1. Планета
– Как ты чувствуешь себя теперь, когда он появился в твоей жизни? – спросила меня подруга.
– Как планета, у которой появилась атмосфера.
Я представила себя сухой, витающей где-то в бесконечности, планетой, и как он нежно окутывает меня своей исцеляющей прохладой. Тогда я ещё не знала, что это было призрачное облако и как только подует ветер – облако растает.
***
Сегодня второе февраля. Я в Болгарии, городе София. Сижу в кровати гостиницы «Рила» на четвертом этаже и на меня сыплются ответы. Ответы, которые я никак не ожидала услышать.
На вопрос: «Что ты хочешь?» – сразу ответить сложно. Когда просишь что-нибудь у Бога, то просишь самого сокровенного – чего сам себе позволить не можешь или боишься. И теперь я точно знаю, что Он – Бог – просьбу выполнит. Может не сразу, но непременно выполнит. Я долго просила у Него счастья и вот оно появилось: в виде призрачного облака над увядающей планетой.
2. Священник
Эта история началась в канун католического рождества. Двадцать четвертое декабря важный день в Норвегии. Большинство празднует его по-своему одинаково: семьи собираются вместе; обожаемые свиные ребрышки едят с теплой квашеной капустой и брусничным вареньем; крепкий аквавит загрызают орешками; на десерт подают холодную рисовую кашу, со взбитыми ванильными сливками, под соусом из вишневого киселя. Дети достают из-под ёлки красиво упакованные подарки. Читают кому и от кого, передают получателю, получатель открывает подарок, а там, как правило: носки, трусы, полотенца, постельное белье, может ещё какая-нибудь тряпочка или свечка. Каждая вещь упакована отдельно. Таким образом получается много свертков и вручение этого барахла затягивается на три-четыре часа.
Те, кто собирается на рождество одной и той же компанией каждый год, стараются дарить друг другу что-нибудь такое, что в хозяйстве пригодится: взрослым – носки и всё перечисленное выше; детям – новые мобильники, планшеты, лыжи и обязательно носки. Четырнадцать лет я упаковывала и распаковывала эти подарки. Теперь, обеспечив себя носками на много воплощений вперед, я игнорирую этот праздник. Мне веселей одной дома, чем поддерживать всю эту суету.
Временно, в очередной раз, я живу с дочерью: пять месяцев назад, она вернулась с годовой поездки по юго-восточной Азии и привезла оттуда кундалини-йогу. В каждом человеке есть таинственная сила , рассказала мне Юля, она спит, свернувшись клубочком в районе копчика, как змея. Это змею называют Кундалини. Кундалини-йога с её асанами, мудрами, мантрами, медитациями и пранаямой – пробуждает спящие силы. В такие моменты человек испытывает наивысшее блаженство и состояние освобождения.
Теперь на сорока квадратах мы живем втроем: я, Юля и Кундалини. Юля открыла онлайн студию для кундалини-йоги – я строю для неё веб-сайт.
В тот вечер, чтобы чем-то себя занять, я болтала по Скайпу с давней однокурсницей из Липецка. Она предложила мне прервать затворничество и войти в мир виртуальных знакомств. Делать ведь всё равно нечего: Юля уехала с друзьями в горы; сын уединился со своей подругой в Бергене и я даром ему не нужна; подарков никто не прислал, ужин как ужин, вечер как вечер.
Я быстренько зарегистрировалась на сайте знакомств, в графе «место жительства» указала Осло и выложила свои лучшие фотографии: на аватарке я улыбаюсь солнышку – блестящие рыжие волосы ветром рассыпало по лицу, несколько прядей из челки прикрывают глаза; я в горах, на мшистом каменном плато с маленьким озером за спиной – с рюкзачком в светлых бриджах и белой тенниске, машу фотографу; я в Осло «парк Вигеланда» – обнимаю бронзового мальчика; я в Венеции, площадь Святого Марка – с довольной улыбкой кормлю голубей – один уселся мне на голову и растрепал волосы, два на руке и несколько порхают в воздухе. Секунд через тридцать посыпались на меня смайлики невиданной красы. Там люди не пишут друг другу, а шлют смайлики. Всё блинькает, сверкает: то кофе, то цветочки, то ссылки с песенками шлют. Мама дорогая, все та же суета!
Когда я начала уже сомневаться в благородстве своей затеи, в череде пустых физиономий меня зацепил внимательный взгляд. Я остановила свистопляску и присмотрелась. Мне захотелось срочно пообщаться с этим человеком и я написала: «О, Боже, какой мужчина – интеллект, сила и обаяние в одном флаконе!» Хозяин тут же откликнулся: он писал из Болгарии; его звали Михаил, и он оказался – священником. Вначале меня это насторожило: меньше всего хотелось связаться с религиозным фанатиком, но любопытство оказалось сильнее – и вот он уже онлайн в Скайпе.
На большом экране аймака симпатичный мужчина средних лет: тёплый свет в его комнате слегка приглушён. Картинка похожа на полотна старых мастеров – из темноты к свету – идеальная возможность додумывать детали; темно-синяя рубашка застегнута на все пуговицы; суховатое мужественное лицо свежевыбрито; короткие седоватые густые волосы – аккуратно зачесаны назад; взгляд глубокий и спокойный. Он вежливо улыбнулся и представился по фамилии, имени и отчеству, – «Уж слишком официально, как на собеседовании. Ну да ладно…» За спиной у него высокий шкаф с книгами в тёмно-бархатных переплетах с золотыми буквами. Надеюсь, это не фотообои. Библиотека меня впечатлила, в чём я тут же и призналась. Чтобы поддержать разговор и узнать его получше, я выбрала наугад книгу и попросила что-нибудь из неё прочитать – оказался Борис Пастернак «Стихотворения Юрия Живаго». Он надел большие очки в грубой черной оправе и стал выглядеть немного комично, открыл книгу и прочёл:
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку…
Он читал – я наблюдала за его сочными, слегка припухшими темными губами, за ямочкой на подбородке и глубокими складками вдоль лица, чувственно огибающими уголки его подвижного рта. Прекрасный русский язык, с мягким европейским акцентом. Я никак не могла отделаться от мысли, что он напоминает мне отца Ральфа, священника из сериала «Поющие в терновнике». Мечтательно накручивая волосы на палец, я наслаждалась поэтическим ритмом густого баритона, усыпляющим мою бдительность и разум. О боже, какой мужчина!
Судя по первой встрече, Михаил оказался не фанатиком, а очень даже умным и рассудительным человеком с глубокими знаниями литературы, истории, культуры. Ни слова про Бога и про служение Ему. Он мог внимательно слушать и говорить, когда надо. А как же ещё – он же священник!
Мы встречались в Скайпе каждый вечер. Он возвращался с работы, я с макбуком закрывалась в спальне, устраивалась на кровати между подушек. Дочь в соседней комнате, установив камеры и свет, записывала видео для ютуба. Мой виртуальный роман помогал скоротать время в часы съемок, когда нужно было сидеть тихо и не мешать ребенку работать. Пока Юля распевала мантры, показывала упражнения, рассказывала теорию, я налаживала свою личную жизнь. Всё компактно и удобно.
Я никогда не разговаривала с настоящим священником, кроме саентологического на книжной выставке в Москве, и мне по-настоящему захотелось исповедаться. Он здесь – я могу спрашивать обо всем – я знаю, что он знает. Грехи прошлого к земле не тянут, а вот чувство вины, за то, что хочу сделать – есть.
– Стыдно мне, Михаил, за дерзость свою, за желания. Осмелилась я с работы уйти и позволила себе жить как хочу: творить и наслаждаться. И вот уже месяц я дома сижу, ничего не творю, а совесть все же мучает: я что лучше всех? Как же это так на работу ходить не хочу, когда другие встают с утреца и на работку пешком, на машинках, на паровозе – кто на чём, а я дома сижу и мечтаю, да всё больше о духовном, а не о хлебе насущном. В конце концов, кто я на самом деле? Обычная деревенская женщина: талантом не блещу, писать осторожничаю – боюсь ненужными словами эфир захламлять. Нахалка. До пятидесяти дожила, а теперь вот опомнилась – за жизнь, за свободу, за смысл.
Я рассказала Михаилу о своём желании писать. Даже осмелилась отправить ему несколько своих текстов – потом весь день терзалась и страдала, пока ждала его экспертной оценки. Вечером он позвонил и ни слова – курит и молчит, молчит и курит. Тысячу и один раз в секунду я пожалела о том, что натворила – пауза затянулась – я опозорилась!
– А мне понравилось, как ты пишешь, – наконец заговорил он, – мои поздравления.
В тот вечер мы много говорили о литературе, о наших любимых писателях, о Бродском… «Ты пишешь в его стиле» – сказал он. Захватывающие беседы и любовь к литературе нас сблизила, одухотворила и эффектно приукрасила виртуальную жизнь.
– Как будет по-норвежски «удивительная», – как-то спросил он.
Я перевела.
– А «прекрасная»? А «фантастическая»? А ...
Идеальное описание для меня подыскивает. – В норвежском есть одно слово, которое я очень люблю. Оно вмещает в себя все прилагательные, которые ты сейчас называл и звучит красиво – Дайли.
Он повертел на языке новое слово, прислушался и согласился: – Красивое слово. Я буду называть тебя Дайли.
И называл.
Через неделю общения с ним, я перестала волноваться о том, что меня могут затянуть в секту или объявят служителем тьмы – ведь я в церковь не хожу да и молитв, кроме «Отче наш», не знаю.
3. Новый год
В новогоднюю ночь Юля дежурила в отеле и, чтобы я не скучала одна дома, она сняла для меня номер. Встретив Новый год и поцеловав дочь в щечку – я закрылась в номере, прихватив из ресторана бокал красного вина и немного орешков.
Он ждал меня в Скайпе со своим домашним вином – мы «чокнулись» и поздравили друг друга с Новым Годом, пожелав удачи, счастья и любви. Я сказала, что удача мне сейчас не помешает, потому-что зарегистрировала новую фирму и уже с сегодняшнего дня начинаю работать на себя – веб-дизайнером. Михаил расплылся в улыбке, начал активно желать мне процветания и много, много, много – ну очень много – денег! – сама я понятия не имела, где и как буду искать заказчиков, которые меня этими деньгами обеспечат. И чего он так радуется? Неужели не понимает, что это огромный труд, начинать новый бизнес с нуля? Ведь меня, как дизайнера, в Норвегии никто не знает… – но разочаровывать его не стала и эту тему больше не затрагивала.
Я в одежде на белых отглаженных простынях – дома я себе такой наглости не позволяю (мама бы меня за такую наглость прибила) – с вином и макбуком; он всё перед той же книжной полкой – курит, пьёт и щедро улыбается.
Беседуем.
– Что есть отношение между мужчиной и женщиной? Для чего они? – спросила я.
– Отношения это прислонение к чему-либо... Вот, например, смотри, – он подошёл к стене и оперся о неё. Видишь я прикоснулся? Это и есть отношение.
– Я тебя не понимаю, при чем здесь стена?
– А какая разница? Что ты видишь сейчас? Ты видишь меня рядом со стеной. Так? Но я по-прежнему – я, а стена – это стена. Просто мы находимся на маленьком расстоянии друг от друга. Я опираюсь о стену – она держит меня, и я не падаю. Ты видишь меня в отношениях со стеной.
Его пример звучал логично, но стена в роли партнёра или партнёр в роли стены меня не устраивали: – Это похоже на односторонние отношения. Второй партнёр не безропотная стена. А если стена решит на тебя опереться? – я представила картинку, как стена пришлёпнула Михаила, и рассмеялась.
Михаил криво улыбнулся, обвёл долгим взглядом потолок и, оставив в покое стену, вернулся к своим прежним отношениям со стулом.
– А как насчёт второй половинки? К чему мы стремимся, когда ищем свою вторую половинку? – спросила я.
– В этом случае мы говорим о душе. Зачем душе отношения? Зачем? Разве душа нуждается в поддержке? В опоре? На что ей упираться? Чем ей упираться?
– Ну это понятно. А для чего тогда человеку отношения, если душе они ни к чему? – допытывалась я.
Долив вина из графина, который стоял у него за компьютером, он молча мне кивнул – хлебнул бордового напитка – откинулся на спинку стула – и затянулся так, что сигарета рассыпала трескучие искры – задержал дыхание – выпустил струйку дыма в сторону – ещё хлебнул – ещё затянулся…
– А чтобы достичь какой-либо цели, – ответил он, лукаво прищурившись. Если у двух людей есть совместная цель, это всегда интересно. Идти вместе к её достижению. А если есть цель, то появится и энергия для её достижения.
– Получается, что наличие общей цели является условием отношений? Договоренность? Контракт? А отношения – это залог того, что мы поможем друг другу достичь какой-либо цели, – рассуждала я. А для чего? Например, если бы мы хотели завести детей – то вступили бы в отношения…
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Ну про детей это я к примеру. Щёки у меня горели – хотелось прислониться к чему-нибудь холодному. Ну что ещё можно захотеть, чтобы решиться на отношения? Достичь чего?
– Достичь цели. Достичь – это значит прикоснуться к чему-либо конкретному. Что можно потрогать. Это нечто материальное. Цель – это достижение чего-то материального. Нечто твёрдое, определённое, – Михаил философствовал, так и не озвучив для чего он ищет себе партнёра, о чём было заявлено в его профиле на сайте знакомств.
– А что нужно душе? – продолжала я допытываться. Как называются наши вечные поиски второй половинки? Зачем все мы говорим о высоком: о целях, миссиях, достижениях – если это не касается души, а лишь чего-то материального? Что нужно душе? В чём смысл в жизни? – я встала с кровати, поставила недопитый бокал с вином на столик и с компьютером в руке подошла к окну. В большом не задернутом шторой окне я увидела своё отражение и просторную освещенную комнату. Сменив фокус, я посмотрела на спящий город. Никто здесь до утра Новый год не встречает – ракеты расстреляли и в койку.
– Единение! Души ищут Единения. Почувствуй разницу этих двух слов. Отношение и Единение.
– Я поняла! Отношение – действие, единение – состояние. Единение – это слияние – переход в одно целое.
– Да. Да. Да… Это трансформация. Изменение. Переход. Души ищут Единения!
Как же я обожаю, как он говорит это – «Да», повторяя и повторяя с придыханием – не спеша – с бархатной растяжкой в голосе… – Значит всё-таки это соединение двух половинок, двух душ в одно целое?
– Нет не половинок. Не половинок. Ты когда-нибудь слышала выражение – моя половинка души? Нет, не слышала. А почему? Почему ты не слышала такого выражения?
– Потому что души не половинчаты – души цельны.
– Да. Да. Да… Души ищут единения. Единение – это Сила. Сила постижения. Постижение. Это ещё одно слово, которое тебе нужно осознать.
– Постижение чего? И разве это не тоже самое, что достижение? – я достала бутылку минеральной воды из холодильника и прислонила к виску.
– Достижение – это касание. Ты хочешь дотянуться до заветной цели. Достигая, ты дотрагиваешься, держишь, а потом отпускаешь. В этом есть смысл. Видимость. Видимое действие. В этом действии тоже присутствует элемент силы – силы преодоления.
– Что-то я здесь запуталась, Михаил. В чём разница между силой преодоления и силой единения?
Михаил осушил четвёртый бокал и продолжил: – Преодоление – это путь – достижение – отпускание. Это действие и оно материально. Понимаешь? А единение это вход – заполнение – изменение. Это трансформация и она лишь осознаваема.
– Почему отпускание? Изменение? – я устала и потеряла суть нашей беседы – да и ладно, главное, что с ним можно поговорить.
– А как долго ты сможешь удерживать бегущую волну? Как долго ты сможешь держаться неизменной, когда уже впустила в себя новый поток…
Он говорил и говорил.
До утра.
Вино я так и не допила – тяжелое, кислое. Юлина смена закончилась в семь – она зашла за мной в номер. Я захлопнула компьютер и мы спустились завтракать.
***
Я представляла, как меняется моя внешняя оболочка и внутренняя суть. Казалось, что во мне происходят изменения на генетическом уровне. Я доверилась ему. Другого выхода у меня не было – мне нужно было верить, чтобы поверить в себя и правильность своего выбора. Мне казалось, что это Моисей водит меня по пустыне, чтобы удалить мой старый код и вставить новый. И я шла. Я шла за ним, моим Моисеем, стараясь не потерять рассудок – ведь сколько я этого рассудка разбазарила, влюбляясь в кого попало. Я задавала ему вопросы, он отвечал, когда метафорами, когда примерами из истории или своей жизни. И ни слова о Боге. Так странно. Ведь мы, обычные люди, очень часто поминаем Бога в наших разговорах, а он на исповеди не упомянул его ни разу.
Через две недели я не представляла, как буду жить без этого человека. Через три я начала напрашиваться к нему в гости. Идею приехать в его Велико-Тырново он резко отверг, предложив встретиться где-нибудь на нейтральной территории, например в Софии.
Когда мы определились с датой поездки, я попросила Михаила найти и забронировать отель. Город он знает, с выбором уж точно не ошибётся.
Он выбрал гостиницу «Рила» в центре города. Десять минут до храма Александра Невского, который я хотела с ним посмотреть. Гостиницу построили в прошлом веке в эпоху активного строительства коммунизма, за несколько лет до моего рождения, и предназначалась она только для высокопоставленных чиновников, руководивших этим строительством. Против аргументов пожить как сильные мира того устоять я не могла и согласилась. Заказали номер люкс на четвертом этаже, выше не дали, с балконом и видом на гору Витоша. Гулять, так гулять! Посмотрю, где и как представители советской власти проводили ночи. В детстве всегда мечтала на «Чайке» покататься – не довелось, так может получиться в их кроватях, надеюсь их поменяли, поспать.
На фото, которое скинул мне Михаил, гостиница и площадь перед ней выглядели солидно. Чувствуется архитектура прошлого века: массивная коричневая многоэтажка, как огромный кирпич, развалилась в центре города. Перед зданием просторный газон-не-газон, а может и сад, поделён на зеленые прямоугольники. В центре этого прямоугольного ансамбля растянулось такое же прямоугольное, водяное зеркало. Не фонтан, а просто водная гладь. Грубовато, зато с размахом! На сайт, который был прикреплен к фото, я даже не взглянула – потом посмотрю – я ему доверяю, мужчина всё-таки.
– Зачем ты туда летишь? – спросила меня подруга.
– Спать, любить и молиться – я так устала и сто лет никого не любила. Ничего, что страна нищая. Ничего, что он нищий. Ничего что я без работы и вот-вот сяду на мель. Ничего, что я гражданка богатой страны и многие мечтают здесь жить, женившись или выйдя замуж за гражданина этой страны. Сама такая. Всё будет хорошо. Главное – любовь! Настоящая любовь. Я люблю его. Он любит меня. Это тот человек, которого я искала и может не только в этой жизни. Всё будет хорошо! Я надеюсь, что всё будет хорошо. Я должна верить.
Во время скайповых встреч он рассказал мне одну странную историю: его родители были на приеме у Ванги, и та предсказала им рождение необычного мальчика с особой историей. Одной из особенностей будет то, что женится он поздно, а избранница его будет иностранка. Против авторитета Ванги я пойти в то время не могла. Я смирилась с предсказанной судьбой, а где-то в глубине души копошился червь тщеславия – я избрана самой Вангой. Мне казалось, что её дух посетил нас тогда и благословил.
Итак, – поддавшись воле Ванги, течению судьбы и велению сердца – я собрала чемодан. Мне не на что больше надеяться – такова судьба – кто не рискует, тот не пьет шампанского… И всё же на всякий случай, показала дочери, где у меня записаны пароли на банковские счета, соцсети и прочее, на случай если всё-таки это шарлатан или продавец органами. Эти мысли преследовали меня с первой секунды начала этой истории.
Днём я приехала в Гардемоен, припарковалась на длительной стоянке – сдала багаж – и – полетела! Бабочки в животе не порхают, дух не захватывает. Только смирение и готовность принять самое плохое или хорошее, как должное. Выбор сделан – решение принято – сама в это ввязалась, мне и отвечать. Сверху бесконечность, внизу облака – я лечу и молюсь – на юг – солнце плывет на запад.
Я записала на телефон великопостную молитву Святого Ефрема Сирина, которую дал мне Михаил – это важная молитва, просто выучи и читай – и я читала – восемь часов подряд – пока летела, на пересадке – слушала и мысленно повторяла:
«Господи и Владыко живота моего,
дух праздности, уныния, любоначалия и
празднословия не даждь ми.
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и
любве даруй ми, рабу Твоему.
Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя
прегрешения и не осуждати брата моего, яко
благословен еси во веки веков. Аминь».
4. Встреча
И вот через пять недель после нашего знакомства – я в аэропорту города София – ищу глазами возлюбленного. Внизу двое машут – похоже, что это он – похоже, что это мне. С ним его друг-водитель – как и договаривались. Сойдя с эскалатора, я отпустила чемодан, и мы неловко обнялись. Резкий запах табачного дыма вперемежку с легким парфюмом привел меня в замешательство – так вот ты какая, реальность вонючая. Мы неловко обменялись приветствиями, сели в машину и поехали: друг за рулем – Михаил рядом с другом.
По дороге, чтобы заполнить пустоту, в которой начало прорастать молчаливое смущение, Михаил принялся знакомить меня с достопримечательностями города, где он жил пять лет, будучи студентом семинарии. Всё было мне чуждо, кроме его голоса. Больше всего внимания он уделил рассказу о гостинице, в которую мы направлялись. Друг-водитель, добавлял факты и получилась интересная история. Оказалось, что в этой гостинице не только члены Политбюро советско-болгарской партии останавливались, но и наши космонавты: Юрий Гагарин и Валентина Терешкова; семнадцать мгновений весны, точнее её главный герой Тихонов; принцесса… точно не помню какая; имена – ещё имена. Похоже, что кое-кто пытается мне продать историческую недвижимость, а не любовью в ней заняться. Прерывая свой рассказ о гостинице, оживившийся гид направлял моё внимание на мелькавшие из окна машины здания, про которые он считал своим долгом обязательно рассказать.
Воспользовавшись тем, что на дворе ночь, а на шоссе пусто – друг повез нас к отелю самой длинной дорогой, чтобы, как можно больше этих достопримечательностей мне показать. Всего запомнить я и не старалась, но про гостиницу нить не теряла. Едем дальше: оказалось, что в советские времена под зданием той самой гостиницы, были нарыты тоннели, по которым высокопоставленные гости могли незаметно ходить на работу в свои Президентства и Палаты; а ресторан, в котором мы будем завтракать, в прошлом и не ресторан вовсе, а лаборатория для исследования продуктов питания для губернаторов, а возможно и для космонавтов. Слушая все это, моя впечатлительная натура, шикарный номер люкс с балконом вообразить уже не могла, а представила, что мы направляемся в стратегически важный объект где-то в подземном бункере с тоннелями и пищевой лабораторией. Там ждут нас люди в белых халатах и противогазах. Они распотрошат меня на органы, продадут, и Михаил с его дружком разбогатеют и успокоятся.
Господи и Владыка живота моего… Как же мне захотелось надеть наушники и послушать молитву – или Земфиру…
Второй час ночи – город интенсивнее мелькает огнями, историческими постройками, святыми и героями, а мой одуревший от информации ум, намеревается отключиться при малейшем затишье.
– Приехали!
5. Гостиница
Красная дорожка на ступеньках – у входа две высокие вазы-пепельницы – огни… огни. Михаил на всех парах вспорхнул вверх по ступенькам – я за ним, слегка покачиваясь. Друг-водитель любезно распрощался с нами и моим чемоданом у входа, пожелав спокойной ночи, на которую я и не надеялась.
В просторном светлом фойе, под мировыми часами – несмотря на местное время которое они показывали – дежурный администратор встретил нас бодрой улыбкой. Мы подали свои поспорта. Михаил вытянул тонкую шею из дубленки, чтобы посмотреть на реакцию администратора, когда тот откроет мой паспорт. Думаю реакция оказалась «что надо». Михаил облокотился о стойку ресепшена, скрестил ноги в начищенных остроносых ботинках и запустил руку в карман брюк, демонстрируя овечий мех своего распахнутого манто. Само воплощение респектабельности. Не выходя из роли господина, он по-утиному выпятил бордовые губы и заговорщицки мне подмигнул. Итс май гёрл! Да кто бы сомневался.
Паспорта остались ночевать у администратора – мы двинулись к лифту. Светлые двери в тон новому, похоже недавно отреставрированному, интерьеру раздвинулись – дама вперед, чемодан с кавалером следом. В зеркале напротив отразились наши счастливые лица…
Поехали!
Дрожащий мутный свет, коричневая обшивка на стенах, напомнили мне то, что я пыталась давно не вспоминать. В зеркале я увидела себя в прошлом, почти два десятилетия назад: еду в нашем ободранном лифте и уставшего, не первой свежести, мужчину в дубленке, «наверное к соседям в гости». Сейчас я поднимусь к себе на восьмой этаж, в городе Набережные Челны, на бульваре Кереселидзе 2/99. Дома ждут дети. На площадке у лифта я встречу Маршиду с полным мусорным ведром. Она стоит там и пытается ключом-отмычкой открыть железную дверь, за которой спрятан наш мусоропровод. Я ей, как всегда, помогу… Соседку я не встретила – лифт остановился на четвертом этаже и не в Набережных Челнах, а этот уставший мужчина в дублёнке? – Упс… похоже, что со мной.
Параллельно – в этой жизни – я шутила: назвала лифт «Машиной времени», двери – «порталом». Михаил шутку поддержал.
Он заселился в гостиницу ещё днём и чувствовал себя здесь, как дома. Радостный, с сияющей улыбкой, он катит чемодан по темно-синему, заезженному до дыр, ковролину бесконечного пасмурного коридора, а свободной рукой: то указывает мне направление, то обнимает за талию, чтобы я случайно не сбилась с курса. Моя надежда на дополнительный люкс ещё не умерла – иначе чего он так радуется.
Гостиница советских времен, хотя местами и отреставрированная, но советский дух там бродит по сей день и выметаться похоже не собирается – ни один люкс его не истребит. Что о духе – так это гостиничная хлорка, пепельница с мокрыми окурками, скрипучие дверцы шкафов, пахнущие старыми газетами, тяжелый запах пыльных бархатных портьер вперемежку с парфюмерией и хозяйственным мылом. Мне пришлось надеть розовые очки и не обращать внимания на исторические следы, оставленные гостями этой гостиницы. А так как гости здесь жили исключительно высокопоставленные, то и дух здесь исключительно мощный – непобедимый.
– Вот! Прошу – проходи, прошу – заходи, проходи – раздевайся.
Михаил снял дубленку, на которую я старалась не обращать внимания, но постоянно обращала. По тому, как бережно он её повесил, я поняла, что эта вещь ему дорога. Передо мной возник маленький, худенький мужчина. Здесь розовые очки мне очень пригодились. В Скайпе он казался мне крупнее, так как всегда сидел близко к камере. А я ему показалась крупнее, чем по Скайпу, потому что из-за большого экрана компьютера, я всегда сидела подальше от камеры.
Мы смотрели друг на друга в новом мире словно в сказке «Алиса в стране чудес». В моих глазах он то очень сильно уменьшался – потом увеличивался, потом ещё сильнее уменьшался – чуть меньше увеличивался, пока не обрел-таки реальный размер и плотность. Я сняла ботинки – он подрос на девять сантиметров. Понадобилось пару часов, чтобы воображаемое и увиденное соединились и приобрели плотность.
Преодолев первое замешательство, мы приступили к созданию новой реальности: разместили зубные щетки в ванной; я переоделась в синий велюровый костюм, мягкие носочки укутали мои онемевшие ноги – я выдохнула и будь, что будет. Норвегия научила меня ценить комфорт – озябшие ножки в капроновых колготках давно в прошлом. Надо расслабиться: здесь мы вместе проведем четыре дня. Я хотела, чтобы это место стало нашим временным храмом и домом. Пусть так оно и будет. Мы спали и любили, а в мыслях я постоянно молилась. Я искала ответ на вопрос: для чего мы – люди – ищем друг друга.
Каждые полчаса Михаил выходил курить на балкон – каждые полчаса приносит с собой запах мокрой пепельницы. Как получилось, что я решила поселиться с ним в одном номере?
Сижу в кровати, обложившись белоснежными прохладными подушками и не спускаю глаз с его торчащего на проходе перекособоченного чёрного чемодана. Чего он туда натолкал? В него можно меня затолкать, согнув пополам – и закрылся бы! Ободранный по бокам, на оттопыренном переднем кармане сломана молния. Без колёсиков. Как он его сюда притащил? А главное – зачем? А может это всё, что у него есть? Уж не с вещами ли он приехал – чтобы прямиком в Осло? Что я с ним там буду делать? Откармливать? Лечить? И всё потому, что нам было весело болтать по Скайпу?
Бесформенная спортивная сумка расквасилась на полу рядом с чемоданом. А может в чемодане костюмы на каждый день? Он что моду мне собрался показывать!? Шоу с переодеваниями? К шоу с переодеваниями я не готовилась. В моем полупустом чемоданчике лежат два свитера, запасные джинсы и так по мелочам.
Хорошо, что не с узами приехал. В конце девяностых, когда в Казахстане был холод, голод и свет от аккумулятора – погиб мой брат. В армии выжил, а дома в деревне – погиб. Я пригласила сестрёнку с мужем и двумя детьми жить к себе – в N – на пятьдесят один квадратный метр, чтобы волки степные их там заживо не съели. Они приехали с большими узлами. Их восьмимесячный ребенок боялся света и игрушек. Что было в тех узлах – не помню, – а вот затхлый запах деревни на весь подъезд проветривали долго. Почти все вещи пришлось потом выкинуть.
Почему я не обратила внимания, что Михаил так много курит? – думала, что смогу отучить. – А он просил? А мне надо? Распаковывать свои вещи я не стала, чтобы потом квартиру не проветривать. Хотя, пофиг – всё равно потом всё перестираю.
6. Сон
Я брожу по серой булыжной мостовой. Вокруг никого. Я кутаюсь в длинный просторный с капюшоном плащ. Рассеивающий свет не откидывает теней. Шаги тают в вязком свете. Уныние и сиротство исходит от улицы. А может я нагоняю на нее такое настроение. Мне не холодно и не тепло. Я не ощущаю голода. Единственное чувство, которое я испытываю – боль. Сладкая, сосущая под ложечкой, боль. Она исходит не от тела, а от того, кто окутывает его и обитает в нем. Тотальная вечная боль в тотальной вечной пустоте. Она похожа на тоску, на одиночество, на тихую панику предчувствия неизбежного.
Проходя мимо арки, я увидела мужской силуэт. Он протянул мне кусок хлеба и поманил меня к себе. Я взяла хлеб и крепко прижалась к груди незнакомца, пытаясь удержаться с ним рядом. Я жду, что боль вот-вот пройдет, но он быстро ускользает от меня. Я не могу слиться с ним. Хлеб раскрошился, руки опустились. Нет сил держаться. И я снова одна со своей болью на туманной улице с черными силуэтами бесполезных фонарей.
Вот новая арка и еще одна рука приглашает меня войти, протягивая кусок хлеба. Я обвиваю его тело своими онемевшими от холода руками и прижимаюсь к его груди. Я хочу почувствовать его тепло, его вибрацию, чтоб боль отступила. Я отдаю ему всю себя, желая слиться с ним воедино. Маленькая искра пробегает между нашими телами, заставляя меня задрожать. В оргазмических конвульсиях, он крепко обнимает меня. Этот маленький эпизод дает мне надежду на спасение. Но тут он разжимает свои объятья и покидает меня. Дверь закрывается, а я остаюсь с ее обратной стороны.
Боль становится привычной, частота арок увеличивается, туман становится все гуще и я уже не помню почему здесь скитаюсь и чего ищу. Быстрый, спиралеобразный спуск превратил мое движение в вихрь. Поток ветра закружил и вынес меня в выжженную солнцем пустыню.
Стая ворон кружит надо мной, в надежде, что я закрою глаза и усну. Вороны, вороны…
7. Утро
Я проснулась от своего плача – шторы раздвинуты, яркий солнечный свет и ослепительно-белоснежное пастельное бельё. Михаил неподвижно стоит на балконе, курит и смотрит вдаль. Ещё несколько секунд я пребываю в тоске, хочется задержать пробуждение, чтобы ещё, так же вкусно – громко и навзрыд, чтоб слёзы-сопли-слюни по подушке – поплакать. Странный сон бесследно исчез – я с грустью всхлипнула, потянулась, выдохнула – завернулась в одеяло, надела тапочки и попыталась открыть балконную дверь.
Михаил широко улыбнулся, отодвинул тяжелую дверь в сторону и загородил собой выход:
– Подожди! Закрой глаза!
Я закрыла. Михаил взял меня за руку и потянул на балкон.
– Прошу, проходи, проходи, осторожно, не споткнись, здесь высокий порог. Так. Стой здесь. Так. Теперь открывай!
Он стоял передо мной ужасно довольный и закрывал собой вид из балкона. Поспешно раскурил угасающую сигарету, отодвинулся и торжественно вытянул руку с раскачегаренной сигаретой вдаль:
– Вот! Смотри!
Он указывал мне куда смотреть, словно творец, который всю ночь тайно трудился над своим шедевром и теперь демонстрировал его мне.
И я смотрела: на огромный заснеженный купол горы Витоша; на бледно-голубое небо; на город под горой; на запылённые крыши домов, которые утопали в молочной утренней дымке.
– Боже, как красиво! Привет, Болгария! – я вдохнула воображаемый горный воздух со снежной вершины и посмотрела вниз, ожидая увидеть там зеркальную водную гладь. Но похоже, что по ней давно и уверенно прошлась госпожа перестройка – заменила бесполезный ансамбль с водоёмом на полезный рыночный с белыми палатками и вместительной парковкой – грубовато, зато в тему!
***
К завтраку он спустился при параде – в черном костюме и при галстуке. Интересно, у него другая одежда есть? Я видела его только в этом… Тогда, что же в чемодане…? Он взял себе черный кофе с сахаром, сказал, что не ест по утрам. Белёсая колбаса, выцветший лосось, такие же бледные, с холодной испариной, овощи – аппетит не пробудили. Завтрак выглядел бесцветно, как и сам ресторан. Так вот где значит в прошлом веке была лаборатория еды для парламентских работников, шныряющих по подземным тоннелям: выживут – не выживут. Я заварила кипятком из самовара чашечку чёрного чая в пакетике, в другую чашку налила молока и положила в тарелку немного синюшного омлета.
Я поковырялась вилкой в омлете: – У них здесь нет круассанов, завтра я хочу позавтракать в городе, в кафе, где есть хороший капучино и круассаны.
Михаил нахмурился и попробовал кофе, – прекрасный кофе, мне нравится, а там, на столике с хлебом, есть пирожки и кексы.
– Я не хочу пирожки, я хочу круассан с мёдом.
– Я дополнительно заплатил за завтраки, ты сама просила.
Вежливая улыбка исчезла с его серого лица, лишь глубокие морщины страдальчески повисли вдоль синеватых припухших губ. Нет, он не шутит – эти тридцать переплаченных евро действительно омрачают ему жизнь.
– Я отдам тебе деньги, не волнуйся, но завтракать я здесь не буду: тостера нет, омлет не вкусный, вода не кипяченая, – я показала ему белую пенку на незаварившемся чае, – Смотри, разве это чай?
Михаил закашлялся, держась за грудь, отхаркивая и глотая мокроты – взял салфетку и вытер слёзы. Лицо его посинело, а губы налились черной кровью. – Прости, я, наверное, простыл, – встал из-за стола, изо всех сил пытаясь улыбнуться, взял кофе и ушёл... в холл.
Он серьезно болен, все симптомы заядлого курильщика со стажем. Я согревала ладонями покрытую маслянистой плёнкой, холодную чашку с чаем, оставив без внимания бедный омлет… Во что я ввязалась? Эх, Господи владыка живота моего!… Чай так и не заварился, Михаил не возвращался. Может что-то случилось? Я пошла к нему на улицу – важно прислонившись к вазе-пепельнице, в костюме и при галстуке, мой кавалер весело болтал по телефону, демонстрируя всему миру красивую жизнь и неровный ряд желтых зубов.
***
Обстановка в номере к приятному безделью не располагала. Что могло меня в нём возбудить? Когда мы сидели по домам в Скайпе – меня возбуждал его ученый ум и голос с хрипотцой. Я влюбилась в поэзию, что звучала баритоном из его уст, в его отношение к эстетике, в его остроумный юмор. Сейчас лишь кашель и недосказанность. Куда подевалось его обаяние, внимание к деталям, весёлость? Возможно, молчание и гостиничный мрак подавили все наши высокие чувства.
На выходе из отеля я решилась заговорить с ним о деньгах:
– Сколько ты заплатил за гостиницу?
Он остановился, выпятил по-детски нижнюю губу, скрывая улыбку: «дождался» – медленно раскурил сигарету – затянулся, как в последний раз перед прыжком в бездну – тянул паузу, как мог – и выдал-таки секретную цифру!
– Можно я заплачу за себя и за завтраки?
Выпуская ядовитые кольца дыма в небо: «Ках, ках, ках» – он капризно кивнул и дернул бровью.
Я протянула ему всю сумму, включая и его часть: – Это нам на расходы. Я хочу, чтобы в ресторанах за обеды расплачивался ты.
Он с улыбкой посмотрел мне в глаза: – Будет сделано, госпожа. Смачно чмокнув меня в щёку, проворно спрятал деньги в просторном кармане брюк. Как мой отчим, у которого тоже не было бумажника и он все свои заначки рассовывал по карманам.
Затянувшись в последний раз, он равнодушно разжал пальцы, уронил горящую сигарету на дорожку и машинально растёр по асфальту.
– Подбери сигарету, пожалуйста, а то я тебя уважать перестану.
Он тут-же присел, поднял окурок и не вставая, весело заглянул мне в глаза: – Как скажешь, всё для тебя, моя госпожа. Выдыхая дым уголком рта, он хитро подмигнул.
Интересно он издевается или подхалимничает, называя меня госпожой? Оказалось, что это у них обычная вежливая форма обращения. Об этом он мне не говорил. Ещё по Скайпу он предупредил, что русское «на, возьми; на, держи; на пей» очень неприятно звучит для болгарских ушей: так у них к собакам обращаются. А вот «прошу, пожалуйста, госпожа» – для них естественно и вовсе не церемонно, как мне всегда казалось. Я честно старалась не употреблять частицу «на» в разговоре с ним, но это не всегда получалось.
– Спасибо. Куда пойдем?
– Туда! – и взявшись за руки, мы пошли гулять по широким бульварам Софии.
8. Бомбы, бомбы
Идём – молчим. Он курит. Я сосредоточилась на сером потрескавшемся асфальте. К трещинам добавляю новые траектории – мысленно провожу перед собой перпендикуляры от углов зданий, камней, урн, столбов и переступаю, стараюсь не наступить ни на одну из них – то семеню, то широко шагаю, то перепрыгиваю. Была такая детская игра: если наступить на трещину или какую-нибудь линию на дороге, то обязательно случится беда – мама умрет или дом сгорит. С тех пор я чаще смотрю под ноги, чем по сторонам. С появлением графического дизайна в мою жизнь, я нахожу всё больше линий, по которым можно выравнивать предметы и вымерять шаги.
– Почему ты не мог рассказать мне о своей работе по Скайпу?
– Я же говорил тебе, что работаю на секретном военном заводе, потому и не мог. Меня могли прослушивать.
– Ах, точно, ты же говорил! И что, всё действительно так серьёзно? А что ты там делаешь?
– Обезвреживаю устаревшие бомбы и мины.
– Ого! А это опасно?
– И ка-а-к! Помнишь тот день, когда я не появился в Скайпе?
– Конечно помню. «Сказал, что на работе кое-что случилось, но по Скайпу об этом говорить нельзя. Заинтриговал? Да не то слово, я тогда испугалась, причём не за него, а за себя: что если, этот человек не тот, за кого себя выдает? И все же рискнула приехать. Дура? Начинаю подозревать, что да.»
– В тот день, когда я тебе не позвонил, в моем цехе взорвалась граната – четыре человека погибли на месте и восемь тяжело ранило. Я чудом остался цел. В прошлом году в сентябре у нас тоже был взрыв, тогда погибло пятнадцать человек.
Он остановился. Прицельным щелчком отправил недокуреную сигарету в урну; прокашлялся и полез в бездонный внутренний карман дубленки за новой. Я не свожу глаз с асфальта: его чёрные начищенные туфли; мои бежевые потертые ботинки с длинной шнуровкой; оплёванная урна; моя рука в теплой кожаной перчатке на камере; его озябшие руки теребят пачку сигарет – пальцы у него тонкие, кожа на ладонях пергаментная, без мозолей, ногти короткие и чистые – Боже, да как же он этими руками бомбы разбирает? Мой первый муж был механик – помню его грубые жилистые руки, крепкие ладони и пальцы с вечной чернотой под жесткими ногтями.
– Пойми, Дайли, я работаю в ужасных условиях: оборудование старое, газы ядовитые – одно неправильное движение, нечаянная искра – и бах – конец! – я могу погибнуть в любой момент. И всё это за копейки! Понимаешь? – закашлялся, тщательно отхаркался и сплюнул мокроты в урну – не промахнулся.
Двинулись дальше.
Он всё рассказывает и курит, курит и рассказывает: про ужасы своей тяжелой жизни; ещё про завод, про бомбы и ещё про бомбы; тяжелую учёбу в семинарии; про службу в армии; потом началась война в Сербии.
Нет желания поддерживать разговор – сам справляется.
Понимая, что расплачиваюсь за свое нытьё, я слушала его и жалела. Он давил меня к стенке своими откровениями. Я чувствовала, как зимнее одеяло вины укутывает меня в жесткий кокон и перевязывает крепко ленточкой: что у меня при себе айфон, айпад и новая камера «Canon»; что одета я иначе чем он; что я хочу попробовать болгарскую кухню в хорошем ресторане, а не на улице; что пахну настоящим «Dior» и тем не менее в «той жизни» считаю себя бедной и одинокой.
Молчу.
Всё отдаляюсь и отдаляюсь: плыву по волнистому асфальту, переступая линии и не могу сообразить о чём всё это? Обычно, слушая истории, я вижу кино в своём воображении, а его кино я так и не увидела, даже не почувствовала – совсем ничего. Запомнила лишь какие-то бомбы, взрывы, голод, война и – пусто-пусто. Мне кажется, или я действительно ему не верю?
9. Храм
Поход в храм святого Александра Невского был запланирован ещё до моего приезда в Софию. И вот я здесь – втайне ожидаю, что возможно сейчас произойдет чудо и на меня снизойдет озарение или архангелы чего-нибудь нашепчут. Ведь я пришла к ним со своим проводником.
Проводник же, попав в свою стихию, остановил коллегу у одной из колонн и принялся рассказывать ему о себе и своих бурных подвигах служения господу. Он только сегодня мне признался, что давно не служит высшим силам, а работает на заводе. Те видео, которые он мне присылал – подработка: кого покрестить, чего освятить. – Не так-то и просто в наше время получить службу при монастыре или церкви. Коллега вежливо кивал и улыбался, оглядывался по сторонам и снова кивал. Я не стала ждать развязки этой сцены – пошла одна гулять по храму.
Пахнет ладаном – тихо. Несколько человек толпятся у центрального алтаря, там находится главная Иверская икона Божьей Матери. Сначала прошла в самый центр и посмотрела наверх. Давным-давно, ещё в прошлой жизни, Тамара мне говорила, что в храмах нужно всегда держаться центра, так как только там поток энергии – восходящий, а по краям – нисходящий. Я за восходящие потоки! – руки в стороны развела и кружусь… – не взлетела. На потолке небеса со святыми. Красиво. Не могу представить, как там живописцы могли работать.
У центрального алтаря – люди прикладываются к иконе губами и крестятся. Подходит моя очередь – вижу, что всё стекло покрыто другими поцелуями и моему здесь места нет. Посмотрела на икону и прошла дальше: Что я чувствую сейчас – кроме пустоты? – ничего.
На выходе из храма Михаил подошел к автомату и поменял монету на талисман такого же размера, с изображением Александра Невского – ногтем большого пальца перекрестился, бережно посмотрел на талисман, что-то прошептал – и протянул мне: –
Прошу, это тебе на память!
– Благодарю!
Я не знаю, как прокомментировать этот поход.
***
Целыми днями мы бесцельно блуждали по просторным бульварам города в сопровождении пронизывающего северного ветра. Солнечные дни здесь обманчивые. Мне захотелось купить себе такую же дубленку и шапку ушанку, как у всех. Это не мороз – а сухой ослепительный холод. Солнечный свет рассеян мутной полупрозрачной дымкой, что висит над городом: вместо солнца – огромное алюминиевое пятно, размыто по бледно-голубому небу, ветер пустой, бесхарактерный – ничего с собой не несет: ни дождя, ни снега, ни влажности, ни запаха. Как затянувшаяся атомная вспышка! – мне кажется именно так она ощущается: яркий свет без солнца и пустой ветер… Чувствую, как с каждым днём моя кожа стягивается, руки сохнут, губы потрескались местами до крови. Я смазываю их бесцветной помадой, съедаю и снова смазываю.
Мы идем по пешеходному бульвару Витоша, который завершается гигантским зданием Национального Дворца Культуры, а дальше южный парк. Вблизи дворец оказался необъятным – много каркасного железа и бетона, в стиле шикарного социалистического прошлого не только Болгарии. Весь низ здания изрисован граффити – загадочные послания туристам от свободной молодёжи. У входа я заметила кофейню, мне захотелось зайти погреться, но Михаил сказал, что позже мы зайдем в другое место, где ему больше нравится. Прошли длинную аллею неработающих фонтанов. Возможно, летом здесь и утопает всё в цветах и фонтаны весело журчат и счастливо, но вряд ли я захочу это увидеть. На больших площадях я чувствую себя неуютно – как капля воды на раскаленной тефлоновой сковороде.
Дальше, за молодыми деревцами маркет. Люди торгуют «чем богаты»: в основном раритеты советских времен: монеты, значки, марки, открытки, ордена. Я увидела маленького пожилого мужчину с сигаретой во рту, он торговал орденами – с его разрешения я сделала портретный снимок: сморщенный мужичок смотрит на меня сквозь сигаретный дым, большая серая овечья шапка-ушанка, рыжий воротник дублёнки, под ней лацканы синего пиджака, голубая в мелкую клеточку рубашка и галстук, как флаг России или Франции. Я все ещё храню эту фотографию в моём инстаграме – мне нравится его взгляд: мягкий, спокойный – знает, что его снимают, но не позирует – просто смотрит.
Остановились у ларька на колесах. Михаил предложил мне кофе и чего-нибудь поесть.
– Нет, спасибо, меня это не согреет.
Он взял себе черный кофе и сигареты. Сели в сторонке. Закурив, Михаил раскинул руки по спинке скамейки: в одной сигарета, в другой бумажный стаканчик без крышки, нога на ногу, смотрит по сторонам – Итс май лайф – все бы так жили!
На просторной бурой лужайке, напротив нашей скамейки – инсталляция из четырёхсот противогазов в форме знака «радиация». Маски и деревянный каркас выкрашены сплошным ядовито-желтым, а стёкла – голубым. Цвета сочные. Судя по надписи – она здесь почти год. Мы смотрим – молчим – статуя протестует – рядом человек играет на гитаре. Передо мной мысленная картина: вспышка – яркий белый свет – бесцельный пустой ветер – холодное солнце – разбросанные монеты – горы противогазов. Что за наваждение? Почему я об этом всё время думаю?
Михаил что-то вспомнил и вернулся на рынок. Я пошла фотографировать радиацию.
Минут через пятнадцать он вернулся с довольной улыбкой и двумя малюсенькими пробирками.
– Это розовое масло – тебе и Юле. Когда мой кот был ещё котёнком – он приносил мне сухие листочки в зубах: залезет на дерево, выберет самый лучший и бежит ко мне – я его за это хвалила – теперь он носит мне мышей.
– Пахнет розой, как мило, спасибо.
У Михаила в номере три красно-оранжевых флакона «Fahrenheit», а внутри нежная – так как через полчаса выветривается – туалетная вода от «бабы Вали»:
– Почему три?
– Мне запах нравится, и намного дешевле, чем в интернете.
Действительно – парфюм, как парфюм, зачем переплачивать? Моя подруга занимается ароматерапией – я этих масел с ней столько перенюхала… – что редко ошибаюсь в их подлинности, но разочаровывать его не стала.
10. Красная коробочка
Вот и заканчивается моя поездка – завтра улетаю. Зачем я здесь?
После завтрака мы, как всегда, собирались идти гулять. Мы никогда не знали, куда пойдем, просто выходили в город и просто шли. Мне очень хотелось зайти в какой-нибудь бутичок – чего-нибудь себе купить, но не решалась – не хотела его смущать. Ведь цены в этих бутичках за одну кофточку, как минимум, две его месячных зарплаты. Так мы и бродили – почти бесцельно – и мёрзли.
Он взял в руки мою красную коробочку, в которой я хранила ювелирные украшения и бижутерию, когда путешествовала. Дома у этой коробочки есть большая коробка в которой хранится всё остальное моё богатство.
Он взял коробочку, повертел в руках и открыл. Внутри на крышке есть зеркальце. В коробочке есть разные отделения, куда можно раскладывать по отдельности сережки, колечки, цепочки, чтобы не путались.
– Хорошая вещь, – сказал он.
– Да, мне тоже нравится.
– Мне бы такую для рыбалки.
– Зачем она тебе, когда есть специально для рыбаков? – спросила я улыбаясь.
– Но мне нравится именно эта коробочка, потому что она красная, её хорошо будет видно в траве. Я бы складывал в неё блёсна.
– А зеркальце тебе зачем? И вообще, Михаил, если тебе нужна коробочка для твоих блёсен, давай пойдем и купим тебе такую, которая для этого предназначена. Моя очень нежная, внутри бархат, снаружи кожа. Ну ты же не гей ходить с такой коробочкой на рыбалку! Давай купим тебе другую, а эту оставим мне, – всё ещё улыбаясь, говорила я.
– Нет, я хочу эту! – настаивал он.
– Тогда мне нужно будет что-нибудь взамен. Что ты мне дашь?
– Ты можешь взять вот эту пачку из-под моих сигарет или вот эту баночку из-под леденцов, – серьезно говорил он.
Мне показалось, что шутка затянулась. Я начала злиться. Мы вышли на улицу. Он продолжал клянчить.
– Хорошо, если ты действительно хочешь эту коробочку, ты её получишь. Только давай сейчас сменим тему, – сдалась я. Но твои пачки из-под сигарет и жестянки мне не нужны.
Что-то щёлкнуло у меня голове и я увидела нас со стороны. Я чувствую, как внутри меня просыпается Кундалини. Может кому и нужно пробуждать свою Кундалини, но не мне. Моя спит чутко и готова кинуться в бой в любое время. То, чего нельзя мне – можно ей. Когда я теряю управление, она вышвыривает меня из-за штурвала и действует по-своему. Просыпается она редко, но, если проснётся – банкету конец.
– А ты почему не ценишь мою пустую пачку из-под сигарет? – не унимался Михаил. – Окурок Элвиса Пресли знаешь за сколько был продан с аукциона?
Я больше не смотрела на асфальт, голову сдавило, глаза вот-вот вылезут из орбит, и я увижу звёзды. Он что не шутит? Он это серьезно? Я попала в замешательство – Кундалини тоже. А может это клиника и нам пора бежать?
Михаил злобно лыбился солнцу, его распирало от идей – он дал волю своим коням и те неслись галопом в его светлое будущее.
– И ещё я хочу, чтобы ты к этой красной коробочке телефончик сверху приложила, – заявил он.
– Тогда и айпад под низ – для устойчивости. Ты что на понт меня берешь?! – и тут Остапа, понесло... чего я несла, или это Остап нёс? – рассказывать не буду. Большая серая змея с треском выскочила из моей головы и расправила капюшон, но, к счастью, наброситься не успела. Знакомый Михаила материализовался из-за угла. Они пообнимались и мы все вместе зашли в ближайшее кафе. Мужчины усадили меня за столик кофейку попить, а сами вышли надолго покурить.
Я всё ещё не понимала – неужели он говорил всерьез? Кундалини свернула свой капюшон – я уговорила её больше не высовываться и немного потерпеть – завтра домой. Остапа я оставила на всякий случай. Надев наушники с Земфирой, я достала камеру и сделала через окно несколько кадров улицы с её прохожими. Фотографии получились в холодных тонах: люди за окном серые, головы втянуты в плечи, спешат. Я зашла в настройки и сделала улицу потеплее.
Михаил вернулся один – я молча надела на него наушники. Он состряпал крутую рожу, пританцовывая головой, и жестами приказал его сфотографировать – какой он крутой – в наушниках.
Я сделала пару кадров и показала ему. Он одобрил снимки танцующим кивком и выдвинутой челюстью «типа я крутой чувак». И всё-таки он не шутил, – шепнула мне Кундалини. Я поняла. Сиди тихо – завтра домой!
Перед выходом из кафе я задержалась у картонной коробки с прорезанным сбоку окошком и дверцей. Если бы мы с сестрёнкой нашли такую коробку, мы обязательно сделали бы из неё такой же домик. Я подумала, что это ещё одна инсталляция, но Михаил объяснил, что в этих коробках на самом деле живут люди.
***
Наш последний вечер мы решили отметить непринужденно – в номере. Зашли в винный магазин и долго выбирали вино: я захотела болгарское – купили болгарское: и дешевле, и Михаилу есть о чём поговорить, пока выбираем. На закуску взяли крекеры, сыр и виноград.
В номере разлили вино по бокалам – приторное, а сыр вкусный. Михаилу вино понравилось, а к закуске даже не притронулся. Первый бокал он выпил в отстраненной задумчивости. Шарф и ботинки он снимать не стал, так как большую часть вечера собирался провести, как обычно, на балконе с сигаретой, – а на балконе холодно, а вечер долгий. Подлив себе вина, он закутал горло шарфом и ушёл курить.
Минут десять я грелась под обжигающим душем, переоделась в велюровый костюм, сижу на холодном краю белой ванны и размышляю. Есть здесь что-то утешительное, в этой комнатке – мирное, интимное – где-то сливается вода в унитазе, шаги и голоса в коридоре, вдыхаю с рук запах гостиничного мыла и умоляю этот вечер поскорее закончиться. Остаться бы здесь до утра – наедине с собой в этой ванне. Дверь балкона тяжело проехала и задвинулась – накурился. Вышагивает по комнате, подошёл к двери, затих. Ждёт. Я поднесла руки под ледяную струю воды и похлопала себя по щекам. Я готова к серьезному разговору: забралась в кровать под одеяло; играю вином в бокале – подношу его к свету – щурюсь; грызу крекеры с сыром; смачно высасываю виноградную мякоть из шкурок – выплевываю косточки на салфетку и жду развязки.
Последний визит на балкон видимо его чем-то огорчил. Он громко прокашлялся и продолжил вслух свои мысли, начало которых я похоже прослушала:
– … я сейчас не об этом. Пойми! Погоди, погоди. Я не буду тебя просить. Это вымысел, вымысел. Зачем? Вот зачем ты приехала? Ты знаешь, как опасно было сюда приезжать? Людей на органы похищают! Тебя могли похитить. Ты вообще чем думала, когда сюда ехала? Как же ты легкомысленна!
В моей голове промелькнули все недавние страхи про органы. Так я была права? Он дилер? Мне конец? Что за намёки? Я что-то не поняла? Я открыла рот – хотела оправдаться, но все слова испарились и до конца прощальной вечеринки так и не появились. Остап тоже куда-то слинял.
– Моя жизнь в опасности, ты знаешь!? – Михаил прокашлялся настраивая громкость голосу. Я могу погибнуть в любую минуту. Да! Такая у меня жизнь. Как я могу её уберечь? Зачем… в чём смысл, когда такой исход? Я сейчас не об этом… Времени нет. Нет!
Он быстро подошел к окну и наглухо задернул портьеры, растревожив советскую пыль. Ой, ну зачем же их так трясти… Я слушаю, угукаю, киваю, но он не унимается:
– В чём смысл ждать? Когда такой ужасный исход ждёт меня? Я в опасности. Мы все под прицелом. Бум и всё! Мне осталось немного. Возможно уже завтра всё взлетит на воздух... Этого конечно не покажут в новостях, – он остановился, постучал указательным пальцем по выемке под носом, задумался... вспомнил! – так как завод засекречен. Он упорно пытался меня напугать своей опасной работой, но я никак не пугалась.
– Маленькая ошибка и всё взлетит на воздух! Я не могу себя уберечь. Ничего не будет потом. Всё кончено. – У меня была одна русская – Наташа, которая и сейчас в меня влюблена, – продолжил он свой монолог, – но я ей отказал. У меня нет к ней чувств. Нет. Она очень красивая. Но я отказал. Она была на всё готова ради меня.
Он остановился, резко развернулся и закинул шарф за плечо. Потом долго смотрел вдаль через потолок, выпятив губы – похоже его озарило. Застыл. Пауза была великолепна – я даже перестала издеваться над виноградом. Не поворачивая головы, он косо взглянул на меня, вздрогнул и вышел из оцепенения.
– Да ты могла бы написать об этом книгу! Это твой шанс!
Всё!
Актёр выдохся. Сдулся. Стянул с себя шарф и лишние одежды – тощее тельце в просторной майке юркнуло в постель и зарылось с носом в одеяло. Через секунду его рука воровато выползла из-под укрытия, нашаривая выключатель. Конец действия. Моноспектакль окончен. «В душе так тихо, как в соборе, когда в нём овощи хранят».
Аплодировать я не посмела.
Господи, как тяжек его крест! Как чудовищна его жизнь! Что я здесь делаю? Чего же я ещё хочу? Чего жду? А ведь я счастливый человек! У меня есть всё о чём можно мечтать: талант, возможности, здоровье, Норвегия.
Всё это время, пока он выступал, бегал по комнате, кашлял, харкался, выскакивал покурить, возвращался, снова говорил, кричал и кашлял – я сидела в кровати под одеялом и прикидывала, что же мне делать? Бежать сейчас или дождаться утра?
Хорошо, что осталась и доиграла свою роль до конца – не струсила.
Я предполагаю, что каждый проявленный в этом мире Дух, пишет свою собственную книгу. Это его крест. А тот, кто не в силах написать её сам, ищет писателя, стараясь вдохновить его своей историей. И боги нам в этом помогают.
Меня трясло от озарений. Чтобы успокоиться, я взяла блокнот для записей и наткнулась на рождественскую открытку, которую мне прислала в прошлом году подруга: «С рождеством и Новым годом! Пусть Новый год откроет ответы на все вопросы, что важны для тебя. И пусть ангелы слышат тебя и берегут...»
Мне нужна была сила, чтобы написать свою книгу. Условием для себя я поставила, что напишу её лишь в том случае, если найду свою вторую половинку. Когда я её найду, то пойму всё про любовь и смогу написать о ней.
Ты отчаянно молишься Богу: просишь чего-то; ходишь в церковь, простаиваешь двухчасовые службы, вымаливая себе желанное. Чаще всего ты просишь у Бога любви – соединить с тем самым единственным, дорогим, нужным – который поможет нести тебе твой крест. Только никогда не задумываешься, что тот – другой, желанный тебе человек, тоже имеет свою историю и также, как и ты, несёт свой тяжкий крест. Он даже не несёт его, а тащит, ползком, на четвереньках, голым пузом по асфальту. И если ты думаешь, что Бог посылает тебе помощника, то ты заблуждаешься, и в этом заключается его главный секрет: когда ты так громко кричишь, для Бога это значит лишь одно – у тебя есть сила. А у кого-то этой силы нет. У кого-то нет сил на мольбу, нет сил на мечтать и думать. Он лежит, распластавшись под своим неподъёмным крестом и знает, что нужно ползти, но лежит и ждёт. Возможно Бог помогает тем, кто молчит, и посылает их тем, кто кричит и требует для себя счастье.
А что с любовью? Что со второй половинкой?
А её нет. А если и есть, то лишь только в тебе самом, и то – она так мимолетна, что тотчас же исчезнет, как только ты определишь её в слова и напишешь о ней красивую историю или хотя бы четверостишие. А порою для неё достаточно фразы: «Я тебя люблю» – и она тут же исчезает.
«Я тебя люблю» – это точка невозврата. Это мантра: Ты есть Я – Я есть Ты. Она сладка и опасна. Прежде чем это сказать, подумай, а стоит ли? После этих слов вы не сможете оставаться прежними. Эта мантра приводит всё в равновесие. Ложь выходит наружу, ложные чувства уходят, скрытые намерения поднимаются на поверхность осознания. Если ты хочешь, что бы всё поскорее между вами прояснилось, говори – «Я тебя люблю» много, много, много и люби, люби искренне, как только можешь и наблюдай, что будет происходить. И если это не настоящее, ты увидишь, как всё наносное начнёт разваливаться, а слова любви вернутся к тебе блеклыми и пустыми. Они сделали своё дело. Потом тебе просто не захочется говорить «Я тебя люблю» этому человеку. Потому что башня, созданная из временного помешательства вранья и притворства, развалилась и стало пусто. Но есть и хорошая новость, если это настоящая любовь – она заблестит.
Моя реальность такова: в комнате на четвертом этаже, гостиницы «Рила», города Софии, слева от меня спит мужчина. Бутылка недопитого вина. Два чемодана: его, так и не тронутый, торчит на проходе; мой собран наполовину; в сумке обратный билет на самолет. Утром после завтрака мы покинем это место.
Как было? – спросит меня подруга.
Великолепно! И много-много «Я тебя люблю».
***
Я отложила в сторону блокнот, выключила лампу и сползла на подушку. Он проснулся. Как глупо сейчас изображать обиженную. Я подобралась ближе к нему. Он протянул мне свою костлявую жилистую руку – ложись – я легла.
Два часа ночи. На улице шумно: собака лает, лает и лает; женщина жалобно поет на болгарском языке. Похоже, что это баллада, грустная и долгая. Собака лает ей в такт.
– Интересно о чём эта песня? – спросила я его.
– Это глупая песня.
– И все же, о чем она? Ну пожалуйста.
Он перевел смысл песни.
– Действительно глупая песня.
Мы лежали и молчали – каждый о своём. Моя душа успокоилась, Кундалини притихла, а любовь, сделав своё дело, молча покинула нас.
– Как ты чувствуешь себя? – спросил он.
– Тихо.
– Почему?
– Потому что песня закончилась, и собака больше не лает.
И мы рассмеялись.
Осло. 2015 год
Отредактировано 2023 год