«Родилась и живёт в столице» -это, конечно, про меня. Факт автобиографический, но не полный. И при констатации сего факта, я чувствую предательский озноб, и кажется, что большая часть моих строк скукоживается от обиды и порывается дернуть туда, где, собственно,были написаны – в сёла-деревушки.Если Вы спросите меня: «С чего начинается Родина?» (тут кто-то обязательно должен спросить, дабы не поставить меня в неловкое положение ) – отвечу, ручаясь за каждое слово: « С крестов, что на перекрестке в каждой деревне; с вечернего гула напасшихся коров;с запаха навоза да вперемешку с вяленой травой…С мест, где зарождалась история историй.»
В столичной строгости мне хорошо. Но в каждую весну, когда только-только начинает пульсировать березовый сок в благородных белостволиях, - во мне начинает пульсировать память, страждущая брызгами выпрыгнуть на те самые места-окрестности, где истоки самого ценного и родного…Так и должно быть!
А отец топтал босыми ногами лесные тропы, в поиске лучших грибных мест, а рядом с ним держались верные беспородистые псы;«расхищал»урожай колхозной капусты: в длинную деревянную палку вбивал гвозди и на бегу скидывал с движущегося грузовика кочан за кочаном; облепливал глиной гусей и зажаривал их на костре; спал на сене и видел во сне большую жаренную семечку, которая одновременно была ему и домом-убежищем и пищей.
И пульсирует память отца…во мне…
А в деревне,что по сей день носит имя «Поповцы», нередко пестрило моё детство. Там мамина сестра –тетушка Наталья с семьей, принимали нас всегда радушно и искренне. Мы ехали на стареньком белом автобусе, что прямиком из Минска. Брали с собой сгущенку для братца Димки и кое-что по мелочи(точно помню только сгущенку: приоритеты детства). На перекрестке деревни стоял деревянный крест, а к кресту приколочена маленькая старенькая иконка, украшенная оранжевой выцветшей ленточкой. Местные на рассвете и по окончанию вечера, проходя мимо-крестились и что-то бубнели полувслух. Мне почему-то не нравились эти перекрестные кресты, но я об этом молчала.
В сельской хате тети Наташи стояла настоящая печь – в детской комнате(Димка частенько наедался углей, стоило его только оставить одного), а в зале была «групка» - любимое место для вечномерзнущей меня:присядешь на пол, прижмешься спинкой с стеночке и чувствуешь, как мелкие мурашки холода сбегают с тела прочь.
Я любила тетушку за её сказочную бледность и кожи и волос, за тонкий девичий голос и хитрый блеск в глазах. Она напоминала мне белый бумажный кораблик, который в ветреную погоду толкнули, что было сил, и отпустили по неспокойным волнам…И свободный или отрешенный, счастливый или отчаянный, замерший от холода вод и потому побледневший пуще бумажной бледности кораблик пытался плыть…
В деревне всегда было дело для всех и каждого: лошадь тянула за собой борозду, обнажая картофельные тела; взрослые не разгибая спин собирали ведро за ведром урожай, а мы, дети, старались не «мыкаться под ногами», и даже помогали, собирая в маленькие ведерки самые маленькие «картошки». Потом в погребе все садились перебирать плоды: «большие – в тот угол, маленькие – в тот…а эта вообще гнилая-вон её!» Меня приучили любить картошку:бабушка готовила сливочные драники, мама баловала клецками, а тетушка чудесно зажаривала «бульбу» сальцем с лучком да укропчиком.Сало я по-глупости не любила и поэтому, случайно попавшийся в тарелку кусочек старалась тихонько переложить в тарелку отца, чтобы никто не видел. Но обычно так не выходило: то не удастся наколоть на вилку – и кусочек выпрыгнет из тарелки на скатерть, то уже на полпути от меня кусочек сваливался на пол и тут же папа ставил на него ногу,- сплошной стресс!
К ужину соседка напротив- тётя Соня, всегда приносила трехлитровую банку молока: с пенкой, тепленького. Это когда тетушка уже продала свою корову.Помню, как ждала, что вечером появится банка пенного молока, накрытого марлей. Я, как это ни странно, любила саму пенку и потому, собирала её большими ложками прямо из банки…
По вечерам торжественно голосили коровы. Они брели гордо, не торопясь, не соблюдая строй. Подходили к чужим заборам и пытались там то ли что-то выяснить, то ли что-то рассказать, но получив по носу тряпкой от хозяйки, вынуждены были откланяться восвояси. Я любила выходить на улицу и, прячась за юбку тетушки, спрашивать: «А эта чья, рыжая?»
«Это Гуриновичей, что на самом краю…у магазина», - объясняла тетушка.
«А эта?»
…Так, выяснив, где чья корова, я выходила на дорогу, на которой красовались свежие «коровьиные» следы. Я очень расстраивалась и даже плакала от обиды, что коровы такие неаккуратные, а Димка с меня смеялся. С меня вообще в деревне смеялись, и я чувствовала себя престранно, мол: «сами мы не местные…».
Был такой случай: привезли, значит, ко двору навоз для огорода. Трактор остался у ворот.
Я красовалась дома у зеркала, перебрасывая с плеча на плечо лисий воротник от дубленки тетушки. Ух и нравился мне этот воротник: я чувствовала себя в нём королевой и, собственно, вела себя подобающе: носик поверху, бровки играют кокетливо,а взгляд серьезный-пресерьезный.
Красуюсь, кружусь. Смотрю в окошко – трактор: большая машина, красивая.
- Чего смотришь, хочешь, прокачу? – просто предложил добряк Толик. Дядька Толик любил забавляться с моих причуд, да и меня он любил, чего лукавить.
Кататься, я конечно, не осмелилась, но всё равно смогла-таки привлечь к себе внимание…А чем, спрашивается? Ну, сижу-восседаю себе гордо на прицепе с, простите, навозом, перебрасываю с плеча на плечо лисий воротник, сверху вниз смотрю за мирской суетностью, - что смешного-то?
Помню, как в ливень мама и тетушка в теплых куртках, в галошах на толстый носок и в солдатских кепках садились на велосипеды и ехали за черной смородиной(конечно колхозной). Но конспирация была ни к чему: в ливень на поле собиралось полдеревни.
Именно в деревне «Поповцы» я впервые взобралась на спину лошади. Меня взял с собой Димка. Он ехал в лес за какими-то бревнами, и я уселась сзади на деревянный воз. Ехать было непривычно: телега тряслась, лошадь фыркала и петляла, Димка ругал густогривую за незапланированные перекусы. Димка пугал, что в деревню из лесу стали выбегать дикие кабаны, и что, даже кого-то разобрали. Поэтому всю дорогу я пристально всматривалась и чутко вслушивалась в местность.
Добрались до леса. Димка с товарищем грузили бревна, а я искала грибы. Не нашла. А потом ребята развели костер. Димка достал газетный кулёк, в который было завернуто сало и добрый кусок ржаного хлеба. Товарищ достал бутыль молока и большую луковицу. Жарили на костре всё, кроме молока. Разве можно забыть вкус поджаренного на костре хлеба, пропитанного соленым жирком и запахом лука?
Меня усадили на лошадь, и я почувствовала, как её ребра играли подо мной волнами-перебежками, шаг за шагом.
Но особенными были деревенские дни на Радуницу. Мама и тетушка замешивали в тазах тесто: семья большая – пирогов много. Я любила с изюмом, а Димка – с корицей. Помню, как тесто липло к маминым рукам…Разве можно забыть сладость сырого теста Пасхальных и Радуничных пирогов? Красили яйца в луковой шелухе, которую тетушка собирала на протяжении трех месяцев «до», в большие черные пакеты.
Говорить разрешалось только шепотом : «тесто любит покой». И мы с Димкой сидели у печи и перешептывались о том, какой пирог «вырастет» больше: с маком или с корицей?
Утром пироги, яйца и конфеты собирали в корзины и отправлялись в другую деревню: в Слободку. Здесь родились и маменька моя и её сестра – моя тетушка Наталья…Здесь, за лесом, и кладбище…
Всегда было солнце в этот день, всегда особенно пахло: сливался запах пирогов и шишек. Проезжали родительский дом моей маменьки…Дом был пуст – у мамы тряслась борода и катились слезки. То же было и с тетушкой.
Я помню дом бабушки, когда он не был пустым. Помню на входе ведро колодезной воды, где для меня студилось шоколадное масло; помню белый буфет в кухне; ковер с «Котом в сапогах» над кроватью; и снова - печь в зале. Ещё одна деревушка, освятившая мою память любовью и истиной.
Я помню: проснешься рано-раненько от крика соседского петуха, вскочишь – и бегом искать бабушку. А бабушка не спит давно: уже готовы блинчики с черникой и молоко козье на столе стынет в белой алюминиевой кружке. Бабушка улыбалась легко и чисто. Помню, как бабушка трепетно завязывала мне желтый бант в тон желтому платьицу и мы шли гулять по деревне. Шли в сторону дома соседа Лехи (мальчишка был старше меня на лет десять, но любил играть со мной, как с куколкой:тягал на руках, катал на качелях, кружил на плечах). И мне нравилось дружить с ним: подойду к забору, где его дом, поправлю бантик и кричу: «Лёха-Лёха, мне без тебя так плЁхо!», - и снова этот в мою сторону смех…
В самом начале деревни, где заканчивался лес, стоял заросший зеленью ржавый автобус без колес.Я не знаю его историю, но мне всегда казалось, что там живут сказочные гномы, которых попросту не видно с улицы – они маленькие, ниже окон автобуса. А в сам автобус никто не заглядывал.
В Слободке жил и дядя Василий, - старший брат мамы, бывший моряк. Он каждое утро приезжал к бабушке на велосипеде. Здоровый был, крепкий! Садил меня на раму велосипеда и вез до магазина, где покупал что-нибудь «самое-самое» для своей «самой-самой» меня.
…Мы приезжали к бабушке уже не в дом, а на могилку, и уже не в Пасху, а на 9-ый денек опосля… А дядя Василий не приезжал: его, здорового и крепкого моряка, парализовало…
По обе стороны кладбищенской тропки стелились полянки подснежников и папка собирал для нас с мамой по букетику: мне – голубые, маме-беленькие.
За косым деревянным заборчиком была большая гора желтенького песочка. Я в ладошках носила его на могилку бабушки. Самый вкусный и красивый кусочек пирога(конечно с изюмом) – тоже для неё.
«Паровоз по рельсам мчится, на пути котенок спит…» - про себя, глядя на бабушкин портрет, рассказывала стишок, который когда-то она для меня читала вслух: «не забыла».
Не забыла…Так и должно.
«Родилась и живёт в столице» - автобиографично, но неполно. В столичной строгости мне хорошо, но…Но! Чтобы не сбежали, будто я предатель какой, строки, написанные мной; чтобы не маялась душа, желая ласки ветров родных окрестностей, - прочь из города! Чувствую:весна! И пульсирует память, а значит пора печь пироги и мчаться туда, где кормились истиной и любовью чувства.
Всё начинается с крестов, что на перекрестке в каждой деревне; с вечернего гула напасшихся коров;с запаха навоза да вперемешку с вяленой травой…Я помню, где зарождалась история историй.