(О том, кто такие Темные Поводыри, можно прочесть в отдельно опубликованных Пояснениях)
Когда и как Юлия поймет, что потеряла тебя?
Настанет вечер, тот самый субботний вечер, что вы собирались провести вместе. Ты позвонишь ей и чужим, незнакомым, неузнаваемым голосом скажешь, что занят. Не надо ждать, не надо приезжать, она свободна, мир велик, она встретит человека, с которым и будет счастлива. Не с тобой. Готов объясниться при встрече, но позже, на следующей неделе.
Твои слова обернутся колючими градинами, принесенными внезапным порывом холодного электрического ветра. Лед оцарапает ей душу.
Свободна?! Расставание?! Время, проведенное с тобой, было потрачено зря?! Усилия, чтобы приручить тебя, оказались напрасными?!
Где-то в глубине, в том неведомом Юлии мире, из которого ты звонишь, ей померещится женский смешок. У нее перехватит дыхание. Смешок удовлетворенной женщины, рядом с которой ты лежишь в смятой, теплой, влажной от любовного пота постели.
Конечно, пока ты будешь звонить своей подруге, я не пророню ни звука. Никаких смешков. Набрав ее номер, ты повернешься ко мне спиной, прекрасно вылепленной спиной молодого мужчины, чтобы неосознанно соблюсти некие приличия.
Свершилось.
Спираль событий, чуть дрогнувшая и начавшая движение на той самой выставке фотографий, где мы с тобой и познакомились весной, продолжит разворачиваться, и остановить судьбу будет не в твоих силах.
Ты положишь телефон на столик у кровати. Замрешь на минуту.
Предательство?! Ты предавал свою подругу?! Или шел сам к себе, понимая, что эта дорога – единственная, по которой и должен идти человек?
И давно; с того самого мига, когда на модной выставке подошел к огромной черно-белой фотографии, у которой стояла невысокая светловолосая незнакомка.
Тебя окутал горьковатый, свежий запах белых цветов с восковыми лепестками, усыпанными переливающимися каплями холодной росы. Сквозь аромат проступил берег пруда, окруженного высокими суровыми деревьями, хранящими тайны заколдованной глубокой воды. Над темными ветвями уходило в звенящую высь тревожное, ослепительно синее небо. На миг ты утратил связь с привычной для тебя реальностью.
Пауза. Удар сердца, и ты вернулся в музей.
Неожиданно для самого себя ты сказал мне:
- Что вы об этом думаете?
С фотографии на нас смотрел старый сад, заброшенный и грустный, обитель позабытых людьми статуй, изъеденных временем и непогодой. Пруд, от которого на тебя повеяло печалью и прохладой, был где-то там, в глубине плоского отпечатка фотографии.
Фотография. Миг реальности, пойманной в объектив. Пруд, сад – они должны были существовать на самом деле, осязаемые, реальные; место съемки должно было иметь адрес, туда должны были ходить загородные поезда, автобусы или вовсе городской трамвай из двух сцепленных вагончиков.
Но та фотография не принадлежала твоему обычному миру. Озябшие от одиночества статуи скрывались среди одичавших кустарников в другой реальности, а не в твоей.
Ты должен был увидеть то место, чтобы вспомнить, как хрупка грань между мирами. Статуи на снимке существовали только для нас с тобой, остальные посетители видели совсем другой пейзаж, обыкновенный.
Я чуть повернула к тебе голову и ответила:
- Я бы хотела там очутиться.
Ты взглянул в мои глаза. Зеленые, ясные, внимательные; на мгновение тебе показалось, что сквозь них на тебя смотрит, не недоброжелательно, существо, не принадлежащее и не подвластное привычным для тебя законам о непересекающихся параллельных линиях, моральным обязательствам, долгу и пронизывающему жизнь каждого человека чувству вины.
И вновь головокружение отступило, ты всего лишь делал то, чего не делал никогда раньше – знакомился на выставке с понравившейся тебе женщиной.
В тот день ты в первый раз забыл о Юлии. Мы побродили по выставке; я знала, что с каждой минутой в тебе все сильнее разгоралось желание, но не столько стремительного секса с незнакомкой, сколько желание пережить приключение. Взорвать свою реальность и составить из осколков другую, в которой не только возможно запретное, но нет ничего запрещенного, постыдного, нечистого, если речь идет об обоюдном желании людей.
Мы представились друг другу – Матвей, Евгения, и мое имя задело в твоей душе потаенную струнку.
- Редкое имя для женщины, - сказал ты, - но оно вам идет. Евгения.
На одном из этажей музея, в маленьком неудобном кинозале показывали фильм, снятый автором фотографий.
- Не хотите посмотреть? – предложила я. – Если только, конечно, вы не торопитесь.
- Я не тороплюсь, - откликнулся ты, - у меня свободный день. Я – журналист.
Затем ты добавил:
- Посредственный.
Я вежливо оставила твое последнее слово без внимания. Ты казался себе посредственным, обыкновенным, потому что твой талант был заточен в тюрьму условностей. Я пришла, чтобы освободить тебя. Ты должен был начать творить любой ценой; первый роман, уже сложившийся в твоем уме, должен был быть написан, издан, превращен в сценарий, прочитан, увиден, люди должны были узнать о тебе, пролить вызванные тобой слезы, найти в себе силы изменить свои судьбы, так велика твоя творческая сила.
В темноте мы сели рядышком на жесткую скамейку. Сеанс должен был начаться через несколько минут. Я слышала твое дыхание.
- У меня ощущение, что я прогуливаю школу, - сказал ты. – Или лекцию.
Я рассмеялась.
Магия сближения с мужчиной завораживает меня и будет очаровывать, сколько бы раз я ни оказывалась на вашей Земле. Удивительное сочетание плотского желания и узнавания души, одухотворяющей сугубо материальное тело. Это так по-человечески – обладать душой, или, вернее, быть душой, неугасаемой искрой Творца, непостижимого для всех нас, кем бы мы ни были.
-Часто прогуливали? – спросила я.
Теперь уже и мне хотелось дотронуться до тебя. Ты улыбался, и нервное напряжение, твой постоянный спутник, отступало, изгоняемое моей волей.
- Бывало, - признался ты. – Бродил по улицам и мечтал написать гениальный роман. Но и пиво тоже пил с однокурсниками. Там, где попроще.
Экран осветился, и начался фильм, с незамысловатым сюжетом, но прекрасно снятый - каждый кадр напоминал картину. Между нами струилось желание. Казалось, стоило только протянуть руку, чтобы призрачный барьер между нами исчез, и мы слились в поцелуе.
Но с тобой так было нельзя. В день нашего знакомства мы ограничились долгой, захватывающей беседой в кафе. За огромным стеклом шел холодный апрельский дождь, сквозь который мимо нас проплывали машины и торопливо пробегали редкие прохожие. Будний день, горожане работали, а мы с тобой и вправду оказались прогульщиками, счастливцами, располагающими свободным временем.
Обменявшись телефонами, мы попрощались. Ты направился к метро, я побрела к машине, искусно припаркованной в переулочке. Колдовство нашей с тобой связи, превращавшейся из призрачной духовной в реальную, теплую, живую, не отпускало меня. Время, когда я наблюдала за тобой издали, завершилось. По моему зонту звонко барабанил дождь.
- Евгения?
Я резко остановилась, и шедший сзади мужчина налетел на меня, забавно охнув.
- Вы познакомились, я вижу? – спросил он. – Ты и Матвей? Но что будет с Юлей?
- Здравствуй, дорогой, - ответила я.- У людей есть такие правила поведения, называются «хорошие манеры». Например, не подкрадываться сзади и спрашивать у знакомых при встрече, как дела. Пустяки, конечно же, но приятные пустяки.
- Но мы – не люди, - возразил мне мужчина. – Евгения, мы – не люди.
- Леша, - мягко возразила я, - мы живем среди них, любим их, оберегаем, провожаем, когда они уходят, и встречаем, когда они возвращаются. Можно и принять кое-что из их правил, весьма неглупых, кстати. Так и будем стоять под дождем?
Как и все ангелы-хранители, Алексей был прекрасен и грустен, даже когда его худощавое, строгое лицо озаряла редкая улыбка. Сероглазый, светловолосый, легкий и в то же время сильный он явно нравился земным женщинам, но глубокая печаль, которую они с присущей людям необъяснимой чуткостью улавливали в новом знакомом, пугала их. Отношения с таким надломленным красавцем не могли сложиться легко.
Бывали тоскливые дождливые вечера, когда мы с ним выпивали бутылочку-другую вина, связанные, против нашей воли, Матвеем и Юлией. Иногда встречи заканчивались в постели. Разница между мной и Алексеем заключалась в том, что я не была ангелом.
- Зайдем в кафе? – предложил Алексей.
- Я бы пообедала, - прямо ответила я. – В хорошем ресторане. Ты на машине?
- Нет, на метро, - печально отозвался Алексей. – Как ты так можешь, Женя – знать, что ты разрушаешь отношения влюбленных друг в друга людей и при этом беспокоиться об обеде? Тебе же даже не обязательно есть.
- Не вижу причин голодать, раз уж я здесь, - отозвалась я. – Если я в человеческом теле, почему бы и не прожить интересную, обеспеченную жизнь с приятным мне человеком?
Мы подошли к моей машине, дорогой спортивной модели. Алексей со вздохом сел внутрь.
- Но твой муж уйдет, - тихо сказал он. – Даже если ты найдешь его в другой жизни, это будет уже не он, другой мужчина. Он не узнает тебя. Как ты примиряешься с этим?
- Возможно, это и есть любовь? – с мягкой иронией проговорила я. – Я ближе к людям, чем ты. Чем все вы, с вашей болтовней о добре и зле. Вы боитесь, а мы – нет. И спихиваете нам всю темную работенку. Ты пиликаешь на скрипочке, а я ломаю людям жизни, так, что ли, получается? Дурак чертов.
- Но нас больше, - рассмеялся Алексей. – Женя, не сердись, или в гневе разрушишь весь этот мир, с твоей –то силой. Хорошо. Куда едем обедать?
- Хочу суп-харчо и шашлык, - улыбнулась я. – Я не сержусь. Не люблю, когда нудят.
По дороге мне позвонил муж. Мы немного поболтали, о том, о сем – у него выдалось немного свободного времени между встречами и совещаниями. Я встретила Андрея семь лет назад, и за эти годы он разбогател, став главой процветающей инвестиционной компании. Он нравился мне. Холодок, некая отстраненность от людей, не недоброжелательная, но явная, тем не менее, смелый и прямой взгляд на мир, те черты, которые складывались у людей в понятие «сложный характер» - именно эти качества Андрея и сделали наш союз прочным и спокойным. Я знала, что и у него вспыхивали и угасали увлечения «на стороне». Если вы вечны, или, во всяком случае, также древни, как и само Время, тщательно выверенные и быстротечные романы мужа не будут вас волновать. Порой мне казалось, что Андрей чувствует, что я – не человек. Судя по всему, его это не волновало. Он сознательно, бесповоротно не хотел детей, еще одна серьезная причина, из-за которой не складывались его прежние отношения. Я бы, со своей стороны, никогда не решилась привести в ваш мир, и без того полный странных существ, только придерживающихся видимости человеческой формы, еще одно призрачное создание, плод близости человека и не-человека. Настоящих людей мало. Далеко не все, кто живет на этой планете – люди. Настоящего человека можно узнать по душе, по едва заметному, но неугасаемому огоньку, дающему чистое, благотворное тепло.
Мы с Алексеем добрались до ресторана. Официант узнал меня и проводил нас к укрытому в маленьком зале столику.
Я с ходу сделала заказ, Алексей же углубился в изучение меню.
Он был хорош, очень хорош собой, и я вдруг ясно увидела выход, запасной выход для Юлии, твоей подруги, в те дни еще и знать и не знавшей, что вы расстанетесь. Будущее открылось мне на миг, долю секунды, но этого было достаточно. Я поняла, в каком направлении всем нам нужно было двигаться.
- Тебе нравится Матвей? – как бы невзначай поинтересовался Леша. – Как это вот так ты делаешь – просто сближаешься с человеком, и тебе все равно, кто он?
Только ангел мог задавать такие детские вопросы.
- Друг мой, - я пригубила минеральной воды и решила выпить бокал хмельного красного вина, - конечно же, он мне нравится.
Леша закрыл меню и поднял на меня прекрасные глаза:
- Ты его выбрала, ведь так? Мы-то не властны, кому служить. Вы – другое дело.
- Выбрала. И я уверена, что он – замечательный любовник, - поддразнила я Лешу.
Тот покраснел и подозвал официанта. Они пустились в долгий, обстоятельный разговор. Леша вечно чего-нибудь не ел – то мяса вообще, то свинины, то придерживался раздельного питания, то избегал жареного, как будто диета могла как-то повлиять на него. Но он, как я знала, любил шоколад, но не горький, темный, а сладкий, даже приторный, как в изысканных бельгийских конфетах, от которых во рту надолго остается послевкусие, сначала приятное, а позже – непереносимое, сколько не вычищай зубы.
Мне принесли бокал вина. Я с наслаждением пригубила рубиновый нектар.
- Ты за рулем, - с укоризной сказал Леша. – Это безответственно.
-Мы не люди, Леша, мы не люди, - я снова поддразнила его и расхохоталась, до того обескураженным он выглядел.
-Чем ты занимаешься в свободное время? – спросил Леша. – Тебе здесь не грустно? Я имею в виду, на Земле все мимолетно. Девяносто лет, и это в лучшем случае, и человека уже нет.
Он уже задавал мне это вопрос раньше, и чуть раньше в тот день, и в наши прошлые встречи. Ангел не мог примириться со скоротечностью человеческой жизни. Любовь, дружба, все высокие чувства, в его понимании, должны были длиться вечно. Для Леши Вселенная должна была существовать в гармонии и свете.
Но я знала другое.
Свет становится очевидным, только когда нечто отбрасывает тень. Бесконечная любовь под венецианское барокко обернулась бы вырождением, как это бывало в других мирах. Все чувствующие существа должны испытывать жажду познания Творца, тоску по Нему, скрывающемуся от своих творений, но не из равнодушия, а чтобы пробуждать в них, и совершенных, и несовершенных одновременно, стремление пуститься на поиски. Смерть и есть то, что лишает людей покоя, потому что появляется великий страх не успеть. Для меня ужасающая быстрота, с которой проносятся человеческие жизни – величие Замысла. Я и служу ему, Замыслу, не позволяя предначертанному не случиться. Чего бы это ни стоило. Во всех мирах, где я бывала, таких, как я, считают темными, недобрыми существами, которых нужно избегать и опасаться. Ну что же, неприязнь, очевидно, одна из частей общей головоломки.
Но Леша отказывался понять меня, или, что было вполне вероятно, не мог понять.
- Мы не можем просто спокойно поесть? – спросила я в ответ. – Ха-ха, вот твой салатик. Не странно ли, ради всего святого, есть постный овощной салатик в грузинском ресторане?!
Официант закусил губу, чтобы не рассмеяться, и принялся расставлять мой заказ – сочащееся сыром хачапури, пхали и огромный шашлык. Леша сглотнул слюну.
- Пойду помою руки, - сказала я. – Не смей втихомолку таскать мою еду.
В туалете я на минуту прислонилась к выложенной изразцами прохладной стене. Перед моими глазами встал ты.
Я представила твое тело, еще сохранявшее последнюю гибкость молодости. Да, ты занимался в спортзале, это я, конечно же, знала, но через год-другой был обречен начать превращение в стремительно мужающего мужчину. Прядь темно-каштановых волос падала тебе на бровь, холодные карие глаза смотрели прямо в мои, теплые, изумрудные. Я бы провела пальцем по твоим губам, очерчивая их контур, а мигом позже, не отводя взгляда, расстегнула бы ремень на твоих джинсах. Была бы стремительная, дикая близость, безумная по накалу, такая, какой у тебя еще ни с кем не было, потому что ты не хотел пугать своих подруг. Но это слияние, само по себе отрицающее нежность, ласку, всю ту милую чепуху, которую люди называют «романтикой», и было ключом, открывающим дверь для твоего дара. Секс и творчество происходят из одного источника, но близость между людьми никогда не может быть животной, хотя так любят утверждать ханжи, панически боящиеся неподвластной им, непонятной энергии. Отличие же заключается в том, что после самого неистового секса человек может создать произведение искусства, пробивающее брешь в повседневности и пробуждающее в душах зрителей, или читателей, или слушателей, тоску по Абсолюту. Животное остается животным.
Из зеркала на меня смотрела красивая грустная женщина. Мне нужно было быть старше тебя, и это мне нравилось. За два дня до того дня я побывала у стилиста и оставила в модном салоне красоты совершенно неприличную сумму денег, даже по вселенским меркам. Но мои русые волосы были приведены в такой искуснейший художественный беспорядок, что трата казалась пустяковой. Под свитером и джинсами скрывалось стройное, здоровое, сильное тело, и оно, проводник и слуга моих желаний, хотело близости с мужчиной. Занудный Леша, обремененный сложными морально-этическими проблемами, исключался. Оставалось ждать вечера и встречи с мужем.
Я улыбнулась сама себе и поднялась по крутой лесенке обратно в зал. Оказалось, пока меня не был, разожгли камин - за окнами лил и лил холодный дождь, более близкий зиме, чем лету. Леша благонравно ел какую-то невыразительную на вид, блеклую рыбку, приготовленную, должно быть, на пару. На моей тарелке с шашлыком явно не хватало одного куска, а на биточке пхали остался предательский след вилки, не очень искусно замаскированный. Я не стала ругаться с ангелом. Его существование на Земле и так было нелегким – он то и дело заводил романы с земными женщинами, и всякий раз его ждало разочарование.
А ты в тот день, простившись со мной, отправился к себе в редакцию. Хотя день у тебя был свободен, тебе необъяснимо захотелось оказаться среди своих коллег и посплетничать с ними за чашкой скверного кофе. И только там, за шатким столиком редакционного кафе, ты вспомнил, что вечером должен был встретиться с Юлией.
Вы познакомились несколько месяцев назад, оказавшись в общей компании на Новый год. Ты встречал тот праздник один, без спутницы, а Юлия пришла на вечеринку с подругой. Тебе понравилось кроткое очарование девушки с чудесными доверчивыми глазами цвета весеннего неба в ясный день. Романтика окончания одного года и начала другого (хотя, конечно же, рубеж этот существует только в сознании людей) закружила вас, и ты принял симпатию за чувство.
Тебя охватила сладкая, ноющая нежность, придающая близости между людьми безыскусность и невинность. Появилась потребность заботиться о Юлии, войти в маленький мирок прилежной девочки из хорошей, что говорится, московской семьи, разделить ее крошечные, несущественный заботы, согреть, как ты согрел бы промокшего в дождливый день котенка. Ты увязал все глубже в сахарной вате несуществующей любви, и твой дар не проявлялся. Первый роман продолжал оставаться ненаписанным. Окно возможности начинало неотвратимо закрываться.
Я говорю «окно», потому что не знаю, как по-другому назвать некий равновесный миг, длящийся в вашем времени то день, то неделю, то год-другой, когда у человека есть выбор, какой из своих судеб он решит следовать. Можно или прожить обыкновенную, тихую, невзрачную жизнь, не испытав ни великой страсти, ни великой тоски по Творцу, или прожить жизнь необыкновенную, небанальную, полную беспощадной любви, искренней ненависти и творчества.
Иногда в ваш мир приходят люди настолько важные, как ты, Матвей, что выбор уже сделан за вас. Вы должны творить, и если нужно вас к этому подтолкнуть, мы вас подталкиваем.
Некая часть тебя знала о твоем предназначении. Именно поэтому ты медлил с развитием отношений. Юлия была готова переехать в твою холостяцкую квартирку, затерявшуюся в жилых кварталах у Ленинградского шоссе, но ты не предлагал ей начать совместную жизнь, несмотря на привязанность.
Тем не менее, настала ночь в последнюю неделю марта, которую вы проводили вместе с Юлией. Ты встал из постели и вышел на кухню покурить. Юлия спала. Ты нашел смятую пачку сигарет, припасенную на такой вот случай бессонницы, и с наслаждением затянулся горьким дымом дешевого табака.
А что, если мои мечты о творчестве, подлинном творчестве, приходящем свыше и меняющем мир – признак затянувшейся юности? Ты всмотрелся в ночь. Мне под тридцать. Не жениться ли на Юлии, не стать ли мужем и отцом? Я – современный молодой мужчина с легкой путаницей в голове. Так не повзрослеть ли, признав свою обыкновенность?!
За много кварталов от тебя я тоже стояла у темного окна и слушала твои мысли. Ты не обыкновенный, беззвучно крикнула я тебе, ты – гений, поверь в это и твори! Я проведу тебя через жизнь, потому что это не под силу ни одной женщине, Матвей, твою ношу смогу разделить только я, потому что я – не человек, я – луна, не видимая в огне твоего солнца, но необходимая, чтобы ты не сгорел в своем собственном неистовом жаре.
Ты услышал меня, вздрогнул и, словно очнувшись, с удивлением посмотрел на сигарету в своих пальцах. Тогда же, еще до нашей с тобой встречи, ты в первый раз испытал неприязнь к Юлии. Ты вернулся в постель и повернул ее к себе. Но она вывернулась и неожиданно громким, чужим голосом внятно сказала:
- Я хочу спать! Не трогай меня!
Ты разочарованно отпустил ее. Волна желания отхлынула, и ты задремал.
В легком поверхностном сне ты тоже лежал в постели, но рядом с тобой спала не Юлия, а другая женщина. Имя ее тебе было неведомо, но ты знал, что любишь ее. Обнаженная незнакомка лежала к тебе спиной. В лучах взошедшей Луны тело твоей мистической подруги отливало нежным перламутром. Ты осторожно дотронулся до ее плеча, склонился к ней, отвел пряди волос от шеи и приник губами к пульсирующей жилке, пробуя на вкус теплую женскую кожу. Там, в твоем сне, не существовало того, что могло бы быть запретным или непристойным. Незнакомка разделяла твои желания, даже те, в которых ты никому не признавался; она и была создана, чтобы удовлетворять тебя, во всех смыслах, плотском ли, духовном ли, предвосхищая малейшее движение, как твоего тела, так и твоей души. Окно в комнате было распахнуто, и снаружи, из сада, который, как ты знал, окружал приютивший вас дом, веяло белыми цветами, распускающимися в ночные часы под холодным светом звезд. Вздохнув, незнакомка повернулась к тебе, тихонько рассмеялась и вдруг одним сильным рывком оседлала тебя, чтобы задать своим движением ритм вашему слиянию. На миг тебя охватило головокружение. Ткань сна истончалась, греза оборачивалась явью, ты предавался близости с женщиной, существовавшей на самом деле, созданной из плоти и крови, осязаемой, живой, охваченной тем же огнем, что и ты сам. Ты провел пальцами по ее груди и ощутил на них легкий любовный пот. Затем сон и реальность утратили смысл – остались только два ваших тела, парящих в бесконечности и искрящихся от экстаза. Я тебя люблю, простонал ты незнакомке за миг до кульминации, я тебя люблю! Кто ты?! В этот миг видение, взорвавшись мириадами цветов, исчезло. В пустоте, последовавшей за той нашей первой встречей, я прошептала тебе на ухо: «Евгения. Меня зовут Евгения. Я найду тебя, и ты меня узнаешь. Не бойся».
Утром ты проснулся с чувством глубокой печали. Нечто важное ускользало от тебя, и ты хотел понять, что именно ты упускал. Мысль о ненаписанном романе вновь вернулась к тебе; она никогда не покидала тебя надолго, но ты не мог решиться открыть людям то, о чем хотел написать. Ты прекрасно зарабатывал журналистикой, словами, обреченными на скорое забвение, но первый роман был бы о причудливом переплетении реального и мистического, о скрытых течениях Сущего, о тайнах судеб, о подлинном смысле любви.
Ты не помнил ночной близости с незнакомкой, но у тебя появилось чувство скорых важных перемен в жизни. Впервые с момента вашего знакомства Юлия показалась тебе скучной и пустой.
Но позже тем же днем тебя охватила вина. Понимаешь ли, ты мог бы уйти от Юлии сам, расстаться с ней и начать творить. Мое вмешательство могло оказаться излишним. Я бы прожила счастливую человеческую жизнь и, проводив мужа, ушла бы прочь, туда, куда меня повел бы зов Творца. Но, почувствовав твою вину, я поняла, что наша с тобой встреча неизбежна.
Я не знаю ничего более губительного, чем чувства вины стыда, но именно ими пронизаны жизни людей, даже тех немногих, кому хватает мужества взглянуть в глаза своим чудовищам. Когда-то, при сотворении вашего мира, не существовало ни вины, ни стыда, как и не существовало понятий «греха», «ада», «совести», «долга». Единственным изначальным чувством человека было стремление найти Творца и слиться с ним. Но Создатель ускользает от всех нас, он везде и нигде; человеческий же ум требует доказательств веры, не в силах осознать, что невозможно верить по каким-либо причинам, что вере не нужны обоснования, факты, трактаты и признанные авторитеты. Вы или верите, или нет; вера – не интеллектуальное упражнение и не обряд, ей нужно отдаться, бесповоротно, раз и навсегда. В пустоте, начавшей заполнять человеческие души вместо веры, и зародились гордость, ревность, равнодушие, а ваши вина и стыд стали отзвуком отрицания непостижимого Творца, замененного более понятными вам богами.
Вина и стыд стали эстафетой, передаваемой из поколения в поколение, и ты получил их от матери, когда тебе было семь лет. Летним днем вы гуляли в парке, и мама купила тебе мороженое в вафельном стаканчике, попросив:
- Оставь мне немножко, хорошо?
Но вышло так, что ты увлекся прогулкой и съел все мороженое сам. Твоя мама сделала вид, что очень расстроилась, хотя вы могли вернуться на центральную аллею и купить ей целую порцию. Тогда ты впервые осознал их, стыд и вину. К юности же они уже заполняли собой твою жизнь; каждый раз, когда ты задерживался на свидании или на встрече с друзьями, у твоей матери начинало болеть сердце. Ты взрослел и мало-помалу начал чувствовать себя виноватым перед всеми женщинами вообще; они были хрупки и ранимы, а ты груб, равнодушен и далек от понимания тонкой женской природы, как тебе пытались внушить. Секс с твоими подругами никогда не был безмятежной чувственной игрой симпатичных друг другу людей, потому что неизменно оказывалось, что твое желание было сильнее и грубее, чем их. Они уступали тебе, но ожидали в обмен верности и раскаяния за грубую мужскую природу.
С этой тьмой в твоей душе мне и нужно было сразиться.
Ты позвонил мне через два дня после нашей встречи на выставке фотографий, и мы договорились перекусить в модном ресторанчике недалеко от «Новокузнецкой».
Я пришла туда первой и села у окна. Передо мной поставили бокал прохладного пино гриджио. Я чувствовала твое приближение. Из охватившего в тот год многих небедных москвичей упрямства ты избегал платных парковок и добирался на нашу встречу на метро. Вот ты вышел из вагона; девушка, которая несколько остановок украдкой посматривала на тебя, вздохнула и опустила глаза на экран планшетника. Вот ты встал на эскалатор. Сила, протягивавшая тебя ко мне, была неотвратима. Ты вступил в поток своей высшей судьбы, и твоя израненная сомнениями и неверием душа понимала это. Ты становился сам собой.
Ты увидел меня издали, светловолосую женщину в огромном окне, и по тебе вдруг пробежала дрожь узнавания – ты вспомнил сон, в котором был близок со мной.
- Привет! – я поднялась тебе навстречу, и ты, дотронувшись до моего предплечья, мимолетно поцеловал меня в щеку. От прикосновения к моей коже по твоему позвоночнику змейкой пробежал холодок – ты уже занимался со мной любовью, и теперь не сомневался в этом, сон не был грезой, невероятным, непостижимым образом ты встретился со мной в ту холодную ночь.
- Привет!
Мы посмотрели друг другу в глаза; ты с облегчением вздохнул, поняв, что не сходил с ума, или, во всяком случае, не сходил с ума в одиночку – я тоже знала тебя и помнила ту ночь, соединившую нас в некоем месте за пределами обычных времени и пространства.
Тем не менее, нам удалось завести вполне непринужденную беседу, которой хватило на салат и горячее, крошечные порции причудливой вкусной еды.
Затем я сказала, просто, как будто речь шла о чем-то само собой разумевшемся:
- Не хочешь выпить кофе в другом месте? Здесь рядом квартирка, осталась от моей дальней родственницы. Там чудесная кофеварка, не сравнить ни с одной ресторанной.
- Да, - ответил ты, - хочу, Женя. Хочу кофе из чудесной кофеварки.
Мы расплатились и вышли на улицу.
Апрель выдался прохладным, но дождя в тот день не было. Бледное Солнце едва грело кожу, истосковавшуюся по теплу за долгие осень и зиму.
- Здесь недалеко, в переулочке, - улыбнулась я.
Особнячок, к которому я тебя вела, стоял, действительно, в одном из переулков между Новокузнецкой и Пятницкой улицами. Вернее, он там и стоял , и в то же время не стоял ; старое зданьице с немного облупившимся фасадом видели только те, кому было позволено, для посторонних же его не существовало.
Особнячок располагался на стыке нескольких миров, и им, как гостиницей, или, если угодно, как арендованными апартаментами, пользовались всякие вечные и бесприютные скитальцы вроде меня или Леши, если уж на то пошло, способные существовать в разных реальностях одновременно. У меня там была студия, где я порой отдыхала от мира людей, полного опустошительных страстей и обжигающих чувств.
По дороге мы молчали. Когда мы вышли из ресторанчика, ты осторожно взял меня за руку. Я переплела пальцы с твоими. Мы оба знали, чего хотели – повторить мистическую ночь.
- Родной город не перестает меня удивлять, - ты с интересом взглянул на возникший перед нами трехэтажный домик. – Никогда здесь раньше не проходил.
В маленьком холле на первом этаже начиналась причудливая лесенка, спиралью уходившая вверх. За лесенкой, в маленькой комнатке, всегда дежурили консьерж или консьержка - одно из милых, глуповатых и отзывчивых существ, созданных как раз для неблагодарной и неинтересной работы, вроде уборки в подъезде и выполнения мелких поручений важных постояльцев особнячка, например, заказа столика в модном ресторане или обмена какой-нибудь причудливой валюты из другого мира на земную. Гостям эти тихие работяги не показывались, так как вид их был весьма далек от людского.
- Нам на второй этаж, - улыбнулась я. – Осторожно! Ступеньки крутые.
Этажи в особнячке были несоразмерны по площади. Холл второго этажа был намного просторнее, чем на первом. В него и выходили двери апартаментов, с виду – обычные, металлические, но самом деле настолько прочные, что их не открыл бы и ядерный взрыв.
- Мы на Земле вообще? – задумчиво спросил ты. – Женя, что это за место?
Твой стремительно пробуждавшийся дар делал тебя все более чувствительным к энергиям, пронизывавшим все Сущее.
Я достала ключ.
- Все, как известно, в высшей степени условно и вероятно. Проходи!
Мы вошли в студию. Сквозь занавески на высоких окнах в просторную комнату проникал мягкий теплый свет неземного Солнца; за балконной дверью тихо струилась серебристая река, обрамленная цветущими кустарниками, полными ярких певучих птиц. Там, на маленьком пляже, на речном берегу, я и отдыхала от вашей реальности, нежась в дреме или читая какую-нибудь совершенную, прохладную прозу, исцеляющую от суеты, например, короткие рассказы Бунина. Но тебе предстояло узнать об устройстве особнячка много, много позже.
Я сбросила плащ и легко сняла с себя свитер, обнажив гладкую кожу. Ты помедлил, впитывая в себя обстановку причудливой квартирки – открытые книжные полки, низкую широкую кровать перед зеркалом, уголок, приютивший крошечную кухоньку. Тебя поразил потолок, непропорционально высокий по отношению к особнячку, и, конечно же, гравюры на стенах.
На бумаге цвета слоновой кости забавлялись друг с другом обнаженные изящные молоденькие женщины; у некоторых из них были кошачьи мордочки, другие проказницы носили причудливые маски. На миг тебе показалось, что одна из женщин украдкой посмотрела на нас, чуть оторвавшись от своей подруги. Ты вздрогнул, потом смущенно рассмеялся, почувствовав, что тебе предстояло раздеться перед всеми нами; ты помедлил еще миг, позволяя магии проникнуть в себя, а потом обнял меня и смело взглянул поверх моего плеча на ожившие гравюры. Теперь смутились изображенные на них женщины; они тут же сделали вид, что вовсе и не смотрели на нас, поглощенные своей чувственной возней. Ты удовлетворенно рассмеялся.
- Ванная вот там, - я освободилась из твоих рук. – Тебе здесь нравится?
- Да, - ответил ты. – Не знаю, где мы, но мне здесь нравится.
Позже, когда мы с тобой занимались любовью перед зеркалом, мягко отражавшим наши тела, маленькие женщины на гравюрах оставили свои забавы и завороженно следили за нашими ласками, с восхищением наблюдая за редчайшим зрелищем – слиянием человека и его темного поводыря.
Однако наша вторая встреча ознаменовала собой лишь начало подлинного сражения с твоей виной, со стыдом и страхом. Выйдя тем вечером на улицу, ты тут же принялся убеждать себя, что пережил небольшое приключение – и не более того. В конце концов, ты не давал Юлии никаких обетов; за прошедшие с Нового года месяцы близость с ней уже начала становиться рутиной, поэтому тебя и прельстило некоторое разнообразие. Так ты говорил сам себе, но то, что казалось тебе ядом, было, на самом деле, противоядием, очищавшим твою душу от накопившейся в ней тьмы.
Обыденность – то, что убивает подлинное творчество; создатель, с малой ли, с большой ли буквы, может проявлять себя только в пустоте, незаполненной ничьими взглядами, предписаниями, советами, мнениями. Тогда пустота эта закручивается в великий вихрь творения, и из ничего рождается новый мир, из ниоткуда приходят великие слова, цвета, формы, звуки.
Я не имею ничего против Юлии. Если бы я могла испытывать жалость, то пожалела бы ее, но не потому, что она теряет тебя, а потому, что ей неведома тоска по Абсолюту, и ночное небо, полное угасших звезд и чуть подсвеченное лукавой Луной, не трогает ее. Обыденным и обыкновенным не понять, как великолепен мир, в котором им выпала честь родиться и жить; земля для них бездушна, а великие ветры перемен, то и дело пробегающие по вашей планете, чтобы развеивать старое и приносить семена нового, лишь досаждают им, потому что выворачивают из рук зонтики и срывают шляпы.
Наши с тобой встречи в особнячке медленно, но неотвратимо меняли тебя. Ты начал обращать внимание на то, что раньше ускользало от тебя, и понимать скрытый смысл событий и поступков.
Мы встречались среди недели; ты знал, что я замужем, вернее, в гражданском браке, но тебя это не смущало – мы были на равных, поступая так, как считали нужным, и следуя своим желаниям. С вечера пятницы и до вечера воскресенья ты переходил в мир, где встречался с Юлией.
Она менялась, как и ты, но перемены были печальны. Образ милой девушки истончался, и сквозь кружево романтики все четче проступала молодая женщина, далекая, в общем-то, от возвышенности.
Как-то ты заговорил о творчестве, не упомянув, впрочем, о своей собственной мечте написать мистический роман о любви.
- Матвей, - рассмеялась она, - сейчас пишут все, кому не лень. Сеть все стерпит. Ну, а богемный образ жизни… Знаешь, нет ничего печальнее непризнанного гения, носящегося со своими никому ненужными картинами или поэмами.
Ты внимательно посмотрел на нее.
А что, если то, что могу создать я, именно я, беззвучно сказал ты, не только нужно, но и необходимо?! Что, если таков мой путь?!
Все еще сопротивлявшееся переменам чувство вины тут же поднялось в тебе: Юлия просто не знала, что речь шла не о людях в целом, а о тебе лично! Она не имела в виду ничего плохого! Для молодой женщины было естественным стремиться к спокойному, обеспеченному существованию!
Но почему покой и достаток – единственные мерила человеческой жизни? – услышал ты другой, уверенный и ясный голос. – Не естественнее ли для женщины поддерживать любимого мужчину и питать собой горящий в нем огонь созидания?! Очнись. Ты не первый у Юлии, ты не можешь быть ни в чем виноватым перед ней. Наберись мужества и узнай, интересен ли ей сам ты, такой, каким тебя создал наш Творец, или ей важнее, что ты преуспевающий журналист с хорошей квартирой в центре и прекрасными видами на будущее.
Ты вздрогнул. Впервые в жизни с тобой напрямую говорила твоя душа.
Ты начал присматриваться к Юлии. Она оставалась милой и веселой, но теперь, когда твои глаза открылись, ты увидел, что она привыкла бесспорно настаивать на своем, даже если чувствовала, что неправа. Если же ты не соглашался с ней, чудесные глаза молодой женщины наполнялись искренними слезами. И только если ты не поддавался на эту уловку, она, нехотя, прислушивалась и к твоему мнению.
Казалось, что она вела некий учет таким мелким стычкам, чтобы поквитаться с тобой в будущем. Юлии нравилось вести себя, как беспомощная девочка, которую нужно было за руку вести по жизни. Но такой союз лишил бы тебя сил для творчества.
К середине лета, в одну из наших встреч в особнячке, ты заговорил о все еще ненаписанном романе со мной.
Вернее, поглаживая меня по спине, ты спросил:
- Жень, что такое любовь, по твоему? Она вообще существует?
- Да, - твердо ответила я, - любовь существует. Иначе все Сущее было бы невозможно.
-Ну, я о простой любви. Например, да, это дико нетактично, но ты любишь мужа? А как же другие?
- Люблю, - искренне изумилась я человеческой логике, – при чем здесь «другие»? Андрей знает, что всегда может рассчитывать на мою преданность. Я с ним, потому что люблю именно его. Будь иначе, я была бы, действительно, с «другим».
- А кто для тебя я? – ты осторожно взял меня за подбородок. – «Другой»? Просто парень, которого ты сняла на выставке? Мы встречаемся с апреля. Сейчас июль. Ты устанешь от меня и бросишь?
Я посмотрела в твои глаза.
- Я останусь с тобой, пока буду тебе нужна, - ответила я, добавив про себя: «всю твою жизнь». – Но что тебя тревожит на самом деле?
- Да жизнь от меня ускользает, Женя, я все еще никак не начну жить, - ответил ты. – Как быть-то? Мне под тридцать уже. Надо решиться и все переменить, а страшно. Не на кого опереться.
- Вставай, - я погладила тебя по щеке. – Я тебя люблю. Пойдем со мной!
- Одеваться нужно? – с опаской спросил ты.
Я покачала головой и, подойдя к балконной двери, распахнула ее.
От реки веяло прохладой. Там, в далеком мире, не населенном разумными существами, наступал вечер, и в небе поднимались семь маленьких разноцветных лун. Птицы уже умолкли. Было так тихо, что мы слышали движение воды.
Взяв меня за руку, ты прошел через дверь и полной грудью вдохнул свежий воздух. Ты молод, подумала я, все еще очень молод. Если бы мог увидеть, как вижу я, как много ты сделаешь для своего мира, как много душ пробудишь от сна! Ты подошел к самой кромке воды и, отпустив меня, смело нырнул в воду.
-И куда здесь можно доплыть? – крикнул ты. – Женя, здесь есть люди? Вообще, кто-нибудь мыслящий?
- Нет,- рассмеялась я, – и никогда не будет. Это заповедный мир. Здесь можно оставаться ненадолго, иначе он начнет тускнеть.
- Ты не человек, - ты подплыл ко мне. – Магия возможна. Так?
Я обняла тебя за шею. Дверь в комнату светилась чуть выше нас по течению. На горизонте поднималась волны невысоких холмов, сине-зеленых в последних лучах исчезавшего солнца.
- Это не магия, - ответила я. – Так устроено Бытие на самом деле. Все миры по соседству, нужно лишь знать, где между ними двери.
Мы поцеловались.
- Женя, как мне выйти за ограничения своего сознания? – спросил ты. – Как начать думать о немыслимом? Создать то, чего никогда раньше не было?
- Матвей, только Создатель творит не по образу, - грустно ответила я. – Мы, все мы, в плену своих ограничений, своего сознания. Если бы только было возможно найти исходную точку. Вернуться к Творцу.
- Ты его ищешь?
- Да, но не нахожу. Он ускользает. Или забыл о нас. Или ужаснулся тому, что создал – своим детям-уродцам.
- Я могу искать Его вместе с тобой? Несмотря на то, что я – человек?
-Да. – Я поежилась. – Сделай то, чего ты боишься. Так и начнется твой Путь.
- Ты про роман, - ты осторожно освободился из моих рук. – Женя, я жив? Я же не умер весной, все это происходит на самом деле? Ты, любовь, река – это не продукт распада моего сознания?
- Ты не просто жив, - ответила я, - ты как раз и рождаешься в эти месяцы. Нам лучше вернуться. Ты слишком материальный для этого мира.
- Спасибо на добром слове, - рассмеялся ты. – Ты тоже не то, чтобы чистый дух, так, подруга?
Мы вступили в нашу комнату. Ты потянулся, потер виски и тихо, как бы про себя, проговорил:
- Мне нужно кое с чем разобраться. Самому. И как можно быстрее. Время пошло.
Потом ты с веселым, нежным вызовом взглянул на меня:
- Женя, проведи меня туда, к девочкам, за стекло. Хочу с ними повозиться. Идем вдвоем, давно об этом мечтаю. Они могут говорить?
- Могут, но ты их не услышишь.
- Но почувствую? – ты подошел к гравюрам. – Они знают, что за зверь такой мужчина?
- Если бы и не знали раньше, разобрались бы, наблюдая за нами.
- Ну, идем? Не ревнуешь? – ты погладил меня по щеке. – Вижу, не ревнуешь.
Я приблизила лицо к одной из гравюр и дунула на стекло. Оно затуманилось; в глубине гравюры словно пробежал ветерок, и маленькие женщины с восторгом всплеснули в ладошки, поняв, что должно было случиться. Затем ветерок пробежал и по нашей комнате в особнячке, всколыхнул занавески, потеребил свисавшую с постели простыню, растрепал нам с тобой волосы, и мигом позже мы очутились в просторном зале, полном взволнованных молоденьких женщин, но не маленьких, а обычного роста, очень миленьких и возбужденных. Они беззвучно что-то говорили, поправляя волосы.
- Девочки, идите ко мне, - смеясь, позвал их ты, и обитательницы выгравированного мирка послушно окружили тебя, отталкивая друг друга, чтобы поскорее дотронуться до мужского тела, за которым так долго наблюдали через стекло.
Одна из них, рыженькая, в маске, первой сообразила, что вместе с тобой пришла и я. Она осторожно подошла ко мне и нерешительно дотронулась до моей обнаженной груди. Почувствовав теплую кожу, она изумленно рассмеялась и, поняв, что я не возражаю, взяла меня за руку и увлекла к низкой кушетке. Чуть позже я тоже утонула в благоухающих женских телах.
Затем последовали те знойные, душные, тревожные недели июля, когда ты медленно, но неотвратимо освобождался не только от Юлии, но и от других лишних людей в своей жизни. Твои приятели все чаще слышали автоответчик, сообщавший им, что ты не мог ответить. Ты вступал в одиночество творца.
И вот этот августовский вечер, когда ты из нашей студии в особнячке звонишь Юлии и говоришь ей, что ваши встречи завершены.
Ты глубоко вздыхаешь, не поворачиваясь ко мне. Твой взгляд устремлен далеко за пределы привычного, осязаемого мира.
Затем ты поворачиваешься ко мне и немного рассеянно спрашиваешь:
- Женя, здесь есть компьютер какой-нибудь? Ноутбук? Нужно кое-что записать, прямо сейчас.
Да, есть ноутбук, я снимаю его с верхней полки с книгами, ставлю перед тобой и включаю. Пока устройство с тихим урчанием оживает, ты прислоняешься к спинке кровати и нетерпеливо постукиваешь пальцами по постели. Скорее, скорее! Ты так совершенен и прекрасен, что я беззвучно возношу благодарность Тому, кто создал тебя, Тому, кто устроил нашу встречу. В этот миг я верю, что Создатель существует, что Его можно найти, что можно думать о немыслимом.
- Жень, и мне бы кофе, - говоришь ты, пристраивая ноутбук на коленях, - покрепче. Если хочешь, оставь меня здесь до утра.
Улыбаешься.
- Девочки за мной присмотрят, - ты манишь меня и, когда я наклоняюсь к тебе, быстро целуешь, - спасибо тебе. Нам с тобой по Дороге, так ведь? По одному Пути?
- Да, - отвечаю я, - нам по одной Дороге. Часов в девять вернусь.
Когда я выхожу из студии, ты уже не обращаешь на меня внимания. Сосредоточенно и быстро ты набираешь текст своего первого романа.
Юлия же едет к твоему дому. Ждать невозможно, ты должен объясниться немедленно, сейчас же. Она входит в твой подъезд с какой-то маленькой старушкой и поднимается к твоей квартире. Но тебя там нет. Квартира пуста. Ты звонил из другого места.
Она медлит, спускается по ступенькам на пожарный балкончик. Ей хочется заплакать, но слез нет, только разочарование и непривычное, ноющее чувство, что она упустила самого важного человека в жизни.
Затем Юлия выходит на улицу. Нужно жить дальше, так? Но как жить с ощущением оставленной тобой пустоты?!
- Юлия?
Кто-то зовет ее по имени, и молодая женщина оборачивается на голос.
Перед ней словно ниоткуда возник высокий стройный мужчина с внимательными серыми глазами.
- Юлия? Вот так удача! Мы с вами мельком встречались, еще когда вы учились в институте. Не помните меня, конечно же. Я был на выпускном курсе. Алексей, меня зовут Алексей.
Юлия с изумлением смотрит на мужчину, и чувство невосполнимой потери оставляет ее, как всегда бывает с людьми, стоит им повстречаться со своим ангелом.