"?! И улыбался...
Особым уважением и симпатией пользовался у нас Василий Иванович - Кадагамыч, учитель немецкого. Почему - Кадагамыч? Очень просто: Василий, Васька, Васко... да Гама... Кадагамыч...
Мы спрашивали у него: как по-немецки - чеснок, печка, ещё чего-нибудь придумывали. Но для чеснока у нас был свой перевод, и мы с невинным видом время от времени повторяли свой вопрос о чесноке.
Однажды на немецком прошёл какой-то шелест по классу. Потом снова - шёпот, шелест, говорок. Учитель делает замечание. Через какое-то время это повторилось. Учитель снова делает замечание. Класс не на долго успокаивается... и снова тоже самое...
Василий Иванович резко повышает голос:
- Можно... терпению... быть положено... кконец!
Я немедленно записываю "перл" в тетрадь, а потом запоминаю его на всю жизнь!
Кадагамыч тоже ...записал! У нас учителями велись тетради для замечаний на уроках. Эта тетрадь-дневник оставалась лежать на учительском столе весь день и до следующего дня. Не было случая, чтобы этот дневник пропал!
Так вот , Кадагамыч записал: "На уроке был общий шум во главе
с комсоргом!" - это значит, со мной.
Но мне ничего не было, кроме того, что мальчишки долго
смаковали эту запись, читая её громким голосом и трагически
спрашивая, мол, как же это ты?!! Ну, можно ли?! Ээээх!
Однажды на уроке Кадагамыч кому-то поставил "двойку". Не помню
точно: несправедливо, как нам показалось, или просто так мы стали говорить,
что "двойку" не заслуженно поставили.
И Кадагамыч выдал:
- Все ваши разговоры в пользу бедных, - помолчал и в абсолютной тишине закончил, - а в пользу бедных никогда ничего не бывает! Это при Советах-то!!!
Но "перлы" выдавали и мы, да похлеще! На уроке мы писали сочинение о Василии Тёркине. Одна наша довольно успешная ученица написала сочинение, от начала
до конца называя главного героя... ИВАНОМ Тёркиным!..
Наш класс вообще-то был в поведении очень порядочным. Ну, так получалось, что мы никогда: ни на уроках, ни на перемене, дисциплину не нарушали. (Только по мелочам).
Но вот, как-то одна наша девчонка, необычайная хохотушка, очень приличная ученица - Нюсинка, стала подбивать нас... прогулять историю(!). Это было для нас так ново, неожиданно. Долго не решаясь, уже после звонка на урок, мы всё же всем скопом пошли по коридору в направлении выхода... "прогуливать".
Навстречу нам - наш учитель.
- Далеко ли вы? - спрашивает он и смотрит на нас с высоты более, чем двухметрового роста.
Его чёрные глаза, глубоко посаженные, блестят из-под кустистых бровей с лаской, почти с нежностью.
Я смотрела на него - ну, точно, как кролик на удава. У меня было одно желание бежать, бежать... или сделаться невидимой...
Эта наша хохотушка вдруг выдаёт:
- А нам технички сказали, что урока не будет!
Одна из техничек стояла как раз у окна, в метре от нас. Видимо её вид и вдохновил нашу заводилу на этот ответ! А у "дезинформаторши" просто язык отнялся от такой наглости и она оставалась недвижима, с открытым ртом, выпученными глазами.
- Технички сказали?! Надо было спросить у школьного сторожа. У него более точная информация - мягко, но очень серьёзно, сказал учитель и пошёл далее, в наш класс. Мы поплелись за ним.
Школа. Кажется - всё размеренно, всё одно и тоже. Но иногда такое происходит,
не то что придумать, помыслить о таком в голову не приходит.
У нас в классе была девочка. Не очень красивая, но какая-то благородная, манерная, с длиннющими волосами, которые она заплетала в нетугую косу. И фамилия у неё была громкая, прославленная - Толстая!
Однажды на уроке пения Люда попросила у Анны Васильевны разрешения выйти из класса. Учительница, перешагнувшая далеко-далеко определение - "дама бальзаковского возраста" - не разрешила. Наверное, ей было не по нраву такое легкомысленное отношение к её предмету.
Люда сидела за партой у раскрытого окна. Не выразив своего чувства ни словом, ни мимикой, она молча сняла с ног туфли и, выждав, когда учительница отвернулась, выбросила их за окошко. Учительница повернулась к доске и стала записывать мелодию на нотный стан. Люда мгновенно и бесшумно перекинулась на другую сторону
окна, пригнувшись, с туфлями в руках, побежала по своим делам.
Через несколько минут она постучалась в дверь и попросила разрешения войти...
Мы смеялись уже на перемене, а тут нам стало страшно за учительницу, которая
с трудом удержалась на ногах: наверное она менее была бы ошарашена, увидев приведение...
Школьные годы... Впервые в жизни возникают первые симпатии. Они очень сильные, трогательные, пугающие. И выразить их смертно хочется, и скрыть с таким же ужасом стремимся.
Как только заканчивается урок, я уже с выработавшейся опаской выхожу в коридор - точно: поджидает меня наш всеобщий любимец Фуфунчик! Танцор, спортсмен и очень-очень миловидный. У него снежок в руках. Он бросает его в меня на глазах у всех и стремительно бросается прочь. Я мчусь следом, и не думая догнать: мне это ни за что бы не удалось... так, для отстрастки, а ещё более, чтобы скрыться от любопытных глаз и возможного хихиканья.
И вот как-то я решила опередить его. Тем более, нас пораньше отпустили с урока. Я быстренько сбегала за снегом и спряталась в коридоре за закрытой половиной двустворчатой двери. Знала, что после звонка он первым во входную дверь ворвётся. (Фуфунчик учился в другом корпусе). Тут дверь открывается и я с мстительным чувством запускаю снежок, ориентируясь на высоту роста моего "обидчика".
Как хорошо, что снежок был не туго спрессован: он тут же рассыпался по лицу и пальто... директора школы.
Я не испугалась. Извинялась, конечно, очень и очень, но Николай Петрович был добрейшим человеком и я ходила у него в любимицах в нашем кружке "Литературная поросль", который он вёл.
Отряхиваясь, он предложил мне на улице этим заниматься и... только...
Обычным у нас было дежурство учителей по школе. Они на переменах
ходили по коридору, заходили в классы, всех выпроваживая, чтобы класс проветривался, а ученики не заболели.
Был у нас в классе один немного странный ученик - Витька.
Совершенно безобидный, улыбчивый, но не такой, как все. И "учился"
не про него.
Заходит на перемене дежурный учитель, всех выпроваживает из класса.
Мы потихоньку идём к выходу, Витька сидит за партой.
- Дорохов, выходи из класса, - говорит ему учитель.
- Помалкивайте, Иван Егорыч! - с какой-то укоризной отвечает Витька.
Кажется, Иван Егорович не расслышал, не понял, продолжает:
- Выходи из класса, класс будет проветриваться.
- Помалкивайте, Иван Егорович...
Тут до Ивана Егоровича, кажется, доходит:
- Что значит - помалкивайте?!
- А то! Помаааалкивайте, помааалкивайте...
Иван Егорович тянет за рукав совершенно не сопротивляющегося Витьку
к выходу.
С тех пор мы говорили друг другу: помалкивай, Иван Егорыч...
Сколько всего было: и истории с учителями на уроках труда, физкультуры...
Этот рассказ, наверное, никогда не может быть закончен. Ведь каждый из нас учился в школе и у каждого есть своя самая-самая... смешная, трогательная история...