Это была чудесная, как все говорили, пара. В институте, где они оба учились на одном курсе, многие подруги Татьяне завидовали. Роман был высок, не красавец, но с такими выразительными глазами, покой которых оберегали густые черные брови, что мало у кого из девушек, при взгляде на него, не дрогнуло сердце. Длинные волосы спадали на плечи – и это почему-то не нравилось преподавателям, занудливо намекавшим парню постричься, будто в оголенной голове, открытой сквознякам, лучше укладывались теоремы и формулы, зато дало повод влюбленным сокурсницам называть его Ромео.
Роман-Ромео, и вправду, эмоциями не разбрасывался, казалось даже, что он – холоден, отстранен, точно идет себе не спеша, не думая ускорять ход, дорожкой, параллельной институтской жизни. Вокруг происходили события: кто-то выбывал из студентов, заблудившись в пересдачах экзаменов, кто-то женился и, себе усложняя отношения с реальностью, тут же обзаводился потомством. У Демчука обнаружился талант писателя: его с охотой стали печатать в журналах, пускай и не в главных, толстых, распространяемых по всей стране, а – второразрядных, откуда, тем не менее, при особом раскладе удачи, можно было шагнуть вверх. Косинская выиграла в лото крупную сумму и, естественно, бросила учебу. А на третьем курсе внезапно исчез Забибуллин, его долго не могли найти, посылали запрос домой, родителям, но все было без толку, пока не нашли тело, начавшее разлагаться, в одном из подвалов многоэтажного дома. Забибуллину проломили череп. И все это как-то Романа Кустинского не касалось, не трогало душу, проходило словно мимо его внимания. Никто не слышал, чтобы он высказал свое мнение. Он только знал, что рядом с ним всегда – Таня, его Танечка, с которой он может, если есть проблема, поделиться сомнениями, рассказать ей о своих переживаниях, о чем, оказывается, товарищи и не подозревали, полагая, что Роман лишен каких-либо эмоций. Танечка отвечала тем же – рассказами, сопереживанием, возвращая слова с избытком – с нежностью и, – все видели вокруг, да она и не думала скрывать свои чувства, – трепетной любовью.
А потом что-то в их отношениях нарушилось. Они еще встречались после лекций, вместе готовились к зачетам и экзаменам, рядом сидели на лабораторных работах, но глаза Романа-Ромео, и без того всегда спокойные, вообще потускнели, в них накапливались скука и равнодушие. Лицо, порой напоминавшее маску, точно вообще окаменело.
Так они и разъехались после учебы – каждый туда, где, он считал, в это сумасшедшее время, лучше ему быть, благо что распределения уже отменили.
По специальности работать не довелось: профессия его, прикладная математика, оказалась не нужна. Может быть, он и нашел бы себе работу в какой-нибудь солидной компании, одной из тех, что стали в последнее время стремительно плодиться и где однажды сомнительно заработанные деньги, пущенные в оборот, приносили затем постоянно бешеный доход, чертил бы графики и моделировал зыбкую действительность, будь опыта у него больше. Но у Романа, как у новичка, к тому же мало смыслящего в финансовой эквилибристике, шансов не было. Не было у него и руки, той, что в народе зовется «волосатой», могущей ему подсобить, поддержать, подтолкнуть к кабинетному креслу, в чьих престижных внутренностях, удобно расположившись, так замечательно делать карьеру. Требовались продавцы залежалым товаром, завезенным из-за границы, охранники, страховые агенты, и почему-то в особенности, о чем кричали на всех углах зазывные листки, водители троллейбусов. Предлагалась неплохая зарплата.
Он двадцать лет и водил по одному и тому же маршруту троллейбус. И все было, как у многих, как у большинства. Жена, дети. Небогатая жизнь. Выезды на отдых в Краснодар, где жили родители супруги. Спокойствием размеченные дни. За границу попасть не стремился: сам себя уговаривал, что там ничего особенного нет. Ровные отношения с женой – практически за пятнадцать лет совместной жизни ни одного скандала, так, мелкие разборки, после которых даже чувства досады не возникало, – и вовсе угасили характер Романа. Ни с кем не дружил. Интрижек на стороне не было – он их, кажется, избегал. Хотя несколько раз ситуация складывалась так, что он мог – мог, забывшись, выйдя из спячки, с другой женщиной изменить. Все-таки привлекательности своей он не утерял, хотя и волос укоротил, и черты лица с возрастом огрубели.
И вот однажды, посмотрев в зеркало, в которое он обычно наблюдал за перемещениями пассажиров в салоне троллейбуса, Кустинский увидел – ее. Постаревшею, уставшую. Со скорбной скобкой рта, вокруг которого собрались мелкие морщины. Сначала Роман оторопел. Откуда? Ведь он знал, что Таня уехала после института в Казань. Значит, она, отыскав его, все эти годы о нем помня, к нему и приехала. Примчалась сама. Все бросив, видимо: работу, квартиру. Судя по ее несчастному виду, Таня так и не вышла замуж. Она ждала, что Роман даст знать о себе. Не дождалась – не вытерпела.
На Печатном Стане пассажирка сошла. И это было странно – зная, что он рядом, к нему не подошла, не напомнила о себе.
В этот вечер Роман, всегда спокойный, выдержанный, был чем-то взволнован. Жене он что-то пробормотал невнятное о дополнительно возложенных на него обязанностях и натянутых отношениях из-за этого с начальством. Но врал он, очевидно, неубедительно – было заметно, что супруга, усмехнувшаяся на эти слова, ему не поверила.
Он сидел в своей комнате, напротив компьютера, и, по привычке, просматривая новости – вскользь, без углубления в их суть, размышлял. Почему она не подошла к нему? Ведь она как-то сказала, что без него, Романа, и дня не проживет, умрет. Но вот как-то прожила до сегодняшнего дня. Как? Чем жила? Наверное, продолжала только его и любить.
Что-то похожее на прежнее чувство, которое он испытывал к ней тогда, давно, вдруг заговорило в нем. Да, тогда они были студентами, тогда их постоянно сопровождала при встречах луна.
Его осенило. Ну как же так! Ведь сейчас все друг с другом повязаны нитями паутины – попав в нее, мало шансов выбраться, остаться в стороне.
В «Одноклассниках», быстро зарегистрировавшись, но поплутав в поисковых лабиринтах, нашел многих школьных товарищей, что его не столько обрадовало, сколько напугало: как же он отстал от жизни. Кое-кому написал – для возобновления знакомства, давая о себе данные, – полуправду-полуложь. О троллейбусе промолчал, зато о семье ничего не утаил. С умыслом: на его взгляд, так и должно быть – счастье ведь не в работе, а личной жизни. Выбрел на студенческие поля. И споткнулся – на ее имени. На ее фотографии. Она и не думала прятаться за ушедшей молодостью: выставила последние снимки, где в окружении пятерых своих детей, о чем говорила подпись, выглядела вполне счастливой. Он даже отпрянул от экрана: «Ничего себе, разошлась!». И проживала по-прежнему в далекой и непонятной ему Казани. Значит, в троллейбусе Роман встретил двойника. Значит, ошибочно доверился интуиции.
Он написал ей коротенькое послание. «Как ты? Неужели счастлива и вправду?». Полагая, что этим вопросом поставил ее в тупик. Она никогда не обманывала, говоря, что ложь дорого стоит.
На следующий день он разве что от нетерпения не стучал ногами по полу, открывая знакомую уже страницу сайта. Она ответила просто. Женская нотка звучала во фразах так заметно и убедительно, что сомнения не возникло: все так и есть, как она пишет. «Да, счастлива. У меня все сложилось с момента окончания института вполне удачно. Муж – замечательный человек, самое главное, что меня понимает, а я – его. Дети – настоящая радость. Работа интересная, пускай и не денежная. В общем, не жалуюсь. А тебя вспоминая, улыбаюсь: как это давно было, будто и не со мной, и какой я была наивной»
Он тупо всматривался в три ужатые строчки – строчечки, обещавшие в мечтах ему вчера так много – совсем иное, а в действительности – разграбившие сердце. Оно было сейчас пусто, в нем не было места для вновь проклюнувшихся чувств.
Роман хотел написать светлые слова, что он рад за нее. Хотел, но рука сама отбежала от клавиатуры. Еще несколько минут смотрел он на экран – с ему самому непонятной надеждой, что где-то притаилась ошибка, выведшая его на адрес другой Тани. Но нет. Это была его Таня. Это было ее лицо. «Убежать бы куда-нибудь, уехать, – подумал он с вялым отчаянием, которое в последнее время стало все чаще на него накатывать. Но эту мысль перебила другая, когда-то записанная в черновике жизни и забытая им, казалось, напрочь: «Что же ты действительно тогда не сдохла?»